Собрание сочинений по психопатологии. В двух томах. Том 1

Критический реферат

Когда психиатр в психопатологической области говорит об исследовательских «методах», его нередко охватывает чувство недостаточности и безразличия, как только он сравнивает свои методы с методами соматического исследования. «Точность» и количественный способ химических и физиологических исследований, обозримость, «фотографируемость» и невозможность усомниться в гистологических результатах обследования представляются ему, вероятно, идеалом «объективных» научных определений. Сравнивая с ними свои элементарные, лишенные какого-либо айпарата, основывающиеся, в основном, на наблюдениях во время бесед психопатологические методы, он не устает жаловаться, что не может исключить «субъективное», и что мы, видимо, еще находимся на примитивной позиции в нашей специальной области. Из такого стремления к «объективному», заключается ли оно в многочисленных определениях или в каким-то образом «воспринимаемом», возник большой ряд современных психопатологических методов, которые работают с аппаратами, измерениями, подсчетами, «тождеством раздражителей» и т. д. Им мы обязаны ценнейшими достижениями, которые наша эпоха добавила к старому инвентарю нового. Также в области методов проверки интеллекта мы могли бы сообщить о некоторых таких результатах.

Когда же первый восторг от достоверности результатов, которые можно получить таким путем — кого могло бы оставить равнодушным чтение вводной статьи к психологическим работам Крэппелина! — остался позади, следует разочарование: осознание, что на этом пути создано бесчисленное множество бесплодных, безразличных работ, и что стремление к «объективному» в восхождении к определенной твердолобости, которая хочет допустить только «объективное», как раз действует парализующе на цели познания, которые предполагались, когда первоначально обратились к психопатологии. При всем восхищении «объективным» это начальное намерение познания восстает против порабощения им же; оно осознает, что эти объективные методы составляют только одно, даже и весьма ценное вспомогательное средство для психопатологии, но они не в состоянии образовать эту науку. С определенным избавлением отсюда вытекает понимание, что имеется еще второй ряд методов, которые всегда использовались, но не потому, что речь идет о примитивной позиции науки, а потому, что они имеют основу в существе дела. Это методы «понимания» и понятийной переработки наших «переживаний чувствования», тех переживаний, которые образуют своеобразную основу психологического и психопатологического исследования, когда оно полностью лежит в собственной области. Можно было бы сравнить способность к переживаниям чувствования как особый орган наблюдения психопатолога с органами чувств, которые являются средством химических, гистологических и других наблюдений. Восприятия органов чувств нуждаются в сравнении между собой и в критике, так же и переживания чувствования; и то, и другое требует создания благоприятных условий для их действенности, органы чувств — особых физических условий, аппаратов и т. д., чувствование — методов побуждения больного к, по возможности, многообразным подходящим для него, понятным высказываниям. Здесь развивается второй ряд методов проверки интеллекта. Эти методы приводят к «объективным» данным, не из-за них самих, а только если они подходят для «понимания»; их сущность не в измерении приборами и т. п., а, с одной стороны, в развитиях понятий, которые делают «понимание» и «чувствование» насколько возможно передаваемыми, и, с другой стороны, рекомендации по планомерному общению с больным в постановке вопросов и заданий. Для таких исследований понятие «объективности» имеет иное значение, чем для первых. Оно состоит не в чувственно воспринимаемом, измеренном или подсчитанном, а в «правильности» определенного «чувствования» или определенного «понимания». Предполагая наличие органа способности к чувство-

¹ Ригер (Описание расстройств интеллекта вследствие травмы мозга вместе с проектом общеупотребительного метода проверки интеллекта. Verhandl. d. phys.-med. Gesellsch. in Würzburg. 1888) приводит в своей прекрасной основополагающей работе одно место из Лейбница. Тот говорит «об определенном искусстве спрашивать, при тех случаях, когда можно видеть и говорить о странных вещах или лицах, о которых нужно многое узнать; для того, чтобы, собственно, использовать такое мимолетное и невозвратимое стечение обстоятельств и после этого не быть злым на самого себя, что то или иное не спросил и не наблюдал». И Лейбниц считает, что даже плохая голова «с дополнительными преимуществами», а именно установленным методом опроеа, могла бы превзойти лучшую.

ванию (как для гистолога должен предполагаться глаз), эмпирическое решение об этой правильности с помощью сравнения и критики «переживаний чувствования» в принципе достигается так же хорошо, как для восприятия органами чувств.

Эти общие и необязательные замечания, которые для обоснования их правильности наверняка нуждаются в подробном логическом рассуждении и дальнейшем анализе, должны только наметить основные направления, в которых мы хотам рассмотреть область нашего реферата.

Работы и взгляды, которые касаются нашей темы, мы расположим таким образом, что сначала мы изложим отдельные методы исследования вместе с их результатами и под конец общее понятие деменции. Однако это разделение нельзя провести резко, ввиду природы реферата, так как уже методы по необходимости дают повод рассмотреть отдельные стороны понятия интеллекта¹. Это членение материала (1 — отдельные методы, 2 — получение понятий) зарекомендовало себя в противоположность другим возможностям; можно было бы действовать дедуктивно, исходя из определенного понятия деменции, отграничйвая его, анализируя и возводя здание из форм, в которое тогда были бы включены методы в качестве проверок отдельных частичных функций. Так, например, Циен сообщил о проверках интеллекта; позже мы увидим, с каким успехом. Или можно было бы, наоборот, имея в виду определенное и ясное понятие деменции, сообщить о методах и отдельных работах, отбросив у них все, что сюда не относится, и так шаг за шагом вести читателя все ближе к конечной цели изначально крепкого понятия. Оба эти пути имели бы то преимущество, что позволяют возникнуть единому прозрачному сообщению, но у них был бы недостаток, что произошло бы субъективное насилие над материалом, что во всяком случае не принято в реферате. Так как понятие интеллекта является, собственно, не понятием, а смелым обобщением, под которым объединяется множество психических результатов и функций, в большую область, из которой каждый раз, когда дается определение понятия интеллекта или деменции, отделяются только части. Это примерно так, как будто сильно расчлененная страна (интеллект) из-за введения смотровых башен (точек зрения) подвергалась бы рассмотрению с многих сторон, однако так, что рассмотрения не объединяются еще в единое

¹ Интеллект и деменция, естественно, являются корреспондирующими понятиями. Тот, кто определяет одно, имплицитно определяет при этом и другое.

воззрение. Мы могли бы в соответствии с этим в качестве третьего вида распределить материал так, чтобы противопоставить эти точки зрения и включить в них методические работы. Но и это не получается без принуждения. Методы не раз не просто возникали из точек зрения проверки интеллекта, точки зрения ясны не сразу же, и рубрикация методической работы под такую точку зрения, которая референту представляется вполне убедительной, была бы, однако, довольно необязательной, и поэтому доставила бы автору не меньше принуждения, чем ранее упомянутые виды распределения материала. Поскольку точки зрения сами по себе не ясны и сами собой не разумеются, и, хотя землемер имеет определенное знание о том, где стоят его башни, психопатолог должен сначала точки зрения, которые были применены неосознанно, довести до сознания. Он подвергается при этом опасностям ошибки так же, как при всех научных усилиях. Если, напротив, просто перечисляют методы, при этом не делают никаких других разделений, чем вполне известные, и при этом пытаются при каждой из соответствующих работ произвести впечатление, скорее всего обретают путь объективного реферата, насколько это вообще возможно, в котором сообщение отделяется от критики, в то время как в других случаях само расположение уже содержит в себе такую высокую степень критики, которая позволительна только тому, кто легитимирует себя гениальностью. Если же поэтому реферат в выбранном расположении производит впечатление хаотичного, то это верное выражение положения вещей. Я надеюсь, что знаток литературы, несмотря на это, признал бы стремление к выяснению.

Везде в различных способах выражения делалось различие между умственным состоянием владения, инвентарем, с одной стороны, и способностью использовать собственность, с другой стороны. Из-за различий объектов разошлись в соответствии с этим методы проверки обоих. Проверка знаний (опись инвентаря) противопоставилась настоящей проверке интеллекта. С полной ясностью это разделение осуществил Роденвальдт¹. Он поставил себе задачей принять «за масштаб проверки недостатков у больных» умственный инвентарь здоровых. Он обследовал в методически абсолютно прозрачной работе 174 рекрута одного силезского полка, в основном сельских жителей, о происхождении, среде, профессии, алкоголизме и т. д. которых приводятся точные

¹ Rodenwaldt, Aufnahmen des geistigen Tnventars Gesinder als Massstab für Defertpriifungen bei Kranken. Mon. f. Psych. U. Neur. 17, Ergänz. 17. 1905.

данные, которые могли бы быть ценными для возможного сравнения со сходными исследованиями из других областей или кругов (культурных кругов). Образование у всех — народная школа; они «учились в общем по одинаковым учебным планам, обязательно в школах от восьмилетней до однолетней». «При выборе вопросов определяющим было желание из всех областей знаний, которые можно было бы предположить в общем достоянии народа, сделать выборку, чтобы таким образом достичь возможно более высокого общего результата, который представляют собой истинный средний уровень инвентаря и который можно ожидать». Поэтому Роденвальдт отклонился от употребительных схем Зоммера и Циена, которые содержали для него слишком много, ограничившись вопросами, выявляющими владение представлениями. И эти вопросы он отобрал, в отличие от них, не по психологическим, а по тематическим точкам зрения, как это и представляется единственно правильным для целей описи “инвентаря. Он спрашивал о: а) местных условиях; б) школьных знаниях (1 — арифметические задачи, 2 — география, 3 — религия); в) социальной ориентации; г) известных исторических событиях; д) актуальных событиях; е) естественнонаучных знаниях. Среди вопросов отдельные соответствовали и очень низкому уровню знаний; другие давали повод знающим особенно много показать свои знания. Это были преимущественно вопросы из «школьного багажа», но и определенное число из «житейских знаний». Не совсем в соответствии с начальным планом Роденвальдт прибавил к этой основной массе (155 вопросов) еще небольшое число (11) вопросов на различение и дефиниции, которые больше подходили для того, чтобы сформировать суждение об интеллекте, для чего также давало основание общее отношение к другим вопросам. Результат его исследований был очень удивительным. Уровень общих знаний был так низок, как никто не ожидал. «Полное отсутствие социальной ориентации, незнание политических прав, даже социального законодательства» не было чем-то необычным; исторический и географический горизонт оказался невероятно узким. Больше половины не могли правильно сказать, кем был Бисмарк; на расстоянии нескольких миль от родной деревни прекращалась ориентация. Из знаний нельзя ожидать «почти ничего». «Все недостатки встречаются и у здоровых». Интересно знать, на какие из 174 вопросов ответили правильно; только на следующие: счет от 1 до 20, перечисление месяцев, дней недели, любых рек и газет, называние следующей от родной деревни железнодорожной станции. Все утверждали также, что слышали о Бисмарке, только 72 знали, кем он был. Далее, 172 знали части света, 171 — продолжительность месяцев, 170 — имя кайзера, 169 — столицу Германии, 166 правильно сосчитали 20+38, 164 знали времена года и т. д. Роденвальдт далее записывал каждый раз при проверке общее время исследования и обнаружил при составлении, что всегда большие недостатки совпадают с длительным временем исследования. У тех, которые имели самые впечатляющие недостатки и самое продолжительное время исследования, он каждый раз узнавал, что их также и на службе считали глупыми. Он заключает из этого, что, если даже не укладываются знания и способности, все-таки по низшим точкам происходит совпадение. В одной таблице он сопоставляет все случаи таким образом, что можно увидеть связь продолжительности времени обследования с недостатком знаний. В каждом случае, однако, записано, гласила ли оценка начальника через год «хорошо», «средне» или «плохо». Из всех 174 случаев 85 были названы хорошими (48%); из 78 случаев с более продолжительным временем обследования и наибольшим недостатком 31 (39%) названы хорошими. Значит, здесь больше не подтверждается подчеркнутое Роденвальдтом для совсем плохих случаев совпадение практической способности, недостатка в знаниях и времени обследования.

Для оценки настоящего интеллекта Роденвальдт, наконец, придает вес поведению при ответе. Быстрый ответ «я не знаю» он рассматривает как ориентацию в собственных недостатках и как признак способности в сравнении со случаями, когда минутами стоят, уставившись в пустоту, не отвечая. В особом разделе Роденвальдт выясняет источники ошибок своих исследований. Большинство (усталость, вялость, действие инструктивного часа), очевидно, не принимаются во внимание. Но Роденвальдт отмечает один фактор, который еще больше, чем это делал он, надо принять в расчет: «Стеснительность в отношении начальника играет у некоторых заметную роль». Не исключено, что, как считает Блойлер, эта стеснительность частенько была близка к эмоциональному отупению (Юнг), которая, как известно, воздействует на результаты такой проверки, как доказывает любой опыт экзаменов, самым неблагоприятным образом. Плохие результаты, которые дала опись инвентаря, возможно, частично обусловлены этим. То, что мы в настоящее время не в состоянии оценить размер этого источника ошибок, делает нас несколько неуверенными в примирении с результатами. Если Роденвальдт считает, что стеснительность одинаковым образом проявляется в жизни и при аналогичных обследованиях, то мы хотели бы, напротив, думать, что эта стеснительность совсем различна в различных обстоятельствах (например, в клинике иначе, чем у военных, меняется в зависимости от личности проверяющего и т. д.) и что она абсолютно независимо от состоятельности и интеллекта является выражением характера, который вызывает у одного при одном, у другого при другом случае тормозящее аффективное действие. Предположению, что это воздействует на результаты Роденвальдта, противостоит его собственное высказывание: «У меня не создалось впечатление, что кто-либо из боязливости произвел меньше того, чем он владеет, напротив, что каждый действительно стремился к достижению максимального результата».

Достойное внимания возражение против Роденвальдта сделал Берце¹. Берце отличает знания, которые предполагаются как общераспространенные (А), от тех, которыми владеет индивид (X). Инвентарь складывается из А + X, и, в зависимости от вида профессии, X больше, а А меньше. Роденвальдт просто принял «относящийся к общему образованию умственный инвентарь здоровых», который ни в коем случае не является масштабом всего инвентаря. Это возражение предвидел и Роденвальдт. Он считает: «Некоторым людям с наибольшими недостатками, насколько было возможным, я задавал вопросы об их профессии и нашел, что они и там знали меньше, чем любой образованный, например, в сельском хозяйстве. Поэтому я думаю, что также указания по проверкам недостатков, по которым нужно проверять всех людей в соответствии с их профессиями, не дают существенно более благоприятного результата». Отсюда, однако, следует, что выдвинутый Берце вопрос еще остается открытым и что тот, кто стал бы проводить подобные исследования, должен обратить внимание именно на этот момент, тем более, что мнение Берце по обычным жизненным представлениям более очевидно, чем мнение Роденвальдта.

Во второй работе² Роденвальдт провел те же исследования у солдат третьего года службы, чтобы получить мнение о влиянии военного воспитания. Обнаружилось, что инвентарь только в тех областях, которые допускали наглядный урок, увеличился. Особенно то, что было пережито во время полевой службы и маневров, обогащало знания. В остальном они оставались такими

¹ Berze, Über das Verhältnis des geistigen Inventars zur Zurechnongs- und Geschaftsfahigkaet. Jurist, psych. Grenzfragen 1908, 53 ff.

² Rodenwaldt, Der Einfluss der militärischen Ausbildung auf das gestige Inventar der Soldaten. Mon. f. Psych, u. Neur. 19, 67 u. 179. 1906.

же или даже снижались (в социальной ориентации). Напротив, обнаружилось как существенное отличие от прежних исследований Снижение общего времени обследования (в среднем 53 минуты) на четверть часа. Это основывалось на том, что люди быстрее отвечали, в особенности, быстрее говорили «я не знаю», если они не могли дать ответ. Роденвальдт придает этому успеху военной муштры большое значение для интеллекта. Здесь, по его мнению, выработаны «формы мышления», «инструменты духа», которые значат больше, чем материал знаний. В противоположность этому хотелось бы думать, что эти формальные свойства: быть всегда нацеленными на вопрос и желание начальника, быстро решать или-или, быть точным в выполнении заданий,— хотя и являются ценными для практического использования человеком, имеют, однако, не много общего с его интеллектом, если под интеллектом понимают способность к оценке, спонтанности, оригинальности. Эта переоценка муштры, внешней точности и бойкости в ущерб собственному интеллекту встречается в повседневной жизни не слишком редко.

С результатами Роденвальдта совпадают опубликованные только вкратце исследования Шультце и Рюса¹. Они, кроме проверки инвентаря, проверяли интеллект. Они предлагают хорошую схему из 55 вопросов. Их результата в сравнении с Роденвальдтом не привносят ничего нового и при краткости ничего обязующего.

Схему Шультце в несколько модифицированной форме использовал Клинебергер² для обследования учеников народной и гражданской школы и студентов. Он приводит для большого количества вопросов число правильных, неправильных, для некоторых — неточных ответов. Средние результата, естественно, улучшаются от учащихся народных школ к учащимся гражданских школ (только на немного) до студентов. Но и часть студентов не смогли ответить на простейшие вопросы, часть даже неправильно выполнила простой тест Эббингхауза. Особое значение Клинбергер придает продолжительности всего обследования и получения отдельного результата. Он находит далеко идущий параллелизм между краткостью и интеллектом, не обосновывая это в краткой публикации прозрачным образом, как это делает Роденвальдт. Интеллект и навык и другие факторы, определяющие

¹ Schultze und Ruhs, Intelligenzprufung von Rekruten und alteren Mannschaften. Deutsche med. Wochenschr. 1906, 1273.

² Klieneberger, Intelligenzprufung von Schülern und Studenten. Deutsche med. Wochenschr. 1907, 1813.

различие в успехах таких различных по уровню образования классов четко не различаются.

Чему мы научились на проверках знаний¹. Это то, что определение инвентаря как такового для психиатрических целей не допускает окончания. Инвентарь может быть большим и может быть очень маленьким, без того, чтобы его обладателей нужно было различать в психиатрическом смысле. Только сравнение состояния инвентаря с другими моментами имеет значение, а именно сравнение с происхождением, средой, образованием, далее, сравнение с дееспособностью функций интеллекта, которые пробуют установить другим способом, и сравнение с состоянием инвентаря в другие периоды той же индивидуальной жизни. Высказывание Роденвальдта наверняка преувеличено лишь ненамного: «В психиатрии во всяком случае чистая проверка недостатка знаний может дать неприменимые результаты, так как любой недостаток можно ожидать и у здорового».

При названных сравнениях имеет значение тот момент, что именно наличие состояния инвентаря позволяет заключить, что способность овладеть им есть или была, в то время как из отсутствия умственного запаса еще нельзя заключить об отсутствии этой способности, если точно неизвестно образование индивида. Для оценки этих способностей умственный инвентарь не является однообразной, способной только к квантитативной оценке массой, а является областью предметов, для осмысления которых необходимые различные способности, которые мы еще не можем четко разграничивать, но постулируем уже в наших повседневных оценках. Есть многое, чего не может понять каждый. Но что понято, может при надежной памяти почти механически быть репродуцировано как инвентарь, даже если это сложнейшая мысль. Отсюда к инвентарю причисляются также понятия вообще, насколько они являются репродуцируемым владением. Мы считаем возможным указать здесь на одно словоупотребление современных психологов, которые совершенно в общем говорят о «предметном сознании». «Предметы», по вульгарному словоупотреблению, хотя и являются только вещами чувственного мира, но при расширении понятия для психологических целей под «предметом» понимается все, что противостоит индивиду как нечто чуждое, как нечто, «о чем он знает», «что имеется в виду», будь это чуждое восприятием, воображением

¹ Многочисленные подходящие вопросы об инвентаре приводятся, кроме Роденвальдта, Шультце и Рюса, например, у Крэпелина, Allg. Psych. 8. Aufl., S. 482 ff.

памяти, фантазии или будь это отношением, мыслью¹, понятием. От предметного сознания определенного момента, имеющего всегда ограниченный объем (узость сознания, естественно, нужно отличать предметное сознание, которое в форме диспозиций готово в индивиде к обновлению. Это последнее должно быть подвергнуто исследованию при описи инвентаря. Оно образует в каждом индивиде в любое время маленькую часть предметного сознания современного человечества, в то время как последнее опять-таки является только частью предметного осознания, вообще как идеал совершенного знания и осознания всего сущего и всех действующих норм. Мы можем различать, таким образом, моменталъно-диспозиционное, общее и идеальное предметное сознание. Моментальное предметное сознание может в своих формальных свойствах (внимание, репродуктивная способность, выделение аффекта и т. д.) соответствовать постоянному состоянию соответствующего индивида, если мы хотим при описи инвентаря исследовать с помощью него самого диспозиционное предметное сознание. Диспозиционное предметное сознание соответствующего индивида мы измеряем по тому общему, правда, не человечества, а круга, из которого он происходит. Идеальное предметное сознание, в конце концов, нас не касается. Вероятно, общепризнано, что для овладения различными категориями предметного сознания необходимы различные способности. Мы же не обладаем классификацией таких категорий, которые основывались бы на этой способности, а только логическими классификациямикоторые, поскольку нет ничего лучшего, временно взяли для расстановки различных представлений и понятий, чтобы разработать общую схему, которая в описи инвентаря выходит за рамки исследованного Роденвальдтом общего школьного и житейского знания². Мы должны, конечно, отличать проверку инвентаря с вопросом, представлены ли все требуемые категории в умственном состоянии инвентаря, от проверки способности понимать в отдельных категориях вновь предложенные мысли или в ответ на сами вопросы в первый раз думать что-то определенное. Вопросы последнего рода считаются не вопросами инвентаря, а средствами исследовать собственно интеллект.

Если при описи инвентаря вопросы были по возможности такими, которые при нормальном внимании и репродуктивной

¹ Слово «мысль» используется для двух совершенно различных понятий: 1) мысль — то, о чем думают, и 2) мысль (мышление) — психологический процесс, при котором о чем-то думают.

² Ср. схемы Диена и Зоммера.

способности делают возможным преимущественно механический ответ без дальнейшей умственной работы, то все же очевидно, что такие вопросы тем более предъявляют требования к новой умственной работе, чем более необычна форма, в которой должны быть воспроизведены знания. Допустимы вопросы, которые для ответа требуют не только знаний, но и функции выбора, собирания для определенных вопросов. Эти вопросы подходят, в соответствии с этим, меньше для записи инвентаря, но были давно высоко оценены как намного более подходящие для оценки интеллекта. О таких вопросах не имеется никаких точных исследований относительно встречающихся типичных видов ответа на них, тем более не об отношении таких ответов к среднему интеллекту, к особым способностям и т. д.¹

Это в большей степени непосредственное впечатление трудности таких вопросов и такого рода последующих ответов, которое по личному опыту дает возможность более или мепее убедительного ответа. Так, Вернике (Очерк Grundriss, с. 523) подчеркивает, какими подходящими являются вопросы на различение² для демонстрации мелких дефектов интеллекта. Вернике считает, что неправильные, неудачные, странные ответы на такие вопросы представляют собой самый яркий симптом слабоумия. Хотя он считает, что недостаточная способность различения понятий позволяет узнать количественные потери по содержанию сознания. Он, однако, отличает обсуждение таких явлений от обсуждения дефектов знаний, не выделяя особо это разграничение, которое для него, очевидно, было само собой разумеющимся. Но поскольку и знания, и распознавание понятий относятся к предметному сознанию (содержание сознания, Вернике), мы можем здесь, так как наличие обоих, по общему мнению, так по-разному оценивается для интеллекта, противопоставить чувственное восприятие, воспоминание об этом и общие представления сознанию отношений или логическому сознанию, из которых последняя категория выходит на свет (принимается в соображения) при «различиях». Кто-то может, иметь большое «содержание сознания», что касается отдельных представлений, а также общих представлений, не имея, однако, возможности уточнить отличия, и наоборот. С общими представлениями мы все продолжаем работать, не сводя их все время к одному

¹ Попытка этого только у Шультце и Рюса и Клинебергера цит. соч.

² Он приводит, например, в качестве вопросов: различение народа, нации, государства; религии, веры и убеждения; Пруссии и Германии, озера и пруда и т. п.

понятию. Образованный в состоянии только каждое мгновение с некоторым размышлением, если это зависит от определенной точки, довести до своего сознания существенные для него признаки смутного общего представления, благодаря чему только он овладевает понятием, в котором даже в противоположность общему представлению все должно быть ясно, четко продумано. Здесь вопросы на различение потому являются такими подходящими, что они могут быть поставлены так, что упомянутые общие представления наверняка находятся во владении испытуемого, тем самым при этом практически отпадает проверка знаний. Поэтому все зависит не от особого содержания вопросов на различение, а, скорее, от того, что они выбираются из наличествующего богатства общих представлений. Наверняка каждый знает, например, лестницу (между этажами) и лестницу-стремянку, вопрос о различии между ними требует, однако, умственной работы, по результату которой можно судить о способности образовывать понятия¹. Но, к сожалению, тоже не сразу. Циен², который подробно высказывается о методе вопросов на различение и дает заслуживающие внимания отдельные рекомендации, подчеркивает, как сильно это зависит от красноречия. Искусно сформулированные дефиниции не являются, по его мнению, решающими, это зависит от того, привиделось ли индивиду частичное представление. (Мы бы сказали: существенный признак, поскольку не всегда речь может идти о представлениях, но и об отношениях, в определенной степени даже всегда должна идти речь, так как частичное представление «существенно» только через отношение к какой-либо точке зрения.) Циен предлагает, если различие не найдено, действовать наоборот и, например, при вопросе о лжи и ошибке дать примеры обеих и попросить ответить, что это. Это представляется очень целесообразным. Благодаря этому устанавливается, если собственно образование понятия не удается, присутствуют ли соответствующие общие представления. Кроме красноречия, нужно, вероятно, предположить также особый дар таких логических формулировок, который может отсутствовать без того, чтобы соответствующее лицо было поэтому слабоумным. Решающим является, выступают

¹ Естественно, не по одному вопросу. В большей степени само собой разумеется, что такие вопросы, по возможности приспособленные к соответствующим индивидам, в течение беседы ставятся в большем количестве, насколько именно возможно их включить.

² Ziehen, Die Prinzipien und Methoden der Intelligenzprufung. Berlin 1908, S. 27 ff.

ли с уверенностью правильным образом соответствующие ясно осознанным понятиям общие представления, если предоставляется случай их использования. Дать появиться таким случаям является тоща задачей беседы, в которой должно проверяться умственное развитие. Поэтому отсутствие ответа на различительные вопросы или отказ отвечать трудно использовать, бездумный (шупый) ответ, напротив, очень весом, и отказ от задания в духе Циена, возможно, является основанием предположить отсутствие соответствующего общего представления.

Аналогично вопросам на различение было еще придумано много вопросов, которые также обращаются не к знаниям, а к интеллекту. Эти вопросы возникли из психологической системы, из теории. Но те же, которые распространились как пригодные, достигли этого только благодаря тому, что с первого взгляда было ясно, как ответы на них особенно четко раскрывают либо интеллект, либо слабоумие. Анализа таких вопросов также здесь нище не имеется, количественного определения и т. д. не произошло так же, как при вопросах на различение. Совершенно сходные требования, как эти, предъявляют, например, вопросы на дефиницию (что такое неблагодарность? и т. д.). Они, поскольку менее четко ставят перед испытуемым задачу и оставляют его многократно еще более беспомощным, применяются реже, чем те, так как они, как кажется, не учат ничему новому. Очень охотно задается вопрос: «Трое рабочих тратят на выполнение работы три дня, сколько дней нужно одному рабочему?» Сходные требования предъявляют задания на уравнение Циена (я задумываю число, которое Вы должны отгадать. Если я прибавлю 8, получится 17. Какое это число? и т. п.). Очень приняты арифметические задачи, при которых просто механические задачи (для ответа на них достаточно репродукции) непременно нужно отличать от задач, требующих новой работы. Одна несколько более трудная задача, как, например, 117—29, избавляет проверяющего, если ответ правильный, от дальнейшей проверки. Циен дает перечислить в обратном порядке известные ряды (месяцы, числа) и считает также этим охваченной одну сторону интеллекта. Он считает этот метод даже «интегрирующим членом каждой проверки умственного развития». Масселон указал в качестве также излюбленного метода задание образовать предложение из трех заданных слов. Таких вопросов могло бы быть перечислено еще несколько. Важно уяснить себе, что мы далеки от того, можно ли и насколько широко можно такими вопросами обследовать различные стороны интеллекта, что систематические исследования отношений видов вопросов друг к другу полностью отсутствуют, что мы скорее обладаем только прежде всего ценным конгломератом заданий для повседневных исследований, ответ на которые, вероятно, часто оценивается исключительно по «здравому смыслу».

Иначе обстоят дела с рядом новых методов исследования, отчасти проводимых систематически, отчасти только разработанных как план, которые ставят перед собой задачу не только создать диагностически применимые методы, но и служить для научного анализа форм деменции или интеллекта. Здесь нужно назвать: комбинационный метод Эббингхауза, ассоциативные опыты, опыты высказываний, метод картин и подобные.

Первым Эббиигхауз указал такой метод, какой он применял при массовых обследованиях школьников. Он желал наряду с опытами на счет и на память применить настоящие проверки интеллекта и пришел к своему методу через следующий ход мыслей: сущность интеллекта (поясняя на примерах врача, генерала и т. д.) «состоит в том, что на большее множество независимо сосуществующих друг с другом впечатлений, самих по себе способных пробудить совсем гетерогенные и отчасти прямо противоположные ассоциации, отвечают представлениям, которые все же одновременно подходят К ним всем, их всех объединяют в единое, осмысленное или в каком-либо отношении целесообразное целое. Интеллектуальная умственная работа состоит в переработке имеющего каким-то образом ценность и значение целого благодаря взаимной связи, коррекции и дополнения близких через многочисленные различные впечатления ассоциаций». Эббингхауз называет эту настоящую деятельность интеллекта вслед за Ригером (цит. соч.) комбинационной деятельностью. Чтобы постичь ее не в ее наивысших достижениях, а вообще как-нибудь, Эббингхауз придумал как очень простую и требующую мало времени, зато подходящую для массовых опытов задачу: заполнить пробелы текста, неполного из-за пропусков, по возможности быстро, содержательно и с учетом требуемого количества слогов (намеченных черточками). Здесь нужно иметь в виду одновременно множество вещей: предписанное количество слогов и особенно смысл предшествующего и последующего текста, не только последних слов, но и дальнейшей связи. Результаты опыта подтвердили, насколько возможно, предположение Эббингхауза. В отличие от опытов на счет и на память, при таких комбинационных опытах различия в умственной зрелости следующих друг за другом классов разошлись более значительно. И при распределении отдельных классов в три группы по порядку проявилось значительное снижение количественного результата и увеличение ошибок по направлению вниз. Два замечания делает, однако, здесь Эббингхауз, которые для нас важны. 1) Разница между третями классов уменьшается от младших к старшим классам, так что в старших результаты становятся все более сходными. Это основывается, по всей вероятности, на том, что с восхождением к старшим классам тот же текст становится все легче для всех учащихся. «Требуется все меньше настоящего, с затратой времени и в какой-то мере интенсивного размышления, чтобы найти правильные комбинации. Но если в этом достигнута определенная граница, любому приходит каждая комбинация, так сказать, сразу в голову, как он ее увидел, тоща и более умственно развитый и хороший для школы ученик не имеет больше преимуществ перед более слабым». 2) Теряется соответствие между результатом комбинации и местом в классе, когда распределением результатов доходят до слишком маленьких групп или даже принимают во внимание только отдельных индивидов. Причина этого в двух факторах, которые не имеют непременной связи с интеллектом. Во-первых, здесь, как при каждом методе, при котором дается в распоряжение только ограниченное время, дело зависит от быстроты восприятия, которая не связана с осторожным и дельным мышлением; и затем «большую роль при комбинировании играет чисто формальное умение во владении родным языком. Мы можем вывести отсюда, прежде всего, урок для наших целей, что мы далеки от того, чтобы производить методом Эббишхауза чистую проверку комбинации, которая дает нам возможность квантитативной оценки в отдельном случае, что метод, по мнению Эббингхауза, оправдывал себя, скорее, только при массовых обследованиях в средних величинах. И далее: что комбинационная проверка происходит тем в меньшей степени, чем легче текст для обследуемого индивида. Эта легкость зависит, собственно, не только от интеллекта, но и от формального красноречия и полученного образования.

Метод Эббингхауза применил в клинике Циена Век¹ к 75-ти душевнобольным. Он брал опубликованные Эббингхаузом тексты и подсчитывал дополнения больных следующим образом: затянутое заполнение и пропуски отмечаются как «затруднение»; бессмысленное заполнение как «недочет». Затруднение устанавливается количественно делением нормального числа заполнен-

¹ Weck, Die Intelligenzprüfung nach der Ebbinghausschen Methode. Diss. Berlin, 1905.

ных за минуту слогов (для этого текста установлено шесть) на число слогов, заполненных за минуту больным. «Недочет» получается через соотношение бессмысленных заполнений к заполнениям вообще, выраженное в процентах. Так, Век обнаружил в среднем, например, у паралитиков 3 (затруднения) — 15, Н (недочет) — 22, при Dementia senilis H 3 — 123, H — 10, при гебефрении 3 — 18, H — 39. Обозначения «затруднение» и «недочет» представляются здесь довольно нецелесообразными; под затруднением подразумевается нечто совсем иное, чем под клиническим понятием затруднения. Затянутое заполнение с заключительным успехом вообще ведь нельзя поставить на одну ступень с полной неспособностью к заполнению. Сравните, например, «затруднение» Dementia senilis. Подсчеты затруднений оказываются, тем самым, совсем не имеющими ценности. Но если случаи выбираются так, что отпадают случаи с обычно так называемым затруднением, что, действительно, проверке подвергаются только длительные состояния, то предложенное Веком исчисление пропусков, при котором учитывается продолжительность опыта, оказывается пригодным, так же как его процентные исчисления противоречащих здравому смыслу заполнений, но только что ему не нужно было обозначать их недочетом там, где все же собственное название много выразительнее. Это разграничение обоих подсчетов для психиатрических целей, очевидно, лучше, чем общий подсчет «ошибок», как его проводит Эббингхауз. В работе Века можно найти напечатанными все дополнения текстов и получить хороший обзор вйда ошибок. Но числовые результаты представляются недостаточно имеющими смысл, если их просто соотносят с большими диагностическими группами. Эббингхаузу при его здоровом и поэтому относительно едином школьном материале было легче с психологическим анализом, без которого цифры как таковые не имеют ведь смысла. Он обошелся предположением добавляющихся факторов «быстрое восприятие», «формальное красноречие» и «ступень класса» для объяснения числовых различий. Желая сделать эти цифровые исчисления плодотворными, нужно было бы учитывать, кроме этих моментов, например, образовательную ступень, отношение к другим результатам интеллекта, которые нужно было бы специализировать, к другим нарушениям психических функций — всегда при условии, что на момент проверки наблюдается не острое, а продолжительное состояние, прежде чем позже можно думать, возможно, об отношениях к болезненным группам. Эти обследования, однако, выполняются не быстро и требуют, как все психопатологические обследования, психологического мышления, без которого все методы, все подсчеты не имеют смысла. Далее такие обследования по опыту Эббингхауза, что с возрастающей легкостью метод восполнения больше не является комбинационным методом, нельзя проводить с одним текстом, а нужно применять серию текстов с возрастающей трудностью. Сначала подсчет в таком случае является только указанием для будущих обследований. В настоящее время для практического обследования метод Эббингхауза имеет лишь ту ценность, что и наши другие вопросы на интеллект: впечатление и возможный немедленно психологический анализ делают его применимым без чисел.

Если при завершении предложений целью обследования является проверка определенной функции, комбинаторной способности, которая должна проявиться в одном определенном, довольно специальном задании, то уже многие годы используется опыт ассоциаций, чтобы получить много более общее представление о богатстве представлений (по определенной аналогии с записью) инвентаря и особенно о виде связей представлений, которые свойственны соответствующему индивиду. Качество и многосторонность ассоциативных связей представляется основой комбинаторной деятельности, которая тем увереннее приобретает из тех возможностей правильную для своей определенной задачи, чем богаче и совершеннее они развиты. И ассоциативный опыт, как кажется, имеет преимущество не исключать из решения ограниченной задачи наличие таких связей, а исследовать в общем основу комбинаторной деятельности, ассоциативных направлений, которые имеются в распоряжении индивида.

При ассоциативном опыте, самом распространенном и служащем многообразнейшим целям эксперименте психопатологии, испытуемому предлагаются, как известно, раздражители (чаще всего обращенные к нему слова) и записывается языковая реакция на них наряду с их продолжительностью. В конце, по обстоятельствам, испытуемого опрашивают по отдельным ассоциациям или, чтобы установить репродукцию (в конце всей опытной серии), или чтобы получить еще дальнейшие высказывания о проходящих при этом психологических процессах после каждой реакции. Кроме продолжительности реакций и их репродуктивной способности, для использования ее служит распределение по категориям и количественное определение распределения отдельных ассоциаций по этим категориям. Разработано много таких классификаций, однако ни одна не пользуется всеобщим признанием. Это должно быть так естественным образом, так как на поверхности лежит, что в зависимости от особой постановки вопроса имеет право на существование собственная группировка, которая пригодна именно для этого. Так были образованы как логические категории, так и грамматикализованные и психологические группы. В последнем случае говорится об опосредованных, об эгоцентрических, о лингвомоторных ассоциациях и т. д., при этом сразу ясно, что каждый раз определяющим становился новый принцип. Та же самая ассоциация может подпадать под логическую категорию и психологическую группу, по обстоятельствам она может в одно и то же время быть опосредованной и эгоцентрической. Для нашего реферата во внимание принимаются многочисленные ценные результаты этих опытов и их количественная оценка только постольку, поскольку они выявляют точки зрения для оценки интеллекта¹.

Для всех известных ассоциативных опытов действительно положение, что при них происходит не наблюдение естественного течения представлений у соответствующего испытуемого, а, скорее, каждый такой опыт является постановкой задачи, прежде всего только совершенно обобщенно задачи: «как-нибудь реагировать». Достаточно лишь один раз принять участие в ассоциативном опыте в качестве испытуемого, чтобы познать принуждение, которое означает эта общая задача в противоположность естественному предоставлению свободы действий хода представлений. Что наблюдается при этом естественном ходе в ответ на новые раздражения, частично описано у Вундта (цит. соч.). Тогда возникают не просто оптические, акустические и другие наглядные картины, не просто более или менее бледные представления,

¹ Об основополагающих для всех дальнейших исследований работах Вундта и его учеников см.: Wundt, Phys. 3, 544 ff. Первая большая работа в психиатрии: Aschaffenburg, Psychol. Arb. v. Kraepelin 1, 2 u. 4. Новейший обобщающий реферат: Isserlin, Die diagnostische Bedeutung der Assoziationsversuche, Münch, med. Wochenschr. 1907, 1322 ff.— Для особого использования ассоциативных опытов для исследования слабоумия: Sommer, Lehrb. d. psychopathol. Untersuchungsmethoden 1899, 326 ff., 345 ff. Wreschner, Eine experimentelle Studie über die Assoziationen in einem Fall von Idiotie, Allg. Zeit. f. Psych. 57, 241 ff. 1900. Fuhrmann, Analyse des Vorstellungsmaterials bei epileptischem Schwachsinn in Sommers Beitragen zur Psychiatrischen Klinik 1902, 65. Wehrlin, Die Assoziationen von Imbezillen und Idioten, Joum. f. Psych, u. Neur. 4, 109 ff. 1905. Jung, Analyse der Assoziationen eines Epileptikers, ibd. 5, 73 ff. 1905. Scholl, Versuche ïber die Einfihrung von Komplexen in die Assoziationen von Gesunden und Geisteskranken, Klin. f. Psych, u. nerv. Krankh. 3, 197. 1908.— Об ассоциациях стариков: Ranschburg und Baling, Allg. Zeitschr. f. Psych. 57.— Об использовании ассоциаций для обследования дарований детей, обобщенно Meumann, Vorlesungen zur Einfihrung in die experimentelle Pidagogik I, 211 ff., 399 ff. 1907. Эта книга содержит также материал для других вопросов проверки умственного развития.

не просто мысли в разнообразных логических категориях, а также чувства, бледные, быстро исчезающие, или более сильные, чье относящееся к нему содержание представлений остается незаметным или доходит до сознания впоследствии и т. д. Если при всех обстоятельствах реагируют одним словом, то это означает «детерминирующую тенденцию» уже в отношении выбора возникающих содержаний сознания по пригодности для словесной реакции. Испытуемый может, однако, легко поставить себе более специальную задачу, не желая этого особо целеустремленно, например, просто реагировать по языковым связям (феномен установки Блойлера). Тоща, чем больше следуют таким задачам, тем более чуждым будет результат естественному течению представлений испытуемого. И с самого начала возможно, что испытуемый, богатый возможностями соединений вследствие своей простой незамеченной постановки задачи дает качественно малоценные результаты. Поэтому психолога организовали ассоциативные опыты также уже так, что эти задачи передали не случайному незаметному выбору испытуемого, а сразу, со своей стороны, поставили в начало опыта. Новые работы по психологии мышления основываются многократно на таких опытах, при которых все зависит тогда от точного описания переживаний со стороны испытуемого. Таким образом, естественно, нельзя экспериментировать для исследования слабоумия, поскольку только психологически подготовленные испытуемые доставляют пригодные самонаблюдения. Но постановки задач при ассоциативных опытах не кажутся невозможными. Они еще едва были испробованы. Мойманн (цит. соч. том I, с. 400) ставил эксперименты с меняющимся заданием по возможности быстро или сколь угодно медленно реагировать и нашел, что у некоторых благодаря последней инструкции повышалось качество ассоциаций, у других оставалось таким же. Он использовал результаты для выявления типов, которые реагируют быстро и поверхностно, медленно и старательно, быстро и старательно.

Получить масштаб, как для всего богатства представлений, так и для склонности к новым ассциациям, ожидалось, во-первых, от «метода повторения». У нормальных было установлено, что при повторении тех же слов-раздражителей сразу после первой попытки точно повторяются почти все реакции, и что число повторений сокращается тоща с увеличением промежуточного времени. Если таким образом проводится обследование в определенных относительно долгах промежутках, число повторений может сравниваться у различных индивидов. Так действовал Фурманн. Ашаффенбург, уже высказавшись, что «частое возвращение того же ответа» может быть рассмотрено «как выражение более или менее высокого уровня бедности мыслей», пытался методом повторения создать «шкалу ассоциативной способности вообще и тем самым экстенсивности всей жизни представлений индивида». Он повторил самое позднее через 4 недели те же 146 слов-раздражителей схемы Зоммера. При этом были сосчитаны вновь возникающие ассоциации и выражено их соотношение со всеми ассоциациями в процентах. Это количество процентов — «диапазон ассоциаций» — Фурманн установил у здоровых колеблющимся между 75 и 95 % (количество попыток не сообщается), 80—85 % он считает средним количеством у нормальных и при значении ниже 60 % не сомневается в патологическом значении. У трех эпилептиков он нашел диапазон ассоциаций в 44, 62 и 87 %, у двух слабоумных — в 40 и 46 %.

Во-вторых, сравнивалось общее своеобразие реакций слабоумных с реакциями здоровых, и были найдены совпадения (Берлин, Юнг): первое — слабоумные чаще всего реагируют не одним словом, а несколькими или целыми предложениями, что объясняется тем, что они воспринимают слово-раздражитель всегда как вопрос; второе — главным признаком ассоциаций слабоумных является тенденция к дефинициям, тенденция к объяснению слов-раздражителей (например, тюрьма — состоит из камер).

В-третьих, как качества слов-раздражителей, так и качества реакций распределены по категориям, чтобы сравнить их соотношение. Врешнер нашел у одного слабоумного, когда сравнивал число звуковых и число содержательных ассоциаций и соотносил их с тремя видами слов-раздражителей своего варианта схемы Зоммера (чувственно-физиологические имена прилагательные, конкретные, абстрактные существительные), что качество реакции было тем менее полноценным, чем выше поднималось качество слов-раздражителей. Когда Врешнер подсчитывал среди реакций прилагательные, существительные и глаголы, то находил соотношение 5:2:1. Если он среди слов-раздражителей считал прилагательные и сравнивал их с соотношением звуковых и содержательных реакций, которые следовали на них и на существительные и на глаголы, он нашел, что реакции на прилагательные имели самое высокое качество. Из того и другого он заключил, что богатство представлений его слабоумного преимущественно складывалось из прилагательных. Такое значение прилагательных, и в особенности чувственных качественных слов, для качества реакций привело Врешнера к понятию «субъективного качества» слова-раздражителя, которое состоит в степени доверительности и употребительности слова-раздражителя, которая опять же основывается на количестве его ассоциативных связей. Одно и то же слово означает, таким образом, для различных индивидов совсем не одинаковое раздражение. Это субъективное качество слов-раздражителей представлялось ему также по продолжительности реакции следующим образом: в каждом из трех разделов слов-раздражителей содержательные реакции продолжались дольше, чем звуковые, соответственно их большей трудности. Но продолжительность реакции не просто увеличивалась с их качеством, а при одинаковом качестве зависела от слова-раздражителя, на которое она следовала. Продолжительность реакций была вообще самой короткой на прилагательные, самой длительной на абстрактные существительные, и средняя продолжительность содержательных ассоциаций на прилагательные была существенно меньше, чем звуковых ассоциаций на абстрактные существительные. Врешнер сделал свои заключения только на одном единственном случае слабоумия. Обобщения поэтому исключаются. Его объемный материал мог бы иметь существенное значение только для сравнения со сходными исследованиями. В остальном его работа ценна для развития методики.

Если внутренние и внешние ассоциации подсчитывались среди реакций, то получалось, что необразованные всегда имели больше внутренних ассоциаций, чем образованные (Раншбург, Юнг), и что то же наблюдается у слабоумных. Юнг объясняет различие как психологическое: образованные воспринимают эксперимент на ассоциации больше в плане языковой ассоциации, они воспринимают дело легче; у необразованных, напротив, происходит намного большее участие остальных областей, они воспринимают опыты больше как задания. Своеобразный результат должен говорить против использования результатов ассоциативных опытов для оценки богатства представлений и направлений ассоциаций, и тем самым интеллекта особенно осторожно.

В-четвертых, методика ассоциативных опытов в целях проверки умственного развития была обогащена Шоллем. Среди парных слов ассоциативных опытов Шолль различает «застывшие суждения и языковые привычки» от таких, которые противостоят нам «как живое, возможно, подготавливающее суждение выражение свежих и часто сильных, затрагивающих чувство переживаний». Он напоминает нам о характерном признаке умственного недостатка Dementia praecox, который при приобретенном обладании старыми знаниями состоит в неспособности к новым суждениям и считает, что ассоциативные опыты, в реакциях которых может быть сделано указанное различие, были бы особенно пригодны для обследования этого вида глупости. Он развивает для этой цели ясным образом метод, при котором испытуемым давался «материал для новых ассоциаций» с помощью экспозиции картины до начала опыта. В зависимости от того, должны ли были испытуемые перед каждым словом-раздражителем еще раз наглядно представить себе картину, этот материал мог быть введен более или менее навязчиво. Слова-раздражители находились в каком-нибудь возможном отношении к содержанию картины. Те же самые слова-раздражители были в нескольких опытах повторены с экспозицией различных картинок, чтобы так охватить отношение фиксации реакции (с увеличением повторов) к вновь образованным реакциям (через материал картинки). Работа замыслена как «вклад в психологическую основу этого метода». Опыты, проведенные с нормальными и душевнобольными, еще также не дали никакого достойного упоминания результата для исследования деменции, только очень небольшой для других исследовательских целей. Автор считает успех «при последовательном повышении качества этого вида обследования» «возможным». Он предполагает дальнейшую публикацию. Против пригодности метода, если он имеет что-то собственное в сравнении с другими ассоциативными опытами, в целях исследования умственной неразвитости возникает опасение, что ассоциации с содержанием картин чрезвычайно малоценны в качестве интеллектуальных результатов. Возникают ли они в большем количестве, вероятно, зависит преимущественно от внимательности, с которой испытуемый представляет себе картину между двумя реакциями. Если далее подумать, что «живое, возможно, подготавливающее суждение выражение свежих переживаний» происходит не прямо каждые несколько секунд и по команде, то можно склониться к мнению, которое высказал Ригер в своей основополагающей работе: «Оригинальные мысли, тонкие и остроумные оценки имеют, как известно, нечто такое спонтанное, приходят так неожиданно, что они не подвергаются принуждению обследования. В отношении всего этого приходится обходиться именно обычным неметодическим наблюдением». Естественно, окончательная оценка значимости сравнения количества реакций на картину и фиксированных реакций для оценивания умственного развития возможна только на основе успеха, успеха, который только еще можно ожидать.

В противоположность этим четырем главным путям применения ассоциативных опытов для проверки умственного развития работа Раншбурга и Балинта не означает ничего методически своеобразного. Она должна привести только к особому восприятию интеллекта или деменции стариков. Нас здесь интересует меньше констатация, что при всех видах опытов на реакцию продолжительность у стариков была больше, чем у молодых людей (было обследовано 12 стариков одной больницы для престарелых и 10 санитаров), сколько один только результат ассоциативных опытов в качественном отношении. При классификации по схеме Ашаффенбурга получилось: 1. Число внутренних ассоциаций было у стариков на 11,8% больше, чем у молодых. Раншбург заключает из этого перевеса понятийно родственных связей и уменьшению ассоциаций по локальному и временному сосуществованию, что у стариков «объединяющая сила представлений не в состоянии вырваться из круга исходного понятия, предпринимает менее далекие прыжки, одним словом, что гибкость деятельности воображения в старческом возрасте снижается и в качественном отношении». 2. Реакции, в которых использовалось не значение слова, а только звуковой образ слова, составили у стариков только 2 %, у молодых — 6,7 %. 3. Проценты, которые показывали, сколько различных слов в сериях отдельных испытуемых приходится на 100 реакций, у стариков, в среднем, ненамного уступали молодым (52 к 56 %). Минимальный результат составлял у санитаров 53, у стариков 36 %. 4. При классификациях была образована особая категория для «целеопределяющих ассоциаций» (например, яблоко — для еды, одеяло — для сна). Такие ассоциации встречались у стариков в 21,8, у молодых — в 0,1%. Целеопределяющие ассоциации претендуют поэтому на пятую часть мыслительных связей стариков, в то время как у санитаров они почти не встречались. Это, вероятно, является в меньшей степени выражением одной стороны интеллекта, сколько выражением особых склонностей и интересов стариков.

Использование ассоциативных опытов для обследования развития интеллекта у детей и разновидностей их способностей обозримо прореферировано у Мойманна (цит. соч.). Циен (Мыслительные ассоциации у детей) создал здесь основополагающую работу.

Наконец, опыт ассоциаций был использован для анализа особого слабоумия при эпилепсии Фурманном и Юнгом. Они здесь снова нашли особые признаки эпилепсии, не открыв при этом ничего нового: тяжелый и трудный характер, эгоцентрический склад, полные чувств отношения религиозного и морального вида,— все это проявлялось в ассоциациях. Неосознанные реакции, которые Фурманн считает свойственными для эпилепсии, Юнг объясняет эмоциональной тупостью и поэтому нехарактерными.

Опыт высказывания был введен в психологию Вильямом Штерном. Предназначенный первоначально для определения верности воспоминаний и надежности, из-за многократной практической важности высказывания этот опыт оказался вскоре годным служить «средством познания многочисленных психологических проблем». Выяснилось, что этот опыт «производит своего рода поперечный срез умственной способности испытуемого». Мы сообщаем о проверке этих умственных результатов, поскольку в них, без сомнения, содержатся факторы интеллекта, насколько это представляется имеющим место¹.

Опыты проводятся, таким образом, что показывает картинка, после чего испытуемого просят составить сообщение об увиденном, которое далее дополняется допросом. За каждое позитивное указание засчитывается 1, очко получают за общий спонтанный результат, результат допроса и общий результат. Если число правильных данных соотносится со всеми вообще сделанными данными, то получают очко за верность высказывания. Количество сведений в сообщении в отношении ко всем сведениям в сообщении и при допросе дает оценку спонтанности знания. При распределении содержания высказывания по понятийным категориям (предметы, лица, деятельность, локальные данные, свойства, цвета, количественные данные) распределение сведений в отдельном случае дает оценку спонтанности интереса. Пересыпание многих наводящих вопросов об отсутствующих вещах делает возможной проверку внушаемости. Штерн развил все эти виды подсчетов и понятия, которые здесь могли быть только грубо перечислены, в своей прекрасной работе. Его опыты проводились над школьниками самых различных возрастных классов и обоих полов. Его подсчеты затрагивают только средние величины и группы, а не индивидуальные различия. Вторая работа, в которой он предполагал их осветить, насколько я вижу, до сих пор еще не вышла. Его результаты о возрастных успехах, половых различиях и т. д., как слишком отдаленные, не могут быть здесь изложены. Отношение результатов к уровню школь-

¹ Важнейшими работами являются: W. Stern, Die Aussage als geistige Leistung und als Verhörsprodukt. Beitr. z. Psych, d. Auss. I. Rodenwaldt, Über Soldatenaussagen, ebenda 2. Roemer, Das Aussageexperiment als psychopathologische Untersuchungsmethode. Klinik f. psych, u. nerv. Krankheiten 3. Baerwald, Experimentelle Untersuchungen über Urteilsvorsicht und Selbständigkeit. Zeitschr. f. angew. Psychol. 2.

ников дало ему только один результат, что надежность спонтанного сообщения является функцией общей работоспособности. В остальном числа были неравномерными, что он относит за счет малого числа школьников. В своих подробных психологических пояснениях об условиях, от которых зависит качество высказывания, Штерн выявляет три группы: 1 — от формы высказывания (сообщение, допрос, суггестия); 2 — от содержания, к которому оно относится (лица или предметы); 3 — от качества лиц, которые его производят (возраст, пол, индивидуальность). Последний фактор, индивидуальность, рассматриваемый здесь со стороны интеллекта, является тем, во имя чего эти опыты принимаются во внимание для целей нашего реферата. Поскольку Штерн хочет опубликовать результаты своих опытов для познания индивидуальности только позже, мы не можем здесь сообщить ничего более.

В точном следовании опыту Штерна Роденвальдт обследовал 50 солдат. Полученные обоими «нормальные числа» использовал Рёмер в качестве сравнения при обследовании четырех больных. Он видит в опыте высказывания с его большой жизненностью,, в противоположность старым проверкам элементарных функций (восприятие, способность замечать, память, ассоциация), ценную проверку более комплексных функций, систематическое обследование которых могло бы образовать основу клинических проверок интеллекта. Чтобы содействовать необходимому для этого массовому эксперименту на здоровых с помощью предварительного обследования аналогично Штерну и Роденвальдту, он предпринял свои проверки больных. «Подобно высказываниям солдат, предварительное применение к патологическим состояниям рассудка могло бы дать точки зрения, учет которых при окончательном построении опыта мог бы иметь значение для психопатологической применимости запланированных обширных изысканий». Его случаями были: эпилепсия, дегенеративное помешательство, психогенное слабоумие и психоз Корсакова. Привлекая экспериментальные проверки элементарных функций, он разграничивал следующие результаты при эксперименте высказывания: внимательность, восприятие, приметливость, спонтанность высказывания, вид спонтанного сообщения, внушаемость, внешняя форма и скорость ответов при допросе. Он надеялся получить, в особенности с помощью вида, как распределяются значения этих достижений, подтверждение различения имбецильных и инфантильных.

Бэрвальд использовал опыты высказываний, которые, однако, не придерживались предписаний Штерна, для получения оценки «осмотрительности в суждениях». Он давал задание подчеркнуть в письменных высказываниях все сведения, в которых испытуемые не были полностью уверены, прибавлял их к спонтанным встречающимся в тексте выражениям сомнения и делил это число на количество ошибок. Эти частные сомнения — ошибки в качестве меры осторожности в суждениях — он выводит убедительным и ясным образом. Он применяет его для сравнения высказываний женщин и мужчин, регулярно находя при этом большую осторожность в суждениях у последних. В борьбе с осторожностью в суждениях лежит, по Бэрвальду, «самодеятельность». Он находит ее в предположениях, толкованиях и везде там, где испытуемый каким-то образом выходит за рамки простого описания данного. При подсчете количества высказываний от первого лица в тексте Бэрвальд находил его параллельным количеству самодеятельности. Эта связь между выделением «Я» и спонтанностью выхода за рамки данного была постоянной, но связь с осторожностью в суждениях была переменной. Наилучшие результаты он находил там, где эта осторожность в суждениях сочеталась с высказываниями от первого лица и спонтанностью, в то время как обычно самодеятельность и осторожность в суждениях находились в противоположном отношении друг к другу. Эти характерологические отношения волевой стороны интеллекта мы приводим здесь из-за того, что они интересны, но должны добавить, что цифры Бэрвальда их не доказывают, а только допускают их в качестве возможных.

По аналогии с методом дополнения предложений Эббингхауза Хайлброннер¹ показывал больным картинки, при этом один и тот же объект первоначально был на серии листков только намечен немногими неполными штрихами, затем был изображен более четко. Метод, который оказался пригодным особенно при острых состояниях, нашел также применение при исследовании состояний деменции. Хайлброннер считал, что при врожденном слабоумии только добавление достаточного числа признаков делает возможным его распознавание. У уже ставших дефектными гебефренов он нередко находил «нормальные результаты» и считает, что наименования картин более других средств подходят для того, чтобы остатки работоспособности у гебефренов с затратой терпения сделать доступными в некоторой степени систематическому обследованию. В противоположность этому

¹ Heilbronner, Zur klinisch, psychol. Untersuchungstechnik. Monatsschr. f. Psych, u. Neur. 17, 105. 1905.

эпилептики, которые представляются намного менее дефектными и к тому же прилагают к этому большие усилия, могли показывать только плохие результаты. В отношении комбинации Хайлброн-нер наблюдал два крайних типа: при первом считались только штрихи и указывались простейшие формы, в противоположном случае при всех обстоятельствах толковались. Метод, между тем, как вытекает из попутных замечаний в некоторых работах, многократно использовался. Новые результаты, как представляется, до сих пор не получены. От Рёмера мы узнаем в одном попутном замечании, что он дал ему слишком мало сравнимые результаты.

Результативность обследования с картинками показывает работа ф. Шукманна¹. Он показал пяти больным, которые не страдали острыми явлениями, три вида серий картинок: 1) вслед за сериями Хайлброннера, которые изображали тот же предмет с повышенной четкостью; 2) две серии, которые показывали те же предметы то цветными, то черно-белыми; 3) серию картинок, которые изображали самые разнообразные предметы с возрастающей сложностью. Он рассматривал, прежде всего, форму реакции. Его примеры, как и примеры Хайлброннера, показывают, насколько характерно проявляются деловитость, обстоятельность, многословие, эгоцентричность, склонность к оценочным суждениям, к индивидуализации и т. д. Главным образом, однако, он обращался к содержанию реакции с вопросом, идет ли пробуждаемое оптической стороной содержание сознания параллельно редукции общего содержания, «пропорциональна ли степень — sit venia verbo — оптической идиотии степени общей идиотии». Следующие в ответ на простой вопрос «Что это?» реакции просто, хотя и суммарно, оценивались так, что предполагаемое нормальное наименование оценивалось в 2, реакция, в которой имелась по меньшей мере половина существенного, в 1, остальные — в 0. На вопрос, какое значение имеет вид картинки для содержания реакции, отвечали таким способом цифрами в том плане, что вырисованные картинки давали лучшие результаты, чем невырисованные, цветные — лучшие, чем нецветные, и что предметы на картинках могли быть выстроены в один ряд, который давал ухудшающиеся по возрастающей результаты; причем для толкования привлекаются незнакомство с объектом (черепаха, слон и т. д.) или трудность обобщающего наименования

¹ V. Schuckmann. Vergleichende Untersuchung einiger Psychosen mittels der Bildchenbenennungsmethode. Monatsschr. f. Psych, u. Neur. 21, 320 ff.

(письменные принадлежности, крытые декорации и т. д.). «Содержание реакции тем больше сокращается, чем сложнее и богаче особыми отдельными изображениями становится картинка-раздражитель ». По вопросу о пропорциональности оптической и общей идиотии Шукман выяснил, что содержание реакции отдельных пяти психозов возрастало в следующем порядке: Корсаков, гебефрения, деменция, меланхолия, паралич. Шукманн отмечает, что больная с синдромом Корсакова ни в коем случае не была слабоумной, в то время как больная с параличом была в высшей степени слабоумной, и значит, у нее оптическое содержание явно находилось в обратном отношении к общей идиотии. Ясная постановка вопросов и подсчеты Шукманна допускают критику лишь в отношении выводов, а именно, что он обозначает результат своих реакций как оптическую идиотию и рассматривает их, так сказать, как часть общей идиотии, с которой ее можно соотнести. Он не различает между массой инвентаря представлений и способностью комбинирующего и оценивающего осмысления. Далее, для оценки недостает проверки на нормальных. Его нормальные цифры такие, какими ойи ожидаются у «здоровых». Метод исследования — отчасти опись инвентаря, отчасти — проверка интеллекта. Обилие реакций и изобилие раздражителей, которые едва ли могут быть достигнуты языковым путем, позволяют воспринимать метод как плодотворный¹. Особенно ценными представляются точки зрения Вине, который для описания картинки или предмета — т. е. не просто наименования, как у Хайлерброннера и ф. Шукманна — установил типы. Он различал описывающий, наблюдающий, эмоциональный и ученый тип².

Повод для выдвижения «пословичного метода» дала работа Финкха³. Он дает хорошее наставление по ведению беседы вслед за объяснением пословицы для распознавания оценочной способности обследуемого. Ключевой момент лежит на ведении обследования, на виде постановки вопроса, который во всяком случае должен быть другим и только в общих чертах может

¹ Хеннеберг (Zur Methodik der Intelligenzprüfung. Allg. Zeitschr. f. Psych. 64, 400 ff.) также указал на метод показа картинок.

² Binet, La description d’un object. Annee psychol. 1896. Cp. Stem, Psychologie der individuellen Differenzen. 1900, 73 ff. Важный анализ «описывающего» типа дает Бэрвальд, Zeitschr. f. angew. Psychol. 2, 379 ff.

³ Finckh, Zur Frage der Intelligenzprüfung. Centrallbl. f. Nerv. u. Psych. 1906, 945.

быть подчинен схеме (объяснение пословицы, приведение примера, мораль, которая может быть отсюда выведена, и т. д.). Представляется необоснованным говорить на базе этой работы о методе пословиц, так как не объяснение пословицы с помощью некоторых абстрактных вопросов, а подробная, индивидуально подобранная беседа кажется автору главным.

Гантер¹ обследовал 12 здоровых и 37 больных эпилепсией, показывая им пять шуток с вопросом, что смешного они в этом находят. Распределяя ответы на правильные и неправильные, он обнаружил ошибочных среди больных женщин 89 %, среди здоровых санитарок — 80 %, у больных мужчин — 79 %; у здоровых санитаров — 50 %. Далее, он распределил ответы по рубрикам: упущена соль, уход в широту, сочинение, параноидальные симптомы и т. д. Можно, конечно, видеть в понимании шутки характерное свойство человека, но при проверке интеллекта едва ли следует использовать негативный результат. Гантер сам говорит о «разгадывании» шутки, чем обозначается определенное сходство с разгадыванием загадок. Отсюда рассуждения Эббингхауза о пригодности загадок для проверки интеллекта вполне переносимы на шутки. Он подчеркивает, что именно в каждой умственной комбинационной деятельности имеет место «гадание» и что поэтому ее можно проверить только тем, что дают что-то отгадать. Совсем иным дело становится только, «если думают об отгадывании в узком смысле, а именно об отгадывании специально сочиненных загадок. Эта загадка является искусственной формой. Конечно, она также побуждает раскрепощение комбинаторной психической деятельности, но с совсем определенным намерением, а именно: радовать этим эстетически. Чтобы этого достичь, намеренно усложняется осуществление комбинации (по причинам, которые здесь не интересны), мысли направляются, с одной стороны, на предмет, а с другой — прочь от него и по ложному пути. Имеющая искусственный характер загадка является «кривым зеркалом остроумия» (Кёстлин). Ее разгадывание, хотя и требует определенного интеллекта, но одновременно также способности дать мыслям несколько, как говорится, покататься наобум. Для настоящей проверки интеллекта она поэтому совершенно не подходит.

¹ Ganter, Intelligenzprüflingen bei Epileptischen und Normalen mit der Witzmethode. Allg. Zeitschr. f. Psych. 64, 957.

Общим признанием пользуется метод рассказа больными истории¹. И действительно, таким образом часто получают довольно наглядное впечатление об их умственной деятельности. Количественные результаты получить таким образом еще не пытались. Проведение метода организуется по аналогии с методом опытов высказывания по картинкам (чтение вслух или про себя, спонтанное сообщение, допрос, по возможности, наводящие вопросы и вопросы относительно оценки).

До сих пор не развиты методы проверки интеллекта с помощью того, что больным предлагают не какие-либо конкретные объекты, как картинки и процессы, а ходы мыслей, чтобы посмотреть, насколько они таковые понимают. (Например, объяснение наступления дня и ночи, лета и зимы. Такие примеры должны, конечно, очень варьироваться и подходить индивиду.) Такого рода проверка на легкое слабоумие на практике, видимо, уже с успехом используется, поскольку положительные результата при сомнениях могут очень ясно демонстрировать сохраняющийся интеллект.

В только что появившейся работе Беккер² собрал задания, «которые предъявляют по возможности небольшие требования к памяти, к словарному запасу, к случайной готовности многих ассоциаций, но тем большие — к деятельности сознания, к оценочным ассоциациям». Он давал образованным пациентам в контрольной работе восемь задач для письменного решения. Эти задачи, однако, являются преимущественно загадками, так, например, на вопрос, кого изображает портрет молодого человека, одна дама отвечает: «Мать этого молодого человека была единственной дочерью моей матери». В каком родственном отношении находилась эта дама с молодым человеком? Или: один почтальон идет по гололеду так, что, делая один шаг, скользит на два шага, и все-таки прекрасно приходит к своей цели. Как он это делал? — Десятилетиями бальные параноики превосходно справлялись с такими задачами.

¹ Он исходит из Мюллера. Über Intelligenzprüfungen, ein Beitrag zur Diagnostik des Schwachsinns. Diss. 1897, рекомендовано, среди прочего, Циеном.— Sommers Klinik für psych, u. nerv. Krankh. I, 44, 138.— Напоследок Кёппен и Кутцинский, Systematische Beobachtungen über die Wiedergabe kleiner Erzählungen durch Geisteskranke, Berlin 1910, обследовали все формы острых и хронических психических заболеваний этим методом. Среди их большого материала обнаруживаются протоколы, которые можно рассматривать как изложение проверок интеллекта в нашем смысле.

² Becker, Zu den Methoden der Intelligenzprüfungen. Sommers Klinik f. psych, u. nerv. Krankheiten 5, I.

Если все предшествующие методы вместе с тем имели цель, возможно, каким-то образом быть применимыми практически, диагностически, то чисто теоретические намерения преследовали некоторые работы, которые занимались вопросом закономерной связи различных умственных функциональных способностей. Вопрос в том, существуют ли такие закономерные связи или же различные способности, так сказать, случайно сцепляются. В вульгарной психологии обозначением «интеллигентный» («разумный») выражают не только оценку предшествующих результатов, но и «ожидание», что индивид при существенно иных, чем при ранее проверенных результатах так же себя более или менее проявит. Научная психология, напротив, противостоит таким общим связям чрезвычайно сдержанно и даже многократно решительно отвергая; для довольно многих психологов «интеллект» является только названием случайного сосуществования многих благоприятных предрасположенностей. Эта противоположность образует проблему в высшей степени интересной работа Крюгера и Спирмана¹. Они использовали точное обследование и цифровую количественную и качественную оценку некоторых умственных способностей (различение высота звука, комбинационный метод Эббингхауза, проверку тактильного пространственного порога, деление простых чисел, выучивание наизусть цифровых рядов) для применения полученной Бравэ (1846) формулы для вычисления «корреляционного коэффициента». Он (т. е. коэффициент — прим, пер.) имеет свойство при совершенной пропорциональности двух сопоставляемых друг с другом рядов оценок = 1, при совершенно обратной пропорциональности = —1 и при полной независимости = 0. Зависимости между различными способностями, естественно, не являются абсолютными. «Действительно встречается называемый интеллигентным индивид в некоторых отношениях способен умственно лишь на немногое. Вероятно, можно будет самое большее выявить, что одна способность имеет большую или меньшую тенденцию сопутствовать другой». Для вычисления степени этой частичной связи служит формула Бравэ. Критиковать эту формулу и дальнейшие способы вычисления с помощью «дополнительной формулы» для компенсации случайных ошибок и «корректирующей формулы» для элиминирования постоянных мешающих факторов я не в состоянии. Нужно сослаться на рассуждения оригинала

¹ Krueger und Spearman, Die Korrelation zwischen verschiedenen geistigen Leistungsfähigkeiten. Zeitschr. f. Psychol. 44, 50. 1906.

и, особенно, на цитируемые там более ранние работы Спирмана в американском журнале по психологии. Достигнутые с помощью такого вычисления из экспериментально полученных на 11 испытуемых данных результаты, которые они подкрепляют, используя по тому же методу числа Оернса (в его работе об «Индивидуальной психологии» в психологических работах Крэпелина, том I) для вычисления корреляций и получая при этом те же результаты, очень значительны. Между всеми проверенными способностями, за исключением выучивания наизусть, существуют высокие и постоянные корреляции. «По числовым отношениям всех этих корреляций представляется оправданным рассматривать их как воздействия одного общего “центрального фактора”». Этим центральным фактором не является, к примеру, усердие испытуемого или его сиюминутная предрасположенность, или его способность к привыканию к условиям опыта, так как тогда он (фактор) должен был бы присутствовать и при заучивании наизусть. _/

Д ля оценки центрального фактора нужно применить в большей мере два важных указания: «Во-первых, получается странная противоположность между новообразованием некоторых произвольных сочетаний чисел — заучивание наизусть — с одной стороны, где центральный фактор не оказывает почти никакого влияния и, с другой,— функционированием ранее выученных и комплексно связанных цифровых ассоциаций — деление,— где центральный фактор представляется доминирующим. Во-вторых, бросается в таза удивительная психологическая гетерогенность результатов, которые все же обнаружили теснейшую функциональную связь»: большие «центральные оценки» «как при так называемой сенсорной способности различения звуков, так и при моторной, почти рефлекторной работе быстрого письма» и при проверке комбинационной способности Эббингхауза. Со всей сдержанностью Крюгер и Спирман выдвигают предположение, что здесь речь идет о лежащем в основе общем психологическом качестве нервной системы, чей принцип действия нужно рассматривать как «пластическую функцию». «Нервная система повышенной пластической функции отличалась бы не тем, что ее проводящие пути быстрее вступали бы в любые новые связи, что было бы необходимо, к примеру, для просто более быстрого образования каких-либо случайных ассоциаций (например, при заучивании наизусть бессмысленных рядов)». Однако она вполне была бы в состоянии оформлять во всех психофизиологических областях со временем более тонкие и прочные проводящие комплексы и, соответственно, функционировать более точно и постоянно (в смысле систематической регулярности), что, глав-

ным образом, выразилось бы в большей скорости и одновременно точности нормальных выученных очень хорошо функциональных способностей. Крюгером и Спирманом подчеркивается, что центральный фактор настоящей интеллектуальности в высоком смысле слова отстоит еще довольно далеко. Поскольку результатом этой работы является для нас опять-таки только опознать то, что не относится к интеллекту и что при определенных проверках умственной функциональной способности, которые для нас являются проверками интеллекта, как, например, комбинационный метод Эббингхауза, по меньшей мере, у имеющих высшее образование преимущественно обследуется нечто другое. Это не исключает, что этот метод для необразованных, с которыми мы преимущественно имеем дело в клиниках, является все-таки проверкой интеллекта совсем в другой степени. Важный обновленный установленный факт, что заучивание наизусть является способностью самой по себе, не находится в противоречии с остальными исследованиями о далеко идущей пропорциональности между памятью и интеллектом. При заучивании наизусть рядов чисел, которые принимались во внимание только в работе Крюгера и Спирмана, проверяется не память вообще, а только совсем особая функция «импрессивной», «механической» памяти без помощи апперцептивного или логического вида. Об этой импрессивной памяти мы знаем, однако, благодаря менее точному опыту, что она, наиболее сильно развитая в детстве, позже снижается, и что она индивидуально различна; при этом в большой мере независима от других свойств. С памятью вообще ее путать нельзя. Точная методика работы Крюгера и Спирмана непроизвольно побуждает к подражанию. Напрашивается вопрос, не поддаются ли также вычислению «корреляции» между всеми возможными другими психическими способностями. В противоположность этому нужно, однако, к сожалению, указать на большую сложность выполнить предварительные условия таких вычислений, которых требует Крюгер и Спирман, с критикой, которая отличает их работу. Нужно здесь «поставить вопрос с еще большей остротой, чем это обычно происходило до сих пор, т. е. нужно с самого начала по возможности однозначно определить обстоятельства дела, между которыми должна существовать исследуемая связь. Из этого требования следует, во-вторых, что никогда не надо пытаться установить корреляцию, до тех пор, пока не посчитают выявленными с помощью тщательного предварительного исследования все не относящиеся сюда факторы, которые, однако, могут оказать существенное влияние на сравниваемые признаки. Связь ни в коем случае, таким образом, нельзя установить просто механическим подсчетом корреляционных коэффициентов. Хотя математическими вспомогательными

средствами нужно владеть, но, кроме этого, и основательным знанием соответствующих факторов»¹.

Вслед за этой работой Крюгера и Спирмана Фёрстер и Грегор задались вопросом, существуют ли между способностями интеллектуально ущербных индивидов — они выбрали паралитиков — также такие корреляции, снижаются ли состоящие в корреляции функции вместе, а не состоящие — независимо друг от друга, так что в последнем случае произошел бы неравномерный, в первом — равномерный спад результатов. Выполненные с мерами предосторожности и критикой опыты на 11 паралитиках дали в действительности те же корреляции, что и у нормальных, и показали, что не состоящие в корреляциях функции независимо друг от друга могут быть недостаточными (дефектными). Проверка различения высоты звука была в дальнейшем оставлена как невыполнимая, вместо этого осуществлена «проверка восприятия» в опытах на реакцию. Относительно вида оценки и подсчета результатов, который (т. е. вид) точно следовал за Крюгером и Спирманом, нужно смотреть в оригинале. Фёрстер и Грегор получили следующую таблицу, в которой коэффициент корреляции, как указано выше, означает, что имеется тем более тесная связь между функциями, чем ближе коэффициент к 1:

Корреляции между разными Коффициент

психическими функциями

¹ Применение, которое нашел метод подсчета связей между свойствами характера у Хейманса (Über einige psychische Korrelationen, Zeitschr. f. angew. Psychol. 1, 313) лежит слишком далеко за рамками нашего реферата.

² Foerster und Gregor, Über die Zusammenhänge von psychischen Funktionen bei der progressiven Paralyse. I. Mitteilung. Monatysschr. f. Psych, u. Neur. 26, Erg.-Heft 42. 1909.

Примечательно высокое значение корреляции между сложением и комбинированием. Обе функции почти всегда равноценно снижены или равноценно сохраняются. Напротив, наблюдался один случай, который наряду с другими соответствующими норме результатами показал сильное расстройство способности к учению, и другой, который опять-таки проявил изрядную способность к учению при других очень плохих результатах.

Кто-нибудь мог бы возразить против этой работы, что при всех усилиях все-таки едва ли получены результаты, которые не были бы давно известны (например, уже описаны случаи, при которых в качестве первого и единственного симптома паралича выступала полная утрата наблюдательности). Это возражение было бы очень несправедливым. Ценность данной работы состоит в новом использовании метода, который позволяет установить точные, не оспоримые более факты. Если эти установленные факты затрагивают что-то уже известное клиническому опыту, то нужно думать, что тому же самому клиническому опыту известно многое, что неверно или недоказуемо, и что такое точное подтверждение всегда означает результат. Далее можно было бы возразить, что результаты не обязывают: число случаев слишком мало для вычислений корреляций, там играют роль случайности, оценка и вычисление результатов допускали сомнение и т. п. Если в этом и есть что-то правильное, дальнейшие подобные опыты это прояснят. Такие установленные факты требуют ведь всегда подтверждения. Совпадение их результатов с результатами Крюгера и Спирмана придает им уже значительную достоверность. Если, наконец, сочтут произвольным то, какие используются методы, то все же именно преимуществом этого «корреляционного метода» представляется то, что он означает путь, который с течением времени может привести к познанию действительно элементарных функций, при том, что при таких сначала произвольных проверках недостаток одной корреляции, если он необъясним условиями опыта, всегда указывает на что-то различное в функциях.

Многочисленные методы проверки интеллекта вместе взятые почти не имеют связи. В руководстве по психиатрическому исследованию (например, у Цимбала) иногда все до сих пор принятые методы просто приводятся один за другим, без критической оценки и без указания их значения. Тем самым дело, естественно, не улучшается. С другой стороны, в психологическую систему привнесены различные функции интеллекта, и методы в этой системе распределяются для проверки определенных отдельных функций. Так, например, у Циенна. На практике, напротив, обычно не применяют все методы механически, не следуют такой системе, а довольствуются тем, что, если каким-то образом получили представление об интеллекте, если это представление достаточно для цели, для которой оно именно и требуется (будь это для какой-либо диагностической цели, будь это для судебной, будь это для оценки трудоспособности, годности для определенной деятельности и т. д.). Применяемые методы при этом более или менее случайны¹.

Большое преимущество психолого-систематического построения исследовательских схем имеет проект Циена². К этому, однако, он имеет два недостатка. Во-первых, система построена на базе ассоциативной психологии и обладает в сравнении с современными психологическими взглядами большой односторонностью. Обосновывать это здесь не место, об этом можно сориентироваться в психологических трудах. Во-вторых, редко очевидно, что указанный метод проверки служит именно для установленной функции. Схема строится следующим образом: сначала проверяются память и наблюдательность, затем «развитие представлений и дифференциация представлений», которая осуществляется в «изоляции, комплекции и генерализации», после этого «репродукция», которую нужно отделить от ретенции; наконец, «комбинация». Отдельные методы, которые указываются, чаще всего общеупотребительные, для которых Циен, однако, всегда указывает специальные собственные формы (так, для вопросов на различия, для рассказов историй, для слов-раздражителей к ассоциациям и т. д.), которые неоднократно представляются очень целесообразными, так что даже для противника общих психологических взглядов чтение поучительно. Не то, что он разрабатывает психологическую систему для интеллекта, а то, что он это делает с помощью слишком простых устаревших психологических понятий, ставится Циену в упрек. Владеть психологической системой всегда будет увлекательным, несмотря на то, что она, вероятно, всегда будет неверной, но мы должны признаться, что для психиатрической проверки интеллекта мы

¹ Схемы для полной проверки интеллекта можно найти среди прочего у Зоммера: Psychopathologische Untersuchungsmethoden; Seiffer, Archiv f. Psychiatrie 40. Более ранние схемы у Ригера и у Циена, новейшие работы по общей патологии недостатка интеллекта. Результаты Общей патологии Лубарша и Остертага 4. 1897.

² Ziehen, Die Prinzipien und Methoden der Intelligenzprüfungen, Berlin. 1908.— После завершения данного реферата в «Сообщениях» Журнала по прикладной психологии появился «Обзор клинических методов психологической проверки душевнобольных» (3, 346 и след.). В нем Роде сообщает об одном случае проведенного обследования по схеме Циена.

на сегодняшний день еще не имеем ничего лучшего, чем схема Циена. Разработать лучшую и использовать в ней более глубокие психологические взгляды современной психологии было бы столь ценной, сколь и трудной задачей. Можно было бы себе представить, что была бы получена система, которая основывалась бы не на психологическом анализе обычного опыта, а которая возникла бы на основе экспериментальных и статистических результатов, например, о корреляциях, благодаря тому, что проверке подвергли бы действительно независимые друг от друга отдельные функции и получили бы для связанных друг с другом функциональных комплексов диагностические признаки их исследования. Это прежде всего еще полностью утопическое желание.

Чего может достичь психологическая схема Циена, можно видеть, среди прочего, по исследованиям Редепеннинга¹. Реде-пеннинг подчеркивает значительное преимущество, что схема Циена по психологическим точкам зрения поэтапно продвигается от самого простого к самому трудному. Я должен, однако, признаться, что из общих описаний, которые Редепеннинг предпосылает этой методической проверке, я получил лучшую картину интеллекта его больных, чем из результатов этой проверки. И что же он делает с тем большим числом ответов на вопросы схемы? У него заметно желание и стремление конденсировать то обилие материала, который накопился из-за всех этих отдельных вопросов, чтобы «не утомить» и выделить существенное. Именно в том, что он получил, лучше всего проявляется малая пригодность метода. Данные показывают, чем они более сжатые и общие, тем более плохую картину интеллекта пациента; только там, где даны полные ответа, снова проявляется выразительность, которую можно как-то использовать. Но и тогда нужно реконструировать для себя картину пациента из материала его ответов — не намного иначе, чем из прочих высказываний, например, из писем и т. п., которые были ими написаны. Рубрикация по индивидуальньгм представлениям, общим представлениям 1-й и 2-й степеней, связи представлений, далее локальным, временным, причинным и т. д. подразделениям не способствует более четкому восприятию отдельных случаев, и также не принесла нам ничего, что привело бы к различениям разных типов, к дифференциации сторон слабоумия. Система избыточна. Результатом является тогда также неприменимый материал восьми случаев, за которым следуют некоторые интересные замечания, которые благодаря

¹ Redepenning, Der geistige Besitzstand von sogenannten Dementen. Monatsschr. f. Psych, u. Neur. 23, Erg.— Heft, 139. 1908.

этому балансу не становятся лучше. То, что индивиды могут иметь ущерб в наблюдательности, знаниях и т. д., не будучи, по нашему определению, в жизни социальной общности слабоумными, Редепеннинг мог бы с таким же успехом заключить из изучения уже имеющегося материала. Его общие пояснения о понятии слабоумия совершенно независимы от его собственного материала.

Особенно обширную область литературы образуют обобщающие схемы обследования умственного развития ребенка и степень детского слабоумия. Ведущим специалистом в этой области является Вине¹. Наблюдается стремление найти ряд тестов, которые должны с помощью возрастающей сложности в этом ряду представить «меру степени интеллекта». К этим попыткам отношение, видимо, довольно скептическое. Они уже привели к странным извращениям. Сайте де Санктис обходится шестью тестами, чтобы установить степень слабоумия, и «индивид, который справляется со всей серией тестов корректно и с нормальной быстротой, не является душевнобольным». Все же к концу Сайте де Санктис признается, что «эти штудии еще не завершены». Тот, кто хочет «насладиться» тем, какой вид принимает наивная и одновременно патетическая радость от простого обследования слабоумных детей при отсутствии метода, может прочитать Годдара.

Ценную схему по систематическому описанию личности в целом разрабатывает Институт прикладной психологии. Фрагмент этой «психографической схемы» опубликован⁴. Особые методы, в представлении этой схемы, не разработаны. Дается указание по точному анамнезу и описанию. Разделы, которые для интеллекта, прежде всего, принимаются во внимание (фантазия, мышление, суждение, самонаблюдение и т. д.), еще не появились.

Если мы оглядываемся на весь ряд методов проверки интеллекта, то нам полностью очевидно первоначальное разделение проверок знаний (инвентаря) и способностей. Проверка инвентаря, от которой мы вообще ожидали немного, особенно перестала иметь значение после результатов Роденвальдта. Мы в ней устанавливаем только то, что приобретено, не получая возможности проникнуть в какой-то психологический механизм. Как бы интересны ни были такие выявления инвентаря для социо-

¹ О его многочисленных работах основательный реферат О.Бобертага в Zeitschr. f. angew. Psychol. 3, 230 ff.: «Binets Arbeiten über die intellektuelle Entwicklung des Schulkindes (1894—1909)».

² Eos 2, 97. 1906.

³ Eos 5, 177. 1909.

⁴ Zeitschr. f. angew. Psychol. 3, 191 ff. 1909.

логических целей, нам они дают мало. Насколько мало, однако, их значение д ля установления универсальных тезисов, причинных связей и объяснений, настолько велико оно все же для оценки отдельного случая. Хотя и здесь знание инвентаря само по себе значит мало, но это основа, на которой мы только понимаем психические жизненные проявления индивида. Что значит сравнение величины и качества инвентаря с другими факторами, мы упоминали раньше. Вопросы инвентаря, естественно, можно растянуть in infinitum, а общецелесообразных вопросов здесь нет. Все-таки некоторые зарекомендовали себя по той причине, что они касаются самых известных знаний. Такие обнаруживаются в распространенных везде анкетах и в процитированных местах.

Совсем другие требования мы должны предъявить к вопросам о способностях и к заданиям. Мы надеемся с помощью этого метода проверить особые стороны интеллекта. Если некоторые вопросы инвентаря нам в большей или меньшей степени неважны, то при новых заданиях мы спрашиваем, особенно если они требуют больших затрат времени, что же, собственно, они могут дать? Этот вопрос мы особенно поднимаем, если находим в инструкциях по практическим обследованиям простое перечисление этих методов. Если в таких схемах обследования от меня требуют установить те или иные рефлексы, те или иные формы чувствительности, те или иные виды галлюцинаций, то я знаю, что эти обследования могут по обстоятельствам означать. Но если от меня требуют дать задание назвать картинку, рассказать истории, побудить к высказываниям, дать задание объяснить пословицы, установить понимание шутки, разве я тоща знаю, для чего все это? Я должен у каждого пациента исследовать галлюцинации: иметь представление о наблюдательности в каждом случае, в каждом случае я должен также выяснять понимание анекдотов? Вполне само собой разумеется, что все эти задания задуманы не как самоцель, а чтобы как можно различным, в зависимости от случая подходящим образом, сориентироваться в наблюдательности, так что эти задания должны дать только возможность понять интеллект. Но справляются ли они с этим? Чтобы несправедливо не снизить значимость отдельных работ, мы должны отличать продуктивность таких заданий для теоретических целей от их пригодности для повседневного использования. Тогда мы можем сразу установить, что ни одно из этих новых заданий, несмотря на их сложность, в настоящее время не может дать больше для оценки интеллекта в отдельном случае, чем искусно проведенная беседа с соответствующими постановками вопросов. Это не мешает тому, что те сложные обследования пробуждают в нас надежду получить однажды также более подходящие дня повседневных целей методы. Но если эти методы уже теперь приводятся в инструкциях по диагностике, то это, по нашему мнению, преждевременный перенос теоретически полуготовых результатов на практику. Сколько усилий, вероятно, потрачено впустую такими экспериментами с высказываниями, проверками ассоциаций и т. п.! Потому что они преподают как теперь диагностически для отдельного случая, так и для понимания не более, чем обычные вопросы, которым они часто, разумеется, равны по функциональной способности. Иногда даже удается неожиданно осветить ими одну сторону для понимания, как это также неожиданно удается при ответе на вопросы, которые до тех пор не ставились. Но потом подсчет этих опытов, что, собственно, и является утомительным, не имеет смысла, так как этот подсчет в настоящее время еще не поддерживается. Но без него едва ли можно рассматривать это как особый метод. Если там читают: метод басни, метод пословиц, метод картинок, метод анекдотов,— то думают, что можно и дальше продолжать по-всякому: метод карикатуры, метод загадок, метод фонографа, метод кинематографа и т. д. Что мы достигаем всеми этими вопросами, так это только то, что мы воспринимаем в непосредственном понимании, и насколько это понимание удается с помощью одного или другого вопроса, зависимо для нас в отдельном случае еще в высокой степени от случайности, и в выборе вопросов для отдельного случая в целях демонстрации его особенностей проявляется особое интуитивное дарование психиатра, которое, к сожалению, теперь идет еще дальше, чем все те особые «методы».

Совсем иначе мы должны смотреть на эти методы, если мы рассматриваем не их ценность для обычного диагностического обследования, а в целях теоретического прояснения связей между различными умственными функциональными способностями и выявление, при каких методах, к примеру, затрагиваются особые стороны. Следующая цель здесь всегда теоретическая, а именно та, чтобы найти такие связи, проанализировать психические процессы и приобрести знания, которые потом также могут способствовать оценке обычных высказываний в беседе. Но, правда, также их отдаленная цель найти более точные методы обследования, в которых психологические измерения, то есть подсчета, могут быть ценными и для отдельного случая. Именно создатели методов, однако, очень осторожны в оценке своих результатов в обоих отношениях. Они всегда подчеркивают временность своих построений. Все это только предварительные

¹ Недавно действительно предложен одним автором для проверки интеллекта.

работы вли даже только предложения (Роденвальдт, Штерн, Рёмер. Хайлброннер, Шолль).

Если мы себя спрашиваем, чего вообще может достигнуть обследование состояния интеллекта, и поскольку оно для нас всегда ограничено, то вполне еще теперь актуальны почти спустя 50 лет слова Шпильманна (Diagnostik der Geisteskrankheiten, 1855, S. 314): «Врач не может в настоящее состояние в данный момент сознания любыми побуждениями ни внести так много содержания, сколько ему нужно, проверять и заменять его, чтобы принудить все направления его к анализу, ни сделать справедливый вывод из действительно признанных содержаний представления, чувствования и волнения, как ведут себя эти три системы всегда и при всех побуждениях; еще меньше, однако, как они вели себя до сих пор, если об этом не говорят факты. У слабоумных отсутствуют побуждения, которые были бы в состоянии привести в наибольшее для него по возможности движение во все стороны вялую жизнь. Только течение лет способно на это, и у отдельных даже необходима история целой жизни, чтобы дать проявиться всем видам психических явлений у слабоумного, насколько они для него возможны».

Еще одно общее замечание нам хотелось бы вплести о различии и противоположности психологически ясных и твердых понятий и описания хабитуса (Фридманн). Часто оба используются вперемешку. Один автор начинает объяснение деменции с резкого разграничения понятий, и внезапно он преподносит пространные описания и вводит понятия, которые ничего общего не имеют с представляющимися ему, очевидно, во введении основополагающими. Психологические понятия асбтрагируются четким образом; что под ними подразумевается, в высшей степени универсально. Описание хабитуса абстрагируется по возможности мало; его функция состоит преимущественно в восприятии индивидуального. Теперь описание хабитуса имеет свою высокую ценность, даже, возможно, оно было самым значимым в развитии психиатрии. Но от методического учения требуется, чтобы оно давало сознание, о чем идет речь, чего можно достичь, и на что нельзя претендовать. И в той мере, как психологическое формирование понятий шагает вперед, требуется также их применение в психопатологии, но резко отлично от описания хабитуса, цель которого — наглядная передача знаний тем, которые еще не видели предмета их,— не может быть достигнута через эти понятия. Для психолога описания хабитуса являются предпосылкой.

В сущности описания хабитуса лежит, что оно работает с неясно определенными, нечеткими понятиями. Его понятия по возможности менее абстрактные, по возможности — наглядные.

Смысл его никогда не образуется из одного только использованного слова, но из всего контекста описания. Описание не может быть сделано и выучено по определенному рецепту, несмотря на то, что определенный план, диспозиция неотъемлемы, а требует определенного художественного и языкового дарования. Разбираться в характеристиках явления, его точной передаче у психиатрического автора описания хабитуса — это те свойства, которые проявляет хороший писатель-новеллист в образности, выразительности и краткости. Эти качества, однако, редки, и именно эти художественные качества некоторых психиатров (Гри-зингер, Шюле) приобретением богатства выражений и способов описания способствовали больше нашему движению вперед, чем некоторые чисто научные исследовательские работы¹.

Если мы попробуем обобщающе рассмотреть, какие результаты принесли особые методы исследований психологических связей, какие выигрыши в психологических анализах, то мы думаем, что лучше всего этого можно достигнуть, включая их в контекст обсуждения работ и мнений о понятиях интеллекта и деменции, то есть понятиях объектов, исследованию которых должны были служить все те методы.

Здесь нам бы хотелось на первом месте сказать несколько слов не о самом понятии деменции, а об одном признаке его, признаке «продолжительного» нарушения, который поразительным образом одними также принимается как само собой разумеющийся, а другими простодушно игнорируется. Если хотят различать отдельные психические функции или относительно отграниченные области функции, то самый целесообразный путь — изучать эти функции на примере случаев, которые показывают их нарушенными в самой возможной изолированности и чистоте, без чего общее изменение всей психики осложняет дифференциацию. Если отсюда хотят познакомиться с нарушениями «интеллекта», это не приведет к дальнейшему изучению их на примере острых. состояний в сочетании с нарушениями из-за аффектов, усталости и т. п. В большей степени уместно выискать такие случаи, где функции интеллекта не нарушены, как там, в то же время другими психическими аномалиями, а там, где они первично нарушены в самих себе. Эти относительно изолированные нарушения интеллекта, если их с уверенностью воспринимают как таковые, встречаются, по нашему теперешнему представлению, только как устойчивые

¹ Это описание хабитуса с его особыми задачами вообще-то свойственно не одной только нашей науке. Кто хочет увидеть, какое значение оно имеет в естествознании и географии и каково участие в этом деятелей искусства, может прочитать Ratzel, Uber Naturschilderung. 1906.

состояния. Мы не говорим сегодня о заторможенном или запутавшемся, что он страдает нарушением интеллекта.

Это не исключает, что те же методы, которые служат проверке интеллекта, также годятся для обследования этих острых нарушений. Задания на описание историй так же, как показ каргинок Хайлброннера, как обычные ориентировочные вопросы или ассоциативные опыты и многие другие, могут привести к четкому проявлению психопатических симптомов. Этим, однако, мы не хотим заниматься. Мы хотим только обратить внимание на то, что многие психиатры десятилетиями учат, что хорошо не говорить здесь ни о деменции, ни о проверке интеллекта. Если первоначально это представлялось также только терминологическим вопросом, то с течением размышлений ясность в понятиях все же тесно связана с терминологической ясностью.

Настоящей причиной отграничения нарушений интеллекта от всех острых аффектаций, не говоря уже о его методологической целесообразности, является та, что мы в принципе понимаем под интеллектом сумму предрасположенностей, на существовании которых основывается возможность деятельности, под расстройством интеллекта — утрату таких предрасположенностей, что под острыми расстройствами мы, напротив, понимаем вновь добавляющиеся причины, которые по-своему диспозиции используют, тормозят и в конце концов могут уничтожить. Что, однако, действительно уничтожено, что, по-видимому, исчезло только при острых явлениях, мы можем пока различать только в спокойных устойчивых состояниях. A priori немыслимым, конечно, не является то, что также первично в диспозициях, которые называют интеллектом, и исключительно в них возникает расстройство, которое было бы отлично от прочих нарушений интеллекта только моментом излечимости. Однако мы до сих пор с уверенностью не знаем таких расстройств. Но нельзя забывать, что особенно при органических болезнях бывают состояния, которые по аналогии с другими называют деменцией, которые, однако, могут еще излечиваться и ремитировать. Примером для многих является ремиссия паралича. Наоборот, могли бы, действительно, иметься в наличии дефекта (у неизлечимых маниакально-депрессивных), которые не называются деменцией, поскольку по теперешним взглядам предрасположенности интеллекта сохраняются и в принципе могут еще раз снова стать актуальными. Эти практические трудности предостерегают нас от того, чтобы возводить признак «длительного» расстройства в догму.

Если мы теперь оглянемся на дефиницию деменции, которая соответствует повседневному, такому великодушному употреблению слова, то очень метким представляется определение Крэ-пелина (Lehrbuch, 8. Aufl., S. 521): «Под этим обозначением обобщили все состояния, при которых начиналась слабость памяти, суждений, бедность мысли, добродушная идиотия и утрата самостоятельности в мышлении и поступках»¹.

Как видно, каждый вид функциональной способности, не важно, в каком плане, называют деменцией. Понятие настолько широко, что мы можем причислить его в расплывчатости к тем общим понятиям, которые, чем больше они охватывают, тем они менее содержательны. Но не к тем общим понятиям, которые являются ценнейшим результатом всех научных усилий, поскольку в них отразился долгий путь разработки (как, к примеру, понятие атома), а к тем в меньшей степени обобщенным понятиям, чем обобщенные представления, которые возникают дня первоначальной ориентации. Если понятие деменции хотят сохранить в этом объеме и все же остаться при нескончаемом перечислении деталей, относящихся к деменции, понятие, видимо, определяют как устойчивый дефект в какой-либо области психических функций и способностей. Это, однако, тогда опять слишком широко, так как, вероятно, каждый страдает тяжелейшими неизлечимыми дефектами в какой-нибудь области человеческой деятельности, и обозначением деменция хотят затронуть все же не отдельное свойство, а всего человека. Если отсюда определение как «дефект какого-либо вида» было телеологическим определением² по различным встречающимся у человека,

¹ Соответствующим образом звучит более ранняя дефиниция Крэпелина (Über psychische Schwäche, Archiv f. Psych. 1882): Психическая слабость — это «не элементарное расстройство, как например, обманы чувств или бредовые идеи, а ее надо трактовать как своеобразную модификацию всей психической личности; она не является симптомом, а только из симптомов опознается». Короткое перечисление черт слабоумия в плане описания хабитуса, однако полное психологических понятий и в более позднее время едва ли сделанное лучше, можно найти у Эммингхауза, Allg. Psychopath. S. 267. Эти «описания хабитуса» слабоумия, конечно, можно невероятно варьировать, границу устанавливает только языковой фонд. Если перечисляют отдельные обозначения из таких описаний, то возникает необозримая путаница, как это иногда можно прочесть в литературе. Такое перечисление не приближает к ясности о деменции. Если такой обзор хорош, то он, конечно, пригоден как ссылка на все, что сюда причисляется. В этом отношении можно порекомендовать Tuczek, Über Begriff und Bedeutung der Demenz, Monatsschr. f. Psych, u. Neun 14.

²Телеологическая сторона понятия деменции может быть еще уточнена следующим: так же, как понятие болезни в сравнении с понятием здоровья определяется телеологическим понятием «расстройство» целесообразной связи, так и те обобщения психопатических симптомов, которые для противоположности имеют понятие из области здоровья, будут телеологическими, как в нашем случае противостоят друг другу слабоумный и в здравом уме, дементный и разумный. Мы, таким образом, если хотим найти для деменции дефиницию, которая является всеобъемлющей, но все же не вбирает в себя почти все болезненные расстройства, будем искать особую целевую связь, которая при деменции «нарушена». Если такое отграничение и не является, конечно, никогда осознанием причины, то его как средство упорядочения нашего материала все же с необходимостью нужно рассматривать как научное. Познание способствует этой чисто мыслительной деятельности постольку, поскольку оно доводит до полного сознания целевые связи, которые имеются в действительности, с нарушением которых мы имеем дело и о которых мы все время думаем. И лучше, так как это происходит везде неясным образом, сознательно содействовать этому как телеологическому образованию понятия наряду с нашим причинным познанием.

Чтобы обозначить особые целевые связи, которые нарушены при деменции, нам нужно начать несколько издалека. Имеются логические связи, которые «считаются» «предметами» нашего сознания, так как имеются предметы наших чувств. Независимо от нашего эмпирического отдельного субъекта вещи внешнего мира существуют так же, как логические связи. Оба не являются «законами» нашей душевной жизни, а одни воспринимаются нами с помощью органов чувств, другие думаются в нашем мышлении. Мышление протекает не по логическим, а по психологическим законам, в действительности нашего мышления мыслятся логические связи, которые в своей значимости от этого полностью независимы. Психологические причинные связи, однако, не всегда благоприятствуют той возможности, что мышление думает правильно. Если психологические закономерности протекают так, что мыслят совершенно правильно, то цель этой стороны нашего сознания достигнута идеально. Мы знаем, что это происходит очень редко. Как едва ли существует идеально целесообразный, полностью здоровый человеческий организм, так редко или никогда не существует психической организации, которая при мышлении всегда ведет к правильному мышлению.

Теперь стоит задача исследовать, какие закономерные связи ведут к нарушениям правильного мышления. Эта психологическая и психопатологическая задача определена, таким образом, в своем ограничении телеологически, в то время как содержательно она имеет задачу причинного познания. Эти каузальные связи распределяются по следующим группам: 1) расстройства из-за острых процессов, будь это простое утомление или циклотимная депрессия, или сумеречное состояние и т. д.; 2) расстройства, обоснованные устойчивой конституцией. Здесь отличают снова процессы, которые ведут к бредовым идеям, конфабуляциям, патологической лжи и т. д. от процессов, которые подпадают под понятие деменции. Если здесь хотят выявить коренную противоположность между деменцией и всем прочим, то она состоит в том, что последним процессам всегда свойственна какая-нибудь продуктивность, в то время как деменция всегда состоит в том, что не выполняется что-то, что необходимо для правильного мышления.

Так мы, наконец, приходим к негативному определению понятия деменции. Правильное мышление, цель этой стороны психической организации, может устойчиво быть расстроено процессами бредообразования, конфабуляции, патологической лжи и т. д. Это власть создающего свойства, психического ряда, которая в этих случаях также в сравнении с полным интеллектом ведет к неправильному мышлению. Везде, где выпадение какого-либо необходимого элемента или необходимой способности является условием неправильного мышления, мы говорим о деменции.

Телеологические точки зрения и другого рода снова и снова встречаются нам при объяснениях слабоумия.

целесообразным для деятельности функциональным связям, то сейчас, видимо, ищут специальное телеологическое понятие для деменции, в котором человек предполагается как единство, как целое.

Поучительно, к примеру, определение понятие Редепеннинга: общим у слабоумных является то, что они «понесли утрату тех элементов, наличие которых является существенным условием того, что мы в движении социальной общности приобретаем и сохраняем соответствующее нашей функциональной способности положение». Если форма определения кажется слишком деловой, то нужно все же настоятельно заметить, что Редепеннинг не в состоянии сообщить ничего о «тех элементах». Он только устанавливает, что это не вообще дефекты памяти, определенная аффективная слабость или слабость суждений. «Можно спокойно страдать тем или иным дефектом» и все же не быть по вышеприведенному определению понятия дементным, даже если и не быть здоровым. Но если общим для слабоумных является только социальная непригодность, то любой вид психического предрасположения или развития, который вызывает эту непригодность, является деменцией. Видно, что и таким образом понятие не ограничивается более ясно.

То, что человек может быть слабоумным только как целое, не по частям, такой' взгляд играл также большую роль в дискуссиях о «moral insanity»¹.

Одни утверждали, что можно быть слабоумным специально в области нравственного ощущения, другие, напротив, что это только более сильное проявление этой стороны при общей дефектной предрасположенности. Эта противоположность проходит, впрочем, через всю психопатологию. Одни подчеркивают, что душа по своей сути единство, каждое нарушение должно поэтому затрагивать это единство как целое, другие опять-таки утверждают, душа может быть расстроена по частям². Насколько этот спор, как мы считаем, может быть разрешен простым логическим сознанием, насколько обе части правы и неправы, это мы сможем увидеть только в ходе дальнейшего изложения нашего сообщения. Здесь мы только перечислили прежде всего

¹ Ср. новейшую работу об этом Longard, Archiv f. Psych. 43. Там же литература.

² Тилинг (Uber den Schwachsinn, Zentralbl. f. N. u. Ps. 1910, 2) утверждает, что «душа является только одной и той же силой, она заболевает значит также in toto. С этой точки зрения мы должны рассматривать психические расстройства и слабоумие».

некоторые понятия деменции, чтобы установить, что мы, плохо или хорошо, должны начать с самых общих связей в душевной жизни, если мы хотим сделать попытку внести вклад в выяснение.

Психические процессы образуют то же своеобразное един-ство, которое в физической области имеют организмы. Каждый член обусловлен целым и сам опять-таки обусловливает целое. Ни одна часть не может претерпеть изменений без того, чтобы это изменение не вызвало за собой изменение целого. Анализ этого, названного логиками телеологическим, единства может, естественно, происходить по различным точкам зрения, которые пересекаются, не взаимоисключая друг друга. Задача методологии точки зрения анализа, который вначале применялся неосознанно, довести до сознания и подвергнуть строгому разграничению . Это необходимо и в отношении психологических классификаций, которые являются основой различных понятий деменции и различных частичных функций интеллекта, которые представляются обособленно пониженными и должны раздельно проверяться.

«Особый метод» состоит в том, чтобы проводить такие анализы и составлять такие типы. Что таким образом получают, не является «правильным» в смысле отраженного воспроизведения действительности, а только пригодно как система мыслительных образований, в возникновении которых хотя и участвует, с одной стороны, наблюдение, по которым, с другой стороны, опять-таки измеряется отдельное наблюдение. Такие анализы и конструкции мы находим везде, даже если это и признается редко, в работах об интеллекте и деменции. Систематическое проведение таких работ, если бы это не было простым нагромождением уже проведенных опытов, а выявлением их отношений, так что проступила бы система, не в смысле полноты — она имела бы очень много лакун — а в смысле, что ничего не стоит вне связи рядом с другим, такое систематическое исследование было бы собственным методом развития понятий деменции и ценным вспомогательным средством при восприятии результатов проверок интеллекта.

При любом психологическом анализе нужно иметь в виду естественное, но фундаментальное отличие от любого анализа в

¹ Этим сказано, что речь, в сущности, идет о «вещах, само собой разумеющихся», т. е. о вещах, которые «можно себе представить», для которых не требуется никакого нового выявления фактов. Тот, кто все, что для него убедительно, считает само собой разумеющимся, что ему не ясно считает бессмыслицей, и самое большое из гетерогенной симпатии удовлетворен работой, которая не приносит экспериментально установленных данных или цифр, может поэтому пропустить остаток этого реферата, так как здесь может идти речь только о наброске, а не об изложении.

физической области, что именно в последней элементы Moiyr быть разделены пространственно, в то время как в психологической области имеется только двойная возможность: или наблюдать временные разделения, когда тот же индивид в разное время предлагает разные психические явления, или сравнивать разные индивиды. В остальном анализ происходит на никоим образом реально не разделимом едином общем потоке сознания. Если эту противоположность не иметь в виду, то легко можно прийти к тому, чтобы ставить непомерные требования психологическому анализу или отрицательно критиковать результата такого анализа, потому что его сравнивают, не замечая этого и несправедливо, с разграничениями в физической области.

Рассмотрим с этой точки зрения понятие частичного психического расстройства. В телесной области патолог найдет частичные заболевания. Он найдет, например, кавернозную гемангиому печени. Она пагубна для некоторых клеток печени, которые заболевают или гибнут. Но остальная печень и тем более организм остаются полностью интактными. Или он находит больную с косметической точки зрения кожу, которая не влияет на здоровье организма, и т. д. Полностью аналогичные частичные «заболевания» в психической области кое-кто, возможно, хотел бы добавить, например, недостаток абсолютной звуковой памяти, отсутствие определенных цветовых ощущений и т. п. Теперь может также заболеть вся печень. То, что тем не менее страдает остальное тело, вполне понятно как следствие этого заболевания печени. Если спрашивают о частичных психических нарушениях, то это чаще всего именно вопрос, может ли соответственно заболеть психическая функция, так что все явления будут восприниматься и пониматься как следствие этого заболевания, или заболеет ли душа как целое, и только это заболевание больше выступит в одном направлении. Для вопроса «moral insanity» или «слабоумие» альтернатива гласит: дефектна ли эмоциональная жизнь, и отсюда вытекает все остальное, или душа как целое, чем она является по своей сути, изменена, и дефекты жизни чувств есть только самые броские явления? Противопоставление заболевания печени позволяет нам своеобразие этого вопроса сразу выдвинуть в том направлении, что заболевание печени мы можем ограничить пространственно, а психическую функцию не можем. Мы можем далее наблюдать, как печень была поражена и еще не появились никакие последствия, и можем это продемонстрировать на секционном столе. С пространственным разделением мы можем провести здесь и временное. Совсем иначе при нашем психологическом вопросе. Общие расстройства и эмоциональные дефекты даны одновременно, и тем более их нельзя разделить пространственно. Их анализ происходит на одном общем явлении, отсюда утверждение об изолированном расстройстве в психической области должно иметь другой смысл. Если понятие локализованного телесного заболевания имеет признаки пространственно изолированного и предшествующего по времени, то понятие локализованных изменений имеет значение психологической абстракции, которая не требует ни пространственного, ни временного отделения ее образования от целого. Она только означает: если я представляю себе это изолированное дефектное образование, то я, исходя из этого, воспринимаю все остальное. Если бы образование дефекта происходило в определенное время, то я бы воспринял другое как следствие. И если теперь приходит другой психиатр и говорит: «Значит, всегда охвачено целое души, так как локализированное психическое расстройство является ведь только чем-то выдуманным», то он также прав; только первый применил своеобразный метод, с которым через дифференциацию психических явлений можно пойти дальше, в то время как второй не выходит за рамки своего общего утверждения, с которым всегда соглашаются. Если второй, однако, хочет утверждать даже, что он лучше понял «сущность» болезненных психических состояний, которому противоречит частичная расстроенность, то ему нужно возразить, что мы знаем о «существе» каких-либо вещей только как метафизики, как ученые, однако,— только об отношениях абстрагированных предметов. Существо дела лучше знает здесь тот, кто знает все его связи. Абстракция в физической области может использовать пространственное разделение, психологическое имеет особое преимущество — иметь возможность осуществить разделение «пониманием» связей. Нужно разбираться в особом роде психологически абстрагированных предметов, если неверным переносом точек зрения с физической области не хотят закрыть себе восприятие психологического образования понятий. Кто поэтому все время остается при утверждении души как целого, что и правильно,— на практике он обычно использует, все же не зная этого, психологический анализ,— остается при том общем размытом понятии деменции. Если мы в нашем реферате хотим отметить достижения, которые сделаны, чтобы разрешить его, мы должны приложить усилия, чтобы понять этот психологический анализ в его своеобразии. Поэтому мы останавливаемся прежде всего на самых общих разделениях, которые нам нужны для сообщения о том, что называют деменцией.

При анализе душевной жизни всегда находят двойную точку зрения: психические процессы трактуют по аналогии с механическим действием, и это механическое действие видят в определенной мере как инструмент в руках личности. Механическое протекание и активность противопоставлены друг другу, но не как отдельные сущности, а во взаимном тесном переплетении. Активность действует на механическое действие, и механическое действие имеет последствия для активности. Речь идет не о различных функциях, а о различных точках зрения, применение которых, разумеется, требуется больше или меньше, в зависимости от вида психического действия. Ход фантазийных представлений рассматривается, к примеру, больше механически, целенаправленное волевое действие больше с точки зрения активности. Однако это не мешает ничуть также и рассматривать последние механически, и искать в первом момента активности. Из-за гетерогенности обеих точек зрения, которая вызывается психической жизнью, не существует, естественно, никакого перехода между обеими. Однако каждый психический процесс дает повод применять обе, только в различной степени. Инструмент и воля, материал и личность для нашего рассмотрения всегда противопоставляются. В наших описаниях хабитуса обеим позволительно перемешиваться, при наших понятийных размышлениях мы должны сделать попытку разграничить обеих.

Если мы делаем попытку для интеллекта, то мы, с точки зрения механически работающих инструментов, наталкиваемся прежде всего на ряд предварительных условий интеллекта, которые мы можем здесь только перечислить, настолько они важны: степень утомляемости, способность к учению и другие психические «основополагающие свойства» Крэпелина, наблюдательность, интактностъ речевого аппарата¹, предполагаемая Крюгером и Спирманом «пластическая функция», та сторона внимания, которая состоит не в активности, а в изменении сознания предметов в отношении ясности, четкости и интенсивности. Такие «предварительные условия» можно было бы перечислять и дальше.

¹ Липман (Über die Funktion des Balkens beim Handeln und die Beziehungen von Aphasie und Apraxie zur Intelligenz. Drei Abhandlungen aud dem Apraxiegebiet 1908, 66 ff.) описал, какой прогресс дает «исключение афазии, так же как и апраксии, из недифференцированной слизи понятия деменции». Афазических в прежние времена принимали за слабоумных.

Мы уже подходим ближе к интеллекту с рассмотрением ассоциации . Чтобы довольно четко представить здесь точку зрения инструмента, нам нужно сравнение. Если я хочу взять в руки предмет, то это желание становится поводом для того, чтобы произошло в высшей степени сложное механическое действие, в данном случае в нервно-мышечной системе, которое более или менее точно соответствует моим намерениям. Аналогично протекают процессы с психическим успехом, вызванные волевыми импульсами. Если я, например, думаю о средствах для достижения желаемой цели, к примеру, поставить диагноз, мне приходит в голову побужденный сознанием цели ряд видов обследования, которые в случае, если я обладаю необходимым для этого «интеллектом» и нужными диспозициями памяти, имеют определенную степень целесообразности. Здесь приведен в действие психологический процесс аналогично процессу мускульной иннервации, который служит мне как инструмент так же хорошо, как и мои мускулы, и который должен функционировать целесообразно, если я хочу достигнуть своей цели. Это целесообразное функционирование, однако, здесь так же вне сферы моей воли, как и мускулы. Если инструмент в действии, воля может работать, если нет, ему не помогут никакие усилия. Откуда идет целесообразность инструмента, мы не знаем и здесь не спрашиваем. Мы только констатируем ее и пытаемся понять ее компоненты. В случае размышления ассоциативный психолог нам отвечает, что все происходит, конечно, по законам связи понятий, по сосуществованию и последовательности, по подобию и контрасту и т. д. при участии конъюнктуры, которая обусловлена именно задачей. С этим мы ненамного продвинемся вперед. Проблема остается существовать и только облачена в слова: как получается, что из бесконечного числа возможных ассоциаций конъюнктура актуализирует целесообразные? Мы можем только повторить, что это врожденный и развитый тренировкой целевой механизм, на котором в этом случае основывается интеллект. Мы можем различать в этом механизме три вещи: массу имеющихся в предрасположенностях памяти представлений и понятий (например, проверенная в описи инвентаря), массу возможных ассоциаций² (частично обследованная в ассоциативных опытах)

¹ Для Циена сущность деменции состоит в «диффузном недостатке понятий и связей представлений».

² Здесь, как нам представляется, находится истинное зерно учения Тилинга (цит. соч.). Он различает два вида слабоумия по поведению над- и подсознания. Если последнее выключено, возникает пустой автомат, если оно продуктивно болезненным образом, бессвязная идиотия.— В объяснении бессвязных продуктов Тилинг полностью присоединяется к фрейдистской школе. Рассуждения относительно этого выходят за рамки нашей темы.

и способность выбора именно целесообразных ассоциаций (которая проявляется при имеющейся задаче в каждом результате интеллекта и, например, должна была подвергаться количественному выявлению в комбинационных опытах). Во всех трех компонентах могут иметься самые большие индивидуальные колебания. Масса понятийного материала зависит от среды и обучаемости. Множество возможных связей варьируется чрезмерно, здесь говорят о фантазии, которой означается, естественно, также еще и другое. Идет ли все по наезженной колее или каждое мгновение готовы возникнуть новые связи, обусловливает значительные различия. От этого опять-таки отграничиваемая способность целесообразного возникновения определенных ассоциаций из возможных является настоящим интеллектом с точки зрения механизма.

Получается, что полностью свободные ассоциативные опыты, насколько они возможны, способны проверить при случае вообще возможные связи понятий, их многообразие и статистическую частоту видов, что, напротив, каждая задача функционирования обследует этот целесообразно работающий аппарат выбора. Об этом целесообразном аппарате мы не знаем в деталях, как многократно говорилось, совсем ничего; мы открываем его только по результатам. Мы пытаемся установить виды функций, образуем идеальные или средние значения их целесообразности и оцениваем по ним результаты как разумные или дементные. Отсюда получается возможность анализа интеллекта по объективным целям, которые ею достигаются. Он может использоваться многократно (теоретический и практический интеллект, технический интеллект и т. д.).

Проведенным до сих пор рассмотрениям определенных, аналогичных механическому протеканйю инструментов, противостоит рассмотрение личности, воли, активности. Лучший нервно-мускульный аппарат остается бездеятельным без волевого импульса, самые совершенные инструменты интеллекта остаются неиспользованными, если их не использует личность, или они используются только тогда, когда их призывают цели личности. Правда, существует также и обратное отношение: способности вызывают склонности из-за желания любой работы, которая что-то дает. Это мы не хотим здесь рассматривать, а спрашиваем, что означает анализ этой стороны личности для интеллекта. Здесь сделаны следующие расстановки: 1 — установлено добродушное слабоумие¹ как приобретенное изменение; 2 — пред-

¹ Отличное описание уже у Шпильманна, Diagnostik der geisteskrankheiten, S. 280 ff. См., впрочем, учебник Крэпелина.

полагается дефект в эмоциональной сфере при moral insanity (см. выше); 3 — найдено различие между относительным постоянством мотивов и постоянно меняющимися целеустановками; 4 — подчеркивается сильное проявление отдельных побуждений в человеке, в то время как другие отсутствуют или подавляются¹. Во всех этих случаях говорили о слабоумии. 1 и 2 основываются на способе выражения атомистической психологии, которая представляется полностью исчерпанной в своих возможностях и поэтому неудовлетворительна. 3 и 4 указывают на основу того, что уже так^ке подразумевалось в предыдущих пунктах, «системы импульсов»². Они, задуманные как предрасположенности (в определенной мере как функциональные, в сравнении с содержательными материалами памяти), закладывающие основу соответствующих актуальных желаний, означают активную сторону жизни души, в чьей руке инструменты только приходят в движение. Эта «система импульсов» образует одно направление анализа активной стороны. Бесчисленны выражения, которые в описаниях хабитуса указывают на эту область. Отдельные импульсы называются, или пускается в ход фундаментальное различие общего наличия или отсутствия побуждений (последнее является целью, на которую направляется «добродушное слабоумие». Там, где имеются побуждения, они, прежде чем сказываются, дают о себе знать потребностями раздражения, интересами, инициативой и т. д. Чем сложнее и развитее побуждения, тем многообразнее потребность раздражения. Можно представить себе при всех этих различиях «инструменты» интеллекта постоянными; что ими достигается, зависит, однако, от побуждений. Если при известных условиях хотят говорить здесь о слабоумии, то против этого ничего нельзя возразить, нужно только не забывать гетерогенность этого понятия от понятия слабоумия, которое получено со стороны механизма³. В противоположность

¹ Более подробное изложение можно найти во всех описаниях психопатологических личностей.

² Мёбиус, Рибот, X. Майер.

³ Возникающих из инстинктивных основ чувств, которые являются симптомом действенности первых, касается сочинение Чиша об интеллектуальных чувствах у психических больных. Monatsschr. f. Psych, u. Neur., Erg.-Yeft, 26, 335. 1909. Опираясь на учебники психологии Кюльпе, Салли, Лэдд и Дэвис, он различает два вида интеллектуальных чувств: друг другу противостоят динамические, которые сопровождают интеллектуальную деятельность, и статические, которые вызываются наличием или отсутствием правды в результатах интеллектуальной деятельности. В соответствии с этим нужно различать жажду знаний (чувства, которые связаны с умственной деятельностью) и правдолюбие (чувства, которые привязаны к результатам). «Обе 1руппы интеллектуальных чувств имеют немаловажное значение в жизни сегодняшнего человека(!)». Эти чувства, по его анализу инстинктивных основ, подробное изложение которых сюда не относится, второй вид анализа стороны активности движется в направлении целей, предназначений, величин, которые устанавливаются. Правда, это произошло не систематически; но при рассуждениях о «moral insanity» размышления такого рода играют большую роль. Подчеркивают, например, непоследовательность геройских преступников, противоречащую их собственным желаниям в их действиях, и используют это в смысле оценки как слабоумия. Чтобы при таких обсуждениях не обманываться насчет вида образования понятия, нужно отдавать себе отчет, что покидают собственно психологическое рассмотрение и переходят к тому, чтобы измерить реальные связи действий последовательно продуманными системами ценностей, полностью аналогично тому, как реальный умственный инвентарь измеряют требуемым, вынесенные суждения логическими нормами, чтобы вывести из несоответствия дефект. Чтобы методически понять вид этого действия, мы можем сделать такое сравнение: как мы можем представить себе наше «предметное сознание» развитым в свободную от противоречий системы, в то время как даже самый умственно развитый человек никогда не одолевает противоречия, и как мы измеряем предметное сознание каждого относительно произвольным масштабом, который мы принимаем за среднюю величину его среды, когда мы обследуем его умственные способности, так мы можем представить себе склонности, действия, цели человека объединенными в одну свободную от противоречий последовательную систему, осуществление которой образует его жизнь, в которой все цели подразделены в одну систему под последнюю цель и т. д. Мы можем тогда сразу установить, что даже самый целеустремленный человек с характером никогда не достигает этой последовательности и что мы также здесь снова относительно произвольно предполагаем средний уровень, чтобы установить отклонения вниз.

мнению, ослаблены при всех психических болезнях, иногда пациенты осознают эти изменения, чаще всего не осознают. Также при усталости и хронических телесных болезнях они несли потери. Исследование их трудно, поскольку этот симптом в большинстве случаев исчезает среди других более грубых. Автор долго распространяется об их поведении при атеросклерозе и начинающемся параличе, при слабоумии и moral insanity у фантастических лжецов и параноиков. Его данные не дают по делу ничего нового, они также никак не ведут к дальнейшему пониманию наших понятий и к систематическому прослеживанию их всеми формами проявления психозов. Он непременно застревает в обычных описаниях хабитуса, к которым он не в состоянии добавить ничего собственного. Об «интеллектуальных чувствах» см. в остальном ясные изложения Вундта, Physiol. Psychol. 3, 624 ff.

По психологическому анализу непоследовательность может, однако, иметь две причины: недостаточная работа инструментов интеллекта или особенная предрасположенность инстинктивных основ. Можем ли мы и в последнем случае говорить о слабоумии, является, если понятийное различие ясно, опять-таки только терминологически.

От оценки последовательности нужно отличать встречающуюся при случае оценку определенных целеустановок и целей из-за их своеобразия как слабоумных. Это имеет следующую правомерную причину: цели выстраиваются в ряд возрастающей высоты от таких, которые достижимы в любой момент и только всегда могут быть достигнуты еще раз, через те, которых достигнуть трудно, до идеальных целей, которых можно только добиваться, но которые недостижимы, как, к примеру, полная последовательность поведения или полная правильность предметного осознания. Чем ниже последние цели человека, тем он оценивается как более слабоумный. Так, к примеру, морально идиотичный преступник, который, хотя и совершает кражу и убийство с изощренным интеллектом или невероятной смелостью, только чтобы иметь средства для удовлетворения своих животных инстинктов, сколь долго ему это удается, и затем использует в каторжной тюрьме доступные ему еще средства для сходных целей, не думая о дальнейшем. Если, однако, такой преступник преследует выходящие за повседневно достижимое цели, то оценка слабоумия зависит не от содержания целей, находит ли другой их безнравственными, чудовищными, а только от объема подчиненных цели действий, и идеальность такой цели в том смысле, что вся его жизнь направлена на нее, не имея возможности достигнуть ее грубо материальным образом. Так, например, случай Л. у Лонгарда не представляется нам слабоумным ни в узком интеллектуальном, ни в вышеобозначенном смысле, поскольку средний уровень людей работает не более последовательно и не с идеальными целями в вышеопределенном смысле¹.

Совершенно очевидно, что ранее перечисленные методы проверки интеллекта никогда не служили исследованию кратко изложенного здесь вида слабоумия, который лежит на стороне

¹ При этом случае можно было бы, например, привести, что у него перед тазами находится более сложный идеал личности, которой он хотел бы быть. («Перед каждым витает образ того, кем он должен быть».) Шпильманн, цит. раб., с. 305, выражает это так, что слабоумные, видимо, обладают эмпирическим, но не идеальным «Я». Такие отдельные размышления, конечно, могут делаться в большом количестве, в зависимости от случая, который перед вами. Это приведено только как пример для целого направления подразумевающегося здесь образования понятия.

воли. В лучшем случае могли бы быть, к примеру, при суждениях о рассказанных историях или при объяснениях картинок, сделаны относящиеся сюда наблюдения. В остальном выявление всех видов нравственного слабоумия основывается на случайном наблюдении или на знании истории жизни индивида¹.

До сих пор мы противопоставляли друг другу инструмент и волю и наметили направления проведенного в обе стороны анализа. Мы при этом едва еще затронули собственное мышление. Целесообразное механическое возникновение понятий, вызванных целью, было той точкой, у которой мы были ближе всего к мышлению, не воспринимая этого. Эго с рассмотрением ассоциации вообще невозможно. Чтобы продвинуться здесь вперед, нам нужно усвоить совсем другое противопоставление, которое, среди прочего, было развито Вюрцбургской школой психологов в новейшее время². Это противоположность «ощущений» и «действий». Если атомистически думающая «ассоциативная психология» преследует цель понять все содержания сознания из комбинаций конечных элементов, простых ощущений и их эмоциональных звуков, то эта «функциональная психология» признает, что в качестве дальше несводимого элемента лежит в каждом восприятии «акт» «подразумевания» предмета, «внутренняя направленность», «интенция» на предмет. Этим действием хаос ощущений в определенной мере одушевляется, в то время как именно ощущения есть то, что придает предмету интенции наглядность. Также ощущение может быть предметом подразумевания, но чаще всего только у психолога, обычно при восприятиях подразумеваются не комплексы ощущений, а предмета. Так же высказывается Штумпф: ощущения являются «явлениями», они лежат, собственно, вне сферы психологии, которая

¹ С последними рассуждениями совпадает еще иноща принятое различение. Если цели, по которым производится разделение, являются последними ценностями, которые поставило перед собой человеческое сознание, ценностями правды, этическими и эстетическими ценностями, то, видимо, была сделана попытка говорить об интеллектуальной, этической и эстетической идиотии (слабоумии). Этим, конечно, достигается немного, так как здесь психологическое восприятие вообще не играет больше никакой роли. Если его опять вводили, то обнаруживали, что этические и эстетические достижения основывались на «чувствах», и что поэтому нужно было противопоставить интеллектуальное слабоумие слабоумию чувств. Это противопоставление, которое в данной форме довольно неплодотворно, мы обсуждали в том плане, что противопоставляли друг другу инструменты и волю. Само собой разумеется, что при всех интеллектуальных достижениях чувства играли роль так же, как при этических и эстетических.

² Ср. совершенно ясную книгу Мессера Empfindung und Denken, Leipzig 1908, которая обобщает результаты оригинальных работ с относящимися сюда результатами Гуссерля.

имеет де^пю с «функциями», которые соответствуют «действиям» Мессера¹. Установить виды актов и проанализировать их подробнее является задачей психологии. Можно, видимо, надеяться, что она даст нам в руки в этом направлении еще раз естественную классификацию функций интеллекта. Уже сейчас мы с ее помощью можем четко понять, что чувствовал каждый, что принятая классификация проверки интеллекта по областям чувств совершенно бессмысленна, поскольку эта классификация вообще не затрагивает интеллект, а только средства, в «одушевлении» которых через акты он подтверждается. Далее мы признаем, что уже при приеме инвентаря мы не просто проверяем представления как комплексы ощущений, а также акты. И если иногда рассуждения о приемах инвентаря производят как будто впечатление, хота элемента инвентаря различны, задача, однако, состоит только в установлении количества имеющихся, то новые понятия дают нам понять, что означает, когда психиатры все время подчеркивают, что дело не в количестве представлений, а в ясности и четкости², в их «разобранности» (Берце) и т. д. Это особенности актов как настоящих достижений интеллекта, что здесь подразумевается. Все те рассуждения о видах понятий, которые, возможно, отсутствуют, и об оценках в их специфике у слабоумных, чем полезнее они представляются читателю, тем больше занимаются действиями. То, что при чтении чувствовалось нечетко, представляется понятийно ясным с помощью этой новой психологии мышления³. То, что, впрочем, логики давно имели ясное представление в этом плане также о психологическом своеобразии мышления в сравнении с комплексами ощущений, показывает следующее место из Риккерта (Zur Lehre von der

¹ Невозможно прореферировать основополагающее учение в кратких словах понятным образом. Каждого, кто более не удовлетворен исчерпавшейся ассоциативной психологией, нужно отослать к чтению Мессера, у которого он найдет оригиналы цитированными.

² Шпильман (с. 295) подчеркивает нечеткость восприятий и представлений при слабоумии.

³ Я привожу здесь только малое, так как дела ведь совершенно привычны: говорят об отсутствии логических понятий, об отсутствии абстрагированных понятий, об оценках, которые, хотя и выучены, но не поняты, о соединениях представлений по качеству и содержанию в противоположность соединениям по случайному соседству в сознании, о недостатке различительной способности, о применении общих обозначений, которые возникли из этого недостатка, не их генерализации, так что разговор, состоящий из общих рассуждений, может указывать на слабоумие и т. д. Штёрринг, Vorlesungen über Psychopathologie, S. 392, приводит «прелестный» эксперимент на слабоумных, которым он давал для различения одну холодную и одну теплую пробирку. Он мог доказать, что с помощью ассоциативных процессов при определенных условиях был достигнут правильный результат, в то время как оценки не происходило.

Definition, 1888, S. 51): «Мы должны поэтому совершенно освободиться от представления, как будто понятие как таковое имеет хотя бы самое малое отношение к какому-либо мысленному образу, и в большей мере довести до своего сознания, что мы только тогда по-настоящему поняли дело, когда мы можем отказаться от этого взгляда».

Наконец, нам представляется, что здесь имеет место новая точка зрения для понимания агнозий и афазий. Здесь, начиная с Майнерта и Вернике, для толкования фактов предполагается потеря владения памятью, которая идентифицируется с владением понятиями, и прерывание ассоциаций между объемом памяти различных областей чувств. Недавно Липманн (Neurol. Centralbl. 1908, S. 609 ff.) предположил в сравнении с последними (дис-солюторными, т. е. разъединительными) прерываниями «в определенной мере» «стоящие вертикально» к ним разделительные. В то время, как первые происходят между различными качествами чувств, с последними это происходит между признаками понятия, его связями и ассоциациями, Липманн подчеркивает, что эти «идеаторические» (разделительные) расстройства не локализуемы, а основываются на диффузных процессах, как диссолютор-ные (очаговые) расстройства. Мы можем, значит, констатировать, что локализованы только такие расстройства, которые относятся к ощущениям или «явлениям», в этом случае в их «вторичной» (репродуцированной) форме, т. е. к материалу, который «одушевляется» только действиями. О локализации действий, понятий, оценок, которая с давних пор казалась психологам довольно бессмысленной, не может сообразно с этим идти речь. Состав элементов ощущений репродуцируемого вида и их ассоциации между собой и с другими областями чувств является, разумеется, таким важным предварительным условием интеллекта, что с его разрушением становятся невозможными и действия, и отсюда прекращается познание и понимание. Но понимание и познание состоит не в ассоциациях первичных и вторичных элементов ощущений. Идентификация состава памяти по таким элементам с владением понятиями является фундаментальной ошибкой. Насколько чисто психологический анализ Липманна распада понятий, при котором не имеется никакой связи даже к только возможной локализации, применим для специальных целей понимания тяжелых состояний деменции при параличе, старческом слабоумии и атеросклерозе, для которых он создан, мы не беремся судить. В любом случае только разъединительный распад затрагивает признанную функциональную связь, которая является предварительным условием интеллекта и не нуждается в том, чтобы мы ее касались дальше. Ее «разделительный распад» затрагивает, однако, сам интеллект и имел бы, если бы его признали, большое значение в пользу атомистической ассоциа-швной психологии. Теперь Липманн сам различает персистиру-ющий и транзиторный разделительный распад. Его примеры, насколько я вижу, все должны рассматриваться как транзиторный распад. Он является тогда, поскольку ведь распада, собственно, совсем нет, только удобным способом выражения для логического обозначения ошибочного результата при проверках больных. Персистирующий разделительный распад в принципе довольно невероятен и Липманном не доказан. Подумать только, в примере Липманна: понятие «собака» распадается «разделительно» на голову, туловище, ноги, далее на внутренности, мех и мускулы, они снова дальше, затем на пространственные и временные, причинные и целевые отношения, на стократные ассоциации и т. д. Нужно сразу сознаться, что полученные таким образом элементы бесконечны числом уже в примитивном сознании, и тогда в определенных местах, к примеру, между туловищем и головой должен наступить персистирующий распад? Все же вероятно, что толкования ошибок с помощью такого анализа бесконечно нуждающимся в продолжении образом только по одному принципу распада логических признаков едва ли будут передавать больше познаний, чем толкование с помощью обозначенных Липманном как «прежние рубрики» понятий нарушения внимательности и памяти. Можно было бы пожелать, чтобы психология действий когда-нибудь принесла здесь прогресс.

Не имеет смысла останавливаться дальше на очень важных вюрцбургских взглядах, поскольку мы едва ли могли бы разъяснить их, не распространяясь широко. В рамках этого реферата мы вынуждены ограничиться ссылкой на литературу.

Еще мы хотели бы указать на возможность рассматривать способность действий, которые ведь полностью отличаются от того, что называют волей, как инструмент в прежнем смысле, так как соответствующие понятия встречаются в наших описаниях хабитуса. Существует странный антагонизм между спонтанными, инстинктивными, интуитивными сериями понятий и мыслительными процессами с разложенными понятиями и выводами (в обоих, конечно, «действия»). Оба состоят в интимном отношении двоякого вида: то, что, к примеру, врач чисто понятийно выст-роенно выучил и продумал, и что он должен при постановке диагноза вначале шаг за шагом приобретать в процессе мышления заново, это позже приходит ему в голову без усилий, полностью инстинктивно. Он может, однако, потом развить результат более или менее легко снова для кого-то другого в процессе мышления. С другой стороны, однако, некоторым людям приходят на ум потоки представлений, мысли, которые невозможно было бы объяснить генетически как механизированное, ставшее неосознанным мышление. Так же как, к примеру, один от природы обладает грацией, другой с усилием может научиться нескольким грациозным движениям, так и более для нас необратимая способность органического, здесь психического к целесообразным образованиям привносит, что в душе одного эти целесообразные (для познания или для практических задач) мыслительные образования возникают сами по себе, в душе же другого они едва появляются и только по необходимости замещаются выученными, частично механизированными мыслительными связями. Несмотря на это, в том спонтанном, инстинктивном собрании представлений перед нами еще нет настоящего мышления, если мы хотим отличить простые действия от осознанных, оформленных до сообщаемых понятий. В продолжение наших прежних рассуждений об ассоциациях мы можем различать: 1 — богатство понятий; 2 — целесообразное схождение понятий для практической или теоретической цели; 3 — мыслящий выплеск, развитие и понятийная фиксация мыслей до только теперь передаваемых мыслей; 4 — механизация мыслей. После этого мы можем выдвинуть в качестве особого типа слабоумного «мыслительно» механизированного, который не обладает ни идеями (2), ira мыслительными способностями (3), однако внешне, насколько хватает механизации выученного в благоприятной среде («ошибкой нашего времени является то, что каждый дурак чему-то учился») имеет идеи и внешне думает, когда репродуцирует выученное или механизированное.

С давних времен было двойное стремление установить степени и типы слабоумия. При сложном составе того, что называется слабоумием, очевидно, что можно найти степени не для всего, а только для отдельных функций, для подвергшихся анализу сторон интеллекта. Некоторыми методами, как мы видели, делается попытка определить степень даже количественно¹.

Типы слабоумия ищут, в то время как степень всегда можно определить только с чисто психологических точек зрения, двумя путями, психологическим и клиническим, различие между кото-

¹ Для всего состояния функциональной способности тоже, несмотря на это, пытались отграничить степени тем, что проводили сравнение со стадиями развития ребенка. Эти попытки собственно не удались и не вышли за рамки общей точки зрения, которая лежит в ее основе. Еще Золлер (Der Idiot und der Imbezille) справедливо подчеркивал, что взрослые слабоумные являются не остановившимся в развитии детьми, а «монстрами». Новейшие попытки отграничить особые виды слабоумия или же функциональной способности от имбецильности как инфантилизма (Di Gaspero, Arch. f. Psych.) уводят слишком далеко в клиническую область, чтобы они могли нас здесь заинтересовать. Для отдельных функций оказались подходящими для разграничения типов разделения, которые проявляются в процессе развития, так например, у Штерна языковое развитие в стадии субстанции, действия и отношения, которые пригодны для типов высказываний при опыте с картинками.

рыми сначала нужно четко подчеркнуть, в то время как оба, возможно, приведут когда-нибудь к одному и тому же результату. Различие состоит в том, что психологическое членение слабоумия на типы основывается на особой изоляции одной точки зрения, в то время как клиническая классификация, кроме нее, оперирует к тому же этиологическими, прогностическими и другими отношениями и привлекает всю симптоматологию, в которой стоит слабоумие, к установлению типов. Так, получены клинические описания хабитуса типов деменции, которые известны всем (слабоумие при прогрессивном параличе): паралитическая, алкоголическая, эпилептическая, старческая деменция,— типы конечных состояний, которые описывает Крэпелин и т. д.

Также использовались методы проверок интеллекта, чтобы точнее исследовать эти клинические формы деменции¹. Можно вполне утверждать, что эти работы относительно получения более точного анализа форм слабоумия закончились безрезультатно. Насколько они имеют ценность², они выполняют не больше, скорее, меньше, чем описания хабитуса при обычном наблюдении. Точность благодаря схеме только мнимая. Никаких проблем, собственно, при этом не выдвигается, ни на какой вопрос не дается ответа. Получают в распоряжение материал с ответами на соответствующие вопросы по интеллекту, не зная, что с этим делать. То, что считают, сколько пациентов, к примеру, правильно выдержали проверку Масселона, не улучшает дела. Нам кажется, что неудача этих опытов частично состоит в том, что цель слишком рано была задана слишком высоко. Мы владеем методами, оценка которых нам еще по большей части неясна. Эти методы не могут быть достаточны, чтобы сразу анализировать клинические формы деменции. Необходимо промежуточное звено: знание и методическое установление психологических типов интеллекта, которые могут приобрести только симптома-тологическое значение и которые, как фундамент, могут служить развитию клинических типов деменции, которые вбирают в себя больше, чем только симптомы слабоумия. Здесь представляются близколежагцими исследования корреляций, которые могут сна-

¹ Seiffer, Über psychische, insbesondere Intelligenzstörungen bei multipler Sklerose, Archiv f. Psych. 40.— Wukf, Der Intelligenzdefekt bei chronischem Alkoholismuis, Diss., 1905.— Noack, Intelligenzprüfvungen bei epileptischem Schwachsinn, Diss., 1905.— Все работы из клиники Циена.

² Работу Зайффера здесь позволительно нам привлекать, насколько она касается анализа интеллекта. Впрочем, она ценна подробной схемой и описанием всего психического хабитуса больного с множественным склерозом.

чала не учитывать клинический диагноз отдельного случая, если случай соответствует только определенным общим условиям.

Теперь у нас еще задача кратко привести, какие типы интеллекта установили нам психологи. На протяжении нашего сообщения нам многократно встречались типы для функций при отдельных исследовательских методах, например, типы при описании картинок. Сходно были разработаны типы по восприятию, по представлениям, по памяти и т. д. ¹ Для настоящего интеллекта можно найти, например, у Вундта (Phys. Psych. 3, 636) «основные формы предрасположений интеллекта». Он различает наблюдательный, изобретательный, аналитический и умозрительный талант. Негативное всегда могло бы соответствовать типу деменции. Или Мойманн² противопоставляет комбинирующему разуму аналитический. На те или иные разграничения нужно только указать, не имея возможности сказать, что мы могли бы эти типы уже использовать. Кто занимается проверками интеллекта, должен их во всяком случае знать.

Мы подошли к концу. Несомненно, сообщения об отдельных путях анализа недостатка интеллекта нигде не привели нас к систематическому окончанию. Это цель, которую мы не могли, да и не хотели достичь. Мы в большей мере преследуем намерение — в соответствии с задачей реферата — следовать за ходом мыслей авторов настолько хорошо, насколько мы были в состоянии, и по возможности выдвинуть проблемы, как они есть, и не дать их выбросить за борт в пользу системы как мнимо решенные. Тем самым была удовлетворена и наша научная потребность, которая, хотя и стремится к систематическому окончанию, не может, однако, выносить какую-либо готовую систему, потому что она ведь несостоятельна, и если она принимается как правильная, действует убийственно.

¹ Ср. об этом подборку у Мойманна цит. соч. 10 лекция «Wissenschaftliche Begabungslehre».

² Meumann, Intelligenz und Wille, Leipzig 1908. Кроме того, нужно указать между прочим на Лёвенфельдта (Über die Dummheit, Wiesbaden 1909), который основываясь на богатом опыте и рационалистическом образе мыслей, неоднократно в беззаботном тоне делает «обзор в области человеческой недостаточности».