СМИ в Древней Греции

У грека, пожелавшего отправиться из одного полиса в другой, было в зависимости от места, где он находился, и расстояния, которое должен был покрыть, две возможности: путешествие по суше и морское плавание.

Дорожная сеть и средства передвижения

Для путешествия из полиса в полис можно было использовать сеть дорог. Последние, впрочем, часто представляли собой тропки, плохо приспособленные для повозок, и передвигаться по ним было предпочтительнее пешком. Страбон признает бесспорное превосходство римлян над греками в этом отношении:

Нельзя отрицать, что очертания Греции, часть территории которой занимают горы, затрудняют передвижение из пункта в пункт. Дороги, впрочем, редко пересекали горные районы, а когда это происходило, они превращались в тропинки на склонах гор, иногда с вырубленными прямо в скале ступеньками[310]. Но по большей части они обходили горы и пролегали по долинам рек или вдоль морских берегов, следуя хотя и окольными, но во всех отношениях более удобными путями. Этим объясняется тот факт, что еще в IV в. до н.э. путешествие из Афин в Олимпию — на расстояние 324 километров — считалось настоящим походом. Сократу, согласно Ксенофонту, пришлось обнадеживать человека, опасавшегося пускаться в такое предприятие:

На таких дорогах повозкам было трудно разъехаться. Здесь необходимо упомянуть хорошо известный эпизод из греческой мифологии, когда Эдип убивает на перекрестке человека, который, как он слишком поздно узнает, окажется его отцом[312]:

Текст, даже при том, что действие происходит в глубокой древности, отражает реальность, знакомую грекам классического периода, во всяком случае, по части сложностей, связанных с попыткой разойтись на узкой дороге. Об узости дорог говорят и другие античные авторы: еще во II в. н.э. Павсаний, заядлый путешественник, упоминает, что дорога, по которой он шел по холмам, была «вследствие своей узости недоступна для проезда на телегах»[314]. Даже главная дорога, ведшая в Дельфы, становилась, по мере приближения к городу, «более тяжелой даже для пешехода налегке»[315].

Только большие дороги к главным религиозным центрам Греции, вроде Элевсина, поддерживались в порядке и по возможности проходимыми для повозок, поскольку именно на них во время религиозных шествий должны были передвигаться женщины. Элевсин, к примеру, в классическую эпоху был связан с Афинами удобной дорожной сетью. Павсаний пишет, что главную из этих дорог, называемую священной, украшали разные памятники, в основном гробницы или святилища[316]. Другие очень древние дороги вели из Афин в Олимпию и Дельфы. В последний город, ввиду его географического положения, было особенно трудно добраться. В порядке поддерживались и дороги, по которым свозили с гор в город или порты древесину для погрузки на суда, так же, как и любые подъезды к портам.

На лучше всего обустроенных дорогах предусматривались усовершенствования для удобства проезда или разъезда повозок: в земле пролагали колеи глубиной в несколько сантиметров, чтобы сделать менее опасной езду по обнажающимся скалам. Для разъезда повозок устраивали иногда две параллельных дороги или, если дорога была одна, специальные расширения в отдельных местах.

Остановить путешественника могло и то обстоятельство, что дороги далеко не всегда были безопасны, что хорошо засвидетельствовано для архаической эпохи[317]. Тезей, который, согласно Плутарху[318], пешком прошел путь из Трезены в Афины, встретил четырех противников, наводивших страх на путешественников: Перифета, вооруженного палицей, Синида, «сгибателя сосен»[319], Кроммионскую дикую свинью, «опасного и злого зверя, с которым было трудно справиться», и разбойника Скирона[320]. Еще в классическую эпоху о некоторых народах говорили, что они живут грабежом.

Если дороги позволяли, путешественник мог ехать в повозке, но в большинстве случаев, принимая во внимание состояние путей сообщения, передвижение пешком оказывалось предпочтительнее. В целом расстояния были не столь уж большими, и можно было пересечь всю Грецию, от моря до моря, за несколько дней. В путь отправлялись с узелком на плече или в сопровождении одного-двух рабов и вьючных животных, ослов или мулов, для перевозки багажа. Реже греки путешествовали верхом на ослах и мулах, еще реже — в носилках, которые в их глазах были прискорбным свидетельством чванливости: Демосфен многих шокировал, отправившись в таком экипаже из Афин в Пирей. При переходах сложно было найти затененные места или укрыться от солнца. Ввечеру останавливались в чистом поле, просились на ночлег в какой-нибудь дом или харчевню, которая, судя по всему, могла оказаться и весьма низкопробной. Так, Дионис, отправляющийся в преисподнюю, спрашивает Геракла, где ему найти «бардачки, гостиницы — / Там, где клопов поменьше»[321].

Кто же ремонтировал дороги? Каждое государство заботилось о тех из них, что проходили по его территории. Но Греция была разделена на множество маленьких полисов, у которых не было достаточных средств для поддержания дорог в таком состоянии, в каком находились персидские, а позже римские пути сообщения. Постоянные войны между соседними государствами тем более не способствовали созданию сколько-нибудь протяженной дорожной сети. Кроме того, немногочисленные греческие войска могли двигаться по небольшим дорогам или горным тропам. Большую часть груза, особенно личные вещи, несли сопровождавшие воинов рабы, так что армии были в состоянии пройти всюду, а ведь известно, что движущей силой строительства дорог в великих империях была необходимость переброски крупных армий.

Морские пути и суда

Хотя сухопутное сообщение и было интенсивным, греки, несмотря ни на что, предпочитали перемещаться по морю. Очертания берегов, близость островов Эгейского моря, образовывавших почти что мост между Грецией и Малой Азией, делали морские путешествия более легкими.

Важность кораблей подчеркивается с самых первых текстов: именно мощный флот позволил грекам предпринять поход против Трои, и Гомер в подробностях описывает их суда. Это легкие десяти- или двадцатипятивесельные корабли длиной, соответственно, примерно двенадцать или двадцать семь метров. Палуб у них нет, и они настолько легки, что Улисс, только что поспешно отплывший от острова Циклопов, но отброшенный к берегу волнами, поднятыми утесом, который метнул Полифем, направляет корабль обратно в море одним взмахом весла[322]. Они описаны черными, просмоленными, с цветными носами. Ходили на них либо на веслах, либо, если ветер благоприятствовал, под единственным большим парусом.

Постепенно появлялись нововведения. Увеличивались размеры и водоизмещение судов, они становились разнообразнее. Основным изобретением рубежа архаического и классического периодов была триера — корабль с тремя рядами весел, мощный, легкий и быстрый. Когда были задействованы все три яруса весел, триера развивала скорость до семи узлов, что делало ее самым совершенным кораблем классической эпохи.

Триера была прежде всего боевым кораблем, предназначенным для морских сражений, но не только: ее можно было использовать и для переброски войск или коней. Она сопровождала торговые суда, защищая их от врагов и пиратов. Наконец, благодаря скоростным качествам триеры ее использовали для передачи известий и как средство передвижения важных лиц: именно эту роль исполняли «Парал» и «Саламиния», самые быстроходные корабли афинского флота. Однако из-за недостатка места и слишком легкого корпуса триера не годилась для перевозки товаров, которые доставляли на крупных судах с одним парусом, средней вместимостью в двадцать четыре тонны[323], а также на судах меньшего тоннажа.

Крупные военные и торговые корабли предпочитали каботажное плавание: на борту не хватало места для запасов воды и продовольствия, да и команда предпочитала ночлег на земле сну в неуютном трюме. Корабль вытаскивали на берег или, если до того было трудно добраться, бросали на мелком и укрытом от стихии месте каменный якорь. Небольшие же суда, не колеблясь, шли в открытое море, при каждом удобном случае приставая к многочисленным островам Эгейского моря.

Как греческие мореплаватели определяли свое местоположение? Днем приходилось полагаться на береговые ориентиры, направление ветров и собственное чутье; задача упростилась к середине IV в. до н.э., с появлением первого «перипла» (лоции), составленного географом Скилаком. В нем описывались контуры Средиземного моря, очертания берегов, расстояния, названия портов и рек. Ночью ориентировались по звездам. Вдоль берегов существовала световая сигнализация: сначала простейшая, в виде костров, зажигавшихся на прибрежных мысах, затем в виде башен при входе в порт, на вершинах которых горел огонь. В эллинистическую эпоху на острове Фарос — откуда французское phare (маяк)[324] — был сооружен Александрийский маяк, куда более внушительный, чем существовавшие прежде башни, — трехэтажный, высотой 120 метров[325].

Круглогодичная навигация была невозможна: с поздней осени до весны морские перевозки сводились до минимума. В море выходили только суда, перевозившие продукты первой необходимости, и военные корабли: так, Фукидид упоминает о зимних морских переходах во время Пелопоннесской войны[326]. Но то были все-таки чрезвычайные случаи. Основным препятствием мореплаванию в плохую погоду, помимо ветров, была плохая видимость, тогда как компасы и надежные морские карты в то время отсутствовали.

Отправиться в море означало отдаться на волю ветров: если попутного ветра не было, мореплавателям приходилось сидеть на одном месте по многу дней, и даже целые месяцы... Именно противные ветры, мешавшие отплыть под Трою, вынудили Агамемнона принести, по приказу Артемиды, в жертву свою дочь Ифигению. В «Агамемноне» Эсхила хор старейшин Микен, родины царя царей, описывает ожидание на берегах Авлиды:

Если налетает буря, нужно скорее пристать к любому ближайшему берегу[328]. Очевидно, что скорость плавания в большой степени зависела от ветров: она составляла от четырех до шести узлов при попутном ветре до примерно двух узлов при встречном. Время плавания туда и обратно сильно разнилось, но, несмотря ни на что, можно было подсчитать средние цифры: примерно три недели на то, чтобы сходить в Египет или Крым и обратно, две недели на путешествие на Сицилию.

Как же перемещались обычные путешественники? Для коротких маршрутов существовала система челночных перевозок: Эсхин, скажем, упоминает регулярное пассажирское сообщение между Саламином и Пиреем[329]. Платон в «Горгии» тоже говорит о перевозке пассажиров между Афинами и Эгиной в словах, которые заставляют думать о челночной системе, где проезд стоил два обола[330].

Если речь шла о более далеких расстояниях, нужно было нанимать торговые суда: количество путешественников было недостаточным для того, чтобы оправдать строительство и эксплуатацию специализированных пассажирских судов. Отъезжающему, соответственно, приходилось терпеть неприспособленность корабля, отклонения от курса, задержки, иногда испытывать на себе коварство кормчего. Свидетельство последнего — несчастье, приключившееся с Арионом. Знаменитый поэт и музыкант, он хотел вернуться из Италии, где сколотил состояние, в Коринф, город, где он жил постоянно:

Ариона, по легенде, подхватил на спину дельфин, который доставил его к берегам Греции, где кифаред привел в смятение коринфских корабельщиков.

Одной из самых грозных опасностей на море были наводнявшие моря пираты, с которыми удалось покончить только в римскую эпоху, усилиями Помпея и Цезаря. Пиратство хотя и внушало страх, считалось в древности ремеслом среди прочих. Улисс, высадившись на Итаке после двадцати лет войны и скитаний по морям, не хочет, чтобы его сразу узнали, и выдумывает себе другую жизнь, представляясь как раз пиратом[332].

Пираты занимались в основном торговлей рабами, которых они захватывали больше при набегах на прибрежные районы, чем в открытом море, поэтому население, стремясь избежать этого бича, вначале селилось подальше от берегов.

Заходила ли речь о передаче сведений или о переговорах с другим полисом, возникала необходимость в людском посредстве. Обмен письмами производился через одно и то же лицо, которое передавало отправителю первого письма устный или письменный ответ. Кем же были эти лица, гонцами или посланниками? Как первые передавали хранимую ими информацию? Как вторые вели переговоры?

Гонцы

Договоримся различать два типа информаторов: те, кто, не будучи никем уполномочены, распространяют услышанную ими новость или рассказ о событии, при котором присутствовали, и те, кого уполномочил полис или частное лицо, выполняющие эксплицитно порученное им дело.

Естественно, участники того или иного события чаще всего отчитываются о нем в своем городе. Когда Эдип, сын и убийца Лая, царя Фив, еще не подозревая об этом, хочет знать, как тот погиб, он инстинктивно спрашивает, не присутствовал ли при трагедии кто-нибудь, попутчик или гонец, кто мог бы поведать о ней фиванцам[333]. При вооруженном столкновении об исходе сражений обычно сообщает полису стратег или кто-то из его заместителей[334].

Информатор может быть сторонним наблюдателем, лично не участвовавшим в событиях, но знающим о них достаточно, чтобы рассказать в своем городе о новостях другого полиса. Практически всегда, когда затевается что-то важное, на месте оказывается некто, передающий собранную информацию соотечественникам. Когда афиняне во время Пелопоннесской войны решают напасть на Митилену[335] и избирают для этого день, когда все обитатели города выходят за его стены на празднество, то, несмотря на все предосторожности, происходит «утечка»:

Здесь мы имеем дело с анонимом, о котором ничего не сообщается. Многих информаторов, однако, можно отождествить. Так, важным источником сведений были многочисленные купцы, бороздившие моря: например, торговцы, имевшие дело с Десятью тысячами, узнали, что Ксенофонт планирует расквартировать свои войска по берегам Черного моря, и сообщили об этом в свои города[337]. Ликург повествует, что некто Леократ сеял лживые слухи среди сограждан[338], «которые, бывая по своим делам во всех странах, в свою очередь рассказывали о нашем городе то, что они слышали от Леократа»[339]. «Парал» и «Саламиния», уже упомянутые священные корабли, доставлявшие афинских представителей на празднества в Дельфах, Олимпии или Делосе, были одновременно бесценными средствами передачи информации[340].

Помимо этих категорий информаторов существовали люди, передававшие новости в надежде получить мзду: такое часто встречается в трагедиях.

Чтобы получить вознаграждение, нужно было принести хорошую новость или, по крайней мере, такую, которая могла бы удовлетворить заинтересованное лицо. Носители дурных вестей отдавали себе отчет в том, что задача их неблагодарна и риск столкнуться с плохим приемом очень велик. Именно это отражают фаталистические слова стражника из Софокловой «Антигоны», которому поручают сообщить царю, что, вопреки его приказу, Полиник был погребен:

В исключительных случаях принесшего горестные вести ждала смерть. Геродот в V книге «Истории» рассказывает об ужасной участи единственного оставшегося в живых афинского участника кровавой стычки между афинянами и эгинцами. Когда он прибыл в Афины с известием о несчастье, жены погибших кинулись на него и до смерти искололи несчастного застежками одежд[342].

Все такого рода гонцы — «любители», сообщающие важную весть единственный раз в жизни, но наряду со спонтанной информацией существует и другая, организованная и контролируемая, которую распространяют глашатаи и гонцы (angeloi). И те и другие суть просто каналы этой информации. Различие между двумя категориями посланников в греческих текстах не всегда проводится четко: чаще всего, глашатаи — официальные информаторы, уполномоченные государством или общественным органом, что не обязательно для гонцов.

От глашатаев и гонцов ждали, что они повторят слово в слово то, что им поручено сказать, и они явно выучивали послание наизусть. Горе тому, кто осмеливался изменить доверенное ему сообщение: упоминаемые Геродотом послы, решившие говорить по-своему, подверглись суровому осуждению сограждан[343].

Глашатаи во время Гомера играли важную роль и пользовались высоким авторитетом, что в классическую эпоху случалось далеко не всегда. Единственная оставшаяся у них к тому времени законная привилегия — неприкосновенность; с древних пор никто не смел напасть на глашатая, тогда как простой гонец или даже посол не мог чувствовать себя в безопасности.

Не считая этого преимущества, которым пользовались только глашатаи, к официальным вестникам в полисе относились, скорее, плохо: то были второстепенные персонажи, что неудивительно, принимая во внимание роль слова в греческом полисе. Тот, кто мог лишь повторять чужие слова или приказы, не считался причастным главному достижению индивидуума, а именно свободной, искусно построенной речи. Иногда гонцам так мало доверяли, что давали им письменный текст в подкрепление слов. В этом отношении знаменательна приводимая Фукидидом мысль Никия. Последний, завязнув в тяжелом сицилийском походе, хотел связаться с Афинами, но

Чтобы новость дошла вовремя, важно, чтобы гонец передвигался быстро: еще с Гомера этому качеству посланцев, как людских, так и божественных, уделялось особое внимание. Зевс отправляет с вестью «Ириду крылатую»[345], Евмей говорит Телемаху о «быстром» посланце[346] и т.п. В классическую эпоху эта тема становится общим местом, и гонцов часто описывают спешащими[347], поспешно шагающими[348] или бегущими[349]. В «Птицах» Аристофана гонец прибывает настолько запыхавшимся, что не может без запинки спросить, где находится тот, к кому он послан:

Знаменитого марафонского бегуна упоминают Геродот и Лукиан: согласно историку, перед самой Марафонской битвой, в 490 г. до н.э., афинские стратеги послали к лакедемонянам некоего Филиппида[351], чтобы как можно скорее призвать тех на подмогу. Гонец якобы покрыл расстояние от Афин до Спарты, 220 километров, за одни сутки[352]. Эта версия, рассказанная вскоре после описываемых событий, заслуживает наибольшего доверия. Пятью веками позже Лукиан поведал куда более известную в наши дни, но явно выдуманную с начала и до конца историю: Филиппид якобы умер, возвещая афинянам о победе под Марафоном, пробежав перед этим почти сорок три километра, отделяющие Марафон от Афин[353]. Если в рассказе Лукиана достижение не столь значимо — 42,95 км вместо 220, — оно воспринимается ярче как потому, что гонец сообщает важную весть, так и потому, что он умирает с этой вестью на устах. Неудивительно, что в памяти людей осталась именно выдуманная версия, давшая впоследствии название марафонскому бегу.

По самым разным причинам — плохая погода, трудности с транспортом, леность гонца — весть могла запоздать. Поскольку путешествия совершались чаще всего морем, их продолжительность зависела от ветров и климатических условий. Фукидид жалуется, что зимой связь между Афинами и Сицилией практически прерывалась. Иногда такая ненадежность сообщения оказывалась во благо: историограф Пелопоннесской войны рассказывает в третьей книге, что после захвата восставшей Митилены афиняне в Народном собрании решили казнить всех ее обитателей и отправили триеру с соответствующим приказом к своим войскам на Лесбосе[354]. На следующий день они одумались, пересмотрели решение и, сочтя его слишком жестоким, отправили в Митилену другой корабль с отменой прежнего приказа[355]. А priori было мало шансов на то, что вторая триера, отправившаяся днем позже, доберется до места назначения раньше первой. Тем не менее благоприятные погодные условия и необычайная ретивость экипажа сотворили чудо:

Фукидид далее справедливо замечает, что жители Митилены находились на волосок от гибели.

Известие могли и намеренно перехватить лазутчики или выследившие гонца враги. Для защиты от такой формы шпионажа существовали самые разные уловки. Один из наиболее известных способов — применявшаяся спартиатами тайнопись скитала, хорошо описанная Плутархом:

Были и другие хитроумные приспособления, призванные зашифровать послание, но все они — по крайней мере, в классическую эпоху — оставались изолированными случаями. Большинство их приводится Геродотом, часто в контексте того, что некий грек, находясь в руках у персов (или под их наблюдением), хочет передать послание в свой родной полис. Так Гистией, находясь в Сузах, собирался отправить Аристагору, правителю Милета, послание с призывом к ионийским городам восстать против великого царя. Поскольку дороги тщательно охраняли, ему оставалось только прибегнуть к хитрости...

Спартанец Демарат, тоже находившийся в Сузах, намеревался сообщить своим согражданам, что Ксеркс готовит поход против Греции. Он взял табличку для письма, соскоблил с нее воск, вырезал письмо на дереве, потом снова залил написанное воском[359]. Тот же Геродот сообщает о посланиях, вложенных в живот убитого зайца[360] или обернутых вокруг стрелы[361].

Во всех приведенных примерах послание пишут на понятном языке и просто прячут. Только случай со скиталой несколько сложнее, поскольку предполагает договоренность между тем, кто посылает информацию, и тем, кто ее получает. Но в классическую эпоху еще не существует по-настоящему зашифрованных донесений, для которых отправитель и адресат вырабатывают общий код, применяющийся и при написании, и при дешифровке[362]. Только Эней Тактик в IV в. до н.э. приводит два примера зашифрованной информации, но это, возможно, просто вымысел, не имеющий никакого отношения к реальной действительности[363]. В одном случае речь идет о куске дерева, в котором просверлены двадцать четыре дырки, соответствующие по порядку двадцати четырем буквам алфавита. Чтобы написать слово, в дыры, обозначающие нужные буквы, продевается нить[364]. Надо полагать, в таких условиях передать длинное послание трудно... Второе изобретение состоит в том, что кодируются только гласные, каждая из которых заменяется определенным количеством точек, соответствующим ее месту в алфавите: так, альфе соответствует одна точка, эпсилон — две и т.п. Согласные остаются неизменными[365]. Вернемся к проблемам и приключениям, с которыми могли столкнуться гонцы с незашифрованными посланиями. В некоторых случаях — надо признать, редких — письма перехватывают ненамеренно. Плутарх рассказывает на этот счет анекдот, который, благодаря его комичности, стоит привести целиком.

Если информация доходила до места назначения, адресат мог и не поверить ей — например, потому, что не доверял ее источнику. Среди упоминавшихся выше информаторов некоторые заведомо считались более надежными: официальные гонцы, два священных корабля, а также частные лица, если они были известны и пользовались доверием. Напротив, наблюдалась тенденция остерегаться торговцев и неизвестных источников — первых потому, что (ложное) объявление о катастрофе могло вздуть цены на их товары. Что же касается вторых, то им тем более не верили, если они приносили дурную весть, в которую народ отказывался верить. Знаменателен в этом отношении другой текст Плутарха, где речь идет о поражении в Сицилии, весть о котором пришла однажды в Афины.

Случалось, что сведения оказывались ложными, поскольку информатор намеренно лгал. Ложные сообщения, практиковавшиеся в военное время с целью дезинформировать противника, считались вполне законным средством. Кроме того, донесение могло быть многократно искажено: так, некий Леократ, афинский гражданин, впал в смятение после поражения при Херонее. Он собрал все свои деньги и ночью отправился со своей любовницей на корабль, который доставил его на Родос. Оказавшись там, он заявил, что Афины взяты, Пирей осажден, а ему единственному удалось ускользнуть. В мотивах, которыми руководствовался этот персонаж, разобраться сложно: обычно распространять ложные известия человека побуждает личная выгода или намерение кого-то оклеветать. Согласно Лисию, торговцы зерном выдумывали разные несчастья, поскольку это повышало цену на их товар.

Если информацию не сообщает непреднамеренно кто-то третий, будь то частное лицо или общественный институт, получить ее труднее. В отсутствие информаторов на месте или постоянных послов невозможно иногда получить необходимые разъяснения. Такие лакуны в передаче информации иногда весьма чувствительны: во время злополучной экспедиции на Сицилию афинянам было бы необходимо знать, на какую поддержку они смогут рассчитывать на месте. Несмотря на все усилия, соответствующие сведения до них так и не дошли. Уже затеяв экспедицию, они обнаружили, насколько ничтожны силы их сицилийских сторонников[368].

Послы и переговоры

Когда речь заходит не просто о передаче информации, а о том, чтобы вести переговоры, отправляются послы. Они не находятся на службе, и их функции заканчиваются с завершением миссии. Посланникам поручается множество дел, связанных с политической жизнью: предложение и заключение перемирий, мирных договоров, союзов, отправка даров, знаков отличия, всякого рода благодарностей. Иногда им вменяется в обязанность задать один-единственный простой вопрос: например, беотийские послы были отправлены к спартанскому царю Агесилаю, чтобы спросить «об условиях мира»[369]. В военное время послов сопровождал глашатай, который только и пользовался правом неприкосновенности.

Поручения, дававшиеся послам, были, как мы видели, временными и специализированными. Как правило, одно посольство дела не решало: чтобы достичь соглашения, приходилось посылать множество миссий. Постановление Народного собрания определяло, что должны сделать послы, которым предоставлялась полная свобода действий в рамках полученных инструкций. Эсхин, например, сообщает, что когда он вместе с прочими был отправлен послом к Филиппу Македонскому, постановление гласило:

Оратор не упустил случая покритиковать эту неопределенность и двусмысленности, причиной которых она может явиться[371].

Послы отправляются государством и избираются Народным собранием. От них не требуется высокий ранг или имущественный ценз, и только занятие проституцией, долги или общепризнанная безнравственность могут помешать гражданину быть избранным посланником. На деле, однако, выдвинутые в большинстве случаев принадлежат к числу известных политических деятелей[372], а также, по мере возможности, хороших ораторов. Именно по этим соображениям леонтийцы в 427 г. до н.э. послали в Афины Горгия, «который явно превосходил современников красноречием»[373].

Количество посланников менялось в зависимости от миссии; чаще всего встречаются цифры три, пять или десять человек, а в одной афинской надписи упоминаются даже двадцать членов посольства. Только миссии спартанцев, по-видимому, неизменно включали троих, что, впрочем, было наиболее популярным числом и в других полисах еще с гомеровского времени.

После того как постановление народного собрания в общих чертах определяло поручение посольству, его участники были свободны в выборе средств для достижения поставленной цели. Ценнейшими источниками информации на сей счет являются тексты Эсхина и Демосфена о посольствах, отправлявшихся из Афин к Филиппу Македонскому. Послы во время пути обсуждали, что им говорить, порядок выступлений, способ построения аргументации:

Можно было обсуждать и само постановление. Как раз по поводу содержащихся в нем положений и возникали иногда самые большие расхождения:

Эти примеры показывают, что «главы» делегации, как такового, не существовало, во всяком случае, в классическую эпоху. Тем не менее зачастую тот или иной посланник обладал особой аурой, предоставлявшей ему преимущественные права на переговорах. В последующую эпоху руководителя посольства обычно назначали.

Опять-таки в более позднее время посланцы оказались связаны буквой постановления о посылке их миссии: послов хвалили за строгое следование в речах формулировкам этого постановления. В римскую эпоху вошло в обыкновение писать письма, и послы оказались простыми почтальонами, а дипломатия утратила свою специфику.

Прибыв на место, посланники представали перед официальными учреждениями полиса или государства, в которое были направлены: перед Советом и Собранием в Афинах, перед собраниями различных полисов, перед эфорами в Спарте и непосредственно перед монархами или тиранами в недемократических государствах; если же они собирались говорить о проблемах чрезвычайно важных и интересующих эллинов в целом, они могли явиться на Олимпийские празднества, где собирались греки из всех полисов[376]. Послы определяли не только порядок выступлений и аргументацию, но и одежду, которую наденут. Геродот рассказывает о посольстве ионийцев и эолийцев в Спарту. Выступить было поручено фокейскому представителю по имени Пиферм.

Возвратившись домой, послы должны были дать устный отчет о своей миссии — сначала перед Советом, потом перед Народным собранием. Если первый отчет был обычно довольно кратким, во втором излагались все подробности посольства. Выступали по очереди все участники:

Эсхин, когда наступил его черед, тоже произнес пространную речь[379].

Именно второй отчет, если верить Демосфену, а не Эсхину, мог исказить истинное положение вещей. Первый рассказывает о том, что произошло после возвращения посольства. Эсхин вначале достаточно объективно выступил перед Советом, но поставил все с ног на голову перед Народным собранием:

В ответ Демосфен поднялся, хотел взять слово, но Эсхин и Филократ стали кричать и издеваться над ним, а Собрание отказалось его выслушать.

В случае с отчетами послов мы видим ту же реакцию народа, что и на любую другую информацию, но здесь положение усугублялось тем, что рядовые граждане мало что понимали в международных делах.

Несмотря на контроль со стороны Совета и Народно го собрания, посольства не всегда достигали своей цели: они могли возвратиться ни с чем даже после долгих месяцев пребывания в чужой стране. Крайний случай — посольство, отправленное к Филиппу Македонскому после заключения в 346 г. до н.э. Филократова мира между Македонией и Грецией. Посольство, участником которого был Демосфен, должно было принять присягу македонского царя и условиться с ним об установлении мира. Посланцы отправились в путь по суше и добрались до македонской столицы Пеллы только через три недели, хотя обычно это занимало куда меньше времени. Оказавшись на месте, послы еще двадцать семь дней дожидались отсутствовавшего Филиппа, затем, по его возвращении, вместо того, чтобы потребовать от него присяги, сопровождали его в путешествии по Фессалии. Всего посольство отсутствовало больше двух месяцев и вернулось не солоно хлебавши. Его затянутость так и осталась необъяснимой, поскольку участвовавшие в нем Демосфен и Эсхин избегают каких бы то ни было комментариев по этому поводу.

Посольство могло оказаться рискованным предприятием; поскольку дипломатические представители не пользовались иммунитетом, с ними, особенно в военное время, могло случиться все, что угодно. Так, в 430—429 гг. до н.э. афиняне схватили и умертвили шестерых посланников, в том числе троих спартанцев, направлявшихся в Персию[382]. В 396-395 гг. до н.э. спартанский военачальник Фарак захватил и казнил афинское посольство, державшее путь в Персию[383]. Могли послов и посадить под замок на неопределенное время. Не следует, однако, преувеличивать значение этих злоключений: подавляющее большинство посольств завершалось благополучно.