Сокол и огонь

Глава 23

— Беги! — закричала Мартина своей служанке, и в этот момент солдаты схватили ее и швырнули лицом вниз на кровать. Кто-то придавил ее спину коленом в железном наколеннике с такой силой, что она еле дышала, в то время как кто-то другой завел руки за спину и туго связал толстой веревкой, впившейся в кожу. Одновременно кто-то третий свел вместе ее колени и связал их. Теперь она даже не могла шевельнуться.

«Не может этого быть! — Ее била крупная дрожь, глаза были крепко закрыты. — Не может быть, чтобы они осмелились на такое». Ее ноздри затрепетали, чуя запах смазанной маслом стали, кожи, пропитанной потом, и немытых тел. Она могла лишь негодующе, яростно кричать, чувствуя на себе грубые руки и тычки в спину.

«Не плачь! — приказала она себе. — Нельзя терять своего достоинства перед этими скотами. Не доставляй им такого удовольствия».

Двое подскочили к ней, рывком поставили на ноги и придержали, чтобы она не упала.

В свете факела перед ней возник Бернард, со своей обычной холодной змеиной улыбкой. Он один из всех не был вооружен, на нем была черная парчовая туника с золотой тесьмой.

— Леди Фальконер, — как ни в чем не бывало произнес он.

— Что вам надо? — стараясь придать голосу твердость, спросила Мартина.

— По-моему, это ясно и очевидно, миледи. Мне нужны вы.

— Вы опоздали. Я уже замужем.

Бернард расхохотался, солдаты загоготали, вторя ему.

— Не думайте, что я стану просить вашей руки, миледи. — Он сделал кому-то знак рукой, и в проеме появилась фигура отца Саймона с куском пергамента в руках.

— Прочтите, — приказал Бернард.

Священник поднес бумагу к носу и забубнил:

— «Да будет известно, что, пока не доказана ее невиновность, леди Мартина Руанская, или Мартина Фальконер, баронесса Блэкбернская, считается виновной в том, что с помощью заклятий, чар и прочих дьявольских ухищрений совершила следующие вредные, нечестивые и богопротивные деяния, а именно: первое, дышала в рот умершей девочки Эйлис Киркли и тем способом оживила покойную…»

— Что? — воскликнула Мартина.

— «…Второе, — продолжал Саймон, не обращая на нее внимания, словно ее тут и не было, — лишила мужской силы своих обоих мужей как первого, так и второго, подсыпая им яд в питье и иными способами. Третье, подобным же образом, дала отравленное питье леди Эструде Фландрской и тем лишила ее жизни…»

— Это смешно, — возмутилась Мартина.

Священник глянул на нее и кашлянул:

— «…А также, да будет всем известно, что все эти деяния она совершила по поручительству того, кто именуется Сатаной, или же Люцифером, или Вельзевулом. И что колдунья Мартина Фальконер, прислуживая этому повелителю нечистой силы, отвергла Господа Иисуса Христа, всех святых и саму священную римскую церковь».

Мартина смотрела на Саймона, Бернарда, на стоящих вокруг солдат и не верила своим ушам. На всех лицах было выражение серьезности и торжественности. Ее снова заколотило в ознобе.

— Я хочу видеть своего мужа.

Бернард улыбнулся:

— Насколько мне известно, ваш муж сейчас в Гастингсе, и, следовательно, мы не можем исполнить вашу просьбу.

— Конечно, — до нее наконец дошло. — Вы знали, что его здесь нет. Знали заранее. А иначе не осмелились бы сунуться сюда…

— Совершенно верно, миледи. Мы были в курсе дел в вашем замке. Об этом позаботилась моя добрая леди Клэр. Мартина с отвращением вздохнула.

— Клэр! Мне бы следовало сразу догадаться. — Она кивнула на лист пергамента в руках Саймона. — И что же все это означает? Что меня ждет?

Отец Саймон свернул документ в трубочку и спрятал под рясой.

— Вам помогут признаться в ваших грехах.

Спазмы перехватили горло. И когда Мартина заговорила, голос ее дрогнул:

— То есть меня подвергнут пыткам?

— К сожалению, нет, — ответил монах, — увы, у нас в Англии почему-то не одобряют этот весьма прогрессивный метод, применяемый повсюду на континенте. Но вас допросят, зададут вам несколько вопросов, потом будут судить и признают виновной.

Будут судить и признают виновной.

— И какое наказание ждет виновного в колдовстве? — спросила она.

— Не очень суровое, — небрежно ответил Саймон. — Штраф, может, несколько ударов кнутом… в самом худшем случае изгнание из страны.

Она вздохнула с облегчением.

— Слава Богу, — вырвался у нее непроизвольный возглас.

— Но конечно же, — продолжал Саймон, — к вам это не имеет никакого отношения, потому что вас обвиняют не в колдовстве, вас обвиняют в еретическом колдовстве, в колдовстве с помощью самого дьявола. А наказание за такой огромный грех предусмотрено куда более страшное, чем за простое колдовство, — смертная казнь.

— Меня повесят! — выдохнула Мартина.

Саймон шагнул к ней, улыбаясь; Бернард сделал то же самое. Оба явно наслаждались ситуацией и ее беспомощностью, играя с ней, как два довольных кота с маленькой мышкой.

— Вовсе не обязательно, — сказал Бернард. — Хотя вам, конечно, может повезти и вы будете приговорены к повешению. Но в Англии сейчас есть священники, и отец Саймон один из них, которые требуют, чтобы еретиков сжигали на костре.

— Как это принято в более цивилизованных странах Европы, — добавил Саймон.

Мартина медленно покачала головой.

— Нет, не может быть…

— О да, миледи. — Бернард приблизился к ней и взял ее за подбородок, вынуждая смотреть в глаза. — Вам не по душе было стать моей женой, не так ли? И вы решили, что вместе с сокольничим сумели перехитрить меня? Но на этот раз я своего не упущу, так что не стройте иллюзий. Вас признают виновной, а потом вы умрете на костре, медленно и мучительно. Никакая агония не сравнится со смертью в огне, вы уж мне поверьте.

— За исключением замужества с вами, конечно же. — Мартина мотнула головой, вырываясь из его липких пальцев.

Кто-то из солдат за его спиной весело хохотнул. Бернард обернулся с отвисшей от ярости челюстью, смех оборвался.

— Кажется, вы забыли, кто здесь хозяин положения, миледи, — приблизив к ней лицо, прошипел он. — Ну так я вам сейчас напомню.

Резко взмахнув рукой, он ударил ее в перносицу эфесом меча. Кровавая пелена поплыла перед ее глазами, боль ослепила Мартину, и она рухнула на колени.

— Заткните ей рот кляпом, — приказал Бернард и вышел из комнаты.

Мартина потеряла сознание и больше ничего не чувствовала. Она не помнила, как ее выволокли из замка и погрузили, словно мешок с овсом, на чью-то лошадь.

— Проснитесь, милорд! — Голос был женский. Торн почувствовал, что кто-то трясет его, отчего к горлу подступила тошнота.

Он повернулся на бок, щуря глаза от света. Он лежал на покрытом одеялом соломенном матраце, упираясь грудью во что-то жесткое… кувшин. Он был в одежде и даже при мече.

— Проваливай! — Во рту был такой вкус, словно это и не рот, а пустая гниющая винная бочка.

Женщина что-то зашептала. Несколько рук ухватили его и повернули лицом вверх.

— Милорд, проснитесь. Это я, Нэн.

— Нэн? — промычал Торн. Нэн. Толстуха Нэн. Так, значит, он в ее борделе. Эта мысль вызвала новый приступ тошноты.

— Оставь меня в покое.

— Оставить вас?! После того, что вы сделали? После того, как любили меня всю ночь напролет? Девочки говорили, что вы еще тот жеребец, но представить такое я даже и не…

— Что?! — Торн привстал на локтях, оглядываясь вокруг. Он находился в одной из комнат борделя, грязной и пропитанной запахом греха и пота. Толстуха Нэн и стайка ее полуодетых девиц склонились над ним.

Нэн обернулась к остальным:

— Что я вам говорила? Уж от таких-то слов он вмиг очухается.

Девушки понимающе рассмеялись. Сообразив, что над ним подшутили, Торн немного расслабился. Он молча сел, морщась от жуткой головной боли, и осмотрел девиц, стараясь припомнить, с которой же из них он…

— Вы заказали три штуки, и всех их, так сказать, употребили, — сказала Нэн.

Девицы захихикали, наблюдая за реакцией Торна, который не знал, то ли гордиться, то ли стыдиться таких подвигов. Но что-то в голосе толстухи заставило его насторожиться.

— Так вот, вы заказали еще, но… — Нэн пнула ногой пустой кувшин и рассмеялась, — но успели сделать лишь один глоток и тут же свалились мертвецки пьяным.

Шлюхи разразились веселым смехом. У Торна застучало в висках.

— Так ты хочешь сказать, что все, что я сделал, это…

— А вы сами ничего не помните? — спросила Нэн. — Да, неудивительно. Вы заявились вчера, ревели тут, как медведь, выкуренный из берлоги, велели мне принести побольше бренди и пили, пока не упились в стельку.

Рябая Тильда поправила одеяло и положила голову ему на колени.

— Да, уснули, как младенец на руках у матери, — мечтательно сказала она. — Это было такое трогательное зрелище.

Торну вновь стало плохо, и он подумал, как растрогается эта Тильда, если его сейчас вырвет прямо на нее.

— Я хотела дать вам выспаться, но тут заявилась эта баба и…

Женщины зашушукались и заохали.

— Ну надо же! Они уже дошли до того, что бегают за ним в бордели! Какой мужчина, какая любовь!

Мартина? Здесь? Нет, Боже, только не это! Торн попытался подняться на ноги, оттолкнув бросившуюся помогать Тильду. Шлюхи расступились, и он, шатаясь, побрел вниз по лестнице, думая, что скажет ей. И что скажет она, когда увидит его в таком жалком виде.

— Фильда, ты? — удивленно воскликнул он.

Она быстро подскочила и со всей силы влепила ему пощечину.

— Ты негодяй! — В ее глазах стояли слезы. — Ты оставил ее, чтобы прийти к этим… этим…

— Все, что он сделал, это напился, — возразила Нэн, спускаясь с лестницы. — А теперь у него жуткое похмелье, так что ты лучше была бы с ним по…

— Очень хорошо! Я рада, что ты мучаешься, Торн, — сказала Фильда. — Ты оставил ее одну. Оставил одну!

Она принялась колотить его в грудь, заливаясь слезами. Он схватил ее за руки.

— Да что все-таки стряслось? Ответь мне! Что-нибудь случилось с Мартиной?

Фильда кивнула.

— Что?! Что с ней?!

Нэн взяла ее за плечо и протянула ей чашу с какой-то жидкостью. Выпив ее, Фильда заметно успокоилась и смогла говорить.

— Это все эта сука, Клэр. Не зря она мне так не нравилась. Вечно она путалась под ногами. Как только ты уехал, она тоже куда-то испарилась. Я тогда не догадалась, но теперь понимаю, что она отправилась в Харфорд, чтобы сообщить Бернарду…

— Что такое?! Что ты говоришь, повтори!

— Миледи… ее забрали. Они примчались ночью, Бернард и его солдаты. Я видела, как они выволокли ее без сознания и уложили на коня. Ее лицо было в крови.

— Что-о?!

— Она велела мне отыскать тебя и все рассказать.

— О Боже! — Он упал на колени, держась за живот.

Кто-то поставил перед ним вазу, он схватил ее обеими руками и опорожнил в нее содержимое своего желудка. Заботливые руки убрали вазу и вытерли ему рот мокрым полотенцем. Поднявшись, Торн развязал кошель, высыпал горсть монет в ладонь хозяйке притона и вывалился на залитую полуденным солнцем улицу в сопровождении Фильды.

— Я поеду в Харфорд! Сейчас же соберу своих людей и поеду в Харфорд!

Она тряхнула его за плечо.

— Нет! Она не в Харфорде! Я слышала, как солдаты говорили, что ее повезут сюда, в Гастингс, и будут держать под стражей в Бэттлском аббатстве до суда.

— До какого суда? — Он догадался об ответе, прежде чем эти слова слетели с его губ. Конечно, он должен был это предвидеть, зная Бернарда.

— Ересь, — сказала Фильда. — Бернард обвинил ее в ереси. Говорят, что епископ решил устроить показательный процесс и наказать ее сурово, чтобы другим было неповадно… О Господи, Торн, они хотят сжечь ее на костре. Сжечь заживо!

— Я побывал в Бэттлском аббатстве, — говорил Торн Мэтью тем же вечером. — Но мне не дали повидаться с ней.

— Конечно, а ты чего ждал? — буднично сказал Мэтью. Казалось, он не ведает вообще никаких чувств. — Ты не увидишь ее до суда. Сядь и попробуй собраться с мыслями.

Торн покачал головой, продолжая метаться по комнате.

— Каково ей сейчас? Ей плохо, она знает, что они собираются казнить ее, сжечь на костре. Господи, Мэтью, неужели они и вправду способны на такое?

— В Италии и Франции еретиков сжигали еще сто лет назад. Их имущество при этом конфискуется, часто в пользу обвинителя. Вот почему обвинения в еретическом колдовстве следовало бы тщательно проверять, ведь если люди, подобные отцу Саймону и этому жадному чудовищу Бернарду, получат возможность безнаказанно предъявлять такие необоснованные обвинения, то можешь себе представить, сколько невинных жизней они загубят.

Торн перестал мерить шагами комнату.

— Сейчас меня интересует только одна невинная жизнь — Мартины. Нам надо выработать линию поведения на суде. Я не могу позволить, чтобы ее признали виновной.

— Но она уже считается виновной, понимаешь. И теперь ты должен доказывать ее невиновность перед судьями.

Торн уселся верхом на скамью и недоуменно посмотрел на настоятеля.

— Но суд работает совсем не так. В моем общинном собрании…

— Твой общинный суд, — терпеливо, будто ребенку, принялся объяснять ему Мэтью, — действует на основе древней англосаксонской правовой традиции, согласно которой любой обвиняемый считается невиновным до тех пор, пока его вина не будет доказана. Церковные же суды действуют совсем по другому принципу. Они будут исходить из того, что Мартина виновна, то есть что она колдунья и еретичка…

— И что, если мы не сумеем доказать ее невиновность? Ее сожгут?

— Несомненно, — коротко сказал Мэтью. — Ее поместья конфискуют. Оливье получит право передать их в другие руки, на свое усмотрение, а он, несомненно, пожалует их Бернарду. Кроме того, какая-то часть перепадет церкви, и, хорошо зная епископа Ламберта, могу с уверенностью сказать, что уж он-то не преминет погреть на этом деле руки. Так что можешь считать, что он лично заинтересован в том, чтобы Мартину признали виновной. Нам будет очень трудно вытащить ее.

Из церкви донеслось стройное пение.

— Я должен идти, — сказал Мэтью. — И ты тоже отправляйся пока домой и молись.

Оставшись один, Торн уставился в темноту невидящим взором, прислушиваясь к службе. Да, надо идти домой и молиться. Он проведет на коленях в часовне всю ночь, как он делал это накануне посвящения в рыцари. Он будет молить Господа указать ему путь к спасению Мартины. Она не может умереть; он не допустит этого. Ведь она теперь частичка его самого, его крови и плоти, их души навек соединены пред Господом. И он любит ее.

Торн вдруг разразился смехом, словно сделал открытие. Ну да, так и есть. Только сейчас он понял, что любит ее. Господи, как он был глуп, отрицая это, делая вид, что это не любовь ведет его по жизни, а что-то другое.

— Я спасу ее. Бог мне поможет! — прошептал он.

На рассвете Торн поднялся с каменного пола, потирая затекшие колени. Теперь он твердо знал, что будет делать.

— Оседлай моего коня, парень, и приведи его сюда, — выйдя на крыльцо, приказал он конюху. — И заодно собери мне чего-нибудь поесть и попить в дорогу. Мне сегодня далеко ехать.

Когда Торн спешился во дворе Харфорда, день уже клонился к закату. Бойс приветствовал его, вынув свой меч из ножен и пожимая при этом плечами, будто извиняясь за вынужденную враждебность.

Торн не стал дожидаться, пока его попросят, и сам сдал оружие.

— Отведи меня к сукину сыну, — сказал он.

Бойс провел его в большой зал и оставил ждать, отправившись на поиски Бернарда.

— Торн! Торн! — Эйлис спрыгнула с колен матери и подбежала к нему. Он подхватил ее на руки, прижал к себе, а затем опустил на пол. Эйлис взяла его за руку и подвела к столу, за которым сидели ее мать и дед.

— Миледи.

Женива кивнула в ответ.

— Сэр.

Годфри не ответил. Подойдя ближе, Торн увидел, что старик сидит на своем высоком стуле, обложенный со всех сторон подушками. Голова его была откинута назад, и Торн не сразу понял, почему он так хмуро глядит на него, прежде чем догадался, что хмурится лишь одна половина его лица, разбитая параличом, а другая была вполне нормальной, и его голубые поблескивающие глаза свидетельствовали о том, что Годфри еще жив. В них сквозила печаль.

— Что с ним? — спросил Торн у Женивы.

Качая головой, она поднесла ложку с кашей ко рту своего немощного отца.

— Уже неделя, как его хватил удар. Ему два раза пускали кровь, но это не помогло.

— Бедный дедушка, — сказала Эйлис, обнимая старика за шею. — Пожалуйста, выздоравливай поскорее.

Глаза барона беспомощно смотрели на внучку.

— Очень трогательно, правда? — загрохотал Бернард, появившись за его спиной.

Торн повернулся, непроизвольно потянувшись правой рукой к поясу, где обычно висел меч. Женива велела Эйлис пойти поиграть, и та убежала вприпрыжку.

Вместе с Бернардом в зал вошли и несколько его людей.

— Обыщи его, — приказал он Бойсу.

— Но он уже отдал мне свой меч…

— Все равно обыщи. Проверь в сапогах. Эти саксонские ублюдки большие хитрецы.

Торн позволил Бойсу ощупать себя, потом сам снял сапоги, показывая, что ничего в них не прячет. Искушение принести с собой кинжал и перерезать Бернарду горло, кинувшись на него с быстротой молнии, было очень велико, но он отдавал себе отчет, что этим не поможет, а только навредит Мартине, так как ее дело уже предано огласке и смерть главного обвинителя от руки ее мужа не принесет ей спасения.

— Эй, женщина! Принеси-ка мне бренди! — заорал Бернард, усаживаясь во главе стола.

Клэр принесла и поставила перед своим хозяином кувшин и кубок. Он грубо притянул ее к себе и похлопал по заду. Она старалась отвести взгляд от Торна, но Бернард взял ее за подбородок двумя пальцами и повернул ее голову так, чтобы она встретилась глазами с Торном.

— Конечно, она не красавица, но бывает иногда очень полезна. — Он положил ладонь на ее маленькую грудь и сжал так, что Клэр поморщилась от боли. — Ты не поверишь, Торн, но она сделает для меня все, о чем ни попросишь. Абсолютно все, без исключения, понимаешь? — Он укусил ее за мочку уха, и слезы брызнули из ее глаз. — Ведь правда, мой зайчик?

— Да, господин, — прошептала она, опустив глаза.

Бернард посмотрел на Торна своими змеиными глазками.

— Но думается, ты уже знаешь о ее безграничной преданности мне, не так ли?

— Вполне, — сухо ответил Торн.

Бернард улыбнулся своей ледяной улыбкой, а затем резко столкнул Клэр с колен, да так сильно, что она упала. Пока она отряхивалась и забивалась обратно в свой уголок, он сказал, не скрывая злорадства:

— Она утверждает, что любит меня. Ты когда-нибудь слышал подобную глупость?

— Вынужден признать, что никогда.

Улыбка Бернарда исчезла так же внезапно, как и появилась. Он налил себе бренди из кувшина и уставился на Торна.

— Так чему я обязан, что ты посетил мой замок, сэр сокольничий?

— Я пришел, чтобы отдать тебе Блэкберн, — с максимальным спокойствием и хладнокровием сказал Торн.

Женива ойкнула. Все — даже парализованный Годфри — повернули головы и смотрели теперь на Торна. Бернард оглядел его, сощурив глаза:

— В обмен на снятие обвинения с твоей жены-ведьмы, как я полагаю… я прав?

— Да.

Бернард опрокинул в рот содержимое чаши и, откинувшись на стуле, заулыбался.

— Твое предложение — пустой звук. Ты вассал графа Оливье, как и я, и владеешь Блэкберном под его патронажем. Ты не можешь сам передавать его кому вздумается.

— Да, но зато я могу просто покинуть его, и все, — сказал Торн. — Просто уехать и никогда не возвращаться, понимаешь? Наследников у меня нет, и поэтому замок опять перейдет к Оливье, который, я думаю, охотно пожалует его тебе. Ведь Оливье, кажется, единственный во всей Англии человек, который еще относится к тебе хорошо. Так что я предлагаю тебе гораздо больше, чем ты можешь получить в случае, если Мартину признают виновной и конфискуют ее земли в твою пользу. Подумай, одно из величайших баронств в Суссексе против горстки земельных наделов.

— А что, если я рассчитываю получить и то и другое? И Блэкберн, и эти, как ты говоришь, крохотные наделы?

— Ты их получишь, — сказал Торн. — Все до единого, только сделай так, чтобы Мартину освободили, и, клянусь всеми святыми, что мы тут же оставим наш дом и уедем во Францию. И ты никогда нас больше не увидишь.

— Я получу все… — проговорил Бернард. — Хорошо, а что же останется у тебя, а? Я не могу взять в толк, где тут твоя выгода, и это меня настораживает.

— Он получает Мартину, — тихо вставила Женива. Она улыбнулась Торну. Раньше он ни разу не видел, чтобы она улыбалась, и теперь подивился, каким красивым и молодым сделала улыбка ее лицо.

Бернард недоверчиво хмыкнул:

— Сестрица, ты просто не знаешь сэра Торна Фальконера так же хорошо, как и я! В его жизни нет места таким глупостям. Любовь! Это для него меньше, чем ничего.

Он разговаривал с Женивой, словно сакса и не было в комнате.

— Вот, кстати, одно из немногих качеств, которые меня в нем восхищают, — продолжал Бернард. — Нет, он явно что-то замыслил. Чтобы он отдал Блэкберн просто так, за здорово живешь? Никогда не поверю! Он хочет, чтобы я расслабился, поверил, а потом обманет меня. Такое уже было.

— Никакого обмана, — поклялся Торн. — Я ничего не замышляю, поверь. Твоя сестра права. Все, что мне нужно, — это жизнь Мартины.

Бернард покачал головой.

— Нет, ты уже обманул меня однажды, сакс. Такие, как ты, только так и действуют. Ты сам постоянно твердил, что любовь — это ловушка для слабаков, а уж ты-то не слабак, это точно. Ты не такой, как это несчастное существо в углу. — Он кивнул на Клэр. — Она готова стать рабыней, унизиться, попрать свою гордость и честь, и все это ради того, что она считает любовью. Но ты ведь не такой. Я хорошо тебя знаю, а, сакс?

— Любовь, которую я испытываю к моей жене, есть нечто такое, чего ты никогда не сможешь понять. Это просто не дано таким животным, как ты. Любовь и отличает человека от животного, и именно поэтому ты и не в состоянии ее постичь. Да, я тоже когда-то не верил в нее, но теперь все обстоит по-другому, за что я так благодарен Всевышнему, который открыл мне глаза на суть вещей.

— О-о! Какая трогательная речь! — Бернард лениво поерзал на стуле. — Но зачем ты так распаляешься, ведь на меня твои слова не производят никакого впечатления. Так вот слушай, сокольничий. Мне не нужно твоего разрешения, чтобы забрать себе Блэкберн. Ты уйдешь из своих владений, верно, но не потому, что я верну тебе жену, нет. У тебя просто не будет другого выхода. Если ты останешься в Англии, то тебя тоже арестуют как отъявленного еретика.

— Меня?! Это глупо.

— Глупо, — согласился Бернард. — Это невероятно глупо, и ты даже не представляешь, как невероятно легко. Ты критикуешь церковь, не посещаешь службы, читаешь языческих авторов… если я выдвину против тебя обвинения, любой суд признает тебя виновным в ереси, и тогда тебя тоже поджарят, как и твою женушку, которой ты уже ничем не поможешь. Но ты еще можешь подумать о себе. А Мартина, считай, приговорена. Ты не представляешь, как я жду этого момента, — проговорил он, — я хочу посмотреть, как она будет корчиться на костре, когда огонь станет пожирать ее мясо!

Одним прыжком Торн перемахнул через стол и бросился на Бернарда, но Бойс и двое других схватили его и оттащили назад.

— Я хочу услышать, как она завоет от боли и будет молить о пощаде! — с истерическим хохотом закричал Бернард. — Вот зачем мне это нужно, ты понял?

Три пары мощных рук крепко держали Торна.

— Она хотела сделать из меня дурака! — Голос Бернарда сорвался на визг. — И ты тоже, — прошипел он, подходя к Торну. — Но теперь ты узнаешь, что со мной не так просто разделаться. Я надеюсь, ты не уедешь из Англии. Я хочу отправить на костер и тебя. Ведь это самая мучительная смерть, не так ли? И смею заметить, самое чудесное зрелище. Выведи его отсюда, — он обратился к Бойсу, — за подъемным мостом можешь вернуть ему оружие.