Смерть по ходу пьесы

Глава 6

Источая запах чеснока и еще какое-то неподдающееся определению зловоние, в дежурку просочился детектив Олли Уикс по прозвищу Толстый Олли. Он увидел Мейера Мейера, спокойно сидевшего за своим столом, и громогласно провозгласил:

— Отлично, отлично, отлично, отлично, отлично, отлично, отлично, отлично!

Он славился своим умением подражать В. С. Филдзу, но это уже скорее напоминало Аль Пачино в роли слепого морского пехотинца в «Аромате женщины». Мейер устало посмотрел на Олли.

Но, если уж начистоту, Олли все-таки больше походил на В. С. Филдза, чем на Аль Пачино, несмотря на свое прозвище Толстый Олли. Сегодня в среду, восьмого апреля, утро было серым и унылым, но хотя бы не таким дождливым, как вчерашнее. Олли был одет в белую рубашку, застегнутую под самое горло, коричневую спортивную куртку в горчичного цвета разводах, мятые темно-коричневые брюки свободного покроя и поношенные коричневые кожаные туфли. Мейер с удивлением заметил, что передок каждого ботинка пересекала полоска кожи, в которую было вставлено по одноцентовой монете. Чего только не придумают!

— Ну и как тебе «Список Шиндлера»? — многозначительно спросил Олли.

— Я его не смотрел, — ответил Мейер.

— Ты не посмотрел фильм, посвященный твоему народу?

«Это он о евреях», — подумал Мейер.

Он не чувствовал себя обязанным объяснять такому придурку, как Олли, почему он не пошел смотреть этот фильм. Мейер считал, что это окажется слишком болезненным переживанием. Стивен Спилберг в бесчисленных статьях, предшествовавших показу фильма, признавался, что сделал этот фильм, дабы ощутить свою принадлежность к еврейской нации, или что-то в этом духе. В отличие от него, Мейер давно уже ощущал свою принадлежность к еврейской нации, спасибо. И в отличие от Спилберга, Мейер не верил в то, что до выхода этого фильма холокосту[2] грозила опасность превратиться в «забытую страницу истории». С таким же успехом можно было сказать, что до тех пор, пока по всем кинотеатрам мира не проревел «Парк юрского периода», никто не знал о динозаврах. Было достаточно евреев, которые, подобно Мейеру, никогда не забыли бы о холокосте, даже если бы Голливуд не снял ни одного фильма на эту тему.

Племянник Мейера Ирвин, который еще в детские годы получил ласковое прозвище Ирвин Паразит, когда вырос, стал смахивать на раввина и приобрел привычку закатывать глаза и стенать, даже когда просто просил передать соль. Так вот, этот самый Ирвин посмотрел «Список Шиндлера» и провозгласил, что это фильм не о холокосте, а о человеке, обнаружившем в себе глубину сочувствия и сопереживания, о которых он прежде и не подозревал. «Это фильм о цветах, которые прорастают сквозь асфальт, пробивают его и подставляют свои лепестки солнцу — вот он о чем», — заявил Ирвин вчера вечером в доме у тетушки Розы.

Мейер на это ничего не сказал.

Он думал о том, что вот этот еврей пошел посмотреть фильм, который, по замыслу режиссера, был создан для того, чтобы заставить людей помнить о холокосте, а вместо этого фильм заставил Ирвина напрочь забыть о холокосте и помнить только, что цветы способны прорастать сквозь асфальт.

А теперь Олли Уикс, эта толстая вонючка, нависает над столом Мейера, словно какой-то нацистский ублюдок, и желает знать, почему это Мейер предпочел не ходить на фильм, который заставил бы его плакать.

— Ты думаешь, это все было на самом деле? — спросил Олли.

Мейер посмотрел на него.

— Вся эта дрянь? — уточнил Олли.

— Чего тебе здесь надо? — спросил Мейер, пытаясь сменить тему.

— Правда, что нацисты делали все это с евреями? — не успокаивался Олли.

— Они делали гораздо больше, — сухо ответил Мейер. — Так чего тебе здесь надо?

Олли некоторое время смотрел на него, словно пытаясь решить, то ли этот мудрый еврей делает вид, то ли он правда пытается ему сказать, что никакой резни не было. Кого он хочет обдурить? Олли знает, что нет такого еврея, который бы в это поверил. А может, он в конце концов сам все понял и сообразил, что правительства способны организовать что угодно — хоть эту сраную высадку на Луне, хоть истребление шести миллионов евреев. Честно говоря, ему самому было по фигу — то ли там шесть миллионов евреев убито на Луне, то ли чертовы шестеро астронавтов высадились в Польше.

— Я думаю, нам снова придется поработать вместе, — сказал Олли, перегнулся через стол Мейера и вскинул к плечу сжатый кулак, слегка при этом подтолкнув Мейера локтем. Мейер невольно отшатнулся — запах, исходивший от Олли, был мало того что неприятным, так еще и каким-то липким. «Ну почему это должно было случиться именно со мной?» — тоскливо подумал Мейер. Ты мужчина приятной наружности — если позволено так говорить о себе, — за тридцать, но все еще в хорошей форме, если не считать лысины, высокий, сильный, с проницательным взглядом голубых глаз — опять же, если позволено так говорить о себе, — в гармонирующих с цветом глаз васильково-голубых подтяжках — подарок от жены Сары на Рождество, или на Хануку, или на оба праздника сразу, поскольку в их доме отмечали оба — так вот, ты сидишь у себя за столом, занимаешься своими делами, как вдруг вваливается этот двухтонный танк, который воняет соляркой и пердит, и заявляет, что им снова придется работать вместе. Ну что ж это за несчастье?!

— Поработать над чем? — спросил Мейер.

— Над делом той девушки, которой нанесли двадцать две колотые и резаные раны — и, между прочим, нечаянно убили — в квартире 6-С, в доме 1214 по Картер-авеню, на территории восемьдесят восьмого участка. Так сложилось, что этим делом занимаюсь я, — сообщил Олли, снова принявшись подражать B.C. Филдзу. — Насколько я понимаю, приятель, перед этим жертву пырнули ножом здесь, на территории восемьдесят седьмого, хотя эта рана была несерьезная.

— О чем ты говоришь?

— О Мишель Кассиди.

— Она убита?!

— Двадцать две ножевые раны.

— Когда?

— Вчера вечером. Сегодня утром она не явилась на репетицию, и кто-то в театре позвонил по девять-один-один, а те послали туда машину из восемьдесят восьмого.

— Мишель Кассиди? Та самая актриса, с которой работали Клинг и Карелла?..

— А, так это они занижаются этим делом?

— Да, — ответил Мейер. — На самом деле сейчас они отправились просить ордер на обыск...

— Какой еще ордер на обыск?

— Чтобы осмотреть кабинет импресарио.

— Какого импресарио?

— Того, который с ней живет.

— Им не следовало этого делать, — произнес Олли и нахмурился. — Теперь это дело расследую я.

Олли заявил, что они его обошли — непростая задача при любых обстоятельствах, — чтобы получить этот свой ордер на обыск, в то время как его люди все еще изучают место преступления. Карелла объяснил, что, когда они получали ордер, они вообще еще не знали, что квартира на Картер-авеню стала местом преступления. Они просто искали оружие, которое, возможно, было использовано для нападения, и они полагали, что Мильтон не станет оставлять оружие в квартире, которую он делит с жертвой этого самого нападения. Карелла предполагал, что им бы не дали ордер, если бы речь не шла о деле Мишель Кассиди: даже судьи Верховного суда смотрят телевизор и читают газеты.

— Дело в том... — начал было Олли.

— Дело в том, что нож уже найден, — сказала Нелли Бранд.

Они вызвали ее, поскольку санкционированный судом обыск конторы Джонни Мильтона на Стеммлер-авеню дал просто великолепные результаты. Нелли была помощником районного прокурора. Сегодня она явилась на работу в изящном костюме того же цвета, что и ее соломенные волосы, в блузе на тон светлее, в чулках телесного цвета и в коричневых кожаных туфлях на шпильке. Карелле нравилась ее манера одеваться. Нелли всегда выглядела бодрой и свежей.

— Более того, — сказала она, — на ноже обнаружена засохшая кровь. Если Мильтон не потрошил цыплят, то чья это кровь, хотелось бы мне знать? И если в лаборатории скажут, что это кровь Мишель Кассиди...

— То прощай, Джонни, — сказал Клинг.

— Давайте пойдем и поговорим с ним, — предложил Карелла.

Допрос происходил в среду, в половине двенадцатого утра, в кабинете лейтенанта Бернса. Кроме троих детективов и Нелли Бранд, в комнате находились также женщина-видеотехник из канцелярии окружного прокурора и сам лейтенант Бернс. Лейтенант сидел у себя за столом и пытался не слишком волноваться по поводу того, что его детективам, возможно, удалось за такой короткий срок раскрыть это нашумевшее дело. Бернс ясно видел, как жадно блестят глаза Олли Уикса. Олли получил донос сегодня утром. Это было горячее дельце, и Олли жаждал загрести его себе. Бернс же, в свою очередь, готов был отстаивать интересы своего участка до последнего издыхания.

Мильтону уже сообщали его права в тот момент, когда был найден нож, и на Джонни надели браслеты. Видеотехник повернула камеру, и Нелли еще раз зачитала Мильтону его права и снова уведомила его, что он может, если пожелает, воспользоваться услугами адвоката. Мильтон же снова заявил, что он ничего не делал, не совершал никакого преступления, что ему нечего скрывать, и потому он не нуждается ни в каком юридическом представительстве. Все присутствовавшие в комнате сочли его последние слова весьма примечательными.

— Вы узнаете этот предмет? — спросила Нелли, вскидывая предмет от бедра и целясь Джонни прямо промеж глаз, несмотря на то что оным предметом был не пистолет, а всего-навсего нож, запаянный в прозрачный пакет. «Нет ножа, нет и дела» — так она думала. Ну так возьмемся за дело. Прижмем его к стенке.

— Да, я его узнаю, — ответил Мильтон.

— Это тот самый нож, который детективы Клинг и Карелла обнаружили в вашей конторе на Стеммлер-авеню, 1507?

— Кажется, тот самый.

— Так да или нет? — повторила Нелли.

— Думаю, что да.

— Да или нет?

— Да, это он.

— Этот нож принадлежит вам, сэр?

— Нет, он мне не принадлежит.

— Этот нож...

— Это не мой нож, точнее говоря.

— Этот нож, который детективы обнаружили в вашей конторе...

— Это не мой нож. Я никогда его не видел до того, как детективы его нашли.

— Это было для вас неожиданностью, не так ли?

— О, да.

— Детективы вынули книги из вашего книжного шкафа...

— Гм.

— ...и обнаружили нож, который вы никогда прежде не видели — так?

— Да, никогда не видел.

— Вы утверждаете, что до того момента, как детективы сняли несколько книг с книжной полки и извлекли оттуда нож...

— Я не знаю, как он туда попал. Должно быть, его кто-нибудь подсунул.

— И кто же это был, если не вы? — спросила Нелли. — Вы ведь понимаете, не так ли, что с того момента, как нож был обнаружен, никто не прикасался к нему голыми руками. Ни детективы, которые вас арестовали, ни я и никакой другой сотрудник управления полиции или районной прокуратуры. Детективы для проведения обыска надели белые хлопчатобумажные перчатки...

— Да, я видел.

— А когда они обнаружили нож, они положили его в полиэтиленовый пакет для вещественных доказательств, где он с тех пор и лежит. Никто не прикасался к ножу голыми руками. Никто, кроме человека, который спрятал его за книгами.

— Я не знаю, как он туда попал.

— Но вы знаете, что на лезвии и на рукоятке присутствуют следы засохшей крови?

— Нет, я впервые об этом слышу.

— Известно ли вам, что этот нож будет отправлен в полицейскую лабораторию, где определят, действительно ли данное вещество является кровью?

— Вполне допускаю, что так оно и есть. Но это не мой нож, и меня не волнует, куда вы его отправите.

— Мистер Мильтон, вам известно, что мы можем взять у вас отпечатки пальцев, когда сочтем нужным?

Похоже, Мильтона это удивило.

— Вы хотите сказать, что и об этом вы тоже слышите впервые? — поинтересовалась Нелли.

— Вы не имеете права брать у меня отпечатки пальцев. Я не совершал никакого преступления.

— Можете мне поверить, мистер Мильтон, мы имеем на это право.

— Я хочу, чтобы это подтвердил адвокат.

— Вы хотите позвонить вашему адвокату прямо сейчас?

— У меня есть только адвокат, специализирующийся на вопросах шоу-бизнеса.

— Хотите ли вы позвонить адвокату, ведущему уголовные дела?

— Я не уголовник. И я не знаю никого из таких адвокатов.

— Если хотите, я могу дать вам имена десяти высококлассных специалистов, любой из которых может прибыть сюда в кратчайшее время.

— Да зачем мне нужен адвокат, ведущий уголовные дела? Я не совершал никакого преступления.

— Как бы то ни было, но вы арестованы по подозрению в преступлении. Любой адвокат вам скажет, что мы имеем право взять у вас отпечатки пальцев без вашего согласия. Согласно судебному решению по делу Миранды, взятие отпечатков пальцев без согласия подследственного не является...

— Я вам не разрешаю.

— Мы не нуждаемся в вашем разрешении. Короче говоря, мы можем брать у вас отпечатки пальцев и фотографировать вас без вашего согласия, мистер Мильтон. Точно так же, как мы можем попросить вас сдать кровь на анализ или пройти тест Бреталайзера...

— Вы не имеете права.

— Нет, имеем. Все эти процедуры не являются свидетельскими показаниями, поэтому, согласно решению по делу Миранды, допустимы.

— Я не понимаю, что это означает.

— Это означает, что мы возьмем у вас отпечатки пальцев и сравним их с теми, которые обнаружены на ноже. Это также означает, что мы сравним кровь, обнаруженную на ноже, с кровью Мишель Кассиди, и, если отпечатки и кровь совпадают, мы придем к выводу, что это вы ранили ее, а потом убили, мистер Мильтон. Так что...

— Что?! Убил ее?

— Да, убили ее, мистер Мильтон.

— Что за чертовщину вы несете?

— Вы хотите сказать, что это ваш нож?

— Я уже сказал, что не мой. И я не...

— Вы что, собираетесь заново устроить весь этот цирк?

— Я не понимаю, о каком цирке вы говорите?

— Спор об отпечатках пальцев, о сравнительных тестах...

— Вы не имеете права брать у меня отпечатки пальцев.

— Ладно, не имеем так не имеем! — вышла из себя Нелли. — В таком случае мы сейчас нарушим закон и сделаем то, на что не имеем права. Парни, возьмите его и снимите отпечатки пальцев, — сказала она, повернувшись к Клингу и Карелле, которые сидели и наблюдали за происходящим.

— Я требую адвоката! — выкрикнул Мильтон.

— Лейтенант, не могли бы вы вызвать адвоката для этого человека?

— Я хочу видеть своего адвоката.

— Вашего адвоката по делам шоу-бизнеса?

— Лучше пусть будет он, чем какой-нибудь желторотый юнец, только что получивший диплом.

— Хорошо, пусть он прибудет. Может, хоть он разберется с этим шоу. А тем временем мы возьмем у вас отпечатки пальцев. А обсуждать это мы будем, когда ваш адвокат доберется сюда.

— Вы не можете брать у меня отпечатки пальцев, пока я не поговорю с моим адвокатом.

— Разберитесь с ним, — спокойно приказал Бернс.

Гарри О'Брайен — который вовсе не был родственником Боба О'Брайена, невезучего копа из восемьдесят седьмого участка, — вошел в дежурку в начале второго, сообщил, что он явился сюда по просьбе личного адвоката мистера Мильтона, после чего извлек визитную карточку, гласившую, что он является членом юридической фирмы «Хатчинс, Бакстер, Бэйли и О'Брайен». Он пожал руку Мильтону, поздоровался с Нелли, кивнул собравшимся копам и спросил:

— Ну так в чем дело?

Адвокат О'Брайен был представительным загорелым мужчиной лет пятидесяти, седовласым, с аккуратно подстриженными седыми усами, одетым в двубортный серый костюм с модным синим шелковым галстуком. Он присел рядом со столом лейтенанта, подался вперед и скрестил руки на груди. На фоне окружающей его обстановки участка адвокат производил впечатление спокойной непринужденности.

— Убийство второй степени, — сказала Нелли.

— О?

На лице О'Брайена отразилось такое изумление, словно адвокат Мильтона не поставил его в известность.

— Могу я поинтересоваться, кто кого убил?

Теперь на его губах появилась легкая насмешливая улыбка. Поза адвоката, его манера держаться, улыбка, даже его дорогой костюм — все говорило о том, что Джонни Мильтон выйдет отсюда в ближайшие десять минут. «Только через мой труп», — подумала Нелли.

— Мистер Мильтон обвиняется в убийстве второй степени, — сухо сказала она. — Вы хотите поговорить со своим клиентом, прежде чем мы перейдем к дальнейшим процедурам?

— Спасибо, — сказал Мильтон. — Я буду очень признателен.

Все покинули кабинет Бернса. Выйдя из дежурки, они почти не разговаривали. Из лаборатории уже сообщили, что отпечатки пальцев на ноже совпадают с отпечатками мистера Мильтона, а кровь — с кровью Мишель Кассиди. Мильтон был у них в руках. Нелли даже не хотела с этим возиться. Это было убийство второй степени, ясное как Божий день, и Мильтону светило от двадцати пяти лет тюрьмы до смертной казни.

Минут через десять О'Брайен распахнул дверь кабинета, выглянул в коридор, улыбнулся в седые усы и позвал:

— Миссис Бранд! Мы вас ждем.

Все снова набились в кабинет лейтенанта.

— Не могли бы вы изложить мне свои соображения по этому делу? — попросил О'Брайен.

— С удовольствием, — ответила Нелли. Она сообщила, что отпечатки пальцев Мильтона совпали с отпечатками пальцев на ноже, найденном в его конторе, что частицы вещества, обнаруженного на рукояти ножа, действительно оказались кровью, и более того — кровью той же самой группы, что и кровь Мишель Кассиди, зверски зарезанной вчера ночью. Она указала на тот факт, что мистер Мильтон жил вместе с мисс Кассиди в ее квартире на Картер-авеню и что детективы из восемьдесят восьмого участка не обнаружили никаких следов взлома. Она предположила, что мистер Мильтон имел свой ключ от квартиры. Если она ошибается, пусть мистер Мильтон ее поправит, когда этот вопрос снова всплывет. Если, конечно, он всплывет.

— Вот так вот! — заключила Нелли.

— Мой клиент признает, что вечером шестого апреля он совершил нападение на Мишель Кассиди, — сказал О'Брайен. — Но он не имеет ничего общего с ее убийством.

— Так уж ничего? — спросила Нелли.

— Ничего, — повторил О'Брайен.

— Вы пытаетесь перевести преступление класса «А-1» в класс "Д"? — спросила Нелли и изумленно покачала головой.

— Более того, — сказал О'Брайен. — Я полагаю, что это нападение третьей степени, а вовсе не класс "А".

— С какой стати я должна в это верить?

— Потому, что вы не обнаружили никаких улик, которые свидетельствовали бы, что вчера вечером мой клиент находился в этой квартире.

— А где же он был?

— Почему бы вам не спросить об этом у него самого?

— Это означает, что я могу перейти к допросу?

— Да, конечно. Я только что познакомился с этим человеком, но я убежден, что он не станет ничего скрывать.

Нелли кивнула. Видеотехник снова включила камеру. Мильтону еще раз зачитали его права, на этот раз в присутствии адвоката, и удостоверились, что он хочет отвечать на вопросы. Цирк начался заново.

— Мистер Мильтон, признаете ли вы, что шестого апреля, примерно в семь вечера, вы напали на Мишель Кассиди и ранили ее?

— Да, признаю.

Отлично. Обвинение готово.

— Перед этим вы сообщили детективам Карелле и Клингу, что в это время вы находились в ресторане О'Лири. Это так?

— Да, так.

— Значит, в прошлый раз вы сказали им неправду — верно?

— Да, верно.

— На самом деле вы находились в переулке рядом с театром «Сьюзен Грейнджер», где совершили нападение на мисс Кассиди.

— Да.

— Вы ранили ее этим ножом? — спросила Нелли и продемонстрировала ему нож в прозрачном пакете.

— Да, этим самым ножом.

— Тогда, вопреки вашему первоначальному заявлению, этот нож принадлежит вам.

— Да, это мой нож.

— И именно вы спрятали его в вашем кабинете, за книгами?

— Да.

— В таком случае, когда вы говорили... поправьте меня, если я неправильно процитирую ваши слова... когда вы сказали об этом ноже: «Я не знаю, как он туда попал. Должно быть, его кто-нибудь подсунул», — вы говорили неправду?

— Да.

— Вы снова солгали.

— Да, я солгал.

— Этот нож — ваш, и именно вы спрятали его за книгами на вашей книжной полке.

— Да.

— Теперь вы утверждаете, что именно этим ножом вечером шестого апреля вы ранили Мишель Кассиди.

— Да.

— А как насчет вчерашней ночи? Использовали ли вы этот нож, чтобы напасть на нее прошлой ночью?

— Нет, не использовал.

— Значит ли это, что вы использовали для нападения какой-нибудь другой нож?

— Я не нападал на Мишель вчера вечером.

— Вы напали на нее в понедельник вечером, но не вчера.

— Да, верно.

— Не хотите ли вы дать какие-нибудь объяснения, мистер Мильтон?

Мильтон повернулся и посмотрел на адвоката. О'Брайен кивнул.

— Ну... — протянул Мильтон.

И он рассказал Нелли и присутствующим детективам об идее, появившейся у Мишель... ну, толчком послужил их разговор в ночь на воскресенье, когда они вместе лежали в постели. Она жаловалась, какая это глупая пьеса — «Любовная история», — в которой она репетирует, а Джонни упомянул, что эта пьеса пытается казаться чем-то таким, чего вообще не бывает, потому что просто невозможно превратить детектив в философскую пьесу. Он пустился в объяснения насчет того, что как только кого-то пырнут ножом, так все внимание тут же сосредоточивается на жертве и зрители желают знать, кто же преступник.

Потом он подумал, что это неплохая идея.

В смысле, привлечь внимание к жертве.

И он сказал об этом вслух.

Сказал Мишель.

Он сказал: «А было бы неплохо привлечь внимание к тебе самой, раз уж эта пьеса такая занудная».

Ну если актрисы что-нибудь и любят, так это чтобы все обращали на них внимание. Как только он высказал свою мысль вслух — на самом деле это была просто мимолетная мысль, минутная прихоть, не более того, — Мишель сразу же захотела узнать, что он имел в виду, когда сказал, что можно привлечь внимание к ней самой. Он объяснил ей, что все бы заинтересовались, если бы на нее и вправду напали, как в пьесе. Мишель тут же подхватила эту идею и сказала, что было бы неплохо, если бы ее и вправду ранили. Это точно привлекло бы к ней внимание, да и пьесе не повредило бы. Все эти чертовы зрители сидели бы и ждали сцены, в которой на актрису нападают, если бы знали, что Мишель вправду была ранена — только не так сильно, как та девушка в пьесе, она же едва не умерла. Хотя с той минуты, как героиня пьесы поднимается с пола и отвечает на вопросы Детектива, пьеса становится еще более дурацкой.

— Она слишком скверная, в ней нет никакой изюминки, — сказала тогда Мишель. Некоторое время они лежали, обнявшись, а потом она предложила: — А почему бы не создать эту изюминку?

— Ты о чем? — спросил он.

— Почему бы нам и вправду этого не сделать? Пырнуть меня ножом. Только не очень сильно. Розно настолько, чтобы привлечь ко мне внимание. Как к жертве.

Ну, некоторое время они спорили, и в конце концов Мишель согласилась, что, если даже найти подходящего человека и он это сделает, всегда остается опасность, что все выплывет наружу. Нападающего всегда рано или поздно находят, он наведет полицию на них самих, и результат получится прямо противоположный.

— А нет ли у нас на примете человека, которого мы действительно хорошо знаем? — спросила Мишель. — В смысле, такого, который взялся бы пырнуть меня.

Они поговорили еще и об этом, перебирая всех своих знакомых — нет ли среди них настолько надежного человека, чтобы он сперва пырнул Мишель — не слишком сильно, — а потом еще и помалкивал...

— Не обязательно «он». Это может быть и женщина, — сказала Мишель.

...но так и не припомнили ни мужчины, ни женщины, в ком они могли бы быть всецело уверены, настолько надежных, чтобы они выполнили работу, а потом не втянули их в неприятности.

— А может, ты сам это сделаешь? — предложила Мишель.

Он не сразу согласился с этой идеей. Прежде всего, он не был уверен, что сможет пырнуть ее «не слишком сильно», как она хотела, потому что он же не врач, в конце-то концов, он понятия не имеет, где там в груди или в плече проходят все эти артерии и вены. Вдруг он попадет в артерию и Мишель истечет кровью и умрет? Тогда она спустила свою багряную ночнушку и показала ему плечо, и они принялись вместе нажимать и щупать, пытаясь рассчитать, как нужно ударить, чтобы не нанести слишком опасную рану. В конце концов они решили, что он может просто порезать ее, а не пырять, и решили провернуть все на следующий вечер, когда труппа разойдется на перерыв.

— Но это она придумала, — сказал Мильтон.

— Сосредоточить внимание на ней.

— Да. Сперва пойти к копам и сказать, что ей угрожают...

— Что она и сделала.

— Да. И это она придумала сказать, что у человека, который ей угрожает, голос как у Джека Николсона.

— Понятно, — сказала Нелли.

— Да. Потому что у Николсона голос всегда звучит угрожающе, даже если он никому на самом деле не грозит. Все это было рассчитано, чтобы привлечь внимание прессы.

— Что на самом деле и произошло, — сказала Нелли.

— Да. Мы добились большого внимания.

— Тогда почему вы ее убили?

— Позвольте, я, как адвокат... — попытался вмешаться О'Брайен.

— Почему вы ее убили, мистер Мильтон?

— Я не убивал.

— Когда вы последний раз видели Мишель, мистер Мильтон?

— Вчера утром, когда я уходил из дому.

— Кстати — у вас есть ключи от квартиры?

— Да, конечно.

— Во сколько вы вчера ушли из дому?

— Около девяти.

— Вы заперли дверь за собой?

— Нет. Мишель еще оставалась дома.

— Куда вы пошли?

— К себе в контору. Около одиннадцати ко мне туда пришли детективы.

— Во сколько вы ушли из своей конторы?

— Я пошел пообедать примерно в половине второго.

— Вы обедали один?

— С продюсером Эллиотом Маклменом.

— Вернулись ли вы после обеда в контору?

— Да, вернулся.

— Во сколько это было?

— В начале четвертого.

— Когда вы снова увидели Мишель?

— Я больше ее не видел.

— Вы не видели ее с того самого момента, как вчера в девять утра ушли из...

— Да, не видел.

— Так что получается, вы не стали возвращаться в эту квартиру, мистер Мильтон? Или вы живете не там?

— Там, но вчера вечером я туда не пошел.

— Почему же?

— Потому что мы поссорились при разговоре по телефону.

— В самом деле? — спросила Нелли, перехватив предостерегающий взгляд, брошенный О'Брайеном на Мильтона. — Во сколько это было? — тут же спросила она.

— Где-то около шести вечера. Я попытался позвонить ей в театр, как только вернулся с деловой встречи, но они уже перестали репетировать, так что мне пришлось минут десять звонить домой, прежде чем Мишель сняла трубку.

— Вы говорите, это было около шести вечера?

— Да. Она только-только пришла домой.

— Из-за чего вы поссорились, мистер Мильтон?

— Я сказал ей, что ко мне приходили детективы, а она разволновалась, решив, что они что-то заподозрили.

— На мой взгляд, это еще не ссора.

— Да, но в конце концов она сказала, что, если полицейские придут к ней домой и начнут ее расспрашивать, она скажет, что ничего об этом не знала, что я задумал все это сам, без ее ведома. Она заявила, что не собирается идти ко дну вместе со мной, что она хочет стать звездой.

— И что потом?

— Я сказал, что ведь это же она все это придумала, Господи Боже ты мой! Тогда она сказала: «Попробуй докажи» — и положила трубку.

— Какие чувства вы испытывали в тот момент?

— Мне было очень неприятно.

— А не испытывали ли вы, скажем, гнев?

— Нет, мне просто было мерзко на душе. Я подумал, что ведь мы вроде бы любили друг друга. Я не стал бы ввязываться во всю эту историю, если бы я ее не любил. Я сделал это ради нее. Потому что она действительно могла стать звездой. Я познакомился с ней, еще когда она была десятилетней девочкой, и все это время опекал ее.

— А теперь она сказала вам, чтобы вы выбирались сами, — так?

— В сущности, да.

— Если полицейские арестуют вас...

— Да.

— ...то она знать об этом не знает.

— Да.

— Значит, она получила толчок для карьеры и собралась его использовать...

— Ну да.

— ...в то время как вы должны были пойти в тюрьму за нападение.

— Я не думал о тюрьме. Я просто думал о том, что ведь мы же вроде бы любили друг друга.

— И потому вы решили убить ее.

— Я ее не убивал.

— Вам больше нечего было терять...

— Нет.

— ...и потому вы вернулись домой...

— Нет, я не возвращался домой. Я остался в конторе. Я заказал себе сандвич и бутылку пива...

— Во сколько?

— Около шести.

— Вам доставили заказ около шести?

— Нет, его принесли минут в пятнадцать-двадцать седьмого.

— Кто доставил заказ?

— Какой-то чернокожий парень. Я делал заказ в кафе на Стеме.

— Как называется кафе?

— Название осталось в конторе. Это одно из рекламных меню, ну, из тех, которые подсовывают под дверь.

— Но сейчас вы названия вспомнить не можете?

— Нет, не могу.

— А парень, который принес заказ? Вы его знаете?

— Только в лицо.

— Вы сказали, что он принес вам сандвич и пиво...

— И еще жаркое.

— ...и это было минут в пятнадцать-двадцать седьмого.

— Да, около того.

— И что потом?

— Я поел.

— А потом?

— Пошел спать.

— Вы пошли спать домой?

— Нет. Я спал в конторе.

— Кто-нибудь видел, что вы спали там?

— Нет. Но я был там сегодня утром, когда Лиззи пришла на работу. Моя секретарша, Элизабет Камприери.

— Она застала вас спящим?

— Нет, я уже встал к этому времени.

— То есть никто не может подтвердить, что всю прошлую ночь вы провели у себя в конторе?

— Нет, но...

— Может ли кто-нибудь подтвердить, что вы не вышли из конторы после того, как в двадцать минут седьмого вам был доставлен заказ, не пошли в квартиру Мишель Кассиди, не открыли дверь своим ключом и не...

— Яне...

— ...и не зарезали ее? Может ли кто-нибудь подтвердить, что вы находились именно там, где говорите? Или это алиби того же рода, которое у вас было на тот вечер, когда вы ранили Мишель в переулке у театра? Не лжете ли вы в очередной раз, мистер Мильтон?

— Я говорю чистую правду, как перед Богом. Я не убивал Мишель.

— Это он, — сказал Олли. — Передавай дело в суд, Нелли.

Их знакомство было крайне поверхностным — так, сталкивались иногда в коридорах суда или еще где-нибудь, — но тем не менее он всегда называл ее просто Нелли. И кроме того, он, похоже, вообще не имел привычки купаться. Но в данном случае она была согласна с ним.

— Он признался, что совершил нападение, — сказала Нелли. — Дело ясное как Божий день. Я думаю, у нас достаточно оснований и для того, чтобы арестовать его за убийство.

— А я так не думаю, — возразил Карелла.

Все присутствующие повернулись к нему.

Полицейские попросили О'Брайена и Мильтона подождать за дверью, пока они будут совещаться. Лейтенант Бернс по-прежнему сидел за своим столом. Олли восседал на стуле, стоявшем у окна, с трудом на нем умещаясь. Нелли перебралась в противоположный угол — как можно дальше от Олли. Карелла и Клинг стояли рядом с книжным шкафом, напротив стола Бернса.

— Что тебя беспокоит? — спросил Бернс.

— Мотивы, — лаконично ответил Карелла.

— Она грозилась заложить его, — сказал Олли. — Чем тебе не мотив?

— Думаю, он прав, — сказал Бернс.

— Что он выигрывал, убив ее? — спросил Карелла.

— Если бы он ее не убил, его загребли бы за нападение.

— Но мы и так собирались его взять.

— Он убил ее до того, как узнал об этом, — пояснил Олли. — Он тогда еще рассчитывал, что если он ее уберет, то сможет вывернуться.

— Если я выдвину оба обвинения в одном обвинительном акте, — размышляя вслух, сказала Нелли, — О'Брайен может использовать это как предлог и придраться.

— А почему бы просто не выдвинуть против Мильтона обвинение в нападении? — предложил Карелла.

— Ага, ясно, — сказал Олли. — Вы получите раскрытое нападение, а я — шиш с маслом.

— Ты можешь раскрыть хоть оба дела, — сказал Карелла.

— Между прочим, оба эти дела относятся к нашему участку, — сказал Бернс.

— Давайте не будем тут обсуждать, кто круче, — сказала Нелли. — Если никаких весомых улик, подтверждающих обвинение в убийстве, нет, то одно лишь нападение может пройти по минимуму. Но я все-таки думаю, что это Мильтон ее убил. А вы как считаете?

— Гип-гип, ура, леди! — выразил одобрение Олли.

— Если мы посадим его за нападение второй степени, — сказал Карелла, — мы можем объяснить суду, что мы еще продолжаем расследовать убийство...

— Да, пожалуй, это придаст делу значимость, — задумчиво протянула Нелли.

— Если нам удастся обнаружить улики, которые поддерживают нашу версию.

— Ты что, хочешь сказать, что улик нет?

— Не думаю. Кровь на ноже была засохшей. Девушка была убита...

— А сколько времени требуется крови, чтобы засохнуть? — спросил Олли. — Если он прикончил ее ночью, что, по-вашему, утром кровь все еще будет влажной?

— Нет, но...

— Кровь будет засохшей, — сказал Олли. — Точно так же, как если бы она появилась на ноже два или три дня назад. Засохшая кровь есть засохшая кровь, никаких степеней ее сухости не существует. Мы что тут, о мартини говорим?

— Ну ладно, тогда почему он не отделался от ножа, а оставил его у себя?

— Так всегда бывает, — взмахом руки отметая вопрос, изрек Олли. — Кто сказал, что преступники должны быть умными, как доктора наук?

— Человека разыскивают за убийство второй степени, а он продолжает цепляться за оружие?

— Я бы его выбросил в первую же канализационную трубу, — сказал Клинг.

— А почему тогда он не выбросил нож после нападения? — спросил Бернс.

— Да, вот именно, — поддержал его Олли. — Если он не выбросил нож после того, как он пырнул ее в первый раз, почему он должен был выбросить его после второго раза?

— Потому что на этот раз попытка оставить нож у себя могла обойтись гораздо дороже, — пояснил Карелла.

— Это только профи так думают, — сказал Олли.

— В любом случае, за нападение ему светит пятнадцать лет, — сказала Нелли. — Если он не выбросил нож, то...

— Пятнадцать лет — это еще не вся жизнь.

— Но и не фунт изюму. И кроме того, этот парень — импресарио, — презрительно сказал Олли. — Откуда ему знать, сколько за что он может получить? Он же не профи, а так, любитель.

— Стив, — сказала Нелли, — мне хотелось бы согласиться с тобой...

— Просто дай нам возможность проработать это дело, больше я ни о чем тебя не прошу. Если мы скажем судье, что продолжаем расследование убийства, связанного с этим делом, он установит нехилый залог за поручительство. То есть Мильтон будет сидеть за решеткой, а мы тем временем доведем дело до конца. Если, конечно, это одно и то же дело.

— Я уже получила дело, доведенное до конца, — сказала Нелли.

— А я так не считаю, — возразил Карелла.

— Мне очень жаль.

— Нелли, но если Мильтон не убивал ее, то настоящий убийца...

— Почему ты думаешь...

— ...гуляет на свободе.

— ...что он ее не убивал?

— Нутром чую.

В комнате повисло молчание.

— Чего ты хочешь? — спросила наконец Нелли.

— Я же сказал. Посади его за нападение и позволь нам продолжить расследование убийства. Если у нас ничего не выйдет, ты всегда успеешь подшить к этому второе обвинение.

— Какое у нас сегодня число? — спросила Нелли, ни к кому конкретно не обращаясь.

Бернс посмотрел на настольный календарь и ответил:

— Восьмое.

— Отлично. Мы имеем право задержать его на шесть дней, считая со дня ареста. То есть четырнадцатого числа я должна предъявить Мильтону обвинение либо отпустить его под залог. Вот что я намерена сделать. Я выдвину против него оба обвинения: и в нападении, и в убийстве...

— Правильно! — сказал Олли.

— ...но попрошу своего начальника поговорить с руководителем судебного отдела...

— О чем? — спросил Олли.

— Тогда он сможет пойти к руководителю сыскного отдела и объяснить ему ситуацию.

— Какую еще ситуацию?

— Что один из его лучших детективов сомневается в результатах и продолжает расследование убийства.

— Какого черта, я ни в чем не сомневаюсь! — не выдержал Олли.

— Стив, я даю тебе время до четырнадцатого числа. Добудь мне какой-нибудь результат, или я предъявлю Мильтону обвинение в убийстве.

— Спасибо, — сказал Карелла.

— Так это вы что, о нем говорили? — изумленно спросил Олли.