Сочинения в трех томах. Том 2

Глава I ГОРОД ДУЭЛЯНТОВ

Среди американских городов Новый Орлеан пользуется совершенно особой репутацией. Выгодное положение при входе в великую долину реки Миссисипи, которой он служит торговым центром, местом выгрузки и пакгаузом, быстрый экономический расцвет и прирост населения — все это делает Город Полумесяца одним из самых интересных мест не только в Соединенных Штатах, но и во всем мире.

Многое заставляет американцев относиться к Новому Орлеану иначе, чем к другим городам. Их привлекают связанные с ним романтические воспоминания, субтропическая растительность, теплый климат, пестрота населения, состоящего из представителей самых различных национальностей, и, наконец, обусловливаемое этой пестротой своеобразие обычаев и нравов.

Город Полумесяца вызывает живейший интерес в жителях приатлантических и даже западных штатов. О нем не могут говорить равнодушно. Молодой кентуккиец, никогда еще не спускавшийся «вниз по реке», с радостным нетерпением ждет того дня, когда ему удастся попасть в роскошный и веселый город. Для американского Запада Новый Орлеан является своего рода Меккой.

Со времени присоединения к республике Город Полумесяца стал расти невероятно быстро.

За шестьдесят лет он превратился из незначительной деревни, насчитывавшей только десять тысяч душ, в большой торговый город. Население его увеличилось раз в двадцать. И это несмотря на страшные эпидемии, от которых ежегодно гибли тысячи людей.

Если бы не нездоровый климат, Новый Орлеан смело мог бы соперничать с Нью-Йорком. Нужно сказать, впрочем, что жителей его обуревают гораздо более честолюбивые мечты. Они верят, что их город сделается когда-нибудь столицей мира.

Новый Орлеан нельзя рассматривать как провинциальный город. Он никогда им не был. С тех пор как пираты устроили в нем свою штаб-квартиру и свои склады, он всегда претендовал на звание столицы.

Нравы, обычаи и люди Нового Орлеана очень самобытны. Все, что в них есть заимствованного, напоминает не нью-йоркский ^Дродвей, а парижские бульвары. Несмотря на то что Нью-Йорк получает новинки прямо с пароходов, модные костюмы и модные шляпы появляется на улицах Нового Орлеана раньше, чем на улицах Нью-Йорка. Мало того, одежда новоорлеанцев сшита из лучшего материала и лучшими портными, чем одежда ньюйоркцев. Креолы не жалеют денег. Они покупают только самое тонкое полотно и заказывают самые дорогие костюмы. Им ничего не стоит заплатить двадцать пять долларов за фетровую шляпу. Счета портного с улицы Рояль удивили бы наиболее расточительных европейских франтов. Помнится, и я заплатил когда-то одному из этих артистов своего дела двадцать гиней за костюм. Зато костюм был чудесный!

Одной из поразительнейших особенностей Нового Орлеана является необыкновенное пристрастие его жителей к дуэлям. Ни в других американских городах, ни, к счастью, во всех остальных местах земного шара не услышишь таких горячих споров. Пылкие обитатели Города Полумесяца то и дело обнажают шпаги и взводят курки пистолетов. Редкая неделя проходит без скандала. И по утрам в темных лесах Понтшартрена часто раздаются выстрелы, возвещающие об очередном поединке, а иногда и о смерти какого-нибудь юного сумасброда.

Я сказал, что редкая неделя проходит в Новом Орлеане без скандала. Это утверждение относится лишь к настоящему. Что касается прошлого, то скандалы случались почти каждый день.

Лет двадцать тому назад дуэли и уличные драки казались новоорлеанцам самым заурядным явлением. Даже почтенные пожилые люди и отцы семейств считали себя обязанными «смывать кровью» все нанесенные им обиды.

Попадая в Новый Орлеан, иностранцы, привыкшие у себя на родине шутить совершенно безнаказанно, быстро излечиваются от излишней склонности к остроумию.

В этом странном городе даже самому благоразумному человеку почти невозможно избежать кровопролития. Я отнюдь не считаю себя буяном. Однако через сутки после прибытия в Новый Орлеан я чуть не впутался в пренеприятную историю. А моему спутнику так и не удалось уклониться от дуэли.

Сам по себе инцидент этот вряд ли заслуживает внимания, но он поможет мне познакомить читателя с главными действующими лицами той маленькой истории, о которой я собираюсь рассказать.

Я люблю море, но ненавижу морские путешествия. Сесть на пароход меня может заставить только необходимость. Спутник мой вполне разделял эти чувства. Обоим нам надоела вода. При таких условиях легко себе представить, какая радость охватила нас, когда после трехмесячного путешествия от полюса до экватора, во время которого нас изводили по очереди то штормы, то штили, мы увидели наконец землю и высадились в бухте, образуемой устьем Миссисипи.

Пустынная безлесная местность показалась нам земным раем. Мы предпочли бы бродить по ее болотам, чем снова сесть на пароход. Тем не менее мы были вынуждены проехать еще больше сотни миль вверх по реке. Путешествие это тянулось томительно долго. И вдруг в ярких лучах склонявшегося к закату солнца перед нашими очарованными взорами загорелся блестящий купол собора.

Дольше оставаться на пароходе мы были не в состоянии. Сжалившись над нашими страданиями, добродушный старик шкипер приказал двум бравым матросам отвезти нас на берег.

Не берусь описать удовольствие, которое мы испытали при виде удаляющегося парохода. Представьте себе чувство выпущенной из клетки птицы; точно такое же чувство охватило нас.

До Нового Орлеана оставалось еще несколько миль. Мы увидели широкую дорогу, тянущуюся по хребту высокой насыпи, и быстро зашагали вперед.

Глава II В РЕСТОРАНЕ

Мы прошли мимо плантаций сахарного тростника и полюбовались домами их владельцев. Это были красивые виллы, окруженные апельсиновыми рощами или садами, в которых цвела великолепная персидская сирень.

По дороге нам попадались и другие дома, соблазнявшие нас своим гостеприимным видом. Я говорю о ресторанчиках и кафе. Их разноцветные бутылки, сверкающие бокалы и прохладные террасы показались нам необыкновенно заманчивыми.

Ни у меня, ни у моего спутника не хватало мужества устоять перед соблазном. Мы заходили во все заведения такого рода, попадавшиеся на нашем пути. И в каждом из них мы пробовали все новые и новые напитки. Настроение у нас сильно повысилось.

Когда мы высадились на берег, солнце стояло уже довольно низко. Не успели мы дойти до предместий Нового Орлеана, как диск его исчез за кипарисовыми лесами, черневшими на горизонте.

Уличные фонари горели тускло и на большом расстоянии друг от друга. Вскоре мы остановились перед ярко освещенным зданием.

Через широко открытую створчатую дверь мы увидели великолепный зал одного из тех шикарных ресторанов, которыми славится Город Полумесяца. Блеск тысячи сверкающих предметов — бокалов, бутылок и вделанных в стены зеркал — производил впечатление потрясающей роскоши. Этот ресторан показался нам сказочным дворцом.

Разумеется, мы решили тотчас же обследовать его и, мгновение спустя очутившись перед стойкой, потребовали два бокала какого-то прохладительного напитка.

Не берусь описать сколько-нибудь подробно этот вечер. У меня сохранилось смутное воспоминание о том, что мы пьянствовали в обществе незнакомых людей, похожих на иностранцев. Кругом звучало такое множество различных наречий, что я все время думал о вавилонском столпотворении. Преобладающим являлся все-таки французский язык. Разнообразие костюмов свидетельствовало о разнообразии профессий.

Среди наших собутыльников были шкипера торговых судов, фермеры, коммерсанты, плантаторы и только несколько хорошо и со вкусом одетых джентльменов.

Мой спутник, веселый молодой ирландец, только что окончивший университет, быстро перезнакомился со всеми этими людьми. Они показались мне очень симпатичными. Скоро мы уселись за один стол и принялись пить, чокаясь со своими новыми приятелями так же задушевно, как если бы они были нашими старинными друзьями.

Один из них невольно обратил на себя мое внимание. Возможно, что это произошло отчасти потому, что он проявлял по отношению к нам особенную любезность. Во всяком случае, наружность его показалась мне далеко не заурядной.

Это был юноша лет двадцати, державшийся с апломбом тридцатилетнего человека. В теплом климате вообще, а особенно в Новом Орлеане, часто попадаются такие преждевременно зрелые люди. Роста он был среднего. Правильные, резко очерченные черты его смугло-оливкового лица дышали энергией. Густые черные волосы слегка завивались. Над изящно обрисованным ртом темнели маленькие усики. До тех пор пока взгляд его не встретился с моим, он казался мне необыкновенно привлекательным. Но в глазах его было что-то отталкивающее, хотя я и не могу определить, что именно. Они светились холодным, животным блеском. На щеке молодого человека виднелся небольшой шрам.

Одет он был в высшей степени элегантно. Костюм его состоял из темно-малинового фрака на шелковой подкладке, украшенного золотыми пуговицами, изящного жилета, черных брюк, белых полотняных туфель и модной парижской шляпы.

В наше время этот костюм нашли бы весьма экстравагантным. Но двадцать лет тому назад все новоорлеанские джентльмены носили по утрам такие костюмы. Разумеется, здесь идет речь только о зимнем сезоне. Летом сукно заменялось белым полотном, а цилиндр или фетровая шляпа дорогими панамами.

Я так подробно остановился на описании этого молодого человека потому, что он был типичным представителем того слоя новоорлеанского общества, к которому принадлежали по большей части лица французского и испанского происхождения, потомки разорившихся плантаторов и сыновья бежавших от революции мексиканцев.

Такие люди в Городе Полумесяца насчитывались легионами. Определенных доходов у них не было. Эти отважные авантюристы — слишком ленивые, чтобы работать, и слишком гордые, чтобы просить подаяния, — постоянно появлялись в ресторанах и на балах. Их охотно принимали в самом избранном обществе. В те времена «общество» Города Полумесяца не отличалось чрезмерной разборчивостью. Если костюм на госте сидел хорошо и на белье его не было ни пятнышка, хозяин дома никогда не интересовался тем, сколько задолжал этот гость портному или прачке.

Именно к такому типу людей принадлежал наш новый знакомый. Разумеется, это стало ясно мне только впоследствии. Но все же, не будучи хорошим физиономистом, я обратил внимание на его неприятный взгляд. Какой-то инстинкт говорил мне, что, несмотря на элегантный костюм и хорошие манеры, этот человек не вполне заслуживает название джентльмена.

Моему спутнику он понравился больше, чем мне. Правда, молодой ирландец выпил больше моего и, следовательно, был меньше склонен к наблюдениям. Когда я встал из-за стола, чтобы поговорить с одним из наших собутыльников, оба — ирландец и француз — стояли рядом, с бокалами шампанского в руках, и пили за здоровье друг друга.

Прошло десять минут. Вдруг до слуха моего донеслись слова, громко произнесенные моим приятелем:

— Да, сэр! Они исчезли. И клянусь Юпитером, это вы взяли их!

— Позвольте, сударь!

— Чего там позволять! Вы взяли мои часы!.. Вы украли их, сэр!

Француз разразился бешеной бранью, вслед за этим я услышал звук взводимого курка.

Мой приятель стоял у стойки, указывая пальцем на оборванную цепочку, болтавшуюся поверх его жилета. Как по жестам его, так и по только что произнесенным словам, я понял, что кто-то украл у него хронометр и что подозрения его падают на молодого щеголя.

Стоя между мною и ирландцем, француз смотрел прямо в лицо своему обвинителю. Я видел только его спину.

Сухое щелканье курка заставило меня подойти поближе.

Француз держал в правой руке пистолет, дуло которого было направлено прямо в голову моего спутника.

Совершенно растерявшийся молодой ирландец не делал ни малейшей попытки уклониться от выстрела.

Все это произошло в одно мгновение ока.

Побуждаемый инстинктом, я одним прыжком очутился подле француза и выхватил у него пистолет.

Не знаю, спас ли этим жизнь моего приятеля. Так или иначе, выстрела не последовало. Борьба, завязавшаяся между мною и новоорлеанцем, кончилась тем, что патрон выпал, а пистолет остался в моих руках.

Убедившись, что пистолет уже не может выстрелить, я вернул его владельцу. При этом я посоветовал ему быть впредь осторожнее и не хвататься так поспешно за оружие, в особенности в публичном месте.

— Проклятие! — воскликнул француз и затем добавил, обращаясь к моему спутнику: — Вы еще пожалеете о том, что осмелились нанести мне оскорбление!

— Ах, вы считаете, что я нанес вам оскорбление! — возмутился ирландец. (Так как ему было бы неприятно, если бы его настоящее имя стало известно, то я буду называть его Ке-зи.) — В таком случае я снова повторяю то, что сказал. У меня украли часы, их вытащили у меня из кармана. Вот, полюбуйтесь! — Ис этими словами Кези показал окружающим согнутое колечко от часов. — И это сделал он! Повторяю, вор не кто иной, как он!

Услышав снова это обвинение, француз буквально вышел из себя. Рука его снова потянулась было за пистолетом.

Но я внимательно следил за щеголем, намереваясь предупредить его: я видел, что Кези невменяем и нуждается в моей защите.

В то же время я решил попытаться выяснить все обстоятельства этого дела. Ко мне присоединилось еще несколько лиц, и мы все вместе стали изыскивать способ уладить инцидент мирным путем.

Глава III ПОГОЛОВНЫЙ ОБЫСК

Сначала я думал, что Кези ошибается. В том, что у него украли часы, правда, не могло быть никакого сомнения. Но в этот момент около него стояло несколько человек, и у некоторых из этих лиц был гораздо более подозрительный вид, чем у того, на кого указывал Кези.

К тому же изящная внешность молодого человека, а также его горячий, возмущенный тон — все это говорило скорее в пользу его невинности.

Таким образом я решил, что Кези заблуждается, и стал уговаривать его взять свои слова обратно и признаться в своей ошибке.

Однако он, к моему удивлению, наотрез отказался это сделать. Несмотря на его полувменяемое состояние, в его голосе звучала такая уверенность, такая серьезность, что у меня вскоре зародилась мысль: уж не видел ли он что-нибудь? Вряд ли он действует на основании одних подозрений.

Впрочем, благодаря общей суматохе и шуму нельзя было расслышать никаких объяснений — ни обвинителя, ни обвиняемого.

Вдруг чей-то голос покрыл общий гам, требуя запереть двери. Вслед за этим было высказано предложение обыскать всех присутствующих.

— Обыскать! Обыскать! — послышалось несколько голосов.

Я узнал среди них один, кричащий особенно настойчиво: это был голос нашего штурмана, зашедшего сюда вместе с несколькими своими приятелями, такими же старыми морскими волками, как и он. Наше судно уже успели привести, и оно стояло у соседнего причала.

— Да, да! — ответило несколько голосов. — Мы требуем обыска! Надо найти вора!

Никто, конечно, не возражал, ведь все присутствовавшие были лично заинтересованы в результате обыска. А так как после этого предложения вряд ли кто-нибудь решился бы уйти, то было решено, что не стоит запирать двери. Для производства обыска были немедленно избраны два человека. Один был наш штурман, другой — хозяин трактира. Они тотчас же, не теряя времени, принялись за свое дело.

Странное это было зрелище! Обыскивающие переходили от одного к другому, останавливаясь перед каждым из присутствующих. Они гладили свою жертву по груди, по спине, затем медленно проводили рукой по бедрам, по ногам, по рукам, словно гипнотизеры, старавшиеся усыпить пасами всю собравшуюся компанию.

Это вызвало всеобщее веселье. То и дело стали раздаваться громкие взрывы хохота, когда молчание нарушалось шуткой какого-нибудь остряка. Однако, несмотря на это, замечалась некоторая торжественность — тяжелое предчувствие того, что один из присутствующих окажется вором.

В течение всей этой процедуры обвиняемый мрачно хранил молчание, лишь изредка обмениваясь двумя-тремя словами с окружавшими его друзьями. Вид у него был очень спокойный и уверенный. Если бы я не услышал того, что успел шепнуть мне Кези, я, безусловно, остался бы при прежнем своем мнении относительно невиновности француза. Однако слова Кези поколебали мою веру: мой приятель утверждал вполне серьезно, что он видел, как этот человек держал в руках его часы.

— Вы, наверное, ошиблись, это мог быть и не он.

— Уверяю вас, я заметил, что он носит кружевные манжеты и видел, как часы исчезли под кружевами.

— Но, не забудьте, Кези, что у вас могло и помутиться в глазах. Вспомните, как много вы выпили…

— Да, но я все-таки не совсем ослеп. К тому же, позвольте вам заметить, милый мой, что исчезновение моего хронометра, стоившего двадцать гиней, совершенно отрезвило меня. Впрочем, я еще надеюсь, что он не пропал безвозвратно, — это мы сейчас увидим.

— Не видать вам больше ваших часов, — сказал я. — У этого типа их нет; это ясно по его виду.

Мое предположение оказалось правильным. Вместе с другими обыскали и молодого француза. Он против этого не возражал; впрочем, он и не мог возражать. Старый морской волк — надо отдать ему справедливость — выполнил свое дело крайне тщательно и добросовестно. Он давно уже питал антипатию к креолам, отличавшимся любовью к франтовству. Я думаю, он от души обрадовался бы, если бы ему удалось найти часы на изящном молодом человеке.

Этого, однако, не случилось. Часов у француза не оказалось, и он с торжеством улыбнулся, когда закончился обыск.

Затем по очереди обыскали и остальных, но безрезультатно.

Все присутствующие были объявлены невиновными в воровстве: часов в зале не оказалось.

Многие сразу же предсказывали, что так и будет. Я сам был заранее в этом уверен. Дело объяснялось просто. Без сомнения, кто-то украл часы у Кези, и украл в трактире; но как раз тот момент, когда Кези обнаружил их исчезновение, или, вернее, как раз тогда, когда он громко об этом заявил, из залы вышло несколько человек. Несомненно, один из ушедших и был вором — таково было общее мнение. Или, вернее, он взял часы у вора и унес.

У Кези был удрученный вид, тем более что некоторые из присутствующих начали косо на него поглядывать. Впрочем, к нему отнеслись враждебно только местные креолы и французы.

Моряки скорее сочувствовали ему. Они жалели его как потерпевшего, к тому же им хорошо были известны нравы Нового Орлеана, и потому они не сомневались, что вор все еще находится в зале.

Кези, однако, упорно стоял на своем. Он только не решался говорить об этом во всеуслышание, но под шумок повторил сказанное им нашему штурману и еще двум-трем другим лицам, которые советовали ему так же, как и я, принести извинение.

Наш разговор, ведшийся шепотом, был прерван приближением молодого француза. В его взгляде заметны были решительность и твердость, указывавшие, что он этого дела так не оставит.

Все расступились, давая ему дорогу. Он подошел и стал перед Кези.

— Ну-с, мсье, попросите ли вы теперь извинения?

Несколько человек крикнуло: «Да!», надеясь этим повлиять на Кези.

— Нет! — ответил ирландец твердо и решительно. — Ни за что! Я от своих слов не откажусь. Вы взяли мои часы, вы украли их.

— Лжец! — воскликнул, снова придя в ярость, француз, и оба противника одновременно кинулись друг на друга.

К счастью, они оба были безоружны, если не считать природного оружия — кулаков.

Началась драка, в которой одержал верх Кези. Эта драка, к счастью, дала выход накипевшей у обоих противников злобе.

Я сначала опасался, что пистолет будет снова пущен в ход. Но мы с штурманом — я успел шепнуть ему на ухо несколько слов — все время не спускали глаз с владельца пистолета и этим предупредили кровопролитие.

Сражавшихся быстро разняли, после чего произошла церемония обмена карточками.

Кези дал свой адрес: «Отель Сен-Шарль», куда мы собирались пойти и куда мы уже направлялись, когда нас завлек яркий свет в окнах кафе.

В ответ на это француз дал свою карточку. Затем выпив на прощание стаканчик со штурманом и его товарищами, мы покинули ресторан, прошли по длинным узким улицам Первого Района и незадолго до полуночи добрались до роскошной гостиницы, известной под названием «Отель Сен-Шарль».

Глава IV ОБМЕН КАРТОЧКАМИ

ЖАК ДЕПАР.

Улица Дофина, № 9.

Так гласила надпись на небольшом куске картона, который бросился мне в глаза, когда я рано утром вошел в спальню к Кези. Карточка валялась у него на туалете — жалкая замена часов, которые должны были бы лежать на этом месте.

Мой приятель все еще обретался в стране сновидений. Мне жалко было будить его и призывать к неприятной действительности, о которой он не мог не вспомнить при виде этого маленького четырехугольника из картона. Сама по себе карточка уже являлась символом весьма неприятных событий и к тому же должна была вызвать у бедного Кези мысль о потере часов, весьма для него чувствительной, так как он далеко не был крезом.

Так оно и вышло. Когда я наконец разбудил моего приятеля и он вспомнил про все случившееся накануне, он выразил гораздо больше огорчения по поводу пропажи часов, чем волнения из-за предстоящей дуэли. Эта дуэль представлялась ему нелепой шуткой, и он со смехом швырнул визитную карточку на пол.

— Впрочем, она, пожалуй, еще пригодится, — сказал он, поднимая ее и кладя к себе в бумажник. — Кто знает, может быть, этот субъект дал свое настоящее имя и верный адрес. Если это так, то мне легко будет найти его. А я добуду у него эти часы, клянусь, или же спущу с него шкуру! Черт возьми, ведь эти часы — семейная реликвия, на них выгравирован наш герб, они уже много лет хранятся у нас в роду. Обязательно спущу с него шкуру!

Кези, продолжая разговаривать, совершал между тем свой туалет совершенно спокойно, словно он собирался на бал, а не на поединок, исход которого мог оказаться для него роковым.

Мы с ним решили, что дуэль будет на пистолетах. Так как француз являлся стороной нападающей, то право выбора оружия принадлежало Кези. Если бы дело обстояло наоборот, мой приятель очутился бы в весьма затруднительном положении: по его словам, он никогда не учился фехтовать, между тем как жители Нового Орлеана известны ловкостью, с которой они владеют шпагой. Об этом нас дружески предупредили несколько человек еще накануне, после того как произошел инцидент, причем они добавили, что противник Кези славится как искусный фехтовальщик. Таким образом, нечего было и думать о том, чтобы драться холодным оружием.

Так как инициатива принадлежала Депару, то нам, разумеется, нужно было остаться дома и ожидать вызова. Что касается меня, я не думал, чтобы нам пришлось долго ждать, и потому распорядился подавать завтрак как можно скорее..

— Да нет, торопиться нечего, — сказал Кези слуге. — Не беспокойтесь, мы успеем поесть без помехи.

— Ерунда! Приятель Депара будет здесь через десять минут.

— Ничуть. Вы его и через десять часов не дождетесь. Пообедать успеете, и то не увидите ни Депара, ни его секунданта.

— Почему вы это думаете?

— Да какой вор согласится послать вызов порядочному человеку? Все это бахвальство и пускание пыли в глаза! Говорю вам: это вор, он украл мои часы, черт бы его взял, и решил, что наилучший способ выйти из затруднения — обменяться карточками. Мы никогда больше его не увидим, если только сами не отправимся искать его.

Сначала я смеялся над доводами Кези, но затем, по мере того как проходило время, стал склоняться к мысли, что он, пожалуй, прав. Мы ждали, покуда нам приготовляли завтрак, затем, не торопясь, подкрепились как следует. Кези оказался прав: никто нам не помешал. Мы не дождались посетителей и не получили ничьей визитной карточки. А я между тем отдал строгое распоряжение слуге немедленно известить, если нас станут спрашивать.

Пробило десять, но о Жаке Депаре не было ни слуху ни духу.

— Может быть, он ищет секунданта? — сказал я. — Надо дать ему время найти кого-нибудь.

Одиннадцать часов.

— Выпьем-ка шерри-коблеру, — предложил Кези.

Мы заказали два шерри-коблера — напитка, стяжавшего «Отелю Сен-Шарль» заслуженную славу, — и стали спокойно тянуть жидкость через соломинки. За этим занятием прошел еще час.

Пробило двенадцать — и все еще не было никаких признаков ни Депара, ни его секунданта.

— Ведь я вам говорил! — заявил Кези, но отнюдь не торжествующим тоном, а скорее с огорчением. — Эту визитную карточку остается только выбросить — она, наверно, фальшивая, да и сам этот субъект все врет: и имя и адрес — все чужое. Видите, адрес написан карандашом? Эх, черт возьми, не видать мне больше моих часов!

— Однако взгляните-ка, — продолжал он после короткой паузы, — имя-то как следует напечатано. Разорился на фальшивые визитные карточки или, вернее, стащил чужие. Нет, не беспокойтесь, он не придет!

— Посидим дома до обеда. Может быть, здесь вообще принято поздно начинать день.

— Поздно ли, рано ли — не в этом дело. Мы не увидим Депара, если только сами не отправимся его разыскивать. И я это сделаю, черт возьми! — добавил Кези, сильно хватив по столу кулаком. — Если человек наводит на меня дуло револьвера, то он обязан дать мне возможность отплатить ему тем же. Я не оставлю этого дела, не попытавшись получить обратно мои часы!

По тону и виду Кези я понял, что он не откажется от своего намерения, — это было не в его характере. Независимо от того, примет ли его противник вызов или нет, он решил так или иначе отомстить Жаку Депару, или, если это имя было вымышленное, скрывавшемуся под ним щеголю, который украл у него часы.

На самом деле все говорило за то, что визитная карточка поддельная: наступило время обеда, а владелец ее не показывался.

Спустившись вниз, мы пообедали за табльдотом — пообедали так, как это можно сделать только в роскошном ресторане «Отеля Сен-Шарль».

Мы просидели за вином до восьми часов; к нам присоединилось несколько приятелей, и под влиянием шампанского неприятные события предыдущей ночи на время забылись.

Что касается меня, я с удовольствием забыл бы о них и совсем или, по крайней мере, не стал бы продолжать этого дела. В этом духе я и стал давать советы Кези. Но все было напрасно: пылкий ирландец твердо решил «отвести душу», по его выражению, то есть или получить обратно свои часы, или хорошенько «отдуть» вора. Он был непоколебим в этом намерении, и я вскоре убедился в бесплодности всяких попыток удержать его.

На самом деле вся эта история была безусловно странная. Когда прошли сутки, а о Депаре все еще не было ни слуху ни духу, я начал понемногу убеждаться в том, что Кези был прав и что воровство совершил не кто иной, как щеголь-креол. Сначала меня смутила та горячность, с которой он отрицал взведенное на него обвинение. Но упорные и настойчивые утверждения Кези, подкрепленные затем историей с поддельной визитной карточкой и отсутствием Депара, привели меня к заключению, что это был просто мошенник.

В этом убеждении я лег спать. Кези предупредил меня, что он придет ко мне рано утром, чтобы решить совместно, какие принять меры.

И он действительно сдержал сво^г слово. Еще не пробило шести и у меня еще не было ни малейшего желания расставаться с моей удобной постелью, как он появился.

Правда, он попросил извинения за то, что побеспокоил меня так рано: ведь у него не было часов и он не мог знать точное время. Однако в этой шутке сквозила горечь.

— Что вы думаете предпринять?

— Отыскать этого франта, разумеется.

— А не дадите ли вы ему отсрочку еще на час? Может быть, он объявится сегодня утром.

— На это нечего надеяться.

— А вдруг он потерял вашу карточку? Подождите хотя бы до завтрака.

— Потерял мою карточку? Нет! К тому же это не извинение. Он знал, что мы шли сюда, в эту гостиницу. Ведь здесь останавливаются решительно все. Нет, этот предлог не годится, и я крошки в рот не возьму, покуда не узнаю, в чем дело. Итак, милый мой, извольте встать и собираться в путь.

— Куда?

— На улицу До… До… черт, не разберешь, что он тут начиркал… на улицу Дофина, кажется, номер девять.

Я встал и начал торопливо одеваться.

Пока я совершал свой туалет, Кези кратко изложил мне свой план действий. Он хотел заставить Жака Депара вернуть ему его собственность или же драться с ним. Иначе говоря, ирландец, считая, что он находится в стране, где царит полное беззаконие, — а происшедшее накануне как будто доказывало, что он был не так далек от истины, — решил взять защиту своих прав в собственные руки.

Но теперь он уже не хотел драться с ловким мошенником. Наоборот, он только и говорил о том, как он «отдует» этого субъекта и «спустит с него шкуру», и его яростный тон убеждал меня в том, что он непременно это сделает. Я не сомневался, что произойдет крупный скандал, если только Кези встретится с французом.

Скандала же следовало по многим причинам избегать. Если нам вообще удастся отыскать Жака Депара, то он, несомненно, позаботится о том, чтобы его пистолет был заряжен. Да и мне не очень-то улыбалась перспектива оказаться действующим лицом в уличной драке. Долго ли попасть под шальную пулю или очутиться в местной тюрьме! Между тем, действуя по программе Кези, я рисковал и тем и другим.

Поэтому мне, пока я одевался, пришла в голову мысль внести некоторые изменения в проект Кези, а именно: оставить ирландца в гостинице, отправиться самому по адресу, значившемуся на визитной карточке. Если бы оказалось, что Депар на самом деле живет там, его всегда легко будет найти. В противном случае мы все же не потеряем слишком много времени из-за этого и успеем принять необходимые меры по отношению к вору.

Мой совет был вполне разумен, и Кези согласился со мною. Когда я уходил, он громко крикнул мне вслед:

— Скажите этому типу, что если он не пришлет мне вызова, то я сам вызову его!

Минут пять спустя я уже быстро шел по улице, держа в руках карточку.

Глава V ЛУИ ДЕ ОТРОШ

Следуя указаниям, полученным от швейцара гостиницы, я пошел по улице Сен-Шарль, перешел через канал и направился по улице Рояль. Здесь уже начинался французский квартал, или район города.

Я знал, что мне надо было идти прямо по улице Рояль, пока не дойду до улицы Дофина, пересекавшей ее, и потому я шел быстро, читая на ходу надписи на углах.

Хотя уже рассвело, уличные фонари, не успевшие догореть, продолжали кое-где мерцать. Магазины и склады были еще заперты; только кафе и трактиры стояли открытые, словно западни, в надежде завлечь ранних посетителей: мелких торговцев, направлявшихся на овощной рынок, грузчиков хлопка, одетых в голубые холщовые штаны и лихо несущих у бедра свои блестящие стальные крючья, или кого-нибудь из конторщиков и приказчиков, спешивших на службу. На улице виден был только деловой народ, привыкший рано вставать.

Я прошел уже около половины улицы Рояль и тщательно присматривался к надписям на углах перекрестков, как вдруг мое внимание было привлечено прохожим, шедшим мне навстречу. Хотя он был еще на значительном расстоянии от меня и шел по другой стороне улицы, мне почудилось в нем что-то знакомое. С каждым шагом мы приближались друг к другу. Я не спускал с него глаз и вскоре убедился в том, что это не кто иной, как Жак Депар.

«Какая удача! — подумал я. — Не придется отыскивать его квартиру».

Правда, он был одет иначе, чем при первой нашей встрече: на нем был новый сюртук вместо темно-красного, и кружевные манжеты его не закрывали всю руку. Зато рост, фигура, лицо, цвет волос и усов не оставляли сомнений, что это Депар.

Перейдя улицу, я сел на скамейку, ожидая, когда он подойдет, причем поместился так, что ему нельзя было пройти мимо, не задев меня. Он действительно остановился, и мы очутились лицом к лицу.

— Здравствуйте, мсье! — начал я.

Он ничего не ответил и только посмотрел на меня широко открытыми глазами, в которых виднелось выражение самого невинного удивления.

«Хорошо притворяется», — подумал я.

— Вы рано изволили подняться, — продолжал я. — Не разрешите ли вы мне спросить: какое дело заставило вас выйти в столь ранний час?

Мне пришло в голову, что он, быть может, направляется в гостиницу, чтобы навести там справки о нас, и я вспомнил свое предложение о том, что он мог утерять карточку Кези.

— Какие у меня могут быть дела, кроме тех, которые связаны с моей профессией?

И в темных глазах моего собеседника сверкнуло возмущение, которое я, разумеется, счел притворным.

— Вот как! — иронически заметил я. — Вы, значит, занимаетесь вашей профессией и по утрам! А я думал, что вы посвящаете ей исключительно ночные часы. Ведь в это время трудно найти жертву!

— Что за глупости! Кто вы такой? На что вы намекаете? Что означают эти дерзости?

— Эх, бросьте, мсье Депар. Вам не удастся таким способом отвязаться от меня. По-видимому, у вас память коротка. Быть может, вид этой визитной карточки несколько освежит ее. Или же вы отрекаетесь и от своей визитной карточки?

— От карточки? От какой карточки?

— Вот она, смотрите. Не станете же вы отрицать, что вы сами дали мне ее.

— Я ничего не понимаю. Но я знаю одно — я сам сейчас дам вам свою визитную карточку и попрошу вашу взамен ввиду оскорбления, которое вы мне нанесли!

— После всего недавно случившегося подобный обмен кажется мне совершенно излишним, — возразил я.

Однако любопытство взяло верх. Мне хотелось узнать, прав ли Кези и на самом ли деле этот мошенник дал нам в первый раз неверный адрес. Быстро нацарапав название гостиницы на собственной карточке, я передал ее моему собеседнику и получил взамен его визитную карточку. К моему удивлению, я прочел на ней следующее:

М. ЛУИ ДЕ ОТРОШ.

Улица Рояль, № 16.

Впрочем, я не был особенно этим озадачен. Разгадка была очень простая. Очевидно, этот субъект имел целый запас визитных карточек, и эта, как и прочие, также была поддельная.

Поэтому я решил не терять его из виду, пока не узнаю его действительного места жительства.

— Это ваш настоящий адрес? — недоверчиво спросил я.

— Черт возьми, милостивый государь, вы кажется, продолжаете меня оскорблять! Но вы дадите мне удовлетворение! Это адрес моей конторы. Можете в этом убедиться.

И с этими словами он указал на дом, находившийся в нескольких шагах от того места, где мы стояли.

На дверях, среди других надписей, я прочел:

М. ЛУИ ДЕ ОТРОШ,

адвокат.

— Меня можно всегда застать здесь днем, — сказал мой собеседник, открывая дверь, и входя. — Но вам не придется долго искать меня. Даю вам слово, что мой секундант не замедлит явиться к вам.

И он захлопнул дверь, прекратив этим разговор. Я простоял несколько секунд в недоумении. Сомневаться в том, что это тот же самый человек, с которым мы встретились в трактире, я не мог. Правда, он был иначе одет, более скромно, но так же изящно; впрочем, сейчас он ведь был в утреннем костюме. Общий вид был тот же: те же черты, тот же цвет лица, те же вьющиеся волосы.

И все-таки была какая-то разница между Жаком Депаром и Луи де Отрошем. Сейчас я не уловил того неприятного взгляда, который подметил при первой встрече, а во время нашего разговора мой собеседник держал себя так, как держал бы себя всякий невинно оскорбленный порядочный человек.

Неужели я ошибся и напал, по американскому выражению, «не на того пассажира»?

Меня охватило недоумение. Впрочем, был очень простой способ расследовать это дело. Улица Дофина была недалеко, и мне ничего не стало до нее дойти. Если окажется, что в доме № 9 действительно живет Депар, тайна разъяснится.

Я повернулся и направился на улицу Дофина.

Глава VI ЖАК ДЕПАР

Пройдя шагов сто, я очутился наконец на углу этой знаменитой улицы. Еще несколько секунд, и я уже стоял перед домом № 9. Это было высокое, слегка покосившееся здание, напоминавшее гостиницу средней руки или дешевые меблированные комнаты.

Дверь была открыта, и за ней виднелся длинный темный коридор. Молотка, как это принято в английских домах, не было; его заменял звонок с медной ручкой.

Я поднялся по шатким ступенькам крыльца и позвонил. Растрепанная, полусонная мулатка зашлепала к дверям и спросила на ломаном французском языке:

— Что вам угодно?

— Здесь живет мсье Депар?

— Мсье Депар? Как же, как же!

— Будьте добры передать ему, что мне нужно поговорить с ним.

Не успела мулатка ответить, как одна из внутренних дверей в коридоре открылась со скрипом, и в нее просунулись голова и плечи какого-то человека.

Хотя волосы у него были растрепаны и торчали во все стороны, а рубашка была грязная и рваная, я сразу узнал его: это был Депар, но в домашнем костюме.

По-видимому, он тотчас же пожалел о своей неосторожности и хотел поспешно скрыться, но это ему не удалось: я быстро открыл дверь и вошел к нему в комнату, так что ему поневоле пришлось вступить со мной в разговор.

— Мсье Депар, если я не ошибаюсь? — начал я вопросительным тоном.

— Да. Чем могу служить?

— Вопрос довольно странный. Быть может, вы не помните меня?

— Отлично помню.

— И помните все, что произошло при нашем первом свидании?

— Как же. Вас сопровождал какой-то пьяный грубиян, который меня гнусно оклеветал.

— Позвольте вам заметить, что в порядочном обществе не принято оскорблять противника после того, как он дал вам свою карточку. Вы, конечно, намереваетесь послать ему вызов?

— Ничуть. У меня, черт возьми, не хватило бы времени, если бы я вздумал обращать внимание на болтовню всякого пьяницы, с которым я сталкиваюсь в кафе.

Тут я заметил, что Депар изъясняется по-английски так же свободно, как по-французски.

— Перестаньте, — сказал я, — это высокомерие не спасет вас. Мой долг — передать ваши слова моему приятелю, который, обещаю вам, иначе отнесется к оскорблениям, чем вы.

— Меня это ничуть не трогает.

— В таком случае, если вы не хотите посылать вызова, вам придется принять его.

— А это другое дело. Я с удовольствием это сделаю.

— Дайте мне адрес вашего секунданта, это сбережет время.

— Торопиться некуда. Я вам дам его после того, как получу вызов.

— Тогда я явлюсь снова к вам через два часа.

— Отлично. Буду ждать.

И Депар, отвесив мне официальный поклон, закрыл дверь.

Я спустился вниз со скрипучего крыльца и пошел по улице Дофина по направлению к улице Рояль.

Дойдя до угла, я остановился, чтобы привести в порядок мои мысли. За последние десять минут произошло столько событий, что на распутывание их могло понадобиться не меньше двух дней, в течение которых у меня не будет ни минуты свободной. Надо было все обдумать и заранее составить себе определенный план действий.

Вблизи виднелся открытый трактир, где я мог найти свободный столик. Это меня соблазнило, и я вошел туда. Усевшись в уголок, я потребовал стакан вина и сигару и погрузился в размышления.

Я очень сожалел, что пообещал Депару зайти часа через два. Я знал, что Кези будет настаивать на дуэли, в особенности после того, как я расскажу про наше свидание. А между тем я теперь вполне убедился в нелепости этого намерения. Что мог он выиграть от поединка с подобным субъектом? Часы ему все равно не удастся этим вернуть, а дуэль с Депаром вряд ли принесет ему честь и славу.

Из того, что я только что видел и слышал, я вполне убедился, что противник Кези не джентльмен. Его неряшливый вид, его вульгарный тон и манеры, вся обстановка, среди которой он жил, а в особенности тот небрежно-хвастливый вид, с которым он отнесся к серьезному обвинению в краже, — все это привело меня к заключению, что Кези прав и что Депар — обыкновенный жулик.

Что же мог выиграть мой приятель, скрестив шпаги с таким человеком? Ничего.

Наоборот, он мог только проиграть от этой встречи. Несомненно, оно так и будет.

При этом мне пришла в голову очень неприятная мысль. Казалось, Депар нарочно подстроил все в свою пользу, и я только тут понял, какой мы ему дали козырь в руки. Положение совершенно изменилось. Теперь Депар ждал вызова, а Кези являлся стороной нападающей. Если француз примет вызов, в чем я теперь не сомневался, ввиду изменившихся обстоятельств, следовало сильно опасаться за результат дуэли. Право выбора оружия принадлежало ему, а он, без сомнения, изберет рапиры, и нам останется только подчиниться неумолимым правилам дуэльного кодекса.

Все эти соображения вызвали у меня серьезную тревогу за последствия этой истории, и я сильно пенял на себя за то, что позволил своему гневу одержать верх над осторожностью.

Отступать, однако, было поздно. Кем бы ни был противник Кези — шулером, мошенником, даже вором, но, согласно господствовавшим в Новом Орлеане взглядам, в особенности в те времена, к которым относится моя повесть, он все-таки мог рассчитывать, что к нему отнесутся как к порядочному человеку, раз он исполнил долг джентльмена и согласился на дуэль.

Мы уже зашли слишком далеко и были настолько скомпрометированы, что нам оставалось лишь одно: довести дело до конца.

У меня была одна надежда, что Депар окажется храбрым только на словах и в последний момент струсит. Но надежда эта была весьма слабая. Правда, он мало походил на порядочного человека, но подозревать его в трусости я не имел никаких оснований.

Я был так поглощен этими мыслями, что у меня совсем вылетела из головы встреча с молодым адвокатом. Обдумывая историю с Кези, я забыл про собственные дела и лишь теперь вспомнил о них.

Весь этот инцидент показался мне просто забавным недоразумением, и я с трудом удержался от смеха при воспоминании о нем. Но когда я подумал о том, что он грозит далеко не шуточными последствиями, у меня пропало всякое желание смеяться.

Быть может, в этот момент секундант де Отроша уже находится на пути в гостиницу, и я, вернувшись туда, узнаю, что мне придется вскоре не только играть роль секунданта моего приятеля, но также выступить и главным действующим лицом в другой дуэли, что являлось уже значительно более серьезным делом.

Быть может… Нет, не «быть может», а наверное. Теперь я уже не сомневался, что получу вызов.

Мысли мои все время вертелись вокруг неприятной дилеммы, перед которой мы очутились благодаря собственной неосторожности.

Мои личные дела внушали мне не так уж много опасений. Больше всего сожалел о том, что незаслуженно оскорбил незнакомого молодого человека, отличавшегося, по-видимому, крайней щепетильностью. Мои нападки, наверное, удивили его не меньше, чем меня — существование его двойника и необыкновенное сходство между обоими.

А сходство было на самом деле изумительное. Впрочем, оно было еще разительнее, когда Депар был хорошо одет, как при первой моей встрече с ним. К тому же, как я только теперь вспомнил, у него был шрам на щеке. Как я мог забыть об этом?

Что касается недоразумения с де Отрошем, у меня был один выход, простой и ясный: принести ему извинение без всяких оговорок. Я колебался только в выборе места и времени.

Пойти в гостиницу и там встретиться с его секундантом? Это был наиболее официальный способ действий, вполне согласный со всеми правилами дуэльного кодекса.

Но при этом необходимо было объяснить, как возникла вся эта странная путаница, а подобное объяснение я мог дать только де Отрошу лично.

Поэтому я решил, отбросив всякую официальность, пойти к моему противнику и положиться на его великодушие.

Допив вино и докурив сигару, я прямо из кафе направился на улицу Рояль.

К счастью, молодой адвокат оказался у себя в конторе. Кроме того, я, к моей великой радости, увидел, что поспел как раз вовремя. Очевидно, он еще не успел отправить мне вызов. Впрочем, я сразу догадался, что господин, которого я у него застал, — высокий, с чисто военной выправкой — уже получил на этот счет соответствующие инструкции. И он и де Отрош ожидали, по-видимому, всего, кроме моего появления.

Чтобы не надоесть читателю, я не стану передавать подробно наш разговор. Скажу только, что де Отрош, выслушав мое объяснение, отнесся ко мне как истинный джентльмен. Больше того, он из врага превратился в друга. Узнав, что я недавно приехал в город и не имею знакомых, он любезно пригласил меня к себе, и мы вскоре расстались, весело шутя по поводу оригинального начала нашего знакомства.

Я поспешно направился в гостиницу, так как история с Кези продолжала серьезно тревожить меня.

Как я этого и ожидал, Кези решил во что бы то ни стало вызвать Депара, а тот — я и в этом был уверен — принял вызов моего приятеля. Произошел поединок, разумеется, на рапирах.

Передавать подробности дуэли я не стану. Она отличалась от тысячи подобных же дуэлей, неоднократно описанных в романах, разве только тем, что окончилась очень быстро. Не успели противники скрестить оружие, как рапира Депара вонзилась в правое плечо Кези, поранив мускулы, так что он сразу оказался не в состоянии продолжать поединок, Впрочем, это было даже к лучшему. Но эта рана так и осталась единственной компенсацией, которую он получил за потерю часов!

Жак Депар ушел с поля сражения невредимый и с незапятнанной честью.

Кези, однако, продолжал уверять, — но, разумеется, не во всеуслышание, — что часы украл не кто иной, как Депар. Да и меня последующие события убедили в том, что мой приятель был прав.

Глава VII ГОСТЕПРИИМНЫЕ ДРУЗЬЯ

Кези мечтал о коммерческой карьере, и в этом отношении его выходка не только не повредила ему, но, наоборот, скорее помогла. Жители Нового Орлеана высоко ценят всякое проявление мужества, и дуэли там — нередкое явление. Вскоре я узнал, что мой приятель получил место в одной из крупных комиссионных контор по продаже хлопка. Это меня очень обрадовало, так как эта должность вполне подходила к его характеру.

У меня же не было никаких определенных намерений. Я был еще в том возрасте, когда нет ничего привлекательнее путешествия; притом я мог позволить себе роскошь провести два-три года в праздности и развлечениях, прежде чем остепениться и заняться делом. Одним словом, мне хотелось пожить в свое удовольствие и повидать как можно больше новых мест. Для этой цели Новый Орлеан подходил как нельзя лучше. Там можно было прожить и месяц, и два, не испытывая скуки.

Я задержался в этом городе на целых три месяца — значительно дольше, чем я сначала предполагал. Побудило меня к этому гостеприимство, оказанное мне Луи де Отрошем.

Несмотря на странное начало нашего знакомства, оно вскоре превратилось в настоящую дружбу. На юге сердце бьется быстро и горячо и чувства возникают и расцветают скоро, так же скоро, как распускаются цветы под благодатным южным солнцем. Там в один месяц может созреть крепкая и прочная дружба, более крепкая и прочная, чем дружба северян, которые могут годами встречаться и ограничиваться при этом чисто официальными отношениями.

Через месяц мы с де Отрошем уже были близкими друзьями. Почти не проходило дня, чтобы мы не виделись. Мы постоянно ездили вместе на охоту, участвовали в различных увеселениях, устраиваемых его знакомыми, гостеприимными плантаторами-креолами. Иногда мы посещали костюмированные балы или брали ложу во французский театр.

Я часто приходил утром к нему в контору — он продолжал заниматься делами. Но еще чаще я посещал по вечерам его дом, прелестную «хижину», как он ее называл, с большими стеклянными дверями и обвитой виноградом верандой. «Хижина» находилась недалеко от конторы, на соседней улице Бургонь.

Этот очаровательный домик приобрел для меня особенную прелесть, с тех пор как в нем поселилась сестра де Отроша, белокурая Адель.

Жили они вдвоем, если не считать чернокожей прислуги. Мне очень нравилось беседовать с моим приятелем, но еще больше я любил слушать игру его сестры на арфе и гитаре. Особенно ласкали мой слух звуки арфы, и вскоре мне начал сниться образ златокудрой девушки, сидящей за этим благородным инструментом и задумчиво перебирающей струны. Во сне и наяву я грезил об Адели.

Брат и сестра сами посвятили меня во все свои семейные тайны, что было вполне естественно при наших близких отношениях.

Покойный отец их служил в армии Наполеона полковником. После битвы при Ватерлоо он вышел в отставку и поехал искать приюта в Новом Свете. Как и многие другие, полковник де Отрош не захотел оставаться во Франции после поражения любимого вождя и превратился в эмигранта. Здесь, во французских колониях, и главным образом в Луизиане, эти эмигранты обосновывались и находили себе приют.

Де Отрошу, однако, не повезло. Он был знаком только с военным делом и совершенно не годился для роли коммерсанта или плантатора. Он не нажил состояния и, умирая, оставил своим детям в наследство лишь незапятнанное имя и отличное образование.

Совершенно иначе сложились дела его однополчанина и близкого друга Дардонвилля, приехавшего вместе с ним в Америку. Предпочитая более умеренный климат, он поселился в Сен-Луи.

Нормандец по происхождению, он начал работать с упорством, свойственным этому народу. Он занялся торговлей и вскоре нажил крупное состояние. В то время, о котором шла речь, он уже перестал заниматься делами и жил на отдыхе, наслаждаясь богатством, вместе со своей женой, нормандкой, как и он, и единственной дочерью.

Чисто братские отношения, существовавшие между товарищами, не пострадали ни от разлуки, ни от изменившихся условий. Наоборот, дружба их еще больше окрепла во время пребывания в Новом Свете. Каждый год по реке отправлялся в Сен-Луи ящик апельсинов, а оттуда взамен посылались в Новый Орлеан продукты более умеренного климата — орехи и яблоки. Река Миссисипи служила связующим звеном.

Кроме того, друзья навещали друг друга. Раз в два или три года полковник отправлялся бродить по прериям, окружающим Сен-Луи, и заезжал к своему товарищу, а тот, в свою очередь, тоже изредка ездил по делам на юг, в столицу колонии, соединяя таким образом приятное с полезным.

Понятно, что при таких условиях семейства де Отрош и Дардонвилль тесно сошлись. Мне постоянно приходилось слышать от моих друзей про Дардонвиллей, про доброту матери, про красоту Олимпии, ее дочери.

Однако прошло уже три года с тех пор, как Адель и Луи де Отрош в последний раз виделись со своими друзьями. Олимпия, по их словам, была тогда еще ребенком. Но, судя по пылкости, с которой расхваливал ее молодой адвокат, она, по-видимому, уже вышла из младенчества. Я сразу понял, что Луи питает к молодой девушке нежные чувства. Адель часто поддразнивала брата Олимпией, и он всегда при этом краснел, что еще больше подтверждало мои догадки.

Таким образом, я стал членом кружка моих новых друзей и в течение трех месяцев постоянно вращался в их обществе.

Нелегко мне было вырваться из этого заколдованного круга удовольствий. Когда пробил час разлуки, мне стало очень грустно, но пришлось подчиниться необходимости. Впрочем, я решил при первой возможности вернуться в Новый Орлеан.

А уехать было действительно необходимо. Июльское солнце пылало и жгло все вокруг, и в городе уже начали появляться признаки ежегодной эпидемии желтой лихорадки. Везде бродил грозный призрак, намечая себе жертвы. В предместьях, населенных беднотою, на многих дверях был начертан большой красный крест, свидетельствовавший о том, что страшная болезнь побывала тут.

С моей стороны было бы безумием подвергать себя риску захворать, когда можно было так легко избежать этого. Стоило только сесть на пароход, чтобы через сутки оказаться вне опасности. Там, на севере, было много городов, где я мог отлично прожить лето.

Четыре крупных центра — Питтсбург, Луисвилль, Цинциннати и Сен-Луи — находились вне пределов распространения эпидемии, и я мог поехать в любой из этих городов. Но меня тянуло взглянуть на прерии, на эти бесконечные зеленые равнины, о которых я столько мечтал в детстве. А чтобы попасть туда, я должен был проехать через Сен-Луи. Поэтому я и решил сначала направиться туда.

Я с грустью расстался с моими друзьями. Они не боялись желтой лихорадки, и им не нужно было спасаться от нее: они выросли в этом климате, и зараза была для них не страшна. Впрочем, они обычно уезжали на жаркое время, когда в делах начинался полный застой, в одно из дачных мест на берегу озера Понтшартрен.

Я надеялся убедить их поехать на этот раз вместе со мной в Сен-Луи, но мой приятель, несмотря на свое явное желание сопровождать меня, отказался. Я тогда еще не знал, что к этому побуждала его деликатность.

Мои друзья взяли с меня слово, что я вернусь, как только начнутся морозы, с наступлением которых лихорадка мгновенно прекращается.

— Нет, я не верю, чтобы вы вернулись так скоро, — говорила Адель с задумчивым видом. — Вам так понравится Сен-Луи, что вы не захотите оттуда уезжать. Быть может, когда вы познакомитесь с Олимпией…

— Что будет тогда?

— Она красива… богата…

— Все это интересует скорее вашего брата. Если бы я стал ухаживать за Олимпией, то лишь в качестве его посредника.

— Ого! Ему грозит большая опасность!

— Луи нечего бояться соперников. Но я не шутя очень хотел бы войти с ним в соглашение.

— На какой предмет?

— Я предложил бы ему защищать мои интересы, а я между тем постараюсь помочь ему в Сен-Луи.

— Где же это он может защищать ваши интересы?

— Здесь, у себя дома.

Карие глаза Адели посмотрели на меня с притворным изумлением. Но она не могла долго выдержать, расхохоталась и, кинув мне лукавый взгляд, крикнула по-французски:

— Итак, до свиданья! До первых морозов!

Луи уже ждал меня, он хотел проводить меня на пристань. Поспешно простившись с Аделью, я вышел к нему на веранду.

Час спустя волны великой Миссисипи, «Отца рек», уже несли меня на север.

Глава VIII ВИЛЛА ДАРДОНВИЛЛЕЙ

Вскоре после моего приезда в Сен-Луи я отправился с визитом к семье Дардонвиллей. Луи дал мне к ним письмо. Оно было запечатано, и я не мог познакомиться с его содержанием, но, судя по тому, как меня приняли, я решил, что мой друг горячо расхвалил меня. Друзья моего приятеля сразу отнеслись ко мне как к близкому человеку.

Дардонвилли жили не в самом городе, а на собственной вилле, на расстоянии одной мили от Сен-Луи. Дом стоял на возвышении на самом берегу Миссисипи. Как красив был вид оттуда! Внизу протекала широкая, величественная река, а за ней простирались до самого горизонта поросшие лесом равнины Иллинойса, словно сине-зеленое безграничное море.

Трудно было представить себе более очаровательное жилище, чем эта вилла. Не я один восхищался ею. Там постоянно собиралось многочисленное общество. Дардонвилль, разбогатев, удалился от дел и жил на отдыхе, принимая у себя друзей. Стоит ли добавлять, что у него их было множество?

Больше всего там бывала молодежь. Легко было понять, что привлекало всех этих сыновей богатых торговцев и плантаторов и молодых офицеров из соседнего гарнизона. Не погреб Дардонвилля, не его тонкие обеды и роскошные праздники являлись главной приманкой. Молодых людей гораздо сильнее интересовала Олимпия.

Олимпия — богатая наследница, красавица, очаровательная во всех отношениях.

Она была еще совсем юна, но в этом теплом климате она рано развилась, и ее безукоризненно стройная фигура уже придавала ей вид взрослой девушки. Однако она, казалось, не сознавала своей красоты, несмотря на всеобщее восхищение.

Было бы вполне естественно, если бы я влюбился в нее. К счастью, мое сердце было уже занято. Говорю, «к счастью», хотя я сознавал, что ее избранник будет достоин зависти; но зато как сильно пришлось бы страдать тому, кто, любя ее, не сумел бы вызвать в ней ответное чувство!

Быть может, именно мое равнодушие к ее дочери и привлекло ко мне симпатии мадам Дардонвилль, или же письмо моего приятеля оказало на нее влияние. Я не знал этого наверное. Но с самого начала нашего знакомства она стала относиться ко мне как к близкому другу и всегда оказывала мне большое доверие.

Таким образом я вскоре узнал от нее, о какой судьбе она и ее муж мечтали для Олимпии: они надеялись увидеть ее женой Луи де Отроша, разумеется, если она сама этого захочет. Оказалось, что мне и не придется защищать интересы моего друга. Все симпатии родителей Олимпии были на его стороне, и ему при таких условиях нечего было бояться своих многочисленных соперников, несмотря на их богатство. Но больше всего меня обрадовало то, что сердце молодой девушки было еще свободно. Видя ее окруженной ухажерами, я начал было опасаться за судьбу моего приятеля, хотя никто еще не решался просить ее руки: слишком она была молода. Мадам Дардонвилль, впрочем, строго следила за дочерью. Что же касается ее мужа, то он попросту и не подозревал ни о какой опасности. Он давно уже решил выдать Олимпию за Луи де Отроша, сына своего однополчанина и лучшего друга, когда-то оказавшего ему не одну услугу. Дардонвилль сам рассказал мне о своих планах как-то раз, во время дружеской беседы.

— Да, — воскликнул он, — молодой Отрош не богат, и отец его был беден. Но он всегда был истинным джентльменом, и Луи не может быть ничем иным, раз он происходит из этой семьи!

Я поспешил уверить его, что он не ошибается. А когда старики стали расспрашивать меня про Луи, я постарался своими ответами еще больше расположить их в его пользу и таким образом хоть отчасти отплатить моему другу за его доброе отношение ко мне. Я говорил о нем с таким жаром, словно мое соглашение с ним насчет Адели состоялось.

Таким образом я за время моего короткого пребывания в Сен-Луи успел близко сойтись с семейством Дардонвилль.

Затем я уехал путешествовать по прериям, в так называемую «Страну Ворона». Моя поездка длилась около трех месяцев, в течение которых я имел даже удовольствие встретиться с грозной шайкой «Черных Ног». Впрочем, все сошло удачно, и этим разбойникам не удалось снять с меня скальп. Но я не стану сейчас описывать мои приключения: они не имеют никакого отношения к моему рассказу. Должен только заметить, что за все время моего пребывания в прериях я был совершенно отрезан от цивилизованного мира и не получал никаких известий ни из Америки, ни из-за океана. Лишь вернувшись в Сен-Луи, я узнал неожиданную и печальную новость, сильно меня огорчившую: Дардонвилль, умер после непродолжительной болезни. Он был далеко еще не стар, и смерть настигла его как раз в то время, когда он, добившись наконец богатства, хотел отдохнуть и насладиться плодами своих трудов. Как часто это случается с людьми, которые, проработав всю жизнь, на склоне лет удаляются от дел и ищут покоя и отдохновения!

Смерть Дардонвилля не прервала моего знакомства с его вдовой и дочерью. Разумеется, приемы прекратились, и у них бывали только наиболее близкие друзья, среди которых числился и я. Мадам Дардонвилль по-прежнему оказывала мне внимание, — пожалуй, даже больше, чем раньше, — и постоянно приглашала меня к себе.

Доверие, с которым она относилась ко мне, объяснялось, конечно, моей дружбой с Луи. Благодаря этому я узнал от нее одну семейную тайну. Сообщила она мне эту тайну как раз накануне моего отъезда в Новый Орлеан. Оказалось, что ее муж составил весьма оригинальное завещание. Он разделил свое состояние поровну между женой и дочерью. В этом, впрочем, еще не было ничего странного. Гораздо более удивительным было другое распоряжение: в случае, если бы Луи де Отрош сделал предложение Олимпии и она ему отказала бы, она этим лишалась своей доли наследства, которая тем самым переходила к Луи. Другими словами, Дардонвилль завещал свою дочь сыну своего старого друга, намеренно ограничив свободу ее выбора, между тем как де Отрошу предоставлялась инициатива. По словам мадам Дардонвилль, муж ее хотел этим отплатить за какую-то важную услугу, оказанную ему покойным отцом Луи еще в те годы, когда они оба были молоды.

Как хорошо, подумал я, что наследники, упомянутые в этом странном завещании, вряд ли станут его оспаривать! По всей вероятности, оно вскоре уже не будет иметь никакого юридического значения. Мой друг Луи женится на дочери богатого негоцианта и получит все его состояние. Тогда документ потеряет свою силу.

Меня очень интересовал вопрос: знает ли де Отрош про наследство и про странные условия, на которых оно ему оставлено? Мадам Дардонвилль в ответ на мой вопрос сказала: «Пока еще нет». По некоторым причинам ему об этом еще не было сообщено. Но теперь уже больше не было необходимости соблюдать тайну, и она ему недавно написала письмо, к которому была приложена копия завещания ее покойного мужа. В письме сна подробно излагала свой взгляд на это дело и говорила о своих желаниях.

Этот разговор произошел у нас как раз накануне моего отъезда из Сен-Луи. Мадам Дардонвилль только что отправила письмо по почте. Она сожалела, что не дала его мне, но она не думала, что я так скоро уеду. Я действительно собрался совсем внезапно. Начало подгораживать, и я сразу вспомнил про свое обещание Адели.

Когда я прощался с мадам Дардонвилль, она взяла с меня слово, что я никому не скажу о нашем разговоре, никому, даже Луи. Она предпочитала дать событиям идти своим естественным ходом.

Глава IX НА ПОЧТАМТЕ

По возвращении в Новый Орлеан я первым долгом решил узнать, нет ли на мое имя писем из Европы. Так как в те времена письма не разносились еще по домам, адресатам приходилось или самим ходить на почтамт, или же посылать за письмами.

Ожидая важных для меня известий, я решил отправиться туда сам.

Я пришел в почтамт как раз в то время, когда там выдавали корреспонденцию, только что привезенную трансатлантическим пароходом. Как это всегда, бывало в таких случаях, в зале была большая толпа, но к окошечку все подходили по очереди, один за другим, по узкому проходу, отгороженному решеткой, Я тоже занял место в длинном ряду, медленно продвигавшемся вперед.

Я слышал, как стоящие впереди меня спрашивали, нет ли писем для них, причем каждый называл свою фамилию, а иногда добавлял к ней и адрес.

Почтовый чиновник большей частью никому не задавал вопросов и только называл сумму, которую надлежало уплатить каждому. Стоящий у окошка передавал ему деньги, получал от него письма и удалялся, освобождая место для следующего.

Когда до меня оставалось всего шесть или семь человек, я вдруг услышал знакомое имя:

— Луи де Отрош.

Это было произнесено не громко и не особенно внятно, говорящий скорее пробормотал эти слова, но я все же расслышал их.

В том, что молодой адвокат явился на почтамт за своей деловой корреспонденцией, не было ничего удивительного. Это делали многие. Я сначала только обрадовался встрече с моим другом, к которому я как раз направлялся: я зашел на почту по дороге к нему. Собственно говоря, я и не обратил бы внимания на этот инцидент, если бы не услышал, как чиновник, выдавая ему письмо, произнес:

— Из Сен-Луи.

По-видимому, он просто разъяснял, сколько нужно было уплатить за письмо. Но у меня знакомое название города мгновенно вызвало целый ряд мыслей.

«Итак, — подумал я, — Луи получил пресловутое письмо! Очевидно, оно пришло с тем же самым пароходом, на котором ехал и я. А ведь мне-то уже известно содержание этого письма! Вот забавно! Ха-ха! Это, пожалуй, самое для него интересное послание из всех, которые он когда-либо получил и получит. Эта бумажка даст ему руку и сердце прелестной молодой девушки, а вдобавок еще и крупное состояние. Счастливец! Ему можно позавидовать!»

Мне очень хотелось подойти к Луи до того, как он успеет прочесть письмо, и самому сообщить ему приятную новость, но я вовремя вспомнил про обещание, данное мною мадам Дардонвилль, и удержался от этого. Меня, однако, очень интересовало, как примет мой друг радостное известие, и я попытался заглянуть вперед, высунувшись из-за спин стоявших впереди, в надежде увидеть его лицо. Я не был вполне уверен в том, что это он: он мог послать кого-нибудь — рассыльного из конторы, например, — за письмами. Я даже не совсем узнал его голос. К сожалению, впереди меня стояло несколько человек очень высокого роста. Как я ни вертелся, я ничего не мог разглядеть из-за спин.

«Ну, все равно, — решил я, — догоню его по дороге в контору…»

Течение многих мыслей было прервано уходом Луи. Он получил письмо и вышел из залы. Но был ли это на самом деле Луи? Мне казалось, что да, но я не был вполне в этом убежден. Я видел его только сзади. Лишь в то мгновение, когда он подошел к выходу, он слегка повернул голову, так что мне удалось мельком увидеть его профиль. Да, этот человек был безусловно похож на Луи.

«Но, пожалуй, еще больше на Депара!» — вдруг мелькнуло у меня в голове.

Я хотел было еще более внимательно присмотреться, но в этот момент кто-то встал между мной и уходящим, и я потерял его из виду.

«Впрочем, это не имеет значения, — подумал я, — сейчас увижу Луи в конторе. Он всегда бывает там в это время».

Терпеливо дождавшись своей очереди, я наконец подошел к окошку, получил адресованные мне письма и вышел с ними на улицу. Мне хотелось поскорее их прочесть, и поэтому я не направился сразу к Луи, как намеревался сначала, а сделал довольно большой крюк.

Наконец, прочитав письма, я пошел на улицу Рояль. Как я и ожидал, де Отрош был у себя в конторе и искренно обрадовался, увидев меня.

Взглянув на его костюм, я заметил, что он одет совсем не так, как тот человек, которого я принял за него на почтамте. Когда же он успел переодеться? Значит, это был не он!

— Что с вами, мой друг? — спросил Луи, заметив мой недоумевающий взгляд. — Разве я так сильно изменился за время вашего отсутствия? Надеюсь, во всяком случае, что не к худшему?

— Ответьте мне на один вопрос, — сказал я. — Когда вы надели этот сюртук?

— Какой забавный вопрос? Ха-ха-ха! Боюсь, милый мой, что вы потеряли в Сен-Луи не только сердце, но и кое-что другое!

— Бросьте смеяться и отвечайте, очень прошу вас.

— Вы хотите узнать, когда я его надел сегодня?

— Да.

— Да с час тому назад. Это мой рабочий костюм. Я переоделся, когда пришел сюда, в контору.

— И вы его с тех пор ни снимали?

— Нет.

— Вы не выходили из конторы сегодня?

— Нет, не выходил. Но к чему этот допрос?

— Мне показалось, что я только что видел вас.

— Где?

— На почтамте.

— Нет, я туда не ходил. Я никогда туда не хожу. Терпеть не могу этой толкотни и всегда посылаю кого-нибудь за письмами.

— Я видел там человека, поразительно на вас похожего. Теперь я убежден в том, что это был не кто иной, как тот субъект, которому я обязан моим знакомством с вами.

— Черт возьми! — воскликнул молодой креол, вскакивая с места. — Это, наверное, был он. Однако это становится просто невыносимым! Можете себе представить, меня постоянно принимают за него, а его за меня. Хуже, у меня есть основание подозревать, что он иногда выдает себя за меня. Возмутительно, черт бы его взял! Только бы мне удалось его поймать на этом, получить верные доказательства — я сразу обуздал бы его! Он тогда убедится, что я владею рапирой получше, чем ваш приятель Кези. Нет, вы только подумайте, какое безобразие! Какой-то игрок, шулер — или даже хуже — смеет портить мне репутацию! Поверите ли, не дальше, как вчера мои давнишние хорошие знакомые укоряли меня в том, что я будто бы присутствовал на балу в каком-то подозрительном доме в предместье! Ужасно неприятно!

Разумеется, я выразил свое сочувствие моему другу и согласился с ним, что необходимо тщательно расследовать это дело. Еще до моего отъезда на север я неоднократно встречал Депара, и поведение его нравилось мне все меньше и меньше. Я давно уже знал, помимо де Отроша, что этот субъект — шулер и мошенник. Но в этот момент мои мысли были заняты другим. У меня в кармане лежала записочка к Адели от Олимпии. Взглянув на часы, я увидел, что время вполне подходящее для визита. Я мог явиться к ней и исполнить поручение ее подруги. Я простился с Луи и отправился к его сестре.

Меня немного удивлял де Отрош. Несомненно, он успел прочесть письмо мадам Дардонвилль до моего прихода, а между тем я не заметил у него особенно приподнятого настроения. Подумав немного, я решил, что он, по всей вероятности, еще не познакомился с его содержанием. Может быть, рассыльный еще не вернулся. Или же письмо, выданное ему сегодня, было не от мадам Дардонвилль и в нем заключались лишь маловажные известия. Наконец могло случиться, что я ошибся и его имя вовсе не было тогда произнесено на почтамте. Но если он действительно получил то письмо, которое я имел в виду, то оно не произвело на него никакого впечатления. Я ожидал совершенно другого эффекта. Разумеется, я не думал, что он потеряет голову от радости и сразу станет изливаться мне, но спокойствие и равнодушие, с которым он разговаривал со мной, все же удивили меня. Ведь он все время говорил только о Депаре и возмущался своим сходством с этим шулером! Нет, без сомнения, он еще не прочел письма — письма, делавшего его одновременно и женихом любимой девушки, и обладателем крупного состояния.

Мне не трудно было положить конец моему недоумению. Для этого нужно было только задать Луи один вопрос. Какое-то смутное предчувствие опасности побуждало меня сделать это, но затем я вспомнил про просьбу мадам Дардонвилль и решил молчать. К тому же мне не хотелось вмешиваться в личные дела моего друга. В конце концов бояться было нечего. Луи попросту еще не узнал, какое счастье его ожидает. Письмо еще не успело дойти до него. Оно придет со следующим почтовым пароходом…

В это мгновение я очутился перед домом Адели. Я поднялся на обросшую виноградом веранду. При звуке моих шагов в одном из окон поднялись зеленые жалюзи, и на меня глянули милые карие глаза… Все мысли о Луи и его делах вылетели у меня из головы. Я мог думать только об Адели.

Глава X ЕЩЕ ОДНО ПИСЬМО

Мои друзья из Нового Орлеана не забыли меня за время отсутствия. Они по-прежнему отличались гостеприимством, и я снова стал часто бывать у них. У меня было что порассказать. Моя поездка по прериям была богата приключениями, которыми я мог щегольнуть. Мне приятно было думать, что Адель внимательно слушает меня. Впрочем, и Луи иногда становился внимательным, в особенности тогда, когда я начинал распространяться о достоинствах Олимпии. В такие минуты я старался подметить какие-нибудь признаки ревности у Адели, но она ничем не выдавала себя. Она только предпочитала слушать про диковины, виденные мною в прериях, чем про Олимпию. Впрочем, это можно было объяснить склонностью к романтике. Ведь лихие всадники прерий, с перьями на голове и татуировкой на теле, — эти рыцари девятнадцатого века — не менее увлекательны, чем рыцари средних веков. Они ничуть не уступают последним в смысле храбрости, а по дикости нравов лишь немного превосходят их.

Вскоре я стал посещать дом на улице Бургонь ежедневно. Хотя мои мысли и были заняты Аделью, однако я все же внимательно присматривался и к Луи. Я ждал каких-нибудь признаков, которые указали бы на то, что он получил письмо мадам Дардонвилль, но ничего не замечал. По-видимому, письмо задержалось в пути. Положение мое становилось двусмысленным: я мог одним словом осчастливить моего друга, а между тем обещание, данное мною мадам Дардонвилль, мешало мне произнести это слово. Как меня иногда подмывало проговориться! Ведь осчастливить другого почти так же приятно, как самому испытать счастье.

Прошла неделя, и все еще не заметно было ни малейших признаков того, что Луи получил письмо. За это время из Сен-Луи пришло два почтовых парохода — я наводил справки, — но письма все еще не было.

Может быть, мадам Дардонвилль вовсе не писала Луи? Или же письмо ее пропало?

Впрочем, первое предположение отпадало: ведь она сама мне говорила, что отправила письмо. Второе же казалось вполне возможным, если принять во внимание тогдашние порядки на американской почте и необычайные случаи, которые иногда происходили с корреспонденцией, перевозимой по большим рекам Запада.

Но, с другой стороны, между Сен-Луи и Новым Орлеаном почта никогда не перегружалась. Где же могло затеряться письмо?

Я недоумевал, и даже больше, я начал тревожиться о судьбе послания мадам Дардонвилль. Иногда смутное предчувствие превращалось в более определенное опасение, в особенности когда я вспомнил про инцидент на почтамте в день моего возвращения. Кто-то спрашивал корреспонденцию на имя Луи де Отроша — я отлично расслышал это имя, хотя говоривший произнес его тихо и не особенно внятно.

Получил ли в тот день де Отрош письмо из Сен-Луи или нет? По причинам, о которых я говорил выше, я ни разу не спросил его об этом. Но теперь я решил, что мне не следует дольше молчать. Быть может, мой вопрос удивит и заинтригует его. Но мне это было все равно. Я хотел получить от него определенный ответ. Меня тревожило смутное подозрение.

Наконец я решил зайти к моему приятелю и поговорить с ним, не обращая внимания ни на что.

Как раз в тот момент, когда я собирался выйти, раздался нетерпеливый стук в дверь. Оказалось, что это сам де Отрош, и притом сильно чем-то взволнованный.

— Что это означает? — воскликнул он, войдя. — Я только что получил письмо от мадам Дардонвилль и ничего не могу понять. Она упоминает о каком-то завещании… о каких-то условиях… об Олимпии… В чем дело? Вы недавно виделись с мадам Дардонвилль. Быть может, вы сумеете мне объяснить, о чем тут говорится.

С этими словами Луи вынул из кармана письмо и передал его мне. Я открыл конверт и прочел следующее:

«Дорогой Луи!

С тех пор как я отправила вам письмо с копией завещания моего покойного мужа, в моих планах произошла перемена. Оказалось, что дела, связанные с получением наследства, задержат меня на неделю дольше, чем я предполагала. Поэтому предлагаю вам, если это письмо застанет вас еще в Новом Орлеане, приехать к нам вместе с Аделью и затем вернуться всем вместе. Может быть, и ваш приятель-англичанин согласится сопровождать вас; хотя, судя по той быстроте, с которой он уехал отсюда при наступлении первых морозов, он, очевидно, находит климат Сен-Луи слишком холодным. Но, если это его не испугает, я буду очень рада видеть его.

Вы можете приехать на «Султане». Этот пароход, как я прочла в газетах, должен уйти из Нового Орлеана 25 числа. Если можете, постарайтесь попасть на него — это наш любимый пароход, и мне хотелось бы совершить обратную поездку на нем.

Искренно вам преданная

Эмилия Дардонвилль.

P. S. Помните, Луи, что вам предоставляется полная свобода выбора. Вместе с тем, хотя я была бы рада видеть вас мужем моей дочери, однако не хочу принуждать Олимпию. Ей известно завещание ее отца, и я уверена, что она не откажется исполнить его волю. Ее сердце никем не занято, а так как она знает вас с детства, я не сомневаюсь, что она благосклонно отнесется к вашим ухаживаниям. Впрочем, дорогой Луи, в этом деле вы должны следовать исключительно велениям вашего сердца. Я знаю ваше благородство и полагаюсь на него.

Э. Д.».

Пока я читал, Луи немного успокоился.

— Когда вы в последний раз получили известие от мадам Дардонвилль?

— Около месяца тому назад. Я получил от нее только одно письмо после того, в котором она сообщала мне о смерти мужа.

— А ваша сестра ничего не получила из Сен-Луи?

— Нет, если не считать той записки, которую вы сами ей передали.

— Здесь говорится о каком-то другом письме, к которому была приложена копия завещания.

— В первый раз об этом слышу. Я вообще даже не знал, составил ли Дардонвилль завещание или нет. А постскриптум мадам Дардонвилль мне совершенно не понятен. Она говорит о каких-то условиях, о том, что Олимпия исполняет желание отца. Что это означает? Какие условия? Объясните мне, если можете, умоляю вас!

— Да, я могу вам объяснить все.

Глава XI ЧЕК

Де Отрош стоял передо мной и умоляюще глядел на меня, с трудом сдерживая нетерпение. Я чувствовал, что в моей власти сделать его бесконечно счастливым, дать ему безграничную радость. Тайна его была мне давно известна: я знал, что он всем сердцем любит Олимпию, со всей страстностью своей пылкой натуры. Это чувство возникло во время его последнего пребывания в Сен-Луи. Правда, Олимпия была тогда еще слишком молода, чтобы ответить ему тем же, но я по некоторым признакам заметил, что она питает к нему нежную привязанность. Я не сомневался в том, что эта привязанность превратится в любовь, как только молодая девушка снова встретится с Луи. Все говорило в пользу де Отроша. Все старания родителей Олимпии были направлены к тому, чтобы она полюбила своего друга детства. Луи был самым красивым из всех ее поклонников, и его нравственные качества соответствовали его наружности. Вдобавок Олимпии постоянно твердили об этом. Все складывалось так, что она не могла не полюбить его.

Хранить тайну дальше не имело никакого смысла. Ведь я обещал мадам Дардонвилль молчать, покуда Луи не получит ее письма, из которого он должен был узнать все. Между тем для меня было теперь ясно, что письмо пропало. Мне не оставалось ничего другого, как передать моему другу его содержание. Мне доставляла большое удовольствие мысль, что я могу так сильно обрадовать Луи, и я поспешил рассказать ему все, что я знал, причем кратко изложил условия завещания покойного Дардонвилля, имевшие непосредственное отношение к вопросу.

На лице моего собеседника отразилась безмерная радость. Он заставлял меня по нескольку раз повторять одно и то же, причем сам же перебивал меня горячими изъявлениями благодарности.

Я не мог точно передать содержание письма мадам Дардонвилль, так как не читал его. Но я рассказал Луи про самое существенное, и мы не особенно интересовались отдельными деталями. Впрочем, по второму письму можно было догадаться о том, что заключалось в первом.

— Его пропажа не имеет особого значения, — сказал я. — Правда, неприятно думать, что какой-нибудь почтовый чиновник прочтет о ваших семейных делах. Но и это не беда. Ведь в конце концов утеряно не самое завещание, а только копия его.

— Завещание меня не так интересует — мне важно знать, как относится к нему Олимпия.

— Думаю, что она вполне одобряет его.

— Благодарю вас за эти слова, мой друг! Да, в вашем лице судьба послала мне истинного друга. Какое счастье, что я случайно оказался похожим на Депара!

Я вполне был с ним согласен: ведь лишь благодаря этому сходству мне удалось познакомиться с Аделью.

— Но не забудьте, однако, Луи, что вам необходимо как-нибудь ответить на письмо мадам Дардонвилль. Она приглашает вас приехать в Сен-Луи, чтобы сопровождать ее и ее дочь обратно в Новый Орлеан. Если я не ошибаюсь, «Султан» уходит сегодня вечером. Вы должны заблаговременно взять каюту.

— А вы поедете со мной? Ведь вас тоже зовут.

— А мадемуазель де Отрош?

— Разумеется, Адель тоже поедет с нами. Она давно уже не путешествовала. Со времени смерти нашего отца она только один раз была в Сен-Луи. Я уверен, что она будет очень рада прокатиться. Так вы, зна*чит, согласны?

— С удовольствием буду вашим спутником. Но надо предупредить вашу сестру, чтобы дать ей время уложить вещи. Не пойти ли нам сейчас к ней?

— Идем! А по дороге справимся на почтамте, не отыскалось ли пропавшее письмо. Может быть, оно случайно там завалялось.

— Попробуем, хотя это теперь не имеет никакого значения.

Я не особенно наделся на успех. Какой-то внутренний голос твердил мне, что письмо не лежит на почте, что оно оттуда исчезло и попало в чужие руки…

Но кому оно могло понадобиться? Может быть, его украли в надежде найти в нем деньги? При тогдашних порядках подобная пересылка практиковалась нередко.

Я все больше и больше убеждался, что мое первое впечатление в тот день на почтамте было правильно: письмо на имя де Отроша было выдано кому-то. Так как сам де Отрош не ходил в тот день за почтой и никого за ней не посылал — я его об этом спрашивал, и он определенно отрицал это, — мне оставалось вывести отсюда лишь одно заключение: какое-то постороннее лицо взяло письмо, без сомнения, именно пропавшее письмо мадам Дардонвилль.

Присутствие Депара в почтамте, — без сомнения, я именно его и принял за де Отроша, — показалось мне чрезвычайно подозрительным и вызвало у меня еще другого рода опасения. Я не успел разглядеть человека, справлявшегося относительно писем на имя Луи, — его скрывали от меня стоявшие впереди в очереди. Но, судя по количеству времени, которое прошло между этим моментом и моментом, когда я заметил шулера у выхода из залы, он легко мог успеть получить это письмо. Но с какой целью он украл его? В надежде найти там деньги? Это представлялось маловероятным. Вообще, вся эта история казалась непонятной, и мы с Луи так и не могли разрешить загадку.

На почтамте, однако, мы узнали нечто, пролившее некоторый свет на это темное дело.

— Приходили ли за последнее время письма на имя Луи де Отроша?

Почтовый чиновник не мог дать на этот вопрос точного ответа. Да и вопрос, в сущности, был довольно нелепый. Ведь этот человек выдавал по нескольку сотен писем в день и никак не мог помнить, кому они были адресованы.

— Впрочем, подождите, есть одно письмо на имя де Отроша, оно только что пришло с пароходом.

Мой приятель быстро схватил конверт — на нем стоял штемпель Сен-Луи. Но какое разочарование! В такой маленький конверт никто не вложил бы копии завещания.

И на самом деле, внутри оказалось нечто совершенно иное. Вот что мы прочли:

«Милостивый государь

Чек на 1000 долларов, выданный нами на Земледельческий банк в Новом Орлеане на ваше имя, не был индоксирован по недосмотру одного из наших клерков. Уплата по нему была произведена упомянутым выше банком, причем чек был нам возвращен. Благоволите немедленно сообщить, не произошло ли тут недоразумения и получили ли вы следуемую вам сумму?

Банк Гардетт и К.

Сен-Луи, штат Миссисипи».

— Что за странная загадка! — воскликнул Луи, передавая мне письмо. — Я ничего не знаю ни о каких деньгах. Я никаких чеков не получал, да и не ожидал получить, даже представить себе не могу, кто бы мог мне послать тысячу долларов из Сен-Луи. Тут какая-то ошибка. Это письмо не мне.

На конверте было ясно написано:

«Адвокату Луи де Отрошу, улица Рояль, № 16. Новый Орлеан».

Однофамильцев в Новом Орлеане у Луи де Отроша не было. Не могло быть сомнения в том, что письмо адресовано именно ему, хотя содержание его и казалось весьма загадочным.

Впрочем, для меня это письмо пролило луч света на таинственные происшествия последних дней. Кем был послан чек, я, конечно, не знал наверное. Я мог только строить предположения и догадываться, что это дело рук щедрой мадам Дардонвилль. Кому достались деньги — это было уже гораздо легче сообразить. Здесь видна была рука Депара. Ему удалось завладеть чеком. Затем, желая скрыть следы своего преступления, он стал наводить справки на почте относительно дальнейших отправлений на имя де Отроша, и таким образом письмо с копией завещания попало к нему в руки.

Несомненно, он собирался куда-нибудь скрыться и, вероятно, уже успел это сделать. Это было ясно хотя бы из того, что письма Луи стали аккуратно до него доходить.

Я рассказал Луи о моих предположениях. Он пришел буквально в ярость. Хотя он не знал, кто именно послал ему деньги, однако факт был налицо: чек был отправлен и, без сомнения, кем-то украден.

Мы решили немедленно передать дело в руки полиции и тотчас же сделали это. Отвечать письменно банку Гардетт и К° не было смысла, так как письмо могло уйти только с пароходом «Султан», а мы собирались сами отправиться на нем в тот же вечер. Лучше всего было зайти лично в банк сейчас же по приезде в Сен-Луи.

За Депаром хотели немедленно устроить слежку. Арестовать его не представлялось возможным, так как прямых улик против него не было. Слежка, однако, не удалась. Сыщики никак не могли напасть на след шулера.

До самого момента нашего отъезда он так и не отыскался, и в полиции заявили, что ловкий мошенник, по-видимому, скрылся.

Глава XII «КРАСАВИЦА МИССУРИ»

Если вы вздумаете подниматься от устья Миссисипи вверх по реке, то на протяжении по крайней мере тысячи миль вы не увидите ни горы, ни пригорка, — словом, ни малейшей возвышенности. Только два раза нарушится однообразие картины: промелькнет скала, на которой стоит город Начец, да близ богатого Мемфиса протянется небольшая каменная гряда, известная под именем Чиксо. Вся остальная местность по обоим берегам реки представляет собой сплошную равнину, возвышающуюся лишь на несколько футов над уровнем Миссисипи и поэтому ежегодно заливаемую. Местами простираются обширные болота, но они большей частью скрыты густыми порослями леса. Даже на берег нельзя высадиться: тотчас же провалишься. А между тем с реки кажется, что там твердая земля.

Так продолжается до впадения Огайо. Лишь затем, в районе Миссури и Иллинойса, местность принимает иной характер. Словно по мановению волшебного жезла, декорация меняется.

Река течет по узкой долине или ущелью, между обрывистыми, крутыми берегами, достигающими иногда нескольких сотен футов высоты.

Целых шесть дней мы плыли вдоль равнины. Лишь на седьмой день, к вечеру, «Султан» вступил в пределы гористой страны.

Ночь уже начала спускаться на землю. Было время полнолуния, но ночное светило стояло еще совсем низко над горизонтом — так низко, что свет его падал на поверхность воды лишь там, где река круто заворачивала в сторону.

Там же, где путь парохода лежал прямо, с юга на север, высокие скалы не пропускали ни малейшего луча. В ущелье царил полный мрак, освещаемый лишь огнями судна.

На изгибах резкие переходы от тьмы к свету и обратно производили какое-то странное впечатление театральности. Мы то шли в тени скал, на верхушке которых смутно чернели контуры острых пиков и деревьев, то вдруг выплывали на залитое белым светом пространство, при котором четко вырисовывались очертания берегов в мельчайших подробностях, точно днем.

Эта словно по волшебству менявшаяся панорама была так эффектна, что я не мог от нее оторваться и долго сидел на палубе после того, как мои спутники уже спустились вниз, в каюту.

Вдруг до моего слуха донесся стук пароходных колес. Сначала я думал, что это лишь эхо того шума, который производит наше судно, но вскоре убедился, что навстречу нам идет другой пароход. И в самом деле, вскоре впереди показались огни — яркие красные огни на носу парохода.

Встреча произошла в самом темном месте — в узком ущелье реки, но штурманы ловко провели суда на безопасном расстоянии друг от друга. Хотя фарватер здесь и суживался, однако он все же был достаточно широк, чтобы дать свободно разойтись двум пароходам.

Река в этом месте образовывала короткую излучину. С того момента, когда встреченное судно появилось из-за поворота, и до того мгновения, когда оно промелькнуло мимо нас, прошло около двух-трех минут. Словно два огненных метеора, пароходы пронеслись друг мимо друга, и вахтенные не обменялись ни словом. Однако я успел разобрать название встречного судна — «Красавица Миссури» — раньше, чем оно скрылось за соседней высокой скалой.

Я стоял, глядя ему вслед, затаив дыхание, в странном волнении. Отчего мое сердце забилось так сильно? По Миссисипи ходило много пароходов, и в этой встрече с «Красавицей Миссури» не было ничего удивительного. Быть может, скажет читатель, у меня были какие-нибудь воспоминания, связанные именно с этим судном?

Нет, мое волнение было вызвано совсем другим обстоятельством. На мостике около дамской каюты я мельком увидел группу, состоявшую из трех лиц. Я так был этим удивлен, что сначала не поверил своим глазам. Но двух из них я сразу узнал, так как свет от фонаря падал прямо на них. Третье же лицо стояло в тени, и я не мог различить его черт. Однако при виде этого человека у меня сразу мелькнуло ужаснейшее подозрение.

Зато я прекрасно рассмотрел его спутниц. Это были мадам Дардонвилль и ее дочь. Мужчину же, стоявшего рядом с ними, я не узнал, так как мое внимание было всецело поглощено дамами, и я не успел разглядеть как следует его лицо. Я видел только, что это был мужчина, больше ничего. И тем не менее подозрение, тяжелое предчувствие какой-то беды сразу охватило меня. Мне стало казаться, что моим друзьям грозит неведомая опасность.

Я был бы очень рад, если бы мне удалось убедить себя, что я ошибся и что это была только галлюцинация. Правда, лицо мадам Дардонвилль и в особенности лицо красавицы Олимпии промелькнули мимо меня быстро, словно в сновидении. Но все же впечатление получилось достаточно яркое. Я даже заметил, что у молодой девушки очень грустное выражение. Не могло быть никакого сомнения, что мадам Дардонвилль и ее дочь находились на борту «Красавицы Миссури».

Впрочем, что тут было такого невероятного? Может быть, мадам Дардонвилль удалось покончить с делами раньше, чем она предполагала, и она решила, не дожидаясь Луи, поехать вдвоем с дочерью в Новый Орлеан. Путешествие это и не продолжительно, и не опасно, а в Соединенных Штатах женщины даже в те времена привыкли ездить одни.

Да, но они были не одни. Кто был их спутник? Какой-нибудь знакомый или родственник? Или же просто слуга?

Мне хотелось убедить себя в этом и таким образом избавиться от смутного опасения, которое начало все сильнее и сильнее тревожить меня. Но какой-то внутренний голос продолжал упорно нашептывать мне, что это был вовсе не друг, а враг, и притом не кто иной, как Жак Депар.

Глава ХIII БЕСЕДА ШТУРМАНОВ

Я не мог бы ясно формулировать, чего я боялся. Какой-то опасности — да, но какой именно? Допустив даже, что я был прав и что спутником мадам Дардонвилль и ее дочери был Жак Депар, — что могло грозить им от его присутствия? С другой стороны, почему я решил, что это был именно он? Я не имел для этого никаких оснований. Наоборот, поразмыслив, я даже не мог дать себе отчета, почему этот человек мне пришел на ум. Может быть, просто потому, что мои мысли были заняты историей с получением чека и что мы намеревались расследовать это дело тотчас по приходе в Сен-Луи, куда наш пароход должен был прибыть утром.

Но все это еще не давало мне права заключить, что именно Депар стоял рядом с мадам Дардонвилль и Олимпиеи на мостике «Красавицы Миссури». Чем больше я думал об этом обстоятельстве, тем более невероятным оно представлялось мне.

Отъезд мадам Дардонвилль из Сен-Луи показался мне все-таки весьма странным, в особенности когда я вспомнил о ее последнем письме, в нем она определенно звала нас и обещала ждать, чтобы вместе возвратиться на «Султане». Может быть, она переменила свои планы и сообщила об этом Луи в другом письме? Судя по ее второму письму, она давно уже собиралась в Новый Орлеан, но ее задерживали дела. Может быть, эти дела неожиданно быстро закончились и она решила выехать, не дожидаясь прихода «Султана»? Тогда она, наверное, написала третье письмо, которое уже не застало нас в Новом Орлеане.

Все это было возможно, но в общем все эти предположения казались мне маловероятными. Нет, здесь крылась какая-то тайна!

У руля, в застекленной вахтенной будке, стоял штурман и молча смотрел вперед. Я хотел было вступить в разговор с ним, но как раз в этот момент на смену ему явился его помощник. Потягиваясь и протирая глаза, он подошел к рулю. Смена произошла просто: один вышел из будки, а другой стал на его место. При этом штурманы перекинулись несколькими словами. Я сидел близко и невольно услышал их разговор.

— Чертовски темно! Где мы находимся?

— Только что прошли поворот Шерт-Тэль. Вон там виднеется скала.

— Ни черта не вижу, хоть тресни! Того и гляди, на берег наскочу!

В самом деле, стало очень темно. Луна скрылась за черными тучами и совсем перестала светить.

— Ничего, это тебе так со сна кажется. Сейчас привыкнешь к темноте и начнешь все различать.

— Пожалуй. Что, много дряни плывет по реке?

— Да. Последние дожди нанесли всякого мусора. Больших деревьев пока не видно, но ты все-таки не зевай, смотри в оба, в особенности там, за поворотом.

— Не беспокойся. А это что за пароход мимо прошел?

— «Красавица Миссури».

— Вот как! Что же, она теперь совершает рейсы по Огайо?

— Да, говорят.

— Я так и думал, что ее не будут больше пускать в Новый Орлеан. Слишком уж это невзрачное судно.

— Да и мала она. Ее недавно купил этот… как его фамилия?.. этот старик судовладелец, и она будет теперь регулярно совершать рейсы между Сен-Луи и Цинциннати. Это как раз по ней. Ну, покойной ночи!

На этом закончилась беседа штурманов. Сменившийся ушел к себе в каюту, настала тишина.

Сначала я не вслушивался в разговор моряков. Но когда они заговорили про «Красавицу Миссури», я вдруг сильно заинтересовался. Неужели пароход в самом деле шел теперь не в Новый Орлеан, а в Цинциннати?

Каким же образом очутилась на борту его мадам Дардонвилль? Что за странная загадка? Зачем ей понадобилось туда ехать, да еще в такое время, кода она ожидала нашего приезда?

Не ошибся ли я? Я мог недослышать или не понять штурмана.

Может быть, новый владелец «Красавицы Миссури» только предполагал пустить ее по новой линии, а пока она продолжала ходить по-старому?

Я решил обратиться за разъяснениями к штурману. Матросы на речных судах — славные парни, хотя и недолюбливают болтливых пассажиров. Но они отличаются вежливостью, и я не боялся, что мне ответят дерзостью.

— Скажите, пожалуйста, верно ли я расслышал — вы, кажется, упомянули, будто «Красавица Миссури» будет теперь ходить по Огайо?

— Да, так говорят.

— Значит, она теперь будет совершать рейсы между Сен-Луи и Цинциннати?

— Ну конечно.

— Так она сейчас идет в Цинциннати?

— А куда же ей еще идти?

— Я думал, что она идет в Новый Орлеан.

— Раньше она ходила туда, но теперь ее перевели на другую линию, после того как она перешла к новому владельцу. Для рейсов по Миссисипи она мала, а вот для Огайо как раз подходит.

— И вы уверены, что она в настоящий момент направляется в Цинциннати?

— Нет, ничуть не уверен. Может быть, она сейчас сидит где-нибудь на мели или врезалась носом в берег — мало ли что могло случиться. Я знаю только одно, что ее назначение — Цинциннати и что она будет там через четыре дня, если ничего с ней не стрясется. А стрясется или не стрясется — этого я уж сказать не могу».

И с этими словами штурман наклонил голову и стал внимательно глядеть вдаль. Очевидно, предположение, что «Красавица Миссури» может потерпеть аварию, внушило ему мысль о том, что и «Султан» подвергается такой же опасности, и он решил внимательнее отнестись к своим обязанностям.

Меня сильно взволновало то, что мне сообщил штурман. Сведения, полученные Мною о «Красавице Миссури», были крайне важны и еще больше увеличили мою тревогу.

Итак, я узнал наверное, что «Красавица Миссури» идет в Цинциннати. Рулевой не мог это выдумать. Да и зачем было ему лгать? Я задал ему вопрос спокойно, не выказывая никакого волнения. Разумеется, он сообщил мне только то, что слышал сам.

Дело начинало еще больше запутываться.

— Зачем понадобилось мадам Дардонвилль ехать в Цинциннати? — спрашивал я себя. — Тут есть что-то подозрительное!

Когда ее лицо промелькнуло мимо меня на встречном пароходе, я сначала удивился, но затем подумал, что она переменила свои планы и решила проехать в Новый Орлеан, не дожидаясь нас. Это было странно, но все-таки объяснимо. Но теперь все эти предположения рухнули. Оказалось, что мадам Дардонвилль едет вовсе не в Новый Орлеан, а в Цинциннати. Распорядилась ли она, чтобы мы последовали туда за ней? Но зачем? Может быть, она решила доехать на «Красавице Миссури» только до устья Огайо и там пересесть на другой пароход, идущий на юг? Многие ездили таким образом из Сен-Луи в Новый Орлеан, когда не бывало прямого парохода. В Каире была большая гостиница, где в таких случаях останавливались пассажиры. Но зачем понадобилось мадам Дардонвилль так усложнять свою поездку, да еще в такое время?

Одно за другим в моей голове проносились самые разнообразные предположения, но я все-таки не мог подыскать подходящего объяснения. Только одно было возможно: что я ошибся с самого начала и что пассажирки, виденные мною на «Красавице Миссури», были вовсе не мадам Дардонвилль и Олимпия, а просто две дамы, очень на них похожие. Ведь меня однажды уже ввело в заблуждение случайное сходство между людьми, не имевшими ничего общего друг с другом: это должно было бы приучить меня к осторожности. Тем не менее мне было очень трудно убедить себя, что мое зрение обмануло меня.

Но пока у меня оставалось хоть малейшее сомнение на этот счет, я не считал себя вправе поделиться своими предположениями с моими спутниками. Пользы от этого не могло быть никакой. По приезде в Сен-Луи все разъяснится. Вдруг окажется, что я ошибся?

Высказав мои опасения, я рисковал только подвергнуть моих друзей напрасной тревоге, а себя — их насмешкам.

Я спустился к ним в каюту, но ни слова не сказал о том, что видел и слышал.

Глава XIV ПРИЕЗД В СЕН-ЛУИ

На следующий день, в десять часов утра, «Султан», громко пыхтя, остановился у пристани, за которой расположен Город Холмов. Это название Сен-Луи получил благодаря индейским курганам, которые возвышаются вблизи него, на самом берегу реки.

Еще задолго до того мы все уже стояли на верхней палубе и внимательно следили, когда же покажется здание, которое нас интересовало гораздо больше, чем самый город, — белая вилла с зелеными жалюзи — вилла Дардонвиллей. Дом стоял на правом берегу Миссисипи, почти у самой реки, от которой он был закрыт лишь дубовой рощей. Мы тщательно присматривались, ожидая, когда начнется просека, ведущая к вилле.

Постепенно перед нами развертывалась знакомая панорама. Вот и большой дом… Мои спутники с восторгом приветствовали его появление. Они мысленно предвкушали встречу с друзьями, удовольствия и развлечения, ожидающие их под этим гостеприимным кровом. В сердце Луи возникали при этом и другие чувства, другие надежды… Из всех нас я один видел раньше виллу. Адель и Луи ни разу еще не бывали здесь. Дом этот был сравнительно недавно построен Дардонвиллем, уже после того, как он удалился от дел. Когда Луи в последний раз приезжал сюда, его друзья еще жили в городе.

Хорошенькая вилла очень понравилась моему приятелю и его сестре. Все приводило их в восторг: архитектура, красивая зеленая лужайка перед домом, деревья — все казалось им восхитительным.

Когда наш пароход поровнялся с виллой, меня сильно удивил вид дома: двери были наглухо закрыты, зеленые жалюзи спущены, даже железная калитка, которая вела на лужайку, была, по-видимому, заперта. Кругом не было ни души: животные — и те куда-то спрятались. Из труб не шел дым. Дом казался вымершим.

Мои спутники заметили это, но не вывели отсюда никаких заключений.

— Отчего это окна закрыты и жалюзи спущены? Да еще в такую чудную погоду?

Я мог объяснить это только тем, что видимый нам фасад выходит на восток и что хозяева, очевидно, боятся солнца и потому закрылись от него.

— Боятся солнца! — воскликнула Адель. — Да сейчас даже прохладно! Я вся продрогла. На их месте я бы тотчас велела все открыть и дала бы солнышку хорошенько прогреть комнаты! Но вот что, — продолжала она после паузы. — Ведь они ждут нас, не правда ли? Они знают, что мы должны приехать на «Султане»? Странно, что никто не вышел нас встретить. Хоть бы к окну подошли! Ну, милая Олимпия, так-то вы принимаете гостей!

Адель сделала гримасу, но тотчас же рассмеялась.

— Может быть, они еще не встали, — сказал Луи. — Ведь еще рано.

— Рано? Что ты — уже десять часов.

— Да, ты права, — ответил Луи, посмотрев на часы.

— А где же старик Плутон? Где Калипсо, Хлоя? Они-то уж, конечно, встали. Неужели нельзя было приказать им покараулить, когда пройдет мимо «Султан»?

Адель говорила о слугах мадам Дардонвилль. Я тоже отлично знал их всех.

— А я поняла, в чем дело! — вдруг воскликнула молодая девушка. — Мадам Дардонвилль и Олимпия поехали в город и встретят нас на пристани. Плутона они взяли с собой, а остальная прислуга занята. Теперь все ясно! Мы встретимся на пристани. Ах, как хорошо!

Я согласился с Аделью, хотя далеко не был уверен в том, что она права. Нежилой вид дома увеличил мою тревогу. Мои предположения подтверждались, и ужасное подозрение, давно уже зародившееся у меня в душе, становилось все более и более определенным. Я старался скрыть мое беспокойство от спутников, но это мне плохо удавалось. Адель и Луи не раз с удивлением поглядывали на меня, словно замечая во мне что-то странное.

Я с нетерпением ждал минуты, когда пароход подойдет к пристани. Увы, я мало надеялся на то, что предположения Адели оправдаются!

Я оказался прав. Мы тщательно разглядывали толпу, собравшуюся встречать пароход. Но ни мадам Дардонвилль, ни Олимпии там не было. Вблизи стояло много экипажей, но их коляски тоже не было видно.

Я посмотрел на Адель. На ее хорошеньком личике появилось выражение разочарования и обиды.

— Может быть, они ждут нас в городе? — сказал я.

— Простите, но им следовало бы встретить нас здесь. Это очень нелюбезно со стороны Олимпии.

— А что, если мадам Дардонвилль задержали там дела?

— Все равно они должны были приехать сюда.

Я видел, что Адель не на шутку обиделась. Может быть, ей за последнее время пришлось выслушивать слишком много восторженных отзывов о красоте Олимпии? Ни одной женщине не нравится, когда в ее присутствии хвалят другую, в особенности если она сама красива.

Нам оставалось только одно: взять извозчика и поехать на виллу. Вещей у нас было не много, и потому мы вскоре уже очутились на дороге туда, миновав город и его предместья.

На улицах было много народу, и я встретил несколько знакомых. Мы ехали в открытом экипаже, и нас не трудно было узнать. Но почему же все смотрели на нас с таким удивлением, в особенности на Луи? Что за странность? Мы ехали быстро, и никто нас не остановил. Я не знал, замечают ли мои спутники эти недоумевающие взгляды. Впрочем, я сам, быть может, не обратил бы внимания на это обстоятельство, если бы не мои все возрастающие опасения.

Наконец мы добрались до виллы. Везде было пусто, никто не вышел нам навстречу. Мы вышли из коляски и постучали в двери. Послышались чьи-то глухие шаги, стук отпираемого засова и звон цепочки. Как странно, что дверь заперта! Но вот она тихонько открылась, и в щели показалось круглое черное лицо Плутона.

Глава XV ПЛУТОН

По выражению лица старого негра мы сразу поняли, что нас не ожидали. Он стоял, открыв рот и закатывая глаза так, что были видны одни белки. Всплеснув руками с видом полного изумления, он воскликнул на своем исковерканном негритянском жаргоне:

— Да неужели это вы, мистер Луи? Откуда вас принесло?

— Как откуда, Плутон? Да из дому, конечно, из Нового Орлеана!

— Ах. мистер Луи, не издевайтесь над бедным старым негром! Разве вы успели бы доехать так быстро до Нового Орлеана? Да вы за это время могли добраться разве только до устья Огайо!

— До устья Огайо?

— Ну да, мистер Луи. Ведь «Красавица Миссури» ушла только вчера вечером — когда же вы могли успеть съездить домой и обратно? Уж не случилось ли что-нибудь? Здоровы ли барыня и барышня? Где вы с ними расстались?

— Где я с ними расстался? Да я их не видел с тех пор, как приезжал сюда в последний раз!

— Эх, мистер Луи, мистер Луи, любите вы шуточки шутить! Смеетесь над стариком, потому что он почти слепой! Ха-ха-ха!

— Да ты что, Плутон, в своем ли уме?

— Я-то в своем уме, мистер Луи. Но скажите, где же барыня и барышня?

— Я как раз хотел спросить об этом тебя. Где они?

— Откуда мне знать, мистер Луи? После того как я вчера днем отвез всех вас на пристань на пароход, я их больше не видел.

— Отвез нас на пристань? Кого это — нас?

— Да вас, мистер Луи, мадам Дардонвилль и мисс Олимпию.

— О каком пароходе ты говоришь?

— Да о большом пароходе, который ходит в Цинциннати, — «Красавица Миссури».

Де Отрош повернулся ко мне с выражением полного недоумения.

— Что он хочет этим сказать?

— Вот что, Плутон, — обратился я к старому негру, — скажи мне, ты вчера отвозил барыню и барышню на пароход «Красавица Миссури»?

— Да, сэр, отвозил.

— И они сели на пароход?

— В этом я вполне уверен, сэр. Я видел, как пароход отчалил.

— Кто был с ними?

— Мистер де Отрош.

— Откуда ты знаешь, что это был мистер де Отрош?

— Все его так называли. Да и я сам, сэр, не совсем еще ослеп. Я видел мистера Луи, ведь он у нас целую неделю прогостил. Ведь вы сейчас хотите подшутить надо мной, не правда ли, сэр?

— Ответь мне еще на один вопрос. Говорила ли тебе мадам Дардонвилль, куда она едет?

— Нет, сэр, говорить-то она мне не говорила, да я сам знаю, ха-ха-ха!

Физиономия негра расплылась в широкую улыбку, и его белые зубы сверкнули, а в глазах мелькнуло хитрое выражение.

— Куда же? — переспросил я.

— А может быть, мистер Луи не хочет, чтобы я говорил? — сказал негр, вопросительно глядя на де Отроша.

— Наоборот, очень хочу. Говори скорей, да говори же! Тут какая-то загадка!

— Непонятно мне это все. Ну, хорошо, мистер Луи, если вы хотите, то я все расскажу мистеру и мисс Адели, хотя я думал, что они уже знают. Конечно, нам, то есть прислуге, бывает известно только то, что приходится случайно услышать. Может, это верно, а может, и нет.

— Да говори же, черт возьми!

— Ну, так вот, у нас говорилось, будто барышня выходит замуж за мистера Луи и будто они поехали во Францию, чтобы там справить свадьбу.

— Во Францию?

— Да, сэр. Говорят, будто у мистера Луи там богатый дядя, он умер и все оставил молодому барину, — надеюсь, это правда, мистер Луи? Так вот они все поехали во Францию за наследством, там будет свадьба, и потом все вернутся сюда.

— Кто же это тебе говорил?

— Помилуйте, сэр, да это всем было известно. А кроме того, я слышал, что говорил мистер Гардетт, банкир, когда я раз возил к нему барыню. Барыня еще чек выписала тогда. Она говорила, что это на путевые расходы. Кучу долларов, хватило бы весь свет объездить! Но скажите, мистер Луи, почему вы вернулись? Надеюсь, ничего не случилось? Барыня с барышней здоровы?

Де Отрош буквально окаменел от изумления. Он не мог сказать негру ни слова.

Допрашивать Плутона дальше было бессмысленно. Я уже имел достаточно данных, позволявших мне восстановить в общих чертах все это загадочное происшествие, хотя подробности его, разумеется, ускользали от меня. Теперь я был уже твердо убежден, что совершается какое-то гнусное преступление и что мадам Дардонвилль и ее дочь — жертвы ловкого обмана. По всей вероятности, самозванец, выдав себя за Луи де Отроша и наговорив Дардонвилль небылиц о каком-то наследстве, уговорил ее уехать во Францию. Если даже негр кое в чем и ошибался, все же факт был налицо: обе дамы уехали куда-то в сопровождении самозваного де Отроша. Куда именно и с какой целью, этого я не мог сказать наверняка. Но зато я ни минуты не сомневался в том, что спутник их, выдавший себя за Луи, не кто иной, как Жак Депар.

Однако я ничего не сказал моим друзьям. Это нисколько не помогло бы делу. К чему ускорять приближение того печального момента, когда они узнают ужасную правду? Лучше повременить!

Мне было известно, что банкир Гардетт — старинный друг семьи Дардонвилль. Он, без сомнения, мог пролить свет на это темное дело. Мадам Дардонвилль взяла крупную сумму со своего счета в его банке, и он несомненно знал, для чего эти деньги предназначались. Кроме того, нам нужно было расспросить его относительно пропавшего чека.

Поэтому я предложил моим спутникам тотчас же отправиться в банк. Они были так ошеломлены всем происшедшим, что беспрекословно позволили мне вести их, куда я хотел. Подозвав извозчика, мы велели ему ехать обратно в город.

Полчаса спустя мы уже подъезжали к банку. Адель решила подождать в коляске, и брат ее, по моему совету, остался с ней. Я предпочитал переговорить с Гардеттом наедине и затем уже сразу сообщить Луи о том, какая беда стряслась над ним и над любимой им девушкой.

Глава XVI БАНКИР ГАРДЕТТ

Мне посчастливилось застать Гардетта в конторе. Мы были раньше знакомы, и поэтому я сразу приступил к делу.

Не буду утомлять читателя передачей нашего разговора. Упомяну лишь о том, что имеет непосредственное отношение к моему рассказу. Все сведения, полученные мною в тот день, только подтвердили мои печальные догадки.

Некто, сильно похожий на де Отроша — его настоящий двойник, — выдавал себя за моего друга и, ловко обманув мадам Дардонвилль, уговорил ее и ее дочь уехать вместе с ним в Европу.

Во всем этом не было ничего невозможного. Не следует забывать, что Дардонвилли несколько лет не видели де Отроша.

К тому же я вспомнил, как мадам Дардонвилль однажды говорила мне, что она собирается поехать как-нибудь во Францию, чтобы повидаться с родными и с друзьями своей юности. Ей хотелось также пожить в Париже, где она могла завершить образование своей дочери и вывезти ее в свет.

О поездке на родину мечтают все эмигранты. Желание мадам Дардонвилль было вполне естественно, тем более что она в средствах не стеснялась.

Странно было только то, что она собралась так поспешно. Ведь в своих письмах она ни словом не упоминала о своем намерении. Очевидно, она действовала под влиянием мнимого де Отроша.

Итак, мои предположения были правильны: мадам Дардонвилль и ее дочь уехали в Европу в сопровождении ловкого мошенника. После разговора с банкиром я не мог больше в этом сомневаться. Гардетт знал, что я коротко знаком с семейством Дардонвиллей, и не счел нужным что-либо скрывать от меня. Впрочем, ему самому было известно очень мало. До него, как и до всех знакомых Дардонвиллей, доходили различные слухи. Как доверенный банкир мадам Дардонвилль, он узнал об ее предполагаемом путешествии в Европу. Она взяла аккредитив на крупную сумму — десять тысяч долларов — на один из парижских банков, и Гардетт отсюда заключил, что она собирается пожить в столице Франции. Но о дальнейших своих планах клиентка не поставила его в известность.

Все остальное он узнал из слухов, которые ходили по городу. Богатые люди поневоле бывают всегда на виду у всех, и им трудно скрывать даже чисто семейные тайны.

В данном случае усиленно говорили про предстоящую свадьбу Олимпии с молодым де Отрошем. Добавляли, что ему будто бы известно завещание ее отца. Душеприказчики не всегда умеют молчать, а банкиры по своему положению имеют сколько угодно случаев узнавать чужие тайны.

Гардетт был в курсе и других подробностей. Ему рассказывали, что де Отрош гостил на вилле Дардонвиллей целую неделю. Именно этим обстоятельством банкир объяснял себе то, что он не получил ответа на письмо, посланное де Отрошу и адресованное в Новый Орлеан.

Я сразу понял, о каком письме шла речь, и мне вскоре удалось убедить моего собеседника, что он ошибался и что де Отрош молчал по другим причинам. До этого момента, однако, я только слушал Гардетта и не разъяснял ему настоящего положения дела. Легко себе представить, как он удивился, когда я ему сказал, что де Отрош вовсе и не думал гостить у Дардонвиллей. Он попросту мне не поверил и очень вежливо, но решительно объявил мне, что я ошибаюсь.

— Простите меня, несколько человек из моих знакомых видели его там собственными глазами. В городе он, правда, не показывался, что немного удивляло здешнее общество. Впрочем, мне лично это казалось вполне естественным, — добавил банкир, снисходительно улыбаясь. — В такие минуты молодые люди не ищут общества. Быть может, впоследствии эта страсть к уединению пройдет у де Отроша, — и Гардетт усмехнулся. — Этому молодому человеку повезло: состояние у его невесты крупное.

— Нет, мсье Гардетт, ему, наоборот, очень и очень не повезло. Боюсь, что с ним стряслась большая беда!

— Что такое? Что вы хотите этим сказать?

— Лицо, проживавшее у Дардонвиллей под именем де Отроша, было вовсе не де Отрош, а известный шулер и мошенник, выдававший себя за него. Де Отрош только что прибыл сюда вместе со мной на пароходе «Султан». Мы приехали прямо из Нового Орлеана, откуда де Отрош за последнее время не выезжал.

Гардетт буквально подпрыгнул от изумления, словно под ним разорвалась бомба.

— Не может быть! Вы шутите!

— Увы, нет. Посмотрите в окно, мсье Гардетт. Вон там сидит Луи де Отрош.

Коляска стояла под самым окном, так что банкир мог без труда разглядеть сквозь полуопущенные жалюзи Адель и Луи, сидевших в ней.

— Да, несомненно, это он и его сестра! Я их знаю с юных лет, это были такие славные дети! Я и с полковником был знаком. Так это, значит, правда?

— Мои друзья подтвердят вам, что я вас не обманываю.

— Я и так не сомневаюсь в этом. Теперь мне все понятно! История с чеком на тысячу долларов… это стремление прятаться от людей… не принимать знакомых… суммы, которые ему были переданы… Ах, я боюсь за мадам Дардонвилль! Все пропало!

— Будем надеяться, что нет. Быть может, нам еще удастся настигнуть этого негодяя и уничтожить его гнусные замыслы!

— Поздно, увы, поздно! Я даже не представляю себе, что тут можно предпринять… Как вы собираетесь действовать?

— Поехать за ними и нагнать их, разумеется!

— Легко сказать — нагнать. Но как вы это сделаете? Ведь они уехали вчера на скором пароходе. Следующий пароход на Цинциннати отходит не раньше, чем через неделю.

— Вы вполне в этом уверены?

— Вполне. Вот расписание.

Но я не стал рассматривать расписание и поверил банкиру на слово. Ведь он сам был заинтересован в поимке негодяя не меньше, чем я.

Однако его слова меня сильно расстроили. По дороге из виллы в город я все время обдумывал план действий, но мог придумать лишь одно: надо немедленно отправиться вслед за Депаром и его жертвами и постараться их догнать. Я рассчитывал на то, что они поневоле задержатся в Цинциннати: «Красавица Миссури» дальше не шла. Если бы нам удалось в тот же вечер или в крайнем случае на следующий день сесть на другой пароход, мы могли бы застать их там. Но выезжать через неделю не имело смысла. Из Цинциннати наши путешественники легко могли выехать в Питтсбург или в Уилинг, тем более что было время половодья, когда сообщение поддерживалось регулярно. А из Питтсбурга и Уилинга ежедневно отправлялись пароходы в различные порты Атлантического океана, в частности в Нью-Йорк, где стоял готовый к отплытию океанский пароход линии Кенар. Он уходил в Европу в определенные дни. Но у меня в голове был такой сумбур, что я не в силах был сесть и спокойно рассчитывать, успеем ли мы попасть вовремя или нет.

Однако, несмотря на волнение, мне все же пришла в голову удачная мысль: отчего бы нам не попытаться добраться до Цинциннати верхом?

Я тотчас же поделился своим планом с банкиром, а тот, к моей радости, не нашел в нем ничего невозможного.

Правда, путь был не близкий: предстояло сделать около трехсот миль по самым отчаянным дорогам. Придется очень много тратить на лошадей (банкир никак не мог отрешиться от соображений денежного характера), но положение было таково, что спасти женщин могла лишь героическая попытка.

Итак, нам с де Отрошем нужно было немедленно найти лошадей и скакать день и ночь вдогонку за преступником. Адель следовало оставить в Сен-Луи. Во сколько бы нам ни обошлось это путешествие, мы не могли поступить иначе. В этом была наша единственная надежда.

К счастью, я перед отъездом из Нового Орлеана взял с собою крупную сумму. Таким образом, денежный вопрос меня не беспокоил. К тому же Гардетт любезно предложил свои услуги по этой части. Он сделал больше: он обещал взять Адель к себе на время нашего отсутствия. Я согласился, так как знал, что и Луи и Адель будут этим очень довольны.

Я взял на себя решение всех этих вопросов и даже не посоветовался с моим приятелем, который по-прежнему ждал меня на извозчике. Но я ни минуты не сомневался, что он вполне одобрит мои планы, и решил все подготовить как можно быстрее.

Хотя Луи и Адель были очень удивлены отсутствием мадам Дардонвилль и хотя они чувствовали, что здесь кроется какая-то тайна, однако им в голову не приходило, какое горе их постигло. Дальше скрывать от них истину было невозможно. Я знаком пригласил их пройти к Гардетту в кабинет и тут рассказал им все, что знал. Нечего говорить о том, в какое состояние пришел Луи, услышав мой рассказ: он переходил от страха к гневу и наконец совершенно взбесился.

Но, сознавая, что необходимо действовать, а не предаваться бесплодному отчаянию, он вскоре взял себя в руки. Нельзя было терять ни минуты. Узнав про мой проект, де Отрош вполне одобрил его, и мы тотчас же принялись за необходимые приготовления. Адель не возражала против наших намерений. Как ни огорчала ее разлука с братом и с человеком, который ее любил, она понимала, что этот шаг необходим, и могла только пожелать нам удачи.

Не успело еще солнце достичь зенита, как мы с де Отрошем уже мчались по направлению к парому верхом на самых быстрых и выносливых конях, какие только нашлись в Сен-Луи. Переправившись через реку, мы очутились на территории штата Иллинойс. Отсюда, не теряя времени, мы поскакали по дороге, которая ведет в город Цинциннати.

Глава XVII ПОГОНЯ

Первые десять миль мы оба молчали. Луи был погружен в мрачную меланхолию, а я был занят различными соображениями. Мы ехали со всей возможной быстротой, заботясь только о том, чтобы лошади не пали в пути. Там, где это позволяло состояние дорог, мы мчались галопом, переходя временами на рысь, или же шли аллюром, который известен под названием «иноходи». Ездить на иноходцах — а в западных штатах почти все лошади иноходцы — очень удобно. И всадник и конь утомляются меньше, чем при рыси или галопе на обыкновенном коне, а скорость от этого ничуть не уменьшается. Мне приходилось все время сдерживать моего спутника. Он никак не мог успокоиться и, если бы не я, пустил бы своего коня карьером и загнал бы его. А это было бы самой большой бедой для нас. В таком случае нам пришлось бы оставить всякую надежду добраться до Цинциннати раньше, чем придет туда «Красавица Миссури». Что бы мы стали делать одни в прериях, вдали от всякого жилья? Сколько времени мы потеряли бы, покуда добрались бы пешком до какого-нибудь населенного пункта? Необходимо было беречь коней.

Разумеется, мы не собирались проехать всю дорогу на одних и тех же лошадях. Об этом нечего было и думать. Мы предполагали сделать миль шестьдесят и затем сменить коней, снова проехать на свежих приблизительно такое же расстояние и снова сменить их, и так далее — до конца. Это должно было обойтись не дешево, но мы не обращали внимания на расходы.

Я уже говорил выше, что все время молчал, так как был занят своими мыслями. Я старался взвесить все шансы за и против и угадать, увенчается ли наша попытка успехом. Но многое зависело от случайности. Однако я рассчитал, что, если обстоятельства нам будут благоприятствовать, мы вполне можем надеяться на счастливый исход всей этой печальной истории. Я поделился своими соображениями с де Отрошем и этим сильно обрадовал его.

Правда, уверенности у меня не было, но сейчас, по зрелом размышлении, на что у меня не хватило времени до отъезда из Сен-Луи, я решил, что догнать авантюриста возможно и есть надежда предупредить его коварные замыслы.

При этом я припомнил то, что мне говорил штурман с «Султана». Он сказал, что «Красавица Миссури» прибудет в Цинциннати через четыре дня. Банкир Гардетт это подтвердил. Четверо суток — таков был обычный срок для рейса из Сен-Луи в Цинциннати. Пароход отбыл почти на сутки раньше нас. Правда, ему предстоял более длинный путь, но зато он шел безостановочно день и ночь, делая по десяти миль в час. Нам же необходимо было отдыхать. Если бы мы могли проехать трое суток без сна, не слезая с коней, нам удалось бы прибыть в Цинциннати даже раньше «Красавицы Миссури». Но это было физически невозможно. Мой спутник, конечно, решился бы на это, и только мои советы удержали его от подобного безумства. Однако я все еще надеялся, что мы поспеем вовремя при условии, если будем проезжать не меньше ста миль в сутки. Тогда мы очутились бы в Цинциннати через трое суток, а я знал, что пароход не мог прийти раньше.

Путешествие наше было долгим и трудным. Излишне добавлять, что настроение у нас было самое печальное. Несмотря на все мои усилия, я никак не мог развеселить моего спутника. Он все время был погружен в мрачную меланхолию, которая порою сменялась вспышками гнева на негодяя, обманувшего любимую им девушку и ее мать. Однако де Отрош не терял окончательно надежды, и это придавало ему силы продолжать путь.

Дорога была длинная и утомительная. Мы ехали весь день и большую часть ночи. Не одного коня мы оставили по дороге загнанным до полусмерти. Мы почти не отдыхали, почти не спали, только перекладывали седла на свежих коней и снова мчались дальше. Нередко мы засыпали, сидя верхом, и так проезжали несколько миль подряд.

Наконец это утомительное путешествие пришло к концу. Но, несмотря на все наши усилия, мы провели в пути больше времени, чем рассчитывали. Лишь на четвертые сутки после выезда из Сен-Луи мы увидели издали шпили на церквах Цинциннати. День уже клонился к вечеру. Мы были утомлены до крайности, но надежда на успех поддерживала нас, и мы рысью въехали в город.

Мы направились прямо в гостиницу Генри — это было единственное место, где могла остановиться мадам Дардонвилль. Однако, когда мы справились о ней, нам ответили, что ее здесь нет, хотя в гостиницу приехало много пассажиров с «Красавицы Миссури». Итак, пароход все-таки опередил нас!

Мы хотели было немедленно отправиться на пристань, но хозяин гостиницы указал нам на человека, находившегося тут же, прибавив:

— Если вы желаете навести какие-нибудь справки относительно лиц, ехавших на «Красавице Миссури», вот вам сам капитан парохода.

— Как же, как же, — подтвердил капитан, к которому мы тотчас же обратились с расспросами, — отлично помню эту компанию: две дамы и молодой человек, мадам Дардонвилль из Сен-Луи и ее дочь, я их знаю. Спутник их мне незнаком — это был, если не ошибаюсь, адвокат из Нового Орлеана.

— В какой гостинице они остановились?

— Они нигде не остановились. Вскоре после нашего прихода должен был уйти пароход на Уилинг. Они пересели на него и поехали на восток.

Мы с Луи тотчас же соскочили с коней и точно безумные вбежали в гостиницу. Ужасное известие так поразило нас, что мы на первых порах растерялись. По-видимому, счастье решительно улыбалось негодяю Депару.

Глава XVIII РАЗВЯЗКА

Подкрепив силы стаканом вина, я продолжал свои расспросы. Надежда еще не покинула меня окончательно, и мое бодрое настроение передалось моему приятелю. Было воскресенье, а я знал, что пароход в Европу отойдет не раньше субботы. В те времена существовала только одна пароходная линия через Атлантический океан, линия Кенар. Пароходы отправлялись раз в две недели, по субботам, ровно в полдень. Точность соблюдалась при отплытии как с одного конечного пункта, так и с дру-того, причем сигнал к отчаливанию давался выстрелом из пушки. Итак,_онам нужно было во что бы то ни стало добраться до Нью-Йорка к субботе, до двенадцати часов. Но представлялось ли это возможным?

После долгих расспросов я пришел к положительному выводу. Снова в душе де Отроша отчаяние сменилось надеждой.

Все зависело от того, чтобы поскорее добраться до Уилинга. Оттуда до Нью-Йорка можно было доехать сперва дилижансом, а потом по железной дороге, то есть уже рассчитывая на определенное и точное расписание.

Но когда должен был отойти следующий пароход на Уилинг? В гостинице никто не мог нам ответить на это, и мы отправились на пристань.

Оказалось, что в этот день парохода не было. Впрочем, мы на это и не рассчитывали, так как было воскресенье. Зато мы узнали, что на следующий день отходило в Питтсбург небольшое судно. На нем мы могли добраться до Уилинга и поэтому тотчас же записались на места.

Покончив с этим, мы решили отдохнуть и пошли обратно в гостиницу.

Но там нам сообщили неожиданную и весьма неприятную новость. Оказалось, что нам нечего было рассчитывать выехать на следующий день. Об этом не могло быть и речи, так как капитан «Бекая» — таково было название нашего парохода — славился тем, что никогда не отплывал в назначенное время. Он иногда опаздывал даже на несколько суток. Хорошо, если нам вместо понедельника удастся выехать в среду!

Все это казалось вполне правдоподобным. Снова отчаяние овладело нами. Но вдруг мне пришла в голову счастливая мысль. Когда мы были на «Бекае», я заметил, что это весьма скромного вида судно. По-видимому, капитан выручал очень немного за каждый рейс, хотя брал и груз, и пассажиров. Стоит только пообещать ему сотню долларов, и он, без сомнения, будет так же точен, как трансатлантический пароход.

Я поделился своими соображениями с Луи, и тот вполне одобрил мой план.

Дело было улажено быстро. Пришлось, правда, вторично прогуляться до пристани, но зато мы легли спать спокойно, вполне уверенные в том, что выйдем в назначенное время.

Мы не ошиблись: «Бекай» отошел от пристани ровно в двенадцать часов, как обещал капитан, что повергло в изумление весь город.

Вскоре мы добрались до Уилинга. Там мы пересели на тряский дилижанс и переправились через горы в Кемберленд, а оттуда по железной дороге доехали до Балтиморы. Не задерживаясь и на час, мы отправились дальше, через Филадельфию в Нью-Йорк. Мы никого не расспрашивали по дороге и нигде не останавливались — только пересаживались с одного поезда на другой. Мы горели одним лишь желанием: попасть в Нью-Йорк в субботу, к полудню.

Из Филадельфии мы выехали в субботу утром на курьерском поезде, время прихода которого было по расписанию согласовано со временем отплытия парохода в Европу. Какое счастье! Значит, мы поспеем вовремя!

Но судьба была против нас. Около Тредонта произошла какая-то поломка в паровозе, и мы задержались на полчаса. Зато потом машинист стал усиленно нагонять потерянное время.

Пассажиры то и дело вынимали часы и с тревогой следили за стрелкой. Многие из них собирались в Европу и имели билеты на отходящий пароход. Но ручаюсь за то, что ни один из них не испытывал тех мук, которые переживал Луи де Отрош. Да и я был так расстроен, что не решался даже говорить.

Наконец волнение достигло своего апогея: показался город Нью-Джерси. Вон там, у пристани, стоит трансатлантический пароход.

Нет, он не стоит, он отчаливает! Он отходит от пристани! Что это за дымок! Ах, это сигнал, выстрел из орудия! Конец! Пароход отплыл…

Догнать его — об этом нечего было и думать, даже на самом быстроходном судне. Почему же он не задержался немного? Да потому, что пароходы линии Кенар не ждут никого — ни монарха, ни президента республики. Они подчиняются своим законам, и эти законы тверды, неумолимы, неизменны. Да, все конечно!

Отчаяние моего друга не имело пределов: с ним чуть не сделался припадок. К счастью, и другие пассажиры, не стесняясь, высказывали свою досаду, и это отвлекло от нас всеобщее внимание.

Мы стояли молча, в мрачном унынии на опустевшей пристани и глядели вслед судну, уменьшавшемуся с каждой минутой. Тщетно было бы пытаться описать чувства моего спутника. Я сам был вне себя от отчаяния и буквально не понимал, что со мной делается.

Наконец мы отвернулись от моря и пошли обратно. Нужно было поискать гостиницу. Но не успели мы пройти и пяти шагов, как чье-то восклицание, сопровождаемое гулом голосов, заставило нас оглянуться.

На конце пристани толпилась небольшая группа матросов. По-видимому, это все были служащие компании Кенар, присутствовавшие при отплытии парохода.

Выполнив свои обязанности, они теперь стояли и следили за тем, как судно шло через бухту. Один из них смотрел в подзорную трубу. Мы остановились послушать, о чем они толкуют.

— Ну да! — объявил тот, который держал подзорную трубу. — Я же вам говорю, что у них что-то случилось.

— Дай-ка мне трубу! — попросил другой матрос.

— Да, Билл, дай ее Бресу, у него самые зоркие глаза.

Билл передал трубку своему товарищу. Брее долго и внимательно смотрел в нее. Я слышал, как стучало сердце моего спутника. Да и мое билось так, словно хотело выскочить из груди. С каким нетерпением мы ждали, что скажет Брее! Наконец он проронил несколько слов, но эти слова были для нас дороже золота.

— Ты прав, Билл, что-то случилось. Ага, вижу, в чем дело! Сломалась одна из лопастей колеса. Да, Да, так и есть!

— Они должны вернуться, — вставил третий матрос.

— Придется, — подтвердил Брее. — Они уже поворачивают и идут обратно, только не очень быстро, мешает поломка. Готовьте швартовы, ребята, получим еще по стакану грога!

Трудно описать, что переживали мы с Луи в это время. Как передать этот внезапный переход от полного отчаяния к безграничной радости? В особенности когда мы собственными глазами убедились, что пароход на самом деле возвращается назад и медленно подходит к пристани, от которой он так недавно отчалил.

Как мы ни были взволнованы, однако приняли необходимые меры предосторожности, чтобы обеспечить поимку и арест Депара. Мы быстро добежали до ближайшего полицейского участка и так же быстро вернулись назад. Когда пароход подошел к пристани, мы уже стояли на ней вместе с двумя одетыми в штатское полицейскими, ожидавшими наших указаний. Они учуяли крупную дичь и надеялись на хорошее вознаграждение.

И они его честно заработали: несколько минут спустя мы уже были на палубе парохода, а рядом с нами стоял Жак Депар в наручниках.

Я был очень рад, что мы застали его одного, а не в обществе мадам Дардонвилль и ее дочери. Это избавило их от лишней неприятности.

Они в это время были внизу, в каюте, и узнали об аресте своего спутника лишь после того, как его уже успели увезти.

Разумеется, они все-таки были сильно поражены и расстроены, но мы тотчас разъяснили им все происшедшее, и вскоре все предались безграничной радости — радости, вполне знакомой лишь тем, кому посчастливилось избегнуть серьезной опасности.

Само собой разумеется, деньги, уплаченные мадам Дардонвилль за проезд на парбходе, пропали. Вещи ее и Олимпии были тотчас отвезены в одну из больших гостиниц на Бродвее.

После недолгого пребывания в столице мы выехали оттуда на пароходе, совершавшем прямые рейсы между Нью-Йорком и Новым Орлеаном. Туда приехал встречать нас банкир Гардетт вместе с временно опекаемой им Аделью.

Нам уже были известны все подробности коварного замысла Депара. В общем, все произошло так, как я предполагал.

Оказалось, что Депар уже не впервые выдавал себя за Луи де Отроша. Он знал о том, что между ними существует сходство, и это обстоятельство сильно помогло ему в его мошеннических проделках. Кроме того, он вообще тщательно разузнавал все, что мог, про Луи и про его семейные обстоятельства. При этом ему удалось заполучить в свои руки несколько писем, адресованных Луи. О том, как ловко он их использовал, читателям уже известно. Как я и думал, он, прочитав письмо мадам Дардонвилль и приложенную к нему копию завещания, немедленно отправился в Сен-Луи. Благодаря тому что мадам Дардонвилль и ее дочь давно уже не видели настоящего де Отроша, обман Депара удался как нельзя лучше. Желание увезти свои жертвы во Францию доказывало, что негодяй умел хорошо расставлять свои сети. Получение аккредитива на парижский банк на сумму в десять тысяч долларов тоже было ловким ходом мошенника. Разумеется, он надеялся сам наложить руку на эти деньги. Даже предлог, выставленный им для поездки, был вполне правдоподобен. Вскоре мы узнали, что слухи, ходившие в Сен-Луи, были не лишены основания. У Луи в самом деле скончался во Франции дядя, оставив ему наследство, за которым ему надо было поехать туда как можно скорее. Кроме того, самозванец выдумал еще одну басню: он уверял, что в Париже его ждут Адель и его приятель-англичанин, за которого Адель будто бы вышла замуж.

Этот скоропалительный брак несколько удивил мадам Дардонвилль так же, как и проект общей встречи в Париже. Все это казалось ей весьма эксцентричным, но она так любила Луи де Отроша, что не могла отказать ему в его просьбе. Словом, она уладила все свои дела и отправилась в путь.

Однако о свадьбе Луи и Олимпии еще не говорили. Она откладывалась на неопределенное время. Ее можно было справить в Париже… если браку вообще суждено было состояться. Но именно это было под большим вопросом. Мадам Дардонвилль и ее дочь обе неожиданно почувствовали антипатию к де Отрошу. Его манеры, его слова, весь его вид вызывали у них удивление, а подчас внушали им отвращение. Они решили, что Луи сильно изменился: он кутил, стал очень вульгарен, — словом, оказался совсем не таким, каким они ожидали его увидеть. Это было большим огорчением для них.

Бедный Луи? (Я говорю не о самозванце!) Если бы с пароходом не произошло аварии, он рисковал потерять половину своего состояния, но за невесту он мог не бояться: Олимпия скорее согласилась бы лишиться наследства, чем стать женой самозваного де Отроша.

Я видел Депара только один раз после описанных событий, когда осматривал тюрьму штата Луизиана в Байу-Сара. Какой у него был жалкий вид, когда он сидел там, перебирая кипу хлопка, и как мало он был похож на изящного щеголя, посещавшего кафе в Новом Орлеане! Обвинение в подлоге, выставленное против него, было доказано, и он был приговорен к десяти годам заключения.

Теперь его уже никак нельзя было спутать с его двойником. Когда я в последний раз встретился с Луи де Отрошем, он был отлично одет и жил в красивом, богато обставленном доме.

И близ него была его любимая жена, красавица Олимпия.