Сочинения

Иван Саввич НИКИТИН

В центре Воронежа, на месте прежней тихой окраины, посреди высоких современных домов, зажат уголок бывшего Митрофаньевского кладбища с двумя дорогими каждому русскому сердцу могилами. Есть особый печальный смысл в том, что А. В. Кольцов и И. С. Никитин похоронены рядом. В сознании многих поколений эти имена неразрывно связаны между собою. Поэтов роднит не только город, в котором они выросли, но и схожесть жизненной судьбы.

В герценовском мартирологе литературных жертв царизма значится только Кольцов. Но если бы «реестр каторги» был продолжен, туда неминуемо попал бы и другой воронежский стихотворец. Оба не дожили и до сорока лет. Обоих убила гнусная российская действительность.

Даже сам колорит образов у них близок.

восклицал темпераментный Кольцов, вся поэзия которого — порыв к свободному, соколиному полету.

Более сдержанный, замкнутый в себе, Никитин выражал свои чувства иносказательно:

Никитинский сокол из стихотворения «Хозяин» — удивительно емкий по смыслу образ. Комментаторы справедливо считают его символом угнетенной России, опутанной по рукам и ногам цепями рабства. Думается, можно истолковать образ еще и как горестный автопортрет, как итог многолетних раздумий над участью писателя в крепостнической стране. Прикованный сокол — это аллегорический намек на положение русских литераторов, это и сам Никитин, чей блистательный талант был придавлен, заземлен, скован суровыми условиями жизни.

В воронежском дворнике, который даже внешне, как свидетельствуют очевидцы, напоминал Шиллера, обитала на редкость цельная натура художника. В Никитине беспрерывно шла тяжелая, подчас изнурительная работа духа — по сравнению с нею заботы о постоялом дворе или книжной лавке казались пустяками.

«Памяти сильного человека» — так назвал Иван Бунин свою статью о Никитине (189,) и уже в заглавии приблизился к постижению сущности. Природа действительно наделила Никитина задатками сильной личности. Он немало сделал, но мог бы сделать еще больше! Подчиняясь грубому натиску повседневного быта, Никитин сознательно сузил спектр своих поэтических красок. Ему хотелось, как всякому художнику, обнять мыслью разнообразные проявления человеческого «я», но реальность толкала к темам о девочке-сироте, о грубых нравах извозчиков, о старике портном, который просит могильщика заранее выкопать яму, потому что больной дочери нечем будет потом платить. Ему хотелось уйти от тягостных кладбищенских мотивов, от навязчивых картин нищеты, но он не мог себе этого позволить. Слишком много видел со своего степного кургана зла, страданий и бед!

По никитинским стихам нельзя в полной мере представить человеческий облик автора. Со слов биографа М. Ф. Де-Пуле известно, например, что Никитин любил вращаться в обществе женщин и им нравился. Однако мы почти не найдем у поэта любовной лирики в ее чистом виде. В кругу приятелей Никитина знали как тонкого ценителя шутки, он и сам обладал чрезвычайно развитым чувством юмора, что отразилось на слоге его дружеской переписки. Но тщетны будут попытки отыскать в его произведениях даже намек на эту сторону его личности.

Зрелое творчество поэта отличается крайней степенью внутренней сосредоточенности, собранности. Никитин настойчиво сдерживал порывы своего чувства, боясь вырваться чересчур далеко за очерченные для себя эстетические границы. Он сложил, по сути дела, одну песню, выдержанную преимущественно в минорном тоне. Зато пропел ее широко и мощно. Горьким эхом отозвалась она в сердцах людей. Даже прикованный, даже с подрезанными крыльями, сокол оставался гордой и вольной птицей!

Истоки грустной никитинской интонации коренятся в самой биографии поэта. Иван Саввич Никитин (1824 — 1861) родился в семье мелкого воронежского торговца. Безрадостны были его детство и юность. Он сам рассказал об этом в стихотворении «С суровой долею я рано подружился...» (ему автор придавал особое, программное значение, недаром оно открывает сборник 1859 г.):

Он рано пристрастился к чтению, едва узнав от своего первого учителя, сапожника по профессии, что такое грамота. Еще раньше, когда летними ночами убегал к старику караульщику слушать сказки, полюбил природу. Она не только спасала юношу от постылой действительности, но и пробуждала дремавшую в нем потребность творчества.

Тернист путь Никитина к признанию. Мало кому из известных наших писателей довелось перенести столько нравственных терзаний, прежде чем утвердиться в себе.. Выросший в мещанском сословии, Никитин вынужден был долго таить от окружающих свою склонность к литературе, чтобы не стать предметом насмешек. Еще в 1849 году он отправил в «Воронежские губернские ведомости» два стихотворения, подписанные инициалами, и только неуверенность в собственных силах помешала тогда их опубликованию: сочинитель так и не откликнулся на призыв редакции раскрыть инкогнито. Четыре года носил Никитин в душе мучительное бремя сомнений и колебаний, прежде чем вновь рискнул подать о себе весть.

Посылая в ноябре 1853 года редактору «Губернских ведомостей» свои новые стихотворения, Никитин в сопроводительном письме говорит: «Я — здешний мещанин. Не знаю, какая непостижимая сила влечет меня к искусству, в котором, может быть, я ничтожный ремесленник! Какая непонятная власть заставляет меня слагать задумчивую песнь в то время, когда горькая действительность окружает жалкою прозою мое одинокое, незавидное существование!..»

Эти строки стали почти крылаты, они фигурируют в любой работе о Никитине — в них с предельной откровенностью выражен драматизм положения, в котором находились русские литераторы, выходцы из социальных низов.

Собственную дорогу в поэзии Никитин обрел не сразу. Отсутствие упорядоченного образования, бессистемное знакомство с книгами — все это мало способствовало выработке самостоятельной эстетической системы. Ранний период творчества (первые дошедшие до нас стихи датированы 1849 г.), пора явного ученичества, проходит под знаком разнородных влияний. Избитые штампы отмершей романтической школы причудливо сочетаются с образами природы, в которых уже проглядывает будущий мастер пейзажа; элегиям с искусственным пафосом приходят на смену строки, дышащие подлинной болью за судьбу «меньшого брата». Никитин пытливо ищет свою тему и свой стиль, но пока их не находит. Он еще не видит предмет и смысл поэзии в изображении самой жизни.

Вот почему на первый сборник его стихотворений (вышедший в 1856 г.) «Современник» откликнулся отрицательной статьей Н. Г. Чернышевского. При этом следует помнить, что критик не мог знать о том, что рукопись сборника пролежала у издателя почти два года и сам автор к моменту ее опубликования на многое в своем творчестве смотрел иными глазами. В художественном сознании Никитина происходят серьезные сдвиги; он начинает понимать, что пел отчасти с чужого голоса. Статья Чернышевского ускорила этот процесс поэтического самоопределения. С 1857 года для Никитина начинается новый, самый плодотворный этап творческой эволюции, прерванный лишь ранней смертью поэта.

«Современник» не остался равнодушным к дальнейшей судьбе воронежского стихотворца. В 1858 году Н. А. Добролюбов благожелательно встречает поэму «Кулак», в 1860 году печатает обширную рецензию на второй сборник стихотворений Никитина (1859), где отмечается, что «мысль поэта возмужала и образовалась, так что уже не нуждается во многих схоластических отвлеченностях, к которым прибегала прежде». За отдельными резкими оценками стоит заинтересованное отношение к Никитину, желание, чтобы тот навсегда избавился от порока подражательности. Добролюбов считал, что талант Никитина мог бы полностью развернуться на воспроизведении «уроков житейского опыта».

Печатным первенцем Никитина явилась знаменитая «Русь» (1853). И. А. Бунин вспоминает, как нравилось ему в детстве декламировать распевные никитинские стихи:

Действительно, когда читаешь «Русь» — особенно вслух, — обжигает душу ощущение кровной связи с каждой частичкой того великого целого, что зовется Россией. Удивительно, как сумел начинающий поэт столь вдохновенно пропеть гимн отчей земле! У Никитина есть немало замечательных строк о родине, которые хочется назвать не иначе как объяснением в любви, эта любовь заполнила все его существо. Кратки часы, когда удавалось усилием воли отвлечься от житейской мерзости, — но какой искренностью дышало тогда пламенное слово Никитина:

Так пишет Никитин в раннем стихотворении «Юг и Север». Исследователи считают, что здесь заметно влияние лермонтовской «Родины». Оно коснулось чисто формальных сторон, отдельных образов — это правда! Конечно, по глубине и изяществу выражения идеи Никитину далеко до Лермонтова; в своих же помыслах они равны, потому что одинаково чисты.

Когда Никитин только начинал литературное поприще, его Русь, какой он ее изображал, отличалась книжностью. С годами образ России приобретал черты родимой степной стороны и даже конкретный облик «богоспасаемого града Воронежа», как он иногда писал.

Воронеж, воронежская земля — колыбель поэта. За свою недолгую жизнь он лишь однажды отлучился за пределы губернии, когда летом 1860 года совершил поездку в Москву и Петербург. Остальное время Никитин пребывал в городе или ближних уездах. Картины, которые он здесь наблюдал, давали обильный материал для широких художественных обобщений. Русь воронежская мало чем отличалась от Руси поволжской или сибирской. Из каждого уголка огромной империи слышен был стон задавленного нуждой мужика и горемыки ремесленника. Будучи воронежцем, поэт оставался подлинным сыном России.

Прославляя отчизну, Никитин никогда не впадал в «ура-патриотизм» казенного или славянофильского толка. Хотя у него и наберется несколько парадных стихотворений, созданных «к случаю» (вроде «На взятие Карса»), но они выглядят случайными. Да и художественный смысл их чаще всего оказывается шире и долговечнее политической актуальности, связанной с Крымской кампанией или военными операциями на Кавказе.

Главное в никитинской поэзии — это преданность демократический идеалам, гуманизм поэта.

Перепечатывая «Русь», «Санкт-Петербургские ведомости» писали: «Неужели в г. Никитине суждено воскреснуть Кольцову?» Стихотворение в самом деле давало пищу для подобных прогнозов, но они осуществились не вполне. В творчестве Никитина своеобразно пересеклись лучшие отечественные традиции. Гражданственный пафос Рылеева, лермонтовская тяга к духовности, интерес Кольцова к простонародному быту дополнились современным воздействием обличительной некрасовской поэзии. Вместе с тем Никитин как художник не есть механическая сумма разнородных литературных традиций. Несмотря на перекличку мотивов и пользование сходными приемами, из Никитина выработался не слепой подражатель, но оригинальный мастер со своим кругом тем, со своими интонациями.

Никитин близок к Некрасову по свойствам таланта. В нем также соседствовали лирик, эпический рассказчик и, наконец, откровенный публицист. Иногда эти три стихии объединялись, но чаще существовали порознь, и для каждой из них имелся свой «континент». Лирический дар Никитина выявился преимущественно в стихотворениях о природе; как эпик он силен в сюжетных стихотворных новеллах из народной жизни. Публицистический элемент особенно заметен в антикрепостнических произведениях Никитина. И в каждой сфере он был своеобразен.

Со школьной поры нам памятны пейзажные зарисовки Никитина. Например, эта:

Михаила Исаковского изображение утра поразило. Горячий поклонник никитинской музы, он размышляет в статье «О предмете поэзии»: «Но ведь я же это утро видел и сам. Почему же я не мог написать о нем столь же хорошо, столь же поэтически убедительно? Да потому, что не мог приподнять его. Оно для меня сливалось со всем остальным, что я считал неинтересным, и оно мне поэтому казалось не стоящим внимания. А вот нашелся человек, который как бы выделил это утро и приподнял его, и оно заиграло для меня всеми красками. Он как бы заново открыл для меня это утро...»

Стихотворения Никитина сулят проницательному читателю множество таких открытий.

Иван Бунин, сам тонкий, изысканный лирик, с восхищением писал о том, что в никитинских картинах природы «была та неуловимая художественная точность и свобода, та даже расстановка слов, тот выбор их, которыми руководствуется невольно только художник, знающий природу всем существом своим...».

Послушайте мелодию никитинского пейзажа:

Как музыкальны великолепно инструментованные стихи!

Не правда ли, когда скандируешь эти строки, рождается особое ощущение воздушной легкости, как бы парения? Сознательный фонетический подбор звуков усиливает смысловую сторону.

Пейзаж у Никитина физически осязаем, он создается живыми, сочными мазками, а не призрачными полутонами, его легко перенести на холст живописца. В воображении, будто наяву, возникает таинственный лес, облитый ослепительным сиянием ночного светила. При своей внешней безыскусственности, никитинские метафоры достаточно насыщены энергией образности. Выразиться о летнем вечере «прозрачно-румян» способен только подлинный поэт. Валентин Катаев говорит, что обязан Никитину пониманием красоты русской природы, которую тот умел изображать так удивительно пластично.

Но сказать о никитинском пейзаже только то, что он воспроизведен кистью мастера, — значит, не сказать главного. Не очень приблизимся мы к истине, если отметим и такую любопытную подробность: в отличие от степняка Кольцова, Никитин, как истый горожанин, предпочитает полевому простору тенистый кров задумчивого леса или сада.

Главное — в другом, в совершенно особой роли природы для Никитина, литератора и человека.

Для него пейзажная лирика — нечто гораздо большее, чем просто поэтическая традиция.

Никитин не раз называл природу своим другом и наставником, Даже величал высоким титулом матери. Действительно, природа заменила ему и материнскую ласку, и советы учителей, она стала его нравственными университетами.

К пейзажным зарисовкам, особенно в начальный период творчества, Никитин обращался из необходимости противостоять убогой реальности, эстетически ее преодолевать. Позднее два состояния мира демонстративно сталкиваются друг с другом. «Посмотрите, как упоительно роскошна окружающая нас природа, — словно говорит поэт читателям, — и как убога человеческая жизнь! Неужели вы не замечаете оборванных мужиков, убитых несчастием вдов, ребятишек с сумой через плечо?» Проходит какое-то время, и — странное дело! — пейзаж, не исчезая вовсе, незаметно отступает в стихах на дальний план. Если взглянуть на никитинскую лирику последних двух-трех лет, то нетрудно убедиться, что на долю пейзажа приходятся теперь лишь скупые строки или — реже — строфы. Для такого целеустремленного поэта, как Никитин, эту резкую метаморфозу вряд ли можно считать случайностью. Всегдашняя антитеза «природа» — «реальность» была сознательно решена им в пользу «реальности». Поток жизни со всеми ее противоречиями властно приковывал к себе взор художника.

Некоторые друзья и знакомые Никитина, например, А. П. Нордштейн и поэт Аполлон Майков, мечтали образовать из него певца вечной гармонии и умозрительных прелестей. Убежденные сторонники эстетской теории, они были бы рады увидеть в Никитине противовес «некрасовским едким сарказмам». Но столкнуть поэта в объятия «искусства ради искусства» не удалось. Благодарный за многое этим людям, Никитин тем не менее не пожелал подчиниться их влиянию.

Даже в короткий период сближения с Аполлоном Майковым Никитин не дал себя увлечь соблазнам камерной лирики. Чем дальше, тем полнее, безраздельнее господствует в его творчестве общественная проблематика. Из Никитина так и не состоялся ревнитель «чистого искусства». Зато состоялся художник, исповедующий активное вмешательство в социальные конфликты эпохи. Кульминацией драматической интонации, свойственной поэзии Никитина, стало его известное стихотворение:

Какой скорбью надо было наполнить свою душу, чтобы излить ее таким пронзительным надгробным плачем!

Главным героем никитинских произведений стал представитель народа: ямщик, портной, пряха, бурлак, городской ремесленник — их думы и нравы были хорошо знакомы автору. И, конечно, бедняк из бедняков, простой мужик, нашел в лице Никитина своего искреннего защитника. В превосходном стихотворении «Нищий», пользуясь приемом аллегории, поэт создает эпически монументальный, близкий к фольклорным канонам образ крестьянина-труженика:

В произведениях Никитина не только «кровавая нужда» и тоска бедняков, но даже — от всего этого — равнодушие к смерти. «Рад он жить, не прочь в могилу — в темный уголок...» — говорится об одном из героев.

Куда ни кинешь взор, всюду убогость — хоть плачь!

Обратите внимание: ни одного глагола! Сухое, безличное перечисление. И лишь в завершающем стихе — вскрик потрясенной души. Возможно, Никитин здесь пародически использовал ритмику в синтаксис фетовского «Шепот, робкое дыханье...»; но и тогда нельзя не признать за ним умения вызвать в сочувствующем сердце нужную реакцию.

Никитин искал наиболее надежные способы для достоверной передачи своих знаний о народе. Чтобы не быть заподозренным в произвольном сгущении красок, он стремился объективировать изображение, предоставлял слово самим героям. Между авторам читателей возникает посредник — рассказчик, которому, как очевидцу событий, больше доверия. Поэт сознательно подавлял в себе лирическое одушевление, намеренно ставил собственную личность в тень. В таких картинах с натуры слышится голос простолюдина, повествующего о своем беспросветном житье-бытье безо всякой утайки и приукрашивания.

Некоторые критики упорно именовали Никитина «печальником народного горя». В подобной аттестации, безусловно, есть доля правды. Нота утешения и жалости к «меньшому брату» звучит в ряде стихотворений. Слова «печаль», «тоска», «грусть», «горе» — едва ли не наиболее распространенные в речи Никитина (случай, когда богатства родного языка вызывают отнюдь не радостные эмоции!).

Но нельзя не почувствовать и того, что никитинская скорбь при виде «униженных и оскорбленных» сочетается с утверждением нравственных идеалов. Положительные ценности поэт находит не только в прекрасном мире природы, но и в самом народе, его характере. Основная черта народного характера, по мнению Никитина, — полнота жизненных ощущений, способность, невзирая на каверзы судьбы, не пасть в грязь, возвыситься духом над обстоятельствами. Замечательны в этом смысле поэма «Тарас», стихотворения «Деревенский бедняк» и «Песня бобыля».

В книге «Детские и школьные годы Ильича» А. И. Ульянова вспоминает, что В. И. Ленин любил в детстве это стихотворение.

Современники поэта — и читатели, и литературные судьи — не шали всего Никитина. Они и не догадывались, что у «народного печальника» есть произведения, не уступающие некрасовским по Публицистическому накалу: «Постыдно гибнет наше время!..», «Тяжкий крест несем мы, братья...», «Падет презренное тиранство...».

У Никитина действительно мало героев, которые проявляли бы резкий социальный протест. В большей мере исключением, чем закономерностью, выглядит «Мщение», где крепостной убивает барина-охальника. В большинстве же произведений крестьяне ведут бесконечные унылые разговоры о своей доле. Их долготерпение поистине беспредельно.

Но усмотреть в подобных строках (из стихотворения «На пепелище») поэтизацию покорности возможно только не беря в расчет стихотворной публицистики Никитина, в которой — принципиально иные акценты. Забыв про свое правило изображать мир главами и устами персонажей, Никитин откровенно берет на себя функции «заступника народного». Он, автор, говорит теперь от имени крестьян, он грозит утеснителям свободы физической расправой:

Налицо прямая перекличка с революционными лозунгами Н. Г. Чернышевского!

Исторический оптимизм Никитина необычайно сильно запечатлен в торжественном, почти одическом — по своей тональности — стихотворении «Медленно движется время...». Не случайно оно пользовалось такой огромной популярностью в среде передовой интеллигенции.

Никитин воспользовался особыми образами-сигналами, которые, помимо непосредственного содержания, были наполнены для современников вполне определенным идейным смыслом. Обращаясь к молодому поколению демократов-разночинцев как к силе, способной пробудить дремлющие в народе бунтарские настроения, Никитин пророчески восклицал:

Повторяющиеся два последних стиха с их антитезой «мертвых» и «живых», с их внутренней динамикой ритма особенно удачно создают, атмосферу бодрости и надежды.

Понятие «дела благого» — одно из ключевых в художественной системе Никитина. Поэту дорог характер деятельный, целеустремленный, для кого нет пропасти между речью и поступком. И, напротив, гнев и презрение вызывает любой вития, неспособный потрудиться на пользу ближнего. Прямо из глубины сердца вырывается у Никитина: «Будь ты проклято, праздное слово! Будь ты проклята, мертвая лень!» Эти проклятия адресовались дворянскому либералу-златоусту, большому охотнику потолковать об отвлеченной материи.

Запоминающуюся фигуру такого «мудреца-гражданина» создал Никитин в стихотворении «Обличитель чужого разврата». Автор и не старается удержать в узде свои эмоции, он клеймит ханжество и суесловие краснобая, менее всего озабоченного подлинными народными болями. Показательно, что оппонентом по отношению к либеральным фразерам выступает энергичная молодежь,

Никитин давно тяготел к работе над широким повествовательным полотном, к лепке характеров неоднозначных, исполненных в разных измерениях. Так появились две эпические поэмы — «Тарас» и «Кулак», каждая из них уникальна в своем роде.

«Тарас» — одна из первых в отечественной литературе попыток окрестьянить строгий жанр поэмы, поставить в ее центре представителя народа. Человек от сохи эстетически приравнен у Никитина к прежнему сверхгерою, традиционно противостоящему серой толпе. Однако есть между ними и существенное различие. Тарас тоже незаурядная индивидуальность, но истоки его исключительности, его душевного здоровья следует искать как раз в органической связи с породившей средой.

Тарасу кажется, что он мог бы гору с места сдвинуть — такую чувствует в себе мощь. А растрачивать ее приходится на скандалы с пьяницей отцом да на однообразный труд в поле. Не вытерпел Тарас — бросил деревню, пошел в отхожий промысел, надеясь осуществить свою давнюю мечту о счастье. Его поступок предвосхищает путешествие некрасовских мужиков, отправившихся посмотреть, «кому живется весело, вольготно на Руси».

По первоначальному плану поэмы Тарас должен был побывать в разных уголках страны, преодолеть тьму препятствий, падать, подниматься и выйти из борьбы победителем. В процессе работы замысел этот претерпел значительные изменения. Тарас уходит из жизни, не найдя желанной доли ни среди косарей, ни среди бурлаков. Но в самой смерти Тараса проявляется высший взлет его духа: герой гибнет, спасая тонущего в бурю товарища. Народ, способный исторгнуть из недр своих такие натуры, достоин лучшей участи — вот подспудная идея поэмы.

Тарас еще не выходит далеко за рамки привычного социального стереотипа, повторяющегося в предшествующих стихотворениях Никитина. Здесь та же дисгармония между «естественным состоянием» и обнаженностью общественных язв. Тот же неизбежный конфликт между царственной природой, с детства окружающей Тараса, и низким, грубым бытием. Но появляется в поэме и нечто новое. Находя нравственную опору в слиянности с массой ему подобных, герой одновременно обнаруживает в себе черты личности. Тарас выделяется жаждой жить не одним только буйством чувств (вспомним живописный облик бобыля). Ему мало излить тоску в унылых звуках песни, заглушив потом сердечную боль чаркой. Перед ним постоянно встает терзающий ум неразрешимый вопрос: почему так несправедливо устроен мир? Тарас не просто констатирует этот непреложный факт, а размышляет, думает, вопрошает. Никитин пока не смог обрисовать во всей полноте психологическую многомерность своего героя, но важно, что он делает этот шаг вперед от условности прежних стихотворений.

Тарас относится к числу редких у Никитина бунтарей, протестантов, правдоискателей. Логика времени и творческая эволюция поэта неумолимо вели к воплощению именно такого исторически жизненного народного характера. Тарас, с его бойцовским темпераментом, с его инстинктом коллективизма, есть предтеча героических крестьянских образов, что позднее создаст русская литература.

Вершиной повествовательной поэзии Никитина стал «Кулак», заслуживший похвалы такого взыскательного ценителя, как Добролюбов. Не много знает история отечественной словесности произведений, которые могли бы соперничать с никитинской поэмой по силе выраженного в ней гуманистического пафоса. Это — задушевное детище никитинской фантазии и вместе с тем поэтическая трансформация собственного житейского опыта. Не случайно в цепь событий, развертывающихся в произведении, то и дело внедряется взволнованный голос автора, и, надо признать, лирические отступления в «Кулаке» — лучшие места.

Из литературных персонажей в прошлом столетии неизменной симпатией пользовался тип «маленького человека» — пушкинский «станционный смотритель», Башмачкин из гоголевской «Шинели», Макар Девушкин, один из «бедных людей» Достоевского. Но жалкого базарного перекупщика Лукича нельзя сравнить даже и с ними, Лукич добывает семье пропитание мелкими плутнями и полуподаянием, подвергаясь всяческим унижениям, а подчас и побоям за свою малопочтенную профессию кулака. И вот этого отщепенца, изгоя общества Никитин делает главным героем своей поэмы, ему посвящает вдохновенные монологи.

Никитин ни в чем не обвиняет Лукича, это невольное порождение своей среды. Озлобленность, нравственная черствость, обидчивое упрямство воспитаны всем укладом его непутевого существования. Старик любит дочь, но доводит ее до могилы, тиранит ее, рассчитывая поправить свое материальное положение выгодным для Саши браком. Он рад бы встать на праведную дорогу, да никто из толстосумов не подаст руки помощи, даже зять; только столяр-сосед готов поделиться с кулаком последним грошом. Никитин заставляет проникнуться сочувствием к безрадостной судьбе Лукича, к его позднему раскаянию, к его попранному достоинству.

Духом воинствующего гуманизма пронизаны никитинские стихи, названные Добролюбовым «превосходными»:

В поэме пошлость и грязь каждодневной суеты превращаются, говоря словами Белинского, в «чистое золото поэзии». Для эстетической системы позднего Никитина характерна максимальная приближенность повествования к формам самой жизни, преднамеренное Ограничение себя теми приемами и средствами изобразительности, которые обеспечивали бы наилучшим образом выполнение этой задачи. Идеал художественной простоты и целесообразности, выработанной Никитиным к середине 1850-х годов, исключал романтическое преображение действительности и признавал пользу лишь Откровенно правдивого ее воспроизведения. Отсюда идет неприхотливость сюжета, конфликтной ситуации, нарочитое пренебрежение к красотам слога. Речь героя, осознающего свое нерасторжимое единство с народным миром, строится в подчеркнуто разговорной манере (необычайно сочны, к примеру, диалоги в «Кулаке»).

Испытав совсем недавно пестрые литературные влияния, Никитин в конце концов вышел на самостоятельный путь. Преждевременная кончина прервала эту быструю эволюцию, приближавшую его к реализму некрасовского толка.

Коснулся Никитин и темы, которая в отечественной литературе была разработана довольно слабо, — о процветавших в духовной школе нравах. Никитин как бы приоткрыл завесу над этой малоизвестной читателям областью русской действительности.

Повесть «Дневник семинариста» (1861), его единственное прозаическое произведение, несколько ранее знаменитых «Очерков бурсы» Н. Г. Помяловского, познакомила публику с дикой, мертвящей обстановкой в учебных заведениях, готовивших духовных пастырей.

«Дневник семинариста» появился в знаменательную эпоху социальных потрясений, вызванных толками о предстоящей крестьянской реформе и повсеместными антиправительственными выступлениями. Проблема «отцов и детей» из семейной превращалась в общественную. На смену дворянским либералам приходило поколение «нигилистов», деятельных революционеров-демократов во главе с Н. Г. Чернышевским. В этих условиях нельзя было оставаться равнодушным к уделу разночинской молодежи, гибнущей нравственно в школах духовного ведомства. Повесть Никитина была своеобразным знамением времени.

Понятно, что книгу такой силы, о семинарском житье-бытье мог создать лишь тот, кто сам прошел через это испытание. Никитин щедро вводит в повествование автобиографический материал.

По разбросанным в тексте историческим фактам (смерть Лермонтова, выход в свет «Мертвых душ») нетрудно определить время действия «Дневника семинариста». Это 1841 — 1842 годы, то есть годы пребывания самого автора в бурсе. К тому же герой, от имени которого ведется дневник, Василий Белозерский, учится в старшем классе среднего, философского, отделения. Именно из этого класса воронежской семинарии был уволен Никитин.

Можно найти немало и других аналогий. Например, приводимые в повести темы схоластических учебных сочинений почти точно повторяют реальные темы двадцатилетней давности. Упоминается в одной из записей Белозерского ученик старшего, богословского, отделения, преподающий «философам» по необходимости французский язык. Выясняется, что так и было в самом деле. Словом, Никитин интенсивно использовал в работе над повестью собственный опыт, наблюдения и впечатления своей суровой юности. Под пером Белозерского бурса часто приобретает черты конкретной Воронежской семинарии.

Все же неправомерно видеть в «Дневнике семинариста» беллетризованный очерк истории местной семинарии или мемуарные свидетельства очевидца событий. Если бы это было только так, произведение Никитина не оказывало бы столь значительного влияния на русских читателей в продолжение многих десятилетий. «Дневник семинариста» — это прежде всего творение искусства, блестящий образец реалистической прозы, в которой изображается не только семинарский уклад, но и нравственное состояние героев. Можно сказать, что перед нами органическое единство традиционного бытописания и «идейной повести», возникшей в период появления на исторической арене «новых людей» с их культом интенсивной внутренней жизни. Своим произведением Никитин откликался на запросы эпохи, для которой были характерны жаркие идеологические схватки.

В повести развит мотив напряженных духовных исканий, свойственных таким людям, как Яблочкин, позволяющих преодолеть инерцию быта, остаться полноценной личностью. Семинария и ее обитатели рисуются через восприятие девятнадцатилетнего «философа» Василия Белозерского, натуры благородной, но лишенной воли. Белозерский мечется между желанием походить на Яблочкина и подспудным опасением, не уготована ли ему в конце концов участь Федора Федоровича — профессора, с которым связано в повести воспроизведение косной силы житейских обстоятельств, силы, враждебной всякому движению мысли. За влияние на Белозерского ведут борьбу, с одной стороны, Яблочкин, с другой — окружающая среда. К финалу повести герой, мучительно переживая собственную противоречивость, так и остается на распутье. И в этом заложен большой смысл. Для Никитина важно, в сущности, не то, по какой дороге пойдет Белозерский (правильное направление уже обозначено образом Яблочкина), а то, что он ищет свою дорогу.

В письме к Н. А. Матвеевой от марта 1861 года Никитин говорил о своей повести: «Воображаю, каким сюрпризом покажется она нашему духовенству...» Действительно, бурса, этот «рассадник просвещения», преподносится в откровенно неприглядном свете. Правда, Никитин, в отличие от Н. Г. Помяловского, не акцентирует внимание на грубых и до бессмысленности жестоких выходках учеников. Его больше тревожит нравственная драма молодежи, обреченной на годы иссушающей рассудок схоластики. И Никитин своей цели вполне достигает: читателей не может не потрясти крайняя степень духовного распадения, свойственная и наставникам, в их подопечным.

Среди персонажей повести немало семинаристов. Но хотя у них есть фамилии и другие отличительные признаки, в массе своей они похожи друг на друга. Личностная неповторимость, заложенная в каждом от рождения, у них почти полностью убита. Они выступают жертвами все той же тупой и деспотической силы.

Несмотря на трагизм содержания, «Дневник семинариста» отличается общей жизнеутверждающей тональностью, и в этом, конечно, сказалось влияние никитинской эпохи с ее нацеленностью вперед. Ощущения бесперспективности, тупика, не возникает потому, что лагерю Федора Федоровича противостоит лагерь Яблочкина и его подразумеваемых единомышленников. Правда, Яблочкин умирает в расцвете лет от чахотки, но автору дорог сам факт появления в затхлой атмосфере бурсы таких светлых личностей.

Яблочкин — воплощение душевного непокоя. Поэзия интеллектуальных и нравственных исканий — вот что привлекает нас в герое. Обаяние этой незаурядной личности испытывает и Белозерский. Он говорит о пылких, «огненных» речах своего друга, упоминает о его «сияющих» глазах. Образ Яблочкина дан в определенных романтических тонах. Это соответствовало настроению Никитина, возлагавшего большие надежды на разночинскую молодежь. Потрясает своим драматизмом сцена предсмертного бреда, а вопль больного: «Стены горят... Мне душно в этих стенах!.. Спасите!» — приобретает глубоко символический подтекст. Душно всем, кто не способен на компромисс с установленным порядком вещей.

Смерть Яблочкина и его ставший знаменитым реквием «Вырыта заступом яма глубокая...» не рождают беспросветного пессимизма. Ведь подобные люди никогда не уходят из жизни бесполезно. Ценою собственной гибели они открывают путь идущим за ними вослед.

В «Дневнике семинариста» часты раздумья о том, что ждет героев впереди. Яблочкин непоколебимо верит в свою звезду, и эта убежденность важнее, чем физическая немощь и даже смерть. Повесть, обнажая язвы настоящего, вся устремлена в будущее. В столкновении с миром насилия и зла Яблочкин одерживает духовную победу.

«Дневник семинариста» оказался последним, в значительной мере итоговым произведением И. С. Никитина. Повесть вышла в свет, когда доживал свои последние дни ее автор, многообещающий прозаик.

Участь самого Никитина весьма схожа с биографией его героев. Семинарию окончить не удалось. Несколько лет хозяйничал на постоялом дворе, продавая извозчикам овес и сено. И только незадолго до смерти открыл книжный магазин с библиотекой-читальней. Многие годы сопровождало Никитина это ощущение несоответствия между духовными запросами и условиями жизни. Он с настороженностью относился к своим титулованным покровителям. В письме Никитина к графине А. И. Толстой от 2 июля 1856 года можно прочитать примечательные слова: «Известно всем и каждому, что выпрошенное сострадание, как нравственная милостыня, тяжелее милостыни обыкновенной». Поэт находился в постоянной готовности отвергнуть «нравственную милостыню».

Бедный, зависимый художник и снисходительный меценат — такова нередко коллизия русской общественной жизни, и Никитину не раз приходилось испытывать это на себе. Он всегда старался оградить от посторонних посягательств свою внутреннюю свободу — она была дороже любых подношений. И все-таки жизнь часто наносила Никитину жестокие душевные раны, вызывавшие порой приступ отчаяния и безысходной тоски. В такие мучительные минуты взор его с благодарностью обращался к народу, этому незамутненному роднику моральной чистоты.

Особенности личной биографии, разумеется, наложили отпечаток на общий колорит никитинской поэзии. Ими продиктованы основные мотивы и темы, их идейное разрешение, сам выбор героев. Никитин имел полное право, вслед за Некрасовым, сказать, что его муза сродни засеченной крестьянской девушке. Близкий к городским и деревенским низам не только по происхождению, но и по глубоким симпатиям, он запечатлел в ярких картинах трагедию народа, жившего в условиях крепостнического гнета.

Никитин никогда не взирал на бедствия отчизны глазами холодного наблюдателя. Не оставался он и в роли только безвольного и жалостливого «печальника». В этом мещанине, застенчивом и робком на вид, бушевал скрытый пламень негодования, который подчас прорывался наружу, опаляя сердца читателей своим жаром. Никитин смог вырваться из плена частных житейских обстоятельств, возвысившись над уровнем плоского, примитивного восприятия суровой действительности. Даже не покидая пределы низкой, бытовой проблематики, он сумел в последние годы осветить грустную прозу своей поэзии светом спасительной веры в лучшее будущее. Пусть время движется медленно, важно — что оно движется. Никитина не покидало чутье прозорливца, для которого было несомненно, что богатырь проснется от вековой спячки и сбросит с себя тяжкий крест рабства.

Лев Толстой сказал, что Никитин переживет многих, даже более крупных поэтов. Предвидение это сбывается. Давно ушла в прошлое крестьянская, лапотная Русь. Но не померкли в памяти общества никитинские образы, ибо в них отразилась правда жизни и душа честного художника-демократа. Мы дорожим творчеством Никитина как частичкой нашей национальной славы.

Олег Ласунский