Собачьи дни

Глава 12

Отказавшись от секса шесть лет назад, Гертруда утверждала, что у нее камень с души свалился, так что я не волновалась, что ей вдруг придет в голову изображать из себя сватью или сводню. Муж Гертруды, викарий, отличался особой любовью к маленьким мальчикам. Церковь в своей мудрости повернулась к молве глухим ухом, сочтя возможным принести совращенные юные анусы на алтарь славной англиканской религии. Это продолжалось несколько лет, пока Гертруда наконец не высказала мужу все начистоту. Когда викарию предложили пост в безвестной миссии в глуши Малайи, Гертруда отказалась ехать, оставшись с сыновьями в Англии. Божественное правосудие не промедлило, как сказал бы Мильтон: в первые же сутки в Куала-Лумпуре викария приняли за какого-то политика и застрелили в упор те, кого сначала назвали террористами, а затем — уважаемым правительством. Бедняга умер на месте.

— Что означает — не мучился, — пояснила Гертруда. — В отличие от моей жизни с ним…

То был первый и единственный раз, когда я слышала горечь в тоне Гертруды. Неудивительно, что после пережитого подруга потеряла интерес к физической любви.

Она жила, вернее сказать, держала двор в великолепной огромной, с запутанной планировкой, богемной усадьбе в Клэпхеме, о которой риэлтеры непременно сказали бы «сохранившая все черты своего времени», обойдя молчанием подробности вроде «необходимы модернизация и косметический ремонт». Здесь она готовила, смеялась, читала и с удовольствием принимала многочисленных детей, внуков и подруг. Всю свою энергию Гертруда вкладывала в кулинарию. Она создавала шедевры и сама же их поедала. «Мне за шестьдесят, а размер юбки практически тот же самый», — хвасталась она, привычно заправив пряди желтовато-серых волос в постоянно распускающийся пучок. Гертруда ходила по дому в просторных одеяниях собственного изобретения, смахивавших на плащ-палатку, и причудливых старинных шляпах, которые коллекционировала. Однажды она предложила Гордону выпить пунша за знакомство: отпив из бокала, он несколько минут хватал воздух ртом, за что так и не простил хозяйку. Со временем Гертруда стала скорее моей подругой, чем другом семьи, и когда я сообщила, что развожусь, ответила: «Вот и молодец». Она зарабатывала на жизнь написанием поваренных книг, пестревших выражениями вроде «на этом этапе положите еще масла, если хочется» или «добавьте капельку бренди, а затем плесните не скупясь», что делало сборники очень популярными. Максимой Гертруды-повара было Хорошее Качество. «Лучше меньше, да лучше, чем много и кое-как» — так можно резюмировать ее жизненное кредо.

Ее вечеринки не отличались официозом и пышностью, несмотря на размеры дома. Главным деликатесом собраний была еда, стало быть, гостям требовался комфорт. Здесь не привыкли есть стоя, получая тычки локтями и с трудом удерживая на весу тарелку и бокал. В доме было полно мягких стульев, диванов и подушек на полу, тихой камерной музыки (кушайте и общайтесь, но танцевать отправляйтесь в ночной клуб) и прекрасного вина. Гертруда никогда не покупала спиртное — его присылали поставщики, и если старинный рецепт требовал «Шато-Марго», его и пили. После вечеринки у Гертруды гости даже не пытались сесть за руль. По справедливости федерация таксистов задолжала Гертруде медаль за неоценимую помощь в их нелегком деле.

Я с нетерпением ждала, когда пойду к подруге и смогу отдохнуть, не ощущая ни малейшего давления. В одном Лидия была права: где бы я ни оказалась, если в компании был кто-то, кроме близких друзей, расслабиться не удалось. Я стояла на страже самой себя, частью оттого, что разведенную женщину, по старомодным представлениям (от которых я никак не могу отделаться), полагается de rigueur[31] выкрасить в алый цвет, а частью потому, что, несмотря на браваду и радужные надежды, существует огромная разница между желанием развестись и быть разведенной: при посещении любой вечеринки чувствуешь себя так, словно потеряла ногу или руку (правда, больную), и становишься ужасно уязвимой. На выбор наряда у меня уходило несколько часов, как, например, при сборах на вечеринку Верити Смит: пополни я гардероб (признаюсь, весьма скудный) новыми платьями, открывающими колени, все сочли бы себя свидетелями чуда псевдопревращения овцы обратно в ягненка; облачись я в удручающе благопристойные и скромные одеяния, все принялись бы меня жалеть. Однажды я попробовала — так и случилось. Сюзен Шоу даже сказала мужу: «Дэвид, иди и займи Патрисию разговором. У бедняжки такой жалкий вид…» — и это при том, что женщины обычно оберегают спутников жизни от роковых разведенок вроде меня. Невозможность отыскать беспроигрышный вариант (не хотелось становиться второй Мэй Уэст, но и Ширли Темпл[32] подражать желания не было) невольно настраивала на целомудренный лад. В результате для вечеринки Гертруды я выбрала незаменимый и потенциально безопасный резерв — маленькое черное платье, открывающее колени на добрый дюйм, с диковинной сверкающей брошью, которая подошла бы рыцарю ордена Подвязки. В платье я чувствовала себя комфортно и в меру празднично, кроме того — не стану кривить душой, — наряд скрадывал несколько фунтов, набранных после расставания с Гордоном. Я относила последнее на счет морального удовлетворения, но злоязычные подруги утверждали, что это результат сидячей работы и отсутствия развлечений. Я не спорила. Пусть воображают, что мне несладко. Надоело с пеной у рта доказывать обратное.

Я отвела Рейчел к Лидии, чтобы она выпила там чаю, заодно вытащив Брайана на прогулку, а на обратном пути увидела Уэббов — Пенелопу в прелестном темно-синем плаще с пояском и эполетами, чем-то напоминающем школьные пальто, и мистера Уэбба, чьего имени я не знала, смахивавшего на лощеного дельца из Сити в своем сером пальто с бархатным воротником. Они явно собирались на торжественный прием. Уэбб запихивал в багажник «ровера» огромную сумку — видимо, намечался не просто выход, но целый выезд в свет. Оба Уэббы старательно избегали смотреть в мою сторону, и это было прекрасно. Проходя мимо, я услышала вопрос, заданный Пенелопой: «Ты уложил подарок для Элисон?» — и предположила, что они намереваются проведать единственное дитя. Отлично, значит, я смогу включить музыку так громко, как захочу, и от души повопить, не навлекая на себя праведный гнев соседей. Супруги с другой стороны от меня почти не бывали дома, а когда приезжали, молодые, горячие и весьма динамичные, то очень часто поступали точно так же. Стены дрогнули от Рода Стюарта, мои туфли полетели в воздух, и, пока я скакала по дому в диком танце, Брайан произвел траурный выход из жизни, впав в комфортный, но часто нарушаемый собаколептический транс.

— Булстрод! — подзуживала я пса, надеясь, что упоминание о соседском кролике взбодрит его. — Булстрод! Булстрод! Булстрод! — но Брайана ничем не проймешь.

Вечер плавно перетек в дикую, в смысле атмосферных явлений, ночь. Свистел ветер, лил дождь, жалобно шелестели последние листья, сорванные с веток и разметанные шквалом. Я включила музыку погромче. Дочь надежно укрыта у друзей, я знала, что надену, такси ожидалось в восемь. Чего еще желать, в самом деле? Разве что (крайне мимолетное желание), когда придет время, — дружеской руки, которая застегнет мне молнию на платье. Однако помощь никто не предложил, и с молнией я мучилась одна. Когда я уже решила, что справилась с застежкой (у молний имеются раздражающий зубчик и дырочка, причем зубчик так и норовит проделать дыру в ткани, совершенно не собираясь попадать в предназначенное отверстие), раздался стук в дверь. Господи, испугалась я, не иначе призрак Пенелопы. К счастью, это от ветра стукнула створка собачьего лаза, проделанного в кухонной двери. Я пристально вгляделась в темноту. На улице творилось форменное безумие, странно поднимающее настроение: обычно иллюзия оторванности от мира, посещающая нас в бурю и шторм, вызывает чувство тревоги. Даже пес слегка насторожился: черный нос задвигался и полузакрытый глаз утратил коматозное выражение, что в случае с Брайаном можно считать аномально высокой активностью.

Итак, молния снова поехала вверх, зубчик и дырочка наконец-то встретились и застегнулись, леди готова, и — точно вовремя — прибыло такси. Я отправилась в Клэпхем по улицам, продуваемым холодным ветром.

Наверное, моя жизнь может показаться читателю чередой разнообразных вечеринок. Я уже слышу фырканье других одиноких родительниц: «Хм, все-то у нее гладко, но как быть с реальностью? Как насчет бессонных ночей в ожидании телефонного звонка или человеческого голоса — взрослого! — у дверей? Хм! И куда делась столь частая после развода проблема — недостаток средств?»

Ну, в том, что касается последнего, — и у меня случались длительные периоды, когда я едва сводила концы с концами. Добавлю, что государство должно без вопросов и одолжений снабжать любого одинокого родителя бесплатным телевизором, ибо без него в подобной ситуации простые смертные буквально сходят с ума. И видеомагнитофоном тоже — с бесплатным членством в видеопрокате. Но мне повезло: я жила в прекрасном районе, населенном представителями среднего класса, знающими толк в недорогих развлечениях. Забавно, но это и оказалось решением упомянутых материальных затруднений, ибо обеды у подруг, живущих по соседству, или поездки на метро с целью успеть захватить дешевое место в театре обходятся недорого, особенно если вашего единственного ребенка, приученного к дому, может убаюкать даже швабра увязавшейся за вами подруги, чей муж клюет носом над взятой на дом работой. Любому по средствам распить бутылку портвейна «Сейнсбери» вечером за кухонным столом (пусть из-за портвейна вы остались без гроша — облегчение мук одиночества бесценно!). Мне просто очень повезло. А может, дело не только в везении (никогда не забывайте хвалить себя, максимально увеличивая цену на товар самого повышенного спроса — самооценку). Человеку нужны друзья. Значит, необходимо завязывать дружеские отношения. Заводить друзей легко. Сохранять их дьявольски трудно. Никогда, даже в самые черные моменты, не забывайте, что подруги вправе рассчитывать на вашу помощь — сделка должна быть взаимовыгодной. На двадцать частей жалобного нытья добавьте одну часть блеска в глазах, и приятельницы не замедлят появиться. Мои просто житья мне не давали, за что навсегда останусь им благодарна, несмотря на непоколебимую веру девчонок, что единственным моим спасением станет специалист по компьютерным играм из Слоу или труженик интеллектуальной нивы, чистюля и педант с приятным характером, словно созданный специально для меня. Конечно, если вы принадлежите к большинству замученных бытом матерей-одиночек, лишенных возможности жить в ухоженном окультуренном районе, если у вас трое детей младше пяти лет, скудные алименты и старательно отгородившиеся от всего мира соседи — тогда да, вы имеете полное право ворчать. Пусть даже соседи не ведут с вами войну — они могут находиться в аналогичной финансовой пропасти. Портвейн «Сейнсбери» в этом случае трансформируется в пакет чипсов с бокалом «Гиннесса» за столом из клееной фанеры в дешевой забегаловке, а это уже не эффект поднятия настроения. Если душевные терзания все-таки вынуждают вас рискнуть и начать новый роман, цена попытки включает оплату ночной няни и стоимость платья, купленного вместо новых башмаков ребенку, в котором мамаша чувствует себя в силах завоевать мир. Добавьте к этому пару коктейлей в местном ресторане (даже при наличии реальной перспективы зажечь огонь в сердцах и глазах мужчин, оценивших вашу сексуальность), и затея становится невыполнимой. Порой меня бросало в дрожь от благосклонности собственной судьбы: куда ни повернись, везде участие и забота. Окружающие воспринимали меня как социальное животное, а не как парию, которой я на самом деле себя ощущала. Проще всего было бы валяться, как Брайан, отказавшись от погони за призраками, и сомнамбулически грезить о превращении в миссис Помфрет, но светская жизнь, казалось, твердо решила не оставлять меня одну. Честно говоря, не могу сказать, что это совпадало с моими желаниями: иногда человеку вполне хватает пиццы на двоих и милого щебета десятилетней дочери. Вечеринки случались, я на них ходила. Правда, держалась настороженно, но не признаюсь в этом никому, кроме вас.

В романах полагается преодолевать препятствия, а не ворковать о безоблачном счастье (даже эскапистская литература не может обойтись без упоминания о борьбе с трудностями: кто, черт побери, захочет читать о легкой жизни?). Никто никогда бы не узнал о Ромео и Джульетте, получи они родительское благословение. Элизабет и д’Арси стали бы неинтересны, не мучайся они предрассудками, никто не заламывал бы руки над Ахавом с ногой из слоновой кости, если бы Моби Дик сразу сдался и умер[33]. Я же в качестве некоторой компенсации читателю описываю вечеринки.

Между праздниками жизнь протекала самым обыкновенным образом: я смотрела телевизор, пришивала метки с именем Рейчел на школьные вещи, делала покупки в супермаркете, перебрасывалась парой фраз со знакомыми на улице, — но то были обычные незапоминающиеся дела, которые ни на дюйм не продвинут мой рассказ о том, что касается жизни сердца. Так что специально для читателя — вечеринки, веселье, попытки расшевелить Патрисию Мюррей и выманить ее из спокойного, размеренного существования в широкий мир, где, став на одну (содранную) шкуру тоньше после развода с Гордоном, она наступает на те же грабли, двигаясь по замкнутому кругу. Когда жизнь перевернута вверх тормашками, очень трудно оставаться настороже. Это открытие меня совершенно не обрадовало.

Я не видела Гертруду почти год, с тех пор как зашла к ней с известием, что развожусь, — лишь пару раз говорила по телефону. Сперва она была в разъездах, собирая материал для новой поваренной книги, потом я отменила субботний ленч — у Рейчел разболелся живот, однако иногда люди дружат, продолжая с того момента, где остановились, и это прекрасно. В памятный штормовой вечер я подбежала по подъездной дорожке к крыльцу, взъерошенная ветром, и хозяйка сама открыла мне дверь. Она выглядела и говорила в точности как раньше.

— Стало быть, Восточная Европа тебя не изменила, — сказала я, целуя подругу.

— Я стала носить «казаки». — Гертруда подняла огромную ногу из-под пурпурной расписной плащ-палатки и продемонстрировала прекрасные алые сапоги. — И влюбилась в их шапки. — Она протянула руку к заваленному барахлом столу в коридоре, выудила белоснежную кудрявую мерлушковую папаху, нахлобучила ее и немедленно превратилась в славянку.

— Тебе идет, — похвалила я.

— Я знаю, — ухмыльнулась Гертруда.

Выражение ее лица стало оценивающим, когда я сняла плащ и бросила его куда пришлось, однако оценку нельзя было назвать одобрительной.

— Выглядишь аскеткой, Патрисия, — сказала Гертруда. — С тобой все в порядке?

— Конечно, — засмеялась я. — Хотя бывало нелегко. И вовсе я не аскетка, смотри, какая яркая брошка…

— Хм-м-м… — Гертруда критически взглянула на брошь. — Оставь эти штучки членам королевской семьи, им пойдет. Слушай, одолжить тебе шаль? У меня есть потрясающий платок из Ташкента. Из груды одежды подруга выудила нечто восхитительное — старое золото, выцветший розовый, длинная черная бахрома…

— Нет, спасибо, — отказалась я, нисколько не обидевшись. — Я не лажу с шалями и зонтиками. Слишком обременительно. Останусь в чем пришла.

Я снова поцеловала Гертруду и направилась в комнату, но подруга легонько придержала меня за плечо:

— Ты уверена?

Я слегка удивилась.

— А что такое? Разве так уж важно, как я выгляжу?

— Ничего, ничего, — жизнерадостно ответила Гертруда и принялась подталкивать меня по коридору. — Все отлично, и так сойдет.

— Сойдет для чего?

— Ни для чего.

Знакомая интонация под маской приветливости…

Воспротивившись подталкиванию, я повернулась к Гертруде. Глаза блестят ярче обычного? Улыбка слишком радостная? С большим, чем обычно, волнением заталкивает распускающийся пучок волос под смешную папаху? В воздухе ощутимо пахло заговором.

— Гертруда, — вздохнула я от очевидности открытия, — только не ты!

— Что ты имеешь в виду, дорогая?

— Уж не планируешь ли сватать меня за кого-нибудь?

— Сватать? Боже сохрани!

— Ну сводить для здорового секса?

— Я надеялась, ты меня лучше знаешь. — Гертруда снова подпихнула меня, но я во всех смыслах твердо стояла на своем:

— Я тоже надеялась, что знаю.

— Так и есть, дорогая. Входи же, у меня там целая шеренга бургундских вин.

— Там сидит некто, кому шепнули, что я доступна, верно?

— Не стоит говорить об этом так грубо, Пэт.

— Тем не менее…

Подруга коснулась моей щеки, и ее глаза потеряли часть фальшивого блеска, снова став глазами прежней Гертруды.

— Прости неуемную старуху, — сказала она. — Забудь об этом, иди и повеселись. Ни с кем не стану тебя знакомить, чтобы ты не чувствовала, что тобой манипулируют. К тому же половину гостей ты знаешь. У меня просто возникла мысль…

Да, яснее Гертруда высказаться не могла.

Я открыла дверь в большую комнату — вечеринка еще не распространилась по всему дому — и вошла с непонятной уверенностью в неминуемых неприятностях. Полагаю, аналогичные предчувствия одолевали Цезаря насчет мартовских ид.

Вечеринки — кошмарная штука. Вы представления не имеете, кого там можно встретить. С внутренней дрожью — вновь по замкнутому кругу — я вошла в комнату, затылком ощущая дыхание хозяйки.