Смотрю на мир глазами волка

Скала Молчания

Хорошо помня, что подвержены скуке исключительно дураки и плебеи, свое нынешнее паскудное состояние я определил, как меланхолию. Звучит значительно благороднее, не ущемляя моего самолюбия.

Постарался разобраться в истоках столь странного спада настроения.

Для активизации мыслительного процесса решил провести данное интеллектуальное исследование в дружеском обществе пятизвездочной «Белой Лошади».

Пить по-черному — в одиночестве — признак деградации, но я легко успокоил себя мыслью, что мое питие всего лишь дегустация лучшего американского виски, направленная не на уход от действительности, а совсем наоборот — попытка проникновения в тайники подсознания, где и формируются человеческие настроения и кризисные состояния. А алкоголь или алкалоиды — тот волшебный «сим-сим», который без особого труда отпирает двери в святая святых этих загадочных тайников.

По крайней мере, это мое глубокое убеждение. Не зря же древние латиняне придумали изречение — ин вино веритас — истина в вине…

После третьей рюмки пришлось признать, что явных причин для меланхолии не обнаруживается. Объективно дела у меня катят в елочку. Фирма моя обросла дочерними предприятиями — кроме ночного стриптиз-клуба «У Мари», бара «Вспомни былое» и собачьего кладбища «Приют для друга» появились двухэтажная гостиница «Кент» на месте бывшего Дома колхозника и сеть распивочных стеклянных павильонов. Все заведения высокорентабельны. Правда, надо смотреть трезво — основной доход фирме все же приносят девочки Цыпы. Но он обладал редчайшим качеством — несмотря на крутые личные доходы, подбородок не задирал, а по-прежнему работал у меня шофером-телохранителем. Искренне восхищаюсь такими людьми без амбициозно-понтовитых завихрений. Но это так, к слову. Лирическое отступление.

Впрочем, нулевое настроение скорее всего объяснялось банально — «капуста» с периодичностью качания маятника вливалась в кассу бесперебойно, а главное — без малейших моих движений. Бизнес налажен от и до. Кайфуй да не смейся, ан нет, скука — меланхолия, то бишь, сковала мою энергичную натуру посильнее узкоизвестного ментовского изобретения — жестко самозатягивающихся стальных браслетов.

Мысли невольно побрели в философию: вопрос вопросов русского человека «что делать?». И даже круче — зачем вообще жить без острых ощущений, превращаясь в паразитирующего рантье?

Какие-то завиральные идеи нагло заползают в голову. Блажь.

Взглянул на настенный медико-астрологический календарь. Может, сегодня просто-напросто магнитные бури свирепствуют, сбивая людей с панталыку? Но нет, космос оказался совершенно не при делах.

«Белая Лошадь» обладала мощным энергетическим зарядом. Захотелось что-нибудь совершить. Не выудив из головы ничего стоящего, решил прошвырнуться по улицам родного Екатеринбурга — авось, что-то и подвернется. Оружие брать не стал. Ощущая под мышкой пистолет, невольно становишься агрессивно-настороженным, а мне хотелось просто спокойно побродить среди толпы, почувствовать себя таким же заурядно-приземленным, как они. Для разнообразия хотя бы.

Апрельское солнышко ласково уничтожало последние опорные пункты холода, стирая с лица земли уже редкие островки почерневшего снега. Жизнерадостно-беззаботное журчание ручейков по краям мостовой напомнили детство, когда я вырезал из сосновой коры крохотные лодочки и отправлял их в далекое романтичное плавание, наивно веря, что все ручейки обязательно впадают в море. Сейчас-то я понимаю, ни один кораблик желанной цели так и не достиг, не вырвавшись даже за пределы города. Реальность обычно жестока — слишком много непредвиденных заторов и катастроф на пути любой мечты.

В диссонанс с радостным ярким днем лица у прохожих были в большинстве своем хмурыми. Ну, тут все ясно — бешеный аллюр инфляции, беспредел и в политике, и в экономике, прогрессирующая безработица благотворно на самочувствии масс, безусловно, не сказываются.

На многих лицах застыла гримаса озлобленной замкнутости. Я даже на секунду усомнился — не в зоне ли вдруг снова очутился? Там у всех заключенных подобные физиономии.

Нет, мне срочно требуется допинг положительных эмоций, а то банальная скука может свободно перерасти в черную депрессию. Стыдно признаться, но, видимо, и мне в какой-то мере не чужды стадные настроения.

Незаметно для самого себя ноги принесли к родной пивнушке «Вспомни былое».

Контингент полуподвального помещения был обычный — представители всех возрастов мужского пола, но с одной, роднящей их, отличительной особенностью — синими от обилия татуировок кистями рук. По ним легко читалась нехитрая биография владельцев. Все-таки как обманчива внешность! Вон за столиком скромно примостился чистый божий одуванчик, которого смело можно приглашать в кино на роль деревенского священника. Но его левая клешня, испещренная наколками причудливых колец и перстней, перечеркивала благообразную наружность, засвечивая истинную натуру — матерого волчары. На пальцах красовались все режимы, начиная с «малолетки» и заканчивая «особым». Венчал эти уголовные премудрости крест в круге, означавший, что рецидивист сидел за разбойные нападения.

А вот беркутом навис над столом здоровенный мужик с жестокой мордой профессионального убийцы. Мой взгляд невольно ощупывал его пиджак в поисках оттопыривающегося пистолета. Пока не увидел руки. Даже разочаровался децал — это оказался обыкновенный баклан, судимый за хулиганку, то бишь.

Я устроился за боковым столиком. Он казался незанятым. Вдруг заметил торчавшую вровень со столешницей седую голову. Словно человек стоял на коленях, молясь одинокой пивной кружке. Заглянув под стол, понял, в чем дело — старик не являлся идолопоклонником, а был безногим калекой на низенькой самодельной каталке. На черном, видавшем виды пиджаке выделялась орденская колодка из цветного оргстекла.

— Тебе же неудобно, земляк, — сказал я, сам удивившись своей чувствительности. — Давай-ка посажу по-человечески.

Подхватив под мышки довольно тяжелое тело, усадил старика на стул. Тот, невнятно пробормотав слова благодарности, вновь уставился странно-пустым взглядом в свою кружку.

Кокетливо виляя увесистым задом, к нам подошла барменша Ксюша.

— Добрый день, Евгений Михайлович! — проворковала она, ставя передо мной пару кружек светлого пива. — Чешское. Ваше любимое.

— Ветерану то же самое организуй, — кивнул я на соседа по столику. — За счет заведения.

Старикан оказался гордым и пытался отказываться, но я решительно сжал его руку, с удовольствием отметив, что она свободна от лагерных печатей.

— Не возражай, земляк. Я по-дружески. Уважая, а не унижая. Пенсии-то, небось, только на вермишель и хватает?

— Это точно! — Старик как-то обмяк и перестал сверкать на меня выцветшими серо-стальными глазами. — Ладно. Можно выпить напоследок.

— Спешишь куда?

— Отбываю.

— Далеко?

— На Кавказ. Северный.

— Дак там же…

— Идет ликвидация бандформирований. Знаю! — Старик помрачнел и приложился к кружке, клацнув о край зубами.

— Встречать-то хоть будут?

— Друг у меня там. Я к нему в Грозный четыре раза ездил. Да и он сюда пару раз. Грецкие орехи привозил… Давлет для меня как сын иль брат младший. В сорок втором жизнь мне спас. Хотя и напрасно…

— Расскажи, земляк. Люблю про войну слушать. Давай-ка наркомовских хлопнем. — Я подозвал Ксюшу. — Организуй нам с товарищем майором водочки. И рыбки соленой.

— Не дослужился, — слабо улыбнулся мой собеседник. — Отставной капитан я… Василий Иванович Седых.

— Вот и давай за знакомство! — Я бодро плеснул из появившегося графинчика прямо в кружки.

На этот раз капитан не протестовал и без лишних слов проглотил «ерша», даже не поморщившись.

— Расскажу, Евгений Михалыч, коли желаешь, — сказал он, не обращая внимания на красную рыбу, нарезанную аппетитными лоснящимися ломтиками. — Был август сорок второго…

Стоял жаркий август 1942-го года. Трава пожухла и шелестела под ногами. Небольшая лощина между лесистых гор стала военным лагерем отступающей части. Всюду поблескивали красные эмалевые звездочки на пилотках. Полк отступал из Карачаево-Черкесской области, полностью оккупированной фашистами, к главному Кавказскому хребту, который должен был стать надежной перемычкой на пути противника к морю.

Недалеко от ручья расположился штаб. Командиры сидели полукругом перед расстеленной прямо на земле крупномасштабной картой.

— Единственный путь отсюда перекрыт альпинистами из дивизии «Эдельвейс», — ткнул пальцем в карту полковник Розов. — Под Марухским перевалом на хребте между ущелий Кизгич и Марухским их десант занял высоту, откуда из шестиствольных минометов простреливает дорогу. Половина посланного для разведки боем взвода осталась там на камнях. Артиллерии у нас нет. Если к завтрашнему дню не вырвемся из капкана, нас попросту растопчут подходящие части «Эдельвейс», имеющие на вооружении даже легкие танки. Наша задача — уничтожить десант, перекрывший путь к главному Кавказскому хребту, и выйти на соединение с основными силами. Высказывайте соображения, товарищи. Можно не вставая.

— Разрешите мне, товарищ полковник, — взял слово молодой капитан Седых. — Я вместе со взводом ходил щупать высотку. В лоб ее не взять. У меня план такой. В тылу высотки находится скала, отвесная часть которой примерно 70–80 метров. К ней в обход немцев ведет овечья тропа, замыкаясь на скале. Предлагаю: создать группу из двадцати бойцов-добровольцев и ночью пробраться туда. Дальше дело техники и удачи. Мы поднимемся на скалу и спустимся с другой стороны в тылу у десантников. Одновременно ударят главные силы…

После детального рассмотрения дерзкий план был одобрен. Командование группой поручалось капитану Седых.

Прежде чем солнце утонуло в кровавом закате, бойцы были построены. Капитан объяснил создавшееся положение и предложил остаться в строю только альпинистам и спортсменам. После команд «вольно» и «разойдись» в строю осталось двадцать три бойца.

— С такими орлами не то что на горку паршивую залезть — в ад спуститься не страшно! — невольно улыбнулся Седых, глядя на рослые, как на подбор, фигуры добровольцев.

На землю легла черная южная ночь. Стояла напряженная тишина, изредка вспугиваемая выстрелами желтых осветительных ракет. Задачу группы несколько облегчала завеса тумана, плотно стлавшаяся по земле.

— Все готово, товарищ капитан! — подойдя к Седых, отрапортовал старшина Ишимбаев. — У каждого по два запасных диска и три лимонки.

— Канат проверил?

— Так точно. Ремни связаны железно. Танкетку выдержат.

Через четверть часа группа выступила. Чтобы не разбрестись в тумане, шли цепочкой, держась за самодельный канат, сделанный из вожжей и кожаных поясных ремней. Южная ночь коротка. Группа спешила. Наконец, и каменный тупик. Над бойцами нависла черная громадина, на первый взгляд, совершенно отвесной скалы.

— Здесь есть альпинисты, — сказал капитан. — Кто пойдет первым и выполнит самую трудную и почетную задачу?

Две фигуры выступили из тумана.

— Фамилии?

— Лейтенант Томилов.

— Колокольцев Валерий… рядовой.

— Пойдешь ты, — капитан с удовольствием рассматривал небольшую, но кряжистую фигуру земляка-уральца.

Когда тот обвязался веревкой и уже хотел начать подъем, Седых тронул его за плечо.

— От тебя сейчас зависит, жить или нет твоим товарищам. Поэтому считаю вправе потребовать от тебя клятву. Может, и жестокую. Если, не дай Бог, сорвешься, ты не издашь ни звука… Обещаешь? В этом случае, если немцы и услышат что, примут за камнепад. Благо, здесь это не редкость. Коли не уверен в себе — оставайся.

— В себе уверен. Буду молчать, — тихим, но твердым голосом сказал лейтенант и шагнул к скале.

Начался подъем. Прошло десять томительных минут ожидания. Канат, лежавший кольцами у подножия скалы, медленно разматывался. Вдруг посыпались мелкие камешки и перед глазами бойцов промелькнула тень сжавшегося в комок человека. Раздался страшный хруст. Седых подбежал к сорвавшемуся лейтенанту. Тот был еще жив, но без сознания. Капитан отправил двух бойцов отнести Томилова в часть.

— Твой черед, — повернулся Седых к Колокольцеву.

Того бил озноб.

— Отставить! — сдерживая досаду, отвернулся капитан. — Пойду я.

— Нет! — Валерий сумел справиться с собой. — Второй разряд у меня. Клянусь подняться или умереть молча.

«Молодец!» — мысленно похвалил капитан и помог Колокольцеву закрепить на поясе канат.

Рядовому повезло еще меньше, чем лейтенанту. Не прошло и пяти минут, как он, оступившись, сорвался вниз. Клятву выполнил — умер молча.

Подойдя к телу, Седых заметил, что во рту Колокольцева что-то белеет. Это оказался платок, использованный погибшим, как кляп. Капитан спрятал находку, решив, что такое не обязательно видеть бойцам.

— Сейчас иду я. Если что — за меня останется старшина Ишимбаев. Труп Колокольцева завалить камнями.

Начался самый трудный в его жизни подъем без страховки. Казалось, прошли часы, когда, еще не веря, оказался на вершине. Очень помог неожиданно налетевший упругий ветер, прижимавший его к скале.

После минуты отдыха Седых укрепил канат за глыбу, указательным пальцем торчавшую на вершине.

Вся группа благополучно поднялась на небольшое плато скалы — семь метров в поперечнике. Вновь обвязавшись, капитан начал спуск. Сейчас это казалось детской забавой. Удерживаемая натянутой, веревка не даст сорваться. И, как бы в наказание за самоуверенность, Седых услышал, как с треском рвется ремень, за который он держался. Попытался перехватить выше, но было уже поздно, и капитан, до боли сжав зубы, чтобы держать рвавшийся из горла звериный крик, полетел в пустоту в тот момент, когда думал, что самое опасное уже позади.

…Очнулся он от приторно-сладкого запаха горелого мяса. Солнце уже полностью вышло из-за горизонта. Оглядевшись, Седых понял, что при падении откатился метров на двадцать от основания скалы, что и спасло его, самортизировав удар.

Всюду валялись трупы немецких десантников. По земле, скапливаясь в низинках, стлался голубоватый туман, смешанный с едким толовым дымом.

Седых посмотрел в ту сторону, где вчера размещался его полк. Никого. Только из-за дальнего леса медленно выползал какой-то темный поток. Капитан понял, что это идут «чернорубашечники» из «Эдельвейс». Впереди них ревели три «Пантеры» со свастикой на грязно-желтых квадратных башнях.

Попробовав встать, капитан ощутил резкую боль в ступнях. Едва не потерял сознание. Ноги в яловых сапогах сильно распухли и были как чужие.

«Вот теперь кранты тебе, капитан, — с удивившим его самого безразличием подумал Седых. — Но ничего. Всегда есть средство… Живым не дамся».

Он расстегнул кобуру и вынул свой тяжелый командирский «ТТ». Сразу почувствовал себя бодрее: пистолет был в порядке.

Обернувшись на близкий шум, вдруг увидел огромную лохматую собаку, выскочившую из-за скалы и с заливистым лаем мчавшуюся к нему. За серой зверюгой, уцепившись за поводок, бежал чернявый пацан лет четырнадцати.

И тут случилась новая неожиданность. Один из трупов десантников ожил, и Седых увидел впившиеся в него желтые ненавидящие глаза эсэсовца. «Труп» со стоном сел и, не отрывая взгляда от капитана, отвел затвор шмайсера. Седых нащупывал в траве пистолет, также не в силах оторвать глаз от врага.

Шмайсер судорожными рывками двигался в руках немца стволом в сторону капитана. Из черного дульного зрачка уже готовы были вырваться злые языки пламени, когда раздался детский неистовый крик:

— Рада, ату!

Серая молния метнулась к эсэсовцу. Коротко простучал автомат. Собаку отшвырнуло на несколько метров. Десантнику хватило сил лишь на эту единственную очередь. Шмайсер вывалился у него из рук, тело обмякло и ткнулось в траву.

Мальчишка куда-то исчез, но вскоре появился, ведя под уздцы низкорослую пегую лошаденку. Как удалось пацану взвалить его поперек седла, капитан не помнил, так как потерял сознание.

Прожил он в высокогорном ауле до следующего лета. Ютился в мазанке дяди Давлета, мальчишки, который вывез его с поля боя.

Прогрессирующая гангрена стоила капитану обеих ног. Ампутацию из-за отсутствия настоящего хирурга произвел местный мясник, дав в качестве наркоза кружку чачи…

— А как Давлет в Грозном оказался? — спросил я, разливая остатки из графинчика.

— Учился он там. Женился на чеченке и остался. Дядька его уж помер к тому времени. — Седых допил водку и взглянул на меня иронично и стеснительно одновременно.

— Придется, Евгений Михалыч, вам меня приземлять — стул высоковат, сам не управлюсь. Пора мне.

Я подхватил инвалида под мышки и опустил на каталку. Пристегнувшись к ней кожаными ремнями, он взял деревянные стертые колодки и, мощно отталкиваясь ими от пола, покатил к выходу из пивной.

Не знаю, зачем, но я последовал за ним.

На улице обнаружил, что уже вечереет. Успешно воюя с остатками дневного света, холодным неоном победно горели вывески и рекламы магазинов и увеселительных заведений. Рабочий люд сменила на тротуарах праздно шатающаяся публика. Поток легковых машин, преимущественно иномарок, стремился в центр Екатеринбурга. «Новые русские» готовились с приятностью провести время в казино, ночных клубах и массажно-эротических саунах.

Седых, в отличие от них, упорно катил в противоположном направлении, не обращая на меня ни малейшего внимания.

Оказавшись на длинном мосту через Исеть, инвалид остановился и поднял на меня усталое, изборожденное глубокими морщинами лицо.

— Ну, чего ты привязался?!

— Просто проводить хочу. Во сколько поезд? Может, с багажом подсобить? — Я закурил свои любимые «Родопи» и облокотился о чугунную оградку моста. В десяти метрах подо мной река обреченно несла свои темные воды к близко ревущей плотине.

— Там, куда еду, багаж ни к чему! — странно оскалился старик. — Желаешь попрощаться, значит?.. Ну, прощай!

Инвалид отстегнул ремни каталки и, ухватившись жилистыми руками за чугунные прутья ограды, ловко вскарабкался на нее, помогая себе короткими культяпками ног. Тело уже готово было перевалиться через невысокое заграждение моста, когда я, наконец, врубился в происходящее и цепко ухватил старикана за плечи.

— Сдурел, земляк?! Выпили-то мы чуть… Крыша съехала? Ты ж к Давлету собирался!

— Вот и не мешай! — прохрипел Седых, безуспешно пытаясь вывернуться из моих объятий. — Разбомбили Давлетика вместе с женой, сыном, снохой и двумя внуками! Шесть человек! Настоящее бандформирование, да?! В январе еще. Нет у меня никого боле… Пусти, гад! — по перекошенному лицу старика текли слезы бессильной ярости.

Опешив, я выпустил плечи отставного капитана и невольно отступил на шаг. Седых тяжко с надрывом дышал, намертво зацепившись руками и культяпками ног за верхушку ограждения.

— Ясно, советовать не берусь, — несколько ободренный его неподвижностью, сказал я, — но пойдем-ка лучше выпьем за мой счет, капитан, и спокойно все обсудим. Если задавили материальные проблемы, то в моих силах помочь…

Я с некоторой опаской огляделся, очень хорошо представляя, до чего нелепо выглядит наша парочка со стороны. К счастью, на мосту никого не было.

На миг застыл с открытым ртом — старик исчез — и тут же наклонился над оградкой. На темной поверхности реки медленно расходились крупные круги. Но я не слышал ни всплеска, ни крика!.. Ну да, он молчун со стажем… Невольно выругался, неосторожно наступив на осиротевшую инвалидную коляску.

«Вот и пообщался с народом! Повысил, называется, настроение! Нет, чтоб, как нормальный человек, просто звякнуть в «Гейшу» и вызвать веселую девочку для тонуса!»

Я тупо брел к центру города, решив напиться в первом попавшемся кабаке.

Вышел на площадь у Дворца молодежи. Дурдом! По ходу, политическая жизнь не утихает здесь и с сумерками. Опять митинг какой-то!

Приблизившись, увидел организаторов мероприятия — вооруженных мощными мегафонами молодых симпатичных ребят в черных униформах и блестящих хромовых сапогах.

Над ними, весело хлопая на ветру, гордо реяли флаги со свастикой.

Странный заказчик

Разбудила телефонная трель, бившая с ночного столика прицельными очередями по моим издерганным нервам.

В трубке услышал бодрый голос Цыпы:

— Добрый день, Михалыч! Тут любопытное мероприятие наклевывается. Если не возражаешь, я подскочу сейчас и все объясню детально.

— Стоящее дело?

— С семью нулями.

— Ладно. Семерка моя любимая магическая цифра. Жду.

Морщась от головной боли, побрел к бару за лекарством, а затем в ванную комнату. Только успел принять контрастный душ, как затренькал дверной электроколокольчик.

Цыпа за те два дня, что мы не виделись, нисколько не постарел. Все такая же нагловато-самодовольная морда молодого сытого зверюги.

Устроились в креслах у камин-бара. Я по-хозяйски выставил на столик дюжину банок «Пльзень».

— Рассказывай.

— Пару часов назад мне позвонил Медведь из «Вспомни былое». Сообщил, что у него бродит подозрительный субъект, ищущий исполнителей для похищения.

— Надеюсь, не детишек?

— Нет. Я подскочил в пивную и вытянул Фрола — так его якобы зовут — на откровенный базар. Ему нужны три фраера здешних. Живьем и с доставкой в его деревню Балтымку. Готов отстегнуть пятнадцать лимонов. Пять — авансом, а остальное после дела. Фрол мужик или лоховатый, или децал с головой не дружит. Посему предлагаю…

— Догадываюсь. Бабки изъять, а заказчика похоронить без цветов и оркестра?

— Верно! — заулыбался Цыпа, восхищенный моей прозорливостью. — Самое простое и надежное!

— Цыпа, ты не интеллигент! Сколько ни воспитываю тебя, все дохлый номер. Запомни: истинные интеллигенты не занимаются мокрухой без крайней на то нужды. Чужую жизнь надо хоть чуточку уважать, помня слова апостола Матфея: «Какою мерою меряете, той и вам отмерено будет». Ладно. Давай детали. На чем с Фролом порешили?

— Он будет ждать на грузовике в десять вечера у «Вспомни былое». Я обещал подгрести туда с ребятами. Обряжу пару мальчиков в спецназовские шкуры и выдернем клиентов Фрола прямо из фатер под видом задержания.

— Откуда грузовик?

— Дак он мясо привозил сдавать. В Балтымку к завтрему должен вернуться.

— Ладушки. Пожалуй, и я поучаствую. А то мхом покрываюсь. Третьим будет Медведь. Сбор у меня в девять.

— Как скажешь, Монах.

Когда с пивом было покончено, отпустил Цыпу до вечера на все четыре.

До семи проспал без задних ног, а затем занялся любимым делом — почистил и смазал Марголин, в глушителе заменил прокладки. Старым, как уголовный мир, способом совершенно видоизменился, наклеив на свои черные усики кожуру от копченой колбасы. Из зеркала на меня смотрел уже безусый тип с деформированной заячьей верхней губой. Довольный перевоплощением, надел наплечную кобуру с десятизарядным «братишкой» и стал ждать ребят.

Они не заставили мучиться бездельем — без пяти девять вежливо тренькнул колокольчик, возвещая об их прибытии.

Цыпу сопровождал Медведь с объемным туристическим баулом из свиной кожи. На метаморфозу с моим лицом внимания не обратили, давно привыкнув к подобным финтам.

— Переоденемся здесь? — деловито поинтересовался Цыпа. — В машине несподручно будет.

Я согласился. Андрюха, обязанный кличкой Медведь своей фигуре, споро распаковал баул. На свет появились три комплекта черной спецназовской формы с короткими сапожками.

— Мне переодеваться без надобности! — заявил я. — Так как буду играть роль старшего группы захвата, то вполне логично и правдиво буду смотреться в простой кожанке.

Не то чтобы я уж слишком негативно относился к спецназу — просто хамелеон самая нелюбимая мною тварь.

— Оружие. Грим. Наручники. В наличии?

— Обижаешь, Монах! Ведь уже два года вместе зажигаем. Самый лучший грим — спортивные шапочки с прорезями для глаз. И понта производят покруче удостоверений ФСК. Насчет «волын» — у Медведя «ТТ», а братишка Стечкин всегда при мне. Браслеты в бардачке «мерса».

— Ладушки. Вести себя следует в лучших традициях опергруппы — официозно-нагло, базарить никому не давать, тем паче у нас нет санкций на арест. Посему — больше дел и меньше болтовни. Огонь открывать лишь на крайняк, если будет вооруженное сопротивление. Усекли?

Ребята молча кивнули, продолжая облачаться в черную униформу.

— Для полного понта еще бы десантные АКСы! — вздохнул Цыпа. — Но в нашем арсенале есть лишь УЗИ, а он будет не в тему.

— Это точно! — усмехнулся я. — Мы не в Израиле. К счастью. Собрались? Тогда по коням!

На улице уже стемнело. Сонно помигивали далекие звезды, выглядывая из-за плотных тяжелых облаков. Наш «мерседес» мирно стоял у обочины с погашенными фарами.

Не доезжая до «Вспомни былое» пару кварталов, я велел остановиться.

— Фролу видеть тачку ни к чему, — объяснил. — Дальше пойдем пешком. Браслеты не забудьте.

Редкие прохожие шарахались от нашей троицы, явно не желая сталкиваться с «чернорубашечниками» власти. Это подтверждало мою мысль, что россияне — вконец запуганный народ, всячески избегающий любого контакта с представителями репрессивных структур государства. Нам это было на руку.

Как и ожидал, у «Вспомни былое» уже притулился бортовой ЗИЛ-130. Подойдя вплотную, заглянул в темную кабину. За рулем смутно угадывалась человеческая фигура. Распахнув боковую дверцу, я рявкнул:

— Зажгите свет! Почему машина в неустановленном месте паркуется? Предъявите документы!

Кабина слабо осветилась, явив мне на обозрение сорокалетнего мужика с двухдневной рыжей щетиной на щеках.

— Все в ажуре, командир. Приятель отлить отлучился. Щас отчалим, — шофер виновато улыбался, протягивая водительские права.

— Лядов Фрол Наумыч, — вслух прочел я. — Рад знакомству. Но приятелей у вас три. Кого из них в первую очередь выхватывать поедем?

Фрол непонимающе захлопал глазами, но, наконец, узнав в спецназовце за моей спиной Цыпу, облегченно вздохнул:

— Ну, вы даете, братва! А я уж подумал…

— И напрасно! — Я запрыгнул в кабину и обернулся. — Цыпа, Медведь, мухой в кузов!

Мотор пару раз недовольно фыркнул, видно досадуя на неурочную ночную смену, и завелся. Шипованные колеса стремительно покатили нас навстречу уголовной статье, угрожавшей двенадцатью годами лишения свободы.

— Аванс. Как договаривались. — Фрол, не отрывая взгляда от дороги, открыл бардачок и кинул мне на колени пачку пятидесятитысячных ассигнаций.

Порвав ленту, я убедился, что это не «кукла» и не продукция цветного ксерокса.

— Остальное получите, как доставим живой груз ко мне.

— Обязательно живой?

— Только так. Жмурики мне ни к чему.

— Собираешься трясти выкуп?

— Это уж мое дело.

— Фрол, ты не интеллигент! Повежливее надо с незнакомыми людьми!

— Давай сменим пластинку. Кожуру-то на «БФ» клеил? Натуральная «заячья» губа…

— Да, — я с интересом взглянул на небритый профиль шофера. — Давно от «хозяина»?

— Прошлым летом откинулся с «особняка». Вот и прибыли. Учти — этот фрукт самый опасный из трех.

ЗИЛ въехал во двор крупнопанельного девятиэтажного дома. Фрол затормозил у какого-то подъезда и погасил фары.

— Девятая квартира. Калганов Олег Николаевич. Живет один. Я останусь в машине. Если он меня увидит — враз просечет, что почем.

— Ладушки! — Я вышел из кабины, около которой уже топтались мои мальчики.

Нужная нам «фатера» находилась на третьем этаже, и лифт я вызывать не стал. Увидев железную дверь, немного огорчился — коли придется ее вышибать, грохота будет на весь дом. Хорошо хоть, что она внутрь открывается.

Прижав завернутый в носовой платок палец к кнопке электрического звонка, требовательно-долго не отнимал его, на личном печальном опыте хорошо зная, как звонят нежданные гости в милицейской форме.

Ребята к стенкам прижиматься не сочли нужным, видно вкурив, что через стальную дверь никакой дурак стрелять не будет.

К большому моему облегчению, приоткрывшуюся дверь цепочка не держала. Значит клиент — нагло-самоуверенный тип. С такими надо погрубее, им понятен лишь язык кулака. А лучше — кастета.

Всей тяжестью тела навалившись на дверь, я распахнул ее, отбросив хозяина в слабо освещенную прихожую.

— Гражданин Калганов Олег Николаевич?! Кто еще находится в квартире?

— На каком основании, начальник? — Хозяин уже оправился от неожиданности и, набычившись, зло уставился на «спецназ». — За мной ничего не числится! И никого нет! Телка только.

— Разберемся! — Я вошел в комнату, за мной хозяин, профессионально придерживаемый с обеих сторон Цыпой и Медведем.

Однокомнатная квартирка освещалась лишь розовым ночником у дивана. На его смятых простынях животом вниз привольно раскинулась совершенно голая блондинка. Соблазнительной крепостью возвышались ослепительно-белые ягодицы, нахально выказывая полнейшее безразличие к происходящему.

В воздухе плавали клубы терпкого дыма.

— Очень хорошо! — Я довольно осклабился, потянув носом. — Значит, за тобой ничего нет? И гашишем ты, ясно, не торгуешь, а только куришь?! Ну-ка, закоцай его, сержант!

Цыпа ловко защелкнул на запястьях Калганова стальные самозатягивающиеся браслеты.

Я перевернул спящую красавицу на спину. Это оказалась совсем еще девчонка, по крайней мере в сравнении с сорокапятилетним бугаем Калгановым. Полуоткрытые мутные глаза и глубокое дыхание указывали на полную безмятежную прострацию наркоманки.

— Может, заодно проведем шмон, капитан? — предложил «сержант».

— Некогда! — Я скользнул пренебрежительным взглядом по убогой обстановке комнаты. — Давай, выводи голубчика, сержант. В отделение его доставим. Там расколется.

На улице, увидев наш транспорт, Калганов остановился, как вкопанный, и обернул ко мне искаженное яростью лицо.

— Почему грузовик?! А ну, покажь удостоверение, начальник!

— Захлопни пасть, козел! — Цыпа врезал заартачившемуся клиенту кулаком в затылок, отправляя его в нокдаун.

Ребята забросили ставшее немногословным тело в кузов и забрались туда сами.

— Свяжите и кляп суньте! — напутствовал я их.

Когда машина тронулась, взглянул на бесстрастно крутившего баранку заказчика.

— Соседи могли видеть нашу странную возню и записать госномер.

— Не беспокойся по порожнякам, командир. Номера на тачке стоят левые.

Все же Цыпа явно ошибся насчет Фрола — тот на лоха совсем не смахивал.

Остальные две акции также прошли без лишних осложнений. Кузнецова и Андреева взяли аккуратно, без хипиша.

После часа тряски по загородному шоссе добрались до деревушки Балтымка. Цыпы с нами не было. По окончании акции я его высадил, велев забрать со стоянки «мерс» и ждать нас на развилке около деревни.

Фрол загнал грузовик во двор полутораэтажного дома, больше похожего на коттедж, крышу которого украшал флюгер в виде астрологического знака Стрельца.

Оставив машину с надежно связанным живым грузом под навесом сарая, прошли в дом.

— Располагайтесь! — включая свет в горнице, сказал Фрол. — Не грех отметить удачное завершение дела. Хозяйки у меня нет, бобылем живу, так что закусить особо нечем.

На круглом столе без скатерти появилась литровая бутыль «Демидовского бальзама» и большая деревянная миска с квашеной капустой.

— Сначала рассчитаемся, — я сел в красном углу под образами, чтобы при надобности держать под прицелом всю комнату.

— Нет базара, командир! Момент. — Фрол исчез за цветастой штапелевой занавеской смежной комнаты.

Медведь, поймав мой насторожившийся взгляд, вынул свой вороненый «ТТ» и направил ствол на колеблющуюся занавеску.

Вскоре из-за нее вынырнул хозяин дома. В его руках ничего опаснее бумажного свертка не было.

Фрол замер на середине комнаты, заметив направленный на него шпалер.

— Нет смысла, мужики, — чуть помолчав, спокойно сказал он. — Кроме этих вот десяти «лимонов» бабок у меня больше нет.

— Не бери в голову! — я усмехнулся, невольно восхищенный его невозмутимостью. — Это так. Страховка.

Медведь сунул пистолет обратно за брючный ремень, разрядив тем обстановку.

В пакете, и верно, оказалось десять миллионов десяти и пятидесятитысячными купюрами.

— Ну что ж, хапнем по маленькой! — Фрол поднял граненый стакан с водкой.

Все же я подождал, пока он не опорожнил свою «маленькую», и только затем последовал его примеру.

— Отравы что ль опасаешься? — засмеялся Фрол, запихивая в рот целую пригоршню капусты.

— Береженого Бог бережет. Ладушки! Нам пора. Уже рассвет скоро.

— Как до города добираться думаете?

— Авось, найдется добрая душа — подвезет, — я протянул хозяину руку. — Ну, бывай. Может, еще пересечемся.

— А как же! Только гора с горой… Здесь рыбалка клевая. Заезжайте при случае.

«Добрая душа», как я и рассчитывал, поджидала нас на развилке в образе Цыпы.

«Мерседес» мягко и споро понес домой. Через какие-то полчаса мы уже были среди жизнерадостного сверкания разноцветных реклам и витрин родного Екатеринбурга.

О том, чем там сейчас занимается Фрол со своими клиентами, думать почему-то совсем не хотелось.

Покушение

Неделю спустя обедал, как всегда, «У Мари». Мой ночной клуб днем превращается в обычный ресторан и поэтому в обширном зале было свободно-немноголюдно.

Напротив с завидным аппетитом насыщался Цыпа. Столик был особенный — на нем стояла намертво привинченная медная табличка «занято», и обслуживался он только для меня. Таким нехитрым способом я увековечил память о Кисе, супер-боевике, застреленном в день открытия заведения за этим самым столиком.

Когда я лакомился своим любимым тортом-мороженым, бармен пригласил меня к телефону.

— Евгений Михайлович? — услышал я в трубке голос старшего оперуполномоченного Инина. — С тебя причитается!

— А в чем дело, майор?

— Ты, может, не в курсе, на чем твои оглоеды-охранники рассекают? — Инин явно забавлялся. — Их синяя «Волга» в розыске! Принимай срочно меры, их же любой гаишник тормознуть может. Не ожидал от тебя такой беспечности. Ну, пока! До вечера!

Я аккуратно положил трубку на рычаг и некоторое время еще продолжал смотреть на телефон, осмысливая странную информацию.

Цыпа уже закончил заниматься чревоугодием и, сыто откинувшись на спинку кресла, блаженно прикрыл веки.

— Не спи — замерзнешь! — Я сел на прежнее место и уже тише спросил. — Пушка при тебе?

— Само собой, — Цыпа весь напрягся и окинул зал цепким взглядом. — Что случилось?

— Пока не знаю. Просто неуютно что-то… Пойдем-ка покатаемся.

На автостоянке среди прочих были и синие «волжанки». Ничего подозрительного в этом я не обнаружил. Но стоило нашему «мерсу» вырулить на дорогу в общий поток, как в хвост к нам преспокойно пристроилась одна из них.

— Нас уже давно пасут, — сообщил я Цыпе. — Глянь, ты этих ребятишек не знаешь?

— Те двое в «Волге»? — Цыпа задумчиво уставился в зеркало заднего вида. — Нет. Полагаешь, менты? «Наружники»?

— Вряд ли. У них тачка паленая. В розыске по линии ГАИ.

— Откуда сведения? — недоверчиво усмехнулся мой оруженосец.

— Не важно. Но раз это не менты, то, значит… Езжай на арамильский тракт. За городом эти мальчики наверняка перестанут стесняться, и мы увидим их истинную морду.

Я вынул из наплечной кобуры малокалиберного «братишку» и критически осмотрел. Конечно, можно снять глушитель, тем вдвое увеличив убойную силу, но все же для предполагаемой акции мне нужен инструмент посолиднее.

— Махнемся на время! — Я бросил на свободное переднее сиденье рядом с Цыпой Марголин.

Тот, не оглядываясь, протянул мне свой тяжелый пистолет-пулемет Стечкина. Свинчивать с него глушак я не счел целесообразным — он и в таком виде легко прошибает автомашину насквозь.

Поставив пистолет на режим работы очередью, опустил стекло левой дверцы. Ощущение опасности не хуже любовной страсти способствует выбросу адреналина в кровь — я чувствовал какую-то бесшабашно-веселую удаль, мощно подавившую все остальные эмоции.

Наш «мерс» тем временем уже вырвался из города и резво колесил по арамильскому тракту мимо растянувшегося на многие километры кладбища.

Уперев правую ногу в дверцу и тем обеспечив себе отличную точку опоры, стал ждать дальнейшего развития событий.

— Догоняют. Хотят идти на обгон, — встревоженно сообщил Цыпа то, что я и без него видел. — Может, прибавить? За «мерсом» «Волге» не угнаться.

— Пусть обгоняют! Пропускай!

Когда «Волга» поравнялась с нами, из бокового окна высунулся ствол Калашникова. Для нас это не было неожиданностью, и в следующую секунду меня уже трясло от бешеной отдачи работающего Стечкина.

От множественных дыр и вдребезги разбитых стекол «Волга» сразу потеряла товарный вид. Некоторое время она еще продолжала, уже неуправляемая, мчаться рядом с нами, но тут дорога давала поворот, и синяя машина, соскочив с трассы, врезалась в сосну и заглохла.

— Тормози. Глянем, что за зверюги на нас охотились.

Пистолет я продолжал держать чисто для понта — патроны в нем кончились. Но у Цыпы, шагавшего рядом, был Марголин, предусмотрительно поставленный на боевой взвод. Так что я не слишком беспокоился, да и был уверен, после «штопки» девятимиллиметровой «машиной» вряд ли кто еще дышит.

И ошибался. Тип с автоматом, и верно, не дышал — да и нечем было — от его головы осталась лишь нижняя челюсть. Должно быть, результат точного попадания не менее трех пуль. А вот шофер еще суетился, зажав окровавленной ладонью рану в груди, пытался открыть заклинившую дверцу.

Я ему помог, и он вывалился из машины на желтую прошлогоднюю траву, тараща на нас бессмысленные голубые глаза. Боли раненый явно еще не чувствовал, находясь в сильном шоке. Несколько раз пришлось слегка ударить его по щекам, возвращая из счастливого небытия в жестокую реальность.

— Рассказывай!

Туман во взгляде раненого исчез, и он даже сумел сесть, тяжело привалившись спиной к колесу изуродованной машины.

— О чем? — хрипло выдохнул киллер. В углах его посиневших губ начала скапливаться розовая пена.

— Кто велел нас кончить? За что?

— Без понятия. Меня Гарик, — раненый покосился на тело напарника, — подрядил только баранку крутить. Заказчика не знаю. И вас тоже. Правда! Гадом буду!

Я забрался в салон машины и, стараясь не смотреть на киллера без головы, ошмонал его карманы. Нашел бумажник и запасной магазин к автомату. И то и другое забрал себе.

— Ладно. С тобой ясно, — я повернулся к умирающему. — Либо в натуре не в курсе, либо уперся и все одно ничего не скажешь. Прощай. Цыпа, автомат захвати.

Сделал несколько шагов к нашему «мерсу» и услышал за спиной хорошо знакомый хлопок Марголина. Но оборачиваться не стал — Цыпа очень самолюбив и всегда страшно обижается, если меня иногда посещает идея проверить проделанную им работу.

Скоро он меня догнал, зажав под мышкой десантный Калашников.

— Давай проверим трофей в деле! — Глаза Цыпы по-детски блестели. — Подожжем очередью тачку вместе с трупами!

— Не глупи! Нам эти понты голливудские без надобности. Горящую машину быстро обнаружат. А так, глядишь, она лишний часик без свидетелей простоит. И мы успеем вернуться в город без хипиша.

Цыпа не отвечал, с непонятным живым интересом рассматривая автомат.

— Глянь, Монах! Он ведь все-таки успел выстрелить! Боек-то не оттянут! Все понял! — Цыпа передернул затвором, и нам под ноги вылетел патрон, бывший в стволе. Я поднял его и увидел на капсюле аккуратную вмятину от бойка.

— Да. Успел, — пришлось согласиться. — Но вышла осечка. Негодный патрон. А передернуть времени у него уже не было…

— Подари его мне. Вместо талисмана таскать буду! — серьезно сказал Цыпа и неожиданно расхохотался. — Да здравствует Русь лапотная! В ней еще так много замечательного брака выпускается!

Когда развернули «мерс» и погнали назад в Екатеринбург, я произвел ревизию бумажника неудачливого убийцы.

Никаких документов, естественно, не обнаружил. Но в нем были моя фотография и тысяча долларов — должно быть, аванс за устройство безвременной отправки моего бренного тела на кладбище. Дешево же кто-то оценил Монаха! Но скупой платит дважды. Если бы он не пожадничал на истинных профессионалов, лежать мне нынче в морге на холодном мраморном столе. Киллеры-профи спокойно расстреливают «объекты» и на улицах, и в ресторанах, нисколько не смущаясь обилием свидетелей…

Будь благословенна жадность людская!

Ты снова спасла мне жизнь!

Затормозив у подъезда, Цыпа мрачно нахмурился:

— Может, тебе временно на дно лечь? Пока не выясним, кто ведет охоту…

— Согласен. Но мы имеем время. Заказчик ведь не знает о провале акции. Да и встреча вечером у меня намечена. Как разделаюсь с делами, звякну.

Заперев стальную дверь на все замки и накинув цепочку, устроился в гостиной у камин-бара с намерением пораскинуть мозгами.

Необходимо решить простенький с виду вопрос — кому я заслоняю солнце? Кому так невтерпеж полюбоваться моим портретом на могильном памятнике?

Банды Хромого и Бати? Сомнительно. Практически перестали существовать. Большинство их членов «загорают» в зонах, имея на ушах от восьми до пятнадцати лет, а наиболее активные навсегда успокоились под двухметровым слоем земли-матушки. Да и явно ненаучная фантастика, чтоб они вдруг вкурили мою роль в их междоусобице…

Кто-то из своих? Вряд ли. Все доходы напрямую завязаны на мне и, ликвидируя меня, человек сразу лишается собственной кормушки. Если попросту — без Монаха «монастырь» закроется.

Может быть, кто-то из девочек Цыпы хочет поменять покровителя? Правдоподобно… Но тогда бы отстреливали именно Цыпу. А в бумажнике убийцы имелось только мое фото.

Опер Инин? Наверняка, его голубая мечта — спрыгнуть с крючка. А это возможно лишь тогда, когда мои ноги обуются в белые тапочки… Но не стыкуется — организовать покушение и одновременно дать наколку на исполнителей?.. Слишком мудрено.

С детства не люблю всяческие ребусы, кроссворды и головоломки. Сейчас убедился, что отношение к ним с годами ни капли не изменилось. А вот капелька выдержанного коньяка сейчас будет кстати.

Открыв засветившийся бар, наполнил рюмку солнечной виноградной влагой и тут услышал звон колокольчика из прихожей.

Решив больше зря не рисковать, приложил к глазку тапочек. Если с той стороны намерены стрелять, то это единственная уязвимая точка стальной двери. Тишина. Возвратив тапочек на его законное место на ноге, посмотрел в глазок и открыл дверь.

Майор Инин, как всегда, был в штатском. Уж год на моем содержании, а все в своих выцветших джинсах и замшевой куртке рассекает. Конспиратор задрипанный!

— Я вовремя, как погляжу! — довольно хохотнул опер, узрев открытый бар. — От коньячка не откажусь. Согреться надо. Погодка-то сыроватая, как бы не зачихать.

— Ты и в сорокаградусную жару всегда готов «согреваться», — усмехнулся я, ставя на столик вторую рюмку.

— А это для симметрии, чтоб и внутри, и снаружи одинаковые градусы были! — нашелся майор, устраивая свое грузное тело напротив меня в кресле.

— Ты, понятно, за месячным довольствием нарисовался? — Я положил перед ним загодя приготовленную пачку долларов. — Как в аптеке, но пересчитай.

— Не опошляй нашей дружбы! — неискренне обиделся опер, проворно пряча пачку во внутренний карман. — Я по делу.

На столе появилось несколько машинописных листков, скрепленных булавкой.

— Оперативная сводка по городу. Между прочим, там и «волжанка» та фигурирует. Вчера от ЦУМа угнали. Правда, прокололся я с ней…

— Неужели?

— Ведь, насколько понимаю, ты к ней никакого отношения не имеешь? — Майор любовно грел, по своей привычке, рюмку в руках. — Час назад она обнаружена… С двумя трупами.

— Дорожное происшествие? — невинно поинтересовался я, нарезая лимон на дольки.

— Если бы! — Опер искоса наблюдал за мной замороженными глазами-омутами. — Какой-то виртуоз чудненько попрактиковался в стрельбе по движущейся мишени. Мастер, надо признать! Два десятка кучных дырок проделал.

— В стрелковых обществах пошукай. Глядишь, и нащупаешь этого снайпера.

— Сильно сомневаюсь! — Майор потерял ко мне интерес и уставился на свою рюмку. — Да и не из винта палили, а, судя по количеству пробоин, из ППС. Ну, давай помянем бедолаг!

— Давай, — легко согласился я. — Пусть земля им будет пухом!

— Аминь! — Инин выцедил коньяк и пожевал дольку лимона. — Кстати, это дело мне подбросили, дьявол его забери! Чую, опять дохлая «висячка»! По новой меня на каждой оперативке шпынять станут — по городу свободно разгуливает убийца со Стечкиным в кармане!

— Не плачь раньше времени, майор. Может быть, смогу и с этим дельцем помочь…

— Неужто напишешь явку с повинной? — быстро вскинул острый насмешливый взгляд опер. — Вот это я понимаю — дружба! Благодетель ты мой!

— Не смешной у тебя юмор! — Я снова наполнил рюмки. — Придумаю что-нибудь…

— Ты уж постарайся, Монах, войди в положение. На этот раз я просто обязан найти убийцу… живого или мертвого!.. Иначе, шкуру с меня на барабан пустят.

— Понял тебя… — Я ободряюще поднял рюмку и улыбнулся. — Заметано!

Разделавшись с «Наполеоном», стали прощаться.

— Так я могу твердо надеяться — живого или мертвого… — протянул лопатообразную ладонь майор.

— Ладушки. На последнее смело рассчитывай, — ответил я, ставя точку в разговоре сильным мужским рукопожатием.

Пауки в банке

— Куда едем? — не оборачиваясь, спросил Цыпа, поворачивая ключ зажигания.

— Меня могут поджидать везде, кроме Фрола, — я закурил «родопину» и откинулся на спинку. — Так что давай-ка к нему.

Через полчаса показались приземистые домишки Балтымки. Нет худа без добра — всю сознательную жизнь мечтал отдохнуть в деревне хоть недельку. Побродить по лесу, ощутить себя частью целого — природы, порыбачить на зорьке… И вот, по ходу, давнее желание сбывается.

Правда, были у меня некоторые сомнения, как воспримет бывший рецидивист наше внезапное посещение, но они мигом развеялись при виде ухмыляющейся веснушчатой физиономии деревенского кооператора.

— По свежей рыбке соскучились? Подлещик ноне на голый крючок бросается. Оголодал за зиму, паршивец. Так что вы в самую тютельку нарисовались. Да и в горницу проходите, чего топчетесь?

— Благодарствуем, хозяин! Можно и рыбку половить в мутной воде, — я усмехнулся собственному каламбуру. — Но у меня другая забота. Кашлять что-то снова начал — должно, лагерный бронхит в атаку пошел. Хочу вот недельку на свежем воздухе полечиться. На постой пустишь? Хавка и выпивка за мой счет, разумеется.

— Какой базар! Нет проблем. — Как мне показалось, вполне искренне сказал Фрол. — Сам с хроническим маялся. Пока курить не завязал и не сел на парное молоко. Еще жир барсучий хорошо помогает.

— Вот и ладушки! Цыпа, сгоняй в лабаз и обеспечь приличную вечеринку. У Фрола, по агентурным данным, кроме демидовского суррогата и квашеной капусты — голяк.

Но я напрасно острил — пока Цыпа выполнял поручение, Фрол слазил в подпол и приволок связку домашней копченой колбасы с аппетитным чесночным духом. Выяснилось, что он держит целый свинарник, выкупив его у разорившегося колхоза.

— Дак ты, выходит, натуральный кулак! — поддел я, с удовольствием наблюдая, как он ловко нарезает колбасу сточенным финским ножом.

— Это при совдепии так называли, — не обиделся хозяин, — а ноне я нормальный фермер. Хребет земли русской, можно сказать.

Цыпа появился, нагруженный, как вьючный верблюд. Ящик с пивом и импортную коробку с сардинами отправили на кухню, а три коньячных «Наполеона» заняли подобающее место в центре стола, в окружении апельсинов и шоколадных батончиков.

Фрол еще зачем-то выволок из печки ведерный чугунок с отварной картошкой.

Наутро Цыпа, вылакав целый ковшик огуречного рассола, уехал в город, а Фрол ушел по своим свинарным делам.

Послонялся по дому в слабой надежде найти хоть какой-то след недавнего пребывания здесь «живого груза», но ни малейшего намека на это не обнаружил. Скорее всего, груз стал уже мертвым.

Вышел во двор. По нему чинно разгуливал петух в окружении дюжины своих гаремных куриц. Из сарая доносилось довольное хрюканье. Скукота! Надеюсь, Цыпе не потребуется целая неделя, чтобы выяснить, для чьей милой коллекции вдруг понадобился мой замечательный скальп.

До вечера провалялся на широкой тахте в мансарде, должно, служившей в качестве комнаты для гостей. В распахнутое окошко вместе с солнечным светом струились запахи соснового леса и беззаботный щебет каких-то пичуг.

Ящик с пивом почти ополовинился, когда по скрипучей лестнице затопали тяжелые шаги Фрола. В выцветшей брезентовой куртке и кирзовых сапогах он выглядел настоящим героем из фильма типа «Покорители целины».

— Разлагаешься, Евген? — дружелюбно усмехнулся бывший уголовник, кивнув на батарею пустых пивных бутылок. — Так с бронхитом тебе не совладать, поверь опыту. Щас ужинать будем, спускайся в горницу.

— Яволь, мой генерал! — Я скинул ноги с тахты и последовал за хозяином.

Сардины в масле с гарниром из жареной картошки с зеленым луком оказались бесподобным блюдом. Хотя, возможно, я просто оголодал за день.

Когда Фрол убрал со стола, я вынул память о Кисе — серебряный портсигар, с которым не расставался.

— Не желаешь пыхнуть, братишка?

Фрол покосился на два ряда «забитых» папирос.

— Я же не курю, Евген. Даже «травку».

— Ну, а я расслаблюсь, с твоего позволения.

После нескольких затяжек пахучего терпкого дыма не выдержал и задал вопрос, что давно крутился в моей голове, просясь на язык:

— Избавь, Фрол, от тяжких мук любопытства. Куда ты дел тех трех гавриков? И вообще — кто они такие?

— Они мои враги, — лицо хозяина каменно затвердело, глаза блеснули недобрым холодным пламенем. — С лагеря еще. Могу рассказать, коли интересно… Черт с тобой, дай-ка папироску…

Морозным декабрьским утром Фрол шел в сопровождении двух прапорщиков-контролеров в ПКТ, зябко кутаясь в черный бушлат и проклиная свою вечную вспыльчивость.

Пять минут назад Хозяин — начальник колонии — выписал ему три месяца заключения в помещении камерного типа «за грубость с администрацией».

Если бы зона была «черной», где живут по воровским понятиям, можно было бы не переживать. Там в ПКТ даже сытнее и вольготнее «правильному» мужику, чем в зоне. Но эта была «красной» — то есть верховодили здесь «активисты», прихвостни лагерной администрации. «Суки» — одним словом, которые и в ПКТ держали власть, назначаемые «старшими» рабочих камер по прямому распоряжению начальника и готовые по его знаку в любой момент не только забить до полусмерти, но и «опустить» — то есть изнасиловать почему-либо неугодного Хозяину заключенного.

Определили его во вторую рабкамеру, где собирали переключатели для бытовых электроприборов. На площади в двадцать квадратных метров трудились восемнадцать заключенных, сидя за длинным широким столом.

Как водится, первым делом Фрола скрупулезно обыскали «старшие» на предмет обнаружения «мойки» — лезвия бритвы — последней соломинки, за которую хватается «отрицаловка», отправляясь в ПКТ на закланье «сукам». Для нападения оружие явно малоподходящее, а вот вены себе вскрыть — в самый раз. Если улыбнется воровское счастье — не сдохнешь, а получишь недельную передышку в лагерной больничке.

Но Фрола шанса этого лишили. Андреев, по кличке Лимон, нашел заветную «мойку» даже во рту.

— А ты, оказывается, продуманная падла! — оскалил прокуренные зубы Калганов, по кличке Калган. — Ступай в красный угол на собеседование.

Показывать Фролу дорогу было не нужно. Как и везде, «красный» угол находился справа от двери рядом с унитазом. Единственное место в камере, не видимое надзирателю — по-новому контролеру — в «волчок». Цветом названию своему угол вполне соответствовал — штукатурка почти сплошь была забрызгана кровью. Наверно, через недельку «воспитательный» угол станет уже полностью бурым, и Хозяин, довольно поморщившись, велит его снова побелить. Он ведь известный в зоне аккуратист и чистюля…

После двух часов «собеседования» Фрол уже мало что соображал. Машинально слизывал сочившуюся из разбитых губ соленую кровь и пытался хоть немного прикрыть локтями, казалось, вопящие от нестерпимой боли почки. Сам он не кричал, а лишь охал, когда удар приходился в печень или почку. И не потому, что орать считал ниже своего достоинства, «западло». Просто знал, криком здесь никого не разжалобишь, а прапорщик-контролер все одно сделает вид, что ничего не слышит, и прерывать «воспитательную» деятельность «сук» не станет. На то есть строгое указание самого заместителя начальника по режимно-оперативной работе.

Через некоторое время сработала защитная реакция вконец измученного организма — отключилось сознание.

В три часа смена закончилась и начался развод по жилым камерам. Несмотря на интенсивное обливание водой, Фрол в себя еще не пришел, и «старшие», матерясь, поволокли бесчувственное тело в свою камеру.

Конвойные лениво посудачили между собой о малохольности такого здорового с виду мужика.

Камера «старших» была попросторнее других. И выглядела даже сравнительно уютной — «толчок», место, где справлялась нужда, был огорожен простыней, пол не цементный, а деревянный, на тумбочке стояли трехпрограммный приемник и пирамида из консервов. В основном тушенка и сгущеное молоко. Присутствовали здесь и разновидности чая — от плиточного до цейлонского. В высоком окне между обледенелыми прутьями решетки торчали, радуя глаз, желтые бруски сала.

Вся эта роскошь строжайше запрещена правилами внутреннего распорядка ПКТ. Но лагерная администрация справедливо полагала, что если отменить все привилегии для «сук», то они махом выйдут из-под контроля и переметнутся в «отрицаловку».

Фрол очнулся и обвел мутным взглядом помещение. Трое его сокамерников — Калган, Лимон и Кузя, сидя за столом, гоняли по кругу фаянсовую кружку с чифиром — круто, до смоляной черноты, заваренным чаем.

— Очухался, гусь лапчатый? — весело загоготал Кузнецов, по кличке Кузя, студенисто подрагивая своими жирными телесами. Это он, гад, все по печенке метил. — Чифа классная! Попроси — может, и поделимся.

Фрол отрицательно мотнул головой, хотя не пил чифир с утра и ощущал вялость во всем теле. Чай не водка — нужно всего лишь день перетерпеть, и зависимость, почти наверняка, исчезнет.

— А он у нас гордый, — вставил слово Лимон. — Живет по воровским понятиям: не верь, не жалуйся, не проси.

— Ну, мы его враз поставим на путь исправления! — зло ощерился Калган. — Станет и жаловаться, и просить. А может, и подпрашивать!.. Не веришь, Фрол?!

Тот счел за лучшее промолчать, бессмысленно уставившись на привинченную намертво к полу ножку стола. Ничего, что можно было бы использовать в качестве оружия, Фрол не находил. Разве что, банки консервные. Но ими много не навоюешь. Сюда бы финку, что лежит у него в отряде под матрацем, устроил бы он этим «шерстяным» бесплатную «путевку в Сочи». Но сначала отрезал бы у них кой-какие органы и заставил съесть! Без соли!

От такой замечательной фантазии разбитые кровоточащие губы Фрола растянулись в диковатой улыбке.

— Да он плывет все еще! — подвел итог своим наблюдениям Калган. — Черт с тобой, волк тряпочный! Очухивайся. Завтра продолжим перековку. А будешь борзеть, сбацаем из Фрола Фросю…

Но что-то во взгляде «воспитуемого» Калган, видно, все же уловил, и после отбоя Фролу связали на ночь и руки, и ноги полотенцами.

— Так-то будет надежней! — довольно осклабился Калган, проверяя крепость узлов. — Молчуны мне никогда не внушали доверия!

Так и приклеилось к Фролу это прозвище — Молчун.

Ночью у него разболелась голова — то ли от нехватки чифирного кофеина, то ли от дневных побоев. Даже сквозь закрытые веки ощущая свет дежурной лампочки, пытаясь отвлечься, стал вспоминать утренний вызов к Хозяину.

В девяноста случаях из ста беседа с начальником заканчивалась водворением в штрафной изолятор или ПКТ, поэтому Фрол, наученный горьким опытом, прихватил с собой «мойку».

Была пятница, и у кабинета Хозяина толпились «масти» со свертками в руках — еженедельным «положняком», а если попросту — данью начальнику за свои теплые места. Бригадир плотников держал мастерски исполненный, кухонный набор из резных солонок, перечниц и разделочных досок, завхоз механического участка — сотню сувенирных пружинных ножей и так далее до самого конца коридора — около пятидесяти «данников», приносящих начальнику весьма приличный «приварок» к его полковничьей зарплате. Благо, сбыть весь этот товар при нынешних рыночных условиях не составляет труда — через киоски и частные магазинчики.

Дежурный опер провел Фрола без очереди.

Хозяин кабинета, невысокий полноватый человек, предпочитающий носить черную кожанку вместо офицерского кителя, здесь, за колючей проволокой, олицетворял в своем неприметном лице с квадратной челюстью и глазами навыкат высшую непререкаемую власть.

Но Фрол был не из робкого десятка и на тяжелый, брезгливо-унизительный взгляд ответил тем же.

— Что это? — Полковник Ульин бросил на стол пистолет-зажигалку, имитацию Макарова, которую вчера Фрол «загнал» вольнонаемному мастеру за полкило индийского чая и «косяк» анаши.

— Зажигалка, — ответил Фрол, сразу вычислив, что молодой мастер, должно быть, «спалился» на проходной и продал его со всеми потрохами.

— Ты мне луну не крути! — показал свои знания воровского жаргона Хозяин. — Я не против вранья, но убедительного! Значит, торговлишкой занялся? Государственную собственность воруешь?

— Ошибочка, начальник! Я ж ее своими личными руками сварганил в свободное от работы время.

— Ну, лунокрут! А станки и металл, может, тоже твои личные?! — Начальник начинал брызгать слюной, что являлось очень плохой для собеседника приметой. — Выходит, даже в изоляции пытаешься нажиться за счет общества?!

— Какая нажива? В вашем лабазе лишь сто грамм чая в месяц дают. Столько каждый зэк в день расходует! Вот и приходится крутиться!

— Ну, ты уже раскрутился, — как-то враз успокоившись широко улыбнулся Хозяин, — на пятнадцать суток штрафного изолятора.

— Несправедливо, начальник! — Фрол стиснул зубы. — Ваши «масти» целыми партиями сувениры налево гонят — и ничего.

— Ну, ты пока не «масть»! — прихлопнул по столу ладонью Хозяин. — Что позволено Юпитеру — не позволено быку!

— Совсем не поэтому! Вы их не трогаете потому, что «положняк» вам таскают! И не бык я!

— Нет — ты, точно, бык! И, чтобы поставить тебя в стойло, ШИЗо будет мало. — Хозяин перестал улыбаться и нажал кнопку вызова дежурного. — Пойдешь на три месяца в ПКТ за грубость. Думаю, выйдешь оттуда шелковым. Если выйдешь!..

Под утро Фрол все же забылся в тяжелом беспокойном сне. Снилось ему, что он мясник с огромной саблеобразной финкой, а в закутке жмутся в угол три хряка почему-то с мордами Калгана, Лимона и Кузи.

В пять утра загрохотали дверные замки и засовы. Началась проверка и завтрак. В половине шестого жилые камеры полностью опустели. Их обитатели заняли свои места в раб-камерах этажом выше.

Фрола усадили в самый конец стола, поближе к «красному» углу.

— Сменная норма — собрать триста пятьдесят переключателей, — пояснил Лимон, издевательски разглядывая сильно отекшие после полотенец руки Фрола. — Два дня на учебу. На третий будем с тебя спрашивать, как и с остальных мужиков. Давай, трудись, пехота!

В семь часов совершил свой ежеутренний обход ПКТ полковник Ульин со свитой режимников и оперов. Во второй рабочей камере, явно скучая, он задал трафаретный вопрос:

— Жалобы, заявления есть? — и скользнул пренебрежительно-холодным взглядом по выстроившимся в шеренгу заключенным. Увидев лилово-фиолетовое, распухшее лицо Фрола, усмехнулся. — Вижу, что здесь все в порядке. Дисциплина в камере на должном уровне!

Вслед за Хозяином вышел и Калган для получения возможных инструкций. Вскоре он вернулся в камеру с торжествующей улыбочкой во все лицо.

— Ну что, дорогуша, — хлопнул Фрола по спине, — пойдем-ка побазарим.

Лимон с Кузей дожидались своего шефа, сварив поллитровую банку чифира самодельным кипятильником, подсоединенным к лампочке и, для заземления, к оконной решетке.

Если и удивились, что Калган привел с собой Фрола, то виду не подали.

— Чая мы тебе не предлагаем, — усмехнулся Калган, присаживаясь к своим дружкам. — Не заслужил еще. Но с завтрашнего дня, могет, и станем давать. В отдельной кружке…

Фрол весь напрягся, начиная понимать, что стоит за напускным радушием «старшего».

— Хозяин доволен проделанной с тобой воспитательной работой. — Калган с явным удовольствием прихлебывал чай между затяжками сигареты. — Но он сильно сомневается, что этого достаточно. Велел тебя перекрасить. Хозяину, вишь, не нравится твой черный «воровской» цвет… Ну, в «красную масть», понятно, не получится, а вот в «голубую» — без проблем.

Фрол затравленным взглядом обвел камеру. Зеки, как послушные автоматы, занимались сборкой переключателей. На всех лицах маской застыло обреченно-тупое выражение. Было совершенно ясно — на их помощь рассчитывать не приходится. Не люди — овцы.

— Я не мазохист, грубое насилие мне не в кайф, — продолжал Калган. — Другие просто накинули бы на шею полотенце, придушили децал, чтоб не рыпался, а потом и использовали. Но, когда по взаимному согласию, это куда приятней. Так что смирись, дорогой, все одно тебе отсюда никуда не деться. От срока-то лишь годишник остался, перебьешься и «голубым». Зато здесь никто больше бить не будет, чай и курево обеспечим, да и сменную норму — по боку. Ну как, подписываешься? Или сначала у тебя надо все здоровьишко отнять?

Другого выхода Фрол не видел — и, по-звериному быстро, схватив с пола железную форму из-под гаек, с отчаянным воплем обрушил ее на голову старшего. Не выпуская форму из рук, попятился и, упершись спиной в дверь, стал остервенело бить в нее ногой, вызывая дежурного. Лимон с Кузей, оцепенев, таращились на беспомощно привалившегося к стене Калгана. Тот выглядел реальным кандидатом в покойники — глаза закатились, по посеревшему лицу сбегали струйки темно-вишневого цвета.

Остальные зеки, бросив работу, наблюдали за происходящим с плохо скрываемой животной радостью.

Дружки Калгана уже немного очухались.

— Бей гада! — завизжал Кузя. — Он против братвы попер!

— Вы не братва, — с ненавистью выдохнул Фрол, поднимая форму над головой, — а пауки в банке!

Готовое вот-вот разразиться кровавое побоище предотвратил влетевший в камеру наряд контролеров с резиновыми дубинками.

Фрола кинули в одиночку, а Калгана вызванные санитары уволокли на носилках в зоновскую больницу.

Через четыре месяца в лагерном клубе состоялся показательный суд. Фролу влепили три года «крытки» — тюремного режима.

Калган, уже полностью оправившийся, ходил в героях красной масти, награжденный администрацией «за заслуги» должностью завхоза первого отряда.

Погрузившись в тягостные для него воспоминания, Фрол «добивал» уже третью папиросу из серебряного портсигара. Зрачки его глаз заметно помутнели, голос стал тихим и хриплым.

Я принес из мансарды по паре бутылок пива.

— Освежись, братишка, и выше голову! Про крытку не стоит рассказывать. Отлично представляю, что тебе там пережить пришлось.

Зацепив ногтем большого пальца жестяную пробку, Фрол выщелкнул ее в потолок и жадно припал к горлышку.

— Теперь понятно, зачем тебе эти козлы понадобились, — я попробовал повторить его фокус с пробкой, но безуспешно. Пришлось воспользоваться банальной открывашкой. — Но к чему сложности такие — сюда их тащить? Легче было на месте кончить. Хотя нет — просекаю! Ты, должно, пытал их перед смертью?

— А кто сказал, что они сдохли? — лукаво усмехнулся Фрол, его остекленевшие глаза заметно оживились. — Попал пальцем в небо, Евген!

— Как? Живы? — Я так удивился, что забыл о пиве. — Ты что, неужто отпустил?

— Живехоньки. Но опять промахнулся — я не такой добренький, чтоб отпустить. Сидят у меня, как пауки в банке.

— Где? Я же искал — и ничего!

— Так и задумано, — довольно оскалился Фрол. — Надежно упрятаны. Под сараем яма вырыта. Хочешь глянуть?

Мы вышли во двор. Ущербная луна равнодушно плыла по небу, отбрасывая на землю холодный мертвенный свет. Было тихо, только вдалеке, подвывая, жаловалась на судьбу какая-то собака.

Фрол шел впереди, освещая нам путь допотопным керосиновым фонарем «летучая мышь».

В просторном сарае, рядом с загородкой для свиного семейства, стояла небольшая копна сена. Вооружившись вилами, Фрол несколькими мощными взмахами переместил ее к стене. На освободившемся месте обнаружился квадратный стальной лист.

Общими усилиями сдвинули его в сторону, открыв черный, широкий зев ямы. В нос ударил тошнотворный запах плесени и человечьих испражнений.

При слабом колеблющемся пламени «летучей мыши» я разглядел схрон — метров восемь глубиной и примерно два в поперечнике. Все трое и правда были здесь. Сильно обросшие и грязные, они уже мало походили на людей. Калган, дико вращая белками глаз и изрыгая звуки, смахивающие и на плач, и на рыдание, подпрыгнул, безуспешно пытаясь схватить опущенный Фролом в яму фонарь. Лимон сидел на земле, тупо глядя перед собой и не обращая на нас никакого внимания. Кузя, скрючившись, лежал у стенки, обратив вверх синюшное лицо с закрытыми глазами. На его голой шее я заметил пятна, похожие на кровь.

— Долго еще любоваться будешь? — недовольно поинтересовался Фрол, вставая с колен. — А может, компанию желаешь им составить?

Я мигом вскочил и помог вернуть стальной лист на место. Когда между мной и жуткой ямой появилась надежная преграда, испытал искреннее облегчение. Но все же держался от Фрола на почтительном расстоянии, вдруг остро пожалев, что мой Марголин остался в мансарде.

В дом вернулись молча. Под предлогом пополнения пивных запасов, я поднялся к себе и первым делом сунул десятизарядного братишку в наплечную кобуру. Сразу успокоившись, прихватил из ящика последние бутылки и спустился в горницу.

Фрол, попыхивая папиросой, сидел за столом со странной, блуждающей улыбкой на осунувшемся лице.

— Думаешь, Евген, у меня крыша поехала?

— Да нет… На-ка, промочи горло.

Когда Фрол, своим коронным способом откупорив бутылку, утолил жажду, я поделился наблюдением.

— По-моему, твой Кузя уже отбросил копыта.

— Не, жив еще, — равнодушно отозвался бывший «крытник». — Просто без сознания. Если бы у тебя столько кровушки высосали, и ты б смотрелся покойником.

— Как, высосали?! О чем ты?

— Ну да, — Фрол жестко посмотрел мне в глаза. — Ни еды, ни питья им не даю… Читал «Монте Кристо»? Он врага-банкира голодом уморить хотел, да не сдюжил — пожалел. Ну, я-то покрепче буду… Так что они у меня на полном самообеспечении… По первости мочу свою пили, но быстро, понятно, вышла. После и на кровушку перешли. Донором, ясно, стал самый слабый — Кузя. Это что! Ты через недельку глянь, когда оголодают всерьез. Наверняка людоедством займутся. Они же пауки. А когда мух нет, пауки жрут друг дружку!

— Понятно… — я во все глаза смотрел на собеседника, так, наверное, рассматривает пациента начинающий психотерапевт, решая, какой поставить диагноз. — А что дальше? Чем все кончится?

— Думаю, последним останется Калган. Но на пути в преисподнюю он все одно лишь чуток отстанет от своих дружков.

— Но ведь схрон рано или поздно кто-нибудь обнаружит.

— Навряд ли, Евген, — Фрол зевнул во всю пасть — четвертая папироса его явно укачала. — Как дело завершится, подгоню машину цемента и вбухаю в яму. Все предусмотрено, дорогуша. Ладно, спать пора. По утряне на свиноферму топать. За этими наемными работничками из бывших колхозников глаз да глаз нужен. Коли не проследить, свинки некормленными останутся. Ведь у этих лодырей и пьяниц нет ни капли жалости к бессловесным животинкам…

Укладыаясь спать, я все же припер дверь мансарды ящиком из-под пива. На случай, чтобы хозяин дома врасплох не застал, если вдруг раскается в излишней откровенности и вздумает сбагрить меня в яму к вампирам.

Утром проснулся чуть не с появлением солнца, но фермера уже не было. Позавтракав без малейшего проблеска аппетита, отправился на прогулку.

Весенний лес встретил запахом хвои и прелых прошлогодних листьев, чириканьем каких-то птах и деятельным перестуком невидимых дятлов, видно, наперегонки старавшихся поскорее заработать сотрясение своих птичьих мозгов.

Натура жаждала полного одиночества, посему путь мой лежал в сторону от деревни. Через час, бродя по почти девственной тайге, вышел к мелкой речушке. Богата земля уральская — на галечном дне недалеко от берега ясно различалось несколько камней-валунов редкостного розового и сочно-зеленого нефрита. Жаль, это не мой бизнес, а то занялся бы ювелирно-поделочным ремеслом. Впрочем, при случае, вполне можно выгодно продать идею заинтересованным лицам…

Люблю, когда листья похрустывают под ногами, как новенькие дензнаки, но земля была влажная и дурацкое противное чавканье наводило почему-то на мысль о бренности всех дорог, наверное, ведущих лишь в болото.

У устья речушки увидел бревенчатый домишко с единственным всего окошком. Помесь овчарки с волкодавом, молниеносно выскочившая из-за угла, бросилась на меня даже без предупреждающего рычания. Пришлось ее навсегда утихомирить парой огненных выхлопов из Марголина. Так как «братишка» был с навинченным глушителем, шухера «кашлящие» выстрелы не произвели — из домишки никто не показался.

Ну, коли гора не идет к Магомету — Магомет идет к горе!

Стараясь по-глупому не попасть в возможный сектор огня из окошка, я, крадучись, подобрался к избе с тыла — благо, забор беспечно отсутствовал — и замер у входной двери из плохо пригнанных нетесаных березовых досок.

Изнутри слышалось какое-то шевеление, но, как показалось, ничуть не опасное для моего здоровья. Вся эта история начинала напоминать прошлогодний визит на собачье кладбище «Приют для друга». Оставалось лишь надеяться, что здесь меня не встретят свинцом автоматной очереди вместо приветствия.

Сжимая успокоительную рифленую рукоять пистолета, я стволом толкнул дверь. К несказанному удивлению, она не была заперта и без скрипа легко подалась внутрь.

Картина, что я застал, до смешного смахивала на часть кинофильма «Операция Ы» под названием «Самогонщики».

Изба, как оказалось, была обычной времянкой — даже пол земляной, а главный атрибут русской избы — печь — заменяла простая чугунная «буржуйка».

На ней стоял двухведерный бак из нержавейки. Тянущийся от него длинный змеевик с водяным охлаждением не оставлял сомнений в предназначении аппарата.

Да и готовая продукция была налицо. У стен стояло несколько десятков ящиков «самопальной» водки уже с этикетками и пробками.

У «буржуйки», подбрасывая дровишки, суетился голый по пояс тридцатилетний детина с татуировкой семиглавой церкви на спине.

Видно, ощутив сквозняк от распахнутой двери, он резко обернулся, не забыв прихватить прислоненный к печке туристический топорик.

Как говаривал один известный мент: «мысленно я ему аплодировал!»

— И что дальше? — усмехнувшись, полюбопытствовал я, направив ствол в его волосатую грудь. — Перед смертью хочешь сыграть в Чингачгука? Дерзай, я не возражаю…

Детина, верно оценив ситуацию, отбросил бесполезный топорик на кучу дров и опустился на корточки, всем своим видом демонстрируя, что смирился с неизбежным.

— И до меня добрались! — с горечью вымолвил он посеревшими губами. — Ну, стреляй, падла, чего издеваешься?! Думаешь, в ногах валяться стану? Не дождешься!

Было совершенно очевидно, что татуированный тип принимает меня за кого-то другого. Но, верный своему золотому правилу всегда расставлять точки над «и», я решил подыграть уголовнику.

— Время пока терпит. Сам понимаешь — спешить тебе уже некуда… Отмотав семеру в лагере — судя по татуировке — как ты так прокололся, словно фраер дешевый?

— Да не при делах я вовсе! Братуха никогда со мной не откровенничал. С детства Гарик замкнутым был. Так что зазря меня кончаете. Кстати, слыхал, перед тем, как лоб зеленкой намазать, раньше приговоренному сигарету и стакан водки давали…

— Нет проблем, земляк! Я гуманист по натуре — кури, можешь и выпить. Зелья здесь, как погляжу, на целый полк смертников наберется!

Урка, видно, всерьез опасаясь, что я вдруг передумаю, ударом ладони о донышко ловко вышиб пробку из бутылки и жадно присосался губами к горлышку.

Я его вполне понимал. Наверняка, он был убежден, что эта выпивка последняя в его забубенной жизни.

Когда бутылка опустошилась на две трети, я высказал некоторое беспокойство.

— Земляк, ты ж отравишься этим ядовитым суррогатом, хоть на нем и красуется этикетка «Экстра».

— Ха! — Глаза урки осоловели, из них исчез налет отчаянья и страха. — Тройная очистка! Даже сивушный дух испаряется! На, глотни, коли не западло выпить со своей жертвой. А может, ты профи и работаешь исключительно по трезвянке? Кстати, почему Барс чужого не учуял? Хотя, пес-то старый, негодный уже к сторожевой службе. На покой пора отправлять.

— Уже сделано. И не греши зря на верную псину, ее клыки были всего в полуметре от моего горла. Еле успел проделать дырку промеж глаз. Да не пожирай глазенками. Не съедобен! Барс твой ничуть не страдал, сдох еще в прыжке.

Хозяин погибшей собаки вновь приложился к бутылке.

— Разреши могилу Барсику отрыть. А после делай, что собрался. Можешь нас вместе и закопать. Есть смысл: раз моего тела не найдут, не будет и уголовного дела… Просто зачислят в пропавшие без вести…

— Ты начинаешь утомлять, браток, своей навязчивой идеей. Убивать тебя и в мыслях не держал. Как кличут?

— Иваном.

— Ладно. Допустим. Меня можешь Михалычем звать. В этих дебрях очутился случайно, но ты мне симпатичен. Сам не пойму из-за чего. Хочется тебя выручить. Рассказывай! Скачала о брате. В какое дерьмо он вляпался?

— Гарик, в натуре, в дела свои не посвящал. Месяц, как откинулся со строгого. Все в елочку катило. Пристроился удачно — в службу безопасности Европейско-Азиатской Корпорации. Но, по ходу, сунул храповик не туда, куда можно… Шмальнули его третьего дня на загородном шоссе вместе с приятелем, тоже охранником. Причем жестоко. Голову начисто отстрелили… Из дробовика, видать. Вот я и подумал, что ты по мою душу нарисовался. Но на пару с Гариком мы никогда не отрабатывались. Честно, гадом буду! У него был свой бизнес, у меня — свой.

— Ладненько. Водяра — самая твердая на Руси валюта. Процветаешь?

— Какое там! Ни газа, ни электричества нет. А на дровах, сам понимаешь, какая выработка. За тару с этикетками три шкуры дерут!

— Но зато и ментов здесь не наблюдается. Так что, нет худа без добра. А с топливом, советую на уголек переходить. Рентабельнее.

— Сам понимаю. Но это последняя партия, — вздохнул Иван, кивнув на ящики. — Свертываю лавочку. За продукцией заказчик из Екатеринбурга вторую неделю не заявляется. Должно, спалилась его точка. ОМОН, слыхал, в городе прямо свирепствует.

— Пустяки. Очередная показушная кампания! Отныне твой покупатель я. Дважды в месяц мои люди будут забирать товар. Сколько за месяц гонишь?

— Если сильно постараться, до полусотни ящиков. При условии, что со снабжением проблем не будет.

— Ладушки. Пара «лимонов» в месяц, полагаю, тебя устроят?

— Договорились, Михалыч! — простоватое лицо Ивана буквально излучало искреннюю благодарность. Посему я счел пистолет уже совершенно ненужным аргументом и сунул его в кобуру под курткой.

Правда, должен признаться, что вечная подозрительность — неотъемлемая часть моей натуры, поэтому на предохранитель «братишку» все же не поставил.

— А за безвременную кончину Барсика прости. У меня не было выбора… Давай-ка увековечим твою зверюгу. Тут недалеко по тракту у озера есть кладбище для собак «Приют для друга». Барсу там настоящую могилу с памятником сварганят.

— Но ведь это страшно дорого! — Иван, смутившись, отвел глаза. — А я на мели сейчас.

— Ерунда! Скажешь, что от Михалыча, обслужат бесплатно и по высшему разряду. И не вздумай отказаться, прими эту маленькую услугу в знак примирения. Лады? Ну, бывай!

Топая обратно в деревню, на лесные весенние красоты уже внимания не обращал. Все-таки до чего велика роль Случая в жизни человеческой! Да и в смерти тоже! Впрочем, если верить постулатам мировой философской мысли, «Случайность — это неизбежная необходимость».

Должно быть, фатум — рок — существует.

Вечером для меня не составило особого труда завербовать Фрола в народившуюся алкогольно-коммерческую структуру. Главным аргументом для него, признаться, к некоторому моему недоумению, послужил тот факт, что наши с ним отношения не прервутся, а наоборот, укрепятся, встав на надежную финансовую основу.

Я не самовлюбленный нарцисс, трезво оцениваю личные возможности и сильно сомневаюсь, что могу вызывать в окружающих симпатию, а тем более привязанность. Хоть и стараюсь показной веселостью и добродушием изменить мрачноватый имидж в лучшую сторону, но это плохо удается. Многолетнее лагерное тавро — землистый цвет лица, золотые зубы на месте выбитых «активистами», вечно настороженно-жесткий взгляд исподлобья — не лучшие предпосылки для завязывания дружеских отношений.

Поэтому я решил, что Фрол просто желает таким незамысловатым способом отработать назад пятнадцать миллионов, потраченных им на акт мести. Впрочем, его мотивы меня мало занимали. Главное — достигнутый в переговорах положительный результат.

Задачу Фрола упрощало то, что он частенько мотался в Екатеринбург на грузовичке по фермерско-свинюшным делам. Так что основная проблема — доставка дешевой самопальной водки в мои питейные павильоны и снабжение Ивана сырьем и тарой — была легко разрешена.

Чтобы идти в ногу со временем, велел фермеру регулярно обеспечивать подпольный мини-заводик газовыми баллонами. Все-таки дрова, да и уголь это полнейший анахронизм, недостойный века высоких технологий.

Я не слишком суеверен, но, свято соблюдая старинный русский обычай, для успеха начинания немного вспрыснули это дело «Демидовским бальзамом». Мне, видно, так никогда и не понять, чего хорошего находит Фрол в этом явно вредном для здоровья суррогате водки.

Наутро, как и ожидал, проснулся со зверской головной болью. Мрачно-кислая морда приехавшего Цыпы настроения моего, естественно, не подняла.

Но верный оруженосец за годы партнерства, видать, неплохо изучил мои привычки. Не говоря ни слова, он извлек из кармана джинсовой куртки плоскую коньячную бутылочку «Матр» и, поставив у дивана, скромно удалился к окну.

Еще раз убедился, что главную радость и удовольствие доставляет не сам процесс пития, а именно опохмел. От нескольких глотков божественной влаги мое только что ноющее от слабости тело буквально наполнилось бодрой живительной силой, взрывы осколочных гранат в голове прекратились. Я вдруг обнаружил, какое сегодня чудесное утро. Ласковое солнце щедро вливало в мансарду потоки золота, нежно-голубое безоблачное небо словно улыбалось, игриво заглядывая в окошко.

Нет, не зря Иисус Христос говорил своим ученикам: «Пейте кровь мою», называя так вино.

— Рассказывай! — я закурил и блаженно откинулся на спинку дивана. — Судя по твоей физиономии, новости неутешительные. Верно, брат? Колись давай, у меня нервы крепкие — выдержу. Кто подписал приговор? Люди серьезные?

— В том и суть, Монах. Пока что ничего конкретного не проклевывается. Все телефоны возможных конкурентов прослушиваются круглосуточно. Но в разговорах если и проскальзывает твое имя, то только в уважительном ракурсе. Кое-кто даже беспокоится, куда ты подевался. Банду «бритоголовых» Медведя бросил на усиление охраны наших «точек», но ни одной попытки «наезда» пока не было… Я «центровых» подозревал, но они по ходу не при делах. У них самих проблемы — «синие» стараются захватить контроль над казино. Им не до нас. Через девочек наших пробую что-нибудь нащупать, но пока беспонтово… Придется, Михалыч, тебе еще здесь покантоваться. Пока не вычислим заказчика. — Цыпа виновато глянул мне в глаза и нарочито бодро воскликнул. — Если в корень зреть — то все к лучшему, как ты любишь говорить. Лес, речка, чистейший воздух! Прямо курорт! Может, тебе Ксюшу привезти или Мари? «Травка» не кончается? А жизнь на природе, в натуре, идет на пользу — у тебя даже лицо пополнело!

— Это со вчерашнего перепоя опухло, — хмуро разъяснил я Цыпе его заблуждение. — А прятаться надоело. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет! На крайняк заимею парочку двойников, как Саддам Хусейн.

Я достал заветный серебряный портсигар и угостил верного друга и телохранителя.

— Расслабься. И не хорони раньше времени. У меня есть сильное подозрение, что я уже знаю имя заказчика.

Цыпа аж поперхнулся дымом и воззрился на меня, как на фокусника, выудившего из своего волшебного цилиндра не банального зайца, а настоящего живого слона.

— Так-то, братишка! — Я остался очень доволен произведенным эффектом. — Кстати, как поживает наш милый друг Иван Альбертович, президент Европейско-Азиатской Корпорации?

— И за ним наблюдение ведется. Старый осел явно неравнодушен к Мари. Цветочки регулярно ей в клуб посылает. В общем, ничего особенного… Правда, с недавного времени его не один, а два охранника сопровождают.

— Чего это он вдруг забеспокоился? — усмехнулся я. — Не догадываешься, случаем?

Глаза партнера приняли осмысленное выражение.

— А ведь это он интересовался у Мари, не заболел ли ты! — оживленно воскликнул Цыпа и от избытка чувств даже треснул ладонью себя по башке.

— Поаккуратнее с головушкой, — попросил я. — Это не самое сильное твое место. А то, не дай Бог, последнюю извилину выпрямишь!

Я вынул из-под подушки десятизарядного «братишку» и поместил его в наплечную кобуру под курткой.

— Едем! Такая искренняя дружеская забота о моем здоровье заслуживает немедленного выражения благодарности Ивану Альбертовичу!

За двумя зайцами погонишься — поймаешь трех

Как въехали в город, я непроизвольно стал ласкать рукоятку пистолета, готовый в любой момент выхватить братишку из колыбельки-кобуры.

Но ни синие, ни другие авто в хвост нашему «мерсу» не пристраивались.

Отлично сознавая всю опрометчивую неосторожность подобного шага, все же заехал к себе на квартиру и заменил Марголина на Макаров. По моему замыслу он должен был сыграть сегодня существенную роль.

Цыпа оставался в машине и, воспользовавшись его отсутствием, я набрал служебный номер Инина.

— Как всегда, на боевом посту? — спросил, услышав в телефонной трубке голос майора. — Узнал, надеюсь? Наш договор помнишь?.. Никуда я не исчезал! Как последняя шестерка бегаю, за тебя твою работу делаю! Ты выяснил личности погибших автоугонщиков?

— Пока нет. При них не было документов, — буркнул опер. — Но трупы дактилоскопировали и направлен запрос в центральный архив. Судя по наколкам, они имели судимости, так что скоро получим всю их подноготную. Догадываюсь, у тебя есть какая-то информация?

— Так. Детали некоторые. Оба числились охранниками в Европейско-Азиатской Корпорации. Уверен, фирма, проявляя странную беспечность, никуда об исчезновении своих сотрудников не заявляла… Просекаешь? Сейчас одиннадцать. У меня сильное подозрение, что в особняке президента ЕАК Камаева в тринадцать часов произойдут кой-какие события. Короче, нанеси ему визит в это время.

— С группой захвата?

— Перебор, майор. Не стоит себя недооценивать. Ты же у нас хват, если что, сам справишься!

— Похоже, опять меня в пакостное дело втягиваешь, — хмыкнул опер. — И как прикажешь потом начальству объяснять, почему именно там оказался, где, по твоим словам, произойдут «кой-какие» события?

— Не мне тебя учить оперработе! Составь рапорт, что получил от агентуры сведения о близкой связи погибших с президентом ЕАК и намерен прощупать господина Камаева. Вполне обоснованно…

— Хорошо… Удачи тебе! Но, надеюсь, сработаешь не слишком топорно?

— Все будет в елочку, начальник! До встречи в час!

Распахнув мне дверцу машины, Цыпа облегченно вздохнул — видать, уже начинал нервничать из-за долгого отсутствия шефа.

— Теперь к Мари! Девчушка, наверно, очень соскучилась!

Звезда стриптиза нашего ночного клуба, как обычно, отсыпалась перед вечерним выступлением. Пришлось долго и настойчиво звонить, пока дверь, наконец, приоткрылась, удерживаемая цепочкой.

Недовольная гримаска на лице подруги дней моих суровых тут же сменилась на радостно-кокетливую улыбку, как только она разобралась, кто так бесцеремонно прервал ее сладкий сон.

Цепочка мигом слетела, и мы с Цыпой вошли в квартиру. Здесь все было по-прежнему. Зеркальные стены множили наши отражения, создавая впечатление маленького столпотворения.

Мари, соблазнительно сверкнув полными ягодицами, туго обтянутыми белыми кружевными трусиками, скрылась в ванной комнате, должно, наводить макияж, а мы расположились в креслах у широкой софы с неубранной, еще теплой, постелью.

Хозяйка появилась в черном шелковом мини-халатике, смахивающем на комбинацию и выгодно подчеркивающем розовую привлекательность чудных стройных ножек.

Мило улыбнувшись, убирать постель она не сочла нужным, просто набросила на нее голубое покрывало.

— Ты всегда так неожиданно! — стриптизерка удобно устроилась на софе, подобрав под себя ноги, и напоминая позой молодую сытую пантеру. А может, у меня слишком богатое воображение.

— Не ждала? — усмехнулся я. — Тогда, наверно, стоит проверить шкаф? На предмет обнаружения пылкого любовника? Хотя какой уж там пыл у такого антиквариата, как Иван Альбертович?

Мари непонимающе расширила волшебно-изумрудные глазки и, возможно, убедила бы меня в своей невинности, если бы не проступившая на лице бледность.

— Женик?! О чем ты?

— Сама в курсе! И это легче легкого доказать, зная твою неуемную страсть к побрякушкам. Цыпа! Достань-ка шкатулку из ночного столика.

Грациозная благородная пантера мгновенно превратилась в дикую взъерошенную кошку.

— Не смей! — Она вскочила, пытаясь собою загородить столик.

Цыпа уже поднял кулак, чтобы сбить неожиданную преграду с ног, но дисциплинированно оглянулся на меня, ожидая знака согласия.

— Сядь на место, милая! — устало вздохнул я. — Ты ведь неплохо меня знаешь… Так что давай без эксцессов.

Мари вернулась на софу, готовая вот-вот расплакаться.

Открыв инкрустированную малахитом шкатулку, убедился в правильности предположений — она была на две трети наполнена украшениями из драгметалла с разноцветными камушками.

— Да тут целое состояние! Я тебе дарил только изумрудный гарнитур: кулон, кольцо и сережки. А здесь и хризолиты и даже брюлики… Вот этот перстенек, между прочим, карата на три тянет… Твоих доходов на подобную роскошь явно не хватит. К тому же, ежемесячно родителям в Тагил поллимона отсылаешь. Что скажешь, детка?

Мари подняла на меня полные слез глаза, но молчала.

— Только не вообрази, что ревную. Как человек интеллигентный сохраню в памяти искреннюю благодарность за интим, что был между нами. Все понимаю. У каждого мужика, увидевшего твой восхитительный номер в клубе, цитируя Пушкина, «телескоп» поднимется. А ты женщина слабая к знакам внимания… Другого не пойму — как ты смогла продать мою жизнь за побрякушки? Я ведь тебе ни на децал зла не принес…

— Жизнь? — неподдельное изумление в голосе Мари заставило меня засомневаться в сделанных выводах.

— Расскажи все, что говорил Иван Альбертович! Чем интересовался? — предложил я, закуривая «родопину».

— Да он всем интересовался, — Мари смешно наморщила лобик. — Тобой и другими, что имеют к тебе отношение. Не думаешь ли закрыть валютный счет в банке ЕАК. Говорил, что ты нахально нахрапист и совсем не считаешься с чужими интересами. Что аппетит слишком большой… Даже привычками и распорядком дня интересовался. Я не дурочка и поняла, что он хочет переманить к себе какие-то твои точки. Немного ограничить влияние… Но при чем тут жизнь?!

— Еще раз с прискорбием убеждаюсь, что у красивых женщин туго с серым веществом! — констатировал я. — На днях по приказу Ивана Альбертовича меня чуть не разрезали автоматной очередью! Вместе с Цыпой!

— Не может быть! — с отчаянием воскликнула прекрасная представительница идиоток. — Женик, не шути так!

— Детка! Камаев решил ограничить мою жизнь, а не влияние. И распорядок дня узнавал, чтобы облегчить работу своим киллерам!

— Я не знала! Честное слово, я не знала!! — Мари разрыдалась, и мне, почему-то, даже стало ее жаль немного.

— Цыпа, налей девочке что-нибудь выпить, — я озабоченно глянул на наручные часы. Они показывали почти двенадцать. Время явно начинает поджимать.

Мой партнер, не мудрствуя, взял из бара бутылку коньяку, плеснул полный фужер и почти насильно влил его в рот Мари. Она закашлялась, но рыдания, наконец, прекратились.

— Слушай сюда, милая. Ты считаешь, что лучше умереть мне, чем Камаеву?

— Нет! Нет конечно!

— Тогда поступим так. Звони в офис Ивану Альбертовичу и назначь свидание через полчаса в доме на Первомайской. Бывала там? Вот и ладненько! Скажешь, что получила от меня весточку и хочешь посоветоваться… — Я поставил телефонный аппарат ей на колени и твердо, подавляя волю, посмотрел в расширенные зрачки стриптизерки. — Как выяснилось, нам с президентом ЕАК стало вдвоем тесно в Екатеринбурге. Одному надо, уехать в Сочи! Действуй, детка, будь умницей!

Мари сделала все так, как велел. Голос, правда, при разговоре с Камаевым был у нее какой-то безжизненно-механический. Ну, да пустяки — Иван Альбертович должен иметь семь пядей во лбу, чтобы что-то заподозрить. А судя по тому факту, что он рискнул со мной разделаться, этих пядей у него не было вовсе.

— Одевайся, девочка! Поедем на свидание. И выше головку — ты сегодня королева на моей шахматной доске! Цыпа, плесни-ка ей еще чуточку, видишь, маленькой нехорошо почему-то…

Для страховки «мерс» оставили отдыхать на стоянке, а поехали на «жигуленке» Мари.

— Имей в виду — работаю сам. Ты вмешиваешься лишь в крайнем случае, — инструктировал я Цыпу, с сосредоточенным видом крутившего баранку.

Второй фужер, видно, погрузил мою «королеву» в прострацию. Она безвольно сидела на заднем сиденье, неподвижным взглядом уставившись в окно.

Сейчас никто не признал бы в ней всегда энергичную и веселую звезду ночного стриптиз-клуба.

— А если дом битком набит охранниками? — стараясь говорить беспечно, спросил Цыпа. — Не лучше ли мальчиков вызвать?

— Не дуй на воду, брат. И не держи за кретина! Я знаю об Иване Альбертовиче и ЕАК буквально все! — Уточнять источник информации в лице старшего оперуполномоченного Инина, естественно, не счел нужным. — Служба безопасности ЕАК насчитывает два десятка боевиков — в основном азербайджанцев по национальности. Все они задействованы на охране офиса и банка корпорации. Проживает Камаев с третьей женой и двумя дочерьми от предыдущих браков по соседству с офисом на улице Белинского. Где, ясно, взять его трудно. Кроме мордоворотов там все следящей электроникой нашпиговано. А двухэтажный особнячок на Первомайской пустует, используется изредка для отдохновения души и тела президента — кутежей с приятелями и тайных плотских утех с молоденькими девушками. Он ведь сластолюбец, как все метисы… Правда, есть там вольер с овчарками. Но собаки в сад выпускаются только в шесть вечера, когда приходит ночной сторож. Над парадным входом большой козырек — так что, кто звонит, из окон не видно.

— Прямо оперативная ориентировка! — восхитился Цыпа, не догадываясь, что случайно попал в точку. — Ну, а с двумя телохранителями мы справимся!

— Не сомневаюсь! — Я оттянул затвор Макарова, загоняя патрон в ствол, и сунул пистолет за брючный ремень. — Внимание! Подъезжаем!

Железные ворота в сад, как и ожидал, были гостеприимно распахнуты настежь.

Голые деревья, почуяв весну, казалось, трепетно-томно шевелили ветвями в ожидании нарождающихся почек.

«Жигуль», тихо урча мотором, на малых оборотах подкатил к двустворчатым парадным дверям дома, построенного из белого силикатного кирпича.

Мы с Цыпой вжались в стену по обеим сторонам входной двери, а Мари с осунувшимся бледным лицом замерла манекеном на последней ступеньке невысокого крыльца, явно не зная, что делать дальше.

— Жми на кнопку переговорного устройства и сообщи, что приехала! — прошептал я, выдергивая шпалер из-за ремня.

Цыпа тоже изготовился, поставив Стечкин на режим стрельбы одиночными.

— Кто? — раздался из репродуктора густой бас, должно быть, охранника.

— Это я, Марк. Иван Альбертович меня ждет.

Щелкнул замок, и дверь распахнулась. Я оттолкнул Мари в сторону и живым тараном влетел в холл. Гориллообразный охранник, видно, в прошлом боксер-тяжеловес, профессионально уклонился от рукоятки пистолета, метившей ему в висок, и молниеносно ответил ударом в челюсть. К счастью, по инерции я продолжал двигаться вперед и мощный кулак лишь шаркнул по скуле. Церемониться времени больше не оставалось — в каждое мгновение мог появиться второй телохранитель.

Я поднял свою карманную гаубицу и выбросил грохочущий сноп огня в лицо горилле, навсегда отбив у него желание боксировать. Перешагнув через тело, ринулся по деревянной лестнице наверх. И спальня, и кабинет Камаева располагались на втором этаже. Так как свидание с Мари у него намечалось не постельное, а деловое, сначала распахнул дверь в кабинет. Посередине комнаты застыл президент ЕАК, растерянно уставившись на направленный ему в живот ствол моего пистолета. В кабинете мы оказались вдвоем.

— Вот, проходил мимо, — сообщил я. — Думаю: дай-ка навещу старого приятеля! Интеллигентные люди обязаны делать визиты вежливости. А твой холуй почему-то пускать не хотел.

— Прекрати кривляться! — Иван Альбертович смерил меня брезгливым взглядом и вернулся в кресло у длинных, во всю стену, книжных стеллажей. — И никакой ты не интеллигент. Самый банальный головорез, убийца! Но, надо отдать должное, профессиональный. Недооценил, каюсь! Нет, чтобы с Гариком еще несколько ребят послать!.. Как понимаю, заявился меня убить и ограбить… На, держи, тварь!

Президент ЕАК запустил руку во внутренний карман своего твидового пиджака, но вынул не пистолет, а всего лишь бумажник. Достал из него пухлую пачку долларов и швырнул мне под ноги.

— Грубишь, милейший! — Я оскалился, но баксы поднял — не пропадать же добру. — Дерзкий такой, а даже оружия не носишь!

— Не путай меня с собою! — Камаев говорил, словно плевался словами. — Я коммерсант, а не бандит с большой дороги!

Мой чуткий слух уловил легкое поскрипывание лестничных ступенек под чьими-то ногами.

Переместился влево, чтобы держать под прицелом дверь кабинета.

В комнату вошли Цыпа и Мари. У последней был блуждающий взгляд и лицо, будто в белом гриме. Пришлось всерьез задуматься — не переоценил ли ее силы? Сможет ли сыграть предназначенную ей роль до конца?

— Второго телохранителя не было, — доложил Цыпа. — Все комнаты проверил — никого.

— Сразу мог бы вкурить! — сказал я, сделав вид, что сам-то понял давно. — Ведь ихняя машина у дома отсутствовала. Не сама же уехала! Ладно. Усади девочку.

Камаев проследил своими агатовыми глазами, как Цыпа заботливо устраивает Мари на диване в глубине комнаты и процедил:

— Сучка неблагодарная! Дешевка!

Я искренне порадовался его несдержанности. Если Мари разозлится, то не слишком болезненно воспримет смерть любовника.

Подняв Макаров, ожидал увидеть в прорезь прицела встречный испуганный взгляд президента ЕАК, но ошибся. Камаев, не делая даже попытки уклониться, продолжал спокойно сидеть в кресле, кривя губы в насмешливой злой улыбке.

— На нервах играть пытаешься? Ничего не выйдет! Смерти я не боюсь. Так что стреляй, недоносок!

Волна дикой ярости затопила мой мозг. Это ругательство — недоносок — действует на меня, как хлесткая пощечина. Сам не знаю почему. Правда, я и на самом деле родился семимесячным, но, как потом подробно выяснил у знакомого врача, этот факт ни о чем дурном совершенно не свидетельствует. Между прочим, семимесячные значительно лучше восьмимесячных, так как появляются на свет более здоровыми.

Почти утопленный курок уже готов был дать волю сжатой боевой пружине, как вдруг неожиданно народившаяся идея заставила меня опустить пистолет.

— Цыпа! Закоцай нашего друга! — приказал я и, когда тот защелкнул на Камаеве наручники, добавил. — И отключи на полчасика.

Обрушенный на президентский затылок цыпин кулак сработал не хуже кастета — Камаев, потеряв сознание, свалился на пол.

— Решил децал подкорректировать первоначальный план, — пояснил я. — Не тревожься. Иван Альбертович в Сочи обязательно уедет, но малой скоростью… Отвези Камаева к Фролу и скажи, что я просил поместить его с остальными. Там он мигом растеряет спесь и заносчивость! Потом тебе объясню. Время поджимает. Хватай-ка за ноги!

Вдвоем отволокли бесчувственное тело вниз и запихнули в багажник «жигуленка».

Наручный «Ролекс» показывал уже двенадцать пятьдесят.

— Давай сюда Стечкин. Он слишком запачкан. Пусть менты его на трупе охранника найдут. Вечером другой получишь. Ну, рви когти!

— А ты как же?

— За меня не волнуйся. Я здесь задержусь немного — хвосты подчищу.

Старательно протерев пистолет-пулемет, вложил его в заметно уже охладевшую лапу телохранителя-гориллы и бегом поднялся в кабинет.

Мари продолжала безучастно сидеть на диване, но при моем приближении зашевелила губами, видно, пытаясь что-то сказать.

— Молчи и слушай! — Я взялся за изящный кружевной воротничок ее платья и рванул вниз. Материя с треском разорвалась почти до живота. Затем, не обращая внимания на в ужасе вытаращенные глаза Мари, порвал лифчик и, явно оставляя синяки, вцепился пальцами в мягко-податливые нежные груди.

— Мне же больно! — завизжала стриптизерша. — Как ты можешь сразу после всего этого!..

— Идиотка! — Я выпустил ее и толкнул на диван. — Скоро тут будут менты. Запоминай: Камаев пригласил тебя на чашечку кофе и захотел купить, как проститутку. Когда ты ответила отказом, он, войдя в раж, порвал на тебе платье, пытаясь овладеть насильно. В это время кто-то позвонил в дверь. Ты разбила окно и позвала на помощь. — Я снял с ноги Мари туфлю и врезал ею в брызнувшее осколками стекло. — Успеваешь запоминать, детка? Вот и ладушки! Потом услышала шум, вроде, дверь вышибали, и следом — выстрел. Камаев, перепугавшись, убежал черным ходом. Тут в кабинет влетел коротышка с пистолетом и ты потеряла сознание. Коли что напутаешь — не увидишь больше не только свои драгоценности, но и дорогих родителей!.. Ты меня знаешь!

Снизу и верно прозвучал настойчивый звонок.

Ободряюще потрепав девочку по щеке, спустился вниз и нажал кнопочку переговорного устройства.

— Майор?

— Да, я. Открывай.

— Нет, дорогой! По плану дверь тебе надо вышибить. С твоим весом это не составит труда.

— Но без санкции прокурора… — засомневался опер. — Да и частная ведь собственность…

— Если хочешь раскрыть сразу два тяжких преступления, то ломай!

Я закурил и устроился на нижней ступеньке лестницы по соседству с покойником. Уже переставшая кровоточить, аккуратная дырка в середине низкого лба смотрелась как глаз циклопа.

Еще, наверное, с минуту опер взвешивал все за и против, пока, наконец, раздались тяжелые, бухающие удары в дверь.

Долго усилий девяностокилограммовой туши она не выдержала. Громко щелкнул искореженный замок, и дверь распахнулась, стукнувшись о стену.

— Ну, объясняй давай! — Майор, немного запыхавшийся, но довольный, шагнул в холл и остановился, узрев труп у моих ног. — Только поподробней и поубедительней, попрошу!

Вежливо взяв из протянутой ему пачки сигарету, Инин тяжело опустился рядом на ступеньку и вздохнул.

— Нелегко все-таки работать с тобой, Монах! Надеюсь, никого в доме больше нет? — закуривая, он покосился на трехглазого охранника. — Трупы тоже имею в виду!

— Рекламу по телевизору, ясно, не глядишь? — буднично поинтересовался я, совершенно сбив с толку майора. — И напрасно! На рынок выбросили массу современных импортных пилюль от склероза. По ходу, тебе пора начинать лечение. Налицо явные провалы в памяти! Как ты мог позабыть, что только что геройски обезвредил особо опасного преступника и, между делом, предотвратил изнасилование?!

Майор недовольно поморщился.

— С таким извращенным чувством юмора тебе надо в сатирики податься! И мне меньше было бы хлопот. Ладно! С сегодняшнего дня стану смотреть всю рекламу подряд! Доволен? А теперь рассказывай, что здесь произошло?

После того, как я подробно изложил свою версию случившегося, опер задумался, усваивая информацию. И таких тугодумов в органах держат!

— Значит, я наведался порасспросить господина Камаева о его убитых сотрудниках, и тут услыхал звон разбитого окна и женский крик. Вышиб дверь и нарвался на вооруженного типа. В целях необходимой самообороны применил табельное оружие… А баллистика подтвердит мои слова?

— Гарантия! — успокоил я его. — Пуля, что извлекут из башки гориллы — от Макарова. При ударе о лобную кость, наверняка, полностью деформировалась. А вот гильзу лучше заменить для надежности.

Я перешагнул через труп и скоро отыскал на полу желтый цилиндрик гильзы от моего пистолета. Сунул ее в карман.

Майор, наконец, начавший мыслить в нужном ключе, достал свой табельный Макаров и пальнул через распахнутую дверь в ближайшее облако. Еще горячую гильзу бросил туда, где недавно валялась ее сестренка.

— Не нравится мне все это, — заявил опер. — Шито белыми нитками!

— Неужели? — жестко усмехнулся я. — А хочешь, прострелю для убедительности твое плечо из пушки охранника?

— Нет. Не стоит, — быстро отказался Инин. — В принципе покатит, главное, чтоб девка в показаниях чего не напутала.

— Все будет в елочку, начальник! Мари девочка не глупая, личную выгоду понимает очень даже хорошо. Да и нет у нее выбора! А когда эксперты выяснят, что тех двух на трассе шмальнули именно из Стечкина обезвреженного тобою бандита, тебя на руках носить станут! Выстроится очень стройная версия: мокруха на шоссе — внутренняя разборка в ЕАК. А так как главный подозреваемый при оказании вооруженного сопротивления убит, дело можно считать закрытым и спокойно отправлять пылиться в архив. Если не на повышение по службе, то уж на денежную премию смело рассчитывай!

С каждым моим словом хмурое лицо Инина заметно светлело.

— Ладно! — уже бодрым голосом заявил он. — Сматывайся! Вызываю опергруппу и объявляю в розыск неудачливого насильника Камаева! Кстати, при очной с ним ставке девчонка не вздумает менять показания?

— Их встреча не состоится. Президента никогда не найдут.

— Ага!.. — Опер понимающе хмыкнул. — Но это меня уже совершенно не колышет. Все! Звоню коллегам, а то если труп успеет совсем охладеть к приезду судмедэксперта — будет, по меньшей мере, неприлично!

Иногда приятно даже пройтись пешком. Однообразные движения и равномерный стук каблуков по асфальту стабилизируют мыслительный процесс, а телу дают спокойную уверенность в его силах и возможностях.

Но, как говорили древние, все хорошо в меру. И тот факт, что до станции метро было рукой подать, радовал.

Потянувшись за сигаретами, наткнулся в кармане на пухлую пачку долларов. Камаевское наследство… Но почему-то оно меня не вдохновляло. Идя на дело, гнался за двумя «зайцами»: ликвидировать опасного врага и списать убийство киллеров на другого. А этот третий «заяц», в виде баксов, был случаен и не свидетельствовал ни о моей находчивости, ни об уме. Да к тому же дурно попахивал. Выходило, будто Камаев прав, и я в натуре банальный головорез с большой дороги, готовый за деньги пришить любого…

В подземном переходе, как обычно, было полно нищих. Мое внимание привлекла колоритная парочка: старик на костылях с тремя рядами орденов и медалей на ветхом лоснящемся пиджаке и совсем молодой парнишка в импортной инвалидной коляске. Эта сверкающая никелем коляска, да еще новенькая медалька «За отвагу», видно, было все, чем наградило его государство за потерю обеих ног, скорее всего, в Чечне.

То, что они держались вместе, навело на мысль — уж не дед ли с внуком пожинают на пару горькие плоды своих ратных подвигов?..

Мне почему-то вспомнился капитан Седых.

Проходя мимо, я на глаз разделил пачку баксов на две равных доли и сунул в руки ветеранам. Не оглядываясь, ускорил шаги — услышать слова благословений для меня сейчас было равносильно проклятию…