Смысл страдания

Сострадание

„Кому повем печаль мою?“

Чтобы быть понятым людьми, достаточно иметь право сказать: „Я человек, испытавший горе“.

Но чтобы им поистине помочь, надо иметь право сказать: - „Я человек, нашедший радость жизни через Иисуса Христа“. (Ибо только через Иисуса Христа открывается радость совершенная.)

Ведь на страдание людей надо ответить состраданием.

Люди нуждаются не столько в объяснении своих страданий, сколько в утешении и сочувствии, которое может поднять изнемогающего и оживить его душу. Ведь страдание - это „рана, из которой брызжет кровь, лишь только к ней дотронется рука иная, чем рука любви“ (Уайльд).

В этом мире, на пути из Иерусалима в Иерихон, из горнего мира в дольний, лежит ограбленная разбойниками человеческая душа.

Чем ответим мы на ее стоны? Пройдем ли мимо, как тот священник и тот левит, которые спешили в Иерусалим и, может быть, ограничились тем, что сотворили молитву о страдающем?

Вспомним, что сделал милосердный самарянин.

Он возлил на раны несчастного елей и вино, отвез его в гостиницу и позаботился о его будущем.

Так нужен елей утешения, смягчающий боль скорбного человека нашего времени; может быть, это будет слово ободрения, может быть, только молчание, внимательное и чуткое отношение - потому что человеку иной раз нужно только рассказать, поведать, выплакать перед кем-нибудь свое горе.

На это способна нежная женственность, заложенная в душу человека. Она умеет сказать не суровое нравоучение друзей Иова „тебя Бог наказал“, но слово участия.

„Жалеть человека надо“, каждого, и того, кто глубоко пал.

Ведь каждый грешный человек - „это тоже ты!“ (tat twam asi, как гласит восточное санскритское изречение, которое так любил наш судебный оратор Кони).

„Люби человека в грехе его“, - говорит старец Зосима.

Но именно человека надо жалеть и любить, а не грех его, - больного, а не его болезнь.

Поэтому прав был один писатель, который иронически воскликнул: „Добрые... Они мир погубили!...“

И не слышится ли еще в Ветхом Завете гневное обличение фальшивой доброты лжепророков, которые приходят с „мягкими словами“: „всё к лучшему!“ Так любят говорить и современные добродушные проповедники, которые, вместо того, чтобы решительно извлекать погибающих из болота греха, любезно „пожимают им руки“. Они забывают, что только „любящим Бога все содействует ко благу“ [Рим. 8, 28].

Евангельская помощь возливает на раны не только елей, но и вино, чтобы предохранить от гниения, дезинфицировать. Это мужественная сторона Евангелия.

Оно утешает человека, но в то же время бичует его грех. Оно не противится злому, но до крови сражается против зла, против греха. Оно соединяет женственную мягкость с мужественной твердостью, без которой первая вырождается в гибельную, расслабляющую сентиментальность.

Оно борется с человеком за человека.

Это не опиум, одуряющий человека, но подчас „суровая любовь“.

Христос говорит грешнице: „И Я не осуждаю тебя“... и в этой благости елей. Но дальше Он прибавляет: „Иди и больше не греши“, - это вино, сберегающее от гибели.

„К одним будьте милостивы... а других страхом спасайте“.

Да, в этот мир, лежащий во зле и скорби, нельзя идти без Христовых вина и елея.

А со Христом можно идти и в самый вертеп разбойников, в долину скорби, можно жить в миру.

Часто одно лишь слово Евангелия, сказанное с верой, приносит силу и возвращает к жизни.

Помню, однажды умер в знакомой мне семье единственный сын: он утонул во время купанья. Мать, убитая горем, обратилась ко мне у его гроба с вопросом:

- „Скажите, мой Боря жив?“ - „Если б я утверждал это, что дадут вам мои убеждения? Но вот я напомню вам слова Самого Христа: „Бог не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него все живы“.

Эти слова Христа поддержали ее веру и возвратили ей душевную бодрость.

В тюрьме я встретился с одним смертником, присужденным за многократные убийства к казни. Его

звали Соловьем-разбойником (настоящая фамилия его была Соловьев).

Когда пропала надежда на помилование, обычная энергия стала покидать его. Страх перед будущим, тревога, сознание вины и заслуженное™ кары, что он признавал и сам, - стали угнетать его. В то же время он был безграмотен и почти ничего не знал из Евангелия. Я рассказал ему, как мог, о всепрощении Христа, воспользовавшись и тем, что на груди у него было вытравлено чернью большое распятие, - о помиловании блудного сына, о разбойнике на кресте. В последний раз я принес ему картинку, на которой был изображен Христос и припавший к груди его кающийся юноша. Я спросил его: „Кто это?“ - „Это Христос“... - „А другой кто?“ - „Не знаю!“ Я сказал: „Это - Соловьев!“ Тогда он взволновался, глаза его засверкали. Он схватил картинку, сжал ее в руке и воскликнул: „Это мой мандат. С ним завтра я пойду на смерть!“

Так Евангелие побеждает страх смерти.

Но оно же побеждает и страх жизни.

Там же был один интеллигентный человек, который сидел за отказ от военной службы по нравственным убеждениям. Требуя свободы, он объявил смертельную голодовку. Семь дней не ел и не пил. Пытался покончить с собой.

Мы вдвоем с одним добрым священником (оптинским иноком) старались его успокоить и ободрить.

Больше всего подействовало на него напоминание о престарелой старухе-матери, которая ведь не перенесет удара.

В решительную минуту, чувствуя непреклонность его решения покончить с собой (он уже пробовал крюк,

привинченный к потолку), я спросил его - обращался ли он к Богу в молитве?

Он сказал, что религия - это предрассудок, противоречащий его разуму. Я настойчиво просил его и оставил ему написанную на бумажке краткую молитву: „Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного“.

На другой день на прогулке (он имел силу еще гулять и беседовать, несмотря на полное истощение от голода) он был оживлен и весел.

„Я прочитал вашу молитву... признаться, больше по дружбе к вам. Вы с о. Георгием вчера сделали подкоп любви в моей душе“.

В тот же день пришло известие о его освобождении. Он стал принимать пищу, быстро поправился, нашел работу. Потом мы виделись еще несколько раз.

Дело, конечно, не в том, чтобы быть начетчиком и приводить лишь тексты из Св. Писания. Только живое Евангелие, переживаемое нами, спасающее и нас самих каждый день и каждый час, может звучать как живое, исцеляющее слово в наших устах.

Люди исстрадавшиеся и растерянные жаждут Евангелия радости, которое открывает нам совершенную волю Отца, жертвенную любовь Сына и благодатное веяние Духа Утешителя (Παράκλητος).

У Достоевского, в романах которого страдание является главным героем, именно сострадание, сопровождающееся благою вестью о Христе, приводит человека к новой жизни.

Так тяжелая, беспросветная трагедия „Бесов“ освещается в конце благостными лучами - словами Нового Завета, которые читает русскому атеисту женщина- книгоноша.

Христос исцеляет больную душу обанкротившегося русского интеллигента, одержимую темною силою, как некогда Он исцелил гадаринского бесноватого.

Соня жалеет Раскольникова и стремится пролить свет Евангелия в его мрачную душу.

И вот приходит час, когда повествование о воскрешении Лазаря озаряет радостью бедную каморку, где „убийца и блудница странным образом сошлись над чтением Вечной Книги“. Новая жизнь, уже загоревшаяся в душе Сони, своим отраженным светом согревает и Раскольникова.

И там и здесь чуткая женская душа выражает свое сострадание в том, что приносит упавшим духом спасающую весть о Христе.

Только с благой вестью претворения скорби в радость, злобы в любовь, зовущей на небесный пир Каны Галилейской, с вестью о воскресении Алеша Карамазов решается идти из монастыря в этот мир печали и слез.

Книга Слова Божия раздвигала стены шлиссельбургских казематов, где томились декабристы. Один из них, Батенков (в своих воспоминаниях), свидетельствует, что 20-летнее одиночное заключение не свело его с ума благодаря чтению Библии.