Школа Галлоуэя — или, если точнее, школа сценического искусства Галлоуэя, как гласила вывеска, — располагалась на третьем этаже здания, некогда бывшего шляпной фабрикой. Клингу стало интересно, откуда Карелла это знает. Карелла на это ответил, что существуют некоторые вещи, которые стоит знать хорошим детективам, — так-то, пацан. Когда они тихонько вошли в большую комнату, занятия все еще продолжались. Десятка три учеников сидели на раскладных стульчиках и наблюдали, как Джози Билз и некий пожилой мужчина разыгрывают сцену — насколько понял Карелла, ставящую целью растрогать зрителей. В этой сцене старик сообщал своей дочери, что у него рак и что ему осталось жить не больше месяца. Похоже, Джози в этой сцене оставалось только слушать. Но слушала она замечательно. Когда старик рассказывал о всех упущенных в жизни возможностях, ее карие глаза блестели от слез. Карелле стало любопытно, кто написал эту сцену — случаем, не Фредди Корбин? Они с Клингом стояли в дальнем конце комнаты, смотрели и слушали. Почтительные зрители нервно ерзали на своих раскладных стульчиках.
Когда сцена закончилась, бородатый мужчина, сидевший в первом ряду, лично разобрал ее, потом потребовал от присутствующих учеников реакции и откликов. Полчаса спустя он объявил перерыв; Джози и пожилой мужчина вместе вышли в коридор. Когда детективы подошли к Джози, она стояла рядом с батареей у очень высокого окна и курила. Пожилого мужчины не было видно. Светло-рыжие волосы Джози были собраны в узел на затылке, В джинсах и белой футболке девушка выглядела очень юной, свежей и невинной. Но Джози был двадцать один год, и она была опытной актрисой. И именно к ней перешла главная роль в «Любовной истории», после того как прежняя исполнительница этой роли была зверски убита.
— Ну как движутся дела? — спросил Клинг.
— О, прекрасно. Вы уже в курсе того, что я уже знала все реплики и мизансцены — я же была ее дублершей, так что мне не пришлось начинать с пустого места. Чак репетировал со всеми дублерами — Чак Мэдден, наш помощник режиссера, — три-четыре раза в неделю, поэтому мы довольно неплохо готовы.
Джози потушила сигарету и теперь стояла, прислонившись к батарее и скрестив руки на груди («Оборонительная поза», — отметил про себя Карелла), но больше ничего в ее облике не наводило на мысль, что девушка чего-либо опасается. В обтягивающих синих джинсах и футболке она выглядела худой, как щепка, и напоминала заблудившегося домашнего зверька или брошенного ребенка. Огромные карие глаза олененка Бэмби на нежно-белом лице, окруженном ореолом вьющихся рыжих волос, губы безо всяких следов помады, рубиновая сережка в ухе...
Джози заметила, куда устремлен его взгляд.
— Это не нарочно, — сказала она.
Карелла недоуменно посмотрел на девушку.
Джози подняла руку и подергала себя за мочку правого уха.
— Я потеряла вторую серьгу, — сказала она. — Где — понятия не имею. Я совершенно точно помню, что сегодня на репетиции их было две.
— Да, наверно, у вас сейчас на репетициях запарка, — сказал Карелла.
— Ну да, но ведь дублеры на то и существуют, чтобы заменять актера, если он заболеет или еще что-нибудь случится. Так что я действительно знаю роль.
— Должно быть, это довольно тяжко, — предположил Карелла.
— Тяжко? Что именно?
— Занять место актрисы, которая стала жертвой убийства, — негромко произнес детектив и внимательно посмотрел Джози в глаза.
— Да, — согласилась она, — то, что произошло с Мишель, ужасно. Но это шоу-бизнес. Представление должно продолжаться — не так ли? — Глаза у Джози были ясные, ничем не замутненные. — На самом деле я ведь не занимала места Мишель. Вы говорите так, словно ее уволили для того, чтобы отдать роль мне. Но это не так. Я была дублершей Мишель, с ней что-то произошло, и роль перешла ко мне. Но это вовсе не означает, что я ее вытеснила. Неужели вы вправду думаете, что я заняла ее место?
— Нет, это всего лишь оборот речи, — пояснил Карелла, продолжая смотреть ей в глаза.
— Ну, — протянула Джози, пожимая плечами, — я ужасно сожалею о том, что произошло с Мишель, но я бы солгала, если бы не сказала, что очень рада за себя, рада тому, что мне представилась возможность сыграть главную роль в пьесе, которая теперь... Нет, это тоже звучит слишком ужасно. Но вы же сами понимаете, мы действительно на этом выиграли. Я имею в виду — от всей этой рекламы, которую получила пьеса. Я знаю, что это ужасно, что никакой рекламы не было бы, если бы кто-то не убил Мишель, но ведь все обстоит именно так. Она убита, и ее смерть, привлекла общее внимание к пьесе. И ко мне тоже — вот видите, я признаю это даже раньше, чем вы об этом заговорили, — сказала она и улыбнулась.
— Я об этом не говорил, — возразил Карелла.
— Да и я тоже, — поддержал его Клинг.
— Да, но вы об этом думали — разве нет? Вы просто должны об этом думать. Если ее убил не Джонни, значит, это сделал кто-то другой — правильно? В газетах написано, что Джонни признался в нападении, но утверждает, что он ее не убивал. Ну так что же, вы можете думать — я имею в виду полицейских вообще, а не вас двоих лично, хотя я уверена, что вы тоже об этом думаете, — так вот, вы думаете о том, что здесь замешан человек, которому была выгодна смерть Мишель, — я правильно говорю? Кому это более выгодно, чем ее дублерше? Кто выиграет больше, чем я? Если я хорошо сыграю в этой пьесе, о которой все говорят уже за неделю до премьеры, я стану звездой. Я. Малышка Джози Билз. Так что я вполне могу понять, почему вас интересует, что я делала в ночь убийства.
— А на самом деле... — заговорил Карелла.
— Конечно, я понимаю, — повторила Джози и кивнула.
— ...где вы были той ночью, мисс Билз?
— Я прямо чувствовала, что вы об этом спросите, стоит только вам намекнуть, — сказала Джози и улыбнулась.
— Поймите...
— Да-да, конечно, — упорствовала девушка. — Я получаю свою долю прибыли. Я получаю ведущее положение в театре, статус звезды. Так что все ясно. Но убивала ли я Мишель, чтобы получить все это?
— Никто не считает...
— Ой, ну не надо. Если никто так не считает, то что вы здесь делаете?
— Обычный рутинный визит, — сказал Клинг.
— Ну да, конечно, обычней некуда! — передразнила Джози и снова улыбнулась.
Карелла подумал, не была ли эта улыбка элементом актерского искусства. Или даже нервным тиком актрисы. Он вдруг понял, что, когда имеешь дело с актрисой, никогда нельзя быть уверенным, не играет ли она. Вы можете смотреть ей в глаза хоть до дня Страшного суда, но они будут выражать только то, что их хозяйке захочется выразить. Глаза могут казаться чистыми, искренними и вообще честнейшими, но ведь глаза могут лицедействовать, могут лгать.
— Насколько я понимаю, — произнесла Джози и сделала драматическую паузу — теперь она говорила очень серьезно, почти торжественно. — Согласно тому, что говорится в газетах и по телевизору, — продолжила девушка и снова сделала паузу.
Карелла подумал, что Джози Билз — очень хорошая актриса.
— Бедная Мишель была... — сказала Джози.
На последнем слове у нее перехватило горло.
— ...убита...
«Чертовски хорошая актриса», — подумал Карелла.
— ...примерно в половине восьмого — восемь вечера.
— Именно так.
— У себя в квартире, в доме на углу Картера и Стэйна.
— Да.
— В Даймондбеке.
— Да.
— Весь верхний город — негритянский район, — сказала Джози.
Клинг подумал, почему она сочла нужным упомянуть расовую напряженность в этом районе. Еще он подумал, как отреагировала бы на подобное замечание Шарин. Или Джози сказала об этом просто так, потому что к слову пришлось?
— Да, — подтвердил Клинг, — это негритянский район.
— Но это еще не значит, что Мишель убил негр, — сказала Джози.
— Совершенно верно.
— Но кто это сделал? — спросила девушка, широко распахнув свои карие глаза. — Если это не Джонни и не какой-нибудь чернокожий наркоман-грабитель...
Клинг отметил про себя, что Джози снова говорит о неграх.
— ...вломился к Мишель в квартиру и убил ее...
Это было неплохим предположением, если не считать того, что никаких признаков взлома не было обнаружено. Полицейские не стали сообщать об этом газетчикам, и потому Джози не могла этого знать, если только не была убийцей, которому Мишель сама открыла дверь.
— То кто тогда? — спросила Джози.
Клинг промолчал. Карелла тоже. Они оба хорошо чувствовали, когда какой-либо талантливый человек говорил ради того, чтобы привлечь к себе внимание.
— Я? — спросила Джози.
Полицейские снова промолчали.
— Я отправилась в Даймондбек в восьмом часу вечера? Я пошла на Картер-авеню? — спросила Джози. — Через весь верхний город?
Детективы ждали. Иногда, если подождать достаточно долго, ваш собеседник может сам себя перехитрить.
— Я убила Мишель в ее собственной постели? Мишель была убита на пороге своей квартиры.
Нигде — ни в газетах, ни по телевизору — не звучало даже намека на то, что Мишель была убита в постели.
— Так где вы были? — спросил Клинг.
— На уроке пения, — ответила Джози и улыбнулась. — В нижнем городе.
— Где именно в нижнем городе? — уточнил Клинг.
— В Квотере. На Сэмпсон-стрит, — сообщила Джози. — Мою учительницу зовут Аида Ринальди. Я занимаюсь у нее вот уже четыре года, хожу на занятия каждый вторник, в семь вечера, — если только у меня нет спектакля или репетиции. Во вторник мы репетировали до пяти часов. Без десяти семь я была в нижнем городе. Урок начался в семь и закончился в восемь вечера. Оттуда я сразу пошла домой. Если хотите, я могу дать вам карточку Аиды.
— Да, пожалуйста, — сказал Клинг.
Джози покопалась в своем кошельке, в конце концов пришла к выводу, что карточки у нее с собой нет, и написала адрес — на том конце нижнего города. Карелла только что пришел из нижнего города, и ему вовсе не хотелось снова туда тащиться.
— Только сперва позвоните ей, — предупредила Джози. — Аида очень занята.
— Хорошо, позвоню, — откликнулся Клинг.
— Я не убивала Мишель, — заявила Джози. — Мне на самом деле ее очень жаль.
Ее лицо неожиданно приобрело скорбное выражение.
— Но в то же самое время, — добавила девушка, — я очень рада за себя.
Аида Ринальди была просто счастлива, что один из посетивших ее детективов оказался итальянцем. Она не знала, что Карелла считал себя американцем, поскольку родился в Соединенных Штатах Америки, и придерживался этого мнения всегда. Аида же родилась в Италии, в Милане, и вполне резонно считала себя итальянкой, поскольку до сих пор оставалась гражданкой Италии, а в США находилась по рабочей визе. На самом деле она намеревалась вернуться в Италию сразу же, как только скопит достаточно денег, чтобы заняться оперной карьерой, с перерывами на брак, рождение ребенка и развод — не обязательно именно в этом порядке.
Аиде было сорок шесть лет, а весила она сто восемьдесят семь фунтов, это позволяло считать ее примадонной — по крайней мере хоть в одном отношении. Волосы у нее были выкрашены в иссиня-черный цвет, и, когда Карелла и Клинг тем же вечером добрались до ее студии, одета она была словно цыганка. Оба детектива решили, что мисс Ринальди, должно быть, только что выступала в «Кармен». Однако оказалось, что она просто давала урок девушке, которая не могла отличить Верди от Пуччини, но которая, подобно самой Аиде, была преисполнена честолюбивого намерения пробиться на оперную сцену. Выходя, девушка улыбнулась Клингу. Карелла давно уже заметил, что большинство девушек улыбается Клингу. Он снова подумал, кто же такая эта Шарин.
За время разговора с Аидой Ринальди преподавательница успела присесть за пианино, экспромтом спеть арию из «Чио-Чио-сан», мимоходом побеседовать о том, что любому человеку, желающему петь в опере, просто необходимо знать и французский, и итальянский язык...
— Немецкий особого значения не имеет — не так ли? — спросила она.
...рассказать гостям, что она больше любит Доминго, чем Паваротти, и между делом подтвердить, что Джози Билз...
— Очаровательная девушка...
...во вторник, с семи до восьми вечера действительно была здесь, на уроке пения.
— Милый голосок, — подвела итог Аида.
— Так что там у тебя? — неожиданно спросил Карелла.
Было начало одиннадцатого. Они сидели в кофейне на углу Эвери и Веста, в квартале от дома Аиды Ринальди, и ели то, что всегда едят копы, когда у них появляется возможность перекусить — гамбургеры и отбивные.
— А что у меня? — переспросил Клинг и откусил кусок гамбургера, сдобренного кетчупом и горчицей.
— Я всегда думал, что мы можем говорить...
— Можем.
— ...друг с другом обо всем. Я всегда относился...
— И я тоже.
— ...к тебе, как старший брат, черт бы тебя побрал!
— Да, и я, но...
— Как же тогда получилось, что ты стал встречаться с чернокожей женщиной, а мне даже ничего об этом не сказал? Я имею в виду, Берт, черт бы тебя побрал, ты что, не можешь сказать мне, что встречаешься с чернокожей женщиной? Ты разговариваешь о ней с Арти, а мне ты сказать не можешь? Я что, по-твоему, — какой-нибудь придурочный расист? Что за чертовщина, Берт?
— Просто жуть! — воскликнул Клинг.
— Да, просто жуть, черт подери! — не выдержал Карелла.
— Я не знал, как ты к этому отнесешься, — признался Клинг.
— Здорово! Ну давай, доведи дело до конца — скажи мне, что ты не знаешь, что я думаю о черно-белых отношениях, скажи мне...
— Извини.
— Да, парень, просто здорово!
— Я даже сам не знаю, что я об этом думаю, — признался Клинг.
Они удивленно посмотрели друг на друга, и тут в кофейню вошел изверг рода человеческого.
— Я вас ищу по всему этому долбаному городу, — изрек Толстый Олли Уикс и изобразил в воздухе извилистость своего пути. — Эй, мисс! — гаркнул он и заказал себе три гамбургера и полпорции жареного мяса. — Мой лейтенант говорит, что если окажется, что девчонку прикончил Джонни Мильтон, то восемьдесят восьмой точно захочет забрать дело об убийстве.
— Ну так забирай, — сказал Карелла. — Если оно и вправду так окажется.
— Никаких сомнений. А тем временем, когда Нелли во вторник предъявит обвинение...
— Если предъявит.
— Предъявит, предъявит. А к тому времени мы сможем вернуть ей крутое дело.
— Ты о чем?
— Лейтенант хочет, чтобы я продолжал копать это дело.
— И думать забудь! — огрызнулся Карелла.
— Ты чего? — оскорбленно воззрился на него Олли. — Если это сделал Мильтон, ты только радоваться должен, что мы приложим руку к расследованию.
— У нас повестка дня разная, — возразил Карелла. — Мы хотим поймать того, кто убил Мишель Кассиди, а вы хотите повесить это на Мильтона.
— Так это одно и то же, приятель.
— Мы так не думаем.
— Кто это «мы»? Твой лейтенант? Нелли? Не забывай — я там был. Это ты один так не думаешь. А они мне спасибо скажут, если я выставлю это дело покруче. Если я заполучу людей, которые дадут показания...
— Каких еще людей? Что ты мелешь?
— Людей, которые знали и Мильтона, и девушку. Тех, кто может сказать...
— Олли, держись подальше от этого дела! Мы уже говорили со всеми людьми, которые знали их обоих. Если ты будешь подтягивать...
— Ну да, надо немного подтянуть дело. Что это с вами?
— Ты меня слышал, Олли? Не лезь в это дело. Пошли, Берт.
— Куда вы? Что за муха вас укусила?
— Наслаждайся своими гамбургерами, — бросил на ходу Клинг.
Если Марк Риганти играл детектива — а он играл его часто, — то для вживания в роль он круглые сутки носил в наплечной кобуре свой игрушечный пистолет. Пистолет весил достаточно, чтобы в кобуре что-то ощущалось, и был такой же иссиня-черный, вороненый, как и настоящий «смит-и-вессон» 38-го калибра. Риганти приобрел его еще до того, как производители игрушек сообразили, что грабитель может ничуть не хуже заставить владельца магазина обмочить штаны и открыть свою кассу, тыкая ему в нос подобным игрушечным пистолетом, чем настоящим. Этот пистолет выглядел как настоящий, производил впечатление настоящего и заставлял Риганти чувствовать себя настоящим копом. По правде говоря, он за свою жизнь так часто играл детективов, что даже и без пистолета иногда чувствовал себя скорее копом, чем актером.
Риганти играл детектива в фильме «Полиция» — о полицейских Бостона, в фильме «Без видимых причин» — о полицейских Французской Ривьеры, в фильме «Кровная родня» — о полицейских Торонто и в фильме «Высоко и низко» — о полицейских Йокогамы, только там он был загримирован под азиата. В пьесе «Любовная история», где шла речь о нью-йоркских полицейских, он играл детектива, расследующего нападение на актрису, играющую в пьесе «Любовная история» — прикидываете? Трахнутая пьеса «Любовная история» внутри настоящей пьесы «Любовная история», в которой нет ни одного поцелуя.
В одиннадцать вечера Риганти сидел на кухне. Он был одет в выцветшие синие джинсы и белую рубашку с длинными рукавами. Рукава были закатаны — Риганти казалось, что именно так их закатывают настоящие детективы. В настоящей наплечной кожаной кобуре лежал игрушечный пистолет. На столе лежал сценарий «Любовной истории», включающий теперь несколько новых сцен. Прославленный драматург напечатал эти новые сцены на голубой бумаге и сегодня на репетиции раздал их актерам. С этими дополнениями пьеса стала еще хуже прежнего, если такое вообще возможно. Риганти считал, что им всем здорово повезло, что Мишель убили.
Хотя это было не совсем хорошо — ведь незадолго до ее смерти Марк всерьез надеялся, что ему удастся переспать с Мишель, если пьеса продержится достаточно долго. Одной из причин, по которым Риганти стал актером, была та, что на этой работе вы встречаетесь со множеством красивых женщин и во многих пьесах целуетесь с ними, а в некоторых случаях ложитесь с ними в постель. Уже не на сцене, конечно. По правде говоря, это бывает довольно часто. Впрочем, Риганти мог бы поставить два против одного, что актеры на сцене заводят романы гораздо чаще, чем детективы в полицейских участках. Это было ни туда ни сюда. А в настоящий момент у него над душой висела эта кошмарная пьеса с этими отвратительными новыми сценами, которые ему нужно было выучить к завтрашней репетиции, то есть к девяти утра. В другое время Риганти пригласил бы какую-нибудь молодую актрису учить реплики вместе с ним, а потом постарался бы заманить ее в спальню, но сегодня ночью у него не было времени на всякие дурачества. Сегодня ему предстояла тяжелая, нудная работа — выучить всю эту чушь, которую сочинил Фредди.
"Детектив: Вы никогда прежде не думали, что эту роль можете получить вы?
Дублерша: Нет, не думала.
Детектив: Вам никогда не приходило в голову, что, если актрису, играющую главную роль..."
Риганти ненавидел реплики с выделенными словами.
"Дублерша: Никогда.
Детектив: ...убьют..."
Еще он ненавидел прерванные реплики. Это одна из самых сложных вещей на сцене — перебить другого актера, и чтобы это выглядело естественно. "Дублерша: Никогда, никогда, никогда!
Детектив: ...то вы, как ее дублерша...
Дублерша: Сколько вам надо...
Детектив: ...Можете получить ее роль?
Дублерша: ...повторять одно и то же?
Детектив: Ведь совершенно естественно, что вы, ее дублерша, займете ее место.
Дублерша: Я никогда не питала подобных честолюби..."
В дверь постучали.
Удивленный Риганти посмотрел сперва на запертую дверь, потом на часы, висевшие на стене.
Десять минут двенадцатого.
С тех пор, как восемь месяцев назад он переехал в эту квартиру, его уже дважды грабили. А теперь какой-то сукин сын стучится к нему в десять минут двенадцатого.
— Кто там? — крикнул он.
— Мистер Риганти? — отозвались из-за двери.
— Кто там?
— Полиция.
«Вот дерьмо», — подумал Риганти.
Он встал из-за стола, подошел к выходу и прижался ухом к двери, как он неоднократно делал, играя копа. Одновременно он вытащил из наплечной кобуры игрушечный пистолет, держа его на уровне второго уха и направляя ствол в потолок, как это всегда делают копы в пьесах и в кино. Он ничего не услышал, кроме доносящегося с лестничной площадки чьего-то тяжелого дыхания. Еще один удар в дверь, который пришелся почти рядом с его прижатым ухом, заставил Риганти отскочить на шаг. Его сердце бешено колотилось.
— Вы меня слышите? — позвали из-за двери.
— Слышу. Откуда мне знать, что вы действительно коп?
— Откройте дверь, и я покажу вам мой жетон.
Жетон. Это хороший признак. Риганти играл во многих пьесах, где его обозвали бы дерьмовым копом, если бы он назвал свой жетон значком. Только гражданские называют полицейский жетон значком. Риганти повернул язычок замка, убедился, что цепочка накинута, и приоткрыл заскрипевшую дверь. Выглянув, он увидел очень толстого мужчину, державшего в руке золотистый с синей эмалью жетон детектива.
— Детектив Оливер Уикс, — сказал толстяк. — Восемьдесят восьмой участок. Я расследую убийство Мишель Кассиди. Может, вы меня впустите?
— Разрешите ваше удостоверение, — сказал Риганти.
Толстяк сердито фыркнул, вытащил свой бумажник, выудил оттуда ламинированную карточку и просунул ее в щель. На карточке стояла печать городского управления полиции. Кроме того, там присутствовала цветная фотография человека, очень похожего на того, который держал карточку, и там же, через всю карточку, было напечатано имя, которое незнакомец только что назвал Риганти — «Детектив первого класса Оливер Уикс», а снизу соответствующая подпись.
Риганти решил, что, наверное, этот мужик и вправду детектив.
Он скинул цепочку и распахнул дверь, совсем забыв про игрушечный пистолет, который он так и не спрятал обратно в кобуру, а продолжал держать в правой руке. Олли увидел пистолет и тут же выхватил из кобуры, висевшей на правом бедре, свой — только настоящий. Риганти мгновенно понял, что происходит. Он завопил:
— Он ненастоящий! Я же актер! Ей-богу, ненастоящий!
Олли вспомнил, что человек, с которым он пришел поговорить, действительно был актером. Но он слишком долго работал копом и потому немедленно рявкнул:
— А ну брось оружие!
Риганти с радостью подчинился. Олли пинком отправил пистолет к кухонной двери.
— Я вас чуть не застрелил, — буркнул он.
— А то я не понял, — отозвался Риганти.
Он все еще продолжал учащенно дышать.
— У вас есть разрешение на эту штуку? — спросил Олли.
— Я же сказал — он ненастоящий.
— Он выглядит как настоящий.
— В этом весь смысл.
— Зачем вы таскаете ненастоящий пистолет?
— Я же сказал — я актер.
— Ну и что?
— Я играю детектива в пьесе, которую мы ставим.
— А, ясно.
— Вы меня перепугали до усрачки, — сказал Риганти.
— А вы меня, — сказал Олли. — У вас есть чего-нибудь выпить?
— Что вы имеете в виду?
— Что-нибудь в лекарственных целях.
— В смысле — что-нибудь спиртное?
— Да, что-нибудь спиртное. Пиво, вино — что-нибудь в этом духе.
— А что, вам можно пить в рабочее время?
— Нельзя, — сказал Олли и уселся за кухонный стол.
— Кажется, у меня было пиво в холодильнике, — сказал Риганти.
— Да, пивка бы в самый раз.
— Как интересно, — хмыкнул Риганти, подходя к холодильнику и открывая его. — Вам не положено пить на работе, но тем не менее вы соглашаетесь выпить пива.
— Да, очень интересно. А какое у вас пиво?
— «Хейнекен».
Олли наблюдал, как хозяин дома откупорил две бутылки из зеленого стекла. Риганти протянул гостю стакан и одну из бутылок.
— Я чуть не вышиб вам мозги, — пропыхтел Олли. — Ваше здоровье.
И он отпил прямо из горлышка. Риганти наполнил свой стакан и сел напротив Олли.
— Так что вы думаете про этого типа, который ее прирезал? — поинтересовался Олли.
— Кого вы имеете в виду?
— Ее агента. Джонни Мильтона.
— Я с ним почти незнаком.
— А с девушкой?
— С Мишель?
— Да. Насколько хорошо вы знакомы с ней?
— Ну, мы вместе репетировали на протяжении трех недель, когда она...
— И что это значит? Вы ее трахнули?
— Нет. Конечно же, нет.
— А почему «конечно, нет»? Вы что, «голубой»?
— Само собой, нет.
— Почему само собой? Среди актеров много «голубых».
— Но я к ним не принадлежу.
— Вы знали, что он живет с ней? Ну, ее импресарио?
— Мы начали это понимать.
— Кто это «мы»?
— Мы все. Труппа, работники театра. Это было очень уж наглядно.
— Что они живут вместе.
— Да.
— Почему вы думаете, что он ее убил?
— Я не уверен, что это он.
— Вы думаете, что у нее могла быть связь с другим мужчиной?
— Вы всегда ведете допрос подобным образом?
— А это не допрос.
— Тогда что же это?
— Двое мужчин пьют пиво и беседуют.
— Нет, серьезно. Меня интересует сам процесс. Видите ли, мне часто приходится играть детективов.
— Гм.
— Менеджер по подбору актеров считает, что я выгляжу как коп.
— Что, правда?
— А вам не кажется, что я похож на копа?
— Мне кажется, что вы слишком смахиваете на гомика, чтобы быть похожим на копа.
— Я же вам уже сказал...
— Я не говорю, что вы и вправду гомик. Я только сказал, что вы на него слишком уж смахиваете. Во всяком случае, для копа.
— Ну а менеджер считает, что я выгляжу достаточно достоверно.
— А я похож на копа? — спросил Олли.
— Нет.
— А на кого я похож?
«На мешок с дерьмом», — подумал Риганти, но предпочел вслух этого не говорить.
— На актера, играющего копа, — сказал он.
— Что, серьезно? — удивился Олли. — А пива больше нет?
— Конечно, есть. Вам еще бутылку?
— На актера, говорите? — протянул Олли. — Я бы не возражал быть актером.
— Это не так легко, как вам кажется, — заметил Риганти и достал из холодильника еще бутылку пива. Он открыл эту бутылку, пододвинул ее к Олли, потом уселся обратно и снова взял свой недопитый стакан.
— Спасибо, — поблагодарил Олли, поднес бутылку к губам и сделал длинный глоток. Потом вытер губы тыльной стороной ладони и сказал: — Как вы думаете, она его обманывала?
— Насколько я могу судить — нет.
— Тогда почему он ее убил?
— Ну, это вы так считаете. Я не уверен, что ее убил именно Мильтон.
— Как коп копу, — сказал Олли, подмигивая, — почему вы думаете, что он ее убил?
— Как актер актеру, — отпарировал Риганти, — а почему вы думаете, что он ее убил?
— Потому что он — чертов лжец, — сказал Олли.
— Откуда вам это известно?
— Я там был, когда они его допрашивали.
— Я тоже провел немало допросов, — сказал Риганти.
— И я, — откликнулся Олли.
— Какова ваша техника? Как вы проводите допрос?
— Я задаю вопросы, преступник на них отвечает. О какой технике вы говорите?
— Ну, вы как-нибудь готовитесь к допросу?
— Готовлюсь?
— Ну да. Например, я ношу игрушечный пистолет...
— Из-за которого я чуть не вышиб вам мозги.
— ...и это помогает мне настроиться на образ мыслей детектива. Я ношу этот пистолет с собой повсюду. В подземке, в ресторане, повсюду. Потому что пистолет — это неотъемлемая часть работы детектива, не так ли?
— Само собой.
— Отнять у детектива пистолет — это все равно что оставить его без пениса.
— Ну... пожалуй.
— Я ношу пистолет, и это помогает мне вжиться в роль — понимаете?
— Понимаю.
— Это мой способ подготовки к роли.
— Ясно.
— Ну а вы как готовитесь?
— Готовлюсь?
— Ну да. Когда вам нужно кого-нибудь допросить.
— Я не готовлюсь.
— Не готовитесь?
— Я просто вхожу и говорю: «Ты, дерьмо, где ты был во вторник вечером?» Он не отвечает, тогда я берусь за него. Я ему говорю, что его дела могут пойти лучше, могут пойти хуже — как он сам захочет. Ты помогаешь мне, я помогу тебе. Хочешь попасть в местную тюрьму или в тюрьму штата? Может, ты хочешь, чтобы ниггеры трахали тебя в жопу? Отвечай, где ты был, кусок дерьма!
— Гм...
— Что-то в этом духе, — сказал Олли, взял бутылку, отхлебнул, поставил ее на место, рыгнул и буркнул: — Извините.
— Представьте, например, что вам нужно допросить девушку, которая... ну, посмотрите вот здесь, — сказал Риганти. Он взял сценарий «Любовной истории» и придвинул свой стул поближе. — Вот эта сцена. Как бы вы ее провели? Я тут разговариваю с девушкой.
— С какой девушкой? — спросил Олли.
— С дублершей.
— С чьей дублершей?
— Той девушки, которую убили.
— Кассиди, что ли?
— Нет, это в пьесе.
— Я слыхал, что это на редкость дурацкая пьеса.
— Так оно и есть.
Олли взял сценарий. Искоса взглянув на него, он спросил:
— А почему эти страницы голубые?
— Потому что они новые. Они напечатаны на другой бумаге, чтобы отличаться от исходного варианта. Пока будут сделаны все исправления, сюда могут добавиться голубые, желтые, розовые, зеленые, да какие угодно страницы, хоть фиолетовые в крапинку.
— Но их трудно читать, эти долбаные голубые страницы.
— Совершенно верно.
Олли продолжал разглядывать сценарий. Наконец он неохотно полез в карман куртки и извлек оттуда очешник. Из очешника появились очки наподобие тех, которые носил Бен Франклин. Олли неожиданно стал похож на толстого школьника.
— Это для чтения, — извиняющимся тоном произнес он.
— Я сам ношу контактные линзы, — примирительно сказал Риганти.
Водрузив очки на нос, Олли откашлялся, словно собираясь читать вслух, но все же делать этого не стал. Он молча прочел страницу. Перевернул ее. Прочел еще одну.
— Вы правы, — заявил он, покачав головой, — это действительно на редкость дурацкая пьеса.
— Я же вам говорил. Но... просто для примера... как бы вы провели этот допрос?
— Тот, который здесь описан?
— Да. Там, где он хочет узнать, неужели она никогда не думала...
— Понятно, — сказал Олли. — Ну, что бы я сделал... Я бы сказал: «Послушайте, мисс, давайте будем мыслить здраво». Это ведь я с девушкой разговариваю, да?
— Да.
— Тогда тут надо быть поаккуратнее. Я имею в виду — вы ведь не можете разговаривать с девушкой точно так же, как с каким-нибудь долбаным вором, понимаете? Здесь надо говорить повежливее. Так что я сказал бы... А как ее зовут?
— У нее нет имени.
— То есть как — нет имени?
— Нету. Ее называют просто Дублерша.
— Тогда как же вы ее зовете, если у нее нет имени?
— А никак.
— Тогда это труднее.
— Почему?
— Потому что, если ее зовут Джейн, вы можете обратиться к ней: «Послушай, Дженни, давай мыслить здраво». Вы используете уменьшительное имя, понимаете? Не Джейн, а Дженни. Вы сразу же как бы устанавливаете с ней более близкие отношения. А если у нее даже нет имени, это здорово затрудняет дело.
— Ценное замечание.
— У всех людей есть имена.
— Кроме тех, которые действуют в этой пьесе.
— Ну-ну, — произнес Олли, покачав головой, и снова заглянул в сценарий. Потом он сказал: — Ну ладно, пусть даже без имени. Я бы начал так: «Послушайте, мисс, давайте будем мыслить здраво. Вы хотите, чтобы я поверил, что вы дублировали главную роль в пьесе, девушку убили, а вы ни разу даже не подумали: „Эй, а почему бы мне не занять ее место?“ Разве вы не смотрите все эти долбаные фильмы, мисс? Вы никогда не видели в кино, как звезда ломает ногу, а дублерша занимает ее место? И как у подсобных рабочих, которые сидят под потолком, рядом с прожекторами, захватывает дух, когда она начинает петь? А у старика, который задергивает занавес, от удивления отвисает челюсть, и старушка костюмерша, которая только что подгоняла костюм по девушке, стоит, словно ее громом поразило, и вообще весь этот долбаный театр приходит в изумление от того, как здорово дублерша выступает, — вы хотите сказать, что никогда не смотрели таких фильмов? Мисс, ну давайте мыслить здраво». Вот что бы я ей сказал.
— Великолепно, — прошептал Риганти. — Благодарю вас.
— А вам когда-нибудь приходилось целовать девушку в какой-нибудь пьесе, где вы играли? — поинтересовался Олли.
— Конечно.
— Интересно, а что делает «голубой», если ему в пьесе нужно поцеловать девушку?
— Понятия не имею.
— Да вы поймите, я же вовсе не говорю, что вы «голубой». Мне просто интересно, что они чувствуют в таких случаях. Вам не кажется, что потом они приходят домой и моют рот с мылом?
— Нет, не кажется.
— Мне просто любопытно. Значит, вы участвовали в таких сценах? В смысле — целовали девушку по ходу пьесы?
— Само собой.
— Но ведь кому-то да надо этим заниматься, я думаю. А? — спросил Олли и осклабился.
— Знаете, это не так легко, как вам кажется.
— Ну да. Должно быть, это вправду очень трудно — как следует поцеловаться с незнакомой девушкой на глазах у десяти тысяч зрителей.
— Совершенно верно.
— Могу поспорить. А вы когда-нибудь играли в постельных сценах?
— Конечно.
— А что они говорят девушкам, когда хотят, чтобы те разделись?
— Кого вы имеете в виду?
— Того, кто говорит, что нужно раздеться.
— Вы имеете в виду режиссера?
— Да, так что он им говорит?
— Ну, если сцена того требует...
— Давайте считать, что требует.
— Режиссер просто говорит: «Народ, а сейчас мы будем делать эту сцену». Что-нибудь в этом духе.
— И девушка просто берет и раздевается?
— Если сцена того требует.
— А в этой пьесе есть сцены с раздеванием?
— Нету.
— То есть Мишель Кассиди не раздевалась ни разу за всю пьесу, да?
— Ни разу.
— Так что у ее приятеля не было причин раздражаться из-за этого?
— Не было.
— Тогда из-за чего же он так взбесился, что нанес ей двадцать две раны?
— Если это действительно сделал он, — продолжал упорствовать Риганти.
— Да, конечно, он, кто ж еще, — сказал Олли.
— Возможно, это Энди.
— А кто он такой?
— Она. Андреа Пакер. Она играет Дублершу. Помните сцену, которую вы только что прочли...
— Да, верно.
Олли на некоторое время задумался, потом изрек:
— Нет, это не она. И не другая девушка.
— А почему нет?
— Потому, что они актрисы, — сказал Олли.
— Ну и что?
— Они обе смотрят кино.