Смерть по ходу пьесы

Глава 11

На следующий день рано утром Карелле позвонил Марвин Моргенштерн и сообщил, что вчера ночью помощник режиссера выбросился из окна.

Это были первые слова, услышанные Кареллой в тот день.

Трагедия произошла в нижнем городе, на территории двести первого участка, и никто из тамошних детективов сперва не заметил связи между свалившимся на них происшествием — явным самоубийством — и убийством, которое случилось четыре дня назад на другом краю города.

— Как могли они оказаться такими тупыми? — спросил Моргенштерн при разговоре по телефону, хотя справедливости ради стоило бы сказать, что детективы из нижнего города, получившие сообщение об инциденте, не знали, что самоубийца участвовал в постановке той самой пьесы, что и недавно убитая актриса. Они узнали об этом только тогда, когда обыскали квартиру Мэддена и нашли потрепанный блокнот со списком имен, адресов и телефонов всех лиц, задействованных в постановке. Оттуда же они взяли и телефон Моргенштерна.

— Это уже превращается в какую-то эпидемию, — сказал продюсер Карелле.

Карелла был склонен с ним согласиться.

Шестого числа — нападение.

Седьмого — убийство.

Десятого — самоубийство или нечто, на первый взгляд выглядящее как самоубийство.

Старый проверенный прием.

Причина, по которой детективы двести первого сочли происшедшее самоубийством, заключалась в листке бумаги, заправленном в каретку пишущей машинки. На нем было напечатано:

«Боже милостивый, прости меня за то, что я сделал с Мишель».

Детективы не знали, что Мишель — это та самая Мишель Кассиди, пока не обнаружили ее имя в потрепанном блокноте в разделе «АКТЕРЫ». Управдом опознал в изломанном обнаженном теле «мистера Мэддена из квартиры 10-А», но лишь после того, как полицейские пролистали блокнот, они узнали, что покойного звали Чарльз Уильям Мэдден и что он был помощником режиссера и работал над пьесой, именуемой «Любовная история». Тогда они и позвонили Марвину Моргенштерну, названному во все том же блокноте продюсером.

Теперь Моргенштерн сообщил все это Стиву Карелле, детективу, хотя самоубийство Мэддена никаким боком не было связано с территорией восемьдесят седьмого участка. Карелла не завидовал тому, кому придется решать, под чьей юрисдикцией должно находиться это дело. А тем временем он сказал Моргенштерну, что пойдет поговорит с детективами из нижнего города.

Те, кстати, все еще находились на месте происшествия, когда в половине десятого Карелла и Клинг вошли в квартиру Мэддена. Кроме того, там же присутствовали Моноган и Монро из отдела по расследованию убийств.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал Моноган, — где тут собака зарыта?

— Ну-ка, ну-ка, — повторил за ним Монро.

Оба детектива из отдела по расследованию убийств носили черное, как то и приличествовало их положению и профессии. Поскольку погода сегодня была вполне весенняя, они были одеты в черные костюмы из легкой ткани, белые рубашки, черные галстуки, черные туфли с черными же носками и легкомысленно сдвинутые на затылок черные фетровые шляпы с узкими полями. По их мнению, они выглядели очень элегантно. На самом же деле они напоминали двух вполне представительных гробовщиков, страдающих скверной привычкой держать руки в карманах. Они одновременно заулыбались, словно появление Клинга и Кареллы доставило им Бог весть какую радость.

— Что привело восемьдесят седьмой участок на сцену этой трагедии? — поинтересовался Моноган.

— В эти чертоги смерти и опустошения? — подхватил вопрос Монро, сияя и раскидывая руки, словно стремясь охватить всю квартиру. В дальнем конце помещения, которое, видимо, было гостиной, техник собирал пыль с подоконника того самого окна, сквозь которое, как предполагалось, Мэдден шагнул навстречу смерти. Окно до сих пор было открыто. Легкий ветерок колыхал занавески. Стоял изумительный весенний день.

— Кто там? — спросил рослый, дородный чернокожий мужчина, выходя из соседней комнаты. На нем была яркая клетчатая куртка, коричневые брюки и белые хлопчатобумажные перчатки. Кроме того, на лице его красовалась щетина — верный признак копа, выдернутого на вызов.

— Вы здесь старший? — спросил Карелла.

— Да, я, — ответил мужчина.

— Нет, мы! — громко вмешался Моноган.

Карелла не стал обращать внимания на этот вопль.

— Карелла, — представился он. — Восемьдесят седьмой участок.

— Ясно, — спокойно откликнулся мужчина. — Я — Биггз, из двести первого. Мой напарник сейчас в спальне. — Ни один из них не протянул другому руки. Копы вообще редко пожимают друг другу руки, когда они на работе, — возможно, потому, что ни один из них не прячет ножа в рукаве. — Я так и думал, что раньше или позже вы придете. Здесь вполне возможна связь.

— Какая связь? — удивился Монро.

— Где связь? — подал голос Моноган.

— С чем? — спросил Монро.

Они оба сразу же забеспокоились, словно эта возможная связь, к чему бы там она ни сводилась, означала, что теперь им придется больше работать. В этом городе копы из отдела по расследованию убийств обязаны были появляться на сцене любого убийства, но обычно расследовали дело детективы того участка, куда поступил вызов. Чаще всего копам отдела по расследованию убийств приходилось выполнять функцию наблюдателей, некоторые злые языки уточняли — посторонних наблюдателей. Другие полицейские — по крайней мере те, которые непосредственно занимались расследованиями, — недолюбливали парней из отдела по расследованию убийств. Уж слишком часто те отыскивали недостатки в работе участковых детективов — и слишком легко верили на слово всем прочим. На открытом лице Биггза явственно было написано отвращение. Подобное же выражение появилось и на лице Кареллы. Клинг просто отошел в сторону.

— Связь с Мишель Кассиди, — сказал Карелла.

— Та актриса, про которую все время говорят по телевизору, — добавил Биггз с явным расчетом вставить фитиля этим выскочкам.

— Это дело связано с тем?! — воскликнул Монро.

— То дело связано с этим?! — подхватил Моноган.

— Всего лишь возможная связь, — ответил Биггз. — Карелла, ты уже видел эту записку?

Они подошли к пишущей машинке, установленной на столе рядом с тем самым окном, из которого, предположительно, выбросился Мэдден. Все, кроме Клинга, который в настоящий момент отправился в спальню поговорить с напарником Биггза, еще одним негром, наклонились над пишущей машинкой и стали рассматривать записку.

«Боже милостивый, прости меня за то, что я сделал с Мишель».

— Все именно так, как он сказал, — подал голос Карелла.

— Как кто сказал? — тут же спросил Монро.

— Моргенштерн.

— Кто такой этот долбаный Моргенштерн? — поинтересовался Моноган.

— Я прочитал ему эту записку, когда разговаривал с ним по телефону, — сказал Биггз.

— С кем?

— С Моргенштерном.

— Зачем?

— Он их продюсер, — ответил Биггз и пожал плечами. — Ну так что будем делать, а, Карелла? Кому должно достаться это дело?

— Я думаю, что цепочка приведет следы обратно к нам. Но мы можем заниматься им вместе, пока начальство что-нибудь не решит, — предложил Карелла.

— Решения здесь принимаем мы! — важно заявил Монро.

— А я так не думаю, — спокойно возразил Карелла.

— И мы тоже, — поддержал его Биггз.

— Мы из отдела по расследованию убийств! — с обиженным видом проронил Моноган.

Биггз не удостоил его даже взглядом.

— Вам стоило бы посмотреть, что осталось от парня после падения, — сказал он Карелле.

— Неужели один лишь я из всех присутствующих успел позавтракать? — спросил Моноган, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Где он сейчас? — спросил Карелла.

— В Парксайд Дженерал. То, что от него осталось. Им пришлось отскребать его от асфальта.

— Пожалуйста! — взмолился Моноган.

— С машинки уже собирали пыль для проб? — спросил Монро.

— Нет. Техник до нее доберется через пару минут.

— А как насчет записки?

— Пока никак.

— Вам надо отправить и машинку, и записку в лабораторию, — посоветовал Моноган.

— Сам знаю! — огрызнулся Биггз.

— Генри? Ты не можешь зайти сюда на минуту?

Все присутствующие повернулись к дверному проему, в котором стояли напарник Биггза и Клинг. Напарник Биггза был одет в джинсы, мягкие кожаные туфли, синий свитер с высоким воротом и белые перчатки. Его звали Акир Джабим. Он представился Карелле, потом типам из отдела по расследованию убийств, после чего обернулся к Клингу, словно спрашивая, кто из них сообщит свежую новость остальным. Очевидно, они уже успели обсудить эту тему. Клинг кивнул.

— Мы не уверены, что парень на самом деле жил здесь, — сказал Джабим.

— А кто тогда здесь жил, если не он? — спросил Моноган.

— Мы хотим сказать, что квартира мало походит на обжитую, — продолжал Джабим.

— Никак не пойму, что вы тут несете, — буркнул Моноган.

— Загляните в его чулан для одежды, — посоветовал Клинг.

Они подошли к чулану и заглянули. Внутри обнаружились две пары брюк. Одна спортивная куртка. Одна пара туфель. Черных, кожаных. Все.

— Ну и что? — спросил Монро. — У парня было мало одежды.

— Загляните еще в шкаф, — посоветовал Джабим.

Они перешли к шкафу. Клинг и Джабим уже открыли его дверцы. Два нижних ящика были пусты. В верхнем ящике лежали трое трусов, три пары носков, три носовых платка и синяя джинсовая рубашка.

По обеим сторонам кровати стояли тумбочки. На той, которая находилась ближе к окну, стоял пустой стакан. На второй — еще один стакан, наполовину полный. Джабим взял стакан рукой в перчатке, поднес его к носу, понюхал и протянул Карелле.

— Виски? — спросил Карелла.

— Или что-то чертовски на него похожее.

На полу рядом с кроватью грудой лежала одежда: трусы, пара носков, рабочий комбинезон, ботинки с высоким голенищем и синяя кепка. Видимо, одежда Мэддена, которая была на нем до того, как он разделся догола и выбросился из окна. В этой комнате окно было заделано наглухо, поскольку в него встроен был кондиционер. Возможно, именно поэтому для своего решительного броска Мэдден перешел в гостиную.

— Давайте осмотрим другую комнату, — предложил Монро.

Это было его самое разумное предложение за сегодняшний день.

Другая комната, по всей видимости, служила Мэддену некоей смесью гостиной и кабинета. Она была той же величины, что и спальня. Из мебели в ней наличествовали лишь стол, стул, диван, обтянутый черно-белой клетчатой тканью, точно такое же кресло и открытый шкаф с выдвижными ящиками, на котором стояла лампа с абажуром. На одной из полок шкафа выстроились четыре бокала и бутылка виски «Черное и белое», в которой оставалась примерно четверть содержимого.

— Вот она, — сказал Джабим.

В верхнем ящике стола они обнаружили степлер, коробочку со скрепками, несколько карандашей и сменный блок для блокнота, того же типа, который Мэдден использовал для рабочих записей. Еще два ящика оказались пустыми. В нижнем ящике лежала папка. Биггз открыл ее. В папке обнаружились двадцать отпечатанных страниц — черновик пьесы. На титульном листе было написано:

«ДЕВУШКА, ЧТО УЖ МЕРТВА»

пьеса в двух действиях,

сочинение

ЧАРЛЬЗА УИЛЬЯМА МЭДДЕНА

и

ДЖЕРАЛЬДА ГРИНБАУМА.

На первый взгляд похоже было, что шрифт здесь тот же самый, что и в записке, заправленной в машинку.

— Второе имя вам что-нибудь говорит? — спросил Биггз.

— Он участвует в пьесе, которую они сейчас репетируют, — ответил Карелла.

— Один из статистов, — добавил Клинг.

— А что за пьеса? — спросил Моноган.

— «Любовная история».

— Убитая актриса играла там главную роль.

— Не понимаю, что за чертовщина здесь происходит, — подал голос Моноган.

— Давайте осмотрим кухню, — предложил Монро.

Это было его второе разумное предложение.

В маленьком холодильнике не обнаружилось ничего, кроме пакета с прокисшим молоком, завядшей головки салата-латука, заплесневелого помидора, початой бутылки содовой и нераспечатанного пакета с нарезанным белым хлебом. В морозильнике лежали три контейнера для льда. Два из них были пусты. В третьем находились кубики льда, отставшие от стенок.

— Кто здесь старший? — донеслось от входной двери, и в квартиру ввалился Толстый Олли.

— Я, — отозвался Биггз, подошел к Олли и посмотрел на удостоверение, пристегнутое к лацкану пиджака. — А что здесь понадобилось восемьдесят восьмому участку?

— У нас приоритет в этом деле, — заявил Олли, мило улыбаясь.

— В каком еще деле?

— Мишель Кассиди.

— И вы туда же?! — воскликнул Биггз.

— А что, на него претендует кто-то другой? — невинно поинтересовался Олли. — На дело об убийстве девушки? Если так, то я впервые об этом слышу.

— Карелла расследует нападение на эту актрису.

— Чушь собачья, — сказал Олли. — Это совершенно ясный случай КДХ.

Он ссылался на статью 893/7 из Правил об урегулировании внутренней деятельности полиции, принятых в этом городе. В просторечии эта статья называлась «Кто в доме хозяин», поскольку была посвящена вопросам столкновения приоритетов и юрисдикции и уточняла обстоятельства, при которых офицер полиции, расследующий более тяжкое преступление, получал полномочия расследовать связанное с его делом преступление меньшей степени тяжести.

— Слушай, Олли... — начал было Карелла.

— Я уже имел дело с тобой и с этим блондином, твоим напарником, — перебил его Олли. — Мне больше не о чем с вами разговаривать. Мне совершенно не нравится, что любой, с кем я пытаюсь поговорить, тут же радостно сообщает: «Знаете, детектив Уикс, а тут уже был Карелла» или «А тут уже был Клинг». Вы не имеете никакого права расследовать убийство, которым занимаюсь я...

— Тогда попробуй убедить ребят Нелли пойти к начальнику...

— Сам иди, — снова оборвал его Олли и продемонстрировал Карелле поднятый средний палец правой руки. Кивком дав понять, что отпускает их, он повернулся к Биггзу. — Вы тоже можете идти домой.

— Да ну? — откликнулся Биггз. — Неужели правда?

— Правда, Генри, правда, — сказал Олли, прочитав имя на удостоверении, приколотом к нагрудному карману куртки Биггза. — Парень, который убил Мишель Кассиди, уже в тюрьме, так что ваши услуги больше не требуются. Любой, кто...

— Вы уже видели пишущую машинку? — перебил его Биггз.

— Нет. А что там с пишущей машинкой?

— А вы взгляните.

Олли взглянул.

«Боже милостивый, прости меня за то, что я сделал с Мишель».

— Дерьмо какое-то, — буркнул Олли.

— А вам не кажется, что это дерьмо позволит Мильтону сорваться с крючка? — преувеличенно дружелюбно поинтересовался Карелла.

— А кто такой Мильтон? — спросил Моноган.

— Поэт какой-то, — ответил ему Монро.

— Что-что?

— Английский поэт.

— Никогда о нем не слыхал.

— Он написал «Потерянный рай».

— Мильтон — это тот трахнутый импресарио, который убил Мишель Кассиди, — уже не так дружелюбно пропыхтел Олли.

— Ну так что ты думаешь об этой записке, Олли? — поинтересовался Карелла.

— А что о ней думать? Она даже не подписана. Откуда мне знать, кто ее напечатал?

— Ну уж наверняка не Мильтон. Он сейчас в тюрьме — не забыл?

— Да ее кто угодно мог напечатать! Какой-нибудь дружок Мильтона! Он мог выбросить этого парня из окна, а потом подделать эту прощальную записку. Чтобы снять Мильтона с крючка. Эта записка — просто ничего не значащее дерьмо.

— У тебя все — незначащее дерьмо...

— Не все, а эта записка!

— ...все, что мешает тебе заполучить это дело...

— Я знаю, когда кто-то что-то сделал!

— ...о котором столько говорят по телевизору!

— Я просто хочу быть уверенным, что парень, который это сделал...

— Ты просто хочешь прославиться.

— Ну хватит, — вмешался Биггз. — Мы расследуем убийство.

— И именно поэтому старшие здесь мы, — заявил Моноган.

— Точно, — поддержал его Монро.

— Потому что это именно убийство, — сказал Моноган.

— Даже два убийства, если считать ту девку, которую прирезали, — добавил Монро.

— Ну нет, именно поэтому старший здесь я! — возмутился Олли. — Потому что ту девку прирезали раньше. Ты все еще здесь, Генри? — В его устах даже имя звучало как ругательство. — Забирай своего напарника и вали домой. Ведь это твой напарник, верно? — спросил Олли, ткнув пальцем в сторону Джабима, который стоял и сердито смотрел на толстяка. — Два сапога — пара.

— Если вы хотите перехватить это дело, — спокойно произнес Биггз, бросив на Джабима взгляд, в котором явственно читалось: «Остынь», — то вам придется пойти в нижний город и поговорить с начальником детективного управления. Между прочим, раз уж речь зашла о статье восемьсот девяносто третьей дробь семь, то кое-кто выбросился из окна именно здесь, на территории двести первого участка, и это именно нам дает полномочия расследовать данный слу...

— А записка в пишущей машинке...

— Но вы сами только что сказали...

— ...упоминает девушку...

— Да, но...

— ...которую убили на территории моего участка!

— Вы что, уже забыли, что сами назвали эту записку ничего не значащим дерьмом?

— Посмотрим, что по этому поводу скажет начальник! — сказал Олли.

— Отлично. Так идите и поговорите с ним.

— Именно это я и сделаю! И немедленно, черт бы вас всех побрал!

— Отлично, — повторил Биггз. — Идите.

— Мы пойдем с вами, — заявил Моноган.

— Исправим это недоразумение, — поддержал его Монро.

— Давайте-давайте, валите отсюда, — сказал Биггз. — Все трое.

И все трое удалились, на прощание хлопнув дверью.

— Может, кому-нибудь из нас стоило бы еще раз поговорить с управляющим дома, — предложил Карелла.

Управляющий стоял на тротуаре рядом с подъездом, подбоченившись, и наблюдал, как двое переезжающих жильцов сражаются со здоровенным диваном, пытаясь стащить его с грузовика, припаркованного на обочине. Управляющий оказался невысоким мужчиной аккуратного вида, с седеющими волосами. Он был одет в синие полиэстровые брюки и синюю же рубашку спортивного покроя, рукава которой были закатаны.

Перед этим управляющий сообщил Биггзу, что его зовут Зигфрид Зейферт и что он приехал в Америку из своего родного Штутгарта почти двадцать лет назад. Он до сих пор разговаривал с характерным немецким акцентом, как это можно было услышать, когда он сказал переезжающим жильцам, чтобы они воспользовались левым лифтом, сообщив, что туда к их прибытию постелили соломы. Клинг про себя отметил, что оба переезжающих жильца были чернокожими. Мистер Зейферт был белым.

— Я стоял здесь на тротуаре, — рассказывал он четырем собравшимся детективам, двое из которых были белыми, а двое чернокожими, — когда бедняга выпал оттуда и полетел вниз. — И мистер Зейферт кивком указал на десятый этаж. — Он чуть не свалился прямо мне на голову, — со страхом и удивлением добавил мистер Зейферт. Когда управляющий принялся объяснять, каким это было для него потрясением — увидеть, как кровь этого славного юноши забрызгала все вокруг, его акцент стал менее заметен. Возможно, детективы просто успели немного к нему привыкнуть. — И к тому же он был голый! — добавил добропорядочный немец. Похоже, это поразило его намного больше, чем падение жильца с десятого этажа. Постепенно все более приближаясь в произношении к оксфордскому профессору английской литературы (вот как полезно знать второй язык!), управляющий сообщил, что узнал этого молодого человека сразу же, как только подбежал к телу. — Узнал его лицо, — уточнил мистер Зейферт, не желая, чтобы детективы подумали, что он был знаком с какими-нибудь особенностями анатомии бедного юноши, которые управляющий в любом случае не мог опознать, поскольку никогда прежде не видел мистера Мэддена обнаженным.

Детективы поинтересовались, постоянно ли мистер Мэдден проживал в этой квартире.

— Потому что, похоже, у него там было не слишком-то много одежды, — пояснил Джабим, точно так же, как минуту назад управляющий, кивком указав на десятый этаж. Или на одиннадцатый, если считать цокольный этаж. В некоторых домах в этом городе квартиры, расположенные на цокольном этаже, даже не имели номеров и обозначались буквами: "А", "В", "С" и так далее.

— Что вы имеете в виду? — переспросил Зейферт.

— Одежду, — повторил Джабим, вновь усомнившись в том, что этот чертов наци понимает английский язык. — В кладовке для одежды, в шкафу.

— Очень мало одежды, — перевел его мысль Биггз.

— Я всегда видел его в одной и той же одежде, — сказал Зейферт, пожав плечами. — Рабочий комбинезон, ботинки с высоким голенищем и синяя кепка. Без рубашки.

— А зимой? — спросил Карелла.

— Он поселился здесь только в январе, — ответил Зейферт.

— Но январь — это и есть зима, — сказал Клинг.

— Ну, иногда он надевал куртку. Коричневую кожаную куртку.

— Там наверху что-нибудь подобное было? — спросил Джабим.

Клинг покачал головой.

— А что он еще носил? — спросил Карелла.

— Я особо не присматривался.

— Значит, он здесь жил последние четыре месяца? — спросил Биггз.

— Три с половиной, — уточнил Зейферт.

— В эти месяцы случались сильные холода, — продолжал Карелла. — Вы никогда не видели, чтобы он надевал пальто?

— Мистер Мэдден был здоровым молодым человеком, — покачал головой Зейферт.

— Даже здоровый молодой человек может подхватить пневмонию, — заметил Джабим.

Переезжающие жильцы продолжали таскать мебель. На залитый солнцем тротуар вышла женщина, проживающая в этом доме, подошла к Зейферту и принялась жаловаться, что ей пришлось десять минут дожидаться лифта. Она сказала, что то ли кто-то переезжает, то ли один из этих чертовых лифтов не работает. Еще она сказала, что пожалуется в контору по техническому обслуживанию лифтов. Зейферт терпеливо выслушал, сочувственно цокая, и объяснил, что это старое здание и, к сожалению, лифты не всегда работают должным образом.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы он перевозил что-нибудь из своего имущества? — спросил Биггз. Карелла как раз хотел задать тот же самый вопрос.

— Даже тогда, когда он переезжал на эту квартиру, у него было мало мебели, — ответил Зейферт.

— Я имел в виду одежду, — уточнил Биггз. — Вам не случалось видеть, чтобы он выходил с сумкой? Или с чемоданом? Чтобы он грузил чемодан в такси? Что-нибудь в этом духе.

Карелла думал о том же. Чтобы человек проходил довольно холодную зиму только в той одежде, что на нем, и всего с несколькими вещами в шкафу?

— Я никогда не видел, чтобы он перевозил свои вещи, — твердо заявил Зейферт.

— А не случалось ли за последнее время в вашем доме ограблений? — спросил Клинг.

Он подумал, что, возможно, одежда Мэддена была украдена.

— С прошлого сентября — ни одного, — сказал Зейферт. — Это довольно примечательно для дома без швейцара, — добавил он.

Детективы вполне разделяли его мнение.

— Какого распорядка дня он придерживался? — спросил Джабим.

— Он постоянно то приходил, то уходил, — ответил Зейферт. — Вы же знаете, он работал в театре, а у них там все не как у нормальных людей.

Карелла улыбнулся.

Все остальные детективы улыбаться не стали. Возможно, они были совершенно согласны с Зейфертом.

— Вам не встречался здесь кто-нибудь Из коллег мистера Мэддена?

— Никто из них сюда не приходил?

— Кто-нибудь из мужчин или женщин, которые работали вместе с ним? Вы никого из них не видели?

— Я незнаком с коллегами мистера Мэддена, — сказал Зейферт.

— Если мы покажем вам фотографии, вы сможете сказать, не появлялся ли кто-нибудь из них здесь вчера вечером?

— Вчера вечером меня здесь не было, — заявил Зейферт.

Детективы посмотрели на него.

— Мне показалось, что вы сказали...

— Я был в кино, — пояснил Зейферт.

— Вы сказали, что стояли здесь, на тротуаре...

— Это было уже потом.

— Когда потом?

— После фильма.

— Позвольте уточнить...

— Я вернулся из кинотеатра и остановился на тротуаре подышать свежим воздухом. В этот момент мистер Мэдден и упал.

— Во сколько это было?

— Двадцать пять минут двенадцатого.

— Откуда вы?..

— Я посмотрел на часы.

— Он выпал из окна...

— Голый.

— ...и едва не свалился вам на голову...

— Да, едва не свалился. Но все-таки не на голову.

— ...в двадцать пять минут двенадцатого.

— Совершенно верно.

— Вы посмотрели на часы.

— Да.

— Во сколько вы ушли в кино?

— Фильм начинался в девять.

— Значит, с девяти...

— Нет, мы ушли раньше. Чтобы дойти заблаговременно. Кинотеатр здесь сразу за углом. Мы ушли без пятнадцати девять. Мы с моей женой.

— Во сколько вы вернулись?

— Примерно в четверть двенадцатого.

— Как раз в то время, когда мистер Мэдден свалился почти что вам на голову.

— Нет, мы вернулись немного раньше. Клара пошла домой, а я остался подышать свежим воздухом.

— Значит, с без пятнадцати девять и до четверти двенадцатого вы не могли видеть, кто заходил в дом и выходил оттуда?

— Совершенно верно.

«Тогда какая от тебя польза?» — подумал Джабим.

— А после этого? — спросил Карелла. — Вы не видели, чтобы кто-нибудь выходил из дома после падения мистера Мэддена?

— Здесь была такая суматоха. Полиция, «Скорая»...

— До того, как началась суматоха, — сказал Карелла. — Что вы сделали сразу после того, как увидели упавшее тело?

— Я пошел в дом и вызвал полицию.

— Служба девять-один-один приняла звонок в половине двенадцатого, — сообщил Карелле Биггз.

— И что потом?

— Я снова вышел на улицу присмотреть за ним.

— Патрульные появились здесь в тридцать семь двенадцатого, — сказал Биггз. — Мы добрались на десять минут позже.

— Значит, семь-восемь минут вас здесь не было, — предположил Карелла.

— Совершенно верно, — подтвердил Зейферт.

— Значит, вы не могли видеть, не выходил ли кто-нибудь из дома за это время?

— Совершенно верно.

«Тогда какая от тебя польза, черт бы тебя побрал?» — снова подумал Джабим.

— Но здесь были другие люди, — сказал Зейферт. — Когда я вышел обратно, здесь уже собралась большая толпа.

Джабим прикинул, что вся эта толпа глазела на тело на тротуаре, а значит, никто из них не заметил, не выходил ли кто-нибудь в эти минуты из дома. Некоторое время четыре детектива молчали.

Карелла думал, зачем Мэддену понадобилось раздеваться догола, прежде чем выброситься из окна.

Биггз думал о том же самом.

Клинг думал, не могло ли получиться так, что Мэдден не сам пришел в гостиную, а его туда приволокли, затащили на подоконник и вытолкнули в окно.

Джабим думал — в качестве предположения, — что если кто-то вытолкнул Мэддена в окно, то что этот кто-то мог сделать потом, кроме как выйти через главный вход?

— А есть какой-нибудь другой выход из дома? — спросил он.

— Да, — сказал Зейферт.

— Где он находится?

— В подвальном помещении. Рядом с прачечной.

— А куда он ведет?

— На задний двор.

«А оттуда — в любой конец этого чокнутого города», — подумал Джабим.

Когда они снова поднялись наверх, два техника из выездной бригады криминалистов все еще продолжали свою работу. Они обнаружили на простыне какие-то засохшие пятна, и теперь один из техников брал пробу, чтобы отправить ее в лабораторию. Биггз спросил, не могут ли это оказаться пятна семенной жидкости.

— Вполне возможно. Почему бы и нет? — ответил техник.

Второй техник ползал на четвереньках, исследуя каждый сантиметр пола.

— Мужики часто трахаются перед тем, как свести счеты с жизнью, — сказал он.

— А почему? — спросил его напарник.

— Да потому, что трахнуться и перед смертью приятно.

— Эти два стакана наводят на мысль, что здесь была девушка, — заметил Биггз.

— Мы и их заберем на экспертизу, — сказал первый техник.

Второй тем временем добрался до кровати.

— А может, ему хватило и себя самого, — предположил Джабим.

— Они же проверят эти пятна и на женские выделения, разве нет? — спросил Биггз.

— Если здесь действительно была женщина, — уперся на своем Джабим.

— Обычные вагинальные выделения, ну и что? — сказал второй техник и нырнул под кровать.

— Возможно, из-за этого он и разделся догола, — предположил Клинг. — Из-за девушки.

— Это вполне объясняет стаканы по обе стороны кровати, — добавил Биггз.

— Свидание могло состояться еще на прошлой неделе, — пессимистично заметил Джабим.

— Эй, эй! — завопил из-под кровати второй техник и задом выбрался наружу.

Все повернулись к нему.

Техник сжимал в руке — естественно, в перчатке — рубиновую сережку, сверкавшую, словно глаз оборотня.

...Второй помощник режиссера, молодой негр, представившийся как Кирби Роулингз, сообщил, что сейчас в театре находятся только он сам и дублеры — они репетируют второй акт. Очевидно, в шоу-бизнесе все шло точно тем же чередом, что и в любом другом бизнесе, даже если накануне вечером помощник режиссера выбросился из окна.

— Впрочем, в настоящий момент у нас обеденный перерыв, — добавил Роулингз.

— Когда должна прийти Джози Билз? — спросил Карелла.

— Не раньше двух.

— Вы не знаете, где можно найти мистера Гринбаума?

— По-моему, он пошел за сандвичем.

— Я пока успею позвонить? — спросил Клинг.

— Вполне, — сказал Карелла. — Давай звони.

Клинг позвонил Шарин с телефона-автомата, висящего неподалеку от служебного входа. Бывший боксер Тори Эндрюс сидел на своем стуле с высокой спинкой и наблюдал, как Клинг набирает номер. Сегодня был один из тех дней, когда Шарин принимала больных в Даймондбеке. Женщина, снявшая трубку, сказала, что доктор Кук сейчас занята с пациентом.

— Это детектив Клинг, — представился он, повернувшись спиной к Тори.

— Вы по делам службы? — спросила женщина.

— Нет, по личному делу, — ответил Клинг.

Ему нравилось говорить, что его дело — личное.

— Подождите минутку.

Через несколько мгновений трубку взяла Шарин.

— Привет, — сказала она.

— Нам тут нужно поговорить с одним парнем, — сказал Клинг, — а потом я могу зайти в верхний город и пригласить тебя на обед, если ты не занята.

— Но только если ненадолго, — ответила Шарин. — У меня сегодня очень напряженный день.

— Тогда я зайду за тобой в два.

— Хорошо, я буду ждать.

Джерри Гринбаума они нашли в том самом переулке, где произошло первое нападение на Мишель. Он сидел, прислонившись к стене из белого кирпича, ел сандвич, купленный в забегаловке напротив театра, и запивал его пепси-колой, которую потягивал через соломинку. Он наблюдал, как подходят копы. Встревоженные карие глаза на узком лице и вьющиеся черные волосы придавали ему вид темного херувима. Детективы сообщили ему, что они обнаружили черновик пьесы, озаглавленной...

— Ну, «Девушка», — сказал Джерри.

— Да, правильно. «Девушка»...

— «Что уж мертва», ну. Это из Марлоу.

— Филиппа? — поинтересовался Клинг.

— Кристофера, — ответил Джерри и процитировал: — «Но было то в другой стране, и с девушкой, что уж мертва». «Мальтийский еврей», 1589 год.

— Мы поняли по титульному листу...

— Да, мы с Чаком писали ее вместе.

— Как это получилось?

— Эта идея пришла к нам как-то во время репетиции, и мы решили, что должны написать пьесу, — сказал Джерри и пожал плечами. — Мы решили, что если уж Фредди может писать свое дерьмо, то, значит, писать пьесы может кто угодно.

— Когда это произошло?

— Когда мы решили, что нужно ее написать? Несколько недель назад.

— И с тех пор вы уже написали двадцать страниц?

— Нуда. Это нетрудно.

— Где вы работали? — спросил Карелла.

— В основном у Чака.

— В квартире на Ривер-стрит Северной?

— Да.

— Вы были там вчера вечером?

— Нет.

— А когда вы были там последний раз?

— Кажется, вечером в среду.

— В эту среду?

— Да.

— То есть восьмого апреля?

— Ну да.

Клинг подумал, что это был один из немногих вечеров на прошлой неделе, когда никого не зарезали и не выбросили из окна.

— Мэдден в этой квартире и жил?

— По-моему, нет.

— Почему вы так считаете?

— По-моему, он просто использовал ее как место для работы.

— Он вам это говорил?

— Нет, просто у меня сложилось такое впечатление.

— А на основании чего оно сложилось?

— В холодильнике вечно было пусто.

— Так вы это заметили?

— Еще бы! Я все время удивлялся, почему он никогда не предлагает мне перекусить. А потом я понял, что ему просто нечего предлагать. В смысле, из еды или выпивки. Там было пусто, как в буфете у мамаши Хаббард.

— Вы не знаете, где он жил на самом деле?

— Наверное, у какой-нибудь женщины.

— Почему вы так считаете?

— Как-то вечером он отправился туда...

— Куда туда?

— Ну, не знаю.

— Тогда откуда вам известно...

— Он сказал, что сегодня нам нужно закончить пораньше, потому что его старуха ждет его дома.

— Он именно так и сказал? Старуха?

— Так и сказал.

— А вам не кажется, что он мог говорить о своей матери?

— Нет, не кажется.

— Но он сказал, что она ждет его дома — так?

— Да, ждет дома.

— Он использовал слово «дом».

— Да. Дома.

— Вы не спрашивали у него, где этот дом?

— Не-а. Это не мое дело.

— Где еще вы работали? Вы сказали, что чаще всего...

— Пару раз мы работали у меня.

— Звонил ли он куда-нибудь? От вас или от себя?

— Вроде бы пару раз звонил.

— Случайно не той самой «старухе», о которой он упоминал?

— Без понятия.

— А кому он звонил, вы не знаете?

— Ну, чаще всего народу из труппы. По поводу всяких театральных дел. Насчет новых страниц, переноса репетиций и всякого такого. Я не особенно прислушивался.

— Вы не знаете, звонил ли он когда-нибудь Джози Билз?

— Ну, звонил. Точно.

— Как он к ней обращался?

— Обращался?

— Не использовал ли он какие-нибудь ласковые слова?

— Нет-нет. Он называл ее просто Джози.

— И говорит только о работе?

— Ну, это так звучало.

— Он никогда не называл ее «дорогая», или «милая», или еще как-нибудь в этом духе?

— При мне ни разу.

— Придерживались ли вы какого-нибудь расписания при работе над пьесой?

— Мы просто договаривались, когда нам обоим будет удобно.

— Безо всякого расписания? Например, по понедельникам, средам и пятницам или по вторникам, четвергам...

— Нет, никаких расписаний не было.

— Работали ли вы во вторник вечером?

Вечер вторника. Тот самый вечер, когда кто-то зарезал Мишель Кассиди.

— В прошлый вторник? — переспросил Джерри. — Нет, не работали.

— А вы не договаривались на этот вечер?

— Нет.

— Вы не знаете, где мог провести этот вечер Мэдден?

— Без понятия.

— А где вы были вчера вечером, мистер Гринбаум? — спросил Клинг.

— Около половины двенадцатого, — уточнил Карелла.

— Дома был. Спал, — ответил Джерри.

— Один?

— К сожалению, да.

— Мистер Гринбаум, как только лаборатория закончит изучать черновик пьесы...

— Лаборатория?

— Да, сэр. Его проверяют на предмет наличия тайнописи, пятен крови и любых...

— О Господи!

— Да, сэр. Во всяком случае, мы обязательно сделаем копию...

— Да зачем? Вы что, хотите ее поставить?

— Мы просто хотим посмотреть на пьесу.

— На пьесу? — переспросил Джерри.

— Или там есть что-нибудь такое, чего нам не следует видеть?

— Это, например...

— Может, вы сами скажете?

— Это вроде персонажа, который сбрасывает другого персонажа с десятого этажа? — поинтересовался Джерри.

— А что, там есть такие персонажи?

— Нету, — заверил их Джерри. — Единственный убитый персонаж — это женщина. Та самая «девушка, что уж мертва».

— Теперь и парень тоже мертв, — напомнил ему Карелла.

Нету больше никакого плавильного горна, вот в чем беда-то. Мы думали, что пригласим их всех к себе, примем в свои объятия, будем лелеять их, как родных, и создадим из сотен народов единый сильный и жизнеспособный народ. Вот такая была идея. На самом деле довольно неплохая идея. Единый народ. Единый добрый, порядочный, храбрый, благородный народ.

Но где-то по дороге идея начала забываться. Она и так прожила дольше большинства других идей — в Америке, где все находится в состоянии непрерывного изменения. В Америке, где всегда есть что-нибудь новенькое: новый президент, новая война, новый телесериал, новый фильм, новое шоу или новый скандальный автор. Если вспомнить о несметном количестве идей, денно и нощно захлестывающих Америку, то неудивительно, что людям начало казаться, что идея смешать все цвета, языки и культуры потеряла свою актуальность. Возможно, это произошло тогда, когда пламя факела, некогда ярко пылавшего над огромным городом — вратами в страну, — начало понемногу меркнуть и стало недостаточно жарким для того, чтобы плавить человеческую руду.

Нынешняя актуальная идея заключалась в сохранении наследия отдаленных земель и иностранных языков. Не объединить все эти сокровища во владении одного народа, не разделить их между всеми членами великой нации, а, наоборот, каждому хранить свои богатства по отдельности.

Когда-то девиз «Разные, но равные» поносился на все лады, а теперь он считался чем-то таким, к чему следует стремиться всему народу. Да, мужик, разные! Это я могу понять! И равные — тоже могу понять! Когда-то здесь бытовала благородная идея «радужной коалиции», воплощаемая в образе разноцветных полос, вместе парящих в небе и образующих единые врата, ведущие к общему процветанию. Теперь его сменило убогое выражение «яркая мозаика», воплощенное в ограниченном видении ярких цветных пятнышек, отделенных друг от друга границами. Каждое пятнышко сверкает и красуется по отдельности, но они не складываются в более величественную идею неповторимого и замечательного целого.

Когда-то люди били себя в грудь и кричали: «Забудем, что мы черные, забудем, что мы латиноамериканцы, забудем, что мы азиаты!» А теперь те же самые люди кричат: «Не будем забывать, что мы черные, не будем забывать, что мы латиноамериканцы, не будем забывать, что мы азиаты!» Когда-то можно было гордиться тем, что ты американец, это давало гордость и чувство собственного достоинства, теперь же осталось лишь отчаяние от того, во что превращается Америка. Что ж тут удивляться, что в воспоминаниях иммигрантов их родные страны начинали казаться более безмятежными и стабильными, чем это было на самом деле. Что ж удивляться, что они принимались цепляться за этническую принадлежность, которая казалась им чем-то вечным и неизменным, более надежным, чем весь этот треп про единый народ со свободой и правосудием для всех.

Город, в котором работал Берт Клинг, был городом национальных анклавов, постоянно балансирующих на грани межнациональной войны, как и весь наш огромный мир. Причиной беспорядков, которые произошли в Гровер-парке в прошлую субботу, был преступный замысел человека, вознамерившегося извлечь из этого личную выгоду. Но его план не сработал бы, если бы этнические различия не разрывали город на части.

Этнические.

Самое непристойное слово в любом языке.

Кабинет доктора Кук находился в Даймондбеке, где буквально каждый житель был чернокожим. Естественно, все пациенты, ожидающие в приемной, тоже были чернокожими. Клингу пришло в голову, что он никогда не видел, чтобы у чернокожего врача был белый пациент.

Медсестра, сидевшая в приемной, тоже была чернокожей.

Клинг представился и краем глаза заметил, как головы всех присутствующих повернулись к нему. Пациенты были уверены, что белый коп мог заявиться сюда только в одном случае — если он разыскивает какого-нибудь чернокожего брата, схлопотавшего пулю.

— Мне назначено, — сказал Клинг. Правда, назначено ему было свидание, а не прием, но этого он уточнять не стал.

Через несколько секунд из кабинета вышла Шарин.

На ней был белый халат, из-под которого выглядывала темная юбка. Из нагрудного кармана торчал стетоскоп. Клингу захотелось поцеловать ее.

— Я скоро освобожусь, — сказала Шарин. — Посиди пока, почитай журнал.

Клинг заулыбался, словно мальчишка.

Они пообедали в ресторанчике Колби. Здесь тоже все посетители были чернокожими. Неудивительно — ведь это было самое сердце Даймондбека. Клинг напомнил Шарин, что к двум он должен вернуться в нижний город, поговорить с женщиной, которая, возможно, как-то связана с последним происшествием.

— Один парень выбросился из окна, — пояснил он Шарин.

— Или был выброшен, — понимающе продолжила она.

— Или был выброшен, — согласился Клинг и кивнул.

— А кто делал вскрытие? — поинтересовалась Шарин.

— Парня увезли в Парксайд.

— Тогда его должен был делать Двайер. Хороший человек.

— А ты давно работаешь в этом районе? — поинтересовался Клинг.

— Всегда, — ответила Шарин, пожав плечами.

Клинг на мгновение заколебался, но потом все-таки спросил:

— А у тебя есть белые пациенты?

— Нету, — ответила Шарин. — Ну то есть, на Ранкин-плаза есть. Белые копы приходят туда постоянно. Но здесь — нет.

— А вообще у тебя бывали белые пациенты?

— В частной практике? Нет. А что такое?

— Мне просто стало любопытно.

— А ты когда-нибудь ходил на прием к чернокожему доктору?

— Нет.

— Вопрос закрыт, — улыбнулась Шарин.

— А с кем ты встречаешься сегодня вечером?

— Вот это не твое дело.

— Если женщина сообщает мне, что не может встретиться со мной, поскольку у нее другие планы...

— Именно так.

— ...то это становится и моим делом тоже.

— Вот уж нет.

— А может, пообедаем завтра вместе?

— Тоже занято.

— С кем на этот раз?

— С моей матерью.

— Значит, когда речь заходит о твоей матери, это уже мое дело?

— Дело в другом...

— Дело в том, что ты все время занята. А почему бы мне не присоединиться к тебе и к твоей матери?

— Мне не кажется, что это хорошая идея.

— А почему, собственно?

— Потому что мама не позволит мне играть на твоей трубе.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мама не знает, что ты белый, — вот что.

— А тебе не кажется, что пора ей об этом сообщить?

— Ты что, хочешь сказать, что после трех свиданий пора подумать о свадьбе?

— Считая сегодняшнее — после четырех.

— Ну ладно, после четырех.

— И все они прошли прекрасно.

— Кроме первого.

— Ну, первое не в счет. А все-таки, с кем ты сегодня встречаешься?

— Я же тебе уже сказала, это не твое...

— А ты первый раз с ним встречаешься?

— Нет.

— Он чернокожий?

— Золотце, отцепись.

— А о нем мама знает?

— Знает.

— И играть на его трубе она позволяет?

— Мама все еще думает, что я девушка. Она никогда мне не позволяла играть ни на чьей трубе.

— Ну, как всякая мама, — сказал Клинг и насмешливо прищурился. — А ты хочешь сказать, что ты — не девушка?

— Я вообще насквозь порочна.

— Ну ладно, а когда же мы сможем пойти куда-нибудь вместе? Арти...

— Мы и сейчас вместе.

— Ну да, но Арти хотел с тобой познакомиться.

— Кто такой Арти?

— Арти Браун. Тот самый коп, который посоветовал мне пойти в заведение Барни, помнишь, я гово...

— А, помню. Тот, у которого бабушка была рабыней.

— Прапрабабушка. Он хотел, чтобы мы как-нибудь вместе пообедали — он и его жена.

— Ну, я не возражаю.

— Ну да, но ты же постоянно занята!

— Не постоянно.

— Ты занята сегодня вечером, занята...

— Сегодняшняя встреча была назначена давным-давно.

— А как насчет завтрашнего вечера?

— Я не против.

— Правда?

— Правда.

— Здорово. Тогда я скажу Арти. Китайский ресторан тебя устроит?

— Вполне.

— А с кем ты сегодня встречаешься?

— Не твое...

— Шарин!

Это восклицание, произнесенное глубоким, звучным голосом, раздалось из-за правого плеча Клинга и заставило того обернуться. За плечом обнаружился мужчина — высокий, чернокожий, одетый в элегантный костюм на несколько тонов светлее его кожи. На небольшой пластиковой карточке, прикрепленной к лацкану пиджака, было написано «Больница Маунт Плезент».

— Привет, Джейми, — сказала Шарин и поспешно добавила: — Берт, это Джейми Хадсон...

— Здра...

— А это Берт Клинг, — закончила Шарин.

— Рад с вами познакомиться.

Мужчины пожали друг другу руки. Клинг, в которого повадки детектива въелись куда глубже, чем он сам об этом догадывался, тут же повнимательнее рассмотрел пластиковую карточку и обнаружил, что этого нависающего над их столиком статного мужчину зовут доктор Джеймс Мелвин Хадсон и что он работает в отделении онкологии.

— Присаживайся, — предложила Шарин.

Хадсон — доктор Джеймс Мелвин Хадсон из отделения онкологии — тут же воспользовался предложением. Клинг про себя отметил, что доктор сел рядом с Шарин, а не с ним. Врачи тут же завели оживленную беседу о каком-то пациенте, которого Шарин направляла к Хадсону — доктору Джеймсу Мелвину Хадсону — несколько месяцев назад и которого — таковы превратности судьбы — застрелили вчера вечером.

— Берт — детектив, — заметила Шарин.

— В самом деле? — вежливо переспросил Хадсон.

Клинг подумал, почему Шарин сочла нужным упомянуть, что он — детектив, но не стала сообщать, что Хадсон — врач. Возможно, она хотела дать понять Хадсону, что между ней и Клингом существуют чисто деловые отношения — они оба из полиции и все такое. Но почему тогда она не стала сообщать Клингу, что между ней и Хадсоном чисто деловые взаимоотношения — они оба врачи и все такое? А еще он вдруг подумал, уж не является ли доктор Джеймс Мелвин Хадсон тем самым человеком, с которым у Шарин назначена встреча на сегодняшний вечер. Клинг почувствовал себя так, словно его пнули под столом.

— Ирония ситуации в том, что человек все равно умирал от рака, — сказал Хадсон. — Ему оставалось два, от силы три месяца...

— И к тому же он был таким незаметным...

— Почтальон, да?

— Совершенно верно.

— Две пули в голову.

— Это случилось в уличной перестрелке?

— Нет, у него дома — в том-то и штука! Какие-то два парня вошли и пристрелили его, когда он спал в собственной кровати.

— А откуда стало известно, что это сделали два парня?

— Хозяйка дома заметила их, когда они выходили.

— Его что, прикончили по ошибке?

— Похоже на то. В одном доме с ним живет несколько торговцев наркотиками.

— Бывает же, а?

— Да, ужасно. Ну, мне пора. — Хадсон встал, еще раз пожал Клингу руку и сказал: — Рад был с вами познакомиться. — Потом он повернулся к Шарин и проронил: — До вечера.

— До вечера, Джейми, — ответила Шарин и помахала рукой. Хадсон быстро вышел.

Некоторое время они сидели молча.

— Общий пациент, — пояснила Шарин.

— Угу, — откликнулся Клинг.

Он думал, что против доктора Джеймса Мелвина Хадсон а у него никаких шансов.

— Что я терпеть не могу во врачах... — сказал Клинг.

Они с Кареллой стояли под навесом у входа в театр и ждали, пока придет Джози Билз. Часы, висевшие на фронтоне гостиницы, расположенной на противоположной стороне улицы, показывали десять минут третьего. Часы Кареллы — восемь минут. Так или иначе, но Джози все еще не было.

— ...так это то, что они считают, что их время более ценно, чем время других людей, — сказал Клинг. — Ты замечал — стоит зайти в больницу из-за какой-нибудь чепуховины, и тебя промаринуют там часа два, не меньше. Ни один врач не станет расходовать свое время понапрасну. Он может закончить одну операцию — лоботомию, например, — и тут же приняться за другую. А ты тем временем сидишь и битый час ждешь, пока у него найдется минутка, чтобы вскрыть чиряк у тебя на заду...

— А у тебя когда-нибудь был чиряк на заднице? — поинтересовался Карелла.

— Не было. На руке как-то был. Но дело не в том. Тебе приходится ничего не есть с вечера — хотя делается это под местной анестезией, и к тому же тебя еще и заставляют прийти часа за два заранее, чтобы доктору было удобно. Совершенно не имеет значения, кто ты такой и насколько ты важная шишка — с той минуты, как ты попадаешь в больницу или в приемный кабинет, всем повелевает доктор. Ты можешь вести дело какого-нибудь маньяка, который убил четырнадцать человек ледорубом и в этот момент примеряется к пятнадцатому, но время доктора более ценно, чем твое, и тебе приходится сидеть и листать прошлогодние журналы, пока он не снизойдет и не выкроит минутку для тебя. Ненавижу докторов.

— Мальчишка, — хмыкнул Карелла.

— И медсестер я тоже ненавижу. Как только я вхожу в приемную, медсестра сразу же начинает называть меня Берт. Я ее первый раз вижу, но она считает себя вправе называть меня просто по имени. Да к ним хоть президент Соединенных Штатов войди — медсестра и ему скажет: «Присаживайтесь, Билл, доктор скоро освободится». Я позволяю себе называть малознакомого человека просто по имени, а не «мистер такой-то», только если знаю, что он преступник. Садись, Джек. Садись, Хелен. Может, она и доктора называет просто по имени? Может, она стучится к нему и говорит: «Мэл, к тебе Берт»? Как бы не так! «Доктор скоро освободится, Берт». Ненавижу и врачей, и медсестер.

— Что, прямо так всех и ненавидишь?

— Ну, вроде бы тот врач, который делал вскрытие, — неплохой мужик, — сказал Клинг. — Двайер.

— А ты откуда знаешь?

— Шарин сказала.

— Кто? Ах да, Шарин. А она откуда знает?

— Она врач.

— Мне казалось, ты говорил, что она коп.

— Она врач, который лечит копов.

— А мне послышалось, что ты ненавидишь всех докторов.

— Кроме Шарин.

— Я бы сказал, что ты очень сложная натура, Берт, — снова хмыкнул Карелла. — Если, конечно, ты позволишь называть тебя просто по имени.

У тротуара затормозило такси. В боковых стеклах отражалось солнце, и детективы не могли разглядеть, кто именно сидит в машине и в настоящий момент расплачивается с водителем. Им оставалось только ждать и наблюдать. Дверца такси открылась, и Джози Билз развернулась на сиденье, поставив ногу на тротуар. На ней были оранжевые джинсы, хлопчатобумажная рубашка и коричневые сандалии. Светло-рыжие волосы Джози были собраны в хвост, а на лбу подхвачены коричневой лентой под цвет глаз. Через плечо был переброшен ремень коричневой кожаной сумки. Из сумки торчала знакомая синяя обложка — сценарий «Любовной истории». Джози взглянула на часы, выбралась из машины, взглянула вперед — и увидела идущих ей навстречу Клинга и Кареллу. Похоже, в первый момент она удивилась. Солнечный свет играл на единственной рубиновой сережке, висевшей в левом ухе.

— Привет! — сказала она и улыбнулась.

Что-то в ее улыбке и в ее тоне неуловимо свидетельствовало о том, что Джози поняла — детективы пришли именно к ней.

— Нам нужно задать вам несколько вопросов, — сказал Карелла.

— Репетиция начинается в два, — сказала Джози и снова взглянула на часы.

— Это не займет много времени.

— Это по поводу Чака?

— Да. И некоторых других вещей.

— Зачем ему понадобилось прыгать из окна? — спросила Джози, покачала головой и тяжело вздохнула. У Кареллы появилось ощущение, что она уже проигрывала подобную мизансцену в какой-нибудь пьесе. А возможно, и не в одной.

— Вот записка, которую он оставил, — сказал Карелла и достал из кармана сложенный листок бумаги, на который он переписал записку Мэддена.

«Боже милостивый, прости меня за то, что я сделал с Мишель».

— Ничего не понимаю, — сказала Джози. — Я думала, что вы уже нашли того...

— Мы тоже так думали, — сказал Карелла.

Или, по крайней мере, так думали Толстый Олли, и Нелли Бранд, и даже лейтенант Бернс. Но Клинг и Карелла только что нашли вторую рубиновую сережку Джози под кроватью Мэддена.

— Эта записка выглядит так, будто он... ну... причинил какой-то вред Мишель, — сказала Джози.

Карелла считал, что иногда полезно положить приманку и ждать, пока мышь сама придет в мышеловку.

— Точнее говоря, она выглядит так, будто Мэдден убил Мишель, — поправил он.

— Ну... да. Но я думала...

Джози снова посмотрела на записку.

— А откуда вы знаете, что это написал он? — спросила девушка. — Она же не подписана.

— Записка была напечатана на машинке.

— Это даже не его почерк.

— Совершенно верно, — согласился Карелла, — это мой почерк. Я переписал ее с...

— А откуда вам знаком почерк Мэддена? — перебил его Клинг.

— Он был нашим помощником режиссера. В его обязанности входило писать расписания репетиций, примерок и всего такого. Так что все в нашей труппе знают почерк Чака. Знали. Как это ужасно — что он покончил с собой.

— А то, что он убил Мишель? — поинтересовался Клинг. — Если, конечно, именно это он и хотел сказать.

— Ну, на самом деле он не говорит прямо...

— Нет.

— На самом деле эту реплику можно трактовать по-разному.

— Реплику?

— Ну, его записку. Если это действительно его записка. Ведь на самом деле вы не знаете точно, он ли ее написал, — не так ли?

— Да, не знаем, — признал Карелла. — Но если ее написал он...

— Тогда это выглядит так, будто Мишель убил Чак, — сказала Джози и снова издала свой горестный вздох, сопроводив его покачиванием головы.

— Насколько близко он был знаком с Мишель? — спросил Карелла.

— Я не думаю, что он был знаком с ней сколько-нибудь близко. Я имею в виду, что Мишель ведь жила со своим импресарио, и я не думаю... Зачем Чаку нужно было убивать ее? Зачем ему могло это понадобиться?

— Это выглядит странным, не так ли?

Осторожно заманиваем мышь поближе к мышеловке...

— Я имею в виду, что их знакомство с Мишель было чисто поверхностным, — сказала Джози. — Мне не верится, что между ними что-нибудь...

— А насколько близко он был знаком с вами, мисс Билз?

— Со мной?

— Да.

— А что такое? — спросила Джози, и ее лицо приобрело настороженное выражение.

— Вы сказали, что его знакомство с Мишель было чисто поверхностным...

— Ну и что?

— А насколько близким было ваше с ним знакомство?

— Я никогда не встречалась с Чаком нигде помимо театра, — ответила Джози и кивнула в сторону входа.

— Вы знаете, где он жил? — спросил Клинг.

— Нет.

— Он никогда об этом не упоминал? — спросил Карелла.

— При мне — нет.

— Вы бывали когда-нибудь у него дома?

— Никогда. Я же только что сказала, что с Чаком мы виделись только в этом чертовом театре, — повторила Джози и снова кивнула в сторону театра, но на этот раз уже гораздо более резко.

— Как давно вы были знакомы с мистером Мэдденом?

— Около двух месяцев.

— Когда вы впервые с ним встретились?

— Когда я пришла на прослушивание.

— Когда это было?

— В начале марта.

— И где?

— Здесь.

— Где вы были вчера вечером, в половине двенадцатого?

— Что?

— Где вы были...

— Я вас слышу. Мне что, нужно вызвать моего адвоката?

— Почему вы считаете, что нуждаетесь в услугах адвоката? Мы просто расследуем самоубийство.

— А почему вы начали расследование этого самоубийства с меня? Человек выбросился из какого-то дурацкого окна...

— Расследование убийств и самоубийств проводятся по одному образцу.

— Но ключевое слово здесь «убийство» — так? Вы показываете мне записку, оставленную Чаком...

— Совершенно верно.

— ...в которой говорится, что он что-то сделал с Мишель. То, что сделали с Мишель, называется убийством. Правильно? Вы пытаетесь припутать меня к этому чертову убийству! Кто-то написал записку, причем вы даже не уверены, что ее действительно написал сам Чак, но вы тут же думаете: «Ага, мы поймали сумасшедшую убийцу!» Она получила роль вместо Мишель, значит, это именно она подговорила Мэддена убить Мишель!

— В этой записке ничего такого нет, мисс Билз.

— Конечно, нет. Это у вас на уме, вот где, — сказала Джози и в ярости посмотрела на часы. — Вы закончили?

— Пока что нет. Где вы были вчера вечером, в половине двенадцатого?

— Спала.

— Где?

— Дома.

— Одна?

— Хорошее название для фильма, — усмехнулась девушка.

— Мисс Билз, мы не видим в этом ничего смешного.

— А я тем более! — огрызнулась Джози.

— Ну так где вы были?

— Дома, в постели. Одна.

— Во сколько вы легли?

— Около десяти.

— Был ли кто-нибудь у вас до этого времени?

— Нет.

— Разговаривали ли вы с кем-нибудь перед этим по телефону?

— Да.

— С кем?

— С Эшли.

— С Эшли Кендаллом?

— Да.

— Во сколько это было?

— Около половины девятого.

— О чем вы разговаривали?

— А о чем, по-вашему, мы могли разговаривать? У нас через пять дней премьера!

— Звонил ли вам кто-нибудь еще до десяти?

— Нет.

— А после десяти?

— Я же вам сказала...

— Да, но не звонил ли вам кто-нибудь после того, как вы легли?

— Нет.

— Во сколько вы встали сегодня утром?

— В половине девятого. У меня в десять был урок вокала.

— Когда вы узнали, что мистер Мэдден умер?

— Я увидела это по телевизору, в передаче «Доброе утро, Америка».

— А потом вы с кем-нибудь разговаривали об этом?

— Да.

— С кем?

— С Фредди Корбином. Он тоже увидел это по телевизору.

— Мисс Билз, — начал Карелла, — когда мы последний раз разговаривали с вами...

— Я помню. Я сказала, что мне жаль Мишель, но я рада за себя. Это не значит...

— Да, вы говорили и об этом. Но, кроме этого, вы упомянули, что совсем недавно где-то потеряли серьгу...

— Да, одну из моих везучих сережек.

— Узнаете? — спросил Карелла и достал из кармана пиджака пластиковый пакетик с надписью «вещественное доказательство». В пакетике лежала рубиновая сережка, найденная сегодня утром в квартире Мэддена.

— Это моя? — спросила Джози.

— На то похоже.

— Не понимаю... где вы...

— Под кроватью Чака Мэддена, — сказал Карелла.

— Пока, ребята, — тут же выпалила Джози. — Я пошла звонить своему адвокату.