Со взведенным курком

Школа бомбистов

За ночь я отлично выспался. Рассчитался с Грицьком, простился со всеми и, провожаемый искренними пожеланиями удач и счастья, отправился на станцию.

Было девять часов утра. Публика ждала поезда.

Так вот какая она, эта таинственная заграница! Мне представлялось, что там все не такое, как дома, в России. А оказалось, что первый заграничный город Броды ничем, ну, ровнехонько ничем не отличается от местечек Малороссии, как тогда именовали официально Украину.

Хотя Грицько и его австрийские приятели уверяли, что мне здесь уже ничто не грозит, я все же был настороже, отлично понимая, что не только в России имеются представители такой «приятной» профессии, как шпик и филер, и что австрийские власти вряд ли с особенным энтузиазмом отнесутся к школе бомбистов.

Иной раз у меня просто дух захватывало: где это очутился я, двадцатилетний малограмотный парень из далекой уральской глуши? Что привело меня сюда, в чужую страну? Какая сила заставила преодолеть на пути все трудности я невзгоды? Твердая вера в лучшее будущее, воля к победе великого рабочего дела — вот как называлась эта сила! Да и молодость, здоровье тоже помогали переносить все тяготы, выпадавшие на долю профессионального революционера.

Подошел поезд. Я забрался в вагон и на следующий день доехал до цели своего путешествия — до города Львова, или, как он назывался в Австро-Венгрии, — Лемберга. Вышел на вокзальную площадь, огляделся. Вот это действительно уже самая всамделишная заграница! Высокие дома с островерхими крышами, суровые, устремленные в небо церкви, всюду непонятные надписи и совсем не похожая на нашу публика. Наняв извозчика, я назвал ему адрес.

Я нашел нужный дом, дернул за проволочку звонка. Вышла молодая девушка в наколке и передничке — видно, прислуга. Коверкая русский язык — мне казалось, что так иностранцам понятнее, — я спросил:

— Тут жить руссиш?

Девушка впустила меня, захлопнула дверь и вышла. Через минуту появился среднего роста коренастый молодой человек. Его длинные русые волосы были гладко зачесаны назад, с красивого лица прямо на меня смотрели умные, с лукавинкой глаза.

— Ксенофонт просил вас показать мне город, — тихо сказал я, не отводя взгляда.

— Но сегодня плохая погода. Отложим на послезавтра, — ответил незнакомец.

Наконец-то! Наконец-то все мытарства позади! Я не сдержался и сжал товарища в объятиях. Парень я был не из слабых, и не будь он тоже крепким хлопцем, наверное, я бы основательно его помял на радостях.

— Ну-ну, поосторожнее! А то останетесь без преподавателя. — Он крепко пожал мне руку. — Николай Козлов, — назвал он себя.

Кажется, уже после революции я узнал подлинное имя руководителя Львовской партийной школы бомбистов — Николай Павлович Бородонос. В 1905 году в Киеве он возглавлял мастерскую бомб на Жилянской улице, в том самом доме, где я жил на конспиративной квартире. Потом Николай Козлов перевез эту мастерскую в Ростов-на-Дону. Жандармы нашли лабораторию, замаскированную под «Техническую контору», и попытались арестовать Козлова и его товарища Усенко. Однако боевики метнули в жандармов две бомбы и скрылись.

И вот теперь этот спокойный, изящный, с иголочки одетый человек, похожий скорее на светского франта, чем на боевика, хладнокровный и невозмутимый, заведовал Львовской школой.

Мы как-то сразу понравились друг другу, и эта взаимная симпатия сохранилась до конца нашего совместного пребывания во Львове.

Из курсантов я приехал первым.

— Что ж, будем ждать остальных. Надо набрать человек десять-пятнадцать, — сказал Николай. — Ну, а как добирались?

Я махнул рукой и поведал, с какими приключениями переходил кордон.

Козлов возмутился:

— Это уж киевляне виноваты. Дилетанты! Разве так доставляют людей! Сегодня же отправлю письмо в Южное бюро…

И он растолковал мне, как в идеале полагается перебрасывать подпольщиков за рубеж, а затем тут же, при мне, написал в Киев, и следующие курсанты ехали уже «по правилам».

Гостиница, куда Козлов устроил меня на житье, была небольшой и очень уютной. Меня проводили на второй этаж и показали номер. Он мне очень понравился. Никогда еще не доводилось мне жить в такой просторной, чистой и светлой комнате.

Хозяин, высокий, изысканно вежливый рыжеусый поляк с блестящим, словно только что отлакированным пробором, самолично познакомил меня с порядками, показал все места, которые могли мне понадобиться. Потом, вытащив записную книжечку и тоненький карандаш, притороченный к ней золотою цепочкой, он справился:

— В котором часу пан изволит ложиться спать?

— Это зачем же вам? — подозрительно спросил я. — А может, я на всю ночь пойду гулять?

— Как пану угодно, — с готовностью согласился хозяин. — Но ведь не можно же, чтобы пану было холодно в постели…

Хозяин вовсе не намеревался вторгаться в мою личную жизнь. Мягкий львовский климат позволял не отапливать помещение, и вместо этого в гостинице согревали постели постояльцев специальным лотком с горячими угольями. Горничная засовывала лоток под одеяло перед тем, как жилец укладывался спать.

В нашей семье мы с братишкой спали вповалку прямо на полу. Не было даже никакого тюфяка, а о существовании простынь мы и не знали. Подстилкой нам служило тряпье из старой, изношенной одежды. Вместо подушки в головах лежал холщовый мешок, набитый охлопьем — негодными остатками льняной пряжи. Укрывались мы самотканой дерюгой, одной на всех. Подполье тоже не баловало меня комфортом. А тут вдруг чудесная комната, мягкая перина, белоснежные, хрустящие простыни и, как венец всего, медная грелка!..

Но привыкать к новому и незнакомому было мне не впервой. После того как я стал членом нелегальной партии и боевиком, старшим товарищам немало пришлось со мной повозиться, прежде чем пустить «в свет» как подпольщика-профессионала. Надо было меня, полудеревенского парня, никогда не надевавшего ничего, кроме картуза, косоворотки, портов и грубых сапог, приучить к воротничку, манишке, манжетам, запонкам, котелку, брюкам дудочкой, штиблетам, а главное — к галстуку. И все-таки вышколили.

Самым трудным было для меня выучиться «цивилизованно» есть. Ведь дома у нас вся семья хлебала щи из общей деревянной чашки деревянными же ложками. Никаких иных приборов и сервизов не было. Теперь же я был обязан правильно держаться в любом обществе, куда бы меня ни забросила судьба. Малейшая оплошность или неряшливость могли привести к провалу.

…Бездельничал я во Львове, совершая экскурсии по городу, примерно с неделю. К ее исходу съехалось до десятка курсантов — из Казани, Одессы, из Латвии, Финляндии, с Урала. Некоторые поселились в одной гостинице со мной. В соседнем номере обосновался мой земляк — златоустовец Петр Артамонов, по кличке «Медвежонок».

Я оказался самым молодым и самым малограмотным. Теоретическая часть давалась мне труднее всех.

Мастерская, в которой мы занимались, находилась в том же доме, где жил Николай. Это была просторная комната с несколькими столами и полками, уставленными различными колбами, банками и другими лабораторными приборами.

Началось учение с самых мирных вещей: с черчения, измерения объема кубов и цилиндров, со знакомства с инструментами. От теории помаленьку стали переходить к практике, покуда тоже школьной — решали задачи на объем и вес.

Однажды, придя на занятие, мы увидели на столе преподавателя небольшой картонный цилиндр.

— Вот, товарищи, — сказал Николай, — так выглядит ручная бомба нашей конструкции. Картонный корпус наполняется взрывчатым веществом. Туда же вкладывается запальник…

Значит, мы подошли к сути дела.

Так как все наши бомбы изготовлялись из специального толстого картона, необходимо было научиться раскраивать и резать картонные листы, предварительно рассчитав размер и форму оболочки в зависимости от того, какой взрывной силы требовался снаряд.

Потом мы занялись запальником — душой снаряда. Это было самым трудным. Запальник должен точно соответствовать весу и объему бомбы — значит, необходим особенно точный расчет. Кроме того, нужна сугубая тщательность в работе. И вот почему.

Запальник наш представлял собою несложный, но весьма опасный прибор. В его конструкцию входила запаянная с обоих концов стеклянная трубка с серной кислотой. Если трубка плохо запаяна, запальник мог самопроизвольно воспламениться. А представляете себе, что это означало в наших подпольных условиях, когда бомбы с готовыми запальниками хранились не в специально оборудованных складах, а на квартирах рабочих — членов боевых дружин? Малейшая небрежность «на производстве», ерундовая оплошность — и на воздух взлетит дом, погибнут не только подпольщики, но их жены и дети, десятки вовсе непричастных к делу людей… Вот какая безмерная ответственность лежала на нас, боевиках, занятых изготовлением боеприпасов для организации!

Отдела технического контроля у нас, конечно, не было. Техника безопасности тоже была весьма сомнительная. Каждый сам не за страх, а за совесть проверял запальники, которые мастерил. Полагалось после пайки изо всех сил трясти проклятую трубку, чтобы убедиться, что кислота не просачивается. Ежели после нескольких минут таких «упражнений» содержимое трубки не вытекало, ее на три-четыре дня оставляли на ватке, пропитанной зажигательной смесью. Ватка не загоралась — продукция считалась доброкачественной.

Николай хотел, чтобы мы не только разумом, но и каждым нервом ощутили, какой груз взвален на наши плечи. И он придумал для нас тяжкое испытание.

Как-то он вошел в мастерскую своей обычной, слегка развалистой, уверенной походкой, одетый в новенький, только от портного, костюм. Стоячий крахмальный воротничок с загнутыми по моде того времени углами слегка врезался в его смуглую шею. «Бабочка» пестрела на сияющей твердой рубашке. Николай подошел к столу, несколько небрежно — была у него такая манера — взял чей-то запальник, повертел его в пальцах. Потом обвел нас взглядом. В глазах его сверкнула эдакая дьявольская искорка.

— Ну-с, — проговорил он, — отлично. Запальники проверены? А теперь вот что. Разбейтесь на пары. Каждый в карман по запальнику — и марш за город, на бывший артиллерийский полигон. Я впереди, вы — за мной. Дистанция между парами — пятьдесят шагов. Ясно?

Воцарилось молчание.

— Значит, ясно, — подвел итог Николай. — Ну, быстренько. — И, сунув в карман один из запальников, такою же развалочкой вышел.

Чтобы попасть на полигон, надо было пройти верст пять по городу — того и гляди запальники вспыхнут в карманах.

Скажу откровенно, эта прогулка доставила нам не слишком много удовольствия.

На полигоне мы сначала по очереди бросали запальники с заклеенными донышками. В таком виде им взрываться не полагалось. Все приборы проверку выдержали.

— Теперь бросать в боевом положении, — сказал Козлов. — Первый — Волков.

«Волков» — это был я. Как положено по инструкции, открываю донышко. Размахиваюсь. Удар о землю. Язык огня…

Запальник годен.

После меня метал «Медвежонок», потом остальные. Все прошло без осложнений.

«Первый курс» был окончен.

Теперь под руководством Николая мы кроили из картонных листов ручные снаряды разных размеров и фасонов.

А потом началось самое рискованное — самостоятельное приготовление взрывчатых веществ. Что ж, и это было необходимо. Мы делали пироксилин, менделеевский порох, динамит. Самым вредным и опасным было приготовление мелинита — состава колоссальной взрывной силы. После русско-японской войны он стал широко известен под названием «шимозы».

Чтобы «получить мелинит, мы в плохо оборудованной лаборатории, по существу в домашних условиях, плавили в колбах особый состав. Каждый, кто присутствовал в это время в мастерской, смело мог считать себя наполовину покойником…

После опытов с «шимозой» лицо у меня стало зелено-желтым, словно после желтухи, и я ходил таким чуть не полгода.

Затем Николай, научил нас делать мины на якорях, «адские машины» — ударные, фитильные, с часовым механизмом и с индуктором.

Мы с Николаем очень сблизились, подружились. Но за все время он ни слова не сказал о себе, о своей жизни. Кремень был человек. Частенько по воскресеньям инструктор приглашал меня в кафе, и мы, беседуя, пили кофе с ромом по-польски.

— Вот подождите, — нередко говаривал Николай, — кончим учение и, перед тем как ехать в Россию, в пасть к волку, отправимся в Африку поохотиться на львов. Идет?

Я не мог понять, смеется он или говорит всерьез, и как мог отшучивался.

В заключение на знакомом уже нам полигоне мы испытали ночью изготовленную нашими руками бомбу. Это и был, по сути дела, «выпускной экзамен».

Так за два месяца я получил «высшее» военно-техническое образование.

В это время во Львов приехал «Петрович». Он передал мне и «Медвежонку», что Уфимский комитет поручил нам перевезти по два пуда литературы на Урал, «Медвежонку» — в Златоуст, а мне — в Уфу.

Я отправился из Львова в обратный путь на день позже Петра. Прекрасный город Львов был уже совсем по-весеннему зелен. Начинался апрель. Прямо на вокзале от «Петровича» я получил литературу и выехал в Броды. Туда «Петрович» дал мне явку и пароль.

А на явочную квартиру в Бродах за мной пришел не кто иной, как Грицько, мой старый знакомец. На этот раз он перевел меня через границу «по всем правилам» и перенес мой багаж, искусно заделанный в небольшую бельевую корзинку.

— Одягу с закордона до дому тягаешь? — подмигнул мне Грицько и добавил: — Чи железна та одяга — маленька корзина, а пуда два важить.

Опять я попал в аккуратный и чистенький домик Грицька. В селе меня дожидался Петр-«Медвежонок», прибывший сюда днем раньше. Вместе с ним мы двинулись в Кременец.

Я думал, что большей грязи, чем я видел в этом городишке по дороге за границу, не бывает. Но ошибся. Теперь вся округа превратилась в бескрайное грязевое море, и наша телега не ехала, а скорее плыла. Уже под самым городом, когда «Медвежонок», удобно примостившись у меня на животе, в темноте задремал, в нашем экипаже что-то разъехалось, и мы плюхнулись в жидкую, липкую грязь. Задняя ось прошла над нашими головами…

Всю ночь мы мылись и чистились в гостинице.

Мое первое заграничное путешествие закончилось.