Смерть со спецэффектами

2

Скип сказал Робин, что ему нужно будет взорвать автомобиль на мосту Белль-Иль завтра или послезавтра, если не будет дождя, и после этого он освободится. Он пояснил, что машина взлетает вверх и взрывается, образуя огромный огненный шар, и, когда тот падает в реку Детройт, раздается мощное шипение и над водой поднимается облако пара. Ребята называют такой взрыв «шипучкой»…

— Здорово! Тебе нравится твоя работа, да?

— Ну, это же всего-навсего трюк. Одним словом, кино! Но вообще-то забавно. Работаешь в массовке, весь день торчишь на солнце и наблюдаешь, как режиссер и кинозвезда гонят эту пургу…

— В сегодняшней газете я прочла публикацию, напомнившую мне о тебе, — сказала Робин. — Читал? Насчет парня, который подорвался на бомбе?

— Да, читал. Кто-то подложил ему в сиденье кресла динамит. Но это не я, я работал, — усмехнулся Скип, хрустя хлебной палочкой. — Я не взрывал динамит уже давно.

— Но, думаю, ты еще не забыл, как это делается.

— Думаю, не забыл. — Скип снова усмехнулся. — Но, понимаешь, мы не пользуемся столь мощной взрывчаткой.

Они сидели в кафе «Марио», в центре Детройта, в небольшом уютном зале со столами, покрытыми белыми скатертями, стенами, увешанными видами итальянских деревушек, и ждали, когда им подадут ужин. Скип пил водку и грыз хлебные палочки, намазанные маслом, Робин курила и потягивала красное вино, посматривая на Скипа сквозь очки с затемненными стеклами.

— Мы ведь снимаем эпизоды о войне, когда рвутся бомбы, так что без взрывов не обойтись, но только у нас в ход идет порох, который мы взрываем с помощью электрической искры. А для «шипучки» или для сцен, когда машина падает со скалы и взрывается в воздухе, используем три-четыре пластиковые бутылки с бензином, оплетенные запаловым шнуром, а потом взрываем их с помощью пульта дистанционного управления. Нажимаем на кнопку, как ты, к примеру, делаешь, когда открываешь гараж…

— Я оставляю машину на улице.

— Ну, раньше ты ставила ее в гараж. Я помню, у большого дома в Блумфилд-Хиллз впритык стояли три гаража: папин, мамин и мисс Робин.

— А ты знал, что моя мать сама привезла меня в тюрьму?

— Вот уж не думал, что ты на это согласишься!

— Аж в Гурон-Вэлли. Специально для этой поездки она купила себе серый полосатый костюм. Они с судьей рассчитывали, что меня загонят в Олдерсон — в Западной Вирджинии, но отец поговорил с кем-то из министерства юстиции.

— Хорошо, что ты оказалась недалеко от дома.

— А я надеялась оказаться в Плезантоне, на западе Калифорнии. Рассчитывала погреться на солнышке.

— Видишься со своими предками?

— Отец уже скончался, от сердечного приступа, а с матерью — редко, ты же понимаешь. На днях она, видите ли, отправилась в круиз… Вот чем она теперь занимается — путешествует.

— У твоей матери всегда был непредсказуемый характер и язык как бритва, хотя ты можешь припечатать и побольнее.

— Благодарю за комплимент, — усмехнулась Робин и, выдохнув ему в лицо облачко дыма, отхлебнула вина из бокала.

— А меня доставили в тюрьму в городе Милан, что в штате Мичиган, на тюремном автобусе, — сказал Скип. — Понятия не имею, где была моя мать. Окна в автобусе были забраны крепкими решетками на случай, если нам — мне и полдюжине ребятишек с исколотыми венами на руках — удастся освободиться от наручников и кандалов на ногах. Непонятно было, какого черта меня, политзаключенного, этапировали вместе с уголовниками. Меня должны были отправить в одну из тех нехилых загородных тюрем, куда упрятали недоумков, проходивших по делу Уотергейта, но, видать, меня сочли уж очень опасным.

— Ты и был опасным, — сказала Робин. — Думаю, они взбеленились из-за взрыва в федеральном здании в Детройте.

— Да, но бабки, которые они захапали, когда нас сцапали, можно было потратить на ремонт, а? — Скип жевал хлеб, и крошки сыпались ему на бороду. — Когда нас загребли во второй раз, знай они хотя бы о половине моих подвигов… Я имею в виду годы, что я провел в подполье.

— Зачем, спрашивается, было уходить в подполье, когда все кругом помалкивали. Помнишь речь Никсона 3 ноября 1969 года, в которой он, в преддверии планировавшегося антивоенного марша на Вашингтон, призвал «молчаливое большинство» американцев поддержать его вьетнамскую политику? Впрочем, я знаю, почему почти всегда народ молчит, ему просто нечего сказать. Короче, я стала тырить в магазинах только для того, чтобы вздрючить себя. Представляешь, как-то раз стянула лифчик!

— А я жил в коммуне недалеко от Грантса, в штате Нью-Мексико, с хиппарями, которые только и делали, что грызлись друг с другом. Они мне всю плешь проели. Я уехал в Фармингтон и устроился на работу мастером по ремонту телевизоров. Ты ведь знаешь, я всегда любил возиться со всякими проводами. И вот как-то говорю себе: «Парень, если ты преступник, которого разыскивает полиция, тогда почему ты ничем таким не занимаешься?» В общем, я отправился в Лос-Анджелес.

— Ты когда-нибудь видел свою фотку с объявлением о розыске?

— Ни разу не видел.

— И я свою тоже не видела, — сказала Робин и наклонилась к нему. — Когда я наконец узнала твой телефон и мне сказали, что ты в Детройте…

— Небось не могла поверить, да?

— А ты совсем не изменился.

— Ну, может, я уже не такой шустрый, как раньше, но волосы еще не вылезли. Я по-прежнему вожусь с гирями, когда бываю дома и вспоминаю о них.

— Мне нравится твоя борода.

— Время от времени я ее сбриваю, а потом снова отращиваю. В первый раз я завел себе бороду, когда был в Испании. Я поехал туда сразу, как вышел из тюрьмы. Начал с участника массовки в кино и в короткий срок добился признания, став виртуозом по спецэффектам. Вскоре подвернулся случай прославиться. Сидни Ааронсон взялся за многообещающий проект под условным названием «Утопление в мешке», это про казнь за отцеубийство в Древнем Риме. Дерьмо, а не картина… Знаешь, сколько раз меня лишали жизни в этой гребаной картине?

Он остановил официанта, проходившего мимо с полным подносом, и заказал еще водки и бутылку красного вина.

Коротышка официант ответил с сильным акцентом:

— Минутку, пожалуйста. Одну-единственную минуточку… — и пошел дальше.

— Засеки время, он просил минуту, — подмигнул ей Скип.

— Нет, ты совсем не изменился, — сказала она.

Скип Джибс улыбнулся. Этакий тридцативосьмилетний ребенок-переросток. Тусклые светлые волосы стянуты резинкой в конский хвост, борода усыпана хлебными крошками. Человек-волк… Скип был в черной спортивной ветровке. На спине красовалась надпись «Спидбол», сделанная красными размашистыми буквами, — название фильма, в котором он ставил спецэффекты, устанавливая пороховые заряды и имитируя взрывы бомб.

— А ты по-прежнему выглядишь так, будто вот-вот сбежишь. Ей-богу, в худеньких девицах с большими титьками определенно что-то есть. — Он кинул многозначительный взгляд на ее бежевый хлопчатобумажный свитер с расстегнутыми у ворота тремя деревянными пуговками. — Вижу, они у тебя еще на месте.

— Смотри по видаку «Тренировки Джейн Фонды» и всегда будешь в форме.

— Я так и знал, что ты не станешь сидеть без дела. Между прочим, у меня сохранились неплохие воспоминания о нас с тобой в постели… А еще на полу, в спальном мешке, и на заднем сиденье машины…

Робин сдержанно улыбнулась. Спокойные карие глаза смотрели на него сквозь затененные стекла очков на бледном худом лице, на грудь падала перекинутая через плечо толстая каштановая коса, которую она время от времени поглаживала.

— Вот только волосы ты перекрасила, а в остальном… — Скип оценивающе взглянул на нее и добавил: — Впервые я увидел тебя в Линкольн-парке в Чикаго… Боже ты мой, как давно это было! Нам было всего… кажется, по девятнадцать?

— Это тебе было девятнадцать, а мне только восемнадцать, — сказала Робин. — Это было в субботу 24 августа 1968 года перед началом съезда Демократической партии. — Она кивнула, снова все вспоминая. — Линкольн-парк…

— Сотни, тысячи демонстрантов и полицейских, а я сразу тебя заприметил. Это же студентка из Мичиганского университета! Ты забралась на бочку и размахивала перед носом у полицейских плакатом с красной надписью: «Долой отправку наших парней во Вьетнам!» Я все смотрел на тебя. Худенькая, трепетная, а волосы у тебя были длинные, падали на спину… Я тогда сразу положил на тебя глаз.

— У тебя волосы были длиннее, чем сейчас, — сказала Робин. — Копы схватили тебя за волосы, но нам удалось вырваться, и я стянула их тебе резинкой в конский хвост.

— Думаешь, я забыл? — Он провел ладонью по своим волосам. — Обычно я их так не ношу, это только сегодня.

— Я бы узнала тебя где угодно. Помнишь ту, первую ночь? В машине того парня?

— На нее набрели копы, — усмехнулся Скип. — Целая банда в таких небесно-голубых шлемах. Я поднял голову и увидел перед собой их наглые рожи. Один постучал в окошко: «Что вы там делаете?» Я говорю: «А как по-твоему? Я здесь с девочкой». Тогда они стали молотить по машине. И тут появляется владелец машины, помнишь? Он глазам своим не поверил. «Эй, что вы делаете с моей машиной?» Он стал их отталкивать, а те оглушили его дубинкой и затолкали в свой фургон. В дрожь бросает, как вспомнишь…

— А помнишь, когда мы были здесь последний раз?

К столу подошел официант с порцией водки для Скипа и с бутылкой вина. Открыв бутылку, он плеснул на дно его бокала немного вина на пробу. Скип задержал вино во рту, подмигнул Робин, и ей показалось, что он собирается выплюнуть вино и закатить официанту сцену. Скип обожал скандалы. Но на этот раз он проглотил вино и бросил на нее хитрованский взгляд.

— Я и не думал ничего затевать. Этот парень в смокинге настоящий официант, наверняка провел здесь всю свою жизнь.

— А ты помнишь тот последний раз, когда мы с тобой ужинали здесь?

Скип обвел взглядом зал в поисках каких-либо примет, которые помогли бы ему это вспомнить:

— Нас привезли в семьдесят восьмом…

— Мы были здесь еще до того, как ушли в подполье.

— Господи, это же было черт знает когда!

— Мы приехали сюда 15 декабря 1971 года. Приблизительно неделю спустя после того, как вернулись из Нью-Йорка, куда ездили на демонстрацию с требованием прекратить войну во Вьетнаме.

Скип оживился:

— Помню тот огромный собор…

— Собор Иоанна Богослова, — кивнула Робин. — Ты продавал билеты на паперти, а потом смылся с девятью сотнями долларов.

— Кажется, было больше.

— Мне ты сказал, девятьсот.

— Народная коалиция за что-то там…

— За мир и справедливость.

— Ага, наприглашали всяких знаменитостей и устроили настоящий спектакль с разговорами. Было чертовски нудно! Я обобрал эту коалицию, когда понял, что они и не думают прекращать войну.

— Но когда мы пришли сюда ужинать, у тебя уже не было денег.

— К тому моменту я уже купил целую тонну ЛСД и марихуаны.

— Ты сказал, что нам нужно поскорее поесть и смываться, а я сказала, что сначала тебе придется наскрести по залу на ужин. Помнишь?

Он обвел взглядом зал:

— Да, помню…

Его взгляд остановился на музыкантах. Трое приземистых плотных парней расхаживали по залу в красных пиджаках. Двое из них были с гитарами, а третий с контрабасом. Они остановились перед одним столиком и стали петь «Тень твоей улыбки», но ужинающие за ним посетители не обращали на них внимания.

— Я забрала хлеб из корзинки на столе, и под этим предлогом ты пошел от столика к столику, — сказала Робин, возвращая Скипа к воспоминаниям.

— Помню, подхожу я к одной парочке и спрашиваю, не дадут ли они мне хлеба. Парень решил, что я прошу именно хлеба, и так серьезно советует мне обратиться к официанту. Впору было сдохнуть от смеха.

— У тебя выговор как у коренного жителя одного из штатов Среднего Запада. Ну прямо фермер из Индианы…

— Это, наверное, оттого, что я долго таскался с двумя ловкими парнями из Техаса. Немного взбалмошные, но в общем хорошие парни. — Скип помолчал. — Думаю, до того, как мистер Марио пригласил меня присесть за его столик, я нахватал порядка шестидесяти баксов.

— Тридцать семь, — уточнила Робин. — А выпивка и ужин стоили тридцать два с половиной. У тебя должно было остаться на чаевые, но я сомневаюсь.

— Ладно тебе, неужели ты помнишь все эти цифры?

— После того как мы поговорили с тобой по телефону, я заглянула в свой дневник. Тот ужин стоил ровно тридцать два с половиной бакса.

— Ах да, я и забыл про твои дневники. У тебя их, думаю, целая куча.

— Я записывала все, что с нами происходило с лета шестьдесят восьмого в Чикаго по июнь семьдесят второго, когда нас арестовали, отпустили под залог, а мы не явились в суд… У меня записаны имена всех, с кем мы сталкивались, включая отступников.

— Мне всегда нравилась эта твоя скрупулезность. По-прежнему все записываешь, да?

— Первые два года я вела «Записки из подполья». Эту рукопись приобрело издательство «Либерейшн-ньюс-сервис». После Гурон-Вэлли я написала четыре исторических романа. Ты слышал о Николь Робинетт? Читал книгу «Изумрудный огонь»? А «Бриллиантовый огонь»?

— Вряд ли.

— Николь — это я.

— А почему бы тебе не написать о своей жизни? Это было бы гораздо увлекательнее.

— У меня есть идея получше.

Робин ждала, как на это отреагирует Скип, одним глотком опустошивший свой бокал и теперь позванивавший кубиками льда.

— Ну и покуролесили мы в свое время, а? — Он не слишком прислушивался к тому, что она говорит, усмехаясь себе в бороду. — Наркотики, секс, рок-н-ролл. Старикан Мао и Карл Маркс пытались нас удержать, но куда им, к примеру, против Джими Хендрикса! Классный гитарист рок-н-ролла и хард-рока… Мог играть на гитаре зубами или держа ее за спиной. На Вудстокском фестивале произвел фурор виртуозным исполнением гимна США. Ему было двадцать восемь, когда он в Лондоне принял чрезмерную дозу наркотиков… — Скип помолчал. — А возьми группу «Дорз» либо Джениса Джоплина и моей самой любимой группы андерграунда «Эм-си-файв». Боже, ну и ребята!..

Трио музыкантов заканчивало исполнять «Не плачь обо мне, Аргентина».

— А помнишь, как перевозили динамит? — спросила Робин. — Да еще под дозой.

— А то! Я и сам был как бы машиной, полной взрывчатки, — сказал Скип. — Тогда я впервые возвращался из Йеля, что в штате Мичиган, по автостраде М-19. До сих пор так и вижу, как дорога вдруг исчезла, будто разверзлась огромная дыра, и я подумал, что все, конец… Только я помнил, что удираю от копов, поэтому изо всех сил вцепился в руль, так что у меня чуть суставы не повыворачивало. Но знаешь, что я тебе скажу? За всю жизнь у меня ни разу не случалось обломов под дозой. Единственный облом, о котором могу вспомнить, это когда я не был под дозой. И в результате проснулся в какой-то вонючей камере с кретинами, которые обменивались значками, символизирующими мир во всем мире.

— Мне показалось, когда ты вошел, что ты под кайфом.

— О если бы! После работы заскочил в забегаловку, схавал какое-то берло, выпил кружку пива. И все! Меня, если по-честному, все же тянет к ЛСД. Но доставать все труднее. Время от времени удается раскрутить одного наркодилера в Лос-Анджелесе. Других поставщиков я остерегаюсь. Всякое зелье могут впарить. Запросто можно на тот свет отправиться. А ЛСД — надежное средство, если знаешь свою дозу. Короче, от него не сгоришь. Это как слабительное для головы — успокаивает и одновременно прочищает мозги.

— У меня есть немного, — сказала Робин, пригубив вина, и увидела, как под бородой у Скипа губы шевельнулись в усмешке, а в светлых глазах проскочила живая искорка.

— Знаешь, я не страдаю акрофобией, мне страшно, когда я не летаю над землей.

— Моя квартира здесь, сразу за углом.

— Здорово. А что за дурь?

— Пакетик с ЛСД. На нем такая маленькая единичка.

— Черт, а мне нужно возвращаться на работу! Киношники собираются этой ночью устроить парочку взрывов.

— Пакетик будет ждать тебя в любое время дня и ночи, — сказала Робин.

— Соблазняешь меня, да? — усмехнулся Скип. — Задумала кого-то лажануть и поняла, что без Скипа не обойтись.

Робин сдержанно улыбнулась.

Когда музыканты подошли к их столику, она предпочла хранить молчание.

Скип внимательно посмотрел на контрабасиста, который с итальянским акцентом поинтересовался, не желают ли они заказать какую-нибудь любимую композицию.

— Ребята, а вы помните группу, которая раньше здесь выступала? — оживился Скип. — «Эм-си-файв»?

Контрабасист нахмурился.

«Эм-си-файв»? Нет, он, например, не помнит. А что они исполняли?

— К примеру, «К черту мандраж!». Знаете эту композицию? — улыбнулся Скип.

Робин смотрела на него и думала: «Господи, как мне тебя не хватало!»