Собрание стихотворений

Заря боролась со звездами,

тебя я ризою обвил,

осыпал пышными цветами

и кротко с тихими мольбами

земле родимой возвратил.

И над тобою преклоненный,

я долго плакал в тишине

и внял обет душой смущенной,

что ты подругой обновленной

однажды явишься ко мне.

С тех пор прошел я путь тяжелый,

скитался долго одинок

и, обходя чужие долы,

из терний, тихий и веселый,

для встречи новой сплел венок.

На утренней звезде

у трав мы тихо вопрошали:

скажите, травы, где

пророк без гнева и печали?

Был день заветный недалёк,

мы певчих птиц спросили в роще:

скажите, где пророк,

пророк веселый, полный мощи?

Был солнца зной невыносим,

спросили мы у дев стыдливых,

не встретился ли им

пророк любви, пророк счастливых?

Но, шелестя у наших ног,

дремали травы без тревог,

но песни птиц не умолкали

и мы ответа не слыхали.

Смеялись дочери земли;

они купаться к морю шли…

Я пустынею робко бреду

и несу ей свечу восковую.

Ничего от пустыни не жду,

ни на что не ропщу, — не тоскую.

Тени жадно столпились кругом,

их пустыня мне шлет роковая.

Неповинен пред ней я ни в чем,

как невинна свеча восковая.

Кем, зачем мне она вручена?

Я не знаю, пред тайной робею…

Но не мною свеча зажжена,

и свечи загасить я не смею…

Томительна глухая ночь,

но мирно теплятся лампады,

и духа, полного отрады,

забвенью сна не превозмочь.

Мы ждем. Мы рано в храм пришли,

надели белые одежды

и в полночь — мира и надежды

достойно жертвы принесли.

Печать позорную греха

мы смыли чистыми слезами,

престол украсили цветами

и ждем с молитвой Жениха.

И мы дождемся: Он придет —

при звуках радостных цевницы

и с первым отблеском денницы

нам искупленье принесет.

К Нему навстречу потечем

мы с громким гулом ликованья

и со слезами упованья

мольбу за спящих вознесем.

И будет тих — глубокий взгляд

святых очей Его над нами

и над склоненными главами

слова прощенья прозвучат.

Мы ждем. Молчит глухая ночь,

но ярче теплятся лампады,

и в сердце веянья отрады

забвенью сна не превозмочь.

Я затеплил свечу и молюсь горячей,

и Кому я молюсь, — я не знаю.

И увидит ли Он жар молитвы моей,

и услышит ли зов, — я не знаю.

Но я видел в младенчески-ясных очах

отблеск тайны святой и прекрасной.

И я видел чело молодое в лучах,

озаренное думой прекрасной.

И правдивое слово сказать я боюсь;

отчего я боюсь, — я не знаю.

Но затеплив свечу, горячей я молюсь

и о ком я молюсь, — я не знаю.

Когда в полночь с башни монастыря

прольется в долины медленный и протяжный звон,

и месяц, поднявшись над лесом,

зальет своим матовым блеском

всю окрестность,

я выйду к тебе.

Я выйду осторожно, как ласковый ребенок,

и подойду к глубокому, спящему озеру.

Ты встанешь передо мной бескровная и белая как туман,

откинешь назад свои мягкие, как водоросли, волосы

и, обвив мне шею гибкими и прозрачными руками,

сама холодная, как вода,

прижмешься ко мне с долгим любовным поцелуем.

Ты будешь молить меня о чуде.

И чудо свершится:

я отдам тебе огонь и плоть,

волью в твои жилы свою красную кровь,

и счастливая, как рыбка ты мелькнешь,

и уйдешь от меня в далекие, вечные страны.

Утром скажет барышня в церкви

про инока с белым лицом:

«Отчего он так бледен?»

А сама она — розовенькая, как заря

в своем белом платьице и белой шляпке.

Когда зардевшись и робея,

ты переступишь мой порог, —

победой жизни пламенея,

нас примет радостно чертог.

Но все уйдут, умолкнут речи,

один останусь я с тобой.

Я загашу поспешно свечи

перед стыдливой наготой.

Запечатлею поцелуем

очей смущенных синеву;

желаньем дерзостным волнуем,

одежды брачные сорву.

Я заключу тебя в объятья,

и, целомудренно-чиста,

для вечной святости зачатья

твоя смирится красота.

Распустила я косы волнистые,

я цветами постель убрала,

приготовила масти душистые,

восковые светильни зажгла.

Он придет ко мне с чарами пышными,

он прекрасен как дуб и могуч,

поцелуя дарами неслышными

так не жег меня солнечный луч!

Тени, тени уйдите смущенные,

я бесстыдна, смела и хмельна!

Прочь одежды пред ним благовонные!

Смелым тайна блаженства дана…

Солнце, солнце, глянь в оконце!

Мы в гробу среди избы.

Мы рядились, мы молились,

ждали ангельской трубы.

Говорили: ангел встанет,

вот я — здесь, она — во мне.

Солнце встанет, к нам заглянет.

Мы очнемся. Мы — во сне.

Ангел ангельски вострубит

и пробудит ангел плоть.

Солнце плоть нам приголубит,

душу вдунет нам Господь.

Что случится? Кто восстанет?

Солнце глянет: Тишина.

Ангел скажет, не обманет:

дух един и плоть одна.

Было двое, стало трое,

будем трое мы одно.

Солнце, солнце золотое,

Глянь, родимое, в окно!

Заливается смехом царица,

сыплет кос ржано-кудрых руно.

Вся в огнях голубая божница,

отражает их в пене вино.

«О мой царь!» — «Что, царица? я слышу!»

«Занимается в небе заря».

«На царицу я золотом пышу.

Пей же кубок»… «До дна. За царя!»

Прозвенели два брошенных кубка,

разлился их серебряный звон.

«Что ты видишь, что слышишь, голубка?»

«О я вижу лазоревый сон!

Разрываются звездные сети

на заре тают в небе огни»…

Царь с царицей смеются как дети,

царь с царицей в божнице одни!