Собрание сочинений

1

Мечты печальные тая,

В крещенский вечер еду я.

Мне что-то страшно. Незнаком

Я с молчаливым ямщиком.

На нем истасканный тулуп

И шапка старая. Как труп,

Он бледен, мрачен — как мертвец…

"Да погоняй же, молодец,

Пошибче! Скоро ли конец?"

— "Близехонько, всего верст пять…"

И замолчал ямщик опять.

2

Всё степь да степь — простор большой.

И я с взволнованной душой

Гляжу тайком на ямщика.

Нигде не видно огонька;

Лишь месяц нам издалека

Попутно светит. Страшно мне

В глухой, безлюдной стороне,

И робко бредит мысль моя:

Не с мертвецом ли еду я?

"Да скоро ли?" — "Проедем мост,

А там, близ станции, погост".

3

Погост… кладбище… Черт возьми!

"Людмилу" я читал с детьми

И хохотал до слез. Теперь

Мне не смешно. Свирепый зверь

Не напугал бы так меня,

Как мой ямщик. Он, наклони

Тоскливо голову, дрожит, —

А тройка медленно бежит…

Через кладбище путь лежит.

4

Вдруг мой ямщик махнул рукой

И "Со святыми упокой"

Запел протяжно…

"Замолчи

И не пугай мня в ночи!"

— "Я не пугаю, я молюсь.

Ты, господин, сиди — не трусь!

Две вёрсты живо промелькнут…"

И мой ямщик, отбросив кнут,

Вдруг на кладбище побежал;

И видел я, как он лежал

Там на могиле, весь в снегу,

Потом вернулся, ни гугу,

На козлы сел, кнутом махнул

И тихо, жалобно вздохнул.

5

"Ямщик!" — "Чего?" — "Скажи, о ком

Молился ты сейчас тайком?"

— "О муже…" — "Как?!" — "А почему ж

Не помолиться, если муж

Здесь погребен? Он в ямщиках

Служил и на моих руках

Скончался. С парою сирот

Осталась я. Решил народ,

Что я бабенка — не урод,

Что у меня сильна рука:

Могу служить за ямщика…

Ну, живы будем — не умрем…

Теперь махнем по всем по трем!"

6

От бабы получив урок

В крещенский зимний вечерок,

Теперь не верю в мертвецов,

Но верю в женщин-молодцов…

Ты, днесь крестившийся, спаси

Страдалиц женщин на Руси!

"Беда тому, кто любит гнев,

Кто род людской влачит на плаху:

Он не увидит гурий-дев

И не приблизится к аллаху.

Беда тому, кто, словно зверь,

За человеком-братом рыщет:

Пророк пред ним захлопнет дверь,

А балагур его освищет…"

Так пел поэт перед дворцом

Калеки грозного, Тимура.

"Хромой", с пылающим лицом.

Сказал: "Словите балагура!"

Певца к Тимуру привели.

"Раскайся в балагурстве глупом,

Прощения проси-моли,

Не то, злой раб, ты будешь трупом!"

"Могу покаяться, но в чем?

Пророку предан я с любовью.

Я не был лютым палачом

И не запятнан братской кровью.

От сердца песенки пою,

Влагая в них и смех и душу…"

"А если голову твою

Велю срубить, ты струсишь?" — "Струшу,

Еще б не струсить, хан! И ты

Вздрогнешь, как человек пропащий,

Увидя камень, с высоты

На голову твою летящий.

Еще б не струсить! Ты и сам

Струхнешь, заметив льва в пустыне…

Отдай мой труп голодным псам,

Да помни то, что пел я ныне!"

Захохотал хромой Тимур:

"Возьми мой перстень изумрудный,

Но только помни, балагур,

Что я не лев в степи безлюдной.

Еще прими совет благой:

Не пой мне песен не по нраву,

Или тебя с кривой ногой

Я догоню и дам расправу!"

От самаркандского дворца

Певец бежал, главу понуря.

В душе свободного певца

Горел огонь, шумела буря:

Но он преодолел свой гнев

И, помня ханскую угрозу,

Стал воспевать… невинных дев

И обольстительную розу.[17]