Вот. Средь бела дня они шествуют по пустынному по случаю отпусков Парижу. Они движутся длинной вереницей. Целая стая собак и кошек. С самым невинным видом. Можно подумать, город принадлежит им. (Им, да ещё домушникам, которые пойдут в отпуск позже. ) Жермен, Гиенычев друг детства, сплошной клубок мышц, нечто вроде боксёра, без малейшего усилия тащит огромный узел. Рядом с ним трусит Художник. Впрочем, «трусит» – неподходящее слово. Он скорее струится, словно чёрная пантера в миниатюре.
Египтянка и Итальянец идут впереди между Псом и Гиенычем. И вся эта процессия производит не больше шума, чем сокол, кружащий над добычей.
– Вот. Это здесь, – говорит Пёс.
Гиеныч с весёлым любопытством окидывает взглядом многоквартирный дом, где живут Потный и Перечница.
– Шикарный дом. Новый, чистый. Красота. А, Итальянец?
Итальянец издаёт что-то вроде немого смешка.
Египтянка одна заходит во двор, высоко держа голову и хвост, словно она здесь своя. Вскоре она возвращается и подмигивает, давая понять, что путь свободен. Две кошки уже взобрались на деревья. Старый дог с мощным голосом непринуждённо разваливается в воротах. Это часовые. Остальные заходят во двор. Пёс, показывая дорогу, запрыгивает на навес помойки, потом на крышу привратницкой. (Консьержка смотрит по телевизору фильм про войну, от которого впору оглохнуть.)
– Жермен! – окликает Гиеныч.
Жермен кладёт узел и в два прыжка оказывается на крыше.
– Ну-ка займись, – говорит Гиеныч, указывая на кухонное окошко.
Оно закрыто, но без решётки. «Вору не протиснуться», – считал Потный.
Жермен наклоняет голову, прижимает уши. Один короткий удар круглым лбом – и стекло разлетается вдребезги.
– Я бы мог и дверь высадить, раз уж на то пошло, – замечает Жермен пренебрежительно.
– Она бронированная, – говорит Пёс.
– Ну и что?