Смерть за кулисами

1

— Меня часто спрашивают, волнуюсь я или нет. — Клэрион Калхаун, звезда новой постановки, расцвела широкой улыбкой. — Поверьте, тот, кому доводилось вживую петь перед миллионом вопящих фанатов на Копакабане, не будет маяться бессонницей перед премьерой в безвестном провинциальном театрике.

Но выражение ее лица говорило о другом. Женщина, стоявшая наготове с гримом, видела, как вместе с улыбкой улетучилась и уверенность, заметила красноречивое подрагивание мышц в уголках рта. Клэрион чувствовала себя не в своей тарелке. Игра на сцене требует навыков, отличных от навыков поп-певицы.

Из-за этой неопытности в театре «Ройял» Клэрион старались опекать. Почти все профессиональные актеры сами накладывали грим. А Клэрион не доверили даже создание простенького образа 30-х годов, грим для которого был технически несложным — губки сердечком да подведенные сурьмой глаза. Недостатка в няньках и прочих желающих помочь у нее не наблюдалось.

— Вы произведете фурор. Вас и так все обожают.

— Вы про моих фанатов? — Клэрион уже оправилась от приступа неуверенности. — Мне сказали, все билеты распроданы.

Костюмерша Дениз открыла новую баночку кольдкрема:

— Дневной макияж снимете сами?

— Давайте вы, а я еще раз пробегусь по диагонали.

Клэрион имела в виду роль, а не свое лицо. Очищающее средство прошлось по нему, выявляя морщинки — тонкие, как линии, в том числе и диагональные. Клэрион уже перевалило за тридцать, ее дни звезды шоу-бизнеса были сочтены. Пришло время выбирать новую стезю. Первым шагом по ней стала роль Салли Боулз в новой постановке «Я — фотоаппарат». Благодаря красующейся на афише фамилии Клэрион постановке был гарантирован перенос на лондонскую сцену в том же году.

— Кожа у вас изумительная, — сказала Дениз.

— Еще бы — я же вбухала в нее целое состояние! Какой тон вы берете — этот? Не хочу быть похожей на апельсин.

— И не будете, можете мне поверить.

— Это что, грим? А почему такой жирный?

— Он на глицериновой основе.

— Вы не думайте, я кое в чем разбираюсь — до того, как заняться музыкой, я училась актерскому мастерству. И поклялась себе, что когда-нибудь обязательно вернусь на сцену.

Дениз, наносившая основу, ничего не ответила. После основы для грима пришла очередь теней и толстой кисточки для пудры.

— Можно взглянуть? — спросила Клэрион.

— Пока рано. Впечатление создают глаза и губы.

Минут через десять Клэрион вручили зеркало.

— О, чудо! Теперь я Салли Боулз. — И она перешла на свой сценический голос: — Как жизнь, Салли? Я ужасно рада тебя видеть!

Беспокойство ощущалось и в зрительном зале. В глубине партера Хедли Шерман водил пальцем по губам, еле удерживаясь от того, чтобы начать грызть ногти. Он с гордостью именовался директором театра, однако попечительский совет отдал Клэрион Калхаун главную роль, даже не подумав посоветоваться с ним, Шерманом. До сих пор при распределении ролей последнее слово всегда оставалось за ним, за что ему не раз оказывали ответные любезности. Все, кроме мегазвезды, которая обходилась с ним, как с мальчишкой-посыльным.

Имя Клэрион гарантировало заполненный зал и овацию, устроенную ее поклонниками, но вердикта критиков Шерман ждал с содроганием. Театр «Ройял» был его любовью и страстью. За двести лет своим присутствием его сцену почтили все выдающиеся актеры — от Макриди до Гилгуда. А от новой актрисы ждали столь сомнительного вклада, как «звездность» в шоу-бизнесе. Да, ей, певице, предстояло сыграть певицу, но эта роль предполагала именно актерскую игру. Клэрион добросовестно заучила свои реплики, и больше хвалить ее было не за что. На репетициях сразу же стало ясно, что убедительно произносить их Клэрион не в состоянии. Шерман надеялся лишь на то, что ей удастся ослепить критиков блеском своей персоны и былых заслуг.

Свет погас, гул возбужденных голосов сменился сипловатыми звуками старой мелодии с заезженной граммофонной пластинки, воскрешавшими атмосферу Берлина 30-х годов. Поднялся занавес, открывая взглядам дешевый шик пансиона фрейлейн Шнайдер: кафельную печку, кровать, наполовину скрытую за занавеской, диван и кресла. Луч единственного прожектора высветил фигуру писателя Кристофера Ишервуда, привлекая внимание к монологу, задававшему тон всей постановке. Престон Барнс, игравший Ишервуда, учился своему ремеслу в Стратфорде. А вдруг ему удастся сгладить впечатление от фальшивых интонаций Клэрион?

Первые минуты прошли как нельзя лучше. Монолог Престона был исполнен безупречно. Но Шерман не мог не заметить, что все в зале ждут только одного — появления звезды.

И звезда явилась. Под гром аплодисментов.

Клэрион следовало отдать должное: она уверенно двигалась на сцене. Обладала фигурой, походкой, сексуальностью певицы из ночного клуба — словом, выглядела как настоящая Салли Боулз. Пока не открыла рот.

Шерман съехал с сиденья. Ничего хуже и представить нельзя…

Клэрион на сцене скорчила гримасу. Ее рот широко раскрылся, на щеках обозначились морщины, лоб пошел складками.

Шерман принял прежнюю позу: сценарий вовсе не заставлял Клэрион так гримасничать. Салли Боулз полагалось царить и повелевать, быть своей в ночных клубах города, блистать и ошеломлять. А Клэрион посматривала за кулисы так, словно просила о помощи, таращила глаза и тяжело дышала.

Престон Барнс подал реплику, на которую Клэрион должна была ответить. Ответа не последовало. За кулисами кто-то взял на себя роль суфлера, но на Клэрион словно нашел столбняк.

Внезапно она схватилась руками за лицо, впилась ногтями в щеки, чего никак не следовало делать по сюжету ее героине. Никакими ухищрениями других актеров сцену было уже не спасти.

Клэрион завизжала.

Это была не игра на публику, а пронзительный, душераздирающий, жуткий визг, который разнесся по всему театру.

К счастью, кому-то хватило ума дать занавес.

К тому времени, как Шерман примчался за кулисы, Клэрион уже увели в ее гримерную. Она рыдала от боли, ее голос приглушало полотенце, которое она судорожно прижимала к лицу.

Врач «скорой помощи» из больницы Святого Иоанна обернулся к Шерману:

— Ее надо в больницу.

Директор выяснил, готова ли дублерша, и узнал, что она сможет выйти на сцену через пять минут. Об этом объявили в зале, и после краткого перерыва спектакль продолжился.

Дениз, как могла, утешала звезду на заднем сиденье «ягуара», который Шерман во весь опор гнал к больнице. Не отрывая полотенца от лица, Клэрион почти вбежала в здание.

Вскоре врач пригласил зайти Шермана и Дениз.

— По-видимому, произошел контакт с неким раздражающим веществом, от которого у нее воспалилась кожа. Вы не знаете, она не пользовалась никакой новой косметикой?

Дениз покраснела:

— Грим накладывала не она, а я.

— С кожей заранее не угадаешь, — вмешался Шерман. — Кому-то косметика подходит, у кого-то вызывает реакцию.

— Нет, это не аллергия, — покачал головой врач. — По нашим первым предположениям, это ожоги кислотой.

— Кислотой? — ужаснулся Шерман. — Театральный грим не содержит кислот.

— Я сообщу вам о результатах обследования, — пообещал врач. — Возможно, пациентку придется перевезти во Френчи, в ожоговый центр.

— Ничего не понимаю. Это же бессмыслица.

— Поиски смысла — не наше дело, — отозвался врач. — Нам требуется только выявить причину ожогов.

На следующее утро таблоиды вышли с заголовками типа «Агония на сцене», красовавшимися на первых полосах. Театр осадили журналисты, убитые горем поклонники и владельцы билетов, требовавшие возврата денег. В своем кабинете наверху Хедли Шерман проводил экстренное совещание с Фрэнсисом Мелмотом, седовласым председателем совета попечителей. Мелмот взирал на директора с высоты своих шести футов и восьми дюймов.

— Кожа сильно пострадала, — объяснял Шерман. — Увы, ущерб может оказаться необратимым.

— Хедли, это же кошмар, — отозвался Мелмот. — Как такое могло случиться?

— Очевидное объяснение — реакция кожи на грим. Жжение ощущалось повсюду, где он был наложен. Частично грим остался на полотенце, состав сейчас выясняют.

— Вы, конечно, уже беседовали с гримером?

— С Дениз Пирсолл.

— Она ведь, кажется, костюмер?

— Да, но ей был поручен и грим. Она в состоянии полного шока. Клэрион она красила своим гримом, точно таким же, каким пользуются все актеры.

— А упаковки были новыми?

— Ну разумеется.

— Значит, испорченной могла оказаться вся партия грима? И во всем виноват производитель? — Мелмот прежде всего стремился возложить вину на кого-нибудь постороннего.

— Верится с трудом. В больнице сказали, что это кислотные ожоги. Кислота в производстве грима не применяется.

— Если гримершу признают виновной, это меня не удивит, — заявил Мелмот.

Оборот, который принял разговор, не обрадовал Шермана.

— Я не говорил, что во всем виновата Дениз. Она давно работает в театре и пользуется доверием.

— Но кто-то же должен ответить за случившееся. Хедли, еще неизвестно, чем все это обернется для нас. Возможно, нам предъявят иск на кругленькую сумму. Или на непомерно большую сумму — если выяснится, что лицо Клэрион обезображено навсегда.

Предчувствуя, что на этот раз несправедливо обвинят его самого, Шерман изумился силе собственного гнева:

— Хочу напомнить совету, что меня принудили ангажировать эту чертову знаменитость. Актриса из нее никакая.

Мелмот предпочел пропустить его вспышку мимо ушей.

— Клэрион ни на что не жаловалась до начала спектакля?

— Нет, первые тревожные признаки мы заметили уже на сцене, минут через двадцать после того, как ей наложили грим. Ума не приложу, почему реакция проявилась с такой задержкой.

— Вы уже конфисковали этот злополучный грим?

Шерман с досадой шлепнул себя ладонью по лбу.

— А ведь верно! Мы сейчас же конфискуем весь грим, которым пользовались вчера вечером, и запрем его в сейф.

Зазвонил телефон, Шерман порывисто схватил трубку. Администратор сообщила:

— Внизу ждет полиция, сэр.

— Полиция?.. Только ее нам здесь не хватало.

Спокойным, доброжелательным тоном Хедли Шерман известил полицейских о том, что в их присутствии нет необходимости.

Старший из двух полицейских в форме, сержант с начальственными манерами как минимум старшего инспектора, заявил:

— Это не вам решать, сэр. Мы на вас не работаем.

— Понимаю, но это мой театр. Я здесь директор.

Сержант повернулся к своей спутнице:

— Видите, он здесь директор. Значит, мы попали по адресу. — Слова были приправлены изрядной долей сарказма.

Шерман с нажимом повторил:

— В вашем присутствии нет необходимости. Я крайне занятой человек.

— В таком случае разрешите представить вам констебля Рид. Рид умеет быстро вести записи, так что она будет кстати.

Молодая женщина-полицейский взглянула на Шермана и подмигнула, словно предлагая ему сделать для нее исключение.

— А я сержант Докинз, — неумолимо продолжал ее спутник. — Мы здесь в связи со вчерашним инцидентом в вашем театре.

— Инцидентом? — По мнению Шермана, в этом слове отчетливо звучал опасный намек. — Нет, инцидентом я бы случившееся не назвал. Одной из актрис нездоровилось, только и всего, и теперь мы решаем эту проблему своими силами.

— Решаете?

— Разумеется. Это моя работа.

— А мы расследуем. Это наша работа.

Шерману показалось, что он участвует в каком-то спектакле театра абсурда.

— Кто вас прислал?

— Нам сообщают обо всех случаях серьезных травм и других повреждений необъяснимого характера, с которыми пациенты поступают в отделение травматологии и экстренной помощи. Вы видели, что произошло вчера вечером?

— Во время премьер я всегда нахожусь в зрительном зале.

Констебль Рид вела записи — и вправду с невероятной быстротой.

— Незачем все это записывать.

— Вы свидетель, — объяснила она.

— Но в том, что случилось, нет никакого криминала. Послушайте, все мы чрезвычайно обеспокоены вчерашними событиями, и я намерен тщательно расследовать их обстоятельства.

— Вот и мы тоже, — подхватил Докинз. — Как и пресса, судя по всему. Видели, сколько газетчиков толпится внизу?

— Естественно, неожиданно закончившийся спектакль с участием такой знаменитости, как мисс Калхаун, вызывает интерес общественности. Но никаких законов никто не нарушал.

— А вот этого мы не знаем — верно? Или нет? — Сержант выразительно вскинул брови. — Сейчас она в больнице с ожогами…

— Знаю, — перебил Шерман. — Я сам отвез ее туда.

— Когда вы заметили, что с мисс Калхаун что-то стряслось?

— Когда она пропустила свою реплику и завизжала.

— Вы видели ее до спектакля?

— Я — нет. Но те, кто ее видел, утверждают, что она была в прекрасном настроении.

— Она гримировалась сама?

— Нет. У нее нет опыта работы в театре, поэтому мы приставили к ней костюмера, который и занимался гримом.

— Я знаю, кто такие костюмеры, — возразил Докинз. — Я не первый раз в театре, поэтому знаю, что к гриму костюмеры не имеют никакого отношения.

— Этого костюмера специально попросили помочь Клэрион загримироваться.

— Когда был наложен грим?

— Незадолго до того, как подняли занавес.

— Полагаю, у этого костюмера есть фамилия?

— Я предпочел бы не называть ее. Вину я ни на кого не возлагаю.

— Вину? — прицепился к слову Докинз.

— Повторяю: я никого не виню.

— А фамилия нам все-таки понадобится.

— Запамятовал.

— Что-то не верится. — Докинз улыбнулся. — Может, с виду мы и тугодумы, но установить личность костюмера сумеем.

Шерман со вздохом сдался:

— Дениз Пирсолл.

— Можно побеседовать с мисс Дениз Пирсолл?

— Сейчас? — Шерман потянулся к телефону. От борьбы он окончательно отказался.

Докинз остановил его, подняв палец:

— Нет, попозже, когда мы закончим разговор с вами. Клэрион Калхаун прославилась как певица, а не актриса. Как остальные актеры отнеслись к совместной работе с поп-звездой?

— Никаких обид я не заметил.

— Хотите сказать, ни у кого не было никаких причин недолюбливать ее?

Этот вопрос открывал путь на опасную территорию.

— На что вы намекаете? Что ей навредили нарочно? Это было бы возмутительно. Здесь театр. Мы работаем как одна команда, создаем постановки высшего качества, мы слишком заняты, чтобы ссориться и враждовать по мелочам. Что бы ни произошло вчера вечером, причиной этому стала случайность.

— Откуда вы знаете? — спросил Докинз.

— Да просто никто в этом театре не унизился бы до бессмысленной мести того рода, на который вы намекаете, и я настоятельно прошу: больше об этом ни слова. Если хоть что-нибудь пронюхает пресса, мы не оберемся неприятностей.

— Газетчики сметливы, мистер Шерман. Стоит им только напасть на след, как они поднимут вой. Пока мы тут беседуем, они, должно быть, уже строчат статьи для завтрашних газет.

— В таком случае их выводы ошибочны.

— Вот поэтому мы и должны выяснить, что произошло.

Полицейские встретились с Дениз Пирсолл в кафе на углу театрального квартала. Даже в этой умиротворяющей обстановке Дениз была слишком взвинчена, чтобы прикоснуться к своему кофе. Зрачки карих глаз этой рыжеволосой симпатичной женщины лет сорока с небольшим расширились от страха. Или угрызений совести. Она в ужасе уставилась на констебля Рид с ручкой наготове, потом перевела взгляд на Докинза.

И первым делом выпалила:

— Мы с вами, случайно, не знакомы?

— Насколько мне помнится, нет, но утверждать не стану, — свойственным ему напыщенным тоном отозвался сержант. — А вам уже случалось видеть меня? Это вполне вероятно. Меня часто можно встретить на улицах Бата. Так вы расскажете нам о том, что случилось в театре вчера вечером?

— Я работаю в театре шесть лет, но такой ужас видела впервые, — призналась Дениз, от волнения пощипывая себя за шею. — И винить в этом некого, кроме меня. Почти все актеры гримируются сами, но Клэрион раньше не работала в театре. Ей дали главную роль, ей требовалась помощь, и меня просили оказать ее.

— Кто?

— Мистер Мелмот, председатель попечительского совета.

— Каким гримом вы пользуетесь — обычным жирным?

— Нет, в современном театре гримерные краски редкость — слишком уж они тяжелые и жирные. Только основа под грим, румяна и губная помада, подводка для глаз и губ — все профессиональные марки. Они не должны вызывать реакцию.

— Не должны, не могли или не сумели бы… — пробормотал Докинз, словно разговаривал сам с собой.

Дениз чуть не плакала.

— Ну, если у актера угри, от грима они могут воспалиться. Но у Клэрион кожа лица была здоровой.

Констебль Рид оторвалась от своих записей:

— Встречаются и люди с чувствительной кожей.

— Да, с аллергией, — подхватила Дениз, — но неужели она не предупредила бы меня? — Неуверенность затуманила ее лицо. — И потом, в воскресенье у нас была генеральная репетиция, и Клэрион перенесла ее прекрасно.

— В полной боевой раскраске?

— Как раз это и удивительно! Будь у нее реакция, она проявилась бы еще на репетиции.

— Или вчера вечером вы гримировали ее другими средствами?

— Нет, теми же самыми. Все тюбики и баночки были только что вскрыты, но тех же марок, что и во время репетиции. — Она вдруг обмякла и всхлипнула. — Господи, как это все ужасно!

В тот же день известие об ущербе, нанесенном лицу Клэрион, дошло до начальника уголовной полиции Бата детектива-суперинтендента Питера Даймонда, давно привычного к драмам, но отнюдь не театрального свойства.

— Может, не будем опережать события, мэм? — сказал он заместителю начальника управления полиции Джорджине Дэллимор. — А если это все-таки случайность?

— У нас есть основания для подозрений, — заверила Джорджина. — Полномасштабное расследование я пока не предлагаю, но мы должны быть готовы к решительным действиям. Если это на самом деле преступление, то совершено оно с особой жестокостью. Несчастная может остаться обезображенной на всю жизнь. Репортеры бульварных изданий роют землю. Если преступление действительно имело место, мы должны узнать об этом раньше газет.

Опять цейтнот, подумал Даймонд. Но когда-нибудь она все-таки разрешит мне вести дело обстоятельно, без спешки? Когда рак на горе свистнет.

Он по-прежнему не понимал причин заинтересованности Джорджины в этом деле.

— А что говорит сама Клэрион? — осведомился Даймонд.

— Наотрез отказывается от интервью и встреч. По официальной версии, пока она не в состоянии принимать посетителей. Ее юристы привлекли к охране больничной палаты частную фирму.

— Значит, адвокаты уже за работой?

— На такие инциденты у них чутье, как у акул. Если выяснится, что можно возложить ответственность на театр, ему предъявят многомиллионный иск.

— Театр не может позволить себе выплачивать миллионы. У них есть страховка?

— Надеюсь, иначе Бат может вообще лишиться театра.

Даже Даймонд считал, что этого лучше не допускать. Без театра город определенно многое потеряет.

Джорджина продолжала, словно прочитав его мысли:

— Я не могу не принимать эту потерю близко к сердцу: в этом году я записалась в БЛОГ.

— Вот как? — известие не впечатлило Даймонда. — Ну, если уж теперь принято выставлять личную жизнь на всеобщее обозрение в Интернете, будет лучше, если это сделаете вы, а не я.

— Ведение блогов тут ни при чем, — объяснила Джорджина. — Речь о пении. И «Батской легкой оперной группе». Вы же знаете, я и раньше пела в хоре. И всегда мечтала о партии в мюзикле «Суини Тодд», который они ставят ежегодно. В сентябре БЛОГ на неделю арендует здание театра «Ройял».

А вот и они — скрытые мотивы. Любительская труппа БЛОГ ни в коем случае не должна лишиться своей законной недели на профессиональной сцене.

Джорджина продолжала:

— Если наш любимый старый театр закроется, мы все будем безутешны. Надеюсь, вы сумеете разобраться в этой путанице.

— Я, мэм?

— Предупреждаю: будет нелегко.

Это Даймонд и сам видел.

— Всем придется быть начеку.

— Сегодня полицейским удалось провести несколько допросов.

— Уже кое-что. Каким полицейским?

— Сержанту Докинзу.

Даймонд скривился так, словно ему в лицо ударил арктический шквал.

— Докинзу?..

— А чем он плох?

— Вы долго с ним общались? Пяти минут хватило бы за глаза. Кстати, если он все-таки добьется перевода в уголовный отдел, это будет кошмар.

— Общение с ним не оставило у меня никаких впечатлений, кроме приятных. По-моему, Докинз — воспитанный и образованный человек.

По мнению Джорджины, в полиции преобладали не просто невоспитанные, а прямо-таки неотесанные мужланы, и первым в списке значился Даймонд.

— Закроем тему Докинза: теперь это ваше дело.

— Я бы воздержался. Театральная братия — это не мое.

Жалко и беззубо, упрекнул себя он. Нельзя допустить, чтобы это расследование взвалили на него. Работа в театре — худший из его кошмаров. Но с возражениями он опоздал.

— Они настроены крайне дружелюбно, — заявила Джорджина.

— Это хорошо. Поручу дело кому-нибудь.

— Нет, — однозначное, категорическое отрицание. — Я хочу, чтобы им занялись вы, Питер.

Он сменил курс:

— Тогда сейчас поговорю с экспертами.

Джорджина неодобрительно поцокала языком.

— Нет, действовать так прямолинейно мы не станем. Анализ грима уже сделали в лаборатории больницы. Убежав со сцены, Клэрион прижала к лицу полотенце, на котором остались мазки жирной краски. В больнице хотели узнать, не было ли в нем вредоносных веществ, чтобы правильно подобрать лечение.

— Странно… — несмотря на предчувствия, разговор начинал затягивать Даймонда. — Если все дело в гриме, почему же она ничего не почувствовала, пока его накладывали? Если бы в нем содержалась кислота, вопли начались бы еще до выхода на сцену.

— Да, непонятно, — поддержала Джорджина.

— По-моему, это больше похоже на аллергическую реакцию.

— Если так, мы сможем вздохнуть свободно. Надеюсь, вы правы, Питер. Но неужели проявления кожной реакции бывают настолько острыми? Разве аллергия похожа на ожоги?

В жизни Даймонда случались обеденные перерывы, когда он спешил удрать из здания полиции на Мэнверс-стрит. В Бате хватало пабов под стать любому его настроению, и сегодня Даймонд остановил выбор на «Голове Гаррика» по соседству с театром «Ройял». Пара кружек пива, пропущенных в компании с рабочими сцены, — удобный способ проверить то, что он услышал от Джорджины. Своих подчиненных в подробности дела он пока не посвящал.

Изначально, в 1720 году, здание нынешнего паба служило домом церемониймейстеру Бо Нэшу, благодаря которому город стал фешенебельным. А когда в 1805 году по соседству возвели театр, в особняке Нэша открыли питейное заведение.

Даймонд заказал пинту британского красного и унес ее в угол, на диван под окном. Панели темного дерева, дощатый пол, неизменный камин вполне соответствовали ожиданиям Даймонда. Кто-то забыл на диване свежий номер «Дейли телеграф», и он прочел о «недомогании» звезды постановки «Я — фотоаппарат».

Иллюзии и спецэффекты — испытанный театральный арсенал, поэтому Даймонд настороженно относился ко всему, что происходило на сцене перед зрителями, пусть и не по сценарию. Другим предметом его размышлений было возможное мошенничество. Судя по всему, поп-певица Клэрион пребывала в поисках альтернативного вида деятельности. Неужели она рассчитывала сделать на театральной сцене блестящую карьеру? Кое-кто всерьез опасался, что она предъявит театру иск на чудовищную сумму. Способна ли она причинить себе вред ради многомиллионной компенсации?

Поблизости разворачивался любопытный разговор. Даймонд прислушался. Посетитель у стойки беседовал с барменшей:

— Она была безутешна — это же ясно как день.

— Ну, не знаю… — отозвалась барменша.

— По-моему, душераздирающая история, — продолжал мужчина. — Вот она на сцене, красавец в ложе поначалу вроде бы не сводит с нее глаз, а потом даже не замечает, и в отчаянии… Знаете, через какую дверь она выходила?

— Как-то не интересовалась. Мне все равно.

— И никогда не чувствовали в баре аромат жасмина?

Девушка рассмеялась.

— У нас здесь чего только не нанюхаешься!

Любопытство одержало верх над Даймондом.

— Простите, я невольно услышал, о чем вы говорите. Эта женщина, о которой речь… кто она?

— Серая дама, — ответил мужчина и ослепил Даймонда улыбкой. — Наше театральное привидение.

— А-а-а… — Потусторонние видения Даймонда не интересовали.

— Не верите? Зря, — продолжал незнакомец. — Она действительно существует. В 1812 году она перекинула веревку через дверь вот здесь, в «Голове Гаррика», и повесилась.

— И вернулась в театр привидением?

— Вы ведь по возрасту должны были застать в живых Анну Нигл? Эта актриса, награжденная орденом Британской империи, однажды в семидесятых годах увидела Серую даму в верхней ложе справа от сцены. Можете себе вообразить?

— Ну, она же смогла.

Барменша прыснула.

— Как знаете, — обиженно отозвался незнакомец.

— А я думал, вы обсуждаете Клэрион Калхаун, — заметил Даймонд.

— Бедняжку Клэрион? Неловко об этом говорить, но тут как раз тот случай, когда несчастье помогло. На репетициях она выглядела жалко.

— Тайтус, это некрасиво, — вмешалась барменша.

Тайтус пропустил ее слова мимо ушей, глядя на Даймонда.

— А вы, значит, поклонник?

Даймонд давно натренировался не выдавать ровным счетом никаких сведений о себе.

— Просто прочел о Клэрион вон в той газете.

— Я и вправду зря разболтался. Никто не желал ей зла. Я Тайтус О’Дрисколл, драматург.

— Питер Даймонд. Драматург? Что это?

— Консультант по теории и практике написания пьес. — Тайтус О’Дрисколл сделал паузу, чтобы собеседник успел переварить услышанное и сообщил что-нибудь о себе, но Даймонд молчал. — А у вас есть связи в театральной среде, Питер?

По всем приметам собеседник Питера был геем и пытался выяснить, не единомышленник ли перед ним. За то, что Тайтус перешел на свойское обращение по имени, Даймонд мог винить только себя.

— Просто зашел выпить. Вы вчера были на премьере?

Тайтус пренебрежительно фыркнул.

— Заглянул на генеральную репетицию и понял, что лучше скоротаю время здесь, в пабе. Вы, случайно, не из газеты?

— Боже упаси.

— Сегодня с самого утра в театре паника. Уже приезжала полиция. Наш директор Хедли Шерман места себе не находит.

— Почему? Чувствует за собой вину?

— Наоборот! Он видеть не желал Клэрион на своей сцене, но совет попечителей вынудил его согласиться.

— Теперь, наверное, горько жалеют об этом.

— Еще бы! Билетные кассы осадили жаждущие вернуть билеты.

— Но ведь спектакли никто не отменял, так?

— Да, они будут идти с дублершей Гизеллой в главной роли. Как актриса, она гораздо выше Клэрион, но это никого не волнует.

— И что же, подробности не известны?

— Если хотите знать мое мнение, — Тайтус понизил голос, — все это выглядит подозрительно. Сыграть роль Клэрион была не в состоянии и знала это, а теперь о сцене не может быть и речи, зато судебное преследование вполне вероятно.

— Не представляю, как можно повредить кожу на сцене. Разве что с помощью грима…

Тайтус оживился:

— А вы разбираетесь в гриме, Питер?

— Нисколько, — заверил Даймонд. Гомофобом он не был, но не желал возбуждать напрасные надежды. — Просто высказал предположение, вот и все.

— И вполне могли попасть в точку, если с основой для грима был смешан, к примеру, молотый красный перец.

— Откуда у Клэрион в гриме взялся красный перец? — удивилась барменша.

— Его подсыпали с умыслом. Ей нужен был хоть какой-нибудь предлог, чтобы не участвовать в спектакле, и она подмешала перец сама. К несчастью для нее, из-за реакции ингредиентов грима возникли сильные ожоги.

— Если Клэрион сама причинила себе вред, вряд ли она подаст в суд на театр, — возразил Даймонд.

Барменша рассмеялась:

— Вот видите, Тайтус! Вы сами себе противоречите.

Разделять ее торжество Даймонд не стал: он решил, что Тайтус может оказаться полезным союзником.

— Мы просто развиваем теории. Предположение Тайтуса выглядит правдоподобно.

— Еще бы! — с готовностью подхватил Тайтус. — Питер, не хотите вместе со мной поохотиться на привидение?

— Вы имеете в виду — в театре? — Идея собеседника вызвала у него инстинктивное сопротивление: о себе напомнило давнее прошлое, глубоко укоренившаяся неприязнь к подобным местам. Но как профессионал Даймонд понимал, что упускать такой шанс не стоит. — Ладно, Тайтус, давайте.

Тайтус повел своего спутника в здание театра. Из фойе он направился прямиком к входу в коридоры, которые вели к зрительному залу.

Нажав несколько кнопок на кодовом замке, Тайтус распахнул дверь.

— Для начала я покажу вам коридор, где ее часто видели.

С мучительной неловкостью Даймонд последовал за ним. Магия театра всегда ускользала от него. Его мать любила развлекать подруг рассказом о том, как на отдыхе в Лландидно повела детей в театр и как маленький Питер закатил скандал, даже не дождавшись, когда откроют занавес. Он сбежал из театра, и уговорить его вернуться никому так и не удалось. Спустя несколько лет, в средней школе, его выпороли за побег с «Юлия Цезаря». Даймонд убеждал себя, что в жизни и без того хватает драм и что ради подобных впечатлений вовсе незачем ходить в театр. Но в глубине души он знал: у этой неприязни есть и другая причина.

В коридоре с низкими потолками Тайтус понизил голос:

— Дверь справа от вас ведет в театральный бар. Давайте посмотрим, открыто или нет.

— Неплохая мысль, — кивнул Даймонд.

— Я про дверь. В такую рань пить не стоит.

Они вошли, Тайтус заговорил с интонацией профессионального гида:

— Перенесемся в июнь 1981 года. Постановка по пьесе Олби «Кто боится Вирджинии Вулф?». В антракте зрители толпой идут сюда. Вдруг какая-то женщина указывает вон на ту стену за вашей спиной и спрашивает, что случилось с обоями. Стена дрожит и мерцает, словно ее заволокло знойным маревом.

Жаркий летний вечер, мысленно рассуждал Даймонд. А в тесный бар набилась целая толпа.

— Вдруг по бару проносится ледяной вихрь. Все разом оборачиваются, чувствуя, что мимо них к двери пролетело нечто, явившееся из иного мира. И оставило отчетливый запах жасминовых духов.

— Серая дама? — подыграл ему Даймонд. — Вы тоже здесь были?

Тайтус пригладил волосы.

— В то время я был еще слишком мал. А теперь я покажу вам ложу, в которой Серую даму видела Анна.

Покинув бар, они пересекли коридор в направлении яруса лож. Изгибавшийся подковой ярус утопал в полумраке. Малиновая, золотая и кремовая отделка была едва различима, шелковые панели, позолота на резном дереве и хрустальная люстра создавали атмосферу старины, интерьер, который, в сущности, почти не изменился с тех пор, как во времена Георга III на эту сцену впервые вышли актеры. Театр «Ройял» мог показаться самым живописным в королевстве кому угодно, только не Даймонду. Он думал лишь об одном: как бы побыстрее выбраться отсюда.

— Занавес — дар вдовы Чарли Чаплина, Уны, — рассказывал Тайтус. — Чаплин любил этот театр. Если присмотритесь, увидите на уголках его инициалы, вышитые золотой нитью.

Даймонд пробормотал что-то любезное, но заставить себя взглянуть на занавес не смог.

Тайтус подозвал его к ограждению яруса, убеждая осмотреться как следует. При таком освещении и в отсутствии зрителей клаустрофобия Даймонда разыгралась сильнее, чем помнилось ему по последнему состоявшемуся походу в театр, когда он нашел в себе силы сводить Палому Кин на постановку «Инспектор пришел».

Даймонд пересилил себя, поднял голову и взглянул на ложу верхнего яруса, где якобы появлялась Серая дама.

— Кое-кто считает, что при жизни она была не актрисой, а зрительницей, которая вечер за вечером приходила в одну и ту же ложу, чтобы увидеть на сцене своего возлюбленного, актера, — сообщил Тайтус. — Знаете, здесь каждая ложа названа в память тех, кто пожертвовал средства на нужды театра. Ложа Серой дамы носит имя балетомана Арнольда Гаскелла. А ложа напротив — имя Агаты Кристи.

— Вы правда видели Серую даму?

— Я чувствовал ее присутствие и аромат жасмина — даже сосчитать не могу сколько раз.

Покинув зал, Даймонд испытал ни с чем не сравнимое облегчение. В конце коридора, ведущего к гардеробу, Тайтус снова набрал код на замке, открыл дверь с табличкой «Служебный вход» и направился вниз по незастланным ковром ступеням лестницы.

— Известно, что Серая дама любит припугнуть актеров в гримерной номер восемь. — Его голос гулко разносился по лестничным маршам.

— Невероятно, — отозвался Даймонд, который чувствовал себя увереннее с тех пор, как они покинули зал. Ему следовало сосредоточиться: приближался этап экскурсии, в ходе которого он мог увидеть помещение, где Клэрион гримировалась перед спектаклем.

Здесь, за кулисами, стало ясно, что Тайтус не просиживает целыми днями за столом в своем кабинете. Театр он знал отменно.

— Нам повезло: здесь одиннадцать гримерных на трех этажах, большинство настолько просторны, что вмещают нескольких актеров, — объяснял он.

— Какую из гримерных занимала Клэрион?

— Первую, с отдельной душевой и туалетом. — Тайтус открыл дверь.

Просторная, с огромным гримировальным столом и зеркалом в резной позолоченной раме, эта гримерная удовлетворила бы запросам даже самых взыскательных актеров: люстра, шезлонг, вазы с цветами, вид на лужайку перед Бофорд-сквер…

Даймонд прошелся по комнате и наклонился над столом.

— Что вы делаете? — удивился Тайтус.

— Проверяю, не осталось ли здесь следов грима.

— Вряд ли. — Тайтус протянул руку к столу, желая показать, что на нем нет ни пылинки.

Даймонд удержал его за запястье.

— Не вздумайте. Возможно, это место преступления. Только ваших отпечатков нам тут не хватало. — И он сразу же пожалел, что заговорил как полицейский.

— Мне бы и в голову не пришло, — отозвался Тайтус и добавил: — Ох и цепкий вы, Питер. Сильные руки.

Даймонд не стал тратить время на размышления, как выглядит его поступок.

— Эту гримерную надо запереть.

— Как возможное место преступления? — не скрывая иронии, уточнил Тайтус. Видимо, он уже догадывался о мотивах человека, которому устроил экскурсию по театру.

Но это уже не имело значения. Даймонд опустился на колени и заглянул под гримировальный стол. Под него вполне могла завалиться салфетка со следами грима. Могла, но не завалилась.

— А теперь вы что ищете? Скрытые улики? — спросил Тайтус.

Даймонд выпрямился.

— Вы ведь уже поняли, что я воспользовался предлогом, чтобы пройти сюда. Вы были так любезны, что предложили показать мне театр, а я не стал отказываться. Простите, что невольно обманул вас.

— Я не в обиде, — откликнулся Тайтус.

Даймонд направился к окну.

— А здесь у вас маленькая трагедия, — он указал на мертвую бабочку на подоконнике. — С крапивницей в главной роли.

Тайтус ахнул, закатил глаза и лишился чувств.

Хедли Шерман позвонил в больницу Френчи и услышал, что все звонки, адресованные Клэрион Калхаун, направляются на номер ее театрального агента, Тильды Бокс.

— Я не журналист, — объяснил Хедли, — а директор театра «Ройял».

— Мы не уполномочены вести переговоры, — сообщили из больницы. — Мисс Бокс лично отвечает на все вопросы.

Слово «лично» ввело Хедли в заблуждение. Очень скоро выяснилось, что в агентстве включен автоответчик: «Состояние мисс Клэрион Калхаун остается без изменений. Мы благодарим ее многочисленных друзей и поклонников за пожелания скорейшего выздоровления и обязательно обновим это сообщение, как только будет новая информация».

— Прикрыли лавочку, — сказал Шерман Фрэнсису Мелмоту.

— Просто не хотят, чтобы к ней в больницу начали рваться орды фанатов.

— Но мы же не фанаты. Мы имеем право знать, что происходит.

— А вы поставьте себя на место Клэрион: первое побуждение любой женщины, внешность которой изменилась в худшую сторону, — скрыться, затаиться. Вы же сами отвозили ее в больницу, Хедли. Скажите, насколько серьезно поражено лицо?

— Я не смог разглядеть — она прижимала к лицу полотенце. Но положение, видимо, серьезное, если ее перевели в Френчи. Один из актеров попытался навестить ее сегодня утром, но охрана его не пропустила.

— На вашем месте я не придавал бы этому значения. Она пытается выиграть время, чтобы обдумать свой следующий шаг.

Это предположение привело Шермана в состояние паники.

— Похоже, нам пора привести в порядок собственные дела. Несколько неосторожных слов — и нам вменят в вину преступную халатность.

Даже Мелмота подвело его хваленое самообладание.

— Вы правы. Проследите, чтобы с представителями прессы не общался никто, кроме пресс-секретаря.

Вернувшись на Мэнверс-стрит, Даймонд решил посвятить в подробности дела инспектора Кита Холлиуэлла и констебля Ингеборг Смит.

— Может, никакого расследования и не понадобится, — подытожил он, — но Джорджина ясно дала понять, что мы должны быть начеку и готовиться к решительным действиям.

— Только потому, что Джорджине втемяшилось блеснуть в «Суини Тодде», — подхватил Холлиуэлл.

— Вы несправедливы, — возразила Ингеборг, — эта история уже попала в газеты. Если выяснится, что имело место преступление, мы окажемся в самой гуще событий…

— Займемся делом, — вмешался Даймонд. — Допустим, произошло преступление. Кто у нас в числе подозреваемых?

— Костюмерша, — выпалил Холлиуэлл.

— Слишком очевидно, — заметила Ингеборг.

— А вы кого предлагаете?

— Дублершу. Гизеллу Уотлинг.

— Логично, — кивнул Даймонд, — она заполучила главную роль. Но каким образом она подпортила Клэрион физиономию?

— Добавила что-то в грим, — предположила Ингеборг.

— А вы, случайно, не играли на сцене? — подозрительно спросил Холлиуэлл.

Ингеборг ответила ему колючим взглядом.

— Нет, зато была театральным критиком. Таким способом журналисты обычно добывают контрамарки.

Даймонд напомнил им, с чего начался разговор:

— В пьесе «Я — фотоаппарат» четыре женские роли. По крайней мере это мы знаем наверняка.

— Насколько я понимаю, у дублерши есть своя гримерная. А если все было вот так? — Ингеборг увлеклась: — Перед началом спектакля, пока актеры гримировались, Гизелла решила попытать счастья и подменила флакон с основой для грима, в итоге кислота сожгла Клэрион все лицо.

— Прежде чем взвалить всю вину на дублершу, давайте еще подумаем, — предложил Даймонд. — Что мы знаем о личной жизни Клэрион?

— Она из тех звезд, за которыми по пятам следуют папарацци. Попробую найти все, что смогу.

— Может, ей решил насолить кто-то из конкурентов-певцов, — высказался Холлиуэлл. — Или чокнутый фанат.

— До начала спектакля соперник или фанат никак не смог бы пробраться за кулисы. Гораздо вероятнее, что виновник — кто-то из своих.

— За кулисами работает целая толпа, — напомнила Ингеборг.

— Вот именно, Инге. И мы должны выяснить, кто был в театре в день премьеры.

— Чувствую, меня ждет работенка, — заметил Холлиуэлл.

Подчиненные Даймонда знали его методы, но на этот раз поспешили с выводами. Он покачал головой.

— Не то чтобы работенка — официальный ход расследованию пока никто не давал. Скорее, сочетание приятного с полезным. Если сегодня вечером вы свободны, предлагаю вам сходить в театр. Вам обоим.

— Мне и ему? — бледнея, уточнила Ингеборг. Кит Холлиуэлл был старше ее как минимум лет на двадцать и вдобавок имел семью. А Ингеборг дорожила своей репутацией.

— А почему бы и нет? — пожал плечами Холлиуэлл.

Она не ответила.

— Мы успеем купить билеты?

— С билетами никаких сложностей не предвидится — слишком уж много возвратов, — отозвался Даймонд. — По возможности выбирайте места в глубине зала. Перед спектаклем проверьте, насколько хорошо охраняется вход за кулисы. Выясните, можно ли попасть туда через служебный вход. Если не сумеете, попробуйте через другой, в коридоре первого яруса лож. Я хочу знать, какие гримерные заняты и где кто находится.

— А если нас остановят? — спросил Холлиуэлл. — Признаваться, что мы из полиции?

— Нас примут за газетчиков, — предположила Ингеборг. — А мы скажем, что нам обещали интервью.

— Ценная мысль, — кивнул Даймонд. — Инге возьмет на себя роль журналиста, а вы, Кит, прихватите с собой фотоаппарат.

— Ничего себе приятный вечер.

— В театре-то? — отозвался Даймонд. — Для инспектора полиции — лучше не придумаешь.