Смута на Руси. Выбор пути

Кто назвался именем царевича Дмитрия?

До начала XVII века российское общество не было знакомо с понятием «самозванство», поскольку внутри правящего рода всегда находились законные претенденты на престол. Только в 1598 году, после смерти бездетного царя Федора Ивановича, выяснилось, что род московских государей иссяк. На опустевший трон могли теперь претендовать дальние родственники и даже достаточно сомнительные личности. Одним из таких претендентов и стал Лжедмитрий I. Современникам так и не удалось точно выяснить, кто назвался именем давно умершего царского сына, поэтому они выдвинули несколько версий.

Так, некоторые поляки считали, что на самом деле лжецаревич был внебрачным сыном короля Стефана Батория. На это, по их мнению, указывала характерная бородавка у носа, которая была у обоих. От отца Лжедмитрий якобы заимствовал воинский опыт, бесстрашие и любовь к воинскому чину. Однако сын польского короля вряд ли мог в совершенстве знать русский язык и обычаи московского двора. К тому же ему было бы сложно сочинить достаточно правдоподобную легенду о жизни в России и своем чудесном спасении. Для русской знати и мнимых родственников — Нагих он был бы совершенно чужим.

В Польше существовало мнение и о том, что именем Дмитрия назвался сын А. М. Курбского — знаменитого оппонента Ивана Грозного по переписке. В годы Ливонской войны он бежал в Речь Посполиту и оттуда отправлял царю обличительные послания. Однако и эта версия кажется маловероятной из-за отсутствия у сына Курбского мотивов для борьбы с Борисом Годуновым.

Французский наемник Яков Маржерет, служивший в царской армии на рубеже XVI и XVII веков, прямо утверждал, что царь Дмитрий был истинным сыном Ивана Грозного. По его мнению, с Гришкой Отрепьевым его нельзя было отождествлять потому, что возраст беглого монаха составлял 35–38 лет, а Дмитрия — 23–24 года. К тому же тот был склонен к пьянству, часто буянил, а после гибели царя Дмитрия был сослан в Ярославль. В данном случае Маржерет, видимо, спутал настоящего Григория Отрепьева с человеком, который по просьбе самозванца выдавал себя за него.

По данным источников, Отрепьев появился на свет приблизительно в 1581 году. Значит, в 1605 году ему было 24 года. Царевич Дмитрий родился 19 октября 1582 года, с самозванцем он был почти ровесником, поэтому тот и смог выдать себя за него.

По мнению Маржерета, никто, даже специально подготовленный человек, не смог бы столь убедительно выдавать себя за настоящего царевича. К тому же истинность его слов подтвердили мать и многочисленные родственники. При этом француз «забыл», что та же мать и другие родственники отреклись от самозванца и истинным Дмитрием назвали давно умершего мальчика.

Маржерет не считал «Дмитрия» ставленником польского короля и иезуитов, поскольку он был плохо экипирован, имел очень небольшое войско и не распространял на Руси католичество. Но король, связанный мирным договором с Русским государством, просто не имел права вторгаться на соседнюю территорию. А внедрять католичество даже для настоящего царевича было бы смертельно опасной авантюрой — православные традиционно считали католиков своими злейшими врагами. Поэтому самозванец ограничился тем, что вел с Папой Римским достаточно активную переписку, как бы подготавливая почву для будущей церковной реформы. Первыми шагами к ней были женитьба на католичке Марине Мнишек и введение в состав двора ее родственников.

Таким образом, множество фактов противоречит версии Маржерёта об истинности царя Дмитрия. В отличие от него в российских официальных документах нет никаких сомнений в самозванстве «Дмитрия». Все источники настаивают на том, что именем давно умершего царевича назвался беглый чудовский монах Григорий Отрепьев. Это утверждение основывается на свидетельстве представителей духовенства, действовавших по заданию патриарха Иова. Их информаторами стали православные священники и монахи, жившие в Литве. Они в деталях восстановили путь Отрепьева в Литву и его похождения там. Более того, были найдены его спутники, и один из них, Варлаам Яцкой, описал все в извете. Он сохранился до наших дней. Рассмотрим его подробнее.

Варлаам Яцкой, монах Пафнутьево-Боровского монастыря, встретился с Григорием Отрепьевым в Москве недалеко от храма Василия Блаженного — на Варварском крестце. Произошло это в феврале 1602 года, в Великий пост. Стояла очень холодная и голодная зима. Оба монаха, видимо, занимались поисками пропитания, и это побудило их познакомиться и разговориться. Оказалось, что Григорий жил в Чудовом монастыре, служил дьяконом, входил в окружение самого патриарха Иова и даже сочинил «Похвалу московским чудотворцам». Известный чудовский монах Замятия приходился ему дедом, а дьяк Смирной Отрепьев — дядей.

Позже ищейки Бориса Годунова выяснили, что отец Григория, Богдан (Борислав) Иванович Отрепьев, происходил из галичских дворян и служил в Москве стрелецким сотником. Его предок, некий Владислав, происходил из Польши и, по некоторым сведениям, прибыл на Русь в XIV веке. Богдан погиб в пьяной драке, когда сын был еще маленьким мальчиком. Воспитанием ребенка занималась мать Варвара, которая научила его грамоте и привила любовь к чтению книг.

В подростковом возрасте Юрий, как звали Григория до пострижения, поступил на службу к боярам Романовым, а потом — к их родственнику, князю Б. К. Черкасскому. Однако из-за некрасивой внешности, маленького роста, бородавчатого лица, разновеликих конечностей и рыжеватых жестких волос он был вынужден постричься в монахи. Переезжая из одного монастыря в другой, он по протекции деда Замятии в 1595 году оказался в престижном Чудовом монастыре в Кремле. Здесь достаточно успешно началась его духовная карьера. Он стал дьяконом и келейником сначала архимандрита, потом — патриарха Иова. Однако постоянный голод и неуемная страсть к приключениям заставили Григория отправиться на юг.

Некоторые историки считают, что Отрепьев замыслил превратиться в царевича Дмитрия еще в Москве. Согласно данным Нового летописца, написанного уже через много лет после Смуты, Григорий уверял чудовских монахов в своем «царском происхождении». Но могло ли так быть на самом деле? Ведь повсюду процветала система доносов, и заявлять о своих претензиях на престол было равносильно самоубийству. Думается, что все это — лишь домыслы автора летописца, плохо знакомого с нравами, царившими во время правления Годунова.

Скорее всего, Григорий отправился в путешествие без каких-либо определенных целей. Просто ему хотелось покинуть холодную и голодную столицу. Этим же руководствовались и его спутники — Варлаам и Михаил Повадин. Они договорились сначала добраться до Киево-Печерского монастыря, а потом двинуться в Иерусалим, чтобы поклониться Гробу Господню. Следует отметить, что такой маршрут был типичным для русских паломников.

На следующий день, 24 февраля, монахи наняли подводы и вместе с купеческими обозами двинулись в дорогу. Их путь проходил через Волхов, Карачев, Новгород-Северский. Было решено остановиться на несколько дней в Спасо-Преображенском монастыре и отпраздновать Пасху. Далее необходимо было перейти границу соседнего государства и оказаться на литовской территории Речи Посполитой. Видимо, это было не так уж сложно сделать, и вскоре путешественники, проследовав через Лоев и Любеч, оказались в Киеве.

Архимандрит Киево-Печерского монастыря Елисей разрешил монахам пожить некоторое время в его обители, но посоветовал обратиться за покровительством к киевскому наместнику князю Константину Константиновичу Острожскому. Скорее всего, у московских монахов не было денег на пропитание, а архимандрит не хотел их кормить бесплатно.

Князь Константин радушно встретил путешественников и предложил им все лето 1602 года прожить в его замке в Остроге. Здесь он подарил им книгу Василия Великого «О постничестве», изданную в его типографии. Монахи сделали на ней запись:

«Лето от сотворения Миру 7110(1602) года месяца августа в 14 день сию книгу Великого Василия дал нам, Григорию с братиею, с Ворламом да Михаилом, Констянтин Констинович, нареченный во святом крещении Василий, Божиею милостию пресветлое княже Острожское, воевода Киевский».

Позже к имени Григория была сделана приписка: «царевичу московскому». Из нее следует, что именно Григорий Отрепьев назвался потом сыном Ивана Грозного. Автором приписки, видимо, был какой-то житель Литвы, поскольку данная книга хранилась на Волыни в одном из монастырей.

Узнав о свободе вероисповедания в Литве, Григорий решил скинуть с себя монашеское одеяние. Это возмутило его спутников. О его вольнодумстве Варлаам сообщил архимандриту Киево-Печерского монастыря, но тот ответил так: «Здесь земля свободная, вольная. Кто в какой вере хочет быть, такую и принимает».

Путешественникам пришлось расстаться. Варлаам захотел поселиться в Киево-Печерском монастыре, но архимандрит его не оставил: ведь у нищего русского монаха денег не было. Ему вновь пришлось обратиться за помощью к князю Острожскому. Тот отправил спутников Григория в Дерманский монастырь, которому покровительствовал. Григорий с ними не поехал. Он нашел для себя нового покровителя — пана Гойского и вместе с ним отправился в протестантское учебное заведение, находившееся в Гоще. Там он изучил латынь, польский язык и ознакомился с протестантским учением. Во всех этих науках он преуспел.

После обучения Григорий навсегда распрощался с иночеством. Он знал, что ученые люди ценятся при дворах знатных поляков и их служба может быть вполне успешной, приносящей хорошие доходы.

Следует отметить, что Варлаам почему-то следил за дальнейшей судьбой Григория Отрепьева. Узнав, что тот начал вести светский образ жизни, он решил образумить бывшего монаха с помощью князя Острожского. Однако Константин Константинович заявил, что не имеет права никому указывать, как жить. Он даже рассказал ему о своем сыне Януше, который сначала исповедовал православную веру, а потом перешел в католичество. Более того, оказалось, что Януш приехал в Гощу и там познакомился с Григорием Отрепьевым. Возможно, именно от отца он узнал о молодом русском монахе, мечтавшем познать все прелести светской жизни. Имея тесные связи с католиками, он быстро склонил к переходу в католичество не слишком твердого в вере Григория. Согласно извету, Отрепьев обучался в Гоше до весны 1603 года. Потом он пропал из поля зрения Варлаама Яцкого.

Только в конце 1603 года стало известно, что он поступил на службу к князю Адаму Вишневецкому. Чем же занимался монах-расстрига почти полгода? Напрашивается предположение, что именно тогда иезуиты готовили его к роли «царевича Дмитрия». Это происходило при непосредственном участии князя Острожского. Иезуитами, видимо, и был разработан план перевоплощения бывшего монаха Григория в царского сына. Для этого была установлена связь с родственниками настоящего царевича Нагими и его матерью (ведь без их согласия вся авантюра тут же провалилась бы), тщательно изучалась ситуация в Российском государстве, сочинялась правдоподобная версия спасения Дмитрия от рук наемных убийц и так далее. Кроме того, самозванцу необходимо было стать лихим наездником, овладеть всеми видами оружия и изучить современные тактику и стратегию боя. Судя по всему, учителя у него были превосходными, поскольку весной 1603 года беглый монах публично объявил себя «царевичем Дмитрием», последним сыном Ивана IV.

Адам Вишневецкий, видимо, тоже был заранее подготовлен к появлению русского царевича. Он оказался на редкость легковерным, дал бывшему слуге дорогую одежду, хорошего коня, карету и прочее, что было необходимо для высокородного юноши. Кроме того, он стал знакомить «Дмитрия» с польскими князьями и шляхтичами. «Царского сына» повсюду встречали с распростертыми объятиями. Многие даже согласились помочь ему в борьбе за «отчий престол».

Вряд ли польская знать была столь уж великодушна и бескорыстна, — поход в русские земли сулил богатую добычу. Кроме того, Вишневецкий, видимо, хотел с помощью «царевича» захватить спорные территории у российской границы и присоединить их к своим владениям.

Зиму 1603–1604 годов Григорий Отрепьев провел в имении Адама Вишневецкого. В это время он познакомился с его братом Константином, женатым на Урсуле Мнишек, дочери самборского воеводы Юрия. Через Константина Григорий был представлен Юрию Мнишеку, у которого была на выданье еще одна дочь — Марина. Пронырливый воевода сразу сообразил, что «царевич» может оказаться выгодным женихом для дочери, почти не имевшей приданого. Юрий был склонен к роскошному образу жизни, вести который не мог из-за недостатка средств. В итоге он погряз в долгах и даже был уличен в растрате денег, поступавших через него из владений короля Сигизмунда III.

Помогая «Дмитрию», самборский воевода как бы убивал двух зайцев сразу — избавлялся от наказания за казнокрадство и улучшал свое материальное положение. Дело в том, что очень скоро король официально объявил себя опекуном «сына» Ивана Грозного.

Весной 1604 года он принял его в Краковском дворце, обласкал и пообещал существенную помощь. Всеми делами «царевича» он поручил заниматься Юрию Мнишеку. После этого самозванец был приглашен в Самбор в качестве дорогого гостя.

Знакомство Лжедмитрия с Мариной Мнишек описано А. С. Пушкиным в трагедии «Борис Годунов». Польская панночка произвела большое впечатление на монаха-расстригу. Сама возможность общения с этой девушкой^ казалась Григорию чем-то очень необычным. Ведь в России даже жених не имел права до свадьбы видеться с невестой. При этом Марина отнюдь не была красавицей: маленькая, тщедушная, с узким лицом, длинным носом и маловыразительными блеклыми глазами. Но она изящно одевалась, узким лифом подчеркивала тонкую талию, а пышными юбками скрывала недостатки фигуры. Распуская длинные волнистые волосы, украшала их жемчужными нитями и, видимо, умело пользовалась косметикой: румянами, белилами, сурьмой. В результате неискушенному Григорию она представлялась весьма привлекательной и желанной женщиной.

Ничего удивительного, что очень скоро «царевич» влюбился. Хитроумный Юрий Мнишек сразу понял, что возможного зятя надо всячески поощрять, но при этом следует заключить с ним своеобразный брачный договор, в котором обговаривались бы все условия его женитьбы на Марине.

Во-первых, жених должен был стать католиком. Во-вторых, брак был возможен только после восшествия Дмитрия на престол. В-третьих, оговаривалось, что Марина получит большую сумму денег для путешествия в Москву, а также множество ценных вещей, драгоценностей, посуды и тканей для подготовки к свадьбе. Ее права на московский престол не должны были зависеть ни от мужа, ни от наличия детей. Даже бездетной вдовой она должна была оставаться на троне. В ее личную собственность отходили Новгород и Псков с прилегающими землями. В своих владениях ей предоставлялось право собирать налоги, строить костелы и вводить католичество. Кроме того, ее отец становился владельцем нескольких западных русских городов.

Сама же невеста не была обременена почти никакими обязательствами перед женихом. Только год ей следовало ждать исхода его борьбы за московский престол. После этого она была вольна выйти замуж за другого человека.

Лжедмитрий, полностью зависевший от Юрия Мнишека, согласился со всеми условиями договора, подписал его и вскоре начал выполнять его требования. Уже 17 апреля 1604 года он тайно принял католичество. Открыто сделать это было невозможно: для русских католик на царском престоле был совершенно немыслим.

Самозванец пошел на это не только для того, чтобы угодить Марине Мнишек. Теперь он получил возможность лично обратиться к Папе Римскому и испросить у него помощь в борьбе за московскую корону. Не без участия крестивших его ксендзов Лжедмитрий отправил в Ватикан письмо, в котором отметил, что после воцарения будет стараться соединить православие с католичеством и приведет русский народ под власть Святого Престола. После этого иезуиты сделались верными помощниками «царевича» и занялись поисками денег для него. С большим вниманием стал относиться к нему и король Сигизмунд. Впрочем, не все представители польской знати признавали истинность «Дмитрия». Так, например, канцлер Ян Замой-ский считал его всего лишь ловким актеришкой и сочинителем небылиц.

Видя, что его гостю оказывают покровительство самые высокопоставленные лица, Юрий Мнишек решил 25 мая 1604 года устроить помолвку дочери с ним. Правда, на ней присутствовали только близкие родственники, и для широкой общественности она осталась тайной, ведь положение жениха оставалось крайне ненадежным, и в успех его борьбы в Речи Посполитой мало кто верил.

Добившись некоторой определенности в личных делах, Лжедмитрий вместе с будущим тестем активно занялись формированием войска. В него вербовали всех желающих: преимущественно обедневших шляхтичей, мечтавших обогатиться за счет богатых москалей, запорожских казаков, выходцев из России, желавших вернуться на родину, и прочих любителей легкой добычи. По-настоящему опытных воинов было мало. Гетманом стал сам Юрий Мнишек, полковниками — два Адама: Жулицкий и Дворжицкий.

В сентябре 1604 года двинулись в путь. В Киеве они планировали соединиться с запорожцами, поэтому сделали в городе остановку. Наконец, в конце октября искатели царской короны переправились через Днепр и вступили на территорию Российского государства. Там их никто не ждал — все было тихо и мирно. Борис Годунов, видимо, не верил в серьезность намерений самозванца и на польско-литовскую границу не отправил даже дозорщиков. Более того, оказалось, что жители некоторых городов стали с радостью переходить на сторону «законного наследника» престола.

Недовольство царем Борисом приняло уже массовый характер. Первым сдался Моравск, вслед за ним — Чернигов. Далее на пути лежал Новгород-Северский, но туда уже успели прибыть московские воеводы, приказавшие местному гарнизону обороняться.

Почти месяц самозванец безуспешно пытался взять город. В середине декабря на помощь защитникам пришло московское войско во главе с Ф. И. Мстиславским. 21 декабря состоялось большое сражение. Хотя силы Лжедмитрия были в несколько раз меньше, чем у царских воевод, ему удалось все же победить. Успеху способствовали дерзкий натиск, быстрота и личная отвага самозванца. К тому же Мстиславский был тяжело ранен в голову, а его воины, оставшись без командира, растерялись.

Радость победы была омрачена весьма ощутимыми потерями — более семисот из приблизительно 3000 воинов остались на поле боя. По воспоминаниям современников, «царевич» даже заплакал, узнав имена погибших. Возможно, он впервые задумался о том, что его авантюра — не забава и не приключение. Но отступать было поздно, тем более что на помощь ему по направлению к Калуге и Туле шли многочисленные отряды с Дона.

Оставив несдававшийся Новгород-Северский, Лжедмитрий отправился в Севск, выслав казаков вперед, в Кромы. Однако шляхтичи не захотели далеко уходить от границ родной страны. К тому же за свою кровь и доблесть они стали требовать денег. Но черниговская казна уже опустела, а в небольших городках взять было нечего. Тогда наиболее знатные поляки во главе с Юрием Мнишеком решили вернуться домой. Они разуверились в успехе всего предприятия и боялись оказаться в плену.

В начале января 1605 года они покинули самозванца под предлогом того, что идут за подмогой. На самом деле на родине никто из них даже не заикнулся о поддержке «царевича». В итоге его войско заметно ослабело. Главной ударной силой в нем стали казаки, не имевшие понятия о воинском искусстве.

Тем временем царю Борису удалось собрать новое войско и отправить его под началом опытного военачальника В. И. Шуйского в Комарицкую волость для сражений с противником. 21 января под Добрыничами состоялось решающее сражение.

Лжедмитрий, как всегда, действовал быстро и решительно. По его замыслу, казаки на резвых конях с саблями наголо должны были смять передовой полк Шуйского, разорвать его войско на две части и с помощью шляхтичей и хорошо вооруженной пехоты уничтожить их по отдельности.

Но Шуйский, уже осведомленный о тактике самозванца, приготовил ему ловушку. Когда казаки прорвались через передовой полк, их встретил шквал огня из стоявших сзади артиллерийских орудий. В страхе они повернули назад и столкнулись со шляхтичами и своей же пехотой. Возникла паника и полная неразбериха, которой воспользовались царские воеводы, окружившие войско самозванца и принявшиеся его уничтожать. В результате спаслись лишь очень немногие. Лжедмитрия вынес из боя раненый конь, который после этого тут же умер. Были потеряны знамена, пушки и даже любимое копье «царевича» с плюмажем. Все это было отправлено в Москву в качестве трофеев.

Самозванец уже было решил, что дело его полностью проиграно, но тут к нему на помощь пришли воеводы Путивля В. М. Мосальский и Б. Сутупов. Они предложили сделать свой город ставкой «царевича» и начать собирать новое войско, на этот раз уже из русских сторонников.

Вскоре выяснилось, что на сторону Лжедмитрия перешли жители Воронежа, Белгорода, Ельца, Оскола, Валуйки, Царева-Борисова и Ливен. Их воеводы отправились в Путивль, выражая готовность служить «царскому сыну». Многие из них тут же были пожалованы боярством или окольничеством. Так, воевода Царева-Борисова князь Б. П. Татев стал боярином, а князь Д. В. Туренин — окольничим. Белгородский воевода князь Б. М. Лыков был назначен кравчим в формирующемся дворе «Дмитрия», а А. В. Измайлов — дворецким. Главой новой Боярской думы стал В. М. Мосальский, а печатником — Б. Сутупов. О столь стремительном взлете при царе Борисе никто из них не мог и мечтать.

Естественно, самозванец тщательно скрывал от них, что стал католиком. Напротив, он всем постоянно демонстрировал глубокое почтение к православным святыням. По его просьбе из Курска была привезена чудотворная икона Божией Матери, которую он стал считать своей небесной покровительницей.

После разгрома под Добрыничами Лжедмитрий уже не принимал непосредственного участия в сражениях. Этим занимались казаки во главе с атаманом Корелой, которые обосновались в Кромах и вели борьбу с царской армией. Они рыли землянки и укрывались в них во время артобстрела, а потом под покровом темноты совершали вылазки и наносили противнику существенный урон.

Ближе к лету, после весенней распутицы должны были состояться решающие битвы. Но царь Борис не дожил до этого времени — 13 апреля 1605 года он скоропостижно скончался. Русские люди решили, что Господь таким образом рассудил соперников. Теперь в истинность «Дмитрия» поверили очень многие, и знать устремилась к нему на поклон. Даже стоявшее под Кромами войско вместо того, чтобы принести присягу сыну царя Бориса, Федору, перешло на сторону самозванца. К нему тут же была отправлена делегация во главе с князем И. В. Голицыным. За добрую весть тот был награжден боярством.

По совету нового окружения Лжедмитрий решил переехать поближе к Москве, в Тулу. Местный воевода князь И. С. Куракин за радушную встречу самозванца тоже получил боярский чин. После этого из Москвы потянулись вереницы князей, дворян и даже дьяков, желавших продемонстрировать «царевичу» готовность верно ему служить. Было ясно, что дни правления Федора Годунова и его матери сочтены.

О своих успехах самозванец с радостью сообщил будущему тестю Юрию Мнишеку. Тот в свою очередь тут же поспешил в Краков к королю Сигизмунду. Он хотел лично рассказать о московских событиях и доказать, что не зря помогал своему русскому гостю.

Приняв присягу царского войска, Лжедмитрий решил вместо него сформировать свои полки. Главным воеводой Большого полка он назначил князя В. В. Голицына. Его помощником стал Б. М. Лыков. Полк правой руки был доверен И. С. Куракину и Л. О. Щербатову, передовой полк — Ф. И. Шереметеву и П. А. Черкасскому. Первый из них, кроме того, получил боярство за сдачу Орла, второй был возвышен за сдачу Пронска. Сторожевой полк оказался под началом Б. П. Татева и Ф. А. Звенигородского, полк левой руки — Ю. П. Ушатого и В. Г. Щетинина. Для большинства из воевод все эти назначения были существенным повышением, на которое прежде они рассчитывать не могли.

Около себя Лжедмитрий оставил новоиспеченных бояр В. М. Мосальского и И. В. Голицына, окольничего Д. В. Туренина, дворецкого А. В. Измайлова, печатника Б. И. Сутупова и постельничего С. И. Шапкина, который состоял в родстве с Нагими, мнимыми родственниками «царевича». Вполне вероятно, что именно Шапкину было поручено обо всем договориться и с Марфой Нагой, томившейся в монастыре, и с ее родственниками, находившимися в поволжской ссылке.

Хотя около самозванца оставались поляки и казаки, никому из них он чинов не пожаловал: это оттолкнуло бы от него русскую знать, не желавшую принимать в свои ряды чужаков. Судя по всему, в то время возле «царевича» находились опытные советчики, помогавшие ему не совершать грубых ошибок. По их рекомендации, например, он не послал войско для завоевания столицы, где все еще находились на престоле Федор и Мария Григорьевна Годуновы. Туда были отправлены только два дворянина — Г. Г. Пушкин и Н. М. Плещеев с «прелестными грамотами», в которых «Дмитрий» писал о том, что никого не будет наказывать за неверие в его истинность, а, напротив, всех будет жаловать, щедро раздавать чины и награды, снизит налоги и пошлины и установит покой, тишину и благоденствие.

Измученным неопределенностью москвичам его обещания настолько пришлись по сердцу, что они тут же бросились арестовывать Федора Борисовича с матерью и громить дворы Годуновых и их родственников — Сабуровых и Вельяминовых. Только на следующий день, 2 июня, боярам с трудом удалось успокоить разбушевавшийся народ.

Хотя желанный престол оказался свободным, Лжедмитрий не захотел сразу же его занимать. Он понимал, что в столице могут найтись люди, которые опознают в нем Григория Отрепьева. Особенно были опасны патриарх Иов и чудовские монахи. Любое публичное разоблачение могло свести на нет все его усилия. Подверженная влиянию авторитетных людей толпа могла переметнуться на сторону свергнутых правителей, и тогда он сам не избежал бы плахи. Самозванец послал в Москву В. В. Голицына с В. М. Мосальским, которым он доверял больше, чем другим, приказав подготовить все необходимое для его триумфального въезда в Кремль.

Князья правильно поняли свою задачу: 10 июня 1605 года они отправились к пленным Годуновым и убили Федора с Марией Григорьевной. Царевну Ксению пощадили, поскольку та, на их взгляд, никакой опасности не представляла. Ее просто отвезли на двор Мосальского под охрану слуг.

Потом очередь дошла до патриарха Иова и чудов-ских монахов. Святейшего низвергли и отправили в Старицу, где он вскоре почему-то ослеп. Иноки, лично знакомые с Отрепьевым, тоже были высланы из города. Сходная участь постигла и настоящих родственников Григория. Их сослали сначала в Галич, потом — в Сибирь. Напротив, мнимые родственники — Нагие были приглашены в Москву для участия в церемонии венчания «Дмитрия» на царство.

Парадный въезд «царевича» был назначен на 20 июня 1605 года. Тысячи москвичей в лучших одеждах высыпали на улицы, чтобы поглазеть на невиданное зрелище. Некоторые даже забрались на крыши домов и колокольни. Издали казалось, что город облепили пчелы.

Лжедмитрий со своей свитой ехал со стороны Замоскворечья по наплавному мосту через Москву-реку и Водяные ворота Китай-города. Он был в роскошных одеяниях, обильно украшенных золотом и драгоценными камнями, голову венчала шапка с собольей опушкой, низко надвинутая на лоб. Это было сделано из-за опасения, что кто-либо опознает в нем монаха Григория Отрепьева. Правда, сделать это было бы очень нелегко: лицо самозванца было гладко выбрито, волосы — коротко острижены, царская одежда придавала всему его облику внушительность и солидность. К тому же он ехал верхом на прекрасном аргамаке в окружении многочисленной свиты и рядовые граждане не могли к нему приблизиться.

Современники отмечали, что во время въезда «царевича» на Красную площадь поднялся сильный вихрь, который запорошил пылью глаза присутствующих. Это происшествие некоторые суеверные люди расценили как дурное предзнаменование. Еще один неприятный инцидент произошел, когда «Дмитрий», по обычаю, должен был сойти с коня и приложиться к чудотворной иконе Владимирской Божией Матери, с которой кремлевское духовенство вышло его встречать. Однако проделал он это настолько неловко, что у присутствующих возникли сомнения в его истинности. Самозванец, видимо, боялся быть узнанным без головного убора и поэтому торопился.

Лжедмитрию приходилось постоянно проявлять актерское мастерство, ведь малейший промах мог стоить ему жизни. Он постарался сразу же окружить себя верными людьми, чье благополучие зависело лично от него. Он приблизил к себе всех своих мнимых родственников — Нагих. М. Ф. Нагой получил боярство и чин конюшего. Боярами стали сразу четверо его двоюродных братьев и более дальний родственник — Г. Ф. Нагой. Для всего рода это обернулось небывалым взлетом, поскольку прежде среди Нагих был только один боярин и один окольничий. Кроме того, из ссылки вернулись наказанные Годуновым люди, в первую очередь Романовы и их родственники. Федор Никитич, в монашестве Филарет, с женой и детьми оказался в столице. Через некоторое время он стал ростовским митрополитом. Иван Никитич получил боярство. Боярином стал и их родич Ф. И. Шереметев, побывавший в сибирской ссылке.

Новопожалованных бояр и окольничих оказалось очень много, в результате численность Боярской думы увеличилась почти вдвое, превратив ее в аморфный и неуправляемый орган. Теперь ее стали называть Советом светских лиц. Соответственно Освященный собор во главе с новым патриархом Игнатием (ранее он был рязанским архиепископом) получил название Совета духовных лиц.

Приближая к себе мнимых родственников, самозванец все же не решился кардинально изменить сложившуюся при дворе иерархию. Самым знатным боярином по-прежнему оставался князь Ф. И. Мстиславский. За ним следовали князья Шуйские — Василий и Дмитрий Иванович, далее — И. М. Воротынский, который при Годунове был едва ли не на последнем месте. Неожиданными новшествами стало и возвышение князей Мосальских, ранее не входивших в Боярскую думу, и понижение князей Голицыных. Правда, теперь среди бояр их стало четверо, тогда как ранее было только двое.

Лжедмитрий не хотел без надобности выглядеть в глазах народа жестоким, поэтому из Годуновых от непонятной причины умер только Семен Никитич — главный доносчик и соглядатай. Степан Васильевич был пострижен в монахи, остальные отправились в Сибирь, сменив там Романовых и их родичей. Вельяминовы с некоторыми из Сабуровых не по своей воле оказались в поволжских городках.

После этого самозванец принялся без спешки готовиться к венчанию на царство. Однако очень скоро выяснилось, что он рано успокоился. Князь В. И. Шуйский, прекрасно знавший о том, что настоящий Дмитрий покоится в подклете Преображенского собора в Угличе, уже плел нити заговора, к которому привлек своих родственников и московские купеческие и ремесленнические слои. Василий Иванович очень убедительно рассказывал всем о смерти царевича и обличал в самозванстве того, кто находился ныне в царском дворце.

Князь был настолько уверен в успехе своего предприятия, что потерял всякую бдительность. Как нередко случается, среди заговорщиков нашлись предатели, доложившие обо всем Лжедмитрию. Желая проверить надежность своего нового окружения, тот поручил П. Ф. Басманову расследование. Вина B. И. Шуйского была тут же обнаружена.

Боярская дума (Совет светских лиц) постановила публично казнить главного заговорщика вместе с примкнувшими к нему простолюдинами. Казнь была назначена на 25 июня, но по совету польских сторонников «царевич» не решился лишить жизни одного из наиболее знатных Рюриковичей. Василий Иванович был помилован. Его наказанием стала непродолжительная ссылка в Галич. На плахе сложили головы только московские купцы. Это должно было предостеречь других горожан от участия в делах знати.

Заговор показал самозванцу, что расслабляться еще очень рано. Возникла необходимость в некоей публичной акции, которая убедила бы всех в его подлинности. Остановились на встрече с мнимой матерью — Марфой Нагой, все еще находившейся в монастыре. Правда, к ней неоднократно ездил C. И. Шапкин, новый постельничий. Состоя в родстве с царицей, Шапкин внушил ей, что ради процветания рода и собственного благополучия можно пойти и на ложь.

Когда обо всем договорились, в монастырь приехал князь М. В. Скопин-Шуйский, которому было поручено привезти Марфу в Москву. Этим назначением самозванец как бы подчеркивал, что не боится новых разоблачений со стороны Шуйских. В какие-либо откровенные беседы с молодым боярином бывшая царица вступать не стала, хотя сделать ей это было несложно. Позже Марфа будет уверять всех, что пошла на ложь только из страха смерти. Но это будет уже новая неправда.

Исключительно важная встреча «матери» с «сыном» состоялась 18 июля в подмосковном селе Тайнинском. Поглазеть на нее собрались тысячи любопытствующих. Они с умилением увидели, как почтительный «сын» спешился около подъезжавшей кареты с «матерью», как со слезами и рыданиями бросился в ее объятия, как та покрыла поцелуями его склоненную голову… Потом оба вошли в приготовленный заранее шатер и пробыли в нем некоторое время.

Наедине «родственники» наконец-то смогли разглядеть друг друга и подтвердили, что согласны выполнять принятые на себя обязательства: Марфа будет играть роль матери самозванца, а он — почтительного, любящего и заботливого сына. Это означало, что даже в кремлевском монастыре инокиня будет находиться на положении царицы: иметь роскошно убранные покои, пищу с царской кухни, множество слуг, кареты, лошадей, собственные земельные владения и достаточно средств на любые прихоти.

Следует отметить, что своих обещаний ни Марфа, ни Лжедмитрий никогда не нарушали и всегда оставались довольны друг другом. Более того, «мать» часто давала «сыну» полезные советы, поскольку была одной из немногих людей, посвященных в его тайну.

21 июля 1605 года состоялось самое важное для самозванца событие — в Успенском соборе в торжественной обстановке он был венчан на царство и получил царские регалии: шапку Мономаха, скипетр, бармы и яблоко-державу. Наконец он мог считать себя законным русским монархом.

Обо всем было тут же сообщено в Речь Посполиту. Сначала Сигизмунду III написали видные бояре, а потом и сам лжецарь. При этом прежний титул московских государей показался ему не слишком пышным, и он присвоил себе новый — «наияснейший и непобедимый цесарь».

Для польского короля это стало полнейшей неожиданностью. Он отказывался признавать даже царский титул и именовал русских правителей лишь великими князьями. Между бывшим благодетелем и его подопечным стал назревать конфликт.

Но самозванца это нисколько не беспокоило. Он мнил себя величайшим полководцем и могущественным государем и даже заявил своим приближенным, что объявит полякам войну за их неучтивость. Правда, сначала он хотел расправиться с «неверными агарянами» — крымскими татарами и турками, владевшими донской крепостью Азов. Чтобы спровоцировать войну, он послал крымскому хану оскорбительный подарок — шубу из свиной кожи. После этого в крепость Елец начали свозить продовольствие, вооружение, боеприпасы и артиллерию для будущего похода на Азов, который должен был состояться летом 1606 года.

До этого Лжедмитрий намеревался жениться на Марине Мнишек, чтобы окончательно укрепиться на престоле. В ее родственниках он надеялся найти надежную опору.

Уже в августе 1605 года началась оживленная переписка между бывшим монахом и Юрием Мнишеком по поводу предстоявшей свадьбы. В Самбор были отправлены деньги и разнообразные подарки. В ноябре в Краков поехал российский посол Афанасий Власьев, которому предписывалось официально испросить у короля Сигизмунда разрешение на брак его подданной с московским государем.

Однако хитроумный Юрий Мнишек спешить не собирался. Путешествие в далекую Московию представлялось воеводе слишком опасным. К тому же он не был уверен в прочности положения жениха. Ему, несомненно, было хорошо известно о заговоре Шуйского.

Руководствуясь этими соображениями, Мнишеки под разными предлогами затягивали свой приезд в Москву. Правда, обручение Марины «царю» состоялось уже в ноябре 1605 года в доме одного из родственников Мнишеков в Кракове. На нем присутствовал сам король Сигизмунд с сестрой Анной и его сын Владислав. Устраивать таинство в костеле никто не решился, зная о нелюбви русских к католикам. Тем не менее проводил обручение католический кардинал.

«Царя Дмитрия» представлял посол Афанасий Власьев со свитой, насчитывавшей почти двести человек. Он заранее вручил Юрию крупную сумму денег и множество драгоценностей для того, чтобы наряд Марины был великолепным. Действительно, многие современники отмечали, что ее белое атласное платье, расшитое крупными драгоценными камнями, а также золотая корона, украшенная самоцветами и крупным жемчугом, произвели на всех неизгладимое впечатление. Обряд обмена кольцами состоялся у сооруженного по такому случаю алтаря. Подарок Лжедмитрия оказался по-настоящему царским — золотой перстень, увенчанный алмазом величиной с вишню. Ответный подарок Марины тут же убрали в специальную коробочку. По существовавшему в то время обычаю, никто не имел права прикасаться к нему. На память о знаменательном событии Власьев выкупил даже коврик, на котором стояла Марина во время обручения.

С этого времени она стала считаться «московской царицей» и заранее получила инструкцию по поводу того, как ей следовало себя вести: по средам и пятницам обязательно поститься (католики это делали в субботу) и по возможности посещать православные храмы. Называть ее полагалось не иначе как «наияснейшая панна», на людях она должна была появляться только в сопровождении родственников, распускать волосы было запрещено, принимать пищу можно было только с самыми близкими родственниками, и при этом ей должны были прислуживать.

Вполне вероятно, что такие предписания не понравились Мнишекам, которые надеялись, что с их помощью в России будет принято католичество и все православные обряды отомрут сами собой. На пиру после обручения Марина стала вести себя по собственному усмотрению: пила и ела за общим столом, танцевала не только с королем, но и с отцом, с королевичем, с принцессой Анной и другими. Все это вызывало у Афанасия Власьева ужас. Когда же Марина пала к ногам Сигизмунда, благодаря его за оказанную милость, он едва скрыл свое возмущение. Даже в страшном сне русский вельможа не мог себе представить, чтобы московская царица валялась в ногах у польского правителя!

Конечно, обо всем увиденном Афанасий вряд ли стал бы рассказывать в России: для этого он был слишком опытным дипломатом. Но заставить молчать всю многочисленную свиту было задачей практически невыполнимой.

Так уже с самого начала Марина умудрилась произвести неблагоприятное впечатление на своих будущих подданных. Она, судя по всему, не стремилась осваиваться с новой для себя ролью московской царицы, легкомысленно рассчитывая на то, что сможет перестроить царский двор по своему желанию. В конце концов совершенные ею ошибки немало способствовали краху Лжедмитрия.

Даже не планируя в ближайшее время поездку к мужу, Марина с готовностью принимала от него дорогие подарки: ювелирные украшения, россыпи жемчуга, всевозможные безделушки, ценные ткани и прочее. Юрий складывал в свою казну золотые червонцы. Он полагал, что большего ему и желать нечего. Напрасно Афанасий Власьев пытался торопить царскую невесту и ее отца. Под разными предлогами они уверяли его, что поездка пока состояться не может: то следовало выполнить обязательства перед кредиторами, то участвовать в сейме, то присутствовать на королевской свадьбе. Даже компрометирующая «Дмитрия» связь с прекрасной царевной Ксенией стала одним из предлогов.

Идя навстречу пожеланиям тестя, самозванец отправил Ксению в монастырь на Север. Но и это не принесло желаемого результата — Мнишеки в путь по-прежнему не спешили.

Следует отметить, что Лжедмитрий не слишком горевал из-за того, что польская невеста к нему не ехала. Он удвоил денежное содержание всем дворянам, отменил некоторые торговые и судебные пошлины. Отныне всем русским людям разрешалось ездить по делам за границу. Был восстановлен указ о сыске беглых холопов и крестьян, который при Годунове не действовал. Тем не менее для простых людей он хотел оставаться мудрым и справедливым правителем, поэтому каждую среду и субботу на кремлевской площади принимал челобитные. По возможности старался быстро выполнять не слишком сложные просьбы.

Особенно любил лжецарь заседания Совета светских лиц. Там из-за множества бояр и окольничих решение дел превращалось в длительную говорильню. Вдоволь натешившись бессмысленной болтовней, самозванец прекращал ее и начинал блистать собственным красноречием. К удивлению окружающих, он довольно быстро схватывал суть дела и находил нужное решение, а потом насмехался над уважаемыми людьми за их «тугодумие».

Лжедмитрий обожал публично демонстрировать свою ловкость и отвагу. Он самостоятельно объезжал диких лошадей, вступал в рукопашную схватку с медведями, которых держали в клетках у дворца. Очень увлекался бешеной скачкой во время охоты на диких зверей. По его приказу своры огромных псов содержались на псарнях рядом с дворцом. Некоторых наиболее свирепых собак он лично обучал всяким трюкам.

Еще одним любимым занятием самозванца были потешные бои с молодыми дворянами. Для этого зимой на льду Москвы-реки возводили снежные крепости. В бесснежное время тренировки проходили у некой потешной крепостцы, сделанной из бревен и прозванной Адом. Она была сложена в виде сказочного чудовища. Вместо рта были проделаны амбразуры с пушками, в глазницы также были вставлены небольшие пушки. Когда около крепостцы собирались зеваки, по приказу Лжедмитрия пушкари начинали стрелять холостыми залпами, а потом выбегали, одетые во все черное, и поливали всех смолой. Эти забавы вызывали у самозванца и окружавших его молодых дворян неудержимое веселье.

Когда лжецарю хотелось продемонстрировать подданным свое величие, он надевал золоченые латы, высокий шлем, подпоясывался мечом, брал в руки копье, украшенное перьями, и в окружении многочисленных телохранителей разъезжал по московским улицам, пугая прохожих своим грозным видом.

По ночам в царском дворце часто устраивались буйные оргии, на которые привозили молодых и красивых монахинь из окрестных монастырей. Привлекали внимание Лжедмитрия и симпатичные юноши. Одним из его любимцев был кравчий И. А. Хворостинин. Но и о своей польской невесте самозванец не забывал и продолжал настойчиво добиваться ее приезда. «Царь» даже повелел в кратчайший срок возвести на месте годуновского дворца новый — для себя и Марины. Он должен был состоять из двух стоящих под углом зданий с множеством тайных переходов и дверей. Строительным материалом послужили заготовки для храма Святая Святых, который мечтал возвести царь Борис.

К весне новый дворец был отстроен. Хотя он не был просторным, внутренние его покои были отделаны с изяществом: стены обиты красивой цветной материей, на окнах висели бархатные занавески, печи отделаны цветными изразцами, а топки — серебряными решетками. Все металлические изделия на дверях были покрыты позолотой: замки, петли, ручки и даже гвозди. Покои украшала заморская резная мебель: столы, стулья, кресла, шкафы. Для русских людей все это казалось необычным, поскольку прежде стены во дворцах расписывались красками, вместо занавесок использовались ставни, а из мебели были только лавки и столы. Все эти новшества самозванец заимствовал из Речи Посполитой, находившейся под сильным европейским влиянием.

Оказавшись на московском троне, Лжедмитрий вскоре понял, что ему будет трудно выполнить обещание, данное Папе Римскому, и ввести на Руси католичество, однако продолжал вести с Ватиканом активную переписку, принимал папских послов, слал в Рим дорогие подарки. При этом многое он делал втайне от бояр, используя верных секретарей — братьев Бучинских. Не желая разочаровывать своих прежних покровителей, самозванец начал вступать с русскими иерархами в дискуссии по вопросам веры, убеждая их в том, что Христос для всех един и что между православием и католичеством нет непримиримых противоречий. Более того, по его распоряжению иностранцам иной веры было позволено входить в православные храмы и участвовать в литургии. Затем Лжедмитрий официально заявил своему окружению, что намерен жениться на католичке Марине Мнишек и его жена свою веру менять не будет.

Шокированное православное духовенство решило обсудить этот вопрос на соборе. Патриарх Игнатий не стал ни в чем перечить лжецарю, поскольку по национальности был греком и не видел смысла в борьбе за чистоту православия. На его родине духовенство уже давно шло на компромиссы даже с мусульманами. Но казанский митрополит Гермоген и коломенский епископ Иосиф выступили с публичной критикой «царя Дмитрия» и заявили: «Православному царю не подобает брать в жены некрещеную в его веру женщину и вводить ее в святые соборы. Никогда прежние государи такого бесчестия не совершали».

Однако самозванец проигнорировал их слова. По его приказу Гермогена отправили в Казань, а Иосифа выслали в отдаленный монастырь.

Происшедший на церковном соборе инцидент получил широкую огласку. С разных сторон стала раздаваться критика в адрес Лжедмитрия. Во время одного из пиров, когда самозванец, по обыкновению, лакомился нежной телятиной, дворянин М. И. Татищев осмелился сказать ему, что православные люди вообще не употребляют это мясо в пищу — таков, мол, обычай, идущий с древнейших времен. Лжедмитрий счел критику неуместной и приказал не пускать больше Татищева во дворец.

В апреле 1606 года лжецарю донесли, что среди стрельцов началось волнение: они утверждали, что Лжедмитрий разоряет православную веру. «Царь» принял решение задушить крамолу в зародыше. Стрельцов привели ко двору, самозванец вышел к ним и принялся укорять их за изменнические речи. Тут стрелецкий сотник Григорий Микулин выдвинулся вперед и заявил, что сам расправится с государевыми изменниками. Вместе со своими сторонниками он набросился на виновных, и те были буквально изрублены на куски. Это несколько успокоило Лжедмитрия, и он решил ничего не менять в своем образе жизни и планах на будущее — жениться на католичке и соединить православие с католичеством. Для этого он особенно нуждался в помощи поляков, поэтому стал еще более настойчиво требовать, чтобы Марина Мнишек прибыла в Москву.

Наконец в марте 1606 года Марина с отцом и многочисленными родственниками двинулась в путь. Свита ее состояла почти из 2000 человек. Вспомним, что Григорий Отрепьев начал борьбу за царскую корону с войском почти такой же численности. Путь до Москвы оказался достаточно сложным и длительным, поскольку к тому времени уже началась весенняя распутица. Иногда приходилось ночевать в палатках, поставленных в раскисшую жижу. Желая скрасить тяготы пути, жених постоянно посылал Марине подарки: шкатулки с драгоценностями, дорогие ткани, безделушки, породистых коней и многое другое.

Недалеко от Москвы по указанию Лжедмитрия Юрию Мнишеку пришлось покинуть дочь и первому прибыть в российскую столицу. Ему предстояло принять участие в подготовке торжественного въезда царской невесты, который должен был стать небывалым зрелищем для многих тысяч москвичей и жителей окрестных селений.

Все началось утром 2 мая в пригороде столицы. Там был разбит необычайно красивый палаточный городок, состоявший из шатров, сооруженных в виде замка с башенками, больших палат и крепостей с въездными воротами. В них Марина со спутниками провела ночь и подготовилась к парадному въезду: все они надели свои лучшие одежды и украсили себя драгоценностями.

Когда все было готово, появился Лжедмитрий с почетной свитой. Хотя ему и не полагалось заранее ветречаться с невестой, он нарушил правила этикета, чтобы лично проследить за порядком. Расставив бояр, дворян и стрельцов по местам, он вернулся в Кремль. Честь встречать Марину за городом выпала боярам. Они поприветствовали гостью и от имени жениха подарили ей роскошную карету с царскими гербами. Внутри она была обита малиновым бархатом с шелковыми занавесками на окнах. Там же находился маленький негритенок с обезьянкой.

По случаю торжества Марина вновь надела белое атласное платье, украшенное жемчугом и драгоценными камнями, распустила волосы и покрыла их золотым венцом с крупными жемчужинами, ведь для русских людей она еще не считалась замужней женщиной.

Сев в подаренную карету, она тронулась в путь. В качестве охраны с ней ехали четыре отряда польской кавалерии в полном боевом облачении, на отборных лошадях. Женщины из свиты разместились в нескольких каретах. Замыкали шествие представители русской знати.

При въезде процессии в Кремль вместо традиционного колокольного звона раздались оглушительные удары бубнов и пронзительные звуки труб. Их издавали польские музыканты, находившиеся на специально построенном помосте. Это новшество неприятно поразило русских людей. Но пока они вынуждены были молчать.

По обычаю, Марину поместили не в царском дворце, а в Вознесенском монастыре у мнимой матери Лжедмитрия, Марфы Нагой. Будущая «свекровь» должна была ознакомить ее с местными обычаями и подготовить «невестку» к свадебному обряду, который изобиловал откровенно языческими элементами.

Однако, судя по всему, полячку все это не устраивало. Она сразу же отказалась есть простую монастырскую пищу, носить темные одежды и быть затворницей. Пришлось Лжедмитрию постоянно навещать ее и по возможности выполнять все капризы: доставлять изысканные блюда и продукты, из которых варилась особая еда для невесты, занимать свободное время выбором нарядов, драгоценностей и прочего. В этих условиях нельзя было даже заикнуться о полном соблюдении русского свадебного обряда. Марина не желала, чтобы ее пышные волосы смачивали водой с медом, обсыпали хмелем и укутывали ее покрывалом. Она была категорически против проведения первой брачной ночи в холодных сенях на снопах. По ее требованию брачная церемония должна была состоять только из церковного венчания. При этом Марина с трудом согласилась надеть по этому случаю тяжелое просторное бархатное платье, положенное царице, поскольку отдавала предпочтение европейским нарядам с узким лифом.

Свадьбу назначили на 8 мая. Накануне Марину в особых санях перевезли из монастыря в царский дворец. Там ей уже можно было встретиться с будущим супругом и обсудить предстоявшее торжество. Она настоятельно потребовала, чтобы ее венчали на царство до брачной церемонии, так, как это делают в отношении будущих государей. Раньше в России такой практики не было. Царицы получали свой титул автоматически — сразу же после свадьбы, но самостоятельных прав на престол никто из них не имел. А Марина желала быть законной царицей даже при отсутствии мужа и детей. Возможно, она надеялась на то, что в случае разоблачения самозванства супруга все же будет иметь законные права на царскую корону.

Все это возмутило многих представителей русской знати. Служить полячке и католичке никто из них не желал, но им приходилось до поры терпеть и свое недовольство не выказывать: ведь теперь на стороне лжецаря выступало внушительное польское войско.

За непростой ситуацией зорко следил В. И. Шуйский, уже возвращенный с братьями из ссылки. На этот раз он действовал очень осторожно, ловко вербуя русскую знать на свою сторону. Лжедмитрий, конечно, догадывался, что его свадьба, нарушавшая традиционные обычаи, многим придется не по душе, и приказал московским дворянам под руководством Ф. И. Шереметева выступить в поход к Ельцу. Но Шуйский узнал об этом и после нескольких тайных бесед с Шереметевым смог убедить того примкнуть к заговору и не спешить с отъездом. Отряд покинул столицу, но при этом расположился неподалеку.

Таким образом, на 8 мая оказались запланированными сразу два очень важных мероприятия. Сначала в Успенском соборе патриарх Игнатий возложил на голову Марины Мнишек царский венец, на плечи — бармы и вложил в руки скипетр и державу, после чего придворные и знать были обязаны дать ей клятву верности. Потом совершили таинство венчания ее с самозванцем. Обе церемонии так всех утомили, что было решено свадебный пир устроить на следующий день, пришедшийся на пятницу, которая считалась постным днем. Но Лжедмитрий решил проигнорировать это. На стол подавали всевозможные скоромные блюда: дичь, мясо разных сортов и даже телятину, столь любимую поляками. Естественно, что это новое нарушение православных традиций вызвало шок и у бояр, и у православного духовенства.

Третий день свадьбы изумил всех еще больше. Жених и невеста были одеты в европейские наряды: он — в венгерку, а она — в платье с узким лифом. При этом гостей развлекали веселой музыкой польские трубачи, барабанщики и скрипачи. Напившись и наевшись, шляхтичи даже пустились в пляс, не обращая внимания на недоумение русской знати. В России для солидных людей считалось зазорным и неприличным скакать и выделывать коленца. Танцы были уделом скоморохов.

Марина, несомненно, заметила реакцию бояр и князей на поведение ее родственников, поэтому на четвертый день, считавшийся «невестиным», вообще не пригласила никого из русского Окружения мужа. Она надела еще более вызывающее платье и вволю наплясалась с Лжедмитрием, своими дамами и польскими кавалерами. Не отставал от нее и самозванец, которому очень нравились веселые празднества на европейский манер.

Русская знать поняла, что с появлением Марины и ее родственников при царском дворе вскоре начнутся большие перемены, от которых им придется туго. Ведь уже было выплачено 100 000 злотых Юрию Мнишеку для компенсации расходов на поездку, а новая царица получила в подарок драгоценности на 500 000 рублей. Но все это было только началом. За неполный год Лжедмитрий умудрился растратить царскую казну и даже взять деньги у крупных монастырей. Далее он собирался дать чины родственникам Марины, наделить их солидными земельными владениями, построить для них в Москве красивые дома… Пока же зажиточные москвичи были обязаны передать «гостям» свои усадьбы и переехать к родственникам.

Очень скоро выяснилось, что поляки не желают ценить гостеприимство русских людей. Они вели себя крайне заносчиво, на улицах приставали к симпатичным девушкам и молодым женщинам, беспробудно пили и устраивали пьяные драки. К тому же в православные храмы они заходили без всякого почтения — в шляпах, при оружии; бесцеремонно разглядывали святыни и даже облокачивались на гробницы с мощами чудотворцев. Это приводило к тому, что в сердцах русских людей все больше и больше разгоралась ненависть к польским гостям.

Вскоре бесконечные пиры несколько наскучили лжецарю и его супруге, и они решили придумать новые развлечения. Самозванец занялся приготовлением потешных баталий между польскими и русскими вояками, а Марина с дамами увлеклись изготовлением масок для костюмированного карнавала.

По просьбе Лжедмитрия его секретари составили списки участников сражения по парам: поляк — русский. О них каким-то образом узнал В. И. Шуйский и задумал использовать это в своих целях. Он стал уверять бояр и воевод в том, что лжецарь хочет всех их извести, чтобы на их место посадить своих новых польских родственников. В качестве доказательства он показывал сделанную по его просьбе писцами копию списков.

Уверения знатного боярина показались многим весьма убедительными. Они свидетельствовали о том, что затягивать с организацией заговора по свержению польского ставленника и обманщика нельзя.

К тому же и сама природа как бы предупреждала о грядущих потрясениях. Сначала над Москвой появилась огромная черная туча, похожая на горящий город. Потом ночью ударил такой сильный мороз, что первая весенняя зелень сразу почернела, а цветы поникли и завяли. Но в царском дворце продолжали ничего не замечать. Веселье все продолжалось и продолжалось. Город же оказался во власти какой-то тревожной тишины. Некоторые осторожные люди даже начали припрятывать ценное имущество и проверять крепость запоров. Купцы на всякий случай перестали продавать полякам порох и оружие.

Наконец заговорщики решили, что раннее утро 17 мая 1606 года — самое подходящее время для осуществления их планов. Придя к заутрене, они помолились в Успенском соборе и разделились на группы. Одни отправились на городские улицы, другие — к царскому дворцу. В заранее оговоренное время по всем церквам начали тревожно звонить колокола, как бы извещая о каком-то несчастье. Это сделали примкнувшие к заговору представители духовенства.

Москвичи стали выбегать на улицы, чтобы узнать, в чем дело. Заговорщики говорили им о том, что поляки якобы готовятся к штурму Кремля, чтобы убить «царя Дмитрия» и посадить на престол свою царицу. Многие поверили, так как знали о венчании Марины на царство. Схватив оружие, горожане бросились громить дома, занятые поляками.

В это время В. И. Шуйский с главными заговорщиками — В. В. Голицыным, И. С. Куракиным, М. И. Татищевым и другими — ринулся во дворец. Стража их пропустила, поскольку вельможи сказали, что идут известить «царя» о восстании москвичей против поляков. Внутри заговорщики действовали быстро и решительно, безжалостно убивая всех, оказавшихся на их пути.

Из-за шума Лжедмитрий проснулся и вышел из спальни. Увидав вооруженных людей, он сразу же все понял и бросился бежать по тайным ходам к Марине Мнишек. Но на ее половине тоже было много заговорщиков. Тогда лжецарь ринулся вниз через окно, надеясь найти защиту у верных ему стрельцов. Но, выпрыгнув наружу, он подвернул ногу и от боли потерял сознание. Здесь его нашли стрельцы и решили отнести во дворец. Навстречу им выбежали заговорщики и потребовали отдать им самозванца.

Тем временем Лжедмитрий пришел в себя и стал умолять стрельцов спасти его, обещая им в награду чины и деньги. Однако заговорщики тут же пригрозили, что поедут в Стрелецкую слободу и расправятся там с семьями стрельцов. Те заколебались и стали говорить, что, мол, надо пойти к царице Марфе Нагой и выпытать у нее правду о «царе Дмитрии». Заговорщики воспользовались этим, схватили самозванца и тут же расправились с ним. После этого они потащили труп к Вознесенскому монастырю. Насмерть перепуганная Марфа сразу же отреклась от «сына».

Заговорщики во главе с В. И. Шуйским торжествовали. Они выволокли труп Лжедмитрия на Красную площадь и положили на Лобное место. Рядом с ним бросили тело убитого П. Ф. Басманова — любимца лжецаря. На их лица надели маски, приготовленные для карнавала, в руки вложили дудки. Все должны были воочию видеть «польского свистуна» и наглого обманщика.

Марину Мнишек заговорщикам сразу найти не удалось — она спряталась под пышными юбками придворной дамы, поэтому и уцелела. На следующий день ее с отцом и родственниками взяли под охрану. В городе в течение суток бушевала народная стихия. Москвичи быстро примирились с гибелью «царя Дмитрия», поскольку им разрешили разграбить винные погреба поляков. Жертвами ненависти озверевшей толпы в первую очередь стали польские музыканты — их всех зарезали. Пострадали и некоторые шляхтичи, не входившие в число родственников Марины и жившие отдельно.

Только через три дня чернь успокоилась. Шуйский, метивший на престол, распорядился похоронить Басманова и самозванца. Первого забрали родственники, а второго бросили в яму за городом. Однако через некоторое время поползли слухи о том, что над местом, где было зарыто тело Лжедмитрия, появляются какие-то огоньки и слышны крики. Суеверные люди решили, что это бесы приходят к своему повелителю и хотят его оживить. Тогда Шуйский повелел выкопать труп и сжечь в потешной крепостце Ад. Потом пепел собрали, зарядили в большую пушку и выстрелили из нее по направлению к Польше. Пушкари при этом приговаривали: «Откуда пришел, туда и возвращайся!»

Но надеявшиеся, что с самозванческой авантюрой раз и навсегда покончено, глубоко ошибались. Очень скоро самозваные царевичи стали появляться в самых разных местах страны, собирая вокруг себя любителей легкой добычи. Смута в Русском государстве только начинала разгораться, с каждым годом охватывая все новые и новые территории.