Сочинения

Когда богов и смертных победитель,

Амур, всех помыслов моих властитель,

Зажег впервые пламенем страстей[136]

Мой ум и кровь и мозг моих костей,

Еще недоставало мне уменья

Оплакивать в стихах мои мученья[137],

И светлый Феб, зеленых лавров друг,

Не позволял еще вступить мне в круг

Поэтов. Но теперь, когда он властно

Наполнил грудь мне смелостью прекрасной,

Должна я петь не громы[138] с вышины

Олимпа и не ужасы войны,

Грозящие по воле Марса миру.

Нет, он вручил мне пламенную лиру,

Воспевшую лесбосскую любовь[139],

Чтоб я свою оплакивала вновь.

Дай мне смягчить, о Лучник всеблагой,

Мой голос, что срывался бы порой

При описанье всех моих мучений,

Скорбей, печалей, бед и огорчений.

Залей огонь, чья яростная сила

Меня уже почти испепелила.

Лишь вспоминаю — чувствую: слеза

Невольно застилает мне глаза.

Когда Амур вступил со мной в сраженье,

Коварное он взял вооруженье —

Мои глаза, чтоб ими метче стрел

Сражать того, кто б на меня смотрел

И, лука моего не опасаясь,

Ко мне стремился, страстью разгораясь.

А в стрелах и была беда моя:

Сама примером мщенья стала я.

А ведь смеялась, слыша, как напрасно

Мне многие в любви клянутся страстной.

И столько слез пришлось мне увидать,

Молений, вздохов столько услыхать,

Что не заметила, как я стрелою

Вдруг сражена была[140] такой же злою

И с яростью такою пронзена,

Что до сих пор я не исцелена,

И мне теперь судьба велит сурово

На боль былую жаловаться снова.

Красавицы! Читая сей рассказ,

Со мной вздохнете, может быть, не раз.

Когда-нибудь и я придам вам силы

И помогу, чтоб голос ваш унылый

Сумел о ваших муках рассказать,

Что днем и ночью будут вас терзать.

Пусть вы суровость в сердце затаили -=

Но покорит Амур вас без усилий.

И вы не осуждайте в свой черед

Всех тех, кого воспламенил Эрот.

Ведь даже те, кто более сильны,

Терпеть его любовный гнет должны.

И гордость, красота, происхожденье

Их не смогли избавить от служенья

Суровому Амуру, чьих оков

Не избежал никто из мудрецов.

Семирамида, гордая царица[141],

Чья в душах наших слава не затмится,

Пример войскам, отвагою горя,

Разбила эфиопского царя,

И эскадроны черные бежали

От обагренной кровью храбрых стали.

Решив соседей подчинить себе,

Их одолеть в безжалостной борьбе,

Она, Амура повстречав однажды,

Забыла все в огне любовной жажды.

Как обесславить сан ее и власть

Могла в ней к сыну вспыхнувшая страсть?

Сраженьям в лад, царица Вавилона,

Твое стучало сердце непреклонно.

Где ж сталь копья, где кованый твой щит,

Чей блеск, бывало, храбрецов страшит?

Где шлем чеканный с гребнем горделивым

Над золотым твоих волос разливом?

Где грозный меч, блестящая броня,

В которой ты была, врагов гоня?

Где бешеные кони, колесница,

Тебя к победе мчавшая, царица?

Столь слабому врагу хватило сил,

Чтоб душу сильную он размягчил?

Забыла ты утехи жизни бранной

Для неги ложа сладостно желанной,

Войны суровость и ожесточенье

Сменив на радости и наслажденья.

И так тебя любовь преобразила,

Что, кажется, в иную превратила[142].

Я видела старуху. Молодой

Она любовь хулила[143]. Став седой,

Вздыхала томно и пылала жаром,

Скорбя, что время потеряла даром.

Чтоб стать красивой, ей не жаль труда,

В ход пущены румяна и вода.

Узор морщин, резцом годов прорытый[144],

Изглажен был, душистой мазью скрытый.

Скрыть седину — уже простое дело:

Всклокоченный парик она надела.

Но, тратя и белила и сурьму,

Милей не стала другу своему.

Ее красой любимый не прельстился,

Бежал он прочь, ее любви стыдился.

Бедняжка, хоть была удручена,

Пожала, что посеяла она.

Всех отвергавшая неумолимо,

Теперь сама любимым не любима.

Амуру нравится, вселяя страсть,

Не дать желаньям любящих совпасть.

Один любимый холоден к влюбленной,

Другой влюблен — отвергнут непреклонной.

Так, тщетную в нас разжигая страсть,

Амур свою поддерживает власть.

Не так стремится раб вернуть свободу,

Не так желанна гавань мореходу[145],

Как жду тебя, мечтая день за днем

О возвращенье сладостном твоем.

Пускай теперь я у тоски во власти —

Мучениям конец положит счастье

Увидеться с тобой. Но ожиданье

Так тягостно для моего желанья! — —

Зачем же мне, жестокий ты, жестокий,

Писал о близком возвращенья сроке[146]?

Возможно ль, что в такой короткий срок

Меня забыть ты, вероломный, мог?

Обманывать меня ты смеешь, зная,

Сколь верною была тебе всегда я?

Иль в той стране, где берега покато

Спускаются к теченью По рогатой[147],

В твоей груди уже пылает пламя

Любви к другой прекрасной нежной даме[148]?

Ты в верности мне клялся, но она,

Наверно, уж забвенью предана.

А если так, ты, разлучась со мною,

Простился с верностью и добротою.

Так что же удивительного в том,

Что ты и жалость потерял потом?

О, сколько опасений, дум и страсти

В тебе, душа, что у любви во власти!

Лишь вспомню я любви недавней пыл,

Не верится, что ты меня забыл,

И твоему, как долго ты ни странствуй,

Сердечному я верю постоянству.

Ведь может статься, что в стране чужой

Ты слег в пути беспомощный, больной.

Я думаю, что нет: с такою силой

Я за тебя молитвы возносила,

Что боги были б тигров всех лютей,

Когда б не помогли в беде твоей,

Хоть, друг неверный, за мои страданья

Ты и заслуживаешь наказанья.

Но вера так в душе моей сильна,

Что бед от всех спасет тебя она.

Быть может тот, кто властвует вселенной,

С высот услышит голос мой смиренный

И, просьб моих горячих не презрев,

При виде слез моих смягчит свой гнев.

Ему служила ревностно всегда я,

Пред ним пороков и грехов не зная,

За исключеньем только одного:

Тебя люблю, как Бога самого[149].

Назначил срок ты нашей встречи. Феба

Рога сомкнула дважды в чаше неба[150],

А от тебя, любимый, никаких

Нет мне вестей, хороших иль дурных.

Но, если, в даму новую влюбленный,

Остался ты в стране той отдаленной,

Достойна вряд ли, полагаю я,

Тебя подруга новая твоя

По красоте, по красноречью, знаньям.

А ведь за них я почтена признаньем

Людей, известных всем своим умом.

Но как навек мы славу сбережем?

Не только Франция меня ласкает

И больше, чем желаю, восхваляет,

Но вся за Пиренеями страна,

Что синевой морей окружена.

В краю, где Рейн блестит в брегах песчаных,

В стране прекрасной рощ благоуханных[151],

Как написал ты мне об этом сам,

Известна я возвышенным умам[152].

Поторопись же благом наслаждаться,

К которому столь многие стремятся[153].

Я не скажу, что я могу с другою

Сравняться совершенной красотою,

Но ни одна не принесла бы вместе

Тебе с любовью большей больше чести.

Пускай вельможи, чтоб меня пленить,

Наперебой готовы мне служить,

Устраивают празднества, забавы

Иль в честь мою турнирной ищут славы.

Так равнодушно я на них смотрю,

Что никого и не благодарю.

Ты — все добро и зло мое, друг мой,

Я без тебя — ничто, и все — с тобой.

Я оглянусь — мне все кругом постыло,

Любое удовольствие не мило,

От развлечений всех я далека,

Пристали мне лишь горе и тоска.

Не видя мукам ни конца ни краю,

Тысячекратно в день я умираю[154].

Два месяца уже прошло со дня,

Как, милый друг, покинул ты меня.

Тысячекратно и неотвратимо

Любовь меня казнит неумолимо.

Скорей вернись, коль хочешь ты со мной

Еще увидеться, любимый мой.

Но, если ты узнаешь, что успела

Смерть разлучить с моей душою тело,

Ко мне в одежде траурной приди,

Надгробья мрамор белый обойди[155].

Дай господи, чтоб над моей плитою

Четверостишье выбили такое:

ЛЮБОВЬ К ТЕБЕ МЕНЯ ТАК ДОЛГО ЖГЛА,

ЧТО ОТ МЕНЯ ОСТАЛАСЬ ЛИШЬ ЗОЛА,

НО ТЛЕТЬ ЕЩЕ НАД НЕЮ БУДЕТ ПЛАМЯ,

ПОКА ЕГО ТЫ НЕ ЗАЛЬЕШЬ СЛЕЗАМИ.

Когда, о дамы славного Лиона[156],

Прочтете вы о горестях влюбленной,

Когда о муках и слезах моих

Расскажет вам мой каждый грустный стих,

Пусть не услышу я слов осужденья

За юности грехи и заблужденья[157].

Да заблужденья ли? Кто в мире сем

Похвалится, что с ними незнаком?

Иному зависть не дает покоя:

Соседу счастье выпало какое!

Другой, чтоб водворить повсюду мир,

Обрушил бы войну на целый мир.

Пороком бедность многие считают,

А золото, как бога, почитают.

Тут лицемер, чьи речи словно мед,

Ему доверившихся предает,

А там насмешник, злобный и болтливый,

Другим вредит, слух распуская лживый.

Я родилась под знаком тех планет,

Что не сулили мне подобных бед.

Не огорчалась при чужой удаче —

Пускай сосед мой стал меня богаче.

Среди друзей не сеяла раздор,

И выгод не искал нигде мой взор.

Мне было б стыдно огорчить другого,

О ком-нибудь промолвить злое слово.

Стать совершенною могла бы я,

Когда бы не Амур, мои друзья[158].

В дни юности так страстно я хотела

Свободно развивать мой ум и тело,

Но в сети я к нему попалась вдруг,

И все ненужным стало мне вокруг.

Хотелось мне так овладеть иглою,

Чтобы с искусницей сравняться тою[159],

Что, создавая дивный свой узор,

Осмелилась вступить с Палладой в спор.

Кто поглядел бы на мои доспехи,

В метании копья мои успехи,

С какой отвагой я вступаю в бой,

Колю, скачу на лошади любой,

Сказал бы: "Вот достойная примера

Иль Брадаманта, иль сестра Руджеро"[160].

Но что ж? Амур не потерпел, чтоб я

Жила, всем сердцем Марса лишь любя.

"Ты навсегда забудешь меч и латы, —

С улыбкою сказал мне бог крылатый, —

О, дочь Лиона, не уйдешь, поверь,

Ты от огня любовного теперь.

Я властелин, — сказал он, — над богами[161],

Над преисподней, морем, небесами,

Так неужели власти я лишен

Заставить смертных мой признать закон?

Кто здесь бороться вздумает со мною?

Сильнейшего сражу моей стрелою.

Меня бесстыдно смеешь ты хулить,

Желая Марсу, а не мне служить.

Гляди же, как теперь ему служенье

Тебе поможет выиграть сраженье".

Так говоря, он гневом пламенел[162],

И, вытащив острейшую из стрел

И натянув свой лук с предельной силой.

Чтоб кожу нежную она пронзила,

Жестокий лучник выстрелил в меня.

Скрывала сердце слабая броня!

Любовь сквозь брешь тотчас проникла смело,

Лишив покоя разум мой и тело,

И так меня преследует она,

Что я не ем, не пью, не знаю сна.

Нет для меня ни зноя, ни прохлады.

Огонь любви, пылая без пощады,

Так изменил всю душу, плоть мою,

Что я сама себя не узнаю[163].

Шестнадцать лишь исполнилось мне зим,

Когда любовь пришла врагом моим,

И вот уже тринадцатое лето[164],

Как нет в моих мучениях просвета.

Ход времени — враг гордых пирамид[165],

Ход времени потоки осушит.

Оно дробит и стены Колизея

И города сметает, не жалея,

Кладет конец всему, все хороня,

И гасит жар любовного огня.

Увы! Во мне все ярче он пылает,

Все больше мне мучений посылает.

Парис Энону нежную любил,

Но как недолго длился страстный пыл[166]!

Ясон любил прекрасную Медею[167],

Но сколь жестоко он расстался с нею!

А ведь они, умея так любить,

Любимыми могли бы вечно быть.

Когда не диво разлюбить любимой,

Как нелюбимой быть неколебимой?

Не вправе ль я тогда тебя молить,

Амур, мои страдания не длить?

Не допусти, чтоб в этом испытанье

Нашла я в смерти больше состраданья.

Но, чтобы до конца любила я,

Пусть мой любимый, в ком вся жизнь моя,

Один, кто заставлял меня смеяться,

По нем вздыхать, слезами обливаться,

Почувствует в душе, в костях, в крови

Такой же, как и я, огонь любви.

А тяготы Амура легче вдвое,

Когда их делит кто-нибудь с тобою.