Смерть по ходу пьесы

Глава 10

Как только Карелла встал с кровати, он сразу же позвонил Риганти, надеясь договориться с ним о встрече на сегодня. Риганти сообщил, что вчера вечером с ним уже беседовал один детектив.

— Какой детектив? — удивился Карелла.

— Олли Уикс, — пояснил Риганти. — Это был очень ценный визит.

Карелла с недоумением подумал, что бы это могло означать.

— Если у вас есть сегодня немного свободного времени, — сказал он, — мы могли бы...

— Да, конечно, но я буду репетировать с девяти и до...

— Это ничего, мне все равно нужно поговорить еще кое с кем в театре.

— Ну конечно, приходите, — сказал Риганти. — Я буду рад поговорить с вами.

Карелла еще раз подумал, что такого ценного могло быть в визите Толстого Олли, и заспешил в душ.

Пробка на автостраде Фарлея задержала его на добрых сорок минут, и в театр он попал только в десять минут десятого. Карелла быстро огляделся по сторонам и с облегчением убедился, что на этот раз Олли его не опередил.

Риганти, одетый в джинсы, мягкие итальянские туфли и свободный свитер из хлопчатобумажной пряжи, уже находился на сцене вместе с Андреа Пакер. Этим утром на ней была зеленая мини-юбка, апельсинового цвета тапочки и такая же апельсиновая футболка, под которой не было лифчика.

Риганти пытался что-то объяснить режиссеру и автору пьесы, которые сидели в шестом ряду. Как понял Карелла, это было их обычное место. Карелла остановился у входа в зал, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, и попытался разглядеть, есть ли в зале кто-нибудь еще.

— ...более жизненный подход, — говорил Риганти. — Более жизненное прочтение сцены.

— Погодите, дайте разобраться, — сказал Кендалл. — Вы говорите, что вы с Энди пришли сегодня в театр пораньше...

— В восемь утра, — сообщила Андреа.

Карелла звонил Риганти в половине восьмого.

— ...чтобы прочесть сцену, которую мы сейчас репетируем? — завершил свой вопрос Кендалл.

— Чтобы опробовать ее, — уточнил Риганти.

— Точнее, чтобы ее улучшить, — сказала Андреа.

— Улучшить? — насторожился Корбин.

— Ну, да. Чтобы улучшить, — признал Риганти.

— Новую сцену? — спросил Корбин.

— Просто чтобы посмотреть, сможем ли мы найти ключ к ней, — пояснил Риганти.

— Найти способ вжиться в нее, — сказала Андреа.

— Найти более жизненное прочтение, — добавил Риганти.

— Мою новую сцену? — словно не веря своим ушам, переспросил Корбин.

— Ну... да. Вашу... гм... новую сцену.

— Которая, между прочим, совершенно ужасна, — заявила Андреа.

— И правда ужасна, — поддержал ее Риганти. — Мы просто попытались найти ключ к ней, вот и все.

— Улучшить ее? — еще раз переспросил Корбин.

— Попытаться...

— Импровизировать? В моей новой сцене?

— Просто попытаться добавить немного реализма, — сказал Риганти и повернулся к Андреа в поисках поддержки.

— Привнести некоторые реалистичные черты, — сказала Андреа и ободряюще улыбнулась.

— Нет, спасибо, я считаю, что эта сцена достаточно реалистична, — холодно проронил Корбин. — И между прочим, импровизация существует для занятий в актерских классах, а здесь у нас репетиция пьесы. Так что давайте, если вы не против, пройдем новую сцену. Так, как я ее написал, пожалуйста. И будьте добры, с моими словами.

— А мне любопытно, к чему там они пришли, — вдруг вмешался Кендалл. — Сколько времени это займет? — обратился он к актерам, стоящим на сцене.

— Десять минут, — отозвался Риганти.

— Почему бы нам не посмотреть, Фредди? — спросил Кендалл. — Что тут плохого?

— А что тут хорошего? — возмутился Корбин. — Нам нужно пройти восемь страниц нового текста...

— Это просто упражнение, — сказал Кендалл. — Чтобы актеры держались более раскованно.

— Эшли...

— Если это пойдет на пользу им, это может пойти на пользу всей сцене. Давайте, Марк! — крикнул режиссер.

— Эшли...

— Мы попытались сделать... — начал было Риганти.

— Да вы не рассказывайте, вы показывайте, — прервал дискуссию Кендалл.

— Спасибо, — отозвался Риганти и кивнул Андреа. Девушка тут же уселась на деревянный стул с жесткой спинкой, сложила руки на коленях и опустила голову. На сцене и в зале воцарилась тишина. Во всем театре было только двое актеров, которые приготовились импровизировать для режиссера, драматурга и детектива, сидевших в замершем темном зале. Риганти начал кружить вокруг стула. Карелла внимательно наблюдал. Риганти не произносил ни слова, он только ходил вокруг девушки.

— Послушайте, мисс, — наконец произнес он, — давайте будем мыслить здраво, хорошо? Вы хотите, чтобы я поверил...

— Я этого не писал! — так громко прошептал Корбин, что это было слышно даже Карелле, стоявшему в задних рядах.

— Это импровизация, — таким же громким шепотом ответил ему Кендалл.

— Я не желаю, чтобы они меняли...

— Да ради Бога, дайте же послушать!

В зале снова стало тихо.

Актеры на сцене замерли, глядя в зал и ожидая дальнейших указаний.

— Продолжайте, пожалуйста, — негромко произнес Кендалл.

На мгновение Риганти заколебался. Потом он кивнул Андреа, и та приняла первоначальную позу — руки сложены на коленях, голова опущена. Риганти снова начал расхаживать вокруг стула. Карелла подумал, что это у него неплохо получается — ходить кругами.

— Мисс, — грубовато-фамильярным тоном начал Риганти, — давайте будем мыслить здраво, хорошо? Вы хотите, чтобы я поверил, что вы дублировали главную роль в пьесе, девушку убили, а вы ни разу даже не подумали: «Эй, а почему бы мне не занять ее место?»

— Нет, я никогда не думала ничего подобного, — сказала Андреа.

— Вы что, не смотрите кино, мисс?

— Конечно, я смотрю...

— Вы никогда не видели в кино, как звезда ломает ногу, а дублерша занимает ее место?..

— Я такого не писал! — прошептал Корбин.

— Тсс! — шикнул на него Кендалл.

— ...и как у всех этих долбаных подсобных рабочих, которые сидят под потолком, рядом с прожекторами, захватывает дух, когда она начинает петь? И как у старика, который задергивает занавес, от удивления отвисает челюсть, — продолжал Риганти, кружа вокруг стула, словно акула, приближающаяся к намеченной жертве, — а старушка костюмерша, которая только что подгоняла костюм по девушке, стоит, словно ее громом поразило, и вообще весь этот долбаный театр приходит в изумление от того, как здорово дублерша выступает, — произнес Риганти, остановился прямо перед Андреа, ткнул в нее пальцем и воскликнул: — Вы хотите сказать, что никогда не видели подобных сцен, мисс?!

— Да, я видела...

— ...вы что, не смотрите кино?

— Я смотрю кино, но...

— Тогда давайте мыслить здраво! — крикнул Риганти и внезапно вышел из образа, перестал быть тем разъяренным детективом, который только что кружил по сцене, и в мгновение ока превратился обратно в нерешительного актера Марка Риганти, одетого в джинсы, мешковатый свитер и итальянские туфли. Он слабо улыбнулся и повернулся туда, где в шестом ряду сидели Кендалл и Корбин, ожидая, что они скажут.

— Браво! — прошептал Кендалл.

— Браво, вашу мать! — крикнул Корбин и пулей вылетел из зала.

— Если в этом мире существует что-либо, что я презираю целиком и полностью, так это писатели, — сказал Кендалл. — Я, пожалуй, стал бы счастливейшим из смертных, если бы у меня появилась возможность поставить телефонную книгу. Дайте мне несколько опытных актеров, и, клянусь, я сделаю из постановки телефонной книги гвоздь сезона.

Они сидели в гастрономе, располагавшемся в том самом переулке за театром, где произошло первое нападение на Мишель Кассиди. Успокоив актеров и пообещав им, что драматург вернется обратно, как только немного спустит пар, Кендалл объявил получасовой перерыв.

— Я, между прочим, не уверен, что он на самом деле вернется — разве что он лучший актер, чем любой в моей труппе.

— Что вы имеете в виду? — спросил Карелла.

Они сидели и пили кофе. Кареллу на самом деле совершенно не интересовала вся эта болтовня насчет писателей и телефонных книг, хотя он вполне допускал, что телефонные книги тоже кто-то пишет. Но он не мешал Кендаллу говорить. Когда человек говорит, вы можете узнать что-нибудь о нем. А иногда, случайно, и об убитом.

— Ну, это был такой грандиозный взрыв, такая невиданная доселе буря гнева! — воскликнул Кендалл, закатив глаза. — Как они посмели то, как они посмели это, я пойду прямо в ГАД, я им головы поотрываю...

— Куда пойдет?

— Что? А, да. В ГАД. В Гильдию драматургов. Американских, разумеется. Не польских же. Фредди грозился, что пойдет туда и добьется, чтобы всех актеров уволили, и меня уволили — за то, что я им потакал и позволял разрушать его пьесу... между прочим, именно это слово он и употребил — «разрушать»... и, охваченный благородным негодованием, он удалился из театра. Либо это был спектакль века, рассчитанный на то, чтобы дать всем и каждому понять, кто тут главный, и чтоб ему больше не компостировали мозги, либо он просто впал в истерику и не использовал преднамеренно никаких театральных эффектов.

— И что, по-вашему, это было?

— Истерика, — ответил Кендалл. — Беда с этими писателями — особенно с теми, которые пишут для театра. Им дали просто возмутительную возможность все контролировать, а они ошибочно полагают, что вносят ценнейший вклад в творческий процесс. Что, конечно же, является полной чушью.

— Мистер Кендалл, — заговорил Карелла, — как, я полагаю, вам известно, мы продолжаем расследовать убийство...

— Да, я предполагал, что именно это вас сюда и привело, — сухо произнес Кендалл.

— Да. Я действительно здесь именно по этой причине. Мы могли бы сэкономить немало времени...

— Тот вечер, когда была убита Мишель, — сказал Кендалл, — я провел вместе с Купером Хайнесом.

— Кто такой Купер Хайнес?

— Это тот самый джентльмен, который играет Режиссера в «Любовной истории». Я намеренно употребил это слово. Он действительно джентльмен. Большинство актеров таковыми не являются. Но Купер — достойный и учтивый джентльмен. Возблагодарим Бога за его маленькие милости. Купер подумал, что может оказаться полезным получше познакомиться с настоящим режиссером. К вашему сведению — все это произошло уже после окончания репетиции. Купер вдруг решил, что ему нужно как можно больше узнать о настоящем режиссере, чтобы достоверно сыграть режиссера на сцене. На самом деле, все они — сущие дети, даже лучшие из них. Потому я провел несколько часов в обществе Купера, держал его за руку, пытался передать ему суть... Между прочим, когда я говорю, что держал его за руку, это не следует понимать буквально. Купер — порядочный человек, он женат, имеет троих детей и счастлив в браке.

— А вы?

— Это вопрос? И если да — то какое это имеет отношение к смерти Мишель?

— Вы сами подняли эту тему, — сказал Карелла.

— Ну что ж. Да, мистер Карелла, я действительно гомосексуалист. В настоящий момент я живу вместе с Хосе Делакрусом, художником-декоратором. Он также является геем, и он на пятнадцать лет младше меня. Мне в октябре исполнится сорок семь. И, между прочим, в тот вечер он был с нами.

— Вы имеете в виду — с вами и с Купером Хайнесом?

— Да. Ну, не в той же самой комнате. Мы работали в гостиной, а Хосе находился у себя в студии. Он сейчас делает декорации для новой постановки «Луны для незаконнорожденного». Вы не видели эту пьесу?

— Нет.

— Жаль. Ну да, так или иначе, вот где я был, и вот кто был со мной. Как говаривал Кэсси Штенгель, можете проверить.

— Когда вы сказали, что вот где вы были...

— У себя дома. Гровер-парк Северная, дом 827.

— Вы проживаете там совместно с мистером Делакрусом?

— На настоящий момент да. Я не верю в длительные связи. Жизнь коротка, а время летит быстро.

— Когда, вы сказали...

— Он пришел в семь часов.

— Купер Хайнес?

— Ровно в семь.

— А ушел?

— Около десяти. Он задержался бы еще, но Хосе начал ныть по поводу того, что уже поздно. Они все как дети.

— Вы имеете в виду актеров?

— Актеров, писателей, художников-декораторов, костюмеров — всех, кто работает в театре.

Карелла про себя отметил, что режиссеры в эту категорию включены не были.

— Покидал ли мистер Хайнес вашу квартиру в промежутке с семи до десяти вечера?

— Нет, мы провели все это время вместе.

— Он не выходил за сандвичем или еще чем-нибудь?

— У нас было достаточно еды и выпивки дома.

— Может, он выходил покурить?

— Он не курит. Я тоже.

— Приходилось ли вам где-нибудь читать, или видеть по телевизору, или, может, слышать по радио о том, в какое именно время была убита Мишель Кассиди?

— Кажется, где-то между семью и восемью часами.

— То есть вам это известно?

— Да, известно.

— Вы где-то прочли это, или увидели, или услышали.

— Да. Это время мне известно не из личного опыта, если вы на это намекаете. Я не присутствовал в квартире Мишель в момент совершения убийства.

— Вам известно, где она жила?

— Нет.

— Вы никогда там не бывали?

— Никогда.

— Значит, во вторник, седьмого апреля, вы провели время с семи до десяти вечера в обществе мистера Хайнеса?

— Совершенно верно.

— И никто из вас не покидал квартиру в данный промежуток времени.

— С семи до десяти мы неотлучно находились в квартире.

— А покидал ли квартиру мистер Делакрус?

На мгновение Кендалл заколебался, потом сказал:

— Понятия не имею.

— Но вы сказали, что около десяти вечера он начал ныть...

— Да, но...

— Так как, находился ли он в квартире все это время? С семи до десяти?

— Вам придется спросить об этом у него самого.

— То есть вы не знаете, выходил ли он в это время? Например, за сандвичем или покурить?

— Хосе не курит. Кроме того, он вообще не был знаком с Мишель. Так что, если вы предполагаете, что он поперся в верхний город, для того чтобы убить даму...

— Ни в коем случае! — запротестовал Карелла.

Но про себя он подумал, что Делакрус был единственным человеком, способным подтвердить, где в момент смерти Мишель находились Кендалл и Хайнес. А они оба были знакомы с покойной.

— А что тогда? — спросил Кендалл. — А, понимаю. Мы с Купером работали в паре, да? Настоящий режиссер и режиссер из пьесы потащились в верхний город, в Даймондбек, чтобы по Бог весть каким причинам убить звезду из их же труппы. Между прочим, мистер Карелла, чтобы вам не пришлось об этом спрашивать, я сообщаю, что мне известно, что Мишель жила в Даймондбеке, поскольку, как уже было сказано выше, я действительно читаю газеты, смотрю телевизор и слушаю радио. Я не знаю, где именно в Даймондбеке она жила, но вы что, всерьез предполагаете, что в этом городе есть хоть один человек, который не знал бы, что Мишель жила в Даймондбеке вместе с мужчиной, которого арестовали за нападение на нее? И, насколько мне известно, он же ее и убил. Но вы приходите сюда и принимаетесь разыгрывать полицейского из дешевого детективчика...

— Нет, сэр, я никого не разыгрываю...

— ...и делать вид, что мы с Купером...

— ...и это не детектив...

— ...зарезали Мишель...

— ...не дешевый, и никакой иной.

— Нет? Тогда что означают ваши предположения?

— Я ничего не предполагаю.

— Что означают ваши попытки выяснить... это не слишком громко сказано? Когда вы пытаетесь выяснить, не могло ли получиться так, что это мы с Купером поймали такси, приехали в верхний город, выломали дверь в квартире Мишель и зверски...

— Убили ее, — договорил за него Карелла.

Кендалл посмотрел на него.

— Это отнюдь не дешевый детективчик, сэр, — сказал Карелла. — Это убийство, убийство женщины.

— Не улавливаю, в чем тут разница.

— Разница в том, что она на самом деле умерла.

— Ага, ясно.

— И кто-то приложил руку к этому.

— Тогда хорошо, что у нас с Купером есть такое непробиваемое алиби, не так ли?

— Если его подтвердит мистер Делакрус.

— Он подтвердит его хоть под присягой — это я могу вам обещать.

— Тогда вам не о чем беспокоиться.

— Абсолютно не о чем, — сказал Кендалл.

Карелла знал, что поговорить и с Купером Хайнесом, и с Хосе Делакрусом придется, поскольку от них зависело алиби Кендалла, а любое алиби положено проверять. Кроме того, пока все не выйдет на чистую воду, убийца всегда выглядит приятным, хорошо воспитанным, порядочным человеком, у которого всегда находится доброе слово для соседей и который не обидит даже мухи. Так что, чем черт не шутит?

Но вне зависимости от любви Кареллы к беседам с более или менее приятными театральными деятелями, в четыре часа ему нужно было везти своего сына Марка на матч по софтболу. Он уже объяснял лейтенанту Бернсу, что ему придется уйти с работы на час раньше, потому что их экономка сейчас в отпуске, а сегодня у его дочери Эйприл первый день занятий в балетной школе, и Тедди повезет ее туда, а из этого следует, что везти Марка на товарищескую встречу с начальной школой Джулиана Пэйса, находящейся в трех милях от их собственной школы, придется ему, Карелле.

Вот так и получилось, что в шесть вечера Карелла сидел на школьной спортплощадке и терпеливо ожидал окончания матча; Клинг разгуливал у дома номер 827 по Гровер-парк Северной и ожидал, пока Хосе Делакрус вернется домой, а Тедди поднималась по лестнице балетной школы Присциллы Хокинз, держа в руке ладошку Эйприл. И тут она увидела, как большой красный «Бьюик» подался назад и врезался в бампер ее маленькой красной «Гео».

Как только швейцар подал Клингу знак, что это тот самый человек, которого он ожидал, Клинг последовал за Делакрусом в подъезд и перехватил его у лифта.

— Мистер Делакрус? — спросил он.

Делакрус обернулся и удивленно посмотрел на него. В нем было примерно пять футов четыре дюйма росту. Это был худощавый, стройный мужчина, одетый в шелковую рубашку с длинными рукавами, черные узкие брюки-дудочки и белые кроссовки «Найк». У него были густые черные брови и такие же черные прямые волосы, зачесанные назад, знойные карие глаза, губы андрогина, как у Мика Джеггера, и тонкий, слегка заостренный нос, форма которого наводила на мысль о пластической операции. Если не считать кроссовок, Делакрус походил скорее на матадора, чем на художника-декоратора. Хотя, с другой стороны, Клингу никогда прежде не попадались представители ни одной из этих экзотических профессий.

— Мистер Делакрус? — повторил он.

— Да?

Даже в этом одном-единственном слове был заметен легкий испанский акцент.

— Детектив Клинг, восемьдесят седьмой участок, — представился Клинг и предъявил свой жетон.

— Вы что, коп?! — пронзительно завопила женщина.

Тедди было трудно читать по ее губам. Десятилетняя Эйприл, которая могла бы расслышать эти вопли за квартал, настолько много децибел они содержали, повернулась к матери и знаками показала: «Она хочет знать — ты не коп?»

Они подбежали к «Гео» в тот самый момент, когда женщина выбралась из «Бьюика» и принялась осматривать свой багажник. Тедди не поняла, с чего это вдруг женщина смотрит, не повреждена ли ее машина, когда она только что наехала на машину Тедди.

«Нет, я не коп», — просигналила она.

— Нет, она не коп, — сказала Эйприл.

— Тогда что это такое? — закричала женщина, бешено размахивая руками и указывая на красовавшуюся на лобовом стекле наклейку «АВД». В данном случае это означало не «Агентство по взысканию долгов», а «Ассоциация взаимопомощи детективов». Если бы Карелла был ирландцем, на лобовом стекле с таким же успехом могла находиться наклейка «Общества Изумруда». А если бы он не считал, что любой человек, родившийся в Америке, является просто американцем, а не итало-американцем или еще-каким-нибудь-там-американцем, там могла бы находиться наклейка «Общества Колумбия». Но в данном случае наклейка «АВД» на лобовом стекле должна была сообщать любому полицейскому офицеру, что машина принадлежит копу или членам его семьи.

Эйприл начала показывать знаками: «Она хочет знать...» — но Тедди уже уловила суть вопроса. Она показала дочери, чтобы та сказала женщине, что действительно, ее папа — коп, а если точнее — детектив, но какое это имеет отношение к тому факту, что эта женщина только что врезалась в бампер ее машины, разбила фару...

— Ma, помедленнее, — сказала Эйприл.

— ...и решетку и помяла капот?

— Мой отец — детектив, — спокойно сказала Эйприл. — Вы разбили нашу фару и решетку и помяли капот — при чем тут кем работает мой отец?

Тедди следила за губами дочери. Она одобрительно кивнула и полезла в сумочку, чтобы достать из бумажника водительскую лицензию. Потом она вспомнила, что ее регистрационная и страховая карточка осталась в машине, в «бардачке». Тедди открыла машину со стороны пассажирского сиденья. Тут женщина завопила:

— Эй, куда это ты полезла?

Тедди ее не услышала.

Женщина схватила ее за плечо и развернула к себе, едва не сбив с ног.

— Ты меня слышишь?

На этот раз Тедди прочла ее слова по губам. Она также почувствовала, что слюна, которой брызгалась разъяренная дама, явственно пахла чесноком.

— Ты что, думаешь, что тебе сойдет с рук даже убийство, раз твой муж — коп?

Женщина схватила Тедди за оба плеча и принялась яростно ее трясти.

— Это так ты думаешь, да? Ну так тебе придется передумать...

Тедди пнула ее в левую голень.

Эйприл побежала к телефонной будке.

Клинг подумал, что квартира напоминает декорации для пьесы о каком-нибудь французском короле. Но Хосе Делакрус услужливо сообщил, что он сам разработал дизайн квартиры «в эклектичном стиле, сочетающем элементы стилей королевы Анны, Регентства, Виндзоров и Вильяма и Мэри». Ни одно из этих имен, по мнению Клинга, и близко не напоминало французские. Делакрус тем временем продолжал говорить, что он надеется, что его творение — Клинг так понял, что речь идет о квартире, — переживет его взаимоотношения с Кендаллом, которые иногда кажутся ему не слишком устойчивыми. Карелла не сообщил Клингу, что Делакрус был геем. Ну и Кендалл, соответственно. Возможно, он счел это неважным. Впрочем, Клинг тоже не думал, что это Бог весть какая важность, если только один из них — или они оба — не причастны к убийству Мишель Кассиди.

— Расскажите мне о вечере седьмого апреля, — попросил Клинг.

— О, пожалуйста, но вам не кажется, что мы разговариваем, словно киношные копы?

Клингу не казалось, что он разговаривает, как киношный коп. Он обнаружил, что это сравнение его раздражает.

— Где вы были тем вечером, например? — спросил он.

— Здесь, — ответил Делакрус. — Прошу прощения, но не могу ли я узнать, что все это значит?

— Вы не разговаривали в последнее время с Эшли Кендаллом?

— Последний раз мы разговаривали утром. Он поцеловал меня на прощание и пошел на работу.

Клинг подумал, не упомянул ли Делакрус это нарочно, чтобы подразнить его. В смысле, о мужчине, целующем другого мужчину перед уходом на работу. Клинг пару секунд подумал над этим и решил, что это его раздражает меньше, чем сравнение его самого с киношным копом.

Прилагая все усилия к тому, чтобы не напоминать какого-нибудь персонажа из «Блюза Хилл-стрит», он сказал:

— Не помните ли вы, где вы находились тем вечером, когда произошло убийство Мишель Кассили?

— Предполагается, что я знаю эту женщину?

— Ваш друг сказал, что нет.

— Эшли?

— Да, мистер Кендалл.

— Вас не смущает, что мы с ним — геи?

— Мистер Делакрус, меня не волнует, кто вы такой и чем вы занимаетесь, до тех пор, пока вы не занимаетесь этим на улице и не распугиваете лошадей.

— Браво! Да здравствует королева Виктория!

— Но предполагается, что об этой женщине вы все-таки знаете.

— О королеве Виктории?

— Да, о королеве Виктории.

— Я никогда не встречался с Мишель Кассиди, но я действительно знаю о том, что с ней произошло. Мне бы нужно было быть слепым и глухим, чтобы этого не знать.

— Хорошо. Итак, где вы находились в тот вечер, когда произошло убийство?

— Здесь.

— Здесь присутствовал кто-нибудь еще?

— Вы ищете подтверждение тому, что сказал вам Эшли?

— Вы сказали, что не разговаривали с ним с того момента...

— Совершенно верно.

— Тогда почему вы думаете, что я пытаюсь проверить какие-либо его утверждения?

— О, обычная интуиция, детектив Клинг. Обычная интуиция.

— Где вы были весь день?

— Сегодня?

— Да. Я ждал вас у подъезда с...

— А почему вы просто не спросили у Эшли, где я был? Он сказал бы вам...

— С ним разговаривал не я.

— Ну, кто-то же с ним разговаривал...

— Да. Мой напарник.

— Почему бы ему было не задать этот вопрос? Или вы хотите убедиться, что Эшли не звонил сюда, чтобы предупредить меня?

— Предупредить вас о чем?

— О том, что именно следует говорить. На тот случай, если вы будете спрашивать, где я находился в тот вечер, когда была убита Мишель Кассиди.

— Вы уже сказали мне, где вы были. И вы уже сказали, что не разговаривали с Кендалл ом с самого раннего утра.

— Откуда вы знаете, что это было рано утром?

— Репетиция началась в девять.

— Элементарно, мой дорогой Ватсон.

— Ну так что вы думаете, мистер Делакрус?

— Эшли сказал вашему напарнику, что тем вечером, когда была убита Мишель, он был со мной?

— Почему бы вам просто не сказать, где он был?

— Он был здесь.

— Весь вечер?

— Весь вечер.

— Может ли кто-нибудь это подтвердить?

— О Господи! — не выдержал Делакрус.

Клинг ждал.

— Вам не кажется, что я уже знаю, что вы это знаете, мистер Клинг?

— Что вы знаете?

— Что у Эшли была здесь встреча с человеком, который играет режиссера в той дурацкой пьесе, которую он сейчас ставит.

— С какого и по какое время это происходило?

— Купер Хайнес пришел сюда в семь и ушел в десять, — сказал Делакрус. — Я это помню, поскольку привык ложиться в постель раньше.

— Выходил ли кто-нибудь из них за это время?

— До десяти — нет. Мистер Хайнес ушел в десять. Эшли остался. Как вам известно, он здесь живет.

— А вы сами не выходили из квартиры?

— Я оставался дома все время, пока здесь находился Купер Хайнес, — сказал Делакрус и улыбнулся. — Видите ли, я слишком хорошо знаю Эшли.

Швейцар из крайнего подъезда дома, в котором проживал Купер Хайнес, сообщил Клингу, что мистер Хайнес вышел десять минут назад, погулять с собакой. Клинг нагнал его лишь через добрых семь кварталов. Мистера Хайнеса волокла за собой на поводке маленькая злющая собачонка. Собачонка тут же принялась лаять на Клинга, как это делают все маленькие собаки, пытаясь убедить окружающих, что на самом деле они являются свирепыми немецкими овчарками или замаскированными датскими догами. Хайнес тут же принялся приговаривать: «Фу, Франциск, фу», — но маленький Франциск упорно продолжал рычать на Клинга и норовил вцепиться ему в лодыжку. Клингу захотелось наступить на визгливую тварь и размазать ее по асфальту. Собаколюбы всех стран, объединяйтесь!

В конце концов Хайнес справился с Франциском, и они двинулись дальше по авеню. Песик обнюхивал каждое чахлое деревце, мимо которого они проходили, время от времени бросая презрительные взгляды на Клинга, словно это он был повинен в том, что ни одно из этих деревьев не соответствовало требованиям, предъявляемым Франциском к туалету. Хайнес, как законопослушный гражданин, нес в руке вывернутый наизнанку пластиковый пакет. Когда маленький Франциск, как говорится, облегчится, Хайнес, как того требует закон, подберет эти следы жизнедеятельности и вывернет этот пластиковый пакет обратно так, чтобы не возникало необходимости касаться отходов руками.

Но похоже было, что сегодня вечером маленький Франциск особенно упорно не желал исполнять свои обязанности. Хайнес, как терпеливый хозяин и добропорядочный гражданин, уже и упрашивал Франциска, и льстил ему, но никакого воздействия эти уговоры не оказывали. Песик продолжал с презрением воротить нос и от чахлых деревьев, и от основательных водоразборных кранов.

Нежелание собачки отправлять естественные потребности, соединенное с известностью Хайнеса, приводило к тому, что до них постоянно доносились приветственные или одобрительные возгласы со стороны прохожих. Хайнеса узнавали не потому, что он играл режиссера — или, если точнее, Режиссера — в каком-то захудалом театре в верхнем городе. Своей известностью он был обязан идущей по пять дней в неделю «мыльной опере» «Прялка Катерины», в которой он играл полюбившегося публике доктора по имени Джереми Фиппс. Пока они прогуливались по авеню, постоянно останавливаясь и ожидая, пока Франциск обнюхает и отвергнет очередное место, прохожие улыбались Хайнесу, махали ему рукой или приветствовали его фамильярными восклицаниями: «Эй, док, как дела?» или «Эй, док, а где Анабелла?» Анабеллой звали утку, которая по сценарию была любимицей доктора и которую недавно похитила банда незаконно въехавших в страну китайских иммигрантов. Бандиты воровали домашних птиц и продавали их в рестораны, специализировавшиеся на пекинской кухне. С учетом всего того внимания, которое песик уделял местам, потенциально пригодным для облегчения организма, усилий, которые тратил Хайнес на то, чтобы подольститься к Франциску и убедить его сделать свои дела, и, плюс к этому, с учетом бурного внимания, которое уделяли им чуть ли не все жители города, обеспокоенные судьбой доктора Фиппса, Клинг обнаружил, что ему весьма трудно задавать сколько-нибудь последовательные и осмысленные вопросы. Но он обязан был их задать.

— Подтверждаете ли вы тот факт, что седьмого апреля с семи до десяти вечера вы находились в квартире, где проживают мистер Кендалл и мистер Делакрус?

— Да, подтверждаю, — ответил Хайнес. — Видите ли, я добивался возникновения определенного образа мыслей. Обычные люди часто думают, что актер просто берет и с разгону входит в роль, словно ребенок, который может вообразить себя кем угодно. Но, увы, все это далеко не так просто. Здесь огромную роль играют умение входить в роль, актерское мастерство и тщательные поиски образа. Я уж не говорю о таланте, — скромно добавил он. — И все же для создания роли требуется нечто еще. Я должен признать, что Эшли позволил мне сделать очень ценные наблюдения. Я чувствую, что мое толкование этой необыкновенно трудной роли намного улучшилось благодаря нашей беседе.

Клингу начало казаться, что каждый человек, связанный с театром, живет в некоем вымышленном эгоцентричном мире. Он уже начал верить, что никто из людей, участвующих в постановке «Любовной истории», не мог убить Мишель Кассиди. Каждый из них был целиком и полностью поглощен собой любимым, а подобная самовлюбленность просто не позволяла осознать существование никакого другого человека во вселенной. Кого же, в таком случае, убивать?

Тем не менее Клинг упорно продолжал свои расспросы:

— Выходили ли вы или мистер Кендалл из квартиры в этот промежуток времени?

— Я ушел в десять.

— А до того?

— Нет. Никто из нас не выходил.

— А мистер Делакрус?

— Я не замечал, чтобы он хоть раз выходил, — ответил Хайнес и победоносно воскликнул: — Молодец, Франциск! Хороший мальчик!

Ночью они лежали рядом и шептались в темноте.

— Мне страшно.

— Не надо, не бойся.

— Меня всегда пугали копы.

— Не надо бояться.

Прикосновения, поглаживания, утешения.

— Даже в детстве. Они всегда меня пугали.

— Здесь нечего бояться.

— Я боюсь, что они на чем-нибудь меня поймают.

— Нет, нет.

— На чем-нибудь нехорошем.

— Я с тобой, радость моя, не волнуйся...

— Они заставляют меня ощущать собственную вину. Копы. Я не знаю, почему так получается.

— Ну-ну, не надо!

Знакомое тело во тьме, прикосновения, поглаживания.

— Они подозревают, что это мы ее убили.

— Они всех подозревают.

— Помнишь один роман у Агаты Кристи?

— Который?

— Тот, в котором ее убили все вместе.

— А, да. Еще фильм такой был.

— Да.

— Изумительный фильм.

— Да.

— Про поезд.

— Да. Они убили ее все вместе.

— Клузо. Инспектором был Клузо.

— Нет, его звали не так.

— А как же?

— Почему ты об этом заговорил?

— Мне показалось...

— Нет, это был не Клузо.

— Да, пожалуй.

— Ну вот, теперь я всю ночь не засну.

— Извини, радость моя.

— Из-за них и этого Клузо я теперь глаз не сомкну.

— Выбрось это из головы.

— Из-за Клузо и этих чертовых полицейских.

— Ну прости.

— Они думают, что это мы ее убили.

— Ну перестань, попытайся расслабиться.

— Хотят повесить это на нас.

— Не надо, радость моя. Просто расслабься.

Тишина.

— Вот так?

— Да.

— Так лучше?

— Да.

Снова тихо.

— Ну как же его звали-то?

— Выбрось это из головы.

— Какой-то бельгиец.

— Да, только расслабься.

— Инспектор.

— Расслабься.

— Я стараюсь.

— Просто позволь мне...

— А я что делаю?

— ...помочь тебе расслабиться.

— Да.

Поцелуи. Поглаживания. Прикосновения к знакомому телу. Томный вздох.

— Так лучше, радость моя?

— Да.

— Правда, лучше?

— Да.

— Намного лучше, ведь правда?

— Да.

— Теперь давай ты.

— Да.

— Дай мне твою силу.

— Да.

— Дай ее мне, дай!

— О Боже!

— Да!

— Да!

— О да, любовь моя.

Тишина. Только слышно, как где-то в квартире тикают часы да еще раздается дыхание.

— Хосе?

— М-м?

— Инспектора звали Мегрэ.

— Да, спасибо.

Тишина. С улицы донесся вой полицейской сирены. Снова стало тихо.

— Эшли?

— М-м?

— Это был Пуаро.

Ночью в постели она сообщила ему, что ее вызывают в суд. Ее глаза сверкали, а пальцы так и порхали. Она была просто вне себя от гнева. Он следил за ее руками. Его обеспокоило, что ей предъявили вызов в суд здесь, в их округе, что ее обвинили в уголовно наказуемом преступлении, и никак не меньше.

— Что ты сделала с этой женщиной? — спросил он, тщательно выговаривая слова, почти что выпевая их.

«Что я с ней сделала? — возмутилась Тедди. — Почему ты не спросишь, что она со мной сделала?» — и она вскинула голову, желая подчеркнуть свои слова. Но еще лучше их подчеркивали молнии, которые метали ее темные глаза.

Он не смог удержать улыбку и потому допустил ошибку, когда полупропел, полупроизнес:

— Ты такая красивая, когда сердишься.

Тедди, однако, не видела в этом ничего смешного.

«Ты хочешь узнать, что произошло, или ты хочешь носить мне передачи в тюрьму?!»

— Я слушаю, — заверил ее Карелла.

Судя по рассказу Тедди, Эйприл позвонила в полицию, и по ее отчаянному звонку пять минут спустя приехала патрульная машина. Все это время разъяренная женщина продолжала орать на Тедди и ни в какую не желала выпускать лацканы ее пиджака, несмотря на то, что Тедди продолжала пинать ее...

«На мне были туфли на шпильке, — сообщила она. — Я обедала в нижнем городе, вместе с Эйлин...»

— Как там она? — спросил Карелла.

«Отлично. Оттуда я отправилась прямо домой, чтобы забрать Эйприл и отвезти ее в балетную школу. Это те мои французские туфли на шпильке и с заостренными носками. Теперь у нее на ногах ссадины от каблуков».

«О-е-ей!» — подумал Карелла.

Со слов Тедди он понял, что эта женщина, настоящая бегемотиха в добрые две тысячи фунтов весом, трясла ее так, что у нее зубы лязгали. Она буквально подняла ее в воздух, когда Тедди попыталась снова ее пнуть. В конце концов вопли этой бегемотихи привлекли внимание полицейского, который патрулировал стоянку...

«Какой-то тупица из сто пятьдесят третьего», — сообщила Тедди. Это был здешний, риверхедский участок. Недавно в нем посадили шестерых детективов за то, что они воровали деньги и наркотики у всяких дельцов.

Офицер сказал им, чтобы они перестали, разнял их, подождал, пока они немного успокоятся, а потом выслушал толстуху, обвинившую Тедди в том, что та только что врезалась в багажник ее «Бьюика». Это была наглая ложь, но мистер Тупица выслушал ее серьезно и торжественно, качая головой в знак изумления. Эйприл попыталась объяснить, что все это неправда, что это как раз полная дама врезалась в их машину, но мистер Кретин сказал, что пускай ее мама объясняет все сама. Тогда Эйприл объяснила ему, что ее мама — глухонемая и что она может выражать свои мысли только при помощи языка жестов. Может, господин офицер знает этот язык? Офицер признался, что нет, он его не знает. Но теперь он взирал на Тедди в сомнении — имеют ли глухонемые право водить машину?

Теперь толстая дама задрала юбку, чтобы показать свои бочкоподобные ноги. На одной из них текла кровь из маленькой ранки, которая явно образовалась после первого пинка Тедди. А на самой Тедди не было никаких видимых следов нападения, ведь толстуха только и сделала, что трясла Тедди так, что у нее все внутренние органы перемешались. Мистер Идиот хотел было предложить дамам обменяться страховыми карточками, пожать друг другу руки и подождать мирного решения вопроса, но тут толстуха принялась кричать, что эта бешеная, которая на нее набросилась, — жена детектива и что копы всегда заодно, и что нельзя ждать никакой справедливости от копов, потому что они всегда защищают своих, и сообщите ваше имя и номер вашего жетона, я подам жалобу в Верховный суд — вы меня слышите? Тогда мистер Имбецил, видимо, вспомнил недавние беспорядки в Гровер-парке. Ему не захотелось наживать себе неприятности — в его тихом участке, где не было торговых улиц, ничего особого не происходило, — и он в своей поистине соломоновой мудрости не нашел ничего лучшего, как предложить Тедди пройти с ним в участок, чтобы ей там выписали повестку. Он так и сказал: «Пусть с этим разбирается суд», — трус этакий!

Продолжая кипеть, Тедди показала Карелле повестку.

НАСТОЯЩИМ ВАМ ПРЕДПИСЫВАЕТСЯ ЯВИТЬСЯ В СУД РАЙОНА РИВЕРХЕД, ЧТОБЫ ОТВЕТИТЬ НА ВЫДВИНУТОЕ ПРОТИВ ВАС ОБВИНЕНИЕ.

Правонарушение: Нападение третьей степени

Суд: уголовный суд района Риверхед

Часть: АР2

Адрес: 1142, бульвар Кулиджа, Риверхед

Время: 09.30

Число: 24 апреля

ИНСТРУКЦИИ ДЛЯ ОБВИНЯЕМОГО:

ВЫ ОБЯЗАНЫ ЯВИТЬСЯ В СУД В ТОТ ДЕНЬ И В ТО ВРЕМЯ, КОТОРЫЕ УКАЗАНЫ В ПОВЕСТКЕ, И ПЕРЕДАТЬ ЕЕ ЧИНОВНИКУ СУДА.

Если вы не явитесь для дачи объяснений, то в дополнение к ордеру, врученному вам при аресте, вам может быть предъявлено обвинение в неуважении к суду, что карается штрафом, либо тюремным заключением, либо и тем, и другим. Кроме того, если вы не сможете выполнить требования, изложенные в этой повестке, внесенный за вас залог будет конфискован.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ИНСТРУКЦИИ

ПОРУЧИТЕЛИ, ЕСЛИ ЕСТЬ, ИХ ИМЕНА

ДА/+/НЕТ

РАСПИСКА ОБВИНЯЕМОГО

Я, нижеподписавшийся, настоящим признаю, что данная повестка вручена мне лично в руки, и обязуюсь явиться в суд в указанное время.

Подпись обвиняемого: Теодора Франклин Карелла.

— Я вижу, ты подписала повестку, — сказал Карелла.

Тедди кивнула.

— А что случилось с той женщиной?

«Она вместе с нами пошла в полицейский участок. Там она стояла, уперев руки в боки, и нависала над детективом, пока тот выписывал повестку».

— Ты говоришь, она на тебя кричала...

«Да».

— Трясла тебя...

«Да».

— А ей они предъявили какое-нибудь обвинение?

«Нет».

— Эти ослы просто взяли и отпустили ее?

«Да».

Карелла прочитал имя детектива, написанное на обороте повестки. Оно ему ничего не говорило.

— Я вижу, они еще и взяли у тебя отпечатки пальцев, — сказал он.

Тедди кивнула.

— Сфотографировали тебя...

Тедди снова кивнула. Ее гнев уже утих. Теперь она просто выглядела очень обеспокоенной.

Покачав головой, Карелла посмотрел на дату явки в суд.

— В суд нужно явиться через две недели, — сказал он. — Твой адвокат захочет...

«Мой адвокат?!»

— Милая, но ведь речь идет о правонарушении, — сказал Карелла. — По такому обвинению тебя могут посадить на год. Нам обязательно нужно что-то сделать. Нам нужно добиться полной отмены обвинения, отсрочки в интересах правосудия или даже отсрочки для пересмотра обстоятельств дела. Если делом займется окружная прокуратура, мы выдвинем встречное обвинение против этой женщины. Она наверняка забеспокоится, и, может даже, сама отзовет свой иск. Правда, солнышко, не беспокойся, — сказал он, привлек Тедди к себе и поцеловал ее в макушку.

Она лежала в его объятиях тихо, как мышка.

— Мы не позволим этому делу зайти слишком далеко, — сказал Карелла. — Это всего лишь дорожное происшествие. Тот бестолковый офицер должен был решить все на месте. Они там, должно быть, сейчас все запуганы. Из-за этих детективов, которые погорели.

Тедди не ответила. Карелла чувствовал, как напряжено ее тело под ночной рубашкой.

— Не нужно беспокоиться, — сказал он. — Любой здравомыслящий окружной прокурор отменит это обвинение в ту же минуту, как только увидит.

Тедди кивнула.

— Тот коп, который задержал тебя, — он был белый? — спросил Карелла.

«Да».

— А тот детектив, который выписывал повестку? Он тоже был белым?

«Да».

— А эта толстуха?

«Чернокожая».

Карелла тяжело вздохнул.

«Но я не понимаю, что это меняет», — знаками показала Тедди.

— И правда, ничего, — согласился он.

Стоявшие на тумбочке часы показывали четверть одиннадцатого.

Карелла дотянулся до лампы и выключил свет.

Потом он взял ее руку и приложил к своим губам.

— Спокойной ночи, солнышко, — сказал он, касаясь губами пальцев.

...Один час десять минут спустя из открытого окна дома номер 355 на Ривер-стрит Северной, в Айсоле, выпал обнаженный мужчина. Он перевернулся в воздухе, пролетел десять этажей и упал на мостовую.

Его звали Чак Мэдден.