Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)

8. ЛИДА (1945–1960)

Младшая тётка. Первая любовь и самый долгий из моих романов…

В 45 году из Ростова в Питер ездили через Москву. В Москве я отправился на Арбат к тетке Лиде. Дома был только Лидин сын, мой кузен Игорь. Он объяснил мне, как попасть к ним на дачу.

Отчим Игоря В. Д. Шаховской был фотокорреспондентом журнала "Советский Союз". Так что глянцевые фотографии, и главное обложки, в этом лакированном и «лакирующем» издании были делом его рук. Половину времени он летал по разным командировкам.

Тетка Лида была на десять лет младше моего отца и на двенадцать младше тетки Марии. Она была редкой красавицей. Что греха таить, "пообщавшись" со старшей теткой, я уж никак не хотел упустить младшую — ещё с весны, думая о приезде в Москву, я с особой жадностью и тревогой думал о ней. При том я был уверен, что соблазнить её будет сложно: ну на что я ей, когда на неё такие мужчины на улице оглядываются — и походка королевы… С детства помню…

Я приехал на дачу, что называется на "черствые именины": накануне Лида праздновала свои 46 лет, а утром дядя Володя улетел кого-то там снимать в Новосибирск.

Итак, я подходил к даче, надеясь на новое приключение.

Тетка Лида высунулась из мансардного окна (они снимали весь четырехкомнатный верх дачи).

«Ох ты, какой вырос!» — воскликнула она. Мы не виделись всю войну, и когда последний раз она была у нас в Питере, мне было меньше 11 лет. «Вырос-то чуть-чуть, до тебя мне не дорасти!», — радостно откликнулся я.

Взбежал по лесенке, и сказал: «Ну, померяемся ростом?». Она меня поцеловала по-родственному в щеку, а я стал к ней поближе и как бы случайно прижал к себе: «Вот, видишь, всё, как я и думал, — на целую голову до тебя не дорос!» Куда там — в ней было не меньше 180 сантиметров, а во мне всего 169.

Она отстранилась и сказала: «Ты что, очень взрослого изображаешь?» «Угу, изображаю, только у меня к тебе претензия» «Какая это?» «Вот говоришь, что вырос, а сама как маленького в щёчку целуешь».

Расхохоталась: «А тебе как надо?»

«Сама лучше знаешь!»

Я заметил, что у неё блеснули глаза, а может мне и показалось — они были у неё всегда слегка на выкате — базедка. Я тогда ничего об этом не знал. Потом узнал еще, что эта болезнь у женщин очень усиливает желание, а у мужчин наоборот…

После ужина и самых разных разговоров, через полчаса после того, как она, постелив мне постель, вышла из отведенной мне комнаты, я, ужасно волнуясь, решил пойти к ней — будь что будет.

Я хотел ее, кажется, сильнее, чем всех, с кем имел дело за прошедшие полтора года… Мне казалось, что я влюблён в неё был ещё тогда, когда и слова-то этого не знал…

Ну, неужели откажет???

Вошел. Спит? Укрыта. Видны только плечи — очень красивые, слегка полноватые плечи… Я присел и сунул руку под простыню. Спит.

Вот, если не спит, а притворяется — значит, сейчас… Но она и вправду спала, не открывая глаз, пробормотала: «Отстань, Володька! То неделями тебя не допросишься, а тут вдруг среди ночи…» «Не среди ночи, а вечером, и не Володька, а Васька» — возгласил я.

Она открыла глаза и уставилась на меня молча и с ужасом. Потом ужас сменился любопытством. Потом ласковой улыбкой.

«Да, вижу я, что ты вырос, вижу — только как-то сразу так нельзя… Ну, привыкнуть надо, что ли. Давай уж лучше завтра…» — произнесла она, вроде бы, спокойно, но как-то застеснявшись, потом снова распахнула ресницы, а когда увидела, что на ней уже нет простыни, махнула ладонью в воздухе: дескать, ладно, что уж теперь прятаться!

А я сидел и любовался. Она проследила за моим взглядом, села, сняла комбинашку, взяла двумя руками меня за плечи и, навалив на себя, поцеловала уже как надо. «Вот уж не думала… Да может, я — первая женщина, которую ты решился раскрыть? А?» «Успокойся, тетя Лида, конечно, не первая…» «И когда ж ты успел?» «Потом когда-нибудь расскажу…» И шепотом, прямо ей в ухо, дыша на черные короткие кудряшки, задал запоздалый дурацкий вопрос: «Ну, так можно? Да?»

«А почему это ты решил, что со мной можно так нагло?»

«Не нагло! — прошептал я — «ну пойми, никак не сдержаться! Я ведь сколько себя помню, всегда тобой любовался…»

Она обхватила меня за плечи и повалилась на спину, не отрывая губы от моих и даже не согнув ноги в коленях… Медленно, медленно, чуть ускоряясь, движений через десяток замерла, отдышалась несколько секунд: "Вот теперь ещё…"

Опять медленное, чуть ускоряющееся покачивание. Вроде — какая-то непонятная лодка…

Это было знакомо и незнакомо, так напряженно!

Короткий перерыв с провалом в сон и опять, надолго — неудержимая дрожащая жадность…

По сравнению с ней все, кто раньше были — просто приятное развлечение, насыщение вечно голодного подростка, ну, ещё радость оттого, что доставляешь радость…

А тут — тут совсем другое!

Это и была первая действительная влюблённость… Вспоминал Нину и понимал — тут всё сильнее: даже детская ранняя привязанность играла свою роль…

И с того вечера наши отношения продолжались ещё почти пятнадцать лет… До самой Лидиной смерти.

Над всеми моими романами возвышался этот — самый неукротимый, самый тайный… Лида.

—--------

Она умерла от инфаркта ровно в шестьдесят. Когда мне было почти тридцать…

За это время были у меня браки, романы, романчики и просто приключения, но она для меня всегда оставалась особенной, главной, единственной…

Каждый приезд в Москву был мой праздник, а уж тот год, что я провел в Москве, перейдя на втором курсе Литинститута на один учебный год с заочного на дневное, был праздник праздников! Весь этот год я прожил у Лиды в квартире. Даже девочек в институте, с которыми у меня что-то было, можно за целый этот год пересчитать по пальцам одной руки: не гонялся я за новинками. Ну, кто из них мог бы сравниться с Лидой?

Пятнадцать лет длился этот фантастический роман, светился этот тайный праздник. И кончился. Всё на свете кончается…

Никто ни о чем не догадывался. Мы часто уходили гулять вдвоём, мы уезжали вдвоем на дачу… Да и днем она, как правило, была дома одна.

Бывшая актриса немого кино, совсем молодой сошедшая с экрана, когда изобрели звук, она была серьёзно образованной женщиной, и хотя снобизма в ней было немало, этот снобизм никогда не принимал неприятной резкой формы. Она ни о чем не говорила жестко "нет" или "да" — всё было зыбко, но достоверно…

Лида никогда не расспрашивала меня ни о каких моих связях, и я никогда не ревновал свою прекрасную тётку, хотя знал, что трое или четверо любовников у нее сменили друг друга за пятнадцать лет нашего романа. Мне казалось, что всё, что было у нее, или у меня — это вскользь, мимо: друг для друга мы всегда оставались первыми, и это наполняло радостью…

И она говорила — не врала, никогда ни в чем не врала, только, бывало, умалчивала о многом — говорила мне, что я для неё "самый любимый любовник, хотя и не самый любимый племянник". Из племянников и племянниц на первом месте была для нее Ира — младшая дочь тетки Марии, та самая Ира, которая когда-то жила у нас в Питере года три и была моей второй нянькой. Первой нянькой была Динка, большая пушистая колли, которая лет до трёх заталкивала меня своим длинным носом обратно в кровать, если я пытался выбраться оттуда через борт.