Сочинения в трех томах. Том 2

I

Корнвалисский дворянин сэр Треваньов умер лет двадцать пять тому назад. После его смерти его родовое поместье со всеми постройками перешло в чужие руки. Сыновья его, Ричард и Ральф, остались без крова и почти без средств.

Стряпчий, долго занимавшийся делами покойного, взял за долги его имение, которое приносило значительный доход, наследники же получили только по тысяче фунтов стерлингов, уцелевших от всего отцовского состояния. Несмотря на кажущуюся порядочность стряпчего, многие заподозрили его в недобросовестном ведении дел покойного, в числе этих многих были братья Треваньовы.

Отдавая им деньги, стряпчий поставил условие, чтобы они уехали из Корнвалиса. Молодые люди, ничего не понимавшие в делах, боялись всякой тяжбы и уступили требованию; они принуждены были покинуть страну, где жили их предки чуть ли не со времен финикиян.

Решив во что бы то ни стало с честью выйти из своего затруднительного положения, братья стали подумывать о том, как бы им устроиться; они хотели искать счастья, где бы оно им ни улыбнулось.

Ральфу в то время шел двадцатый год. Ричард был года на два моложе его. Оба получили хорошее воспитание и не боялись ни умственного, ни тяжелого физического труда. Они с одинаковым успехом могли пробить себе дорогу среди интеллигентных и среди рабочих людей; энергии и силы воли у обоих было достаточно.

Сначала они не знали, что предпринять, и подумывали о военной службе, морской или сухопутной.

По протекции старых друзей покойного отца они легко могли поступить как на ту, так и на другую. Но эта карьера не улыбалась ни одному из них, и они скоро сознались друг другу, что предпочли бы менее почетную, но зато более обеспечивающую службу. Она была необходима им для того, чтобы вернуть потерянное. Не боясь даже в случае надобности сделаться чернорабочими, они решили трудиться изо всех сил до тех пор, пока не выкупят все имущество своих предков.

— Куда же мы отправимся? — спросил Ричард.

— В Америку, — отвечал ему Ральф.

— В какую часть ее?

— На юг, в Перу, — сказал старший брат. — Можно пробраться вдоль Анд, от Чили до Панамского перешейка. Как уроженцы Корнвалиса, в котором так развито горное дело, мы будем хорошими рудокопами. В Андах же мы всегда найдем работу; вместо олова мы будем добывать там золото.

— Страна эта мне очень нравится, но я должен тебе сказать, что твой проект мне совсем не по душе. Я не хотел бы заниматься горным делом и охотно предпочел бы ему торговлю.

— Это предпочтение, однако, нисколько не мешает тебе поселиться в Перу. Многие англичане именно там нажили целые состояния, занимаясь торговлей. Изберем различные специальности, но не будем разлучаться. Тысяча фунтов, которыми каждый из нас располагает, помогут нам начать дело. Ты будешь купцом, а я золотопромышленником. В Перу найдется дело и для меня, и для тебя. Итак, решай, Дик. Едешь ты или нет?

— Поедем, пожалуй.

— Ну, значит, решено.

Месяц спустя после этого разговора оба брата плыли на корабле, который отправлялся из Англии на юго-запад; через шесть месяцев они были уже в Каллао. Сначала братья направились в Лиму, а оттуда в горы, вершины которых покрыты вечным снегом; горы эти представляют собою высокие, скалистые, неприступные стены.

Автор этой книги совсем не имеет в виду рассказывать читателям историю братьев Треваньовых. Вот почему он не описывает шаг за шагом их жизнь со дня прибытия в Америку в течение пятнадцати лет, а передает ее лишь в общих чертах.

Утомленный жизнью рудокопа, младший, Ричард, переправился через Кордильеры и спустился в леса Амазонки, в Монтану, как называют эту местность испанцы, живущие в Андах. В обществе нескольких португальских купцов он поплыл вниз по Амазонке, стараясь завязать торговые сношения по берегам ее и других второстепенных рек. Наконец он поселился в цветущем городе Паре, расположенном в устье Амазонки, и занялся торговлей.

Познакомившись с прелестной блондинкой, дочерью своего соотечественника, который, подобно ему, занимался торговлей, он женился на ней и немного лет спустя был уже отцом нескольких детей, из которых только двое остались в живых.

Пятнадцать лет прошло с тех пор, как Ричард Треваньов покинул Англию. Ему не было еще и тридцати пяти лет, а он уже был вдовцом с двумя детьми. Всеми уважаемый и любимый, он занимал видное общественное положение и был уже достаточно богат. Ему хотелось вернуться на родину.

Помнил ли он обет, данный когда-то им и братом, — вернуться в Корнвалис и выкупить землю предков? Да, он не забыл его. Он написал уже об этом Ральфу и теперь только ждал его ответа.

Ричард был уверен, что брат тоже мечтает о возвращении на родину и охотно присоединится к нему.

За эти пятнадцать лет Ральф не имел такого успеха в жизни, как младший брат, но тем не менее он все-таки добился полной материальной независимости. Как и Ричард, он рано женился; жена его была перуанка и отличалась необыкновенной красотой. Она также умерла, оставив двоих детей: девочку и мальчика. Девочка была младше. Ей было только двенадцать лет, мальчику же шел четырнадцатый год.

Письмо Ричарда пришло как раз в то время, когда Ральф собирался исполнить свое обещание. Вопрос этот не раз возбуждался обоими братьями в их переписке, которую они старались поддерживать, несмотря на трудность сообщения.

Ричард просил Ральфа приехать к нему в Пару; таким образом, вместо того чтобы огибать мыс Горн или ехать через перешеек, он мог просто спуститься по Амазонке почти по линии экватора до самой Пары.

Предлагая брату этот путь, Ричард имел в виду две вещи: во-первых, он хотел, чтобы Ральф ознакомился с огромной рекой, а во-вторых, ему хотелось показать ее своему сыну, который в это время гостил у дяди в Церро-Паска.

Молодой человек жил в Перу уже год. Он отправился туда на одном из отцовских кораблей. Ему хотелось путешествовать по океану, посмотреть Анды и, наконец, познакомиться с дядей и его детьми, из которых старший был его ровесником. В Тихий океан он отправился морем. Отец хотел, чтобы в Атлантический он вернулся сушей или, вернее, реками.

Желание Ричарда вполне соответствовало желанию его брата. Ральф был большой любитель путешествий, и четырнадцать лет, проведенные в рудниках Церро, нисколько не изменили его в этом отношении. При мысли о возвращении на родину он почувствовал себя бодрее и моложе. Тотчас же по получении письма брата он стал готовиться к далекому путешествию.

Месяц спустя он перебрался через Кордильеры, причем вся семья его и слуги ехали на мулах. Затем все перебрались на бальсу (так называется особого рода судно, на котором спускаются по реке Гуальяге) и, наконец, на галатею, которые ходят обыкновенно по огромной реке Солимоес.

Хотя путешествие по горам представляет много интересного, мы не будем останавливаться на нем; ничего не скажем мы и о путешествии по Гуальяге и по той части Амазонки, которая называется Мараньоном. Мы присоединимся к Ральфу Треваньову только в том месте, где начинается величественный Солимоес, и не расстанемся с ним за все время его странствования по лесу.

II

Вечером в начале декабря 18… года по Солимоесу спускалось судно необыкновенной конструкции. Оно направлялось к маленькому португальскому порту Коари, расположенному на южном берегу реки. Это была галатея, или широкая барка с мачтами, с парусами и с покрытой огромными пальмовыми листьями каютой, называемой тольдо. По палубе ходили чернокожие люди. Некоторые из них держали в руках гребки, которые заменяют собою весла и состоят из длинного шеста с прикрепленной к нему весельной лопастью.

Чрезвычайно интересную картину представляли пассажиры и экипаж этого судна. Экипаж состоял из чернокожих. Они были почти голые; весь костюм их ограничивался короткими белыми штанами.

Среди пассажиров было двое белых. Третий, судя по его черному, как сажа, лицу, был, вероятно, африканский негр.

Кроме этих было еще трое пассажиров. Двое юношей, почти одних лет, и девочка со смуглым цветом лица и с волосами черными, как воронье крыло.

Один из белых, хозяин галатеи и вместе с тем командир экипажа, был Ральф Треваньов.

Молодая девушка была его дочь, которую в честь матери звали Роза или Розита. Младший юноша, тоже брюнет, был его сын Ральф; старший, блондин с голубыми глазами, был его племянник Ричард, носивший имя своего отца.

Другой белый, с вздернутым носом и ярко-рыжими вьющимися волосами, был ирландец Типперари Том. Он беспрестанно щурился и мигал глазами. Негр не представлял собою ничего особенного; он был родом из Мозамбика, вследствие чего все называли его Мозей. Он поступил вместе с ирландцем к Ральфу, как только этот последний поселился в горах Церро-Паско.

На судне находились еще различные представители царства животных; они были самой разнообразной формы, величины и породы. Тут можно было встретить четвероногих и птиц; между ними были жители полей и лесов. Одни сидели на крыше каюты, другие спрягались под палубу, а третьи забрались на шкафут. На рее, вокруг мачты, можно было видеть целый зверинец, как это бывает обыкновенно на всех судах, плавающих по Амазонке.

Экипаж галатеи состоял из десяти человек; восемь гребли, разместившись по четыре с каждой стороны судна, девятый же исправлял должность лоцмана и стоял на корме. Экипаж этот был временный; люди были наняты только от Эга до Коари, где их должны были сменить цивилизованные индейцы или тапуйи. К несчастью, в Коари не оказалось ни одного тапуйо. Все отправились на рыбную ловлю. Владелец судна попытался нанять экипаж из Эго для дальнейшего пути, но люди отказались, так как это было не принято у них. Ни просьбы, ни угрозы судовладельца не помогали. Все отказались, за исключением одного. Это был старый индеец, он не принадлежал к племени и не мог устоять против щедрой платы, предложенной владельцем судна. Путешественникам оставалось одно из двух: остановиться в Коари или же заменить самим гребцов и плыть дальше, пользуясь указаниями индейца.

Ральф Треваньов выбрал последнее.

Итак, судно, на котором находился бывший золотопромышленник со своей семьей и слугами, снова поплыло по водам Солимоеса; однако теперь оно шло гораздо медленнее, так как гребцов было вдвое меньше и они были далеко не так ловки и сильны, как их предшественники.

Ральф сам исполнял обязанности рулевого.

Типперари Том, Мозей, старый индеец Мунди, называемый так потому, что он принадлежал к племени мундруку, и Ричард Треваньов гребли. Этот последний, несмотря на свою молодость, был самым лучшим гребцом, не считая индейца. Выросший в Паре, на громадной реке, он полжизни провел на воде.

Молодой Ральф, напротив, как истый горец, совсем не годился для экипажа галатеи. Ему вместе с Розитой был поручен уход за животными.

Первый день прошел вполне благополучно. Путешественникам предстояло долгое плавание, так как до Пары оставалось еще около тысячи миль. Если б они могли рассчитывать на то, что все время будут делать по три мили в час, им нечего было бы беспокоиться: при такой скорости они доплыли бы до места назначения через двенадцать дней, это совсем не так много.

Но они слишком хорошо знали реку, а потому не очень рассчитывали на это. Они знали, что течение ее чрезвычайно медленно.

Отправляясь из Коари, Ральф вовсе не намеревался до конца путешествовать с таким экипажем. Он хотел заменить его тапуйями в Баре, расположенной в устье Рио-Негро, в Обидоре или Сантареме.

До ближайших из этих остановок, однако, можно было добраться только через несколько дней и то при самом быстром плавании. Ральф с нетерпением ожидал встречи с братом. Уж много лет прошло с тех пор, как они виделись в последний раз. Он путешествовал уже несколько месяцев водою и сушей, и всякий раз, как ему казалось, что самый тяжелый путь уже пройден и свидание с братом близко, его непременно что-нибудь задерживало.

В первую ночь по выходе из Коари он решил пристать к берегу и простоять там до рассвета. Но на вторую ночь он был менее осторожен и не пожелал останавливаться.

Ночь была ясная. Кругом все было залито лунным светом, явление чрезвычайно редкое на Солимоесе. Экипаж сильно утомился, и потому решено было перестать грести, предоставив судно течению. Благодаря этому последнему оно могло делать около двух миль в час, так что за ночь должно было пройти двадцать — тридцать миль.

Индеец стал отговаривать хозяина продолжать путь ночью. Не понял его Ральф или просто не желал слушать его советов, но галатея поплыла дальше.

Типперари Том теперь заменял лоцмана. Все прочие спали. Треваньов с детьми поместился под навесом, а негр и индеец забрались в трюм. Птицы и обезьяны тоже спали в своих каютах.

Хотя лоцман в не отличался опытностью, но он все старания прилагал к тому, чтобы как можно лучше исполнить свою обязанность.

Прежде чем поставить его у руля, ему объяснили, как нужно управлять им, чтобы удержать судно в стрежне реки, и он с точностью исполнял все указанное.

Но вот он дошел до места, где река разделилась на два рукава.

По которому из них плыть? Типперари Том задумался.

Сначала он хотел разбудить своего господина и посоветоваться с ним; но потом, взглянув еще раз внимательно на оба рукава, он решил, что ему следует избрать более широкий. В этот последний он и направил судно.

Галатея быстро поплыла по широкому рукаву, и через десять минут с ее палубы уже не было видно другого рукава.

В полной уверенности, что он избрал правильный путь, лоцман более не беспокоился и плыл все дальше и дальше. Скоро он стал замечать, что берега становились все более и более неправильными; в них то и дело врезались глубокие бухты и заливы. Некоторые из заливов представляли собою беспредельное водное пространство, на котором местами были разбросаны группы деревьев. Казалось, деревья эти росли не на суше, а как бы выходили из воды.

По мере того как галатея подвигалась вперед, предположение это подтверждалось. Только тут Типперари Том заметил, что он плыл уже не по реке, текущей между двумя берегами, а по беспредельному водному пространству с потонувшим лесом. Однако он довольно спокойно отнесся к этому. Он думал, что галатея плывет по такой части Солимоеса, где вода вышла из берегов; это ему приходилось видеть не раз.

Но вот река стала постепенно суживаться; обстоятельство это обеспокоило лоцмана. У него явилась мысль, что он избрал неправильный путь. Вскоре ему пришлось окончательно убедиться в этом, ибо галатея дошла до такого места, где весла, наверно, задевали бы кусты, окаймлявшие оба берега. Было ясно, что он ушел далеко в сторону от главного стрежня и что лодка плыла вовсе не по великому Солимоесу.

Лоцман растерялся. Чтобы выйти из затруднительного положения, он должен был разбудить спутников, сознаться им в своей ошибке и посоветоваться с ними. Однако он не сделал этого. Ему было стыдно, что он не исполнил или, вернее, плохо исполнил свой долг, и он решил не сознаваться. Он не имел ни малейшего понятия о той реке, по которой плыл. Может быть, просто это был пролив, который дальше расширялся и опять переходил в реку; может быть, все-таки направление, избранное им, совершенно правильно? Так думал Типперари Том.

Надежда на то, что он скоро выйдет в главную реку, заставляла его плыть все дальше и дальше.

Вот пролив действительно расширился, и галатея опять пошла по широкому водному пространству. Это окончательно успокоило лоцмана. Благоприятное плавание, однако, недолго продолжалось. Судно опять попало в узкий пролив. Впереди виднелось несколько рукавов, окаймленных наполовину потонувшими кустами, а вдали возвышались большие деревья, угрожая загородить судну дальнейший путь.

Типперари Том решил, что далее плыть нельзя. Он налег на руль и повернул судно, намереваясь плыть обратно; но, благодаря ли течению или обманчивому блеску луны, он не мог определить прежнего пути и, бросив в отчаянии руль; предоставил судно на произвол судьбы.

Не успел он еще собраться с духом, чтобы сообщить своим спутникам о случившемся, как вдруг галатея наткнулась на вершину потонувшего дерева и застряла. Треск поломанных ветвей разбудил экипаж. Ральф выскочил из каюты, дети последовали за ним. Треваньов пришел в ужас от случившегося. Мозей тоже испугался. Единственный человек, который, казалось бы, понимал положение, это был старый индеец; он сильно волновался и беспрестанно повторял:

— Гапо! Гапо!

— Гапо! — воскликнул судовладелец. — Что это такое значит, Мунди?

— Гапо! — повторил Типперари Том. — Что это такое, Мунди?

По отчаянию индейца он понял, что был причиной страшного несчастья.

Мундруку отвечал только жестами.

На судне был один лишь человек, который понимал слово, с таким ужасом произнесенное индейцем. Это был молодой Ричард Треваньов.

— В этом слове нет ничего ужасного, дядя, — сказал он, желая успокоить окружающих. — Старый Мунди говорит, что мы вышли из канала Солимоеса и попали в затопленный лес, вот и всё.

— Затопленный лес?

— Да! Все эти кусты, которые вы видите кругом, не что иное, как вершины огромных деревьев. Мы теперь сидим на ветвях сапукайи; это род бразильского орешника, одно из самых больших деревьев на берегу Амазонки. Сейчас вы убедитесь в том, что я прав. Взгляните сюда, вот и орехи!

Он ухватился за ветку, чтобы сорвать околоплодник, но в это время скорлупа лопнула, и орехи градом посыпались на крышу каюты.

— Это называется «обезьяний горшок», — сказал он, указывая на пустой околоплодник. — Индейцы называют его так потому, что обезьяны очень любят орехи.

— Но все-таки я не понимаю, что же это такое — гапо? — прервал его дядя. Он видел, что индеец не переставал беспокоиться.

— Так называют индейцы очень сильное наводнение, — спокойно отвечал Ричард.

— Что ж в этом ужасного? Почему Мунди так испугался и напугал всех нас? Чего, собственно, он боится?

— На это я положительно не могу вам ответить, дядя. Я знаю только, что относительно гапо рассказывают всевозможные изумительные истории. Говорят, что в нем живут какие-то чудовища, огромные змеи и гигантские обезьяны. Я, конечно, не верю в это, но, судя по испуганному виду Мунди, думаю, что индейцы принимают все эти сказки за чистейшую истину.

— Молодой господин ошибается, — сказал старый индеец. — Мунди не верит в чудовищ, но он верит в змей и обезьян, так как он их видел собственными глазами.

— Неужели ты их боишься, Мунди? — спросил Типперари Том.

Индеец ничего не ответил ирландцу; он только презрительно взглянул на него.

— Я все-таки не понимаю, — сказал Треваньов, — почему старик в таком отчаянии? Судно, кажется, совершенно цело. Высвободить его из веток вовсе не трудно, следует только обрубить их.

— Господин, — сказал серьезно индеец, — положение наше далеко не так безопасно, как вы думаете. Чтобы освободиться от веток, которые держат судно, достаточно и десяти минут. Но нам понадобится десять дней, а может быть, и десять недель, чтобы выбраться из гапо. Вот почему так волнуется Мунди.

— Как? Неужели ты думаешь, что нам трудно будет напасть на прежний путь и снова войти в стрежень главной реки?

— Я уверен в этом, господин, иначе мне нечего было бы бояться.

— Эту ночь уж мы не будем пробовать сдвинуться с места, — продолжал Треваньов. — Луны не будет, и мы можем попасть еще в большую беду. Не так ли, Мунди?

— Совершенно верно, господин. Лучше подождем восхода солнца.

— Пойдемте же спать теперь, — сказал Треваньов, — а завтра рано утром все примемся за дело.

Необычное явление, известное под названием «гапо», требует более подробного описания; иначе история наша будет не совсем понятна читателям.

Редко кому не случалось видеть, как все заливается водою, когда река выходит из берегов; но это наводнение продолжается не долго. Вода опять возвращается на свое русло, деревья и луга снова появляются из-под воды.

Совсем другую картину представляет собою потопленный лес. Это чрезвычайно редкое явление. Тут уж не береговые кусты залиты водою, а огромное беспредельное пространство суши, покрытое первобытными лесами. Целые месяцы, а иногда даже и годы на поверхности воды виднеются одни только верхушки огромных деревьев. Бывают и такие случаи, что лес остается потопленным навсегда.

Вот благодаря какому наводнению появляются так называемые гапо. Такой потопленный лес встречается на протяжении тысячи семисот миль вдоль берегов Солимоеса. Он тянется и на север, и на юг. Лес этот так же неизвестен, как горы и пещеры на Луне или как ледовитые океаны, которые дремлют у полюсов. Это огромное водное пространство с массой деревьев далеко не так безопасно, как кажется. На нем встречаются водовороты и нередко бывают бури и туманы, из-за которых судно разбивается о ствол какого-нибудь гигантского дерева и гибнет вместе с экипажем в этой мрачной водной пустыне.

III

Было бы неправильно, если бы мы сказали, что путешественники наши проснулись с восходом солнца, так как ни один луч дневного света не озарял поверхности воды. Кругом стоял густой туман, сквозь который положительно ничего не было видно. Все поднялись очень рано. Озабоченный судьбою галатеи, капитан спал очень мало.

В какой стороне может быть река? Вот вопрос, который путешественники задавали друг другу.

Однако никто не мог ответить на это, так как не было видно ни солнца, ни неба. Впрочем, если бы даже они и были видны, то едва ли кто-нибудь сумел бы указать по ним правильный путь.

Исправляющий обязанности лоцмана никак не мог сказать, куда он повернул, выйдя из канала, на север или на юг, на восток или на запад. Да этого, вероятно, не сказал бы и человек гораздо смышленее Типперари Тома. Вдали показались было кустарники, но сейчас же снова потонули в тумане. По всей вероятности, это были верхушки деревьев. Вскоре путешественники заметили, что судно стало тихонько подвигаться вперед. Убедившись в этом, индеец оживился. Он перевесился за борт и опустил в воду руку; но через несколько минут он вынул ее оттуда, и лицо его снова омрачилось. По-видимому, только что произведенная им проба воды дала ему неуспокоительное указание.

Он долго смотрел на верхушки деревьев, не сводил с них глаз, пока не убедился, что судно удалялось от них.

— Олля! — закричал он, передразнивая Типперари Тома, который не раз так кричал. — Олля! Река в той стороне!

Говоря это, он указывал на верхушки деревьев.

— Ты думаешь, что река в этом направлении? — сказал Треваньов, обращаясь к индейцу.

— Мундруку уверен в этом, господин. Так же уверен, как в том, что там наверху небо.

— Смотри, старик, чтоб нам опять не ошибиться. Мы уже и так значительно удалились от Солимоеса. Если мы уйдем еще дальше, мы погибли.

— Мундруку это знает, — отвечал индеец.

— Прежде чем направиться туда, мы должны знать, чем ты можешь доказать, что река действительно там.

— Вы знаете, господин, какой теперь месяц? Март, не так ли?

— Конечно, март.

— Теперь как раз разлив.

— Что это значит?

— Река выходит из берегов и разливается, гапо становится еще больше.

— Но я все-таки не понимаю, как ты узнал, где река?

— Очень просто, — сказал индеец. — Через три месяца, в июне, начнется вазанте!

— А это что такое?

— Вазанте — это отлив. Тогда гапо начнет уменьшаться, вода потечет к реке, теперь же она течет от реки.

— Ты рассуждаешь совершенно правильно, и я думаю, что мы можем руководствоваться твоими соображениями. Не будем же терять времени, поплывем прямо к тем деревьям. Становитесь все на свои места! Постараемся наверстать то время, которое мы потеряли благодаря небрежности Типперари Тома. Гребите хорошенько. Ну, вперед!

По команде капитана четверо гребцов дружно налегли на весла, и судно быстро поплыло вперед. Через несколько минут галатея была уже на расстоянии полкабельтова от потонувших деревьев.

Но тут путешественники увидели, что плыть дальше в прямом направлении было так же невозможно, как перелететь на лодке через деревья, стоявшие на их пути.

Мало того что ветви деревьев переплетались между собой, они еще были опутаны различными вьющимися растениями, которые представляли собою такую крепкую сеть, что даже пароход в сто лошадиных сил не мог бы прорвать ее.

Гребцы работали час и другой, а прохода все еще не было.

Может быть, река действительно была в том направлении, как указывал индеец, но как попасть туда?

Между деревьями не было даже просвета, куда бы лодка могла направиться. День, и без того пасмурный, становился еще темнее. Наступила ночь. Утомленный и продолжительной, и безрезультатной работой, экипаж перестал греети. Хозяин не препятствовал этому. Он тоже начинал отчаиваться.

Несмотря на то что были приняты все меры предосторожности и судну не угрожала никакая опасность, Мундруку никак не мог успокоиться. Он взобрался на мачту и оттуда смотрел то на верхушки деревьев, то на темные облака.

Солнце целый день не появлялось; вероятно, уже было время его заката. Буря как будто только и ждала этого времени. Она тотчас же разразилась со страшной силой. К урагану примешивались какие-то дикие непонятные крики. Голоса птиц, животных и гадов сливались с воем ветра, с раскатами грома и с треском ветвей. Все находившиеся на судне были объяты ужасом. Они боялись, чтобы лодку не оторвало от деревьев и не унесло в открытое место.

Ветром были подняты громадные волны. Опасения их скоро оправдались.

Дерево, к которому пристала лодка, было не из крепких. Хрупкие ветви его не могли удержать судна и ломались одна за другою. Все это происходило так быстро, что экипаж не успел опомниться, как оборвалась последняя, привязывавшая судно к дереву веревка. Точно борзая, сорвавшаяся с цепи, лодка выскочила из-под деревьев и понеслась по волнам.

Экипаж понял, что спастись можно только при строжайшем соблюдении равновесия. Необходимо было также направить судно по ветру. Однако это было нелегко, так как ветер дул не в одном направлении. Он порывами налетал с разных сторон и подымал волны величиною с дом. Лодку так и бросало, то носом, то кормой она зарывалась в пену.

Наконец стало светать. Сначала появилась заря, а за нею показалось и солнышко; но оно не обрадовало наших путешественников, потому что буря продолжалась с той же силой, как и ночью. Их вынесло снова на огромную водную равнину. Они не знали, было ли то озеро или остров, залитый водой, Казалось, они не были еще в этой части гапо.

Вдруг индеец что-то стал говорить; обезьяна, гримасничая, передразнивала его.

— Что случилось? Что ты говоришь, Мунди? — спрашивали его снизу.

Он отвечал только одним словом: земля!

— Земля! Земля! — с радостью повторяли все.

— Может быть, это вовсе не берег, а только верхушки деревьев такого же потопленного леса, в каком мы были вчера, но я ясно вижу на горизонте что-то темное, и ветер несет нас прямо в ту сторону.

— Слава Богу! — воскликнул Треваньов. — Все будет лучше нашего теперешнего положения. Если мы опять очутимся среди деревьев, мы, по крайней мере, не утонем. Благодарите Бога, дети мои!

Руль унесло еще ночью, и теперь приходилось подчиняться ветру, который дул все с той же силой и гнал их прямо к темной полосе, замеченной индейцем.

В то время как путешественники радовались, что лодку несет в такое место, где они могут укрыться от бури, перед ними вдруг появилось гигантское дерево. Оно одиноко стояло в четверти мили от остального леса и, таким образом, было гораздо ближе к лодке, которая все еще билась с волнами. Несмотря на наводнение, ствол его поднимался, по крайней мере, на десять футов над уровнем воды; как раз посредине он разделялся на две огромные ветви, из которых каждая имела вид целого дерева. Хотя это разветвление и было над водою, но волны то и дело захлестывали его.

Судно неслось прямо на это дерево, как будто сама судьба направляла его туда. Вдруг волна подбросила его и посадила как раз на гигантское дерево таким образом, что киль его застрял между двумя огромными вилообразными ветвями.

— Слава Богу, — вскричал судовладелец, — теперь мы спасены. Благодаря Богу мы теперь на якоре!

Казалось, Треваньов имел полное основание так думать. Гигантские стволы орешника, возвышающиеся по обе стороны лодки между концами ее скамеек, походили на подпорки, какие ставятся под судами в доках.

Каждый старался как можно лучше выполнить приказание судовладельца. По его команде несколько еще дрожащих рук ухватились за веревку, чтобы хорошенько привязать лодку к дереву.

Но вдруг раздался страшный треск, и галатея разломилась надвое.

Это произошло вследствие того, что киль надломился в то время, когда волна, поднявшая лодку, снова отхлынула.

Несколько секунд обе части судна висели над водой; носовая часть со всеми снастями находилась в полном равновесии с кормой, на которой была устроена каюта.

Только благодаря тем, кто умел плавать, весь экипаж был спасен и взобрался на дерево, оттуда они видели, как гибло судно, на котором они так долго путешествовали. Скоро обе части его скрылись в волнах.

Трудно себе представить, в каком ужасном положении очутились наши путешественники. Достаточно было одного сильного порыва ветра, чтобы лишить их пристанища. Ветви скрипели под ними и так сильно наклонялись, что казалось, вот-вот они обломятся. Несчастные судорожно цеплялись за них. То и дело от дерева отрывались ветки, обремененные тяжелыми плодами, и пролетали над сидевшими внизу, грозя разбить им головы.

Такое несчастье как раз постигло Мозея — мозамбикского негра; хорошо еще, что тяжесть упала на его голову, другой череп раскололся бы от такого удара. Негр отделался лишь сильным испугом, проявившимся в диком крике.

До сих пор, как мы уже сказали, каждый думал только о том, чтобы как можно дольше удержать за собою ту небезопасную позицию, которую назначила ему судьба. Но вдруг всеобщее настроение изменилось. Читателям, вероятно, известно, что бури или ураганы под тропиками прекращаются так же неожиданно, как и начинаются.

Очень скоро после того, как Мозея ударило по голове, буря вдруг стихла. Был уже полдень, и солнце сияло на безоблачном голубом небе, освещая почти гладкую поверхность воды. Такая перемена в природе подбодрила и наших несчастных путешественников. Не опасаясь более за настоящее, они стали думать о будущем; прежде всего необходимо было найти более удобное место, чем то, которое каждый из них занимал поневоле.

Кругом была вода; в одном только месте виднелась как бы лесная чаща. Это был, вероятно, такой же потопленный лес, как тот, в котором они накануне думали укрыться от бури.

Как только волнение утихло, взоры всех обратились в эту сторону. Однако туда было нелегко попасть. Несмотря на то что этот зеленеющий полуостров (как можно было назвать его по виду) был всего лишь в четверти мили от орешника, только двое могли доплыть до него: Мундруку и Ричард Треваньов.

Это затруднение пришлось обсуждать целый час.

Если бы у них под руками был материал для постройки какой-нибудь лодки, им не пришлось бы долго думать. Но ветви орешника были слишком тяжелы для плавания. Пришлось отказаться от этой мысли.

Однако между деревьями, к которым они стремились, можно было найти более подходящий материал. Чтобы убедиться в этом, следовало ознакомиться с лесом, а так как плыть туда могли только Ричард и индеец, то они, недолго думая, и бросились в воду. Оставшиеся на дереве смотрели вслед своим товарищам до тех пор, пока они не скрылись в лесу. Все были грустно настроены. Настоящее пристанище их могло быть только временным, и, если бы даже им и удалось добраться до тех деревьев, они опять будут висеть там над водой.

В течение почти целого часа никто не сказал ни слова. Только птицы да обезьяны своим криком изредка нарушали тишину, царившую на дереве. На погибшей галатее было пять, шесть таких животных, но двоим только удалось спастись: маленькой уистити и большой обезьяне из породы, называемой черной коантой. Остальные погибли вместе с судном.

Кроме обезьян на галатее была еще целая коллекция редких и очень красивых птиц, приобретенных у индейцев в верховьях Амазонки за большие деньги. Те из них, которые сидели в клетках, погибли в волнах, других же унесло с дерева; из всех птиц, как и из четвероногих, уцелело тоже только две: великолепный попугай пурпурового цвета, так называемый индейский араруна, и маленький попугайчик, который вместе с уистити пользовался особенным расположением Розиты.

Уже час прошел с тех пор, как пловцы отправились в путь, а они и не думали возвращаться. Спутники их, оставшиеся на дереве, с беспокойством поглядывали в ту сторону, куда они направились. Не раз им слышались голоса уплывших, но они не могли ясно различить их в целом хоре каких-то непонятных и таинственных звуков.

Прошло еще два часа, и все стали терять надежду на возвращение Ричарда и индейца.

Пора бы уже было осмотреть лес. Почему же они не возвращались? Сначала доносились их голоса, и казалось, это были крики ужаса. Теперь же ничего не было слышно. Уж не погибли ли они?

IV

Какое бы ни было душевное состояние человека, но физические ощущения, как голод и жажда, всегда напомнят ему о себе. Вскоре несчастные путешественники убедились в этом и поспешили подкрепиться плодами орешника. По просьбе отца Ральф полез дальше на дерево; орехи висели преимущественно на концах ветвей, как это обыкновенно бывает в Южной Америке.

Юноша был ловок и смел и в один момент очутился на верхушке дерева. Попугай, усевшись ему на голову, поднимался вместе с ним.

Вдруг птица начала пронзительно кричать и метаться вокруг дерева, как будто она увидела что-то ужасное. Юноша поглядел во все стороны, но не заметил ничего такого, что могло бы ему объяснить тревогу его спутника.

Маленький попугай стал вторить крикам арануны, между тем как обезьяны, дрожа от страха, прижались друг к другу. Видя, что птицы вертятся все на одном месте, юноша стал внимательно рассматривать эту часть дерева. Он понял, наконец, что напугало птиц; от такого зрелища мог прийти в ужас даже и человек. На лиане, тянувшейся от одной ветки к другой, спала змея. Она была светло-коричневого цвета, почти такого же, как и сама лиана, и если бы не ее блестящая кожа да красивые изгибы тела, то ее смело можно было бы принять за такой же ствол растения, на котором она лежала.

Вдруг голова ее задвигалась на длинной вытянутой шее; казалось, она хотела поймать птицу, которая летала вокруг нее. Ральф не очень испугался. Ему не раз приходилось видеть змей и побольше этой. Первой его мыслью было прогнать птиц и таким образом спасти их от страшного гада. Однако вместо того, чтобы скорее улететь от своего врага, они готовы были броситься на него. Чудовище все более вытягивало шею и открывало пасть.

Маленький попугай подлетал почти к самому языку змеи или же садился на лиану, вокруг которой она обвивалась.

Ральф хотел взобраться еще выше, чтобы поймать попугайчика и унести его оттуда, как вдруг внизу раздался страшный крик. Он вырвался из груди Мозея, мозамбикского негра.

— Умоляю вас, Ральф, — кричал негр, — не делайте этого! Мистер Ральф, не поднимайтесь! Вы не знаете этой змеи! Ведь это ярарака!

— Ярарака? — машинально повторил юноша.

— Да! Да! Самая ядовитая из всех змей в Америке. Умоляю вас, спускайтесь скорее оттуда.

Все прислушивались к разговору негра с Ральфом. Треваньов и Типперари Том полезли наверх. Розита одна осталась на прежнем месте.

Увидев змею, Треваньов понял, что негр говорил правду: она была опаснее даже ягуара.

Один вид ее внушал ужас, треугольная голова соединялась с телом длинной тонкой шеей. Глаза блестели, изо рта то и дело высовывался красный язык, что придавало ей еще более отвратительный вид. Однако она была не очень велика, длина ее не достигала даже и шести футов.

Никто не знал, что делать. Оружия никакого не было, оно все пошло ко дну. Ральф понял опасность своего положения и стал спускаться.

До сих пор змея только вытягивала шею и поворачивала голову в разные стороны, тело же ее оставалось неподвижным. Но вот она вытянулась и не спеша стала спускаться с лианы.

— Боже мой, чудовище ползет вниз! — закричал вдруг Треваньов.

Змея действительно сползла с лианы и направлялась по ветке прямо к стволу.

Все бросились в сторону по горизонтальной ветке.

— О Боже! Дитя мое погибло! — вскричал Треваньов.

Услышав взволнованные голоса друзей, молодая девушка встала. Положение ее было чрезвычайно опасно. Змея ползла уже по ветке, ведущей к стволу, к которому прижалась Розита; чудовище не могло спуститься вниз, не заметив молодой девушки. Оно было уже в десяти футах над ее головой. Треваньов намеревался спуститься, чтобы защитить своего ребенка, но Мозей удержал его.

— Это бесполезно, — сказал он ему, — теперь уж слишком поздно. Прыгайте в воду скорее, Розита! Старый Мозей не даст вам утонуть!

Чтобы подбодрить девушку своим примером, он первый бросился в воду.

Розита была не из трусливых и, недолго думая, последовала совету негра. Лишь только она упала в воду, негр тотчас же схватил ее.

Благородный поступок Мозея привел в восхищение его товарищей; они тем более оценили его самоотверженность, что он далеко не был хорошим пловцом.

Благодаря этому последнему обстоятельству все сильно боялись за Розиту. А вдруг она утонет, да и спасет ли ее еще вода от чудовища? Ярарака как животное земноводное прекрасно чувствует себя в воде; она может броситься туда вслед за ними.

Там уже, конечно, все шансы будут на ее стороне, она плавает, как рыба, а Мозей с трудом держится на воде со своей ношей.

Треваньов пережил ужасные минуты.

— Боже мой! — вскричал он. — Как же нам избавиться от этого чудовища?

— Есть еще одно средство, — сказал Мозей, вдруг осененный мыслью. — Надо постараться во что бы то ни стало отделить лиану от дерева, а потом мы хорошенько встряхнем ее, и чудовище полетит в воду.

Говоря это, негр ухватился за паразита, по которому ползла к ним змея, и изо всех сил старался оттянуть его от дерева; остальные помогали ему. Вдруг лиана оборвалась, и змея, уцепившись за нее, повисла в воздухе. Немного покачавшись, она полетела в воду.

Все вскрикнули от радости, однако ликование их продолжалось недолго, так как ярарака снова поплыла к ним. Но вот она повернула и направилась как раз в ту сторону, куда поплыл Ричард с индейцем.

По мере того как сидевшие на дереве успокаивались, они все более ощущали голод. Ральф снова полез на дерево. Скоро он собрал с дюжину орехов и побросал их вниз своим спутникам. В пустую скорлупу набрали воды и таким образом утолили не только голод, но и жажду.

Теперь оставалось только терпеливо ожидать возвращения пловцов. Все смотрели в ту сторону, где они скрылись, и сердца их были полны страхом за них и надеждой на возвращение.

V

Последуем теперь за пловцами, посланными товарищами на разведку.

Долгое плавание очень утомило их, и им очень хотелось бы скорее отдохнуть на первом попавшемся дереве. Им не трудно было определить характер той местности, в которой они находились.

— Гапо! — то и дело повторял индеец, подплывая под деревья. — Здесь нет суши, господин, — сказал он, хватаясь за лиану, — и нам придется возвратиться на ветку, чтобы отдохнуть. Тут, по крайней мере, десять сажен глубины. Мундруку это видит по деревьям.

— Я ничего другого и не ожидал, — отвечал молодой Треваньов, усаживаясь на ветку по примеру своего спутника. — Я только думал, что мы найдем здесь какое-либо плавающее дерево, на котором бы наши спутники могли перебраться сюда, хотя здесь тоже не лучше; а вот как мы отсюда выберемся, этого, кажется, не знаю ни я, ни ты. Не правда ли, Мунди?

— Мундруку никогда не отчаивается, даже в том случае, когда он попадает в гапо, — с гордостью ответил индеец.

— Ты думаешь, что мы выберемся отсюда? Что же, ты рассчитываешь найти здесь материал для постройки другого судна?

— Нет, — отвечал индеец, — я вовсе не думаю этого; мы слишком далеко теперь от главной реки. Ничего подходящего для постройки лодки мы здесь не найдем.

— Так зачем же мы плыли сюда?

— Если бы мы вздумали искать здесь материал, то, конечно, нам незачем было плыть. Но нам и без лодки удастся переправить всех сюда. Следуйте только за мною, молодой господин. Нам нужно забраться в глубь леса; старый Мунди покажет, как можно без лодки перебраться сюда.

— Как же это? — воскликнул юноша. — Я охотно помог бы тебе, но я представить себе не могу, что ты хочешь делать.

— А вот вы увидите сейчас, — сказал Мундруку, снова пускаясь вплавь, — плывите за мной! Если я не ошибаюсь, мы скоро найдем то, что заменит нам лодку. Плывем сюда!

Мундруку говорил что-то еще, но за плеском воды слов его не было слышно.

Они плыли под таким густым сводом перепутавшихся веток, что там было почти совсем темно. Индеец плыл впереди, юноша следовал за ним.

Вдруг индеец радостно вскрикнул и, указывая на одно из деревьев, сказал:

— Вот как раз то дерево, которое я ищу. Ого! Да оно вдобавок покрыто сипосами, это нам очень кстати; и смола и веревки — все к нашим услугам. Великий Дух покровительствует нам, господин!

— В чем дело? — спросил Ричард. — Я вижу дерево, покрытое сипосами, как ты называешь. Но какой же в нем толк, когда оно зеленое, сочное и совершенно непригодное для постройки судна? Веревки могут нам пригодиться, но дерево совсем ничего не стоит; даже если бы у нас были топоры, так мы и тогда бы из него ничего не сделали.

— Мундруку не нужно ни топоров, ни этого дерева; ему только нужен древесный сок из нескольких сипосов, которые повисли тут на ветках, а остальное мы найдем, когда вернемся к орешнику.

— Сок этого дерева? Но зачем?

— Взгляните повнимательнее, господин, разве вы не знаете этого дерева?

Юноша стал присматриваться к дереву, но оно было так обвито различными вьющимися растениями, что отличить его листья от листьев паразитов было чрезвычайно трудно. Но вот наконец он нашел его листья и сразу узнал, что это за дерево. Оно было известно не только в Паре, где он родился, но и по всей Амазонке.

— Конечно, я его знаю, — отвечал он индейцу, — это се-ринга — каучуковое дерево. Но зачем оно тебе? Неужели ты хочешь сделать лодку из каучука?

— А вот увидите, молодой господин.

Во время этого разговора Мундруку взбирался на дерево, прося своего господина следовать за ним. Уцепившись за лиану, юноша вылез из воды и уселся на ближайшую ветку.

Дерево, на котором находились наши пловцы, принадлежало к семейству молочайных растений. Таких каучуковых деревьев очень много в долине реки Амазонки.

Не успел Ричард усесться на ветку, как вдруг сверху раздался крик.

— Что случилось, Мунди? — спросил юноша, подняв голову.

— Я нашел что-то очень вкусное, господин.

— Очень приятно это слышать, так как я ужасно хочу есть. Признаться, орехи не очень-то сытны. Я бы с удовольствием съел еще мяса или рыбы.

— Ну, это ни то, ни другое, — возразил Мундруку, — хотя тоже очень вкусно. Это дичь!

— Дичь! Какая?

— Арара.

— А, из породы попугаев! Но где он? Ты поймал его уже?

— Сейчас поймаю! — отвечал индеец, и, запустив руку в дупло дерева, он вытащил оттуда еще не совсем оперившуюся птицу величиной почти с цыпленка.

— А! Тут целое гнездо! И какие жирные! Отлично, Мунди! Мы заберем их всех с собою. Наши друзья, вероятно, так же голодны, как и мы, и очень обрадуются этой добыче.

Лишь только индеец вытащил попугая, как тот поднял страшный крик.

К нему присоединился его товарищ, и вскоре можно было разобрать уже голосов двадцать, что ясно доказывало, что в этом дереве было еще несколько гнезд.

— Тут целый зоологический сад! — сказал Ричард, смеясь. — Нам хватит этих птиц на неделю.

Не успел он окончить этих слов, как вдруг послышался страшный шум. Это была какая-то смесь различных звуков; нечто вроде кудахтанья и криков ужаса. Точно происходила ссора между паяцами.

Звуки эти сначала доносились издалека; но не прошло и нескольких минут, как они стали раздаваться над самой головой Мундруку. Целая стая больших птиц своими крыльями почти закрывала его от солнца. Птицы беспокойно метались над индейцем. Это были, вероятно, родители птенцов, оставшихся в гнездах; должно быть, они улетали за кормом для своих малюток. Как индейцу, так и Ричарду и в голову не приходило, что положение их становится опасным.

Однако скоро им пришлось в этом убедиться. Как только птицы опустились на дерево, они тотчас набросились на непрошеных гостей и стали бить их крыльями, клевать и царапать когтями.

Сначала они напали на индейца. В то время как он защищался от них, птенец выскочил у него из рук и полетел прямо в воду. Его родители вместе со своими друзьями бросились его спасать. Тут они заметили, что немного ниже индейца есть еще один враг, и тотчас же напали на него.

Хотя индейцу приходилось бороться с большим количеством птиц, нежели Ричарду, но тому было трудно справиться и с теми немногими, которые на него нападали, так как у него не было никакого оружия и он был почти раздет.

У Мундруку был короткий нож, но для борьбы с таким большим количеством врагов этого оружия было слишком мало. Не прошло и нескольких минут, как тела обоих покрылись ранами.

Не дожидаясь своего спутника, Ричард бросился в воду.

Упустив врага, птицы поднялись к индейцу и еще с большей яростью набросились на него. Мундруку последовал примеру юноши и скоро догнал его. Молча плыли они рядом, оставляя за собою кровавый след, так сильно они были изранены.

Птицы не стали преследовать своих врагов, а потому наши пловцы решили остановиться недалеко от каучукового дерева. Добившись того, что враги покинули их жилище, птицы занялись водворением порядка в своих гнездах. Скоро они все успокоились, и путешественникам нечего было опасаться нового их нападения.

Но вот индеец остановился и стал осматриваться. Он что-то задумал и стал уговаривать своего спутника вернуться к каучуковому дереву.

— Зачем? — спросил Ричард.

— Во-первых, затем, зачем мы уже раз взобрались на него, а во-вторых, затем, чтобы отомстить, — сказал он, сверкая глазами. — Мундруку не должен прощать своих ран даже птицам. Я не уйду из леса, пока не убью или не выгоню с дерева последнего птенца.

— Как же ты думаешь сделать это?

— А вот поплывем, и вы увидите.

С этими словами индеец направился к группе деревьев. Они взобрались на дерево, походившее на гигантскую мимозу.

— Это нам пригодится, — сказал индеец, подрезая ножом одну из веток; затем он сделал из нее две палки длиною около двух футов. Отстругав хорошенько обе палки, он сказал: — Теперь у нас есть оружие, и мы можем надеяться одержать победу над попугаями.

Они спустились с дерева и опять поплыли к серинге.

Поднявшись к гнездам, они снова стали бороться с птицами, на этот раз уже с большим успехом. Птицы падали под ударами палок или же, испугавшись, улетали в глубь леса.

Мундруку в точности исполнил свою угрозу: он не оставил на дереве ни одной птицы. Убивая их одну за другой, он связывал их за лапки и складывал в дупло.

— Пусть они полежат здесь пока, мы скоро вернемся. Ну а теперь за дело!

Ричард не знал, что индеец собирался предпринять, и с любопытством смотрел на него.

Бросив палку, которой было убито столько птиц, он снова взялся за нож.

Не теряя времени, он воткнул его в кору каучукового дерева и сделал глубокий надрез, из которого тотчас же потек густой сок. Надобно было скорее собирать его. Для этого Мундруку захватил с орешника пару обезьяньих горшков. Один из них он дал Ричарду, прося его держать скорлупу у самого отверстия, сам же принялся делать второй надрез.

Скоро обе скорлупы наполнились густым и липким веществом, походившим на хорошие сливки. Затем скорлупу закрыли и перевязали сипосами; этих лиан, очень похожих на веревки, они забрали с собою большое количество.

Когда все было сделано, Мундруку объявил, что теперь пора возвращаться к ожидавшим их товарищам. Разделив между собою ношу, они снова бросились в воду. Минут через десять они выплыли из-под свода на освещенную солнцем лагуну и почувствовали себя так, как будто только что вышли из подземелья.

VI

Ричард очень обрадовался, что они снова выбрались на свет Божий. Вдруг спутник его задрожал, поднял голову над водой и вскрикнул.

Юноша тоже приподнялся над водой и стал смотреть в ту сторону, куда были обращены взоры индейца.

— Чудовище! — закричал Мундруку.

— Чудовище? Какое? Где?

— Там дальше, за деревьями; тело его наполовину прикрыто ветвями.

Ричард посмотрел в сторону, указанную индейцем.

— Я вижу что-то вроде плавающего дерева. Это и есть чудовище, Мунди?

— Это не дерево, а тело гада, который может проглотить нас обоих. Он называется жакаранассу. Разве вы не слышали, как он бросился в воду?

— Нет.

— Смотрите, смотрите, вот он плывет к нам.

Темный предмет, который юноша принял за сухое дерево, действительно приближался к ним. Позади животного оставался след, и слышно было, как оно ударяло хвостом по воде.

— Жакаранассу! — повторил индеец и объяснил, что так называется особый род огромных амазонских крокодилов.

Этот был как раз один из самых больших; туловище его протягивалось по воде на целые семь ярдов. Пасть, которую он беспрестанно открывал в виде угрозы или просто чтобы подышать, смело могла вместить наших пловцов.

В воде им не было спасения от такого врага: не могли же они плыть быстрее огромного каймана.

— Скорее на дерево! — закричал индеец, убедившись в том, что чудовище преследует их.

Сделав несколько сильных взмахов руками, Мундруку очутился под деревьями. Юноша скоро догнал его.

— Да защитит нас Великий Дух! — сказал индеец, взбираясь на дерево. — Я вижу по глазам чудовища, что оно хочет нас съесть!

Животное, которое они рассматривали сверху, было действительно необычайных размеров; глаза его имели какое-то особенное, хищное выражение.

Трудно себе представить существо отвратительнее того, которое подкарауливало наших пловцов. В природе нет ничего противнее крокодила и змеи. Эта последняя, впрочем, хотя и страшна, но блеск кожи ее и гибкость туловища иногда ласкают глаз, тогда как ящеричные животные, тело которых несколько напоминает собою человеческое, особенно противны. Крокодил гадок не только по внешнему виду, но и по своим нравам.

Взобравшись на дерево, наши путешественники успокоились: крокодил не мог достать их оттуда, следовательно, они были в полной безопасности. Больше всего их огорчало то, что они не могли вернуться к товарищам, которые, вероятно, с нетерпением ждали их. Они хотели было закричать им, что они тут, но потом решили, что это ни к чему не приведет. Вся надежда их была на то, что чудовище, потеряв их из виду, удалится.

Однако Мундруку далеко не был в этом уверен. Озлобленный вид животного не предвещал ничего хорошего.

— Как ты думаешь, подкарауливает он нас? — спросил Ричард.

— Я думаю, что да. Он может караулить нас в течение нескольких часов, даже до заката солнца.

— Это было бы очень печально. Что-то наши там подумают? Как же нам быть?

— Надо только терпеливо ждать, чтобы он ушел. Больше нам ничего не остается, господин.

— Но это невыносимо — быть в таком осадном положении, — воскликнул юноша. — Мы всего лишь в нескольких ярдах от наших друзей, а между тем мы не можем к ним плыть!

— Ах, черт бы его побрал! Он нас увидел и теперь будет поджидать.

— Неужели же у него хватит на это ума?

— Конечно! Эти гады иногда целыми неделями караулят свою добычу. Я уверен, что теперь он только и думает, как бы полакомиться нами.

Прошел час, прошел и другой, а путешественники наши оставались все в том же грустном положении.

— Что бы нам придумать? — шептал Ричард индейцу, терпение которого тоже истощалось.

— Попробуем перебраться на ту сторону леса по верхушкам деревьев. Если нам удастся скрыться от него, мы спасены, Досадно, что мне раньше это не пришло в голову. Пора уж мне знать, что кайман может ждать без конца свою жертву. Смотрите, что я буду делать, и поступайте так же.

— Отлично, Мунди! — промолвил юноша. — Я постараюсь подражать тебе.

Мысль индейца может показаться невероятной, но тому, кто хоть десять минут провел в лесах Южной Америки, она будет вполне понятна. Во многих местах такое путешествие даже не представляет большого труда. На Амазонке есть такие участки леса, где деревья, переплетаясь между собою, образуют почти сплошную стену. Целая сеть из паразитов соединяет одни деревья с другими.

Среди этой роскошной растительности живет множество птиц, животных и насекомых, которых на суше встретить нельзя. Итак, путешествие индейца и его спутника по вершинам деревьев не представляло ничего особенного. Оно было тут даже безопаснее, чем на суше. Падение с дерева не влекло за собою никакого увечья; путешественники рисковали лишь окунуться в воду и потерять немного времени.

Мундруку храбро двинулся вперед, еще раз высказав сожаление о том, что не сделал этого раньше. Конечно, они подвигались не очень быстро. Все зависело от породы деревьев и паразитов. На их счастье, растительность в этом месте была самая подходящая для подобного путешествия. Посмотрев сквозь зелень на предстоящий им путь, Мундруку решил, что перебраться на ту сторону вовсе не так уж трудно. Он с уверенностью подвигался вперед, и товарищ его молча следовал за ним. Индеец вполне допускал, что аллигатор не отстанет от них и будет за ними плыть. Путешествие их было чрезвычайно утомительно; местами они должны были всей тяжестью держаться на руках и, раскачавшись, перебрасываться с одного дерева на другое. Не раз им приходилось делать крюк, брать далеко в сторону из-за того, что чаща местами была совершенно непроходима или же на пути их вдруг попадалось нечто вроде озера. Однако им нужно было пройти всего лишь около двухсот ярдов. Путешествие их продолжалось около двух часов; вдруг они увидели перед собою широкое водное пространство и забыли всю усталость. Глазам их представилось очень приятное зрелище: друзья их сидели на освещенной солнцем сапукайе.

Точно желая убедиться в том, что они все целы, Ричард глазами пересчитал их. Грациозная фигура Розиты особенно приковывала к себе его внимание.

Чтобы показать, что они тут, близко, он хотел закричать, но индеец знаком остановил его.

— Отчего нельзя, Мунди?

— Прошу вас, не говорите ни слова. Мы ведь еще в лесу. Кайман может услышать нас.

— Но ведь крокодил остался там, около каучукового дерева?

— Да, он был там. Но мы не знаем, где он теперь. Может быть, он тут где-нибудь поджидает нас.

Разговаривая таким образом, они оглядывались по сторонам.

Кругом ничего не было видно. Под деревьями было тихо. Вода блестела как зеркало.

— Мы, кажется, славно обманули его. Что ты скажешь, дружище?

— Как будто так, — отвечал индеец. — Мундруку ничего не слышит, ни единого звука. Вероятно, чудовище осталось там, под деревом.

— Чего же мы тут будем ждать? Мы и так потеряли уже несколько часов. Я думаю, что дядя и все другие страшно беспокоятся за нас. Хотя мы их и видим, но мне кажется, что они не замечают нас, иначе они нас окликнули бы.

Выждав еще минут двадцать, индеец сказал:

— Я думаю, теперь мы можем плыть.

Юноша только и ждал этого. Он тотчас же бросился в воду. Мундруку последовал за ним.

Едва лишь они выплыли из-под деревьев, как услышали чей-то радостный крик. Он доносился с той стороны, где сидели друзья пловцов; очевидно, их уже заметили. Ободряемые этими криками, пловцы быстро подвигались вперед. Ричарду и в голову не приходило оглянуться. То, что он видел перед собою, придавало ему мужества и всецело поглощало его внимание: на дереве стояла молодая девушка и радостно махала ему руками. Индеец был занят совсем другим. Вместо того чтобы смотреть вперед, он сосредоточивал все внимание на том, что делалось позади.

Они проплыли уже почти половину того расстояния, которое отделяло лес от орешника. Юноша быстро подвигался вперед, индеец следовал за ним.

Крокодила нигде не было видно, и Мундруку совершенно успокоился. Вероятно, животное все еще караулило их под каучуковым деревом, не подозревая, что они были уже далеко. Индеец поравнялся с Ричардом, и они не спеша поплыли рядом.

К счастью пловцов, друзья их следили за поверхностью воды, и как раз в то время, когда индеец и Ричард менее всего думали об опасности, крик ужаса раздался с сапукайи. Достаточно было нескольких минут, чтобы чудовище нагнало пловцов. Отчаяние придало им силы, друзья протянули руки, чтобы помочь им взобраться на дерево, и они были спасены.

Крокодил тоже подплыл к дереву, как раз к тому месту, куда взобрались пловцы.

Он был вне себя от бешенства, увидев, что добыча опять ускользнула от него. Со злости он бил хвостом по воде и страшно кричал; крик его напоминал то рев быка, то лай собаки.

Сверху его было прекрасно видно. Он весь был освещен солнцем. Тело его, длиною в восемь ярдов, в поперечнике имело не менее десяти футов, роговые бугры в виде пирамид, которыми была покрыта вся его спина, доходили до семи дюймов. Неудивительно после этого, что Розита закричала от ужаса, взглянув на это животное, и что все боялись его.

Казалось, кайман хотел взобраться на дерево; он то и дело цеплялся зубами за кору и своими короткими лапами, напоминавшими человеческие руки, изо всех сил старался обнять ствол дерева. Люди, сидевшие наверху, с ужасом следили за его движениями, но полная неудача животного скоро успокоила их.

Мундруку, со своей стороны, тоже прибавил, что им нечего беспокоиться, так как крокодил не в состоянии взобраться на дерево. Однако чудовище и не думало отступать. Оно стало плавать вокруг дерева, не сводя глаз с сидевших на нем. Этим последним надоело наконец следить за его движениями, и они только изредка поглядывали на него. В данный момент присутствие чудовища не представляло опасности, но нужно было подумать и о будущем. Ведь нельзя же было вечно сидеть на дереве. Хотя они и не знали, что ожидает их в лесу, но тем не менее всем хотелось скорее отправиться туда. Мундруку уверял, что за лесом должна быть земля. Итак, надо было плыть к лесу; они надеялись, что хуже там, во всяком случае, не будет.

Мунди обещал им устроить переправу, но каким образом — этого еще никто не знал.

Пора было, однако, ознакомить товарищей со своими планами, и индеец приступил к делу.

Читатель помнит, конечно, что, перебив всех птиц, индеец вскрыл кору и собрал сок в скорлупу от орехов. Все это вместе с лианами, сипосами, которыми можно было пользоваться как веревками, он захватил с собой. Во время плавания ноша эта была привязана у него к спине. Индеец велел принести как можно больше орехов. Вытащив ядра, он снова закрывал скорлупу и обмазывал ее каучуком. Таким образом, она делалась непромокаемой. Работа быстро подвигалась вперед, так как Ральф и Ричард помогали индейцу.

Кроме Ричарда, который был посвящен в это дело, никто не догадывался о намерениях индейца. Но вот он стал связывать при помощи сипосов по две, по три скорлупы вместе; затем он соединял две такие пачки толстым жгутом из той же лианы, оставляя между двумя пачками расстояние в три фута. Тут только все поняли, что он мастерил.

— Это плавательные пояса! — воскликнул Ральф.

Он не ошибся. Именно это и хотел сделать Мунди.

VII

Мунди сделал всего пять плавательных поясов; Мозей плавал довольно плохо, и у него не хватило бы сил на такое большое расстояние. До лесу было, по крайней мере, четыреста ярдов.

Двое из семерых плавали хорошо. Попугай мог долететь до леса, а маленькую обезьяну кто-нибудь должен был посадить на плечи.

О большой обезьяне никто не заботился. У нее не было хозяина. Хотя она и оказывала предпочтение Тому, но он относился к ней более чем равнодушно. Эта порода обезьян никому не внушает симпатии. Изобретением Мунди нельзя было воспользоваться тотчас же. Каучук должен был хорошенько просохнуть, а на это потребовался, по крайней мере, час времени.

Сборы были недолги, так как путешественникам следовало только обвязать вокруг талии плавательный пояс. Они собрались уже в путь, как вдруг вспомнили о крокодиле.

Животное все еще было под деревом. Оно то, вытянувшись, лежало на воде, то медленно плавало вокруг дерева, глядя на людей. По лукавым глазам его можно было подумать, что оно отлично понимает назначение поясов и то, что люди намерены делать. Казалось, крокодил был теперь уверен, что больше уж его не обмануть. Броситься при таких условиях в воду было все равно, что броситься в пасть чудовища, а потому об этом нечего было и думать.

Еще час путешественники наши просидели на дереве; терпение их истощилось.

Чтобы как-нибудь сократить время, они стали говорить об аллигаторах. Треваньов задавал индейцу разные вопросы, на которые тот охотно отвечал. Он много видал на своем веку, и ему было, что порассказать о кайманах. Мундруку говорил, что ему приходилось встречать пять или шесть различных пород крокодилов. Случалось, что самые большие из них, жакаранассу, водились в одной реке с жакарасетента, или маленькими аллигаторами.

Впрочем, слово «маленький» не. совсем подходит к этим животным, так как они все-таки достигают четырех футов длины. Не раз ему приходилось видеть и так называемых куруа, которые никогда не бывают более двух футов. Эти последние встречаются довольно редко, они водятся только в маленьких бухтах. Как только начинается разлив, крокодилы уходят из устьев рек и из озер и направляются в гапо.

В некоторых местах Солимоеса, как только вода убывает, озера совсем высыхают; крокодилы зарываются тогда в грязь и лежат там до тех пор, пока вода снова не вернется и не отмочит глину, из которой они вылезают еще безобразнее, чем были раньше. Они устраивают свои гнезда на берегу и покрывают яйца целыми грудами вялых листьев, смешанных с грязью. Яйцо большого каймана овальной формы, величиною с кокосовый орех; толстая и крепкая скорлупка сильно шуршит, если потереть яйцо обо что-нибудь твердое. Когда самка удаляется от гнезда, то стоит только потереть одно яйцо о другое, и она тотчас же приползет.

Крокодилы питаются главным образом рыбой; но это только потому, что ее очень много и ловить ее чрезвычайно легко. Они также охотно едят и мясо, и дичь — словом, все, что им попадается. Бросьте им кость, они и ту проглотят. Если какой-нибудь кусок не входит в пасть крокодила, он подбрасывает его вверх и норовит как можно ловчее схватить его зубами. Иногда им приходится вести жестокую борьбу с ягуарами, но эти последние редко нападают на самих кайманов, они предпочитают их детенышей.

Крокодилы очень охотно едят черепах и истребляют их в огромном количестве. Самцы поедают иногда своих собственных детенышей, если с ними нет самки и их некому защитить. Больше всего, однако, они любят собак. Услышав их лай, они забегают далеко в лес в надежде поймать их.

Крокодилы очень любят отдыхать на солнышке. Часто они вытягиваются на песке и спят с открытыми ртами. Ибисы и другие птицы в это время спокойно разгуливают по ним. Самые ужасные из крокодилов — это те, которые питаются человеческим мясом; они подстерегают людей недалеко от селений или же около рек, когда те купаются.

Наконец, и Мундруку потерял терпение. Он решил во что бы то ни стало покончить с чудовищем. Хотя с ним и нелегко было справиться, но тем не менее и у него были слабые места, как, например, горло, глаза и ушные отверстия. Именно этими местами и решил воспользоваться индеец, чтобы избавиться от своего врага. О, если б он был моложе лет на двадцать! Он, наверно, не ждал бы так терпеливо, пока животное добровольно уйдет.

Прошел еще час. Положение путешественников нисколько не изменилось, и Мундруку вышел из себя. Он вскочил, бросил в сторону пояса, над которыми работал, взял нож и крепко сжал его в руке.

— Что ты задумал, Мунди? — спросил Треваньов, с беспокойством следя за ним. — Надеюсь, ты не собираешься бороться с животным? С этим оружием ты должен как можно ближе подойти к нему, и, прежде чем ты успеешь замахнуться, оно проглотит тебя. Брось, пожалуйста, эту затею!

— Я вовсе не рассчитываю на свой нож, господин, — отвечал индеец. — Я прекрасно знаю, что кайман тотчас же нырнет и увлечет меня с собою, а мне совсем не улыбается купание в его обществе.

— Послушай, друг мой! Брось ты это. Подождем до утра. За ночь все может измениться.

— Мундруку не согласен с вами, господин. Крокодил, очевидно, хочет полакомиться нами и не уйдет отсюда, пока не наестся; нам придется, может быть, сидеть здесь до тех пор, пока мы не умрем с голоду или же от слабости не попадаем один за другим ему в пасть.

— Ну подождем только до завтра!

— Нет, господин мой, Мундруку не будет ждать ни одного часа больше. Он во всем подчинялся вам как хозяину судна, пока был на галатее, но теперь ее нет, и договор кончен. Мундруку — свободный человек и может делать что хочет. Послушайте, господин, мое племя не примет меня больше, если я буду терпеть это животное. Один из нас должен погибнуть.

Треваньов был принужден уступить.

Спутники Мундруку поняли, что он взял нож только для того, чтобы сделать им более подходящее оружие для нападения на крокодила. Вскоре действительно в руках его появилась макана. Так называл он дубинку, вырезанную из тяжелого дерева. Она была длиною в два фута и оканчивалась очень толстым шаровидным наконечником.

Спрятав нож и вооружившись этой дубинкой, индеец спустился на горизонтальную часть ствола, о которой мы уже упоминали, и пополз по ней. Никакая обезьяна не превзошла бы его в ловкости. Через несколько минут он уже показался на самом конце ветки, которая была всего лишь в трех футах над водою.

Привлечь внимание гада было очень легко. Стоило только обломать и бросить в воду несколько веток, и чудовище было тут как тут; оно думало, вероятно, что кто-нибудь по неосторожности упал с дерева, и открыло уже пасть, чтобы схватить свою жертву. Однако человек упал ему не в пасть, а прямо на спину и в один миг перескочил к нему на шею. Он сел верхом на крокодила и воткнул ему одну руку в глаз, а другой со всей силой ударил его дубинкой по голове. Проломив ему череп, что было даже слышно, он спрыгнул с него. Чудовище перевернулось, живот его желтовато-белого цвета был еще противнее спины. Если даже крокодил и не был убит, он все-таки был уже безопасен. Товарищи встретили победителя радостными криками.

Течение скоро унесло чудовище, которое так долго держало наших путешественников в осадном положении.

Они тотчас же собрались в пути. Им уже очень надоело сидеть на дереве, хотя, по словам разведчиков, то, к чему они стремились, было не лучше того, что они спешили покинуть; разница была лишь в величине площади. Здесь в их распоряжении было лишь одно дерево, а там они могли выбирать из тысячи. Тем не менее они все-таки стремились к лесу, надеясь, что хуже, во всяком случае, там не будет.

Ричард рассказывал, что в лесу много деревьев с дуплами, что лианы, переплетаясь с ветвями, образуют сплошную сеть; это уже представляло для путешественников большое удобство. Здесь им приходилось стоять или сидеть верхом, тогда как там они могли очень удобно разместиться на зеленой сети. Кроме того, по словам молодого человека, там попадались деревья, плоды которых были очень соблазнительны на вид, их, наверное, можно было есть.

Каждый из плавательных поясов вполне соответствовал весу того, для кого он предназначался. Так, пояса Ральфа и Розиты были гораздо меньше других. Все беспокоились о молодой девушке, и Мундруку объявил, что все время будет плыть рядом с ней. Осмотревшись вокруг и убедившись, что опасность не угрожает более ни с какой стороны, путешественники наши спустились в воду.

Мундруку плыл впереди всех вместе с Розитой. Для большей безопасности он привязал к своему кушаку один конец веревки, которая была обмотана вокруг талии молодой девушки. Треваньов следовал за ними. Немного далее плыл Ральф вместе с Ричардом, который, подобно индейцу, привязал двоюродного брата к себе.

Мозей и Типперари Том плыли последними.

VIII

Предводительствуемые индейцем, пловцы добрались, наконец, до того самого дерева, которому они были обязаны своими поясами. На нем теперь было тихо, как в могиле. Ни одного попугая не было видно. Очевидно, те, которые уцелели от избиения, навсегда покинули это дерево.

Солнце уже садилось, и о дальнейшем путешествии нечего было и думать. На каучуковом дереве, ветви которого были переплетены лианами, можно было прекрасно устроиться на ночь. Несмотря на то что ложе их было далеко не удобно, путешественники чувствовали себя гораздо лучше, чем в предыдущую ночь.

Дичь, оставленная здесь индейцем, всех очень обрадовала. Некоторые были так голодны, что решились было есть попугаев сырыми.

Треваньов запротестовал, однако, против такой кровожадности и настоял на том, чтобы птица была изжарена. Но как добыть огня? За это взялся индеец.

— Подождите только десять минут, господин, — сказал он. — Через десять минут у вас будет огонь, а через двадцать — жаркое:

— Но каким образом? Ты забываешь, что у нас нет огнива, — возразил Треваньов.

— Посмотрите вон на то дерево, — продолжал Мундруку.

— С гладкой блестящей корой и с листьями, похожими на большие белые руки?

— Да, да. Это имбауба, дерево, которому обязаны своим питанием ленивцы Южной Америки.

— Ах! Значит, это то дерево, которое известно под названием «огненное»! Как, и от него ты думаешь достать огня?

— Через десять минут, если вы позволите, при помощи им-баубы у нас будет огонь. Нужно только найти совершенно сухую ветку.

Говоря это, Мундруку бросился в воду и поплыл к цекропии. Доплыв до нее, он, как белка, взобрался на дерево и исчез в серебристой листве. Но вот послышался треск сухой ветки, и индеец снова показался на дереве. Спустившись с него, он поплыл к своим друзьям, держа ветку высоко над водой.

Он рассказал своим спутникам, что индейцы его племени, а также другие, живущие на Амазонке, всегда пользуются сухими ветками имбаубы для добывания огня. Говоря это, он приступил к делу, то есть стал тереть один кусок ветки о другой.

Друзья его собрали целую груду сухих листьев, хворосту и коры, и достаточно было одной искры, чтобы запылал большой костер. Птица быстро изжарилась на вертеле, орехи тоже испеклись, и ужин вышел на славу.

Путешественники наши хорошо выспались в эту ночь; однако пробуждение их было далеко не радостно. О завтраке им нечего было беспокоиться, так как от ужина осталось достаточно жареной птицы. Они принялись за нее с восходом солнца.

Подкрепившись, все стали думать о том, как бы выбраться из гапо. Вопрос этот, однако, было нелегко решить. Даже приблизительно нельзя было определить, какое расстояние прошла галатея, прежде чем она остановилась. Может быть, она прошла двадцать, может быть, и пятьдесят миль. Ясно было только одно: что, выйдя из Солимоеса, она попала в гапо. Путешественники не имели ни малейшего представления о том, где они находились, и были точно на Луне.

Благодаря топографическим сведениям индейца можно было определить, в каком направлении река; но нечего было и думать о том, где найти канал, ведущий в нее. Главной целью их было теперь добраться до суши. Странно было бы стремиться к реке, не имея возможности плыть по ней! Надеяться же на встречу с каким-либо судном было очень легкомысленно. Трудно было вообразить, чтобы какое-нибудь судно зашло в гапо.

Итак, следовало позаботиться о том, чтобы найти ближайший путь к суше; а для этого нужно было направиться в сторону, противоположную реке.

Разлив все еще продолжался, и благодаря находчивости индейца они могли правильно определить свой путь. Вода текла со стороны реки, следовательно, чтобы добраться до суши, им нужно было направиться по течению. Может быть, земля была от них гораздо дальше, чем река, но все-таки необходимо было добраться до нее, иначе им грозила гибель.

Но как добраться? Вот вопрос, который обсуждался советом, заседавшим в каучуковом дереве. Нельзя же было допустить, что они доплывут до суши? Ведь до нее было миль двадцать, если не больше.

На лодке? Но из чего ее построить? Во всем лесу не найдется дерева, которое было бы настолько легко, чтобы могло свободно плавать по воде. Итак, мысль о лодке нужно было оставить.

Наконец одно предложение было всеми одобрено. Автором его был индеец, который благодаря своей опытности оказал уже немало услуг товарищам.

Перед ними был канал, как бы под зеленым сводом. Отчего бы им не воспользоваться еще своими поясами и не проплыть дальше? Все согласились с индейцем и тотчас же, в прежнем порядке, пустились в плавание.

Теперь уже не было надобности в том, чтобы кто-нибудь указывал дорогу; в канале нельзя было заблудиться. Узкий пролив, по которому они плыли, назывался на языке туземцев ига-рапе, то есть проход для лодки; так называются и сами лодки, на которых туземцы плавают по гапо. Пролив этот имел вид канала, проведенного через рощу, по обеим сторонам его возвышались огромные стены из тропических деревьев, верхушки которых сплетались целой сетью чужеядных растений. В противоположность обыкновенным каналам этот не отличался правильной формой, так как то тут, то там он разливался в маленькие озера; затем, снова сузившись, он тянулся до тех пор, пока деревья не заграждали ему окончательно дорогу, образуя нечто вроде беседки.

Наши путешественники плыли вдоль зеленой стены. Они с большим трудом продвигались вперед; хорошим пловцам то и дело приходилось помогать то одному, то другому. Впрочем, плавание в значительной степени облегчалось самим течением.

Однако течение было едва заметно, оно помогало плыть, но скорости не прибавляло. Пловцы делали не больше мили в час.

До суши, по их мнению, было, во всяком случае не более пятидесяти миль. Надо было только плыть все время в одном и том же направлении.

Индеец долго думал, прежде чем выбрать этот путь, и это вполне понятно, так как малейшая ошибка могла затянуть их тяжелое путешествие на целые недели и даже месяцы.

По счастью, игарапе тянулось как раз в этом направлении. Плавание продолжалось уже несколько часов. Время от времени путешественники отдыхали, держась за лианы или за ветви, висевшие над самой водой.

В полдень индеец предложил сделать привал; предложение его было охотно принято, так как все давно устали и проголодались.

О пище не приходилось беспокоиться; у индейца за спиною было еще несколько жареных попугаев.

Подплыв к толстому ветвистому дереву, путешественники взобрались на него и принялись закусывать. Они рассчитывали, что между этим привалом и предыдущим пробыли в воде около шести часов и проплыли миль шесть. Хорошо, что за все это время они не встретили никакого чудовища вроде каймана. Однако индеец далеко не был уверен, что подобные встречи не повторятся; он все время присматривался и прислушивался.

Немного отдохнув, путешественники наши снова пустились вплавь. В течение нескольких часов они хотя и медленно, но беспрепятственно продвигались вперед. Игарапе тянулось почти по прямой линии и направлялось к северу. Это открытие они сделали ночью, но не при помощи Полярной звезды, так как на экваторе ее совсем не видно. Она всегда прячется в тумане, который окутывает горизонт.

Сириус и другие северные звезды и созвездия помогли путешественникам определить направление игарапе. Солнце светило весь день, и, казалось бы, определить страны света было не трудно; однако это возможно только в широтах более высоких, на тропиках же можно определить страны по солнцу только в том случае, если путешественник точно знает время года.

Треваньов приблизительно знал, что скоро должно быть весеннее равноденствие, когда солнце пересекает экваториальную линию, около которой они находились. Поэтому-то в середине дня солнце было как раз над их головами, и даже самый опытный астроном не мог бы отличить север от юга и восток от запада. Если бы игарапе тянулось не в прямом направлении, а слегка уклонялось в сторону, то среди дня они не могли бы плыть дальше и принуждены были бы дожидаться захода солнца, чтобы определить страны света, Но, к счастью, им не пришлось дожидаться вечера, так как течение было их лучшим путеводителем; оно направлялось в ту же сторону, что и игарапе.

Прежде чем отправиться в путь, путешественники точно определили, что течение склоняется к северо-востоку. Значит, они должны были плыть на север. Благодаря течению они узнали, что, удаляясь от Солимоеса, они приближались к устью большей реки — Япуры.

Старик индеец, казалось, не особенно этому обрадовался; он прекрасно знал, что русло Япуры особенно широко в этом месте, а следовательно, и до суши было еще очень далеко.

Для того чтобы выбраться из потонувшего леса, оставалось только плыть в прежнем направлении; руководимые этой надеждой, они снова пустились в путь.

Однако неожиданное препятствие остановило их: тут был конец игарапе. Странный канал вдруг оканчивался группою деревьев, и пробраться через них не было никакой возможности. Плыть дальше было некуда.

Сначала путешественники подумали, что канал продолжался за деревьями; но индеец, попробовавший было пробраться дальше, уверял, что канал дальше не шел.

Деревья, которые тянулись по обеим сторонам, заканчивались полукругом; на самой середине его стояло дерево колоссальной вышины. Оно было значительно выше всех своих соседей; стройнее, могучее, оно как страж леса стояло тут и, казалось, говорило путешественнику: ты не должен идти дальше, вернись.

Солнце уже садилось. Отложив все заботы и размышления до следующего дня, путешественники только старались поудобнее устроиться на ночь. Исполинское дерево, грозно стоявшее на пути, было для них самым подходящим убежищем. Не раздумывая долго, они поспешили воспользоваться гостеприимством гиганта.

Дерево, на котором они находились, был настоящий бразильский орешник. Это дерево растет преимущественно в низменных и сырых местах и достигает значительной высоты. Ствол его иногда бывает на сорок футов в воде во время сильного разлива. У бертолети большие пышные цветы и огромные околоплодники в виде сумок, в каждой из них около двадцати орехов.

Бразильские орехи являются одним из главных предметов торговли на Амазонке. Описывать их подробно нет никакой надобности, так как они слишком хорошо всем известны; как в Америке, так и в Европе нет дома, в котором бы их не ели.

В лесу, где они не составляют ничьей собственности, их собирает, кто хочет; преимущественно ими пользуются индейцы, живущие по берегам гапо. Время сбора орехов — это сухое время года; хотя некоторые племена собирают орехи и во время разлива. С наступлением отлива, то есть когда деревья снова стоят на твердой земле, жители целых деревень занимаются сбором орехов, которые валяются вокруг деревьев.

Околоплодники, наполненные орехами, по тяжести нисколько не уступают пушечному ядру, а потому сборщики орехов, чтобы предохранить голову от падения такого околоплодника, надевают деревянную шапку, напоминающую каску пожарных. Обезьяны Южной Америки до такой степени боятся падения этих громад, что, несмотря на свою страсть к бразильским орехам, никогда не подходят близко к бертолети.

До бразильских орехов не так легко добраться, потому что они защищены толстой деревянной оболочкой. Обезьяны сами никак не могут вскрыть околоплодник; они ждут, пока какое-нибудь животное с более острыми зубами не прогрызет оболочку. Услугу эту им оказывают грызуны. В лесах Южной Америки нередко можно наблюдать такое зрелище. Группа обезьян издали наблюдает за грызуном, который всеми силами старается прогрызть околоплодник бертолети; лишь только грызун добивается желательного результата, обезьяны бросаются на него и отнимают добычу.

Наши путешественники прекрасно устроились на бертолети. Мундруку тотчас же стал жарить оставшихся птиц, и вскоре все принялись за них с большим аппетитом.

IX

Поужинав, наши путешественники ожидали заката солнца, чтобы тотчас же лечь спать. Они уже приготовили себе постели, или, вернее, то, что должно было их заменить на горизонтальной сети из чужеядных растений. Ложе их было далеко не удобно, но они с каждым днем становились все менее требовательными. Плавание утомило их, и всем хотелось спать, однако им не суждено было уснуть.

В глубине леса вдруг послышался шум. Путешественники тотчас же узнали его и совершенно успокоились. Очевидно, к ним приближалась стая обезьян.

Эхо так и разносилось по лесу. Иногда бывает довольно и одного ревуна, чтобы наполнить лес самыми разнообразными звуками.

— Это гуариба, — сказал Мундруку.

— Вы хотите сказать, ревуны? — спросил Треваньов.

— Да, господин, и, вероятно, самые голосистые из этой породы. Их сейчас еще лучше будет слышно, так как они направляются в нашу сторону. Они теперь в версте от нас; это доказывает, что в ту сторону лес тянется на расстояние более версты. О, если бы мы могли пробираться по верхушкам деревьев! Нам не пришлось бы так долго странствовать по гапо… Я не ошибся, — сказал индеец, помолчав немного, — они действительно приближаются. Я слышу даже треск ветвей, которые они ломают по пути. Мы скоро их увидим.

Хотя обезьяны и перестали кричать, но приближение их было слышно по треску ветвей.

Вдруг они показались на высоком дереве, в нескольких шагах от наших путешественников. Лишь только вожак их, который был, вероятно, старшим между ними, заметил на своем пути пролив, он тотчас же остановился и закричал. Крик этот был, вероятно, командой своего рода, так как следовавшие за ним сейчас же остановились.

Ясно было, что пролив являлся препятствием на их пути. «Как-то переберутся через него?» — думали путешественники.

Как раз в том месте, где остановились обезьяны, канал заметно суживался. Тем не менее расстояние между горизонтальными ветками, тянувшимися по обеим его сторонам, было около двадцати футов. Казалось, что на ту сторону можно было перелететь только на крыльях. Очевидно, обезьяны не были такого мнения; они готовились к прыжку и только ждали команды своего предводителя. Пока они размещались по веткам, среди них царило глубокое молчание.

Заметно было, что некоторых сильно стесняло присутствие детенышей, которые сидели на спине или на руках у своих матерей.

Медленно поднявшись на самый верх, чтобы его всем было видно, предводитель обезьян стал держать речь. Его слушали в глубоком молчании. Когда он кончил, все что-то заговорили. Казалось, предложение вождя было всеми принято.

Самая сильная обезьяна тотчас же бросилась на конец сука, раскачалась и перелетела через воду на дерево, стоявшее на другом берегу. Следующая повторила с мельчайшими подробностями все жесты своей предшественницы. За ними последовали остальные, строго соблюдая очередь.

Наши путешественники были крайне удивлены ловкостью и точностью движений этих животных. Хотя зрелище это было чрезвычайно интересно, но то, что путешественники увидели дальше, еще более поразило их. Не только все самцы, но и самки были уже на противоположной стороне; на дереве оставалась только одна мать с очень маленьким детенышем.

Казалось, ему не было и девяти дней. Несмотря на это, однако, он как будто понимал опасность своего положения; изо всех сил цепляясь своими крошечными ручонками за шерсть матери, он крепко обвил свой хвост вокруг ее хвоста. Мать, вероятно, еще не совсем оправилась после родов и поэтому, не рассчитывая на свои силы, не решалась прыгнуть.

Из группы обезьян, сидевших уже на противоположной стороне, тотчас же выделился один самец; он подошел к самому концу того сука, на котором все сидели, и стал уговаривать самку прыгать скорее. На его убеждения мать что-то отвечала, и жесты ее ясно говорили: мне все равно не перескочить. В тоне ее слышалось столько мольбы, что отец детеныша, не настаивая более, перескочил снова к ней и, взяв малютку на плечи, перелетел с ним на другую сторону. Побуждаемая этим примером и, криками друзей, старавшихся ее подбодрить, она тоже прыгнула, но не успела ухватиться хвостом за ветку и полетела вниз головой.

Обезьяны вскрикнули и стали спускаться по дереву. Штук двадцать бросились спасать погибающую. Все были страшно взволнованы; точно действие происходило между людьми. Однако инстинкт скорее рассудка заставляет действовать. Начальник что-то прокричал. Десяток обезьян тотчас же бросились на конец роковой ветки, цепляясь хвостами друг за друга, и быстро вытащили погибавшую. Она посадила своего малютку на плечи и вместе с другими двинулась в путь.

Солнце уже садилось, и путешественники решили, что обезьяны возвращались на ночь домой. Треваньов уверял, что они направлялись к суше, и советовал следовать за ними. Однако Мундруку не соглашался с ним.

— Нет, господин мой, — сказал он, — вы можете ошибиться. То, что обезьяны идут по направлению к суше, так же вероятно, как и то, что они от нее удаляются. Им все равно, где ночевать: над землей или над водой; лишь бы были деревья, на которых можно повиснуть. Мне часто случалось видеть, как они играют на деревьях. Они очень любят собирать плоды и кокосовые орехи.

— А как они спят? — спросил Ральф. — Они устраивают себе гнездо или просто сидят на ветках?

— О, они не так избалованы, как мы! В гнездах спят только самки, да и то лишь тогда, когда они ожидают маленького. Обыкновенно все спят просто на дереве, зацепившись хвостом за нижнюю ветку. Иногда они спят даже в висячем положении.

— Вот странные животные! — вскричал Ральф.

— Да, очень! Их хитрость и некоторые поступки иногда заставляют думать, что они, подобно человеку, одарены разумом. Вы видели, как они спасали несчастную самку, которая упала в воду?.. Очень интересно смотреть, как они достают плоды, находящиеся от них на значительном расстоянии. Они цепляются друг за друга и так добираются, наконец, до плодов и срывают их.

— Сейчас они тоже цепью висели над водою, — сказал Треваньов. — Я помню, Мунди, ты рассказывал что-то еще более интересное.

— Ох, да! Я видел, как они делают мост.

— Каким же образом?

— Они так же спускаются цепью, как вы это сегодня видели.

— Но зачем им мост?

— Для того чтобы перебраться через какой-нибудь быстрый ручей.

— Как же они это делают? — расспрашивал Ральф.

— А вот как, — отвечал индеец. — Они выбирают два толстых дерева, стоящих на противоположных берегах. Затем, спустившись цепью с одного из этих деревьев, они до тех пор раскачиваются в воздухе, пока последнему не удастся зацепиться за намеченное дерево на противоположном берегу. Как только он добьется этого, мост готов. Тогда больные, старики и самки с детьми ловко переправляются на другую сторону по телам своих более сильных товарищей. Когда все пройдут, тот, который заключает цепь, выпускает ветку из рук и летит в воду. Это не опасно, так как он сейчас же по своим товарищам взбирается на дерево; те, в свою очередь, делают то же самое, и таким образом все переправляются на другую сторону.

— Это превосходно! — вскричал Типперари Том. — А ты не видел, Мунди, как они прыгают с деревьев?

— Я видел, как одна обезьяна соскочила с пальмы в сто футов вышины.

— И конечно, разбилась насмерть?

— Не успела она коснуться земли, как снова прыгнула на дерево такой же вышины.

— Вот так штука!

— Как жаль, — сказал Треваньов, — что мускулы наши не обладают такой эластичностью! Бог знает, что ожидает нас. Помолимся же, прежде чем ложиться спать, и попросим Бога, чтобы он поскорее прекратил наши мучения.

После молитвы все разместились как можно удобнее, чтобы хорошенько выспаться и запастись новыми силами.

X

Была полночь, и наши путешественники спали так крепко, как мирные граждане, почивающие на своих перинах. Ирландец и негр громко храпели. Вдруг дуэт этот был нарушен треском ветвей, на которых сидел Типперари Том. За треском послышался крик и плеск воды; казалось, что-то тяжелое полетело в воду со значительной вышины. Все тотчас же проснулись; не успели они прийти в себя, как раздался второй крик и, ко всеобщему удивлению, еще что-то полетело в воду.

В то время как все перекликались, голосов Мозея и ирландца на дереве не было слышно.

Но вот снизу раздались их вопли, они как будто задыхались и взывали о помощи.

— В чем дело? Что с вами? Мозей! Том! — кричали со всех сторон.

— Ах! Помогите! Я захлебнусь!

— Спа… спасите! — молил негр, причем голос его едва можно было узнать. — Спасите, я тону!

Дело принимало серьезный оборот; все знали, что Типперари Том совсем не умел плавать. Ричард и Мундруку тотчас же бросились в воду.

Ночь была темная, и кругом ничего не было видно; но, если бы даже луна и показалась на небе, свет ее все равно не мог бы проникнуть сквозь чащу ветвей, перепутанных бесчисленным множеством лиан. Треваньову с детьми оставалось только прислушиваться к тому, что происходило внизу. Оттуда то и дело доносились какие-то отрывистые звуки и крики ужаса.

Ричарду и индейцу нелегко было в такой темноте спасти товарищей. Пока они ощупью разыскивали Типперари Тома и вытаскивали его, негр совсем выбился из сил. Он и так был весьма посредственный пловец, а попав в воду сонным, он совсем обезумел от страха и не мог даже держаться на воде.

Весьма естественно, что такое пробуждение окончательно парализовало его слабую голову.

Вытащив товарищей из воды, Ричард и Мундруку положительно не знали, что с ними делать. Сначала им пришла мысль тащить их по стволу дерева, с которого они свалились; но потом пришлось отказаться от этой мысли, так как внизу не было ни одной ветки, самый же ствол бы покрыт тиной, и руки по нему скользили, как по стеклу.

Днем они взбирались на это дерево по лианам, теперь же во тьме они никак не могли их нащупать.

Но вот счастливая мысль озарила Ричарда.

— Бросьте нам плавательные пояса! — закричал он.

Просьба его была тотчас же исполнена. Пояса так удачно упали, что они их сразу схватили и надели на спасенных; таким образом, эти последние уже не рисковали больше пойти ко дну. Через несколько минут нашлась и лиана, по которой днем все взбирались на дерево.

Как оказалось, несчастье произошло из-за небрежности Типперари Тома, который не хотел привязать себя и потому во сне свалился в воду; крики падающего ирландца так напугали негра, что он вскочил от ужаса и, потеряв равновесие, полетел вслед за ирландцем.

Мундруку рассердился на товарищей за то, что они помешали ему спать и что благодаря им он теперь был совершенно мокрый; чтобы подобный случай не повторился, он привязал обоих потерпевших так крепко к дереву, что даже при самом беспокойном сне они не могли упасть в воду.

Весь следующий день прошел в разведках. Хотя путешественники наши отошли всего лишь на шестьсот шагов от того дерева, на котором ночевали, однако это утомило их больше, чем если бы они прошли двадцать миль по суше.

Трудно себе представить, сквозь какую чащу им приходилось пробираться; это была смесь деревьев с чужеядными. Тут можно было встретить и ползучую пальму, и тростниковый шиповник, сплошь покрытый острыми иглами, которые больно колются.

Солнце уже садилось, когда Ричард и Мундруку, ушедшие далеко вперед, вернулись с очень грустными вестями. Кругом была вода, на всем своем пути они не видали ни кусочка суши. Индеец уверял, что по некоторым признакам земля еще очень далеко. Это подтверждалось и сильным течением. Путешественники остановились и стали обдумывать, как им быть дальше.

Как раз в этом месте канал в лесу оканчивался, и вслед за чащей, которая была перед ними, по словам разведчиков, начиналось большое водное пространство; ближайший берег его был от них в двухстах саженях, то есть как раз на таком расстоянии, которое они прошли за весь день. Вдали виднелись верхушки деревьев; к ним-то Мунди и предложил всем плыть.

— Зачем? — спросил Треваньов. — Мы ведь не можем переплыть такое огромное пространство; лодку же сделать немыслимо из этих сочных деревьев. Зачем же нам направляться туда, если там нет суши?

— Господин мой, — сказал индеец, — больше нам идти некуда, вся наша надежда на эту воду.

— Но мы ее уже достаточно видели. Позади нас осталось немало таких водных равнин.

— Это правда, господин, но там вода текла совсем в другом направлении. Поймите же, ведь это разлив, и если мы вернемся, то придем к устью реки; а там ведь мы погибнем без лодки. Хотя суша и далеко, но, плывя в эту сторону, мы будем приближаться к ней.

— На чем же мы пустимся в это огромное водное пространство?

— Вплавь.

— Ведь ты сам говоришь, что берегов почти не видно и что вода тянется более чем на десять миль?..

— Да, я так думаю.

— Но ты не думаешь, надеюсь, что мы можем переплыть расстояние в десять миль?

— Отчего же нет? У нас есть плавательные пояса, которые будут поддерживать нас на воде. Если их будет недостаточно, мы сделаем еще.

— Никак не могу понять, зачем нам туда плыть, если там нет суши.

— Суша есть, только я думаю, что очень далеко. Нам необходимо плыть в ту сторону, иначе мы никогда не выберемся из гапо. Если же мы в нем останемся, то умрем с голода или просто от истощения. Мы месяцами будем блуждать по лесу, не находя выхода. Послушайтесь меня, господин; и поплывем дальше с восходом солнца.

С гибелью судна отношения между Треваньовом и индейцем совершенно изменились. Теперь этот последний стал главным руководителем, и бывший руководитель всегда подчинялся его решениям. Так случилось и в этот раз. На рассвете наши путешественники двинулись в путь, указанный накануне индейцем.

Кругом была непроглядная тьма, ни один луч не проникал сквозь чащу деревьев.

Подобно обезьянам, наши путешественники пробирались по верхушкам деревьев; однако они в значительной степени уступали этим животным как в быстроте, так и в ловкости движений. После долгой и утомительной гимнастики (им приходилось и прыгать, и взбираться на верхушки, и сползать вниз) они добрались, наконец, до опушки леса; тут они увидели то громадное водное пространство, о котором говорил им Мундруку. Глаза их, наконец, отдохнули после темноты, в которой им приходилось пробираться по лесу.

— Мне очень интересно, Мунди, — сказал Треваньов, — что ты придумаешь, чтоб переправить нас на ту сторону?

— Но ведь я же сказал вам, мы опять поплывем.

— Это невозможно, до того берега не менее десяти миль. Там с трудом можно разобрать деревья.

— Разве мы уже не проплыли столько же, после того как буря разбила лодку?

— Да, но мы не раз отдыхали в это время. Тут же нам не один день придется пробыть на воде.

— Очень может быть, но если мы этого не сделаем, то нам придется пять, шесть месяцев пробыть на этих деревьях, питаясь только кокосовыми орехами да плодами. Мы окончательно потеряем силы и попадаем друг за другом в воду или в пасть крокодила.

Треваньов не мог возражать на такие доводы индейца.

Теперь нужно было хорошенько отдохнуть и запастись силами на следующий день; путешественники выбрали для этой цели самое удобное дерево. К несчастью, им не удалось подкрепиться как следует; дичь они доели накануне, и у них оставались лишь бразильские орехи.

Немножко закусив, Мундруку и Ричард стали делать себе плавательные пояса. Им предстояло длинное и тяжелое путешествие, и пренебрегать теперь вспомогательными средствами было бы очень рискованно.

Треваньов между тем старался развлечь детей разговорами.

— Посмотрите, точно озеро, — сказал он, указывая на воду.

— Это и есть озеро, — заметил индеец, — оно только стало гораздо больше благодаря разливу.

— Почему ты это думаешь?

— По многим признакам. Во-первых, если б это не было озеро, то над водою возвышались бы деревья, а во-вторых, я вижу там пиозоку, и это уже ясно доказывает, что тут озеро.

Говоря это, Мундруку указывал на два темных предмета, которые до того времени никто не замечал. Присмотревшись внимательно, можно было ясно различить двух больших птиц, напоминающих собою журавлей. Они были темные с красноватыми крыльями, отливавшими на солнце зеленым цветом. Путешественники заметили в их сложении некоторые особенности; так, например, в верхней части туловища, около крыльев, у них были большие острые отростки в виде шпор, а длинные и тонкие ноги оканчивались огромными лапами, которые в виде звезд из четырех лучей лежали горизонтально на поверхности воды. Птицы эти представляли собою странное зрелище: они не погружались в воду, а стояли на ее поверхности, точно на льду. Особенно же они поразили наших путешественников, когда побежали в разные стороны, точно они были не на воде, а на суше.

— Неужели они ходят по воде? — спрашивали индейца его спутники.

— Нет, — отвечал он, — они бегают по водяной лилии, называемой «виктория-регия». Ее листья с загнутыми краями напоминают собою огромные сковороды.

Птица, которую индеец называл пиозокою, водится как в Африке, так и в Америке.

Наши путешественники не заметили, как индеец спустился с дерева и поплыл под ветками прямо к птицам; но вот они увидели, как он крепко схватил за ноги одну из них. Другая с громким криком полетела к лесу. Вскоре на дереве загорелся костер, а вслед за ним появилось и жаркое. Закусив мясом жареной птицы, путешественники легли спать.

На рассвете все поднялись и снова отправились в путь. Плавательные пояса были пересмотрены индейцем, так как малейшая дырочка могла повлечь за собою самые печальные последствия. Мунди покрыл ореховую скорлупу вторым слоем каучука и тщательно осмотрел связки, которые составляли сам пояс. Наши путешественники пустились в плавание далеко не в веселом настроении. Ясно было, что и Мундруку совсем не уверен в благополучном исходе предложенного им путешествия. Большую обезьяну решили оставить в лесу, так как тащить ее на плечах было бы очень тяжело.

Даже Типперари Том отказался от нее, несмотря на ее сильную привязанность к нему; он не мог забыть, как обезьяна чуть не задушила его своим хвостом, когда они плыли к лесу. Тихонько спустился он с дерева и поплыл впереди всех. Путешественники были уже далеко, когда животное заметило их отсутствие. Убедившись, что его покинули, оно стало жалобно кричать.

Попугай, тоже предоставленный самому себе, не пожелал оставаться в обществе обезьяны. Он полетел вслед за пловцами и снова занял свое любимое место на курчавой голове негра. Хотя Мозею не особенно лестно было такое предпочтение, тем не менее он должен был ему подчиниться.

Путешественники наши подбодрились: плыть было довольно легко, и они уже сделали больше мили. Плывя все время с такою скоростью, они смело могли добраться до противоположного берега до заката солнца.

Веселое настроение их, однако, скоро изменилось. Мандруку нахмурил брови, и радостные надежды тотчас же покинули его спутников. Индеец то и дело оглядывался. Беспокойство его передалось Треваньову, и он тоже стал посматривать назад, однако ничего не увидел там, кроме верхушек деревьев, да и те уже были едва заметны.

— Что ты все оглядываешься, Мунди? — спросил он индейца. — Может быть, нам грозит снова опасность? Я положительно ничего там не вижу, кроме верхушек деревьев, да и те уже пропадают.

— В этом-то и беда; скоро мы их потеряем из виду и тогда… признаюсь, господин, что дело будет плохо. Я совсем не подумал об этом, отправляясь в путь.

— Ах, я понимаю, что ты хочешь сказать. До сих пор ты плыл по деревьям, и, потеряв из виду, ты боишься заблудиться?

— Да, господин мой. Тогда только Великий Дух может нас спасти.

Вдруг он быстро поплыл вперед; он желал убедиться, удастся ли ему плыть в прямом направлении, не руководствуясь ничем. Обогнав товарищей сажен на сто, он снова оглянулся. Дерево, на котором они ночевали, было прямо против него. Опыт удался как нельзя лучше, и индейца снова озарила надежда благополучно добраться до противоположного берега.

Успокоив своих спутников, он попросил их как можно скорее следовать за ним. Он несколько раз останавливался и проверял себя; при последней остановке он посоветовал товарищам держаться ближе друг к другу, плыть тише, чтобы не утомляться и не останавливаться для отдыха, и, наконец, все время молчать.

Все беспрекословно повиновались ему. Тишину нарушал только плеск воды, да изредка над ними проносился крик орла.

Но вот они наплыли на труп большой обезьяны, и уистити, сидевшая на плечах Ричарда, подняла жалобный вой. Обезьянка дрожала всем телом. Она думала, вероятно, что и ей грозит та же участь, но так как никто не обращал на нее внимания, то она скоро замолкла, и над водою воцарилось молчание.

Прошло еще полчаса. Вдруг уистити вытянулась во весь рост и снова жалобно завыла.

Желая узнать, что беспокоит обезьянку, пловцы осмотрелись и увидали в десяти шагах от нее другой труп. Они подумали, что в лагуне утонуло несколько обезьян.

Однако индеец не разделял их мнений и посоветовал им остановиться. Плывя мимо первой обезьяны, он заметил на ее трупе некоторые особенности. Те же особенности он нашел и на трупе второй обезьяны. Словом, они второй раз встречали один и тот же труп. Обстоятельство это ясно доказывало, что они уклонились от прямой линии и, описав круг, снова возвращались к тому месту, от которого плыли; труп обезьяны не мог догнать их, передвигаясь только по течению и от ветра.

— Мы заблудились, господин, — сказал Мундруку. — Полчаса тому назад мы были на этом самом месте. Верно, так угодно Великому Духу. Здесь оставаться больше нельзя, поплывем опять к деревьям.

— До них теперь не трудно добраться, — сказал Треваньов.

Мундруку сомнительно покачал головой. Треваньов задумался. Он понял, что они напрасно кружились на одном месте и что если так будет дальше, то они не скоро доберутся до деревьев.

Индеец то и дело высовывался из воды; он напоминал собою охотничью собаку, выслеживающую дичь. Судя по отчаянию, которое выражалось на его лице, товарищи не должны были ожидать ничего хорошего. Увидя, что индеец взвалил еебе на плечи мертвую обезьяну, они поняли, что он зпасается провизией и что, следовательно, им предстоит еще долгое путешествие. Он просил спутников не отставать от него, и, несмотря на то что он уже раз ошибся, товарищи все-таки следовали за ним; больше ведь им ничего не оставалось.

Благодаря плавательным поясам они могли долго держаться на воде. Жажду они могли легко утолить, голода пока не ощущали; они хорошо закусили мясом жареной птицы и бразильскими орехами. Но что будет дальше? Это заставляло их призадуматься.

XI

Теперь нечего было и думать о том, чтобы переплыть лагуну; следовало только как можно скорее выбраться из нее. Путешественники желали с какой бы то ни было стороны доплыть до леса, но и это было не так легко. Глядя на беспокойство и озабоченный вид своего вожака, путешественники думали, что им не добраться даже до затопленного леса. Они могли кружиться как в водовороте до тех пор, пока не обессилеют, а там их ожидают голод и смерть. Слабые, неспособные защищаться, они попадут в пасть какого-нибудь чудовища или же будут растерзаны хищными птицами. В криках орла, летевшего над ними, им слышалось уже торжество победителя; казалось, страшная птица понимает, что они должны погибнуть.

Было, вероятно, около полудня. С самого утра небо покрылось свинцовыми тучами и солнца совсем не было видно. Но вот стало светлеть, и Мундруку оживился.

— Если солнце покажется, все будет хорошо, господин, — отвечал он на вопросы Треваньова. — Теперь пока пользы от него нет, но через час появится тень, и тогда мы смело поплывем вперед. Не бойтесь, к вечеру мы выберемся отсюда.

Можно себе представить, как обрадовали всех слова индейца.

— Мне кажется, — продолжал Мундруку, — что нам не мешало бы теперь остановиться и отдохнуть, пока не выяснится направление по тени от солнца. Продолжая плыть, мы рискуем уклониться от надлежащего пути.

Усталые пловцы охотно приняли предложение товарища. Мундруку еще раз высунулся из воды, чтобы взглянуть, нет ли где деревьев, но, убедившись, что кругом ничего не видно, он снова поплыл.

Прошло около часа. Пловцы, словно на зеленом лугу, отдыхали на своем водяном ложе, не спуская глаз с неба. Судьба их была теперь в его руках; покройся оно снова тучами, и положение их станет хуже прежнего, так как они с отдыхом потеряли много времени. Мундруку тоже смотрел на небо и старался определить солнечный путь.

Вдруг он попросил всех лежать спокойно, и, когда поверхность воды стала совершенно гладкой, он вынул из кармана нож и поставил его вертикально над водою; подобно ученому, со страхом следящему за результатом каких-нибудь сложных опытов, он следил за своим ножом. Вскоре он разглядел тень и был совершенно удовлетворен. Сначала тень эта была едва заметна, но затем она стала делаться все длиннее и длиннее. Определив с помощью тени страны света, индеец спрятал нож; он попросил товарищей следовать за ним и поплыл на восток. Время от времени он останавливался и повторял свой опыт с ножом, чтобы убедиться, что плывет в надлежащем направлении. Скоро, однако, ему уже не надо было прибегать к этому опыту, так как на горизонте показался лес.

Солнце садилось, когда они подплыли к деревьям и стали взбираться на них. Если бы они не были так измучены и не стремились бы как можно скорее выбраться из воды, они очень огорчились бы, увидев, что находятся на том же месте, где провели прошлую ночь.

Потонувшая обезьяна, которую Мунди захватил на лагуне, пошла им на ужин. В то время как они взбирались на дерево, произошел интересный случай, о котором нельзя не упомянуть. С дерева вдруг послышались какие-то странные крики, напоминавшие собою крик обезьяны коанты. Действительно, их радостно приветствовало покинутое ими животное. Коанта была так счастлива при виде их, что забыла даже на них рассердиться.

Измученные безрезультатным плаванием, путешественники просидели на дереве до следующего полудня. Их дальнейшая участь приводила их в отчаяние.

Однако по мере того как тело отдыхало, нервы тоже успокаивались, и путешественники наши становились бодрее. Скоро они принялись обсуждать, как выйти из тяжелого положения. Не пуститься ли снова в путь? Не попробовать ли еще раз переплыть лагуну? Но едва ли можно было надеяться на больший успех, чем накануне. Они и второй раз могли так же заблудиться, как первый, и плавание их могло кончиться не так благополучно, как в этот раз. Все говорили, кроме Мундруку. Индеец не высказывал никакого мнения; его молчание и сумрачный вид ясно говорили о том, что он был страшно огорчен вчерашней неудачей. Хотя никто и не думал упрекать его в этой неудаче, однако всеобщее доверие к нему сильно поколебалось.

На этот раз план действий был составлен самим Треваньовом. Все были согласны с тем, что земля находилась по ту сторону лагуны; следовательно, нужно было во что бы то ни стало добраться до ее противоположного берега. Плыть больше никто не решался. Пробираться по деревьям нечего было и думать; хотя на всем пути деревья росли очень близко друг от друга, но на такое путешествие понадобились бы недели, а может быть, даже и месяцы. А разве возможно прокормиться в течение такого времени?

Итак, переплыть лагуну было невозможно, подвигаться вперед по деревьям тоже, следовательно, оставалось только плыть вдоль опушки потонувшего леса, под тенью деревьев, на которых в случае надобности можно было отдохнуть и провести ночь. Мнение это было единодушно принято всеми путешественниками. Даже индеец признал эту мысль гораздо удачнее своего вчерашнего предложения.

Для выполнения этого плана не требовалось никаких особых приготовлений: нужно было только, надев пояса, спуститься в воду и все время плыть возле деревьев.

Все тотчас же пустились в путь.

Пловцы делали около мили в час. Если бы они могли плыть без остановки, то продвигались бы в день миль на десять, на двенадцать и дня через два, через три были бы на той стороне лагуны; однако это было невозможно, и они время от времени останавливались и, ухватившись за ветки, отдыхали.

Плаванию их сильно мешала огромная водяная лилия, о которой упоминали выше; ее круглые листья лежали на поверхности воды один около другого, а толстые стебли так крепко переплетались между собою, что плыть между ними не было никакой возможности. Огромные пространства были усеяны этими лилиями. Пловцам не раз приходилось из-за них делать крюк, описывая круги в несколько сажен. Вот почему они за весь день проплыли только три мили.

Мысль о привале возникла у них не потому, что было уже поздно или что они очень устали, а просто потому, что все были ужасно голодны.

— Мне очень хочется есть, господин, — сказал Мундруку, — надо бы подумать об ужине.

— Что же у нас будет на ужин? — спросил Треваньов. — Тут много деревьев, но, кроме листьев, на них ничего нет. Что же мы можем есть?

— У нас будет молоко на ужин, если вы позволите остановиться на одном из деревьев, недалеко отсюда.

— Молоко! — с удивлением воскликнул Типперари Том. — Неужели, Мунди, тебе доставляет удовольствие дразнить нас? Какое тут может быть молоко, когда нам нужно пройти по крайней мере сто миль, чтобы добраться до хвоста коровы?

— Ты ошибаешься, Том, в гапо, как и на суше, тоже водятся коровы. Только эти коровы не с ногами и хвостами; они совсем особенные. Их тут много. Ты, наверное, видел их, когда мы спускались по реке.

— Ты говоришь, вероятно, о морской корове? — спросил Том, полагая, что индеец подразумевал под этим названием большую породу тюленя, ламантина, которая часто встречается на Амазонке. — Да и то, — продолжал ирландец, — подоить ее, в то время как она плывет, довольно мудрено. Вот если б нам удалось поймать такую корову! Впрочем, тогда было бы уже не до молока, мы гораздо охотнее полакомились бы ее мясом.

— Вот там, — сказал Мундруку, указывая на верхушки деревьев, — стоит корова, которая снабдит нас не только молоком, но и хлебом. Неужели вы не видите массарандубы?

Все посмотрели в сторону, указанную индейцем. Сначала никто не заметил ничего особенного. Над водою поднималась целая стена из всевозможных листьев. То тут, то там из общей массы выделялись некоторые верхушки деревьев. Следуя указаниям вожака, путешественники заметили, наконец, особенное дерево; оно было настолько выше других, что имело вид великана, стоящего посреди пигмеев.

Это и была амазонская массарандуба, одно из замечательнейших деревьев даже в таком лесу, где встречаются самые разнообразные и необыкновенные растения.

Только Треваньов и Ричард знали, каким образом дерево может снабдить хлебом и молоком; для других же это было совершенно непонятно. Молодой человек с радостью смотрел на дерево, которое обещало им хороший ужин.

Массарандуба — это знаменитое дерево-корова. Оно известно еще под названием «молочное дерево» и растет в Южной Америке. Гумбольдт описывал его достаточно подробно, а впоследствии ботаники разных стран. Оно принадлежит к тому же семейству крапивных, к которому относится и хлебное дерево. Но еще удивительнее то, что к этому семейству принадлежит и знаменитый анчар, древо смерти. Как в одной семье бывают часто и добрые, и злые дети, так и к одному семейству принадлежат не только деревья, дающие здоровую пищу, но и такие, в соке которых заключается один из злейших ядов.

Массарандуба — не единственный представитель так называемых молочных деревьев. К этому виду принадлежат и другие деревья, сок которых похож на молоко и более или менее безвреден. Некоторые из них дают очень вкусное и питательное молоко.

Массарандуба — одно из самых больших деревьев на Амазонке; оно бывает более двухсот футов вышины, причем верхушка имеет вид огромного купола. Иногда из него получаются бревна в сто футов длины. Дерево это очень крепкое.

Как большинство американских деревьев, массарандуба растет в одиночку, так что на расстоянии мили можно встретить два, три, очень редко шесть таких деревьев. Его легко узнать по красноватой шершавой коре, из которой индейцы приготовляют темно-красную краску. Плод его, величиною с яблоко, очень сочный и вкусный. Его-то Мундруку и имел в виду, говоря о хлебе своим голодным товарищам. Однако главное значение имеет не плод, а сок этого дерева; стоит только сделать на коре надрез, и оттуда потечет белая жидкость, сильно напоминающая собою молоко. Если бы не бальзамический запах этого сока, можно было бы подумать, что это настоящее густое коровье молоко. Постояв немного на воздухе, сок сгущается и образует нечто похожее на сыр. Чтобы оно не густело, нужно подлить к нему воды. Туземцы едят его с маисовым хлебом. Его употребляют также с чаем, кофе и шоколадом. Многие из-за бальзамического аромата предпочитают его настоящим сливкам.

Молоко массарандуба в большом ходу среди испанцев и португальцев Южной Америки. Оно никогда не приносило никому вреда; вот почему молочное дерево причисляется не только к самым необыкновенным, но и к самым полезным произведениям щедрой природы.

К этому-то дереву и направились наши путешественники. Оно стояло в глубине леса, так что от опушки пришлось проплыть до него ярдов двести. Как и следовало ожидать, ствол и ветви этого дерева были обвиты чужеядными растениями, из которых большинство составляли лианы. По этим последним путешественники легко взобрались на дерево и прекрасно устроились на нем. Толстые, продолговатые, с заостренными концами листья защищали их от солнца. Дерево было сплошь покрыто плодами, эти яблоки всем очень понравились. Впрочем, если бы даже они и не были вкусны, то и тогда голодные и усталые путешественники нашли бы их превосходными.

Мунди прежде всего позаботился об угощении товарищей, он сделал своим ножом около дюжины надрезов в коре молочного дерева и к каждому из них подставил скорлупу ореха са-пукайи, отвязав ее от плавательных поясов.

Результаты этой операции не заставили себя ждать. Не прошло и двадцати минут, как каждый из путешественников уже наслаждался великолепными сливками.

Все были так рады поужинать, что никому и в голову не приходило позаботиться о том, чем они будут питаться завтра, но индеец сообщил им, что на следующий день они могут получить такую же вкусную пищу.

Это счастливое открытие ободрило их; они решили, что Провидение, так неожиданно пришедшее им на помощь, печется о них и что оно оградит их от всех опасностей, которым они будут подвергаться во время путешествия. Все были хорошо настроены и много говорили. Главной темой для разговора послужило, конечно, дерево, которое в этот вечер приютило и накормило их. Ричард рассказал, что в Паре негритянки продают на рынках не только плоды этого дерева, но и молоко и что это молоко прекрасно заменяет клей. Сломается ли гитара или скрипка, разобьется ли фарфор, стоит только помазать их соком массарандуба, и вещь склеится; мало того, она прекрасно переносит и жар, и сырость.

Другая интересная особенность этого сока заключается в том, что его можно получить и после того, как дерево срубят; в течение нескольких месяцев рабочие лесопильного завода добывают для своего кофе сливки из бревен массарандуба. В противоположность обыкновенным коровам дерево это дает молоко и после смерти.

Солнце уже зашло, и собеседники решили, что пора отдохнуть. Только они принялись устраиваться на ночь, как вдруг произошло обстоятельство, которое помешало им лечь спать.

Когда путешественники поплыли вдоль леса, коаита осталась на дереве. Даже ее любимец Том не позаботился о ней. Пловцы решили, что обезьяна прекрасно проживет и без них в потонувшем лесу, и нисколько не жалели, что бросили ее; тем не менее, когда вблизи массарандубы послышался ее крик, все очень обрадовались. Вскоре коаита появилась на том дереве, на котором сидели наши путешественники, и тотчас же бросилась к Тому. Оказывается, животное, не теряя пловцов из виду, следовало за ними по деревьям. После разлуки все были рады коаите и каждый старался приласкать ее.

XII

Поблагодарив Бога за спасение, путешественники легли спать. На следующий день они снова пустились в плавание. Как и накануне, путь их то и дело заграждали заросли виктории-регии; несмотря на все старания, они проплыли до полудня всего лишь три мили. Оглянувшись, они могли еще ясно рассмотреть массарандубу. Даже под вечер, проплыв около десяти миль, они не потеряли еще из виду этого огромного дерева.

С закатом солнца они остановились. Однако кругом не было видно ни одного подходящего дерева, на котором они могли бы отдохнуть. Между деревьями, плотно прижавшимися друг к другу, нельзя было найти ни одного большого горизонтального сука, на котором можно было бы расположиться на ночь. Приходилось ночевать в воде. Положение было пренеприятное, к тому же индеец знал, что оно могло повлечь за собою весьма серьезные последствия. Провести ночь в воде очень рискованно даже не под тропиками. Следовало во что бы то ни стало как-нибудь устроиться хоть на верхушках деревьев.

Так они и сделали, хотя это стоило им большого труда. Ветви были так тонки, что не было никакой возможности лечь на них; приходилось все время держаться и стараться не спать, чтобы не упасть в воду.

С рассветом пытка эта кончилась. Они снова пустились в путь, но плыли так медленно, как никогда, потому что силы их все уменьшались, а препятствия в виде различных водяных растений увеличивались. Лагуна у самого берега была сплошь покрыта водорослями. Ко всему этому нужно еще прибавить, что они со вчерашнего вечера ничего не ели и голод сильно мучил их.

Вдруг они увидели на поверхности воды какой-то странный предмет. Казалось, что он был в четверти мили от них. Длина его достигала двенадцати ярдов. От воды до верхнего края было около шести футов. Предмет этот был темного цвета и походил на сухую илистую мель, на которой торчали какие-то огромные колья. Сердца пловцов радостно забились. Им так хотелось верить, что это не мель, а часть материка! Вероятно, это только островок, так как он со всех сторон окружен водою. Ничего! Лишь бы только это была суша, они так выспятся на ней, как не спали еще ни разу со дня гибели галатеи. Кроме того, островок этот доказывал близость материка.

Высунувшись из воды, Мундруку внимательно разглядывал темную массу; он сообщил товарищам, что она еще очень далеко. Несмотря на такое неприятное известие, пловцы не падали духом и изо всех сил стремились к темному предмету, породившему в них столько радостных надежд. Вдруг то, что они принимали за колья, отделилось от земли и оказалось просто-напросто темными птицами. Распустив свои широкие треугольные крылья, они летали над головами путешественников и своим криком, казалось, выражали полное удивление. Присутствие птиц еще более подтверждало, что темная масса действительно часть суши.

Однако, когда они подплыли ближе к темному предмету и когда до него оставалось всего лишь сто ярдов, они узнали, наконец, что жестоко ошиблись.

— Это не земля! — вскричал индеец с отчаянием в голосе. — Это не островок, не мель, не какая другая часть суши, а просто палое дерево!

— Что же это значит? — спросил Треваньов.

— Старое дерево, монгуба, засохло и упало; ветви его давно обвалились, а ствол течением занесло сюда.

Никто не понимал индейца. Слова его были ясны только одному Ричарду.

— Это ствол упавшего дерева, дядя, — сказал он. — По тому, как оно держится на воде, я уже вижу, что это действительно монгуба, как сказал Мунди. Кажется, стебли виктории не дают ему плыть дальше.

Объяснение это было прервано радостным криком индейца, он чем-то был ужасно доволен.

— Господи, Боже! — воскликнул он, высовываясь из воды. — Господин мой, ведь Мундруку совсем сумасшедший человек! Где же у него голова? Вероятно, она потонула в гапо вместе с галатеей!

— Пресвятая Богородица! Что с ним? — спросил Типперари Том, на лице которого, как в зеркале, отразилась радость, светившаяся в глазах индейца. — Уж не видит ли он землю?

— В чем дело, Мунди? Почему ты называешь себя сумасшедшим?

— Подумайте только, господин мой, до какой степени я был глуп, когда пришел в отчаяние при виде ствола сухого дерева! Да какого еще дерева! Огромной монгубы, из которой можно сделать прекрасную лодку для всех нас. Слава Великому Духу — мы спасены.

Теперь только товарищи поняли индейца и очень обрадовались его словам.

— Действительно, — вскричал Треваньов, — это как раз то, что нам было нужно! Из этого большого дерева мы можем сделать лодку. Слава Богу! Теперь я могу надеяться снова увидеть родную Англию!

Тотчас же пловцы стали взбираться на плавающий ствол. Однако это не скоро им удалось, так как плавательные пояса сильно мешали им и они не раз падали в воду. Кроме того, взбираться было довольно трудно еще и по той причине, что ствол возвышался на шесть футов над водой. Но вот, наконец, все устроились на нем и принялись его рассматривать. Это был ствол дерева из семейства мальвовых, дерево, родственное с баобабом и хлопчатником.

Существует несколько видов американского бомбакса. Деревья эти приносят большую пользу. Так, например, из стволов монгубы, растущей в лесах Амазонки, выделывают лодки. Из одного ствола выходит огромная лодка, вмещающая двадцать бочек сахару и целый экипаж индейцев. Легкость — отличительная черта этого дерева, а потому для постромки судов оно положительно незаменимо.

Шелк или хлопок, окружающий семена этих пород деревьев, хотя и выглядит очень хорошо, но для выделки совсем не пригоден: он легко рвется и из него невозможно выпрясть нитки. Он продается в Европе под именем капка, и его употребляют обыкновенно на набивку тюфяков, диванов и подушек. Индейцы, живущие на Амазонке, употребляют его на пыжи при заряжении ружей.

Монгуба и другие родственные деревья имеют странную особенность: на стволе их часто образуются большие наросты. Иногда на стволе хлопчатника можно встретить два нароста в виде огромных досок, покрытых корой, как и само дерево, и образующих нечто вроде лошадиного стойла. Иногда эти перегородки достигают пятидесяти футов вышины.

Хлопковое дерево и миссисипский кипарис имеют ту же особенность.

Монгуба является одним из интереснейших деревьев в лесах Южной Америки. Огромные его размеры, странные наросты, серо-зеленая кора, громадные ветви и роскошная листва — все это делает монгубу заметной даже в таком лесу, где растительное царство имеет множество интереснейших и самых разнообразных представителей.

Как раз на стволе такого дерева, давно лишенного ветвей и листьев, наши путешественники и нашли себе приют.

Впрочем, нужно заметить, что ни одну нерадушную хозяйку гости так скоро не покидали, как путешественники наши покинули приютившее их дерево.

Читателю, конечно, кажется странной поспешность, с которой они покинули убежище, так обрадовавшее их сначала. Тем более что причиною этого быстрого отступления было насекомое величиною не больше муравья. Взобравшись на ствол, путешественники принялись внимательно рассматривать его. Треваньов соображал, как лучше пустить в ход это судно: на парусах, хотя устроить их было довольно мудрено, или же на веслах, что сделать гораздо легче?

— Токандейра! Токандейра! — вдруг закричал индеец, и в голосе его слышался ужас. Товарищи его страшно испугались. Невольно все стали смотреть в сторону, указанную индейцем. В противоположном конце ствола, в углублении между двумя наростами, кора вдруг изменилась. Она стала красная, как кровь, и как будто дрожала.

— Токандейра! — повторил Мунди, указывая на это место.

— Уж не эти ли красненькие насекомые нагнали на тебя такой страх? — спросил Треваньов.

— Да. А вы знаете, что это за насекомые?

— Это муравьи!

— В том-то и дело, господин мой, это страшные жгучие муравьи. Мы их потревожили. Благодаря нашей тяжести монгуба погрузилась в воду, и вода залила их жилище. Это выгнало их наружу, и теперь они злее черта. Господи, Боже! Надо скорее бежать от них, а то через десять минут у нас на коже не останется живого места, все будет искусано.

— Это правда, дядя, — сказал Ричард. — Мунди нисколько не преувеличивает. Если эти насекомые нападут на нас, они закусают нас до смерти. Надо скорее бросаться в воду.

Тон, которым это было сказано, и вид говорившего ясно доказывали, что все это правда. Между тем насекомые широкой полосой подползали к нашим путешественникам.

К счастью, никто не снимал плавательного пояса, через минуту все были в воде. Теперь нужно было подумать и том, что делать дальше. Никто не допускал мысли об уступке муравьям сухого дерева. Мундруку уверил товарищей, что насекомые не будут преследовать их в воде, а потому они отплыли от ствола лишь на несколько футов и остановились, чтобы обсудить свое положение.

Нужно было во что бы то ни стало прогнать муравьев и овладеть монгубой. Насекомые между тем массами покрывали ее кору. Местами они двигались целыми колоннами, как солдаты, выступающие в бой.

Мундруку глубоко задумался.

— Как бы нам от них избавиться? — спросил Треваньов.

Индеец молчал. Он твердо помнил урок, полученный им после совета переплыть лагуну.

— Попробуем зажечь на дереве костер, огонь быстро истребит всех насекомых, — сказал Типперари Том.

— Подумай только, Том, что ты говоришь. Если огонь истребит насекомых, то он, несомненно, сожжет вместе с ними и ствол. Что же в этом будет хорошего?

— Ну, если огонь не годится, то не поможет ли нам вода? Попробуем потопить муравьев. Мундруку уверяет, что они не умеют плавать, значит, попав в воду, они потонут.

— Но каким же образом потопить их? — спросил Треваньов.

— Ничего нет проще. Стоит только перевернуть ствол, окунув его в воду верхней стороной.

Пловцы одобрили эту мысль и принялись перевертывать монгубу. Однако сделать это было мудрено; во-первых, ствол сам по себе был ужасно тяжел, а во-вторых, нижняя часть его разбухла от воды, да и наросты сильно мешали. Словом, удалось погрузить в воду только незначительную часть всей окружности. Пловцы работали руками и плечами, но, несмотря на все их старания, ствол только слегка наклонился, а потом принял прежнее положение. Ясно было, что задача эта им не по силам, и они хотели уже прекратить свои старания, как вдруг крик одного из них заставил товарищей броситься прочь от ствола. Кричал Типперари Том, и в голосе его слышался не только испуг, но и страдание.

Пловцы начали было осыпать вопросами своего товарища, но вдруг сами стали также кричать. Оказалось, что в то время, когда они плечами напирали на ствол, с этого последнего свалилось десятка два муравьев, которые спасались на них от воды. Вместо того чтобы поблагодарить людей за спасение от верной смерти, злые насекомые впились в них своими ядовитыми жалами, как бы желая отомстить им.

Пловцы метались во все стороны и то и дело окунались с головой. Хотя кожа их была расцарапана до крови и сильно болела, но они все-таки решили ни за что не уступать муравьям монгубы.

Несколько минут все думали о том, каким образом избавиться от врагов, завладевших плавающей колодой. Решено было плыть снова к опушке леса и там во время отдыха на каком-нибудь дереве обсудить этот вопрос. Однако Типперари Том уже придумывал новый план действий.

— Если мы не можем прогнать насекомых со ствола, то, наверное, нам удастся смыть их с него водою. Не правда ли» господин?

— Ты думаешь потопить их, заливая водою? — спросил Ричард.

— Да, господин.

— Это хорошая мысль, попробуем последовать твоему совету. Итак, за дело! — сказал Треваньов. — Окружим ствол со всех сторон. Роза, ты будь тут. Трое из нас останутся на этой стороне, а трое пойдут на ту. Будем стараться плескать воду все разом.

Темный цвет дерева вдруг сменился багрово-красным. Точно потоки крови потекли по всем направлениям.

По команде Треваньова все осаждающие разом принялись плескать воду на дерево. Вода заливала весь ствол, целые ручьи пенились и бежали с него, унося с собою муравьев.

Успех обрадовал путешественников; все радостно кричали. Больше всех торжествовал Типперари Том. Он очень гордился своей выдумкой и с удовольствием принимал благодарность товарищей.

XIII

В то время как все восхищались находчивостью Типперари Тома, тот вдруг застонал; казалось, он почувствовал какую-то внезапную боль.

Действительно, на теле у него было видно с полсотни муравьев, которые жестоко кусали его. Товарищам некогда было жалеть ирландца, так как муравьи напали и на них. Каждый из них думал лишь о своем спасении и спешил отплыть как можно дальше от маленьких врагов. По дороге они захватили Розиту и направились к деревьям.

Выбрав дерево, на которое было легче взобраться, они уселись на его ветвях. Надо было отдохнуть и вместе с тем решить вопрос, как бы прогнать врагов.

Однако солнце уже садилось, и путешественники ничего не могли предпринять до следующего дня. Приходилось опять ночевать на дереве; впрочем, на этот раз они могли расположиться довольно комфортабельно, так как чужеядные растения, переплетаясь между собою, образовали нечто похожее на гамаки. Все были очень довольны своим новым убежищем и тем, что Мунди, менее всех пострадавший от муравьев, скоро приготовил им постели. Не прошло и двадцати минут после их бегства от муравьев, как вдруг все, кроме Мунди и Розы, почувствовали сильнейшие приступы лихорадки. Жгучие муравьи жалят очень больно, почти так, как скорпион. Страдания потерпевших прекратились только несколько часов спустя, когда подул прохладный ветерок. Лежа на своих воздушных постелях, они слушали Мунди, который рассказывал о странном обычае, существовавшем в его племени и известном под названием «праздника муравьев».

Когда юноша из племени мундруку или родственного ему племени махейе достигает совершеннолетия, то он подвергается обыкновенно испытанию. Испытание это имеет особенно важное значение, если юноша собирается быть воином или хочет занять какой-нибудь пост в своем племени.

Оно принимается добровольно, но следует заметить, что молодой человек, не пожелавший подвергнуться ему, считается если не совсем опозоренным, то, по крайней мере, недостойным уважения, и ни одна девушка не согласится стать его женою.

Читатели знают, конечно, что у некоторых племен индейцев Северной Америки существует обычай обрекать молодых людей, претендующих на звание храбрецов, на такие подвиги, которые могут показаться прямо невероятными людям, мало знакомым с характером индейцев.

Вот что рассказывал своим товарищам Мунди по поводу испытания, которое практикуется среди племени мундруку. Юноша выражает готовность «надеть перчатки». Ему тотчас же дают два пустых цилиндра из пальмовой коры, закрытых с одного конца; глубина этих цилиндров такова, что в них можно засунуть руку по самое плечо. Прежде чем надеть эти «перчатки» испытуемому, их наполняют до половины самыми злыми муравьями, преимущественно токандейра, по имени которых называется и сама церемония. В таких перчатках, сопровождаемый огромною толпою народа, под звуки труб, барабанов и других музыкальных инструментов, испытуемый обходит все селение, причем ему вменяется в обязанность остановиться у каждой хижины и весело проплясать. Вообще он все время должен делать вид, что ему очень весело; он должен петь самые веселые песни, и притом так громко, чтобы голос его покрывал музыку и крики толпы. Если юноша не перенесет этого испытания и не сумеет скрыть свои страдания, то он пропал. Все будут презирать его, и ни одна девушка не пойдет за него замуж. Не только он, но вся семья его считается опозоренной. Эти угрозы заставляют юношу стойко выдерживать тяжелое испытание; кроме того, друзья и родственники стараются подбодрить его. Надев на себя ужасные «перчатки», испытуемый невыносимо страдает. Руки его горят как в огне. Яд насекомых проникает к нему в жилы, глаза его горят, он весь в поту, тяжело дышит, губы его белеют, но при всем этом он не смеет даже стонать. Если же он выдаст свои страдания, он опозорен и не имеет права сражаться за свое племя. Но вот, наконец, он доходит до тучао (начальника племени), который, сидя, поджидает испытуемого. Тут он собирает последние силы и с особенным весельем начинает плясать и петь громче прежнего, пока силы окончательно не покинут его. Тогда с него снимают «перчатки», и он падает в объятия своих друзей. Молодые девушки окружают его и приносят ему свои поздравления. Но ему не до приветствий. Он спешит к реке, чтобы хоть немножко освежить в ней свое воспаленное тело. Как только вода успокоит боль, он снова идет в деревню и принимает поздравления. Теперь уж доказано, что он достоин стать в ряды воинов. Он смело может просить руки любимой девушки и имеет право увеличить число ужасных трофеев, которые украшают залу собрания его племени и благодаря которым храбрые индейцы получили у португальцев прозвище «головорезы».

Путешественники говорили не только о токандейра, но и о других породах муравьев, которые встречаются в лесах и долинах Амазонки.

Старик индеец насчитывал до пятидесяти видов этих насекомых; все они имеют различную форму, цвет и даже привычки. Естествоиспытатель, который пожелал бы подробно ознакомиться с семейством муравьев, мог бы найти богатый материал в лесах Амазонки. Есть муравьи, которые живут только на поверхности земли, другие же исключительно под землею; но есть и такие, которые устраивают свои гнезда на самых высоких деревьях. По роду пищи они тоже сильно отличаются друг от друга. Есть между ними и плотоядные, и травоядные.

Больше всех поражают путешественников Южной Америки муравьи, называемые саюба. Проходя по лесу или по полю, путешественник видит вдруг огромное пространство, покрытое зелеными движущимися листьями. Присмотревшись внимательно, он видит, что муравьи тащат эти листья, причем каждый из них гораздо меньше своей ноши. Следуя за ними, путешественник приходит к дереву, где тысячи этих насекомых занимаются тем, что разрывают листья на куски и бросают их товарищам, которые быстро подхватывают и уносят их. Работа производится в полном порядке. Листья эти идут на постройку их жилищ. Между муравьями встречаются и такие, которые нисколько не похожи на трудолюбивых саюба. Таковы, например, насекомые, называемые фуражирами, которые, не довольствуясь роскошной тропической растительностью, еще занимаются грабежами и нападают на селения других муравьев.

Тапока — это муравьи-великаны, которые нападают на обыкновенных муравьев. Если по пути индейцу попадаются эти насекомые, то он кричит: «Тапока!» Таким образом он предупреждает своих товарищей о появлении этих, хотя и маленьких, но опасных врагов. Но все-таки самые интересные муравьи, по мнению Мундруку, — это токандейра, Старый индеец в свое время тоже подвергался вышеупомянутому испытанию, и, казалось, оно навсегда запечатлелось в его памяти.

Лишь только стало светать, наши путешественники проснулись. Подкрепившись сыром, в который обратилось молоко массарандубы, находившееся в скорлупе орехов, они снова стали думать о том, как бы овладеть сухим деревом.

К величайшему удивлению их, однако, дерево исчезло. По крайней мере, там где они его оставили, его уже не было.

С появлением первых солнечных лучей туман, окутывавший всю лагуну, рассеялся, и вдали показался какой-то темный предмет. Монгуба вчера была всего лишь в ста шагах от дерева, на котором они расположились на ночь. Куда же она могла деться?

— Вон она! — сказал Мундруку, в то время как все обращались к нему с одним и тем же вопросом. — Вон, вон там, вдали между деревьями. Видите, господин мой?

— Да, — вскричал Треваньов, — это действительно сухая монгуба, но как она могла попасть туда?

— Вероятно, ее отнесло течением, — сказал Ричард.

— Нет, господин, — возразил индеец, — вы ошибаетесь. Течения здесь нет; просто, заливая дерево водой, мы помогли ему освободиться от стеблей виктории, а ночью подул ветерок и погнал монгубу в ту сторону. Теперь она застряла там под деревьями. Очень возможно, что муравьи переберутся на ветки того дерева, под которым остановилась монгуба, тем более что ветки эти так низко спускаются по сухому стволу.

— Почему ты это думаешь?

— Потому что сухая монгуба не может служить им постоянным жилищем и они не могут всегда плавать по гапо. Токандейра живут на суше, и присутствие их здесь является чистейшей случайностью. Вероятно, гнездо их находилось в этом дереве, когда оно лежало на земле, во время разлива око всплыло, и течение унесло его. На деревьях, возвышающихся над гапо, часто встречаются муравьи, но только не токандейра.

Внимательно присмотревшись к плавающему дереву, путешественники заметили, что муравьи еще копошились на нем. Красные пятна не переставали двигаться. Казалось, насекомые были в таком же волнении, как в то время, когда пловцы взобрались на их территорию. Индеец понял, наконец, причину беспокойства насекомых; беспокойство это, вероятно, продолжалось всю ночь. Хотя сухой ствол и находился недалеко от дерева, но между ним и этим последним все-таки было расстояние в несколько футов. Зеленые ветки довольно низко опускались над стволом, но, чтобы добраться до них, нужно было или плыть, или лететь, ни того, ни другого муравьи не могли сделать. Тем не менее они хотели во что бы то ни стало перебраться на дерево, которое спасло бы их от опасного плавания. Путешественники внимательно следили за насекомыми; они были уверены, что маленькие обитатели сухой монгубы найдут, наконец, выход из своего затруднительного положения и, перебравшись на соседнее дерево, предоставят плавающий ствол в их полное владение.

Вдруг они заметили, что на дереве, к которому стремились токандейра, зашевелились ветки и между ними показалось какое-то странное животное. Оно было величиною с кошку. Туловище его оканчивалось большим хвостом, покрытым длинной шерстью. Голова у него была длинная, вытянутая и оканчивалась острым рыльцем. Глаза его были так малы, что их с трудом можно было различить. Из круглого рта, без зубов, высовывался предлинный язык. Все тело животного было покрыто шелковистой шерстью цвета соломы. Вдоль спины и по плечам тянулись темно-каштановые полосы. В хвосте тоже перемешивались эти два цвета.

— Таммандуа! — вскричал Мундруку.

— Что это значит? — спросил Треваньов.

— Муравьед, — отвечал индеец, — животное, которое вы видите, принадлежит к породе маленьких муравьедов, живущих в ветвях и переходящих с дерева на дерево, отыскивая мед, пчел, ос и личинки. Ах! — сказал вдруг индеец, очевидно осененный какой-то новой мыслью. — Они не хотят перебраться на соседнее дерево! Как раз наоборот… они не знают, куда скрыться от таммандуа, который вот-вот бросится на них.

Действительно, животное спускалось по веткам, цепляясь за них то когтями, то хвостом.

Но вот оно прыгнуло на монгубу и, припав к ней, принялось слизывать муравьев. Около десяти минут муравьед то высовывал, то втягивал свой длинный язык, и тысячи муравьев исчезали в его маленьком беззубом рту. Но вот он наелся и стал высовывать свой длинный язык только в том случае, если замечал особенно жирных и аппетитных насекомых. Наконец он снова прыгнул на ветку соседнего дерева и растянулся на ней. Обернув два-три раза свой длинный хвост вокруг туловища и спрятав голову в мохнатой шерсти, он заснул глубоким сном.

Засыпая, он был убежден, то токандейра не уйдут от него. Кругом была вода, не бросятся же они от одной опасности к другой. Однако он жестоко ошибся.

Когда он проснулся, минут через десять, и взглянул на плавающее дерево, чтобы убедиться, что муравьи еще там, он чрезвычайно удивился, не увидав ни одного насекомого. Читатель, вероятно, будет удивлен исчезновением токандейра не менее муравьеда, особенно когда он узнает, что насекомые не могли забраться в дупло, так как оно было полно воды, и что от соседнего дерева их по-прежнему отделяла вода.

После того Как муравьед, насытившись, покинул сухое дерево, муравьев там оставалось бесчисленное множество. Хотя враг уничтожал их в большом количестве, однако почти не было заметно, что их стало меньше, и дерево по-прежнему было покрыто красными пятнами; теперь же оно снова приняло свой обычный темно-серый цвет.

Лишь несколько сотен муравьев ползало по стволу; по их испуганному виду можно было понять, что они только что спаслись от какого-то ужасного несчастья.

Вот что произошло во время сна муравьеда. Лишь только животное расположилось на отдых, как на дереве появилась маленькая птичка и стала перелетать с ветки на ветку. Она не представляла собою ничего особенного. Величиною со скворца, она была темно-серого цвета с голубоватым отливом. Ее нельзя было не заметить, так как, летая, она все время громко кричала. Путешественники обратились к индейцу с вопросом: что это за птица?

— Это муравьиный дрозд, — сказал он. — Вот было бы славно, если бы он заметил муравьев!.. Ага! — вдруг радостно вскричал индеец, как будто увидев что-то очень приятное. — Он, наверное, избавит нас от токандейра. Вы увидите, господин мой, что, как только птица эта заметит муравьев, она тотчас же уничтожит их всех. Только бы Великий Дух направил ее в ту сторону!

Путешественники внимательно следили за птицей; чтобы не спугнуть ее, Мундруку просил их не разговаривать и не двигаться с места.

Вдруг птица стала метаться и пронзительно кричать: очевидно, она заметила, что на дереве спит муравьед, и по его присутствию поняла, что где-нибудь поблизости есть муравейник. Она стала тщательно разыскивать добычу. Наконец, найдя ее, она громко и радостно закричала. На крик ее ответила сотня таких же голосов, и целая стая птиц прилетела на зов товарища.

Не прошло и десяти минут, как на монгубе не осталось ни одного муравья, а птицы полетели дальше за новой добычей.

XIV

Пораженный внезапным исчезновением токандейра, муравьед еще больше удивился, увидя, что какое-то чудовище, в десять раз больше его, направляется к тому дереву, на котором он лежит. Необыкновенное существо это было темно-бронзового цвета, туловище было вытянутое, руки длинные, ноги еще длиннее. Круглая голова его была покрыта черными волосами, доходившими до плеч. В первый раз в жизни, вероятно, пришлось муравьеду встретиться с человеком, можно себе представить его испуг и удивление. Человек, так неожиданно появившийся перед отдыхавшим животным, был не кто иной, как Мундруку. Пора было уже позаботиться об обеде, и индеец, решив, что из муравьеда выйдет прекрасное жаркое, отправился за ним. С ловкостью обезьяны он прыгал с ветки на ветку, цепляясь за лианы. Ричард Треваньов следовал за ним. Надо было загнать животное на самый край полуострова и отрезать ему путь к лесу, где оно легко могло бы спрятаться.

Охотники думали, что поймать муравьеда очень легко, но они жестоко ошиблись. Видя, что ему больше некуда деваться, животное бросилось на самую верхушку дерева. Мундруку не отставал от него и наконец схватил его за задние лапы. Однако оказалось, что таммандуа обладает необыкновенной силой.

Напрасно индеец изо всех сил старался отцепить его от ветки, за которую оно держалось и хвостом, и лапами. Особенно трудно было отцепить хвост, и Мундруку пришлось рассечь ножом этот гордиев узел. Справившись, наконец, со зверем, индеец обмотал вокруг тела уцелевший остаток хвоста, размахнулся и изо всех сил ударил его о дерево. Убив животное, индеец и Ричард бросились в воду и поплыли к монгубе. Оттуда они позвали товарищей, которые тотчас же последовали их примеру.

На монгубе теперь не было ни одного муравья. Взобравшись на нее, путешественники первым делом легли спать; возможность вытянуться на горизонтальной плоскости была так соблазнительна, что они поспешили воспользоваться ею. Дерево было очень толстое, так что места хватило всем.

Однако индеец не последовал примеру товарищей. Он занимался деревом, обработка которого требовала много терпения. В одном месте ствола, где кора была совершенно сухая, он нашел круглое отверстие. Собрав сухие листья и ветки, упавшие с соседнего дерева, он встал на колени перед этим отверстием и прикрыл его своею грудью. Между ладонями он держал прямую гладкую палочку из крепкого дерева и быстро вертел ее в горизонтальном направлении. Минут через десять из отверстия, в дно которого упирался один конец вертящейся палочки, показался дымок. Почти следом за ним оттуда вылетели появившиеся от трения искры. Количество их все увеличивалось, и наконец загорелся слабый огонек. Тогда, бросив палочку, индеец быстро набросал в отверстие сухих листьев и веток и стал раздувать огонь. Обрадованный тем, что костер вышел у него на славу, он принялся за приготовление обеда. Повар он был очень нетерпеливый, а потому стал жарить «дичь», не выпотрошив ее и даже не сняв с нее шкуры.

Однако нужно было позаботиться о том, чтобы пламя не распространялось дальше. Вокруг того места, где он развел костер, дерево было очень сухое. Сняв с себя рубашку из бумажной ткани, он несколько раз обмакнул ее в воду. Когда она насквозь промокла, он скрутил ее и обложил ею костер. Теперь нечего было опасаться пожара, и он спокойно сидел на корточках перед своей печкой и наблюдал за жарким.

Приготовив обед, он разбудил товарищей. В воздухе так вкусно пахло жареным, что индейцу нс пришлось повторять приглашения. Все охотно принялись за еду, и через несколько минут от муравьеда остались только кости, и те были начисто обглоданы.

Солнце уже заходило, когда путешественники кончили обедать; они решили ничего не предпринимать до следующего дня и хорошенько отдохнуть. Хотя они и поспали немножко, пока Мундруку занимался кулинарным искусством, но все-таки они чувствовали еще потребность отдохнуть. Итак, решено было лечь спать.

Из ствола засохшего дерева необходимо было сделать лодку, чтобы на ней переплыть лагуну.

Но как сделать весла? Этот вопрос беспокоил всех. Мундруку уверял, что это вовсе не так трудно, и завтра же обещал приняться за это дело.

Путешественники не проспали и часа, как вдруг их разбудил страшный крик коаиты. Животное дрожало всем телом и прижималось к Типперари Тому, который лежал около него.

— Что с тобой? — спросил Том свою любимицу. Обезьяна ничего не ответила, конечно, но не переставала дрожать.

Опершись на локоть, ирландец смотрел во все стороны в надежде найти причину испуга коаиты. Но на гладкой блестящей поверхности воды ничего не было. В лесу тоже, казалось, не было ничего такого, что могло бы вызвать крик ужаса у обезьяны.

— Но что же с тобой? — снова спросил он коаиту, которая как будто хотела сказать: «Вон там», — так пристально смотрела она в одну сторону. Том пошел туда и нагнулся над водой. — Ах, вот что тебя беспокоит, — сказал он, заметив легкое волнение на воде; походило на то, как будто кто-то барахтался в водорослях. «Что бы это могло быть? — думал он. — Может быть, это рыба или страшный аллигатор? Боже мой, а вдруг это та самая огромная змея, о которой индеец говорил, что она в десять раз больше человека и может проглотить целую корову, не давая себе труда разжевать ее? Надо разбудить товарищей».

Ирландец в нерешительности смотрел на волновавшуюся воду, и скоро для него уже не оставалось сомнения в том, что действительно какое-то чудовище направилось прямо к засохшему дереву. Вот оно приблизилось настолько, что легко можно было рассмотреть его. Хотя это не был ни аллигатор, ни змея, тем не менее вид этого животного привел ирландца в ужас. Оно походило на тюленя, только было гораздо больше. Длина его туловища достигала десяти футов, толщина соответствовала длине. Головою животное это походило на вола или на корову с очень широкой мордой, у него были толстые обвислые губы и очень маленькие глаза. Вместо ушей у него были два круглых отверстия на верхней части головы. Туловище его заканчивалось широким плоским хвостом, расположенным горизонтально, как у птиц. Кожа его была гладкая, совсем без шерсти, только вокруг рта и около ноздрей виднелись щетинки. Оно было свинцового цвета, грудь и живот были беловатые. Прежде всего ирландцу бросились в глаза его ласты величиною больше фута, они тянулись от самых плеч и напоминали собою весла. Этими ластами животное и работало, плывя по воде, как рыба. В довершение всего нужно заметить, что у него было вымя, как у коровы.

Ирландец не успел подробно рассмотреть животное; он был слишком поражен и поспешил разбудить своего соседа, которым оказался индеец.

— Посмотри-ка, Мунди, что это такое? — зашептал он ему на ухо, указывая на морское чудовище.

— Где? Что? — вскричал индеец, протирая глаза. — Великий Дух, да это юаруа!

По тону индейца было слышно, что животное, носившее такое странное название, сильно интересовало его. Он поднялся было, но потом, как бы боясь обратить на себя внимание юаруа, снова лег и неподвижно стал следить за приближающимся животным.

— Что это такое — юаруа? — спросил Типперари Том, который в первый раз слышал это название. — Рыба это или животное?

— Щука, друг мой, шука! Так, по крайней мере, называют ее белые.

— Вот уж нисколько не похожа на щуку! Смотри, Мунди, смотри! У нее есть детеныш, и она кормит его совсем как корова теленка!

Ирландец был прав. Около юаруа был действительно детеныш, только вместо того чтобы, подобно обыкновенной корове, предоставить ему свободу кормиться около нее, она взяла его своими ластами и прижала к соску, как кормилица прижимает к груди ребенка, чтоб ему удобнее было спать.

Можно себе представить, как Типперари Том был поражен этим зрелищем. На него с интересом смотрят даже индейцы, живущие на Амазонке и часто встречающие юаруа.

Ирландец вскричал от удивления, но индеец попросил его быть как можно тише.

— Может быть, удастся убить ее, — сказал тихонько индеец. — Нам поможет в этом деле ее детеныш. Будь как можно тише, чтобы не испугать ее, не буди никого. Юаруа обладает зрением ястреба и слухом орла, несмотря на то что у нее очень маленькие глаза и уши.

Оба молча следили за животным, которое плыло как раз мимо засохшего дерева. Немного дальше вода образовывала нечто вроде бухты; к этой-то бухте и направлялось животное, кормя по дороге своего детеныша.

— Браво! — вскричал Мунди. — Теперь я понимаю, почему юаруа направляется туда.

— Почему, Мунди?

— Разве ты не видишь, что там на воде?

— На воде? Нет… Ах, впрочем, я вижу там траву. Но зачем ей трава?

— Она же ничего не ест, кроме травы.

— Ну, что ж, это совершенно понятно. Животное, которое так похоже на корову, и должно питаться травою.

— Конечно. Вот она сейчас будет пастись. Прекрасно… прекрасно.

— Что прекрасно?

— То, что она пробудет здесь до утра и, таким образом, можно будет убить ее.

— Зачем же ее убивать?

— Странный вопрос, Том! Я думаю, нам надо же что-нибудь есть.

— Ах, понимаю! Так убьем ее сейчас.

— Чем же?

— А твоим ножом.

— Это невозможно. Юаруа никогда не подпустит к себе так близко. Не стоит и пробовать, все равно из этого ничего не выйдет. Впрочем, к тому времени, как она будет возвращаться с пастбища, у меня будет уже готово другое оружие. Мяса этого животного нам хватит надолго. Посмотри! Она начинает щипать траву.

Действительно, животное ело совершенно как обыкновенная европейская корова. Морская корова, пасущаяся на водяном лугу, представляла чрезвычайно интересное зрелище, и приятели решили разбудить всю компанию.

Только Ричарда картина эта нисколько не удивила. Он не раз видал животное в рукавах и проливах, пересекающих большую амазонскую дельту. Остальные же смотрели на корову с таким любопытством, как посетители зоологического сада на кормление пеликанов. Между тем Мундруку тихонько спустился с бревна и поплыл по направлению к лесу. Никто не знал, что хотел предпринять индеец. Покидая товарищей, он просил их не двигаться с места и быть как можно тише.

Уверенные, что Мунди не без основания обратился к ним с этой просьбой, они в точности исполняли ее. Если кому-нибудь из них и случалось заговорить с соседом, то он делал это осторожно, чтобы не нарушить общей тишины. Продолжительная неподвижность стала уже утомлять их. Наконец Мундруку вернулся. В одной руке он держал нож, а в другой палку длиною около двенадцати футов. Заостренная наверху, она походила на копье.

Мундруку сделал себе это оружие из тонкого ствола пальмы пасиуба. Это растение отличается тем, что тонкие корни его выходят из земли на несколько футов. Только опытный амазонский индеец мог так ловко остругать пасиубу, кора которой тверда, как железо; теперь следовало только закалить на огне самое острие, и тогда она будет не хуже стали. К счастью, костер еще не совсем погас; на месте, окруженном мокрой рубахой, еще тлело несколько угольков. На них-то и положил индеец заостренную часть своего копья. Когда острие закалилось, он осмотрел его и, очевидно, остался доволен его твердостью, но, вероятно, копье показалось ему недостаточно острым, так как он взял нож и еще заострил его. Сделав это, он объявил, что теперь смело может охотиться на юаруа.

Между тем животное все еще щипало траву. Более удобного момента для нападения нельзя было ожидать. Юаруа находилась как раз под деревом, огромные ветви которого горизонтально тянулись над ней. Наклонив голову, она усердно ела. Мундруку только думал о том, как бы добраться до дерева, а там уж он мог быть уверен, что добыча в его руках.

Как задумано, так и сделано. Не прошло и двух минут, как он уже был на дереве, усевшись на той самой ветви, которая приходилась как раз над коровой. Еще минута, и копье его опустилось в воду; но, вместо того чтобы поразить мать, он убил ее детеныша.

Спутники индейца, не сводившие с него глаз, никак не могли понять, зачем он убил маленькое животное, которого им хватит только на ужин, тогда как мяса самой коровы хватило бы на целый месяц. Теперь уж она, конечно, уйдет от него. Думая так, они совершенно забывали о существовании материнского инстинкта. Не теряя надежды спасти своего малютку, животное бросалось к нему под ударами копья до тех пор, пока не получило смертельной раны.

Когда Мундруку вернулся на монгубу, он объяснил товарищам, что если бы он начал с матери, то она могла уйти от него, захватив с собою и детеныша; тем более что оружие его было не так хорошо, чтобы убить ее наповал, и он мог только спугнуть ее. Вообще для ловли этого животного употребляется только гарпун с зазубренными концами.

XV

Все прекрасно выспались в эту ночь. С утра на монгубе закипела работа. Прежде всего надо было приготовить для вяления мясо морской коровы. С этой целью Мундруку содрал кожу с убитого животного и разрезал мясо его на большие куски. Несколько кусков изжарили на костре, разведенном индейцем по вчерашнему способу. Жаркое это пошло на завтрак и на ужин. Мясо юаруа всем очень понравилось; оно по вкусу напоминает свинину, хотя местами немного жестче.

Весь день путешественники провозились с мясом юаруа. В стволе дерева были вбиты палки, и на них протянуты лианы вместо веревок; на них-то и развесили мясо, чтобы оно вялилось под лучами солнца. Никто не знал, сколько времени еще продлится путешествие, а потому необходимо было запастись провизией. Обыкновенно из сала морской коровы вытапливается жир, но путешественники наши выбрасывали его.

Вечером, когда все сидели за ужином, они говорили, что давно уже не чувствовали себя так хорошо, как на монгубе. На следующий день решено было отправиться в путь и переплыть лагуну. Много говорили по поводу страшного животного, так поразившего их вчера.

Треваньов сказал, что подобные животные, хотя и принадлежащие к другому виду, водятся в морс, недалеко от берега, где устьем какой-нибудь реки приносится пресная вода.

Он рассказывал, что в индийских морях водится особый вид подобных животных, известных под названием дюгонь, а в Вест-Индии — маната, называемый французами ламантин, то есть морская корова.

Название «маната» дано этому животному, вероятно, потому, что ласты его напоминают собою человеческие руки. Различные породы этих животных, встречающиеся на западном берегу Индии, гораздо крупнее тех, которые водятся на Амазонке. В свою очередь и Мунди сообщил кое-что об этих интересных животных. Главную особенность их составляют легкие. Если их вынуть и хорошенько надуть, то они будут похожи на резиновые шары.

— Значит, они могли бы заменить кому-нибудь старый плавательный пояс, если бы нам снова пришлось плыть, — заметил Ричард.

Между прочим, индеец рассказал, как ловят юаруа. Охотник или рыболов садится в маленькую лодку, называемую у туземцев монтариа, и запасается гарпуном. Он гребет к тому месту, где можно надеяться встретить животное; обыкновенно это бывает какая-нибудь уединенная лагуна или тихая заводь, где течения почти нет и где растет трава, которою питается морская корова. Сидя в лодке, он ожидает появления животных; они приплывают обыкновенно со своими детенышами. Улучив минуту, когда коровы с особенным усердием начинают щипать сочную траву, он потихоньку приближается к ним; делает он это с большой предосторожностью, так как юаруа очень чутки и боязливы. Когда лодка подъедет достаточно близко к животным, сидящий в ней изо всей силы бросает гарпун. К древку гарпуна привязана веревка, которая и не дает раненому животному уйти от охотника.

Индейцы, живущие на Амазонке, часто занимаются такой охотой. Самое подходящее для нее время — это когда вода убывает и когда лагуны и озера снова входят в берега. Охотников в эту пору является особенно много. Иногда случается открыть в какой-нибудь лагуне целое стадо этих животных. Тогда деревня совсем пустеет. Мужчины, женщины, дети и даже собаки — все спешат к месту охоты. Они берут с собою огромные горшки для вытапливания жира, который потом поступает в продажу. Во время такой большой охоты устраиваются различные празднества и гулянья. Мундруку сам не раз принимал участие в подобной охоте и мог много рассказать по этому поводу. Почти до полуночи спутники слушали его с большим вниманием, наконец решено было ложиться спать.

С рассветом все поднялись и после завтрака попробовали двинуться в путь. Однако это было довольно трудно. Дерево, служившее когда-то украшением леса и высоко подымавшее над товарищами свою великолепную голову, теперь неподвижно лежало между водяными растениями, как будто было налито свинцом.

Можно себе представить, какого труда стоило сдвинуть с места это огромное бревно; к счастью, Мунди сделал накануне, с помощью своего ножа, два больших весла. Хотя они были довольно грубы, но это нисколько не мешало им прекрасно выполнять свое назначение; к тому же они ясно доказывали необыкновенную изобретательность того, кто их сделал. Ручки у них были деревянные, а сами лопасти костяные. Дерево индеец срезал, конечно, в лесу, а кость, как думали его спутники, он взял из скелета морской коровы. Они не ошиблись. Выбрасывая остатки животного, Мундруку тщательно спрятал его кожу и лопатки, из них-то он и сделал весла.

Ему не в первый раз приходилось пользоваться этой частью скелета. Не раз он копал землю такой костяной лопатой, чтобы помешать сорным растениям разводиться на полях.

Итак, с помощью весел бревно поплыло. Но из-за водорослей и огромных листьев водяных лилий оно подвигалось очень медленно, но путешественники надеялись, что, как только оно освободится от этих препятствий, оно поплывет быстрее. Кроме того, на воде появилась зыбь; это доказывало, что подул легкий ветерок. Он был очень кстати, так как дул от леса к лагуне. Читатель, вероятно, подумает, что ветер не мог способствовать движению такого импровизированного судна без руля и без парусов.

Так думали и наши путешественники. Однако Мундруку был другого мнения. Недаром он плавал по гапо в течение сорока лет. За это время ему не раз приходилось устраивать паруса из громадных пальмовых листьев. Но теперь у него было нечто гораздо более подходящее.

Еще накануне спутники его видели, как он вырезал в лесу два длинных шеста и принес их на бревно; затем он сделал углубление в монгубе. Товарищи спрашивали его, на что ему кожа убитой коровы, но он никому не сказал ни слова о своем намерении. Люди его племени вообще не любят преждевременно посвящать других в свои планы. Они гордятся своими изобретениями и испытывают чувство превосходства над непосвященными товарищами. Кроме того, Мунди еще не забыл той неловкости, которую ему пришлось испытать после неудачного совета переплыть лагуну.

Товарищи догадались о его вчерашних приготовлениях только тогда, когда он вбил огромный шест в углубление, вырезанное на монгубе, и развесил на нем кожу коровы; прикрепленная в разных местах все теми же лианами, она представляла собою отличный парус.

Под этим импровизированным парусом монгуба стала двигаться гораздо быстрее. Все с радостью заметили эту перемену. Войдя в лагуну, путешественники задумались. Они не знали, в какую сторону им следовало направить свое новое судно.

После восхода солнца не прошло двух часов, а потому в определении востока нельзя было ошибиться. Зная же восток, легко было определить другие страны света.

Путешественники решили направиться к противоположному берегу лагуны, от которого, по мнению индейца, тянулась суша. Они уже достаточно плавали вдоль берега, не находя ни суши, ни дороги в лес, поэтому весьма понятно, что они хотели попытать счастья на другой стороне.

Плыть по лагуне было очень легко, и они решили продолжать путь до тех пор, пока солнце не скроется за горизонтом. Мозей, как самый лучший моряк, управлял парусом, а Треваньов, взяв в руки одно из весел, исправлял обязанность рулевого; ему помогал Типперари Том, держа в руках второе весло.

Между тем индеец занялся мясом; вяление шло очень успешно, так как солнце светило целый день.

Молодежь сидела у самого края на толстом конце бревна. Время проходило в разговоре или в игре с животными, которых такие опасности не могли заставить расстаться со своими хозяевами. Каждый высказывал надежду на то, что теперь, вероятно, им удастся выбраться из гапо. Конечно, на это может потребоваться немало времени, но это не беда, лишь бы только выйти из этого ужасного положения.

Мяса хватит, по крайней мере, недели на две, если пользоваться им экономно; при благополучном путешествии можно было надеяться в этот срок добраться до земли. Как кстати судьба послала им морскую корову! Не будь у них мяса, они бы умерли с голода, так как в лагуне не было ни малейшего признака присутствия рыбы, а по некоторым данным можно было заключить, что на противоположном берегу не было и плодов.

Однако судно подвигалось довольно медленно, оно проходило не больше мили в час и то только, когда дул ветер посильнее. До полудня было еще далеко, а солнце уже стояло над самой головой и, таким образом, лишало путешественников возможности ориентироваться. Даже индеец не мог с точностью определить страны света. Приходилось идти по ветру; к счастью, позади виднелись еще некоторые верхушки деревьев, благодаря которым можно было держаться надлежащего направления хотя бы до тех пор, пока они не скроются за горизонтом.

К полудню бревно поплыло еще тише, а затем и окончательно остановилось. Парус перестал действовать, так как ветер стих и настало полное затишье. Пришлось взяться за весла, но, несмотря на все старания, бревно подвигалось только на милю в час. Наконец весла бросили и стали обедать. Весь обед состоял, конечно, из мяса морской коровы. Индеец все время поддерживал огонь, который ему с таким трудом удалось зажечь, и теперь воспользовался им, чтобы изжарить мясо. Все ели с большим аппетитом.

После обеда путешественники отдыхали и беседовали между собой, так как плыть дальше пока не было никакой возможности. Через два-три часа солнце должно было спуститься настолько, чтобы они могли снова руководствоваться им в своем плавании; кроме того, индеец уверял, что к вечеру опять поднимется ветер. Все были прекрасно настроены, несмотря на то что солнце пекло невыносимо.

Чтобы хоть несколько освежиться, Типперари Том надел плавательный пояс и бросился в воду. Его примеру тотчас же последовали сам Треваньов, его сын и племянник.

Розита сидела под навесом из огромных листьев чужеядного растения, сорванных накануне, листья эти были наброшены на два нароста сухого дерева. Ричард сам устроил эту палатку для кузины и очень гордился своим произведением.

Индеец привык к палящим лучам солнца на Амазонке и переносил жару довольно терпеливо; негр тоже, по-видимому, не особенно страдал от нее и даже умудрился заснуть. Но крик Типперари Тома скоро разбудил его. Вслед за ирландцем стали кричать и другие пловцы. Вместе с криками послышался сильный плеск воды и стук пустых орехов, привязанных к плавательным поясам. Все четверо плыли прямо к бревну. Казалось, они выбивались из всех сил, чтобы как можно скорее уйти от чего-то страшного, что преследовало их под водой. Лица их выражали ужас.

«Что такое с ними?» — думал индеец. Негр тоже удивился, а Розита страшно испугалась и начала кричать.

Спрашивать, что их так напугало, было совершенно бесполезно; они сами не знали этого. Они чувствовали только, что кто-то острыми, как пила, зубами кусает им ноги. Вероятно, нападавших было много, так как все четверо закричали от боли почти в одно время.

Только взобравшись на бревно и внимательно осмотрев ранки на ногах, они узнали своих врагов. Если бы вода была прозрачна, они сразу бы поняли, кто нападает на них. Индеец взглянул на израненные и окровавленные ноги товарищей, спокойно сказал:

— Это пустяки! Вас покусали пиранги (пираньи).

Спокойствие индейца ободрило раненых путешественников.

XVI

Никто не знал, что такое пиранга.

Мундруку объяснил товарищам, что это рыба, принадлежащая к семейству лососевых, что в Амазонке она встречается в самых разнообразных видах и что она чрезвычайно прожорлива.

Пиранги часто нападают на купающихся и обращают их в бегство, угрожая в противном случае закусать их до смерти своими острыми зубами.

Индеец обещал отомстить пирангам за товарищей. Он прекрасно знал, что, отведав крови, пиранги будут преследовать их; мало того, он был уверен, что рыба теперь подкарауливала их, чтобы не упустить случая еще раз полакомиться их кровью.

Сообразив все это, он занялся изготовлением удочки, причем приманкой должно было служить мясо морской коровы. Розита дала ему две булавки, из которых он сделал крючки, а узкая полоска кожи, отрезанная от паруса и привязанная к палке, заменила леску. Как только Мундруку закидывал удочку, рыбы тотчас же набрасывалась на приманку, и вскоре на бревне лежало уже более двадцати пиранг. Казалось, Типперари Тому доставляло огромное удовольствие убивать их; он отомстил за все их укусы.

Рыбная ловля окончилась совершенно неожиданно. Одна из рыб, попавшись на крючок, утащила за собой не только приманку, но и почти всю леску.

Мундруку хотелось побольше наловить вкусной рыбы, и он занялся изготовлением второй удочки, пользуясь теми же средствами.

Однако когда удочка была готова и индеец снова закинул ее, то он заметил, к своему величайшему огорчению, что рыба перестала клевать; леска оставалась неподвижной, никто не дергал ее.

Посоветовавшись, путешественники решили, что пора бросить эту забаву, тем более что она стала совершенно бесполезной. Хотя раны, полученные пловцами, были незначительны, тем не менее Мундруку уверял, что пиранги очень опасны и что он сам однажды с трудом спасся от их страшных треугольных зубов. По его словам, в реке, называемой Рапахос, особенно много этой рыбы.

Пиранги выглядели так аппетитно, что всем сейчас же захотелось попробовать их. Мозей развел огонь и изжарил рыбу, все находили ее очень вкусной.

После еды путешественники стали еще веселее. Между тем солнце спускалось, и подымался легкий ветерок, который к вечеру обещал усилиться. Он дул все в том же направлении, что было очень кстати, так как парус стал снова надуваться.

Путешественники и не подозревали, что под ними было нечто гораздо ужаснее пиранги. Их отделял от этого чудовища слой полуистлевшего дерева всего лишь в несколько дюймов. Это огромное отвратительное животное всегда наводило ужас на всех индейцев, живущих на Амазонке. В то время как путешественники весело разговаривали, выражая надежду на скорое спасение, страшная «мать вод» лениво потягивалась под ними, намереваясь выйти из своего темного убежища.

Индеец сидел у костра и чистил кости пиранги, как вдруг несколько головешек провалились куда-то, подобно тому как в печке проваливаются угли сквозь сломанную решетку.

— Ах, — вскричал индеец, дрожа всем телом. — Это дупло доходит, кажется, до самого дна.

— Тут, вероятно, было муравьиное гнездо? — спросил Треваньов.

— Нет, господин мой. Муравейник помещался в полуизгнившем пустом суку, а это отверстие идет в самый ствол.

В это время коаита, сидевшая все время на самом высоком месте, начала испуганно кричать.

— Что такое с обезьяной? — спрашивали все друг друга, не подозревая ничего ужасного.

Желая узнать причину испуга своей любимицы, Типперари Том забрался туда, где она сидела. Ирландец посмотрел сверху в одну и в другую сторону и с ужасом бросился к товарищам.

Мундруку последовал за ним, громко крича:

— Великий Боже! Да ведь это дух вод!

— Дух вод? — с удивлением спрашивал Треваньов, глядя то на индейца, то на Тома, которые все еще дрожали от страха. — Дух вод!.. — повторил Треваньов. — Но что это означает, Мунди?

В ответ на это индеец только покачал головой. Очевидно, он обдумывал, как им спастись от чудовища, и хотел, чтобы ему не мешали.

— Что ты видел, Том? — продолжал между тем Треваньов свои расспросы, думая, что хоть ирландец объяснит ему, в чем дело.

— Клянусь вам Святым Патриком, что я сам не знаю, что это такое. Я видел только, как из воды высунулась голова на длинной шее и уставилась на меня, глаза чудовища светились, как горящие угли. Клянусь Богом, что это злой дух!

— Дядя, — сказал тихонько Ричард, — мать вод, как ее называют суеверные индейцы, это не что иное, как огромная змея — анаконда. Она-то, вероятно, и напугала Тома. А впрочем, я сейчас посмотрю сам.

Юноша бросился уже к тому месту, откуда прибежал Том, но индеец схватил его за руку.

— Умоляю вас, господин, не ходите туда. Оставайтесь здесь. Я же говорю вам, что это мать вод!

— Пустяки, Мунди! Это просто змея, называемая анаконда. Пусти, я взгляну на нее. Я прекрасно знаю этих водяных удавов, я их встречал сотни раз около островов в устье Амазонки. Я их вовсе не боюсь, они не ядовиты. Если только виденная вами змея не отличается исключительной величиной, то она, быть может, совершенно безопасна.

Подойдя к краю бревна, Ричард взглянул вниз, но тотчас же с криком бросился назад.

— Это действительно анаконда, — сказал он, — только необыкновенной величины. Я никогда такой не видел. Неудивительно, что Мунди принял ее за духа вод. Какое страшное чудовище!

— Что же нам теперь делать, Ричард? — спросил Ральф, видя, как испугался его двоюродный брат.

— Мне кажется, — сказал Ричард, подумав, — нам удастся убить ее, прежде чем она на нас нападет, только вот у нас нет оружия. Как быть, Мунди?

— Прежде всего будьте как можно тише! — прошептал индеец. — Может быть, чудовище не двинется с места и мне удастся убить его копьем. Но Боже мой! Вот оно направляется к нам! Теперь уже поздно.

Неудивительно, что это страшилище так испугало наших путешественников.

Тело его походило на огромное бревно; глаза светились каким-то зловещим огнем, а страшные челюсти и раздвоенный язык могли привести в ужас самого храброго человека. Вода струилась по его чешуйчатой голове; она была точно из стали и вся блестела на солнце.

Столпившись на противоположном конце бревна, путешественники стояли неподвижно и молча смотрели на страшное чудовище, которое как будто осматривалось и искало добычи. Впереди всех стоял индеец с копьем в руках, за ним следовал Ричард, вооруженный ножом Мундруку.

Но вот змея опустила голову и, казалось, намеревалась ползти за добычей; все бросились на самый край ствола. Теперь намерение змеи было ясно; она медленно подвигалась к людям, как будто уверенная в том, что они не уйдут от нее.

Путешественники смотрели то на змею, то на индейца. Они видели, что по мере того, как чудовище приближалось, мужество покидало индейца.

Казалось, Мундруку далеко не был уверен в своем оружии; впрочем, и другим было ясно, что мудрено защищаться от такого чудовища самодельным пальмовым копьем.

Треваньов предложил броситься в воду.

— Нет, нет, господин мой! Всё, что хотите, только не это, — отвечал индеец. — Ей только этого и нужно; она в воде как дома, и там уже нам не спастись от нее.

— А здесь ведь мы тоже погибли?

— Нет еще! Нет еще! — отвечал индеец.

Очевидно, у него явилась какая-то мысль.

— Передайте мне обезьяну, — сказал он стоявшим позади.

Типперари Том, думая, что слова индейца относятся к нему, как к покровителю обезьяны, немедленно подчинился требованию товарища.

Взяв обезьяну на руки, Мундруку направился к противоположному концу бревна; тут только все поняли, что он затеял. Коаита должна была отвлечь от них внимание чудовища.

В другом случае Типперари Том не отдал бы своей любимицы на верную гибель, но тут он понял, что для общего спасения необходимо пожертвовать ею, и не протестовал.

Точно верховный жрец, готовящийся принести жертву, Мундруку остановился перед чудовищем и, размахнувшись, бросил ему несчастное животное. Змея открыла пасть, намереваясь схватить свою жертву, но обезьяна, со свойственной ей ловкостью, отскочила в сторону и одним прыжком очутилась на верхушке мачты, оставив Мундруку лицом к лицу с чудовищем. Обманутая в своих ожиданиях, змея готова была броситься на Мундруку.

План индейца не удался. Огорченный и еще более испуганный, он бросился к товарищам. На бегу он задел костер, и угли посыпались в разные стороны. Змея ползла так быстро, что он едва успел схватить копье. Заметив его нерешительность и ужас, товарищи содрогнулись. Казалось, он совсем потерял голову.

У них был один только выход: броситься в воду; к несчастью, они не могли плавать без поясов, а пояса лежали на противоположном конце ствола, и, чтобы добраться до них, нужно было пробежать мимо змеи. Кто-нибудь неизбежно должен был сделаться жертвой чудовища… Но кто именно?

Ричард решил принести себя в жертву за товарищей. Вероятно, он главным образом заботился о Розите. Встав впереди всех, он заслонил собою индейца. Казалось, вот настал его последний час; мог ли он защищаться от такого страшного чудовища простым ножом?

Однако Провидению было угодно и на этот раз спасти путешественников. К величайшему удивлению их, животное вдруг повернулось и поспешно бросилось в воду.

Можно себе представить, как обрадовались несчастные неожиданному отступлению своего врага! Читателю, конечно, непонятно, почему змея так быстро покинула бревно, но путешественники нисколько не были удивлены ее отступлением. Они прекрасно видели, как она, поспешно приближаясь к ним, наползла на горящие головни; им слышно было даже, как шипела ее кожа. Ожоги, очевидно, были настолько сильны, что змея от боли бросилась в воду. Они боялись теперь только, чтобы она не вернулась. Сначала она плыла изгибами, то удаляясь, то снова приближаясь к ним, но вот, как бы решив окончательно покинуть лагуну, она поплыла в прямом направлении.

Путешественники не сводили с нее глаз; они успокоились, только когда враг был уже далеко. Тут они стали доискиваться, откуда взялась анаконда. Решено было, что животное, проглотив лань или что-нибудь в этом роде, забралось в пустое дупло монгубы и крепко заснуло. Оно спало там, может быть, уже несколько недель, не подозревая, что дерево унесло течением и что оно плавает по воде. Проснулась змея, вероятно, когда Мундруку зажег костер и когда угли провалились в дупло.

В то время как главное дупло было занято огромным гадом, маленькие муравьи жили в прогнившем суку, нисколько не подозревая такого близкого соседства.

Между тем снова поднялся ветер, и бревно быстро подвигалось вперед; путешественники пристально смотрели на горизонт в надежде увидеть там землю или, по крайней мере, верхушки деревьев. Однако в этот день они не увидели ни того, ни другого; даже тот лес, который оставался позади, окончательно скрылся с закатом солнца. К счастью, затишье в эту ночь не повторилось. Ветер был вполне благоприятный, и путешественники решили всю ночь плыть по звездам.

Разговор все еще шел про анаконду. Мундруку и негр многое рассказали по этому поводу. От них товарищи узнали, что эти чудовища водятся в реках Южной Америки, что они достигают тридцати футов длины и могут проглотить животное величиною с лошадь. Эти водяные удавы не ядовиты, но они душат свою жертву, обвиваясь вокруг нее; утолив же свой голод, они погружаются в спячку.

Е Южной Америке существует несколько различных видов таких змей. Их можно подразделить на две группы; к первой принадлежат просто удавы, а ко второй — водяные удавы, или анаконды. Первые водятся на суше, а последние хотя и не живут постоянно в воде, но встречаются там, где много воды. Они хорошо плавают и легко вползают на самые высокие деревья.

XVII

Обрадованные тем, что ветер несет бревно в надлежащем направлении, путешественники еще долго беседовали. Когда настало время ложиться спать, они решили, что двое из них останутся на страже; причем один будет управлять парусом, а другой с помощью весла постарается удержать бревно в надлежащем направлении.

Несмотря на то что Том был виновником всех несчастий, которые им приходилось испытывать, товарищи не сердились на него; они знали, что он по неопытности направил галатею в гапо. К тому же он не раз высказывал сожаление по поводу случившегося и терпеливо переносил все печальные последствия своей ошибки. Даже негр, несмотря на свою врожденную антипатию к той нации, к которой принадлежал Том, после падения с дерева как-то сблизился с ирландцем.

А эту ночь они сидели рядом и как два брата беседовали между собой; оба гордились тем, что именно их, а не кого другого поставили на вахту. Теперь они могли действовать самостоятельно, тогда как обыкновенно приходилось подчиняться индейцу. Перед Мундруку они чувствовали себя какими-то приниженными, после того как он спас им жизнь. Они были благодарны ему за спасение, но им было неприятно, что он смотрел на них как на людей совершенно бесполезных.

Треваньов потребовал, чтобы Мундруку, не спавший уже несколько ночей, в эту ночь непременно уснул. Хотя у индейца была причина, по которой он решился не спать и эту ночь, он сделал вид, что соглашается с Треваньовом. Прижавшись спиной к одному из наростов, он неподвижно сидел на стволе и, казалось, крепко спал.

Ни негр, ни Типперари Том не принадлежали к числу молчаливых людей, а потому они продолжали беседовать, в то время как товарищи их спали. Они опять говорили о змеях.

— Я думаю, их много в вашей стороне? — спросил Том.

— Да! Да еще какие огромные.

— Ну, уж не такие, как анаконда, которую мы видели сегодня.

— Как!.. Это, по-твоему, большая змея? Да вся длина-то ее была не более десяти аршин. У нас на африканском берегу встречаются длиною более мили и гораздо толще бревна, на котором мы сидим.

— Больше мили длиною?.. Ты шутишь? Уж не видал ли ты сам такую змею?

— Да, видал.

— И такой толщины, как это дерево?

— Да, уверяю тебя. Такая змея может два раза обвиться вокруг крааля.

— А что такое крааль?

— Это место, где мы живем; то, что вы, белые, называете деревней. Так вот змея дважды обвивается вокруг деревни, в которой до ста хижин.

— Нет, ты шутишь, Мозей! Как же змея может обвиться вокруг сотни хижин?

— Я сам это видел.

— Когда?

— Когда я был еще ребенком. Если хочешь, я подробно расскажу тебе эту историю. Не будь я тогда ловким мальчуганом, я бы не сидел теперь здесь с тобой.

— Ну, расскажи, как это было.

— А вот как. Мне было тогда лет десять. Деревня, в которой я жил, была расположена около большого леса; в этом лесу водились всевозможные животные: буйволы, слоны, носороги, гиппопотамы и огромные обезьяны. Но больше всего там было змей; одни из них были больше, другие меньше, но все были ужасны и ядовиты. Самая большая змея у нас называется лесным дьяволом. Вот однажды утром, когда все еще спали, нашу деревню и окружил такой дьявол, он дважды обвился вокруг нее.

— Ты хочешь, вероятно, сказать, что змея два раза проползла вокруг деревни?

— Нет-нет. Я говорю, что когда все проснулись, то увидали вокруг деревни стену вышиною около десяти футов; это было не что иное, как змея, обвившаяся в два кольца вокруг нашей деревни, причем одно кольцо лежало на другом.

— Святой Патрик, спаси и сохрани!

— Ах да, Том! Ты, кажется, говорил, что святой, которого ты всегда призываешь, истребил много змей. Вот если бы он был в то утро в нашей деревне, мои родители, может быть, до сих пор были бы живы.

— Ты разве сирота?

— Да, с того самого утра я стал сиротой.

— Ну, рассказывай, рассказывай дальше, Мозей.

— Окружив дважды деревню, дьявол то и дело вытягивал шею и пожирал всех, кто ему попадался; затем он стал заглядывать в каждую хижину и не оставлял в живых ни одного человека. Нашего вождя он проглотил так же бесцеремонно, как всякого простого негра. Детей он пожирал сразу целыми десятками, как муравьед токандейру. Некоторые пробовали спастись, но это ни к чему не привело. Когда они старались перелезать через забор, который представлял собой туловище чудовища, дьявол одним движением стряхивал их с себя.

— Ну а как же тебе удалось спастись?

— О! Это очень интересно! Как я уже сказал, мне было тогда лет десять. Я служил в доме нашего начальника; дом этот мы называли дворцом. На нем был шест, а на шесте флаг. И вот, как только я увидел страшную пасть, которая поглощала всех, я понял, что прятаться в доме бесполезно. Я взобрался на этот шест и флагом закутался так, что меня совсем не было видно. Когда дьявол всех проглотил, он вытянулся и пополз в лес. Ему и в голову не пришло, что на шесте остался мальчуган.

Как только чудовище удалилось, я спустился на землю и побежал в свою хижину; родителей моих там не было, змея проглотила их вместе с другими. Тогда я поступил на корабль. Теперь ты знаешь, почему я не живу на родине.

Хотя негр очень серьезно рассказывал все это, тем не менее Том не особенно верил ему; он подумал даже, что приятель подшучивает над ним, но решил все-таки не возражать. После некоторого молчания заговорили о другом.

Рулевой заметил, что звезда, по которой ему было приказано плыть, стала меркнуть, так как небо все более и более покрывалось тучами. Прошло еще минут десять, и на небе не оставалось уже ни одной звездочки.

Однако Том продолжал править; ветер дул все в том же направлении. Только час спустя он понемногу стих, и бревно остановилось. Том хотел разбудить товарищей, но Мозей уверял, что это совершенно лишнее.

— Пускай они лучше выспятся хорошенько; если ветер снова подымется, бревно поплывет и без их помощи. Зачем их беспокоить напрасно?

Пока они совещались по этому поводу, их поразил какой-то странный шум. Точно где-то вдали выл ветер и вой его смешивался с криком различных животных.

— Что это такое? Как ты думаешь, Мозей? — спросил Типперари Том.

— Это похоже на шум большого леса.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что это напоминает крик животных, которые находятся в лесу.

— А ведь, кажется, ты прав, друг: значит, мы приближаемся к противоположному берегу лагуны, что нам и нужно.

— Это очень приятно! Не разбудить ли хозяина и не сказать ли ему об этом?

— Нет, не надо! Пусть лучше он спит до утра; теперь скоро начнет светать. Вон там, кажется, уже заря загорелась.

— Смотри-ка, что там такое? — вскричал негр.

— Где?

— Вон там, впереди. Точно огонь.

— Да, действительно там что-то светится.

— В чем дело? — спросил Треваньов, проснувшись и услыша вопрос негра.

— Посмотрите-ка, там какой-то огонь!

— Да! Даже, кажется, два огня!

— Правда! Правда! Два!

— Я слышу какой-то шум.

— Мы давно уже его слышим.

— Отчего же вы нас не разбудили? Может быть, мы опять заблудились. Шум доносится как будто со стороны леса. Мунди! Мунди!

— Что случилось? — спросил, просыпаясь, индеец. — Опять какая-нибудь беда?

— Нет! Напротив, мы, кажется, подплываем к противоположному берегу лагуны.

— Так и есть! — вскричал индеец, в свою очередь услышав шум. — Вот и суша! Я вижу огонь между деревьями!

— Да, мы уж давно его заметили.

— Да, да, это огни. Мы приближаемся к твердой земле!

— Слава Богу! — вскричал индеец. — Теперь мы спасены. А может быть… — прошептал что-то Мундруку, и в тоне его слышалось не только сомнение, но и боязнь.

— Что «может быть», Мунди? — спросил Треваньов. — Ведь если это действительно огни, значит, там берег и на нем живут люди. Они, конечно, примут нас.

— Ах, господин мой! А вдруг вместо того, чтоб нам помочь, эти люди захотят нас съесть.

— Как! Ты думаешь, что здесь можно встретить людоедов?

— Конечно, господин мой.

— Да хранит нас Пресвятая Дева! — воскликнул Типперари Том.

Ричард, Ральф и Розита тоже проснулись, услыхав слово «людоеды», они страшно испугались.

— На наше счастье, — сказал Мундруку, озираясь, — ветер стих, иначе нас бы прибило к берегу. Я сейчас поплыву к этим огонькам и узнаю, что нас ожидает. Молодой господин, может быть, последует за мной?

— О, без сомнения, — сказал Ричард.

— Ну а вы, — продолжал индеец, — постарайтесь быть как можно тише во время нашего отсутствия; мы недалеко от этих огней, до них не более мили, а по воде звук доносится очень далеко. Если это действительно враги и если они нас услышат, нам не спастись от них. Поплывем же скорее, молодой господин, нельзя терять ни минуты. Скоро уже рассветет. Если мы заметим, что нам грозит опасность, мы только-только успеем скрыться в темноте. На нее вся надежда. Итак, поплывем!

Сказав это, индеец тихонько спустился в воду и поплыл к огонькам, которые все больше и больше разгорались.

— Не бойтесь, Розита, — сказал Ричард, расставаясь с кузиной. — Я готов биться об заклад, что мы найдем там какую-нибудь плантацию и домик, в котором живут белые; они, конечно, радушно примут нас и помогут добраться до Пары. Итак, до свидания! Мы скоро вернемся с добрыми вестями.

Проплыв всего лишь несколько сажен, пловцы ясно увидели, что лес гораздо ближе, чем это казалось с бревна. Они видели только темную полосу над поверхностью воды; полоса эта тянулась как направо, так и налево довольно далеко; в звуках, которые оттуда доносились, можно было различить треск древесных кузнечиков и стрекоз, кваканье жаб и лягушек, крики водяных птиц и сов.

Пронзительнее всех кричали ревуны, к их крику примешивался меланхолический вой ленивца, или ап. Все эти звуки и многие другие составляли тот огромный хор, который наполняет тропический лес своей ночной музыкой. Другие, еще более отдаленные звуки, которые были почти неуловимы, доказывали, что лес тянется далеко вглубь по всему горизонту. Однако пловцов интересовали только огни; они становились все яснее, по мере того как Мундруку и Ричард приближались к ним. Надо было во что бы то ни стало узнать, кем и где именно они были разведены. Ричард предполагал, что они находятся на берегу лагуны и, конечно, на суше. Спутник его высказывал сомнение по этому поводу. Огни горели очень неровно; они то увеличивались, то уменьшались. Временами они вдруг гасли один за другим, а затем снова вспыхивали. Юноша удивлялся таким перерывам, но спутник его объяснил это довольно просто.

— Огни, — сказал он, — разведены на некотором расстоянии от опушки, в чаще леса; по временам деревья заслоняют их и производят иллюзию.

Пловцы все подвигались вперед, делясь тихонько впечатлениями. Вскоре они подплыли под густые деревья; отсюда огни видны были еще лучше. Сначала Ричард подумал, что они разведены на краю возвышенности. Вглядевшись пристальнее, он заметил, что их красный свет отражался в воде, поверхность которой ярко блестела; они как бы горели над водой. Когда пловцы еще раз приблизились и глаза их свыклись со светом, они заметили, что костры разложены на каких-то помостах, возвышающихся на несколько футов над водой, и что помосты эти поддерживались стволами деревьев. Они заметили еще и другие такие же помосты, но, вероятно, потому, что жившие на них еще не вставали, там не было ни одного огня. Вокруг костров двигались человеческие фигуры, между деревьями были повешены гамаки; некоторые из них были пусты, в других же кто-то спал. Слышны были голоса мужчин, женщин и детей.

Индеец наклонился к Ричарду и шепнул ему:

— Малокка!

Ричард знал, что малоккой называют всякое индейское селение.

— Значит, суша близко? — обрадовался он.

— Нет.

— Но ведь тут деревня. Это ясно доказывает, что мы приближаемся к суше.

— Нисколько, господин мой. Такая деревня, как та, которую мы здесь видим, доказывает совершенно обратное.

— Во всяком случае, хорошо, что мы напали хоть на эту деревню, висящую между небом и землей.

— Ну, это смотря по тому, кто в ней живет. Может быть, мы наткнулись на племя людоедов.

— Неужели ты думаешь, что в гапо можно встретить людоедов?

— Конечно, господин мой. В гапо есть даже такие дикари, которые способны замучить человека, прежде чем его убить, в особенности белых! Они, вероятно, не без злобы вспоминают о том, как их загоняли в затопленные леса. Боже милостивый! Если только это малокка мурасов, то мы должны как можно скорее уходить отсюда. Вам, белым, не будет никакой пощады, а мне еще менее, хотя я и краснокожий, как они. Наше племя в смертельной вражде с мурасами.

— Что же нам делать? — спросил молодой человек.

— Оставаться здесь и слушать. Вот ухватитесь за этот сук, не двигайтесь с места и ни слова не говорите; дайте мне послушать их. Я знаю их язык, мне бы только уловить хоть одно слово. Тс!

Ричард послушался индейца и притаился. Не более двух минут прислушивался Мундруку. Вдруг он вздрогнул. Лицо его выразило беспокойство; Ричард заметил это при слабом отблеске отдаленных огней.

— Это мураса, как я и предполагал, — прошептал индеец. — Надо плыть обратно, не теряя ни минуты. Все, что мы можем сделать, — это грести как можно скорее, чтобы до рассвета скрыться от них. Если это нам не удастся, мы все погибли!

Пловцы удалялись от огней гораздо скорее, чем приближались к ним; они с напряжением всех сил, без отдыха плыли до самой монгубы, так как их жизнь и жизнь остальных путешественников была на волоске.

XVIII

Можно себе представить, как взволновало всех известие, принесенное индейцем. Треваньов не верил, что существуют такие кровожадные люди, и говорил, что Мундруку преувеличивает. Однако Ричард, которому не раз приходилось дома слышать рассказы купцов, путешествовавших по Амазонке, подтвердил слова индейца. Он слышал, что в затопленных лесах часто встречаются дикие племена, которые устраивают свои жилища на деревьях; некоторые из этих племен — людоеды, все же вообще чрезвычайно дики и кровожадны. Треваньов не стал более спорить и тотчас же взялся за весло, индеец последовал его примеру.

Мундруку составил такой план отступления: сначала они должны были плыть параллельно береговым деревьям, но лишь только начнет светать, надо было спрятаться в чаще. Индеец и Треваньов гребли изо всех сил. Проплыв около полмили, Треваньов оглянулся и посмотрел на огни. Можно было подумать, что люди, которые их развели, намеревались сжечь весь лес; между деревьями появлялись все новые и новые огоньки. Мундруку объяснил, что каждый появлявшийся огонек обозначал, что просыпалась еще одна семья. Вероятно, дикари готовили завтрак.

С ужасом думали путешественники о том, что, не будь они так предусмотрительны, они, может быть, жарились бы теперь на этих самых огоньках. Казалось, никогда еще бревно не плыло так медленно; несмотря на все старания гребцов, оно едва-едва подвигалось. Ветра или совсем не было, или же он дул в противоположную сторону; при таких условиях парус только мешал. Заметив это, индеец спустил его.

Проплыв всего лишь полмили, они заметили, что над деревьями показалась заря. Они находились в это время на самом экваторе, где вслед за зарей почти сейчас же появляется солнце.

До опушки леса оставалось еще с полмили, а солнце уже выплывало из-за лагуны; с его появлением огни стали меркнуть. Еще десять минут, и будет совершенно светло!

Треваньов и Мундруку гребли, не жалея сил; они знали, что от них только зависит теперь их собственное спасение и жизнь товарищей.

Казалось, солнце покровительствовало им; оно не только не поднималось выше, но совсем скрылось. А может быть, этому способствовали деревья, до которых они уже успели добраться. Вдруг стало совсем темно; они вошли в устье протока, скрытого под сенью деревьев. Продолжая грести, они добрались до маленького залива, окаймленного деревьями, верхушки которых перепутались между собою и образовали темный свод, под которым они прекрасно могли укрыться. Кругом было так темно, что путешественники не могли даже определить, далеко ли простирается поток. Они перестали грести и остановились.

Если бы не светляки, летавшие под деревьями, то под сводом ничего бы не было видно. Светляки эти были крупные жуки из рода скакунов, так называемые кокуйо. Если одного такого светляка держать над книгой, то можно свободно читать. Благодаря тому что их было очень много и они постоянно двигались, путешественникам удалось разглядеть бухту и убедиться в том, что она очень невелика.

По мере того как солнце поднималось, свет его, мерцая, стал проникать сквозь листву; тогда стало еще виднее, что проток тянулся всего лишь на одну-две сотни шагов. Чтобы выйти из него, путешественники должны были бросить бревно и пробираться между деревьями или же снова выплыть на лагуну. Понятно, что они не могли выбрать ни того, ни другого; по деревьям они уже довольно попутешествовали, а о том, чтобы бросить бревно, на котором они так хорошо устроились, они даже и подумать не могли.

Вернувшись снова на лагуну, они рисковали попасть прямо в руки дикарей, так как вся водная поверхность была освещена солнцем и бревно тотчас же заметили бы в малокке. У индейцев были лодки, привязанные к стволам деревьев, которые поддерживали их воздушные жилища.

Мундруку и Ричард видели эти лодки; правда, они были довольно неуклюжи, но, как бы медленно они ни подвигались, в случае погони они, наверное, догнали бы бревно. Безопаснее всего было оставаться под сводом, в том случае, конечно, если дикари не заглянут туда; с наступлением ночи можно было тихонько выбраться из-под свода и как можно дальше уйти от опасных жителей малокки.

Остановившись на этом плане, путешественники забрались в самый темный угол и, привязав к дереву бревно, расположились на нем как можно удобнее. Невесело было им сидеть в этой глубокой тишине и в потемках; к тому же они все время находились под страхом, что вот-вот какой-нибудь мурас заметит их и криком сообщит о своей находке товарищам. Впрочем, они приняли все меры, чтобы не быть замеченными; они даже не разводили огня, хотя пора было уже позаботиться о завтраке. Боясь, чтобы дым не выдал их, они решили есть сырое мясо.

Хотя кругом них была глубокая тьма, однако вдали, у выхода из-под свода, виднелась светлая полоса. Они точно сидели в каком-нибудь гроте, из которого был виден океан. Понятно, что все взоры были обращены к этой светлой полосе, так как кругом больше ничего не было видно. Позади и по бокам была сплошная стена из деревьев, перепутанных целою сетью лиан; казалось, даже животные, привыкшие к лесной чаще, не смогут проникнуть через эту стену. О том, чтобы тут могли пробраться люди, нечего было и думать. Вот почему путешественники смотрели только в сторону лагуны. Они тихонько разговаривали между собой. До полудня все было тихо, опасения их мало-помалу уступали место надежде еще до ночи уйти от дикарей.

Порой над освещенной солнцем лагуной пролетала птица. Присутствие ее доказывало, что вблизи не было людей; это подтверждала и пара морских коров, которые спокойно плавали у входа в грот. Когда одна из них уснула недалеко от деревьев, индейцу стоило большого труда удержаться, чтобы не подплыть к ней и не убить ее ножом или копьем. Однако он воздержался от этого соблазна и, хотя и не без сожаления, предоставил животному наслаждаться отдыхом. К несчастью для наших путешественников и для морской коровы, Мундруку не один заметил спящее животное. Ничего не подозревая, индеец и его товарищи уже перестали следить за коровою, как вдруг она высунулась из воды и, сделав два-три прыжка, быстро скрылась. Движения эти были так неожиданны и так неестественны, что их можно было объяснить только внезапным нападением какого-нибудь врага.

Индеец знал, что в гапо нет ни акул, ни меч-рыбы; крокодил же или большая птица кондор не посмеют напасть на такое огромное животное, как морская корова. Некоторым из путешественников показалось, как будто что-то вроде искры или молнии мелькнуло в то время, как корова выскочила из воды.

— Будьте внимательны! — прошептал Мундруку, заметно встревоженный. — Я знаю, что это такое. Будьте как можно тише, или мы погибли!

— В чем же дело? — спросил Треваньов.

— Посмотрите-ка в ту сторону, господин. Видите, как там рябит вода?

— Это вполне понятно, там только что нырнула корова.

— Нет, нет, смотрите вот сюда. Видите, тут тянется веревка… А там, дальше, виднеется еще кое-что.

Индейцу не пришлось долго объяснять. Спутники уже видели, что за веревкой тянулся поплавок, а за ним виднелась пирога, в которой сидел дикарь; очевидно, он охотился за морской коровой. Индеец походил более на обезьяну, чем на человека. Он был маленького роста, с отвисшим животом, с длинными худыми руками и с тонкими ногами, на коленях у него были какие-то наросты. Огромная голова была покрыта густыми, длинными волосами. Выдающиеся скулы и впалые глаза делали его еще менее похожим на человека. Неудивительно было, что при виде его Розита вскрикнула от ужаса.

— Тише! — сказал Мундруку. — Не говорите ни слова, иначе присутствие наше будет замечено.

Приказание индейца было в точности исполнено; все замерло на монгубе. Очевидно, дикарь еще ничего не слыхал и не видал; он думал только о своей добыче и всецело был занят ее преследованием. Благодаря поплавку он не терял из виду свою жертву и следил за ее малейшим движением под водой. Поплавок двигался то в одном направлении, то в другом, временами он неподвижно стоял на одном месте. Тогда дикарь бросал весло, брался за веревку и изо всех сил тянул ее к себе, но это ни к чему не приводило, так как боязнь, что животное, уходя, опрокинет лодку, заставляло его выпускать веревку из рук.

Лодка его была грубой работы, она была сделана из цельной древесной коры, связанной с двух концов лианами. Она подвигалась очень медленно даже в том случае, когда сидевший в ней греб изо всех сил. Впрочем, во время охоты на морскую корову большой скорости и не требовалось, тут все дело было в терпении. Надо было только дождаться, когда раненое животное окончательно ослабеет от потери крови. Наконец путешественники потеряли из виду и поплавок, и лодку; они очень этому обрадовались, так как присутствие дикаря сильно пугало их. Но вдруг животное снова появилось, а за ним показалась и лодка. К ужасу путешественников, и добыча и охотник направлялись прямо под свод. Глаза индейца горели. Работая веслом изо всех сил, он быстро подвигался в потемках. Путешественники наши потеряли последнюю надежду остаться незамеченными.

XIX

Увидав перед собою людей, дикарь испугался не менее путешественников, стоявших на монгубе. Из груди его вырвался дикий крик, в котором слышались ужас и удивление. Подобно диким животным, индеец в случае опасности не взвешивает и не обсуждает своего положения, а действует исключительно под влиянием инстинкта самосохранения. Выразив криком свое удивление, дикарь быстро опустил в воду весло и поплыл назад.

В несколько секунд он добрался до выхода из-под свода; ему помогло еще то обстоятельство, что лодка, ударившись о бревно, снова отскочила от него. Он спешил выбраться на лагуну и сообщить своим о том, что под сводом скрываются белые.

Никто из путешественников и не думал гнаться за дикарем. Когда лодка ударилась о бревно, Типперари Том попробовал было задержать ее, но она так быстро отскочила назад, что ирландец полетел в воду и чуть-чуть не утонул. Попытка эта, может быть, и удалась бы, если бы Мундруку принял в ней участие, но он куда-то исчез, и его нигде не было видно. Розите показалось, что он спрятался за дерево, когда лодка стала приближаться к ним, но она могла ошибиться, так как было очень темно, к тому же все внимание ее было поглощено дикарем.

Неужели Мундруку бросил товарищей, позаботившись только о своей безопасности? Этого никто не мог допустить. Мундруку не был трусом. В порядочности его тоже нельзя было сомневаться. Все были поражены его отсутствием, и никто не мог объяснить причины его исчезновения. Однако скоро все объяснилось.

Лишь только лодка подошла к выходу из-под свода, как над водой показалось что-то круглое, черное, точно человеческая голова; за ней появилась длинная сильная рука. Ухватившись за край лодки, она опрокинула ее. Дикарь полетел в воду. Между врагами завязалась жестокая борьба: точно два крокодила боролись насмерть между собой. С бревна были видны только две темные фигуры, уцепившиеся друг за друга, да временами до путешественников доносился какой-то глухой рев.

С удивлением смотрели они на эту непонятную сцену. Но вот они увидели Мундруку, который тащил за собой дикаря.

В зубах у индейца сверкал нож. Видно, дикарь уже успел познакомиться с ним, иначе он не плыл бы с такой покорностью; он походил на вора, захваченного полицейским.

— Протяните ему руку, господин мой, и втащите его, — сказал Мундруку, подплывая к бревну. — Мне не хотелось убивать это животное, хотя, конечно, это было бы самое верное средство спастись от его предательства.

— Нет, нет, Мунди, ради Бога, не делай этого! — вскричал Треваньов. — Мы будем караулить его, он не уйдет от нас: Если его крика не слыхали там, в деревне, то нам нечего бояться.

Говоря это, Треваньов подошел к самому краю бревна и с помощью Мундруку и Мозея втащил на него пленника.

Дикарь дрожал всем телом и имел ужасно жалкий вид. Он думал, вероятно, что сейчас его убьют и съедят. Из раны, нанесенной ему индейцем, по спине текла кровь. Только после этой раны он сдался.

Все стали расспрашивать Мундруку, как он поймал дикаря.

— В то время как дикарь плыл к нам, — рассказывал индеец, — я тихонько спустился с бревна и поплыл ему навстречу. Благодаря темноте и волнам, поднятым морской коровой, меня не было видно. Ухватившись за ветку, я ждал, когда дикарь, заметив вас, бросится назад.

— Но если там, в маллоке, слышался крик дикаря, мы пропали, — сказал Треваньов. — Я думаю, их там целые сотни, а у нас даже нет никакого оружия. Хорошо еще, Мунди, что ты не убил мураса.

— Почему хорошо? — удивился индеец.

— Потому что они жестоко мстят за убийство товарища, и, если б мы попались им, они не простили бы нам этого.

— О! — возразил Мундруку. — Если уж мы попадемся им, нам нет спасения. Кроме жажды мести они отличаются еще необыкновенным аппетитом, и мы можем быть уверены, что они нас съедят.

Треваньов и Мундруку так тихо говорили между собой, что слов их никому не было слышно.

— Боже мой! Боже мой! — шептал Треваньов, глядя на детей. — Что же нам делать? Ведь если дикари до ночи узнают о том, что мы здесь, мы погибли.

— Если только они не слыхали крика мураса, я уверяю вас, господин мой, что к полуночи мы избавимся не только от своих кровожадных соседей, но и вообще от всех несчастий, которые нам приходилось переносить за время плавания по гапо. Ах! Смотрите, смотрите, что с лодкой-то делается! — вдруг вскричал индеец.

С этими словами он бросился в воду и быстро поплыл к лодке, которую ветром несло прямо на лагуну. Надо было во что бы то ни стало поймать ее. Стоит ей только показаться на лагуне, в малокка заметят ее, увидят, что она пустая, и бросятся спасать товарища. Но вот Мундруку схватил ее и потащил за конец веревки, оставшейся от гарпуна. Она должна была сослужить хорошую службу.

Весь день путешественники молча просидели в полумраке под сводом деревьев. Время от времени Мундруку подплывал к выходу и сквозь деревья внимательно осматривал лагуну. Кругом все было спокойно. Только раз он увидал большую лодку с тремя дикарями, но они направлялись совсем в другую сторону. Они плыли по лагуне приблизительно в двухстах саженях от берега, как раз против малокки. Мундруку внимательно следил за лодкой до тех пор, пока она не скрылась из виду; по движениям сидевших в ней было видно, что они занимались рыбной ловлей. Индеец никак не мог понять, какую рыбу они ловили. Около часа простояли они на одном месте, а потом поплыли к берегу и скрылись за деревьями. Мундруку рассказал об этом товарищам, и все успокоились. Ясно было, что дикарь в одиночку охотился за морской коровой и что другие не подозревали об его исчезновении.

Но вот вопрос: как долго его отсутствие может оставаться незамеченным? Возможно, что у него была жена или друзья, которых могло удивить его отсутствие.

— Не беспокойтесь, — сказал Мундруку в ответ на эти соображения Треваньова. Затем, презрительно кивнув в сторону дикаря, он прибавил: — Товарищи его так же мало огорчатся его исчезновением, как огорчаются обезьяны, когда заблудится одна из них. Если у него есть жена, чего я положительно не допускаю, то она очень обрадуется, что избавилась от него. Что же касается того, чтобы товарищи стали его разыскивать из чувства дружбы, как вы предполагаете, то это совсем невозможно. Люди его племени не знают такого чувства. Вот если бы ему удалось поймать морскую корову, тогда все бы бросились к нему, как голодные ястребы. Если никто из них сюда случайно не заплывет, нам нечего бояться сегодня. А завтра, если мне удастся исполнить то, что я задумал, мы будем, как я уже сказал, не только далеко от дикарей но и от этой проклятой лагуны.

Несчастные весь день ничего не ели; они боялись, что, если они разведут огонь, дикари заметят дым и найдут их. Некоторые из них не могли более переносить голода и ели сырое мясо морской коровы.

Другие же решили подождать рассвета, когда, по словам Мундруку, можно будет развести огонь. Дикарь по-своему объяснил воздержание их от пищи. Он решил, что они для него берегут аппетит. Чтоб он не мог бежать, они связали ему руки и ноги. Кроме того, они крепко привязали его к самому стволу. Словом, они приняли все меры для того, чтобы он не ушел от них.

Хотя лодку и спрятали от него, но это нисколько не могло помешать ему добраться до малокки, так как, по словам Мундруку, мурасы не хуже обезьян лазят по деревьям.

Треваньову не верилось, что соседство дикарей было так опасно, как это утверждал Мундруку. Но представитель племени мурасов, находившийся у них в плену, рассеивал его сомнения по этому поводу и подтверждал слова индейца. Трудно было себе представить, до какой степени отвратительное лицо было у этого дикаря. Мундруку хорошо знал старую поговорку «мертвые не говорят» и охотно покончил бы с дикарем, но Треваньов не хотел об этом и слышать.

XX

До вечера было все спокойно; но с закатом солнца произошло одно обстоятельство, которое напугало наших путешественников: на небе показалась луна, и благодаря ей ночь обещала быть светлой.

Между тем Мундруку говорил, что он может исполнить задуманное только в том случае, если ночью будет темно.

План его заключался в следующем: лишь только наступит ночь, они должны выплыть на лагуну и, распустив парус, уйти в сторону, противоположную малокке. Если же не будет ветра, решено было при помощи весел плыть вдоль берега лагуны и, гребя изо всех сил, стараться как можно скорее уйти от этого места; в случае, если они не успеют уйти до восхода солнца, они снова спрячутся между верхушками береговых деревьев и просидят там до следующей ночи.

Однако им не суждено было осуществить своего намерения в эту ночь: луна плыла по небу и своим серебристым светом озаряла всю лагуну. Даже самый маленький предмет не мог оставаться незамеченным на зеркальной поверхности воды. Вот в малокке зажгли огни. Ночной хор голосов снова послышался в затопленном лесу. Крик ягуара покрывал собою все остальные голоса. Треваньов утверждал, что крик этого животного доказывает близость суши.

— Это не совсем так, господин мой, — заметил индеец. — Возможно, что наводнение застигло его в лесу и ему пришлось спасаться, как и нам, на верхушках деревьев; но он счастливее нас, так как отлично плавает и обладает инстинктом, который приводит его к суше. Впрочем, в гапо встречаются такие места, где земля поднимается над поверхностью воды; возвышенности представляют собою острова во время разлива. Ягуар чувствует себя очень хорошо на таком острове, так как его добыча находится как бы в плену у него. Нет, господин мой, присутствие ягуара еще не доказывает, что суша на близком расстоянии.

В то время как Мундруку говорил это, послышался снова крик ягуара, вслед за которым все стихло; казалось, все обитатели леса вдруг замолчали. Но вот со стороны малокки до путешественников донесся ужасный дикий крик. Мундруку, которому хорошо были знакомы нравы и обычаи враждебного племени, объяснил товарищам, что такими криками дикари выражают радость. Такое объяснение успокоило наших путешественников, подумавших было, что крик этот вызван исчезновением пойманного ими мураса.

Настала полночь, а луна все так же ярко светила на небе. Мундруку начал беспокоиться; не раз он пробовал плыть по направлению лагуны, но тотчас же возвращался с еще более озабоченным видом. Впрочем, на шестой раз он вернулся довольно веселым.

— Чему ты обрадовался, Мунди? — спросил его Треваньов.

— Я видел облако.

— Не понимаю, почему ты с таким восторгом говоришь об этом.

— Поймите же, что я видел облако! Правда, оно не особенно велико, но зато оно идет с востока, то есть от Гран-Пара. А это много значит!

— Неужели?

— Конечно. От Гран-Пара, значит, и от Великой Реки. Такое облако предвещает грозу, а ее-то нам и нужно. Теперь вам понятна моя радость? Надо еще раз поплыть к лагуне и хорошенько осмотреть небо. Терпение, хозяин, терпение! И молитесь, чтобы я принес добрые вести.

С этими словами индеец снова бросился в воду. Он не возвращался целых полчаса; но оставшиеся на бревне по верным признакам уже знали, что он сообщит им. Лучи месяца становились бледнее и бледнее, и вскоре тьма покрыла все гапо; когда индеец возвращался с разведки, его совсем не было видно, только плеск воды обнаруживал его приближение.

— Теперь можно будет выполнить мой план, — сказал Мундруку. — Я не ошибся, гроза действительно надвигается, через несколько минут будет так темно, что смело можно будет забраться в самую малокку.

— Как? В этом и заключается твой план?

— Да, господин мой.

— Ты один поплывешь туда?

— Нет, я думаю взять кого-нибудь с собою.

— Кого же?

— Того, кто плавает, как рыба.

— Значит, моего племянника Ричарда?

— Да, да! Больше мне никого не нужно.

— Но ведь плыть туда очень опасно.

— Совершенно верно, — отвечал индеец, — но не плыть еще опаснее. Если нам удастся сделать все, что я задумал, мы спасены; если же мы все будем сидеть здесь, нам остается только готовиться к смерти.

— Почему же ты не хочешь сделать так, как было решено раньше? Отчего нам не воспользоваться темнотою и не уплыть скорее на бревне отсюда?

— Да, теперь темно; но мы не проплывем и мили, как может наступить рассвет, и тогда…

— Дядюшка, — сказал молодой человек, — надо слушаться Мунди. Правда, я рискую жизнью, но ведь мы все делаем это ежедневно. Вы увидите, что мы вернемся здравы и невредимы. Отпустите меня!

Треваньову осталось только уступить такой убедительной просьбе племянника. Мундруку и Ричард, усевшись в лодку пленного мураса, тихонько поплыли по направлению лагуны. Они были очень взволнованы, но оставшиеся товарищи волновались не меньше их. Как только они уплыли, Треваньов стал сожалеть о том, что отпустил Ричарда. Брат доверил ему сына, и он будет отвечать перед ним, если юношу постигнет какое-нибудь несчастье.

Перед тем как отправиться в путь, Мундруку шепнул ему на ухо:

— Господин, если мы не вернемся до рассвета, вы останетесь здесь до завтрашнего вечера, а там, если будет темно, вы сделаете то, что было решено на эту ночь, то есть поплывете по лагуне. Пускайтесь смело в путь, ничего не бойтесь. Я говорю это на тот случай, если дело окончится нашей гибелью, но я почти уверен в успехе. Через час, может быть, мы вернемся, захватив с собою нечто весьма необходимое для того, чтобы выбраться из гапо и как можно скорее избавиться от наших врагов.

Оставшись на бревне, путешественники строили всевозможные предположения по поводу таинственного плана индейца. Они совсем забыли о том, что Мундруку просил их зорко следить за пленником. Они видели, что он был крепко связан, и не допускали мысли о том, что он может порвать свои путы. Они не знали, с кем имеют дело. Заметив, что за ним более не следят, мурас, как угорь, выполз из обвивавших его лиан; затем он осторожно сполз с бревна и тихонько поплыл к деревьям. Никто из путешественников не слышал, как он бежал; отсутствие его было замечено только полчаса спустя. Можно себе представить, как все удивились, когда пленника не оказалось на бревне; бросились было к лагуне, думая там увидеть беглеца, но впотьмах можно было рассмотреть только несколько лодок, быстро плывших по направлению к своду.

XXI

Выйдя из протока, Мундруку и его юный товарищ направили лодку прямо к деревне мурасов. Плыть было очень легко. Хотя огни уже догорали, тем не менее красноватый отблеск их еще ясно указывал путь; приходилось плыть вдоль опушки леса, и пловцы старались все время держаться под деревьями.

Не прошло и получаса, как они очутились в ста ярдах от деревни. Привязав лодку к дереву так, чтобы потом ее скоро можно было отвязать, они пустились вплавь. На обоих были плавательные пояса, это было необходимо, так как для выполнения задуманного им приходилось долго оставаться в воде. Кроме того, могло случиться, что им пришлось бы держаться на одном месте, не производя ни малейшего шума. С ножом в руках индеец направлялся прямо к помосту, прилагая все старания к тому, чтобы не быть замеченным; Ричард тихонько плыл рядом с ним.

В деревне все еще спали. Кругом царила мертвая тишина, и никого не было видно. К стволам деревьев, поддерживавших помост, было привязано до десятка лодок.

К этим-то лодкам и плыл индеец. Шесть из них, так называемые игарате, были сделаны из древесной коры; остальные же были гораздо больше и лучше и в каждой из них могло поместиться человек восемь. Мундруку подплыл сначала к первым и поочередно что-то проделал над каждой из них, причем он все изгибался и старательно прятал голову. Товарищ изо всех сил помогал ему.

Таким образом, наши пловцы при помощи ножа прорезали дно у пяти лодок и потопили их.

Они сделали бы то же и с остальными, если бы товарищи их, оставшиеся на бревне, не выпустили мураса.

Как раз в то время как Мундруку и Ричард садились в лодку, которая осталась цела, над водой появилась какая-то черная тень. Ухватившись за лиану, она диким прыжком очутилась на помосте.

Несмотря на темноту, Мундруку тотчас же узнал пленного мураса.

— Бог мой! — прошептал он. — Это дикарь. Они не заметили, как он бежал! Теперь мы погибли. Скорее, скорее в лодку! Берите одно весло, а я возьму другое. Нельзя терять ни минуты. Смотрите! Лодки тонут. Если б только он не поднимал тревогу еще десять минут… Ах! Я слышу шум. Скорей, скорей!..

В то время как Мундруку говорил это, сверху слышался какой-то дикий вой. Это мурас давал сигнал своим единоплеменникам. Он не подозревал, конечно, что пловцы наши только что потопили лодки, но он видел, как они куда-то отправились в его челноке, и боялся, чтобы они ночью не предприняли чего-нибудь против товарищей.

На крик мураса отвечали сотни диких голосов. Не прошло и десяти минут, как все были уже на ногах и быстро спускались к лагуне. Весьма понятно, что Мундруку и его товарищ не стали дожидаться результатов своей операции над лодками. Они гребли изо всех сил, направляясь прямо к своду, под которым скрывались их товарищи.

Эти последние не могли успокоиться после бегства мураса; увидев лодку, которая плыла прямо к ним, они еще более испугались, решив, что это результат тревоги, поднятой беглецом.

Какая-то участь постигла их товарищей? Вдруг они вскрикнули от радости: Мундруку и Ричард стояли перед ними.

— Скорее, скорее долой с бревна! — говорил индеец. — Как жаль, что дикарю удалось бежать!.. Торопитесь же!.. Скорее в лодку!..

Говоря это, Мундруку вскочил на бревно, разорвал пополам кожаный парус и бросил его в лодку вместе с несколькими кусками мяса морской коровы. Минут через двадцать они были уже на середине лагуны.

— Куда нам править? — спросил Треваньов, переставая работать веслом, заменявшим руль.

— Подождите минуту, господин мой, — отвечал индеец. — Надо посмотреть, собираются ли дикари нас преследовать, — сказал он, глядя в сторону малокки.

— Неужели ты допускаешь, что они спокойно дадут нам уйти и не погонятся за нами?

— Да, это возможно, я был бы даже уверен в этом, если бы вы не упустили ту отвратительную обезьяну. Теперь нам нечего было бы опасаться. Я думаю, однако, что еще не все лодки успели потонуть.

Между тем на небе загоралась заря… Хотя до полного рассвета было еще далеко, тем не менее непроглядная тьма, окутывавшая лагуну несколько минут тому назад, уже рассеялась. В деревне мурасов было тихо. Огни погасли… Ни один звук не доносился со стороны малокки. По мнению Мундруку, это был дурной признак.

— Почему ты думаешь? — спросил Треваньов, предполагавший как раз обратное.

— Это так понятно, господин мой. Им теперь не до разговоров, они все занялись, вероятно, делом; если б они не собирались нас преследовать, мы бы, наверно, услышали, как они кричат в своей малокке. Я думаю, они теперь выкачивают воду из тех лодок, которые не успели еще утонуть.

Тут Мундруку рассказал товарищам, как они с Ричардом прорезали лодки дикарей.

— Ну, теперь пора и в путь! — сказал он, окончив свои рассказ.

О том, куда плыть, раздумывать было некогда; надо было стараться как можно дальше уйти от малокки! Треваньов посоветовал держаться берега, тут под деревьями они будут не так заметны.

— Нет, — возразил индеец. — Через десять минут будет совсем светло, и там нас так же легко могут заметить, как посреди лагуны; к тому же им еще легче будет нас догнать, если мы станем держаться берега, так как деревья образуют круг.

— Это правда, — отвечал Треваньов. — Остается только надеяться, что им и в голову не придет преследовать нас.

— Минут через пять мы все узнаем, — прошептал индеец. — Сейчас рассветает, и мы увидим, что они делают и потонули ли пироги.

Однако не прошло и пяти минут, как от берега отделилась лодка.

— Самая большая игарате, — промолвил Мундруку, — ее-то я и боялся больше всего.

— А вот там еще другая лодка, — сказал индеец.

— Если это все, мы спасены!

— Их там, кажется, человек десять.

— Хотя нас гораздо меньше, но я думаю, что мы все-таки справимся с ними. Ах, если б только у нас было какое-нибудь оружие.

Говоря это, Треваньов заглянул на дно лодки, ища там что-нибудь, что могло бы заменить оружие. Он вытащил пальмовое копье, которое Мундруку бросил туда вместе с мясом морской коровы, и гарпун мураса. Кроме того, у них были еще весла из лопаток морской коровы да нож индейца. Треваньов уверял, что дикари были вооружены только стрелами да копьями.

Путешественники наши гребли молча, тогда как преследователи их дико кричали, желая, вероятно, своим криком напугать врагов.

Но вот мурасы стали быстро приближаться. Стрелы градом полетели на сидевших в лодке, но ни одна из них не попала в цель. Заметив, что они подошли еще недостаточно близко к неприятелю и что стрелы их не долетают, гребцы снова налегли на весла; между тем двое из сидевших в лодке не переставали пускать стрелы в своих врагов. Оба стрелка отличались силой и меткостью стрельбы. Одна из стрел скользнула по курчавому затылку негра, другая попала прямо в щеку Типперари Тому, а третья впилась в кожу морской коровы, под которой спрятали Розиту, не причинив девочке никакого вреда.

Ловкий стрелок, которому принадлежали все три стрелы, был не кто иной, как бывший их пленник. Вот он опять прицелился, и все с ужасом ждали падения этой четвертой стрелы; пролетев со свистом над водой, она попала прямо в левую руку индейцу. Он выронил весло и громко вскрикнул; крик этот был вызван скорее злостью, нежели страданием, так как стрела слегка только ранила его. Он вытащил ее правой рукой и быстро схватился за гарпун, который еще раньше привязал к лодке. Встав в корму, он размахнулся, чтобы как можно дальше бросить свое оружие.

— Стреляй! Стреляй! — кричал он, в то время как гарпун, брошенный опытной рукой, впился прямо в бок так метко стрелявшему дикарю.

Гребец, сидевший в маленькой лодке, остолбенел; весло выпало у него из рук, лодка вдруг остановилась, и сраженный гарпуном стрелок полетел в воду. Мурасы дико вскрикнули.

Стрелы градом летели над лодкой, не причиняя, однако, сидевшим в ней никакого вреда. Ведь лучший стрелок пошел ко дну. Заметив, что стрелы не долетают до противников, дикари снова взялись за весла, намереваясь еще ближе подойти к ним. Как только они очутились от лодки всего лишь в двадцати шагах, они снова бросили весла и взялись за луки.

Эта минута ожидания была ужасна! Вдруг, ко всеобщему удивлению, дикари побросали оружие и со страхом стали смотреть на дно лодки, как будто они вдруг увидали там самого опасного врага.

Мундруку не ошибся. Через несколько минут лодка стала тонуть, и дикари с криком бросились в воду. Теперь они были не страшны нашим путешественникам.

XXII

Хотя пирога, похищенная ими у дикарей, была сделана очень грубо, тем не менее плыть на ней было гораздо удобнее, чем на стволе засохшей монгубы. Благодаря веслам и парусу из кожи морской коровы путешественники могли плыть в любом направлении.

Прежде всего они решили выбраться из лагуны.

Долго плавали они еще то по большим водным пространствам, то по широким каналам, то по узким протокам, которые иногда оканчивались непроницаемой чащей деревьев. В последнем случае приходилось выбирать одно из двух: плыть обратно или же, бросив лодку, путешествовать по деревьям, но этот способ передвижения никому не улыбался. Иногда они тратили целые дни на плавание по таким мнимым проливам.

По дороге им попадались всевозможные фрукты, которые были знакомы Мундруку. Некоторые из них были очень вкусны, другие же представляли собою ужасный яд. Сбор плодов, которыми они питались, был их единственным развлечением. Никто из них не мог сказать, сколько времени они блуждали по лесу, так как были дни, когда они вовсе не видали солнца; то оно совсем не показывалось, то лучи его не проникали сквозь чащу деревьев, под которыми они скрывались.

Наконец, после долговременного отчаяния и обманутых надежд, они увидели большое судно. Оно плыло по лесу. Правда, оно было невелико, но хорошо оснащено, с мачтами и с парусами. Это было торговое двухмачтовое судно, какие часто встречаются на Солимоесе.

Капитан согласился принять их, и через десять минут они были на его судне. Предоставив лодку ветру и течению, они поплыли дальше по одному из каналов Солимоеса. Через два дня они вошли в главную реку и быстро поплыли по направлению к Паре.

Братья возвратились на родину и поселились вместе в том доме, в котором они родились. Человек, присвоивший их имущество, оставил все своему сыну, который быстро растратил деньги и принужден был продать имение. Братья Треваньовы приехали как раз вовремя; они тотчас же скупили всю землю, которая когда-то принадлежала их предкам.

Если бы читатель вздумал отправиться в Лендс-Энд и ему захотелось бы повидать наших старых друзей, он встретил бы в доме Ральфа, во-первых, старика Ральфа, который стал уже дедушкой, во-вторых, красивую жену хозяина, Флоренс, окруженную детьми, такими же смуглыми, как их отец. Тут же вам попался бы человек, волосы которого, когда-то ярко-рыжие, теперь уже серебрились на висках, в нем вы узнали бы, конечно, Типперари Тома.

Войдя в переднюю, вы встретите негра, это ваш старый знакомый Мозей. Он проводит вас к своему господину, в котором вы тоже легко узнаете Ричарда. Годы не изменили его, он остался таким же веселым и жизнерадостным, каким вы его знали.

Вы не забыли, конечно, и этой элегантной леди, которая так приветливо встретит вас. Это Розита, жена Ричарда.

Для полноты картины недостает только Мундруку.

Старый хозяин не остался у него в долгу. Он подарил индейцу шхуну и таким образом вознаградил его за беззаветную преданность, которую он проявил во время странствования их по затопленному лесу.