Собачьи дни

Глава 19

Вечер Бёрнса пришелся на уик-энд Гордона, иначе я скорее всего не пошла бы. Визит к Гертруде лишний раз напомнит о запретных наслаждениях, да и устала я от игры в вечеринки. Рождество и Новый год надевают вам на нос фальшивые розовые очки: море теплых дружеских чувств, град приглашений, непрерывная череда праздников — и человек невольно входит во вкус легкой интересной жизни, которая внезапно обрывается с приближением старого грязнули февраля. Оставалось смириться (о, какое ужасное слово!) с обыденным существованием без сказок и сладкого дурмана, и у меня уже начинало это получаться, когда позвонила Гертруда.

— Я устраиваю для Алека вечер Бёрнса и хочу, чтобы ты пришла, — заявила она.

— Знаешь, — начала я, — что-то у меня нет настроения. Можно, я пропущу?

— Будут только свои, — пообещала Гертруда. — Я не собираюсь впредь вмешиваться в твою личную жизнь. Скажи, что придешь! Ну я ошиблась, извини меня. Приходи!

Милая Гертруда…

А в самом деле, что меня ждет, если я не пойду? Выходные в обществе Брайана, который терпеть не может, когда младшей хозяйки нет дома, вышивание, карты, в которых я даже не умею мошенничать, и, если повезет — повтор «Мальтийского сокола» по Четвертому каналу?

— Давай соглашайся, — не отставала подруга. — Можешь уйти пораньше — ты же свободная женщина! Это просто ужин, поешь — и иди, если хочешь.

— Ты что, серьезно?

— Конечно. Правда, надеюсь, тебе не захочется уходить.

— И никаких игр с судьбой?

— Клянусь и божусь.

— Тогда спасибо, Гертруда, с удовольствием приду. Я должна одеться, как Флора Макдональд[46]?

— Отнюдь. Алек будет в килте, но я не позволю, чтобы это тебя шокировало. Отлично. Я рада, что ты придешь. Хочешь взять Рейчел и оставить ее у меня на ночь?

— Она проводит эти выходные с Гордоном.

— Как ты вообще поживаешь?

— Очень хорошо.

— Голос у тебя какой-то невеселый.

— Ну не всем же быть мечтой юного любовника, правда?

— О-опс, — сказала подруга. — Я тебя обидела, да?

— Это ты меня прости. Честно говоря, мне часто бывает одиноко.

— Еще бы! Может, тебе почаще развлекаться?

— Это не совсем то одиночество… В любом случае я развлекаюсь достаточно, поэтому избавь меня от своей отеческой заботы.

— Материнской, — невинно поправила Гертруда.

— Ладно, материнской. Спасибо, что вспомнила обо мне. С нетерпением жду вечеринки. Может, принести хэгиш[47] или другое шотландское блюдо?

Услышав такое, Гертруда оставила покаянную манеру и стала подобающе резкой:

— Ты что, ко мне со своей едой собралась? А для чего же, по-твоему, я всю неделю копаюсь в овечьих внутренностях?

Вот именно…

История с приглашением получила забавное продолжение: забирая Рейчел, Гордон подчеркнуто небрежно поинтересовался, чем я занимаюсь вечером. Весть о том, что я иду на праздник в честь Роберта Бёрнса, огорошила бывшего мужа. Гордон не носился со своим шотландским происхождением, как многие другие, горланящие «Отважную Шотландию» и чуть что вспыхивающие как порох, но был заметно задет сообщением, что англичанка с юга собирается развлекаться по поводу, не имеющему к ней ни малейшего отношения.

— Где? — спросил он требовательным тоном.

Я сказала.

— Она же англичанка! — вознегодовал бывший муж.

— Зато ее новый любовник — шотландец.

— Что? — опешил Гордон.

— У Гертруды. Есть. Любовник. Он — шотландец, — втолковывала я Гордону, как идиоту.

— Гертруда? — шокированно переспросил он. — У Гертруды — любовник?

— И притом красавец, — похвасталась я.

— Ну-ну, — сказал Гордон с легкой злорадной усмешкой. Выходя с Рейчел, в дверях он добавил: — Даже у такой старухи, а? Похоже, у всех есть любовники, кроме тебя, Пэтси. Интересно, почему?

Я не сразу нашлась с ответом, хотя следовало сказать: «Потому что, нахлебавшись с тобой, дорогой, я не отваживаюсь рисковать».

Но это было не совсем правдой. Даже если когда-то и было.

Я подумывала пойти на вечеринку в килте Рейчел, но решила, что если для сорокалетней женщины допустимо открывать колени, то оголять задницу будет уже чересчур, даже в кругу друзей: килт был коротковат даже законной обладательнице. С другой стороны, не желая снова одеваться монахиней, я превзошла самое себя и нацепила желтое платье из тафты. Пожалуй, это последняя возможность в нем покрасоваться: Ванесса часто повторяет, что такие вещи выходят из моды за один сезон. В случае чего это послужит оправданием чрезмерной пышности моего туалета. На разные лады повторяя фразу: «Всегда любила Робби Бёрнса, его веселые, живые элегии и сардонические стихи…», я надеялась, что никто не прицепится к этой фразе, потому что знала только «Блоху» и «Шотландский берет». На северной границе Англии эти стихи снискали бы бурный успех, но в сельской местности южного Клэпхема требовательные слушатели предпочитают более лирические произведения.

Поразмыслив, я не стала прикалывать волосы к бантам, вовремя вспомнив рождественский снимок с мишурой (украшательство может завести слишком далеко), и нашла разумный компромисс — слегка припорошила их пудрой Рейчел с золотыми блестками. Я собиралась нанести ее лишь на волосы, но и на щеки попало предостаточно. Ну и ладно, мрачно подумала я, сидя в ожидании такси, ни одна монахиня никогда не ходила на вечеринку, нарядившись бенгальским огнем.

В этот раз, к счастью, не было ни ветра, валившего деревья, ни грозового неба. Теперь, когда Булстрод гниет в могиле, Брайану можно более или менее доверять. Я отвесила питомцу полновесный дружеский шлепок и изумилась, когда пес внезапно выпрыгнул из комы и облизал мне лицо. Собачья радость продлилась недолго: вскоре Брайан вновь впал в оцепенение, и если бы не ощущение влаги на щеке и вызывающий блеск крошек пудры, прилипших к черному песьему носу, я могла бы подумать, что мне все это показалось. Как гласит пословица, и у последней дворняги бывает счастливый день. Возможно, Брайан сделал для себя это открытие (или осознал, кто платит за собачий корм). Независимо от причин меня очень тронул этот жест. Может, Лэсси наконец-то вернулась домой? Вот приду от Гертруды, присяду и поделюсь с Брайаном, как прошла вечеринка. Глупая псина любит слушать про праздники. Если удастся, прихвачу для него кусок хэгиша. Держись старого союзника, сказала я себе, даже если это всего лишь недоделанная гончая.

— Можешь согреть мне сегодня постель, — сказала я, ласково потрепав собаку. Такая снисходительность приведет его в экстаз: именно этого псу недоставало, когда Рейчел не было дома. Почему бы и нет? Ночи холодные, он вполне может спать у меня в ногах. Ступни у меня всегда как лед… Брайан смотрел снизу вверх влажными глазами, страстно желая ласки. Я еще раз погладила пса, вызвав новый золотой дождь. — Подожди, — пообещала я, — ты будешь самым счастливым барбосом.

Брайан зевнул, видимо, подумав, что уже слышал это раньше. Золотые блестки его очень украшали. Выпрямившись, я вдруг с ужасом подумала, что если Брайан решит слизать пудру, то рискует серьезно отравиться. Чтобы не волноваться на этот счет, я дочиста вытерла пса влажным кухонным полотенцем, немедленно ощутив невыразимое облегчение. Возможно, читатель сочтет мой поступок антисанитарным, но мне он показался абсолютно нормальным.

В прекрасном настроении я выпорхнула в ночь, и даже водитель такси не удержался от комментария насчет моей весенней походки и блесток на лице. Наверное, это тот же шофер, который отвозил меня домой от Ванессы и Макса. Я очень надеялась, что это так. Мне импонировал образ Веселой Тусовщицы.

Я все еще наслаждалась светско-львиной стороной моей натуры, когда Гертруда, горячо одобрив мой наряд, провела меня в старую залу.

— Мне очень нравится твой шотландский берет, — начала я с намерением пуститься в рассуждения об одноименном стихотворении Бёрнса, притворяясь au fait[48], но у меня перехватило дыхание. На другом конце залы, возле французского окна, происходила буквально душераздирающая сцена между Роландом и высокой черноволосой элегантной особой, женственной до мозга костей, на лице которой было явственно написано: я хочу этого мужчину, я заполучу этого мужчину, я отправлюсь спать с этим мужчиной, причем «спать» в данном случае служит невинным эвфемизмом. Наглядная иллюстрация к языку жестов и телодвижений… Особ такой породы не останавливает наличие беременной жены и прочих пустяков. Роланд развлекал собеседницу какой-то историей, оживленно жестикулируя (хотя дама почти не оставила ему для этого места), а та, будучи как раз нужного роста для благоговейного любования кавалером снизу вверх, пожирала его большими темными глазами с выражением самого настоящего экстаза. Расскажите мышке о кошке… Черноволосая особа, можно сказать, ощетинилась кошачьими усами.

— Кто это? — прошипела я.

— Роланд, — с готовностью отозвалась Гертруда. — Вы же знакомы!

— Я не о нем, — перебила я. — Я спрашиваю о женщине! — Опомнившись, я сменила интонацию. — Ну то есть (легче, не вызывай подозрений) дама кажется мне знакомой. Кто она?

Вглядевшись, Гертруда ответила:

— Это Элинор Шоу, мой редактор. Недавно развелась, так что у вас много общего. Пойдем, я вас познакомлю…

Отпрянув, я наступила Гертруде на ногу, и, к счастью, поток смущенных извинений и мое раскаяние отвлекли подругу — видите, как полезно иногда быть неуклюжей.

— А Рут здесь? — шепнула я, выпростав ухо Гертруды из-под тартанового[49] берета.

— Нет, — ответила хозяйка. — А ты, черт бы тебя побрал, тяжелее, чем кажешься!

— Извини, — рассеянно сказала я.

— Звучит, как будто ты нарочно…

Я отвела взгляд от темных призывных очей у французского окна и заявила:

— Хочу есть!

— Скоро будем кушать. Идем же, я тебя представлю.

И подруга направилась в сторону беседующей парочки.

На долю секунды наши глаза встретились. Роланд потер нос, удивленно-шутливо приподнял брови, а я с куском льда под ложечкой юркнула в дверь, сбежала вниз по лестнице и ворвалась в кухню быстрее, чем можно было сказать «Робби», не говоря уже «Бёрнс». В кухне меня нагнала запыхавшаяся Гертруда.

Стол был накрыт не для фуршета, а для торжественного ужина — напрасно я надеялась набрать горсть вкусностей и набить ими рот, объясняя причину своего забега а-ля Себастьян Коу[50].

— Господи Боже, — удивилась Гертруда. — У тебя что, глисты?

— Ты прекрасно готовишь, а я просто умираю с голоду. — Я с диким видом оглянулась в поисках еды. Желудок кричал «нет», но необходимость отвертеться решительно заявила «да».

Гертруда немного разволновалась, но, купившись на похвалу своих кулинарных достижений, смягчилась:

— Верно, детка, я хорошо готовлю, но нет необходимости так рваться к столу. Уж что-что, а никто из моих гостей никогда не останется голодным.

— Нет, нет, конечно, — залебезила я, — но я не успела съесть ленч, нельзя же пить на пустой желудок, ну пожалуйста, дай мне перекусить!

Клянусь, убедительности и натиску моей мольбы позавидовал бы Оливер Твист.

Гертруда захлопотала, подхватила что-то с блюд и вручила мне овсяный пирог с чем-то лежащим сверху. Кажется, это была селедка, но мог быть и клубничный джем, поскольку я не в состоянии была ничего замечать.

— О-о-о, спасибо, — простонала я, жадно поглощая угощение и едва не подавившись при попытке проглотить все целиком. — Расскажи мне о… — я пыталась разыграть гамбит, удержавший бы нас в кухне навсегда, — расскажи о… э-э-э… — Оглядевшись в поисках вдохновения, я уже хотела расспросить о самой безопасной вещи на свете — сегодняшнем меню, из которого запомнила лишь хэгиш, но мысль о том, как Гертруда станет потчевать — а она станет, ох как станет — подробностями приготовления измельченных овечьих внутренностей, оказалась невыносимой даже в теперешнем моем положении, поэтому я довольно невнятно закончила: — Об Алеке!

Я проговорила это с полным ртом. Вам доводилось замечать, как прилипают к зубам твердые овсяные зерна? Ну так попробуйте, особенно когда во рту пересохло, а желудок сжимается и ходит вверх-вниз, явно не собираясь принимать проглоченную пищу.

— Да, об Алеке. Где он?

— Ну как — где, — слегка озадаченно начала Гертруда, — наверху, в килте и с аккордеоном. Давай поднимемся к гостям, сама с ним пообщаешься! Запей чем-нибудь, — Гертруда посмотрела на меня критически, — раз у тебя такое внутри. Должна признаться, выглядишь ты так, словно тебе необходимо выпить.

— Нет! — крикнула я, обдав Гертруду фонтаном крошек. — Расскажи мне побольше об Алеке и… ну… ты знаешь… — Должно быть, в моем голосе прозвучали чувственные нотки, потому что Гертруда лукаво улыбнулась.

— Боже, — сказала она, — никак не возьму в толк, что ты имеешь в виду. Тебя интересует секс с теми, кому за шестьдесят?

Я поперхнулась:

— Конечно, нет. В смысле, не рассказывай, если не хочешь. Я это, ну… в общем, да.

Все, что угодно, лишь бы остаться на кухне.

Подруга похлопала меня по плечу.

— Неужели это тебя смущает? — мягко спросила она.

— Что?

Гертруда подняла густые седые брови.

— Секс? — пискнула я сквозь недожеванный овес.

— Это ты должна мне сказать. Не понимаю, что с тобой происходит: приходишь такая красивая, тут же пачкаешься… — Гертруда смахнула несколько крошек с моей бархатной груди. — Все, пошли, пора. Смелей! Пойдем наверх и выпьем. И успокойся, никто тебя не укусит. А выглядишь ты просто роскошно.

Она зашагала по лестнице, и мне ничего не оставалось, как плестись следом.

Когда роскошно выглядишь, уныло думала я, это не значит, что так себя и чувствуешь.

Когда она открывала дверь, ведущую в залу, я спросила:

— А почему Рут не пришла?

Гертруда повернулась ко мне, уже взявшись за ручку:

— Я ее не пригласила, — просто ответила она.

— Но почему же?

— Ну не каждый же раз, — деловито сказала Гертруда.

— Но… — прошипела я и ткнула пальцем в дверную обшивку, — ты же позвала Роланда.

— Да, — озадаченно подтвердила хозяйка. — Роланд здесь.

— Слушай, а тебе это не кажется странным?

— Странным? Почему странным?

— Ну я знаю, ты — нонконформистка и все такое, но мужья обычно приходят в гости с женами. Особенно когда один из супругов ждет ребенка.

— Все правильно, — отозвалась Гертруда. — Я и Виктора не пригласила.

С этими словами подруга открыла дверь, положила большую теплую руку мне на поясницу и легким, но точным движением втолкнула в комнату.

— Алек, — позвала она. — Это Пэт. Займи ее, пожалуйста. Мне нужно сходить взглянуть, как дела на кухне.

Это был ужасный момент, я даже испугалась, что у меня случится истерика: во-первых, из-за наряда Алека — голых коленей и маленького болтающегося впереди споррана[51], который выглядел на редкость неприлично, а во-вторых, потому что полтора миллиона однопенсовых монет только что упали в урчащий желудок, который категорически отказывался их принимать.

— Алек, — сказала я, обрывая панегирик в адрес моего платья. — Виктор что, женат на Рут?

Алек поглядел на меня с открытым ртом, не закончив фразы.

— Вообще-то был женат, когда я видел его на прошлой неделе, — засмеялся он.

— Тогда кто же… — Я на сотую долю секунды взглянула в направлении французского окна. Парочка по-прежнему стояла там, повернувшись к залу спинами и глядя на улицу, до ужаса близко друг к другу, практически свившись, как ветви плюща… — Кто же тогда Роланд?

— Так это… — громко начал Алек, поворачиваясь, чтобы указать, где стоит Роланд.

— Нет, нет, — зашипела я. Боюсь, шипение стало моей отличительной особенностью. — Я спрашиваю, в каких он отношениях с Рут?

— Он ее брат.

Торжественно заверяю, что это была самая короткая и выразительная фраза за всю историю бесед с моим участием.

Не сомневаюсь, читатель давно догадался об этом, и представляю, что вы сейчас думаете: да ладно, хватит ей притворяться простодушной овечкой… Представьте себе, я не догадывалась. Для находящихся в эпицентре урагана картина мира, знаете ли, несколько искажается. Это у зрителей, наблюдающих за происходящим со стороны, оба глаза нормально видят. Пользуясь метафорой, можно сказать, что Алек только что одолжил мне очки, и ясность оказалась ошеломительной. Несколько секунд я глотала воздух ртом, представляя собой точную копию рыбки гуппи, и крепко сжимала локоть Алека, чтобы не оторваться от действительности. Ну и ну, хуже не придумать…

— Ее брат! — Я все еще не могла восстановить дыхание.

— А что, в природе и не такое бывает. Братья есть у многих, — ласково сообщил Алек. — А теперь иди и чего-нибудь выпей. Похоже, тебе не помешает.

Повиливая килтом, он повел меня, ощущающую пустоту в желудке и слабость в коленках, через всю залу к столу с напитками и Роланду с дамой.

Я не знаю, существует ли женская версия выражения «напрячься до скрипа яиц». Груди не обладают той же звонкостью мачизма, а все остальное очень тщательно спрятано. Возможно, какая-нибудь вдохновенная феминистка могла бы просветить меня на этот счет, но пока именно это сугубо мужское выражение призвано показать, как усердно я старалась вновь завоевать Роланда. Чего я только не вытворяла! За ужином Роланд сидел почти напротив, а особу с черными волосами, знойными глазами и узкими белыми руками с длинными пальцами усадили через несколько мест справа от меня. Старушка Гертруда строго придерживалась заранее продуманного плана расположения гостей за столом. Я заметила, что Элинор шутливо нахмурилась и попыталась внести маленькое изменение, намереваясь занять место рядом с Роландом, но Гертруда ничего не пожелала слушать.

— Элинор, — командирским тоном сказала она, — иди и сядь здесь. Хочу тебя познакомить с…

Кому интересно, с кем она хотела познакомить Элинор? Да хоть с Уильямом Хёртом или Робертом Рэдфордом (если это вам что-нибудь говорит)! Я и прежде была благодарна Гертруде за возможность сидеть подальше от Гордона, но до сих пор безгранично признательна подруге за вечер Бёрнса. Мы с Роландом оказались достаточно близко, чтобы нанести друг другу значительный психологический урон, и именно этим я собиралась заняться — какой смысл скромничать? Больше возможности не представится, на политес времени не оставалось. Роль роковой женщины была для меня внове, но я решила осваиваться на ходу, не в силах думать ни о чем ином.

Я начала с места в карьер, взяв в качестве шпаргалки кстати подвернувшуюся книгу Лоран Бэколл. Лучше всего держать в уме ролевую модель, а я только что закончила читать автобиографию Бэколл, позаимствованную у Ванды («доверься ей, девочка!»), и сразу вписалась в концепцию. Если бы я ощутила замирание сердца или смущение (что, признаться, и происходило — обычно скромной женщине нелегко выкидывать подобные коленца), то вполне могла бы притвориться, что я — не я, а Лоран Бэколл, и без помех продолжать преследовать свою цель. Учитывая все обстоятельства и то, что пришлось изящно управляться с хэгишем, одновременно блистая искусством перевоплощения и соблазнения (игнорируя крошечные кусочки хрящей, которые так приятно вынимать из зубов), в целом я сошла за женщину-вамп. Правда, поглощенная процессом, забывала проверить результат, однако вроде бы подействовало. Господи, взмолилась я, бросив долгий чувственный взгляд на сидевшего почти напротив человека, это обязательно должно сработать…

И я удвоила усилия.

Мне даже удалось, взглянув исподтишка под скатерть и убедившись, что это нужная мне нога (напротив сидела молодая поэтесса из Уэнстеда, и было бы неэтично нарушить ее трапезу), прикоснуться носком туфли к его ботинку (никогда больше не стану играть в пожатие ножек). Когда Роланд поднял глаза (предварительно взглянув под стол) и уставился на меня, я одарила его (надеюсь) роскошным распутным подмигиванием, обливаясь при этом холодным потом. Но у меня же не было выбора, не так ли? Роланд подпер подбородок рукой, подался вперед и спросил, скорее забавляясь, чем с отвращением:

— Так что же все-таки происходит?

Я тоже взялась за подбородок и сказала, полуприкрыв глаза (надеюсь, в точности как мисс Бэколл, разве что сигарета в уголке рта не дымилась):

— Я считала, вы женаты на Рут. Очень рада, что ошиблась!

Роланд был настолько любезен, что убрал руку от подбородка, сладко потянулся над столом и с видом явного облегчения произнес:

— Так-так. Значит, вы рады?

Когда Алек подошел с бутылью бренди, Роланд отказался, в свою очередь наступив мне на ногу под столом:

— Спасибо, Алек, пожалуй, не стоит. Возможно, меня сегодня позовут куда-нибудь на позднюю чашечку кофе.

И посмотрел на меня неотразимо опасным и лукавым взглядом. В душе затеплилась надежда, что тягомотина со «скрипящими яйцами» все-таки принесла плоды. Мне даже стало жаль расставаться с новым образом, ей-богу. Пусть некоторые мужчины сетуют, что быть охотником трудно и обременительно, я так не считаю. Не имея особого опыта по взятию собственной судьбы в свои руки, я исполнила роль вполне удовлетворительно и даже мило, возложив ответственность на Лоран Б. Но затем мы с Роландом вернулись к привычным амплуа, и я вновь стала вести себя с минимальной долей кокетства. Я поощряюще трепетала под его заинтересованным взглядом (наивная дурочка!), и это было все. Украдкой бросив взгляд на знойную женщину справа, я пришла к заключению, что такая красавица без труда найдет себе другого кавалера. В любом случае она развелась недавно, значит, у меня преимущество, моя собачья жизнь длится дольше. С сестринским сочувствием я выбросила Элинор из головы и сосредоточилась на гораздо более приятной мне личности, требовавшей неотложного внимания.

Тот вечер в честь Бёрнса был, наверное, самым долгим из всех, что выпадают на долю женщины. Даже у самых близких друзей с либеральными взглядами не принято вставать из-за стола (на заметку потенциальным соблазнительницам) сразу после окончания трапезы: приличия требовали по крайней мере получасовой беседы после приема пищи (несмотря на разрешение Гертруды поесть и бежать, если захочу). Нельзя же быть настолько невежливой, особенно став такой счастливой, не правда ли? Единственное, что помогло мне пережить эти тридцать минут, — вольная декламация под аккордеон песен Бёрнса (в избыточном количестве) и других произведений шотландских бардов. Ловить взгляды Роланда стало слишком опасно, о «пожимании ног» под столом, разумеется, и речи быть не могло. Еще одно нажатие на мой не защищенный обувью подъем, и от боли я взовьюсь до потолка. Оглядываясь назад, не перестаю удивляться, что никто не почуял электричества в атмосфере над столом — порой даже воздух потрескивал от проскакивавших искр. Совершенно неожиданно для себя я встала и заявила, что мне пора идти.

— Кто-нибудь едет в сторону… — начала я.

Прежде чем я успела договорить, Роланд вскочил на ноги:

— Я, я еду! Я вас подвезу.

Вряд ли кто-нибудь заметил, что я не сказала, куда ехать. Впрочем, это не имело значения. В тот момент вообще мало что имело значение, кроме нескольких путаных мыслей (показавшихся необычайно важными): хорошо ли Брайан себя вел, успею ли я удостовериться, что мои майки и использованные бумажные салфетки не бросаются в глаза и осталось ли еще масло в розовой лампе. Всякая ерунда мирового значения. И даже эти мелочи потеряли всякую важность, когда мы вышли из дома Гертруды и глубоко вдохнули холодный ночной воздух, еле сдерживая бурлящий внутри смех.

Бедняге Брайану не удалось в ту ночь поспать у меня в ногах. Правда, он и не ожидал, что обещания насчет совместной ночи будут выполнены — я прочла это на его морде. Пес воспринял поражение с привычным коротким ворчанием, переложил уставшую от жизни голову на другую лапу и закрыл глаза на происходящее. Если появление Роланда и навеяло ему сладкие воспоминания о Булстроде и ночи, которую он провел в одиночестве, пес никак это не показал. Не позволив себе ни проблеска узнавания, он предался радости одиночества. Брайану нравилась собачья жизнь. Он вполне комфортно грустил по отсутствующей Рейчел. Я — совершенно неожиданно — не грустила. Каждому свое, по крайней мере в данный момент. Выключая свет на кухне и оставляя пса похрапывать в коматозной темноте, я ощущала себя узницей, освобожденной на полдороге в тюрьму, хотя, без сомнения, не стала бы подобно Брайану бесстрастно и безропотно подчиняться обстоятельствам. Каждому свое. Пусть Брайан тешится своим желанием умереть; меня больше интересует «живая» сторона вещей, для выражения которой, весьма вероятно, и в этот момент особенно (кто знает, что принесет нам будущее? Ведь в действительности истории не заканчиваются, счастливо или нет, а продолжаются до могилы), не существует лучшего способа, чем простые вечные взаимоотношения, которые глупые романтики вроде нас называют любовью.

Мейвис Чик — одна из самых популярных писательниц современной Великобритании, автор одиннадцати национальных бестселлеров, опубликованных более чем в 50 странах мира!

Одиннадцатилетний брак завершился скандальным разводом!

Брошенный супруг Гордон готов превратить процесс раздела имущества в третью мировую… Покинувшая его Патрисия пребывает в плену мифов о женской независимости…

Их десятилетняя дочь Рейчел нахально использует ситуацию в своих целях…

А когда в дело вмешиваются многочисленные подруги Патрисии, мужчины, желающие разделить ее одиночество, и даже пес по кличке Брайан — события принимают и вовсе невероятный оборот!..

Комическая энергия взрывной силы!

«Mail on Sunday»

Мейвис Чик — самый ироничный голос современной женской прозы!

«Observer»