Сочинения

Я знак бессмертия себе воздвигнул

Превыше пирамид и крепче меди,

Что бурный Аквилон сотреть не может,

Ни множество веков, ни едка древность.

Не вовсе я умру; но смерть оставит

Велику часть мою, как жизнь скончаю.

Я буду возрастать повсюду славой,

Пока великий Рим владеет светом.

Где быстрыми шумит струями Авфид,

Где Давнус царствовал в простом народе;

Отечество мое молчать не будет,

Что мне беззнатной род препятством не был,

Чтоб внесть в Италию стихи Эольски,

И первому звенеть Алцейской лирой.

Взгордися праведной заслугой, Муза,

И увенчай главу Дельфийским лавром!

Красноречивый внук Атласа,

Меркурий, дикий нрав смягчивший грубых смертных

И образ давший их движенью тел красивый

По правилам палестры!

Тебя, богов и Дия вестник,

Пою, обретшего выпуклозвонку лиру,

В уловках хитрого, искусного все в шутках

Похитить, скрыть, что хочешь.

Обманом некогда из стада,

Быв юн еще, волов ты свел у Аполлона,

И он, коль не отдашь, грозил; но, стрел вмиг в туле

Не взвидев, рассмеялся.

Ты щедрого в пути Приама

Был вождь, как он Пергам оставил, и, сквозь стана

Прошед врагов, избегнул лютых стражей

Фессальских и Атридов.

Вчиняя души благочестны

В селеньях радости и легкие их стаи

Гоняя золотым жезлом, ты всем приятен

Богам небес и ада.

Охотник с Нимфами резвиться,

О Фавн! когда тебе случится

Пройти близ сада моего,

Приход да будет благодатен,

И стаду моему приятен:

Ягненков пощади его.

Всегда, как только год кончаю,

Тебе козленка обрекаю;

Из чаши полныя ручьем

Вино, Кипридин друг, лиется

И фимиам обильный жжется

На древнем олтаре твоем.

Когда декабрь ни возвратится,

С весельем стадо в луг стремится;

В селе все праздник твой святят.

Быки на паствах отдыхают,

И волки смирно там блуждают

Меж безбоязненных ягнят.

Какими ни пойдешь путями,

Лес усыпает их листами,

И виноделатель тогда

Беседу пляску затевает;

Стопами в землю ударяет,

Столь много стоющу труда.

Пловец под тучею нависшей,

Игралище морских валов,

Не зря звезды, ему светившей,

Покоя просит у богов.

К покою простирают длани

И Мидии роскошный сын,

И мужественный витязь в брани

Пространных Фракии долин.

При старости и жизни в цвете

Всегда в отраду нам покой,

Непокупаемый на свете

Ниже и пурпура ценой!

Нередко грусть и сильных гложет

В их позлащенных теремах,

И ревность ликторов не может

Отгнать от них заботы, страх.

Но кто же более проводит

В покое круг летящих дней?

Лишь тот, кто счастие находит

Среди семейства и друзей;

Приютной хижиной доволен,

Наследьем скромным от отца,

В желаньях строг, в деяньях волен

И без боязни ждет конца;

Чужд зависти, любостяжанья,

Днем весел, в ночь покойно спит!

Почто нам лишние желанья,

Коль смерть внезапу нас разит?

Почто от пристани пускаться

Во треволненный океан,

Бездомным сиротой скитаться

Под небосклоном чуждых стран?

Мать-родину свою оставишь,

Но от себя не убежишь:

Умолкнуть сердце не заставишь

И мук его не усмиришь!

Ни день, ни час не в нашей воле;

Счастливцев совершенных нет!

Так будем же в смиренной доле

Сносить равно и мрак и свет!

Ахилл толь рано жизнь оставит,

Титан два века будет жить;

Кто знает, чью из нас прибавит

Иль укоротит парка нить?

На пажитях твоих красивых

Пестреет стадом каждый луг

И ржание коней строптивых

Разносит гул далече вкруг.

Тебя богатство, знатность рода

В червлену ризу облекли,

А мне фортуна и природа

Послали в дар клочок земли;

Таланта искру к песнопенью

На лад любимых мной творцов

И равнодушие к сужденью

Толпы зоилов и глупцов.

Умерен, Делий, будь в печали

И в счастии не ослеплен:

На миг нам жизнь бессмертны дали;

Всем путь к Тенару проложен.

Хотя б заботы нас томили,

Хотя б токайское вино

Мы, нежася на дерне, пили —

Умрем: так Дием суждено.

Неси ж сюда, где тополь с ивой

Из ветвей соплетают кров,

Где вьется ручеек игривый

Среди излучистых брегов,

Вино, и масти ароматны,

И розы, дышащие миг.

О Делий, годы невозвратны:

Играй — пока нить дней твоих

У черной Парки под перстами;

Ударит час — всему конец:

Тогда прости и луг с стадами,

И твой из юных роз венец,

И соловья приятны трели

В лесу вечернею порой,

И звук пастушеской свирели,

И дом, и садик над рекой,

Где мы, при факеле Дианы,

Вокруг дернового стола,

Стучим стаканами в стаканы

И пьем из чистого стекла.

В вине печалей всех забвенье;

Играй — таков есть мой совет;

Не годы жизнь, а наслажденье;

Кто счастье знал, тот жил сто лет;

Пусть быстрым, лишь бы светлым, током

Промчатся дни чрез жизни луг;

Пусть смерть зайдет к нам ненароком,

Как добрый, но нежданный друг.

Кто из богов мне возвратил

Того, с кем первые походы

И браней ужас я делил,

Когда за призраком свободы

Нас Брут отчаянный водил?

С кем я тревоги боевые

В шатре за чашей забывал

И кудри, плющем увитые,

Сирийским мирром умащал?

Ты помнишь час ужасной битвы,

Когда я, трепетный квирит,

Бежал, нечестно брося щит,

Творя обеты и молитвы?

Как я боялся! как бежал!

Но Эрмий сам внезапной тучей

Меня покрыл и вдаль умчал

И спас от смерти неминучей.

А ты, любимец первый мой,

Ты снова в битвах очутился…

И ныне в Рим ты возвратился

В мой домик темный и простой.

Садись под сень моих пенатов.

Давайте чаши. Не жалей

Ни вин моих, ни ароматов.

Венки готовы. Мальчик! Лей!

Теперь некстати воздержанье:

Как дикий скиф, хочу я пить.

Я с другом праздную свиданье,

Я рад рассудок утопить.

О, ради всех богов, скажи мне, для чего

Так рано губишь ты любовью Сибарита?

Зачем на площади в жар не видать его,

Хоть не нужна ему ни в пыль, ни в зной защита?

Что ж между сверстников, доспехами звеня,

Не скачет он верхом и, натянув поводья,

Не укрощает бег строптивого коня?

Давно ли наш пловец боится мелководья?

Давно ли не блестит оливы сок на нем,

И, как ехидны кровь, противен стал атлету?

Иль уж оружие руке той не в подъем,

Которая копье бросала через мету?

Зачем он прячется, как, говорят, Ахилл,

Когда висела смерть над бедным Илионом,

Скрывался, чтоб мужской наряд не потащил

Его из неги в бой, к ликийским легионам?

Простого выпьешь ты вина

Сабинских лоз из кружки бедной…

Амфора та заменена,

Когда в театре клик победный

Раздался, друг, на твой приход,

И тяжкий гром рукоплесканий

Дрожал на лоне отчих вод

И замирал на Ватикане.

Ты у себя в чертогах пей

Сок виноградников Калена,

А в чаше не кипят моей

Ни Формий, ни Фалерна пена.

Кто праведно живет и чист от злобных дел,

Тому ни дротиков, ни лука, друг, не надо,

Ни отягченного колчана едких стрел,

Стрел, напоенных влагой яда;

По знойным ли пескам береговых мелей

Пойдет он, посреди ль безлюдного Кавказа,

Или по той стране, где льется средь полей

Гидасп, известный из рассказа.

Так от бессильного меня бежал в лесу

Сабинском хищный волк, когда я в час досуга

Спокойно пел моей Лалагеи красу

И вдруг забрел за грани луга…

И что за страшный волк! Ни в глубине лесов

Суровой Давнии, где разрослися дубы,

Таких не видано, ни в колыбели львов,

Сухом, песчаном царстве Юбы.

Пошли меня в страну, где не живит дерев

На дремлющих полях отрадный воздух лета,

Где гонит облака упорный ветра гнев

И стужею земля одета;

Пошли меня туда, где колесница дня

Так близко пламя льет над почвою бездомной,

Везде Лалагея со мной, пленит меня

Улыбкой сладкой, речью томной.

Презрев служение богам,

Блуждал я с мудростью безумной,

Довольно! Из пучины шумной

Направлю парус к берегам.

Я видел Зевса. Не на лоне

Свинцовых туч — в лазури дня

Громовые неслися кони

На крыльях бурного огня.

От бега тяжких колесниц

Шатнулись океана недры,

И тартар задрожал, и кедры

Поверглися главами ниц…

И я стоял исполнен страха:

Я верил, что богов глагол

Возносит слабое из праха,

Срывая с гордых ореол.

Ты видишь, как Соракт от снега побелел:

Леса под инеем с повисшими ветвями

Едва не ломятся, и ток оцепенел

От злого холода меж сонными брегами.

На очаге огонь широкий разведя,

Ты стужу прогони веселою пирушкой,

И пей, о Талиарх, подвалов не щадя,

Четырехлетнее вино сабинской кружкой.

А впрочем, на богов бессмертных положись:

В тот час, когда они ветрам повелевают

Не бороздить морей, не дрогнет кипарис,

И старых ясеней вершины замолкают.

Что завтра принесет — не спрашивай!

Лови Минуты счастия душою благородной:

Не бегай, юноша, веселия любви,

Для сердца сладостной, и пляски хороводной.

Пока от седины угрюмой ты далек,

Теперь еще твое, по прихоти желанья,

Все: поле Марсово и площадь, в вечерок

Любовь при шепоте условного свиданья,

И в темном уголке красотки молодой

Предатель звонкий смех, и вовремя проворно

Похищенный у ней с руки залог немой

Иль с тонкого перста, упрямого притворно.

Корабль, морской волной влечет тебя опять!

О, что же медлишь ты? Старайся порт занять.

Ужель не видишь ты, что силою ненастий

Бока обнажены, и перебиты снасти

Порывами ветров, что реи уж давно

На мачте стонут все, и все сокрушено?

Канаты лопнули и остов килем старым

Не в силах более бороться с морем ярым!

Ни славным именем, ни родом издавна,

Дочь гордая лесов, понтийская сосна,

Богов защитников в бедах не умолила:

В Богах защиты нет и лопнули ветрила.

Пловец, испуганный кипящею волной,

Не верит кораблю с расписанной кормой?

Ты ж берегися бурь седого океана,

Коль не желаешь быть игралищем оркана.

Недавно по тебе проникнут горем весь

И сердцем преданный судьбе твоей поднесь,

Я говорю: страшись, беги морского тока,

У мраморных циклад кипящего глубоко.

Покой не забывай душевный сохранять

В минуты трудные, а также и веселий

Безумных в счастии старайся избегать:

Ведь все же смертен ты, о Деллий!

Хоть целый век живи печален и угрюм,

Но праздник радостью встречай нелицемерной,

И лежа на траве, гоняй приливы дум

Старинной влагою Фалерна.

Где с белым тополем огромная сосна

На тень отрадную спешит соединиться

Ветвями длинными, и резвая волна

С трудом в излучинах струится,

Туда духов, вина и радостных цветов

Вели нам принести недолговечной розы…

Пока богат и юн, ты позабыть готов

Прядущих трех сестер угрозы.

Оставишь ты леса, что накупил, и дом

И виллу, где волной прибрежной Тибр желтеет,

Оставишь навсегда, и нажитым добром

Твоим наследник завладеет.

Богат ли, род ли свой от Инаха ведешь,

Тут нет различия; иль, бедностью страдая,

Последним из граждан под солнцем ты живешь —

Ты жертва Орка роковая.

В одном и том же все мы свидимся краю;

Поздней ли, раньше ли, наш жребий без сознанья

Из урны выскочит и бросит нас в ладью

Для вековечного изгнанья.

О ты, что смерти страх не раз со мной делил,

Когда нас Брут водил во времена былыя,

Кто наконец тебя квиритом возвратил

Отеческим богам под небеса родные?

Помпей, товарищ мой, первейший из друзей,

С кем часто долгий день вином мы коротали

В венках, сирийский весь растративши елей,

Которым волоса душистые сияли!

С тобой я пережил Филиппы, при тебе

Бежал, бесславно щит свой покидая в страхе.

В тот день и мужество низвергнулось в борьбе,

И грозные бойцы в крови легли во прахе.

Но средь врагов меня, в туман сокрыв густой,

Испуганного, спас Меркурий быстрокрылый,

Тебя ж в сражение за новою волной

Опять умчал прилив неотразимой силой.

Итак, обещанный Зевесу пир устрой

И отдыха ищи для членов утомленных

Войною долгою, под лавр склонившись мой —

Да не щади тебе бутылок обреченных.

Массийской влагою размывчивой щедрей

Фиалы светлые наполни, и смелее

Из емких раковин благоуханья лей.

Кто позаботится достать плюща скорее

Иль мирта для венков? Кого-то изберет

Венера во главу пирующего круга?

Со мной теперь любой фракиец не сопьет:

Так сладко буйствовать при возвращеньи друга.

Лициний, проживешь верней, когда спесиво

Не станешь в даль пучин прокладывать следов,

Иль, устрашася бурь, держаться боязливо

Неверных берегов.

Златую кто избрал посредственность на долю,

Тот будет презирать, покоен до конца,

Лачугу грязную и пышную неволю

Завидного дворца.

Грозней дыханье бурь для исполинской ели;

И башни гордые с отвесной высоты

Тяжеле рушатся. Громам нет ближе цели,

Чем горные хребты.

Мудрец надеется, коль угнетен судьбою,

И слепо счастию не станет доверять…

Юпитер, посетя суровою зимою

Помилует опять.

Коль плохо нам теперь, не то же обещает

Грядущее: подчас пленяет цитры звон

Камену смолкшую; и лук свой напрягает

Не вечно Аполлон.

Отважен и могуч, не бойся ты несчастий,

Но мудро убирай, хоть ясны небеса,

Хотя попутен ветр, да не под силу снасти,

Тугие паруса.

Необычайными и мощными крылами,

Ширяясь в воздухе, помчуся я, певец:

Изменится мой лик, расстанусь с городами

И зависти земной избегну наконец.

Что бедны у меня родители — ты знаешь,

Но разрушения их чадо избежит.

Меня, о Меценат, ты другом называешь —

И Стикс своей волной меня не окружит!

Рубчатой кожею, уж чувствую теперь я,

Покрылись голени, а по пояс я сам

Стал белой птицею, и молодые перья

По пальцам у меня растут и по плечам.

Уже несясь быстрей Дедалова Икара,

Босфор клокочущий я под собой узрел;

Гетульски сирты и край земного шара

Я певчей птицею на крыльях облетел.

Колхиец и Гелон мне внемлет отдаленный,

И Дак, скрывающий пред строем Марсов страх —

И песнь мою почтит Иберец просвещенный

И тот, кто пьет Родан в широких берегах.

Я не велю мой гроб рыданьями бесславить —

К чему нестройный плач и неприличный стон?

Уйми надгробный вой и прикажи оставить

Пустые почести роскошных похорон.

Воздвиг я памятник вечнее меди прочной

И зданий царственных превыше пирамид;

Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный,

Ни ряд бесчисленных годов не истребит.

Нет, весь я не умру, и жизни лучшей долей

Избегну похорон, и славный мой венец

Все будет зеленеть, доколе в Капитолий

С безмолвной девою верховный ходит жрец.

И скажут, что рожден, где Ауфид говорливый

Стремительно бежит, где средь безводных стран

С престола Давн судил народ трудолюбивый,

Что из ничтожества был славой я избран

За то, что первый я на голос эолийский

Свел песнь Италии. О, Мельпомена, свей

Заслуге гордой в честь сама венец дельфийский

И лавром увенчай руно моих кудрей.

Септимий, к Кадису за мной пойти готовый,

К кантабрам ли, от нас незнающим оков,

В пустыни-ль дикия, где плещет вал суровый

У мавританских берегов!

О, если бы Тибур, что создан пришлецами

Аргосскими, призрел меня на склоне дней,

Меня, измученнаго сушей и морями,

И службой воинской моей.

Отсюда, если мне откажут Парки злыя,

Пойду, где славится шерсть тонкая овец,

К Галезу, к пажитям, где правил в дни былые

Фалант — Лаконии пришлец.

Мне улыбается тот уголок счастливый,

Где и гиметскому не уступает мед,

Где, споря зеленью с венафрскою оливой,

Олива пышная растет,

Где долгую весну за теплою зимою

Юпитер даровал, и где авлонский скат

Мил Вакху щедрому и славится лозою,

И, как Фалерн, лозой богат.

Та местность, тех холмов приют благословенный

Тебя зовут со мной: там, верный до конца,

Слезою дружеской почтишь ты пепел бренный

Товарища-певца.

Какие замыслы таит кантабр иль скиф,

От нас адрийскими волнами отделенный, —

Брось думать, Квинт Гирпин, и в жизни обыденной

Не суетись, сообразив,

Как мало нужно нам. Умчится без возврата

И свежесть, и краса, — прогонит седина

Забавы резвыя любви и сладость сна —

Сна, безмятежнаго когда-то.

Не век красуются весенние цветы,

Багряный диск луны не блещет неизменный:

Так, для чего, скажи, томишься только ты

Заботой вечной в жизни бренной?

И отчего бы здесь, тревоги позабыв,

Прилегши под сосной иль явором склоненным,

Не выпить, розою седины надушив,

Натершись нардом благовонным?

Заботы тяжкия размыкает Эвой.

Эй, кто там? Отроки, скорей сюда бегите

И огненный фалерн в бокалах остудите

Мимобегущею волной!

Да Лиду — тайную прелестницу — живее

Из дома вызвать к нам: чтоб с лирою пришла,

А кудри пышныя простым узлом скорее

Хоть по-спартански заплела.

Пусть отрок, службою суровой закаленный,

Научится дружить с тяжелою нуждой

И, страшный меткостью копья, пусть будет конный

Кичливым парфянам грозой.

Без крова пусть живет, опасность презирая;

Тогда-то, глядя в бой с враждующей стены,

Невеста — дочь царя — с царицею, бледны,

Промолвят, трепетно вздыхая:

«Ах, только б не вступил жених наш слабый в бой

С львом — страшным, если кто его при встрече тронет,

Чей кровожадный гнев его в пыл сечи гонит

Неудержимо за собой.»

Приятна и красна нам смерть за край отцов

Но смерть преследует и воинов трусливых,

Не пощадит она и юношей пугливых —

Ни ног, ни спин у беглецов.

Постыдных неудач не зная в день избранья,

Сияет мужество красой заслуг своих,

И не берет секир по прихоти собранья,

И не по прихоти его слагает их.

Достойным вечности храм неба отверзая,

Подъемлет доблесть путь, отверженный толпой,

И презирает, в высь на крыльях отлетая,

И шум толпы, и дол земной.

Награда также ждет того, кто в тайнах верен.

Явивший таинство Цереры пред толпой

Не будет никогда под кровлею со мной,

С тем плыть я в море не намерен

На утлом челноке: разгневавшись, карал

Юпитер грешнаго подчас с невинным вместе,

И редко, хоть хрома богиня правой мести,

Злодей от кары ускользал.

Над чьим рожденьем, Мельпомена,

Остановила ты взгляд милостивый свой,

Тому истмийская арена

Не даст прославиться кулачною борьбой,

Того в ахейской колеснице

Конь быстрокрылый к нам в триумфе не помчит, —

И не предстанет он столице,

Делийскою листвой торжественно повит

За то, что смял царей грозящих;

Но воды, что бегут у пышных берегов

Тибура, сень дубрав шумящих

Вдохнут ему красу эольских славных строф,

Так, в городе старейшем — Риме

Признала молодежь меня певцом своим

Между поэтами родными, —

И завистью людской я менее язвим.

О, в песнопении чудесном

На лире золотой привыкшая царить,

О, муза, рыбам безсловесным

Песнь лебединую могущая внушить!

Когда прохожий мановеньем

Укажет на меня: вот наш певец родной!

Пою ль и нравлюсь вдохновеньем, —

Все это от тебя, все — дар твой преблагой.

Феб и Диана, царица лесная,

О, лучезарные светочи неба, внемлите.

Чтимые ныне и вечно! О чем мы вас молим, взывая,

Нам ниспошлите.

Ныне велят предсказанья Сивиллы —

Избранным девам и отрокам чистым смиренно

Гимном всевышних, кому семь холмов наших милы

Петь вдохновенно.

Солнце благое! приводишь-уводишь

Ты с колесницей блестящею дни, возрождаяся снова

И неизменное вечно, о пусть ты славней не находишь

Рима родного!

О, Илифия! — рождать без болезней

Ты матерям помогаешь своею заботой немалой,

Хочешь ли зваться в молитвах Люциною, или любезней

Слыть Гениталой, —

Юных взрости под родимым покровом,

Благослови, о богиня, сенаторов думных решенье,

Пусть оно с брачным законом еще поколениям новым

Даст приращенье,

Чтобы, как в годы минувшие, вечно

Каждыя сто десять лет песнопенья и игры звучали,

Чтобы три солнечных дня, три отрадныя ночи безпечно

Все ликовали.

О, непреложныя Парки, внимайте,

Ваши незыблемы речи в стремлении мимобегущем;

Ваши для нас повеленья свершились, отныне подайте

Счастья в грядущем.

Долы, обильные стадом и нивой,

Пусть из колосьев сплетают Церере венок ароматный,

Пусть посылает Юпитер плодам ветерок шаловливый,

Дождь благодатный.

Спрячь, Аполлон, свои стрелы в колчане,

Внемли, и кроткий, и благостный, отроков чистых напевам.

Внемли, Луна, о, царица двурогая в звездной поляне,

Славящим девам.

Если вы создали Рим, — повелели,

Чтобы на берег этрусский приплыли троянцы толпою —

Те, что, по воле богов, для далекой оставили цели

Домы и Трою,

Те, кому в пламени Трои пылавшей,

Правил Эней безупречный, отчизну свою переживши,

Путь по свободной стихии, иную судьбу прозревавший,

Лучшую бывшей, —

Боги, вы юношам — добрые нравы,

Боги, вы старости ясной покой безмятежный пошлите,

Ромула внукам — потомства, и мощь, и сияние славы

Вечно дарите.

Дайте тому, кто грозящих смиряя,

К слабому милостив, славный потомок Анхиза с Венерой,

Все, что он просит в молитве, здесь белых быков закалая,

С искренней верой.

Вот уж в морях и на суше хвастливый

Парфянин грозной десницы и римской секиры страшится,

Все исполнять повеленья индиец и скиф горделивый

В страхе стремится.

Вот уж и верность, и мир перед нами,

Честность, стыдливость былая, забытая доблесть дерзает

К нам возвратиться обратно, и рог изобилья плодами

Нас осыпает.

Если украшенный блещущим луком

Феб, прорицатель неложный и муз девяти вдохновитель,

Лирой своею искусной телесным недугам и мукам

Добрый целитель,

Если он узрит теперь, благосклонный,

Здесь алтари Палатина, — он Рима могучее счастье

И благоденствие наше продлит до поры отдаленной,

Полный участья.

С ним и Диана — царица благая

На Авентине, Алгиде — пятнадцать мужей предстоящих

Приметь, детей не оставить, внимательный слух преклоняя,

Песнь возносящих.

Мирно домой возвращаюся ясный,

С верою, что и Юпитер, и боги прияли моленье,

Где и Диане, и Фебу вознес ныне хор наш согласный

Славу хваленья.

Давно ль бойца страшились жены

И славил девы нежный стон?..

И вот уж он, мой заслуженный,

С любовной снастью барбитон.

О левый бок Рожденной в пене

Сложите, отроки, скорей

И факел мой, разивший тени,

И лом, и лук, грозу дверей.

А ты, о радость Кипра, ты,

В бесснежном славима Мемфисе,

Хоть раз стрекалом с высоты

До Хлои дерзостной коснися.

Не на простых крылах, на мощных я взлечу,

Поэт-пророк, в чистейшие глубины,

Я зависти далек, и больше не хочу

Земного бытия, и города покину.

Не я, бедняк, увы, рожденный средь утрат,

Исчезну навсегда, и не меня, я знаю,

Кого возлюбленным зовешь ты, Меценат,

Предаст забвенью Стикс, волною покрывая.

Уже бежит, бежит шершавый мой убор

По голеням, и вверх, и тело человечье

Лебяжьим я сменил, и крылья лишь простер,

Весь оперился стан — и руки, и заплечья.

Уж безопасней, чем Икар, Дэдалов сын,

Бросаю звонкий клич над ропщущим Босфором,

Минуя дальний край полунощных равнин,

Гетульские Сирты окидываю взором.

Меня прослышит Дак, таящий страх войны

С Марсийским племенем, и дальние Гелоны,

Изучат и узрят Иберии сыны,

Не чуждые стихов, и пьющий воды Роны.

Смолкай, позорный плач! Уйми, о Меценат,

Все стоны похорон, — печали места нету,

Зане и смерти нет. Пускай же прекратят

Надгробные хвалы, не нужные поэту.