Сократические сочинения

Введение

«Домострой» по содержанию делится на две части: в первой речь идет о домашнем хозяйстве, во второй — о земледелии.

По форме это диалог: в первой части Сократ разговаривает с Критобулом, во второй Сократ рассказывает Критобулу о своей беседе с Исхомахом, который, в свою очередь, передает Сократу свой разговор с собственной женой. Личность Сократа едва ли была подходяща для поучения о хозяйственных делах, так как Сократ ни домашним хозяйством, ни земледелием не занимался; но она уже была традиционной для такого рода философских диалогов. Мысли о хозяйстве и земледелии, вероятно, принадлежат самому Ксенофонту; возможно даже, что Исхомах — не кто иной, как сам Ксенофонт, так что изображение счастливой брачной жизни Исхомаха на самом деле показывает нам домашнюю жизнь самого Ксенофонта.

«Домострой» начинается словами: «Однажды я слышал, как он вел разговор и о домашнем хозяйстве». Получается впечатление, что это сочинение служит продолжением какого-то другого. Вследствие этого еще в древности была высказана гипотеза, что «Домострой» есть продолжение «Воспоминаний о Сократе», есть как бы пятая книга их. Из числа новых критиков одни согласны с этим мнением, другие возражают против него, указывая на то, что в таком случае и «Пир» надо считать продолжением какого-то сочинения, так как и в нем подобное начало.

«Домострой» Ксенофонта является, может быть, первым опытом литературной обработки теории домоводства. Само собою разумеется, что домоводству и прежде учились, но знание достигалось практическим путем, без теории. Первыми теоретиками домоводства были софисты, избиравшие предметом своего преподавания именно практические, житейские вопросы. Мы имеем прямое свидетельство Платона о том, что софист Протагор учил, «как лучше всего управлять своим домом и как сделаться способным государственным деятелем и оратором» («Протагор» 318e). В другом месте у Платона Сократ рассказывает, что Менон «желает обладать такими знаниями и качествами, при помощи которых люди хорошо управляют домами и городами, ухаживают за родителями и умеют принимать и провожать сограждан и чужеземцев, как следует порядочному человеку» («Менон» 91a). Ту же мысль — о том, что домашнее хозяйство, как и управление государством, входит в программу философского образования и преподавания, — высказывает Сократ и в «Воспоминаниях» (IV 1, 2 и IV 2, 11). По-видимому, и в трагедиях Эврипида, близкого к софистам по воззрениям, попадались какие-то замечания по поводу домашнего хозяйства: у Аристофана одна женщина винит Эврипида, что он научил мужей запирать особыми замками и даже запечатывать кладовые, чтобы жены не могли распоряжаться припасами по своему произволу («Женщины на празднике Фесмофории», ст. 418 и след.). В первой половине IV века было уже много сочинений по разным практическим вопросам, как сельское хозяйство, коневодство, военное дело, даже кулинарное искусство. Таким образом, Ксенофонт в этом отношении не был единичным явлением.

В каком году или даже в какой период жизни Ксенофонт написал «Домострой», нельзя сказать, как и вообще хронология его сочинений неизвестна: мнения специалистов об этом часто расходятся до крайности. Видно только, что «Домострой» написан после «Анабасиса» (дата которого тоже неизвестна), т. е. после похода Кира, судя по упоминанию в главе IV Кира, Ариэя и забот персидского царя о земледелии. Всего вероятнее, что «Домострой» написан в Скиллунте, когда Ксенофонт приобрел достаточную опытность в сельском хозяйстве.

В последующие времена «Домострой» пользовался известностью: Цицерон перевел его на латинский язык; Теофраст (философ IV века до н. э.) в сочинении о домашнем хозяйстве (сохранившемся в числе сочинений Аристотеля) хвалит «Домострой»; Филодем (философ I века до н. э.) полемизирует с ним; Вергилий в своих «Георгиках» пользуется им. В новые времена он был любимым чтением (во французском переводе) у сельских хозяев во Франции.

Действующие лица в «Домострое» — Сократ и Критобул; Исхомах сам не участвует в беседе, а Сократ передает его разговор с женой. При разговоре Сократа с Критобулом присутствуют в качестве немых лиц еще «друзья» (3, 1).

Критобул, сын Критона, близкого друга Сократа, — еще молодой человек, богатый, но небрежно относящийся к своему состоянию, преданный любовным наслаждениям.

Исхомах, по-видимому, вымышленное лицо: правда, у Лисия (XIX 46) упоминается какой-то богатый человек, носящий это имя; но нельзя с уверенностью сказать, что он тождествен с нашим Исхомахом.

К какому времени Ксенофонт приурочивает этот разговор, видно из того, что в нем участвует Сократ: следовательно, разговор происходит раньше 399 года; с другой стороны, упоминается поход Кира, погибшего в 401 году. Таким образом, сценировку этого сочинения можно отнести только ко времени между этими двумя годами.

Глава 1 [Определение понятия о хозяйстве]

(1) Однажды я слышал, как Сократ вел разговор и о домашнем хозяйстве — приблизительно такой.

—Скажи мне, Критобул, не правда ли, домоводство — это название какой-то науки, так же, как медицина, кузнечное дело, плотничье дело?

—Думаю, что так, — отвечал Критобул.

(2) — Можем ли мы сказать, в чем состоит предмет домоводства, подобно тому, как мы могли бы сказать, в чем состоит предмет каждой из тех наук?

—Мне кажется, — отвечал Критобул, — дело хорошего хозяина состоит в хорошем управлении хозяйством.

(3) — А если бы мы ему поручили управлять чужим хозяйством, смог бы он так же хорошо управлять им, как своим, если бы захотел? — спросил Сократ. — Ведь плотник, хорошо знающий свое дело, так же мог бы и для другого делать то, что делает для себя; подобным же образом мог бы и хороший хозяин.

—Думаю, что так, Сократ.

(4) — В таком случае, может ли человек, знающий это дело, хотя бы он сам не имел состояния, получать плату за управление чужим хозяйством подобно строителю? — спросил Сократ.

—Да, клянусь Зевсом, и большую плату будет получать, если сможет, взяв в свои руки хозяйство, не только исполнять все что следует, но еще на излишки обогащать хозяйство, — отвечал Критобул.

(5) — А как мы определим хозяйство? То же ли это, что дом, или же и все, что человек имеет вне дома, тоже составляет часть хозяйства?

—Мне кажется, — отвечал Критобул, — все, что человек имеет, хотя бы оно находилось даже не в одном городе с владельцем, составляет часть хозяйства.

(6) — Но ведь и врагов люди имеют?

—Да, клянусь Зевсом, некоторые даже многих.

—Неужели и врагов мы назовем их имуществом?

—Это было бы смешно, — отвечал Критобул, — если бы человек, увеличивающий число врагов, сверх того еще получал бы плату за это.

(7) — Ведь мы решили, что хозяйство человека есть то же, что имущество.

—Клянусь Зевсом, — отвечал Критобул, — имущество — это то, что у человека есть хорошего; но если он имеет что дурное, того я не называю имуществом.

—По-видимому, ты называешь имуществом каждого вещи, полезные ему.

—Конечно, — отвечал он, — а то, что вредит, я считаю скорее убытком, чем приобретением.

(8) — Значит, если человек, купив лошадь, не умеет ею пользоваться, а падает с нее и получает вред, то лошадь для него бесполезна?

—Да, коль скоро приобретение есть нечто хорошее.

—Значит, и земля бесполезна для человека, который так возделывает ее, что получает убыток?

—Да, конечно, и земля бесполезна, коль скоро она его не кормит, а заставляет голодать.

(9) — Но ведь и овцы тоже, если бы кто от неумения пользоваться овцами получал убыток, и овцы для того не были бы полезны?

—Мне кажется, нет.

—Значит, ты, по-видимому, полезные вещи считаешь приобретением, а вредные — нет.

—Верно.

(10) — Итак, эти вещи, хоть они одни и те же, для умеющего пользоваться ими — приобретение, а для неумеющего — нет: например, флейта для того, кто умеет искусно играть, — приобретение, а для того, кто не умеет, она ничем не лучше бесполезных камней, разве только он ее продаст.

—Да, если он ее не продаст.

(11) — Вот именно: для того, кто не умеет пользоваться флейтой, она — приобретение, если он ее продает; а если не продает, а владеет ею — нет.

—Мы рассуждаем последовательно, Сократ, раз уже признано, что полезные предметы — приобретение. И в самом деле, если не продавать флейту, то она — не приобретение, потому что она совершенно бесполезна; а если продавать, то приобретение.

(12) На это Сократ заметил:

—Да, если умеешь продавать. А если продавать ее в обмен на вещь, которой не умеешь пользоваться, то и продаваемая флейта не есть приобретение, по твоему рассуждению.

—Видно, ты хочешь сказать, Сократ, что и деньги ничего не значат, если не умеешь пользоваться ими.

(13) — Да и ты, мне кажется, согласен с тем, что приобретение есть то, от чего можно получать пользу. Вот, например, если кто станет использует деньги на то, что купит себе гетеру и из-за нее повредит телу, повредит душе, повредит хозяйству, разве уж будут ему деньги полезны?

—Никоим образом, разве только мы будем утверждать, что приобретением являются и так называемые свиные бобы[396], от которых люди, поевшие их, сходят с ума.

(14) — Так если не умеешь пользоваться деньгами, надо отложить их подальше, Критобул, — чтобы даже и не считать их имуществом. А друзья, если умеешь ими пользоваться так, чтобы получать от них пользу, что скажем мы про них?

—Они — приобретение, клянусь Зевсом, — отвечал Критобул, — и гораздо большее, чем волы, если верно, что они полезнее волов.

(15) — Значит, и враги, по твоему рассуждению, — приобретение для того, кто может получать пользу от врагов.

—Мне кажется, так.

—Значит, дело хорошего хозяина — уметь и врагами пользоваться, чтобы получать пользу от врагов.

—Да, и как можно бо́льшую.

—И в самом деле, ты видишь, Критобул, сколько хозяйств и у частных лиц и у тиранов[397] обогащается от войны, — сказал Сократ.

(16) — Все это рассуждение наше, мне кажется, правильно, Сократ, — отвечал Критобул. — Но какое мы выскажем мнение по поводу того, что у некоторых, как мы видим, есть и знания и средства, при помощи которых они могут, работая, обогащать свое хозяйство, а между тем они не хотят этого делать, и потому, как мы видим, знания для них бесполезны? Не правда ли, для них тоже ни знания, ни имущество — не приобретение?

(17) — Ты хочешь, Критобул, говорить со мною о рабах? — спросил Сократ.

—Нет, клянусь Зевсом, нет, — отвечал Критобул, — а о некоторых особах очень даже хорошего рода: как я вижу, одни из них обладают знаниями, пригодными на войне, другие — знаниями, пригодными в мирное время, но они не хотят применять их на деле по той именно причине, думается мне, что у них нет господ.

(18) — Да разве возможно, — отвечал Сократ, — чтоб у них не было господ? Они мечтают о счастье, хотят делать то, от чего могли бы нажить состояние, но им мешают это делать их властители.

—Кто же они, — спросил Критобул, — эти невидимые господа, которые властвуют над ними?

(19) — Клянусь Зевсом, — отвечал Сократ, — они не невидимые, но даже очень видимые. И что они очень скверные, это и для тебя не тайна, раз ты считаешь пороком ничегонеделание, душевную дряблость, нерадивость. (20) Да есть и другие госпожи, обманщицы, носящие личину радостей: азартные игры, вредные знакомства; с течением времени и самим жертвам обмана становится ясно, что это — печали, лишь окруженные корочкой радости, которые подчинили их своей власти и мешают им заниматься полезным делом.

(21) — Однако, Сократ, — сказал Критобул, — другим эти госпожи не мешают работать: напротив, они выказывают много энергии в работе, много изобретательности по части доходов; и тем не менее они доводят до разорения свое хозяйство и попадают в безысходную нужду.

(22) — Да ведь и они — рабы, — возразил Сократ, — и притом рабы очень суровых господ: у одних это — любовь вкусно поесть, у других — сладострастие, у иных — пьянство, у других — какое-нибудь глупое и разорительное тщеславие; эти господа властвуют над людьми, которыми овладеют, очень сурово: пока люди молоды и в силах работать, они заставляют их платить дань и расходовать весь заработок на свои страсти; когда же заметят, что они не в силах работать от старости, то оставляют их в жертву лихой старости и стараются еще других сделать своими рабами. (23) Нет, Критобул, с этими врагами надо вести не менее решительную борьбу за свободу, чем с теми, которые стараются поработить нас силой оружия. Но неприятели, если они — люди благородные, поработив какой-нибудь народ, многих образумят, принудят исправиться и дадут им возможность остальную жизнь прожить легче; а такие госпожи, пока властвуют над людьми, никогда не перестают мучить тело и душу и разорять их хозяйство.

Глава 2 [Важность науки о хозяйстве. Богатство Сократа и бедность Критобула. Желание Критобула изучить эту науку]

(1) После этого Критобул сказал приблизительно так:

—Твоих рассуждений на эту тему, пожалуй, я вполне достаточно слышал; но, обращаясь к самому себе, я нахожу, что довольно сильно могу противиться подобным порокам. Поэтому, если бы ты посоветовал мне, что делать, чтобы обогатить свой дом, то эти госпожи, как ты их называешь, кажется, не помешали бы мне в этом. Нет, не бойся, подай мне добрый совет, какой можешь. Или ты решил, Сократ, что мы достаточно богаты и в увеличении состояния, по-твоему, нисколько не нуждаемся?

(2) — Что касается меня, — отвечал Сократ, — если ты и меня при этом разумеешь, то, мне кажется, я нисколько не нуждаюсь в увеличении состояния: я достаточно богат. А ты, Критобул, думается мне, очень беден, и, клянусь Зевсом, иногда бывает очень даже жаль тебя.

(3) Тут Критобул засмеялся и сказал:

—Ради богов скажи, Сократ, сколько можно было бы выручить, по-твоему, от продажи твоего имущества и сколько — от продажи моего.

—Я думаю, — отвечал Сократ, — если бы мне попался хороший покупатель, то за мой дом со всем, что у меня есть, вполне свободно можно бы было выручить пять мин[398]; а за твое имущество, это я наверно знаю, можно бы было выручить с лишком в сто раз больше этого.

(4) — И ты, зная это, думаешь, что тебе нет надобности в увеличении состояния, а меня тебе жаль, что я беден?

—Да, — отвечал Сократ, — потому что моего состояния хватает на то, чтобы у меня было все в достаточном для меня количестве. А для того образа жизни, который ты ведешь, и для поддержания твоего имени тебе не хватит, хоть бы втрое больше прибавилось у тебя к тому, что ты теперь имеешь.

(5) — Почему же? — спросил Критобул.

—Потому что, во-первых, тебе приходится приносить много жертв, и больших: иначе, пожалуй, ни боги, ни люди не стали бы терпеть тебя; затем, по своему положению ты должен принимать много чужестранцев, да еще роскошно; затем, угощать сограждан и оказывать им одолжения: иначе лишишься их поддержки. (6) Кроме того, как я вижу, и государство уже теперь налагает на тебя большие повинности[399] — на содержание лошадей, на постановку хоров, на устройство гимнастических игр, на покровительство метекам; а если уж война случится, то, наверное, тебя заставят еще столько снаряжать судов и платить военных налогов, что тебе нелегко будет нести это бремя. А если афиняне найдут, что ты исполняешь что-нибудь из этого неудовлетворительно, то, без сомнения, накажут тебя ничуть не меньше, чем если бы они уличили тебя в краже их собственных денег. (7) Сверх того, я вижу, ты воображаешь, что ты богат, и не думаешь о добывании денег, а всецело занят любовными делами[400], как будто это тебе позволительно. Вот почему мне жаль тебя, как бы с тобою не случилась какая непоправимая беда, — не попасть бы тебе в крайнюю нужду. (8) У меня, если бы даже мне и понадобилось что-нибудь, — наверно, и ты это знаешь, — есть люди, способные мне помочь, так что даже совсем ничтожные пожертвования с их стороны переполнили бы меня богатством; а твои друзья, хоть имеют гораздо больше средств для своего образа жизни, чем ты для своего, все-таки смотрят, как бы от тебя поживиться.

(9) Тогда Критобул сказал:

—Против этого, Сократ, я не могу ничего возразить. Однако пора тебе приняться за руководство мною, чтобы мне на самом деле не стать жалким.

Выслушав это, Сократ сказал:

—Ты не находишь странными свои слова, Критобул? Немного раньше, когда я говорил, что я богат, ты посмеялся надо мной, что, дескать, я даже и не знаю, что такое богатство, и в конце концов уличил меня в ошибке и заставил сознаться, что у меня нет даже сотой доли твоего состояния; а теперь просишь меня руководить тобой и заботиться, чтобы и в самом деле тебе не стать совсем бедным.

(10) — Да, я вижу, Сократ, — сказал Критобул, — ты знаешь одно средство к обогащению: ты умеешь жить так, чтоб оставался излишек. Поэтому я надеюсь, что человек, у которого остается излишек от немногого, еще легче может сделать так, чтобы оставался большой излишек от многого.

(11) — Разве ты не помнишь, как сейчас в нашем разговоре ты не давал мне даже пикнуть, утверждая, что для неумеющего пользоваться лошадьми лошади не приобретение, точно так же, как земля, овцы, деньги, — словом, все то, чем не умеешь пользоваться? Конечно, получается доход от таких вещей; но я-то как, по-твоему, мог бы дойти до уменья пользоваться чем-нибудь подобным, когда у меня решительно ничего из этого никогда не бывало?

(12) — Однако мы решили, что хоть бы у кого и не было имущества, все-таки возможно какое-то знание хозяйства. Так что же мешает и тебе его знать?

—Клянусь Зевсом, то именно, что помешало бы человеку также уметь играть на флейте, если бы ни сам он никогда не владел флейтой, ни другой не доставил бы ему случая учиться играть на своей. (13) Так вот, и я нахожусь в таком положении относительно хозяйства: и сам я никогда не владел состоянием, на котором я мог бы изучить хозяйство, и другой никто не давал мне управлять своим имуществом; только ты хочешь теперь дать. А конечно, кто в первый раз учится играть, портит и лиру; и я, если бы вздумал на твоем хозяйстве учиться хозяйничать, пожалуй, вконец разорил бы твое хозяйство.

(14) На это Критобул заметил:

—Как хочется тебе, Сократ, увернуться и не помочь мне нести легче бремя неизбежных трудов моих!

—Нет, клянусь Зевсом, — возразил Сократ, — вовсе нет: что могу, я очень охотно сообщу тебе. (15) Если бы ты пришел ко мне за огнем, а у меня его не было бы, думаю, ты не стал бы укорять меня, когда бы я повел тебя в другое место, где ты мог бы достать его. Точно так же, если бы ты просил у меня воды и я, не имея ее сам, повел бы тебя в другое место за нею, и этого, наверно, ты не поставил бы мне в укор. Равным образом, если бы ты хотел научиться музыке у меня, а я указал бы тебе людей, гораздо более меня искусных в музыке, которые к тому же были бы благодарны тебе за то, что ты желаешь у них учиться, в чем ты стал бы укорять меня в таком случае?

—По справедливости, ни в чем, Сократ.

(16) — Если так, то я укажу тебе, Критобул, других, гораздо более меня сведущих во всем том, чему ты жаждешь учиться у меня. Признаюсь, меня интересовало, кто у нас в городе является главным знатоком в той или другой области. (17) Я заметил как-то, что от одного и того же занятия одни бывают чрезвычайно бедны, другие чрезвычайно богаты. Это меня страшно удивило, и я решил, что стоит посмотреть, в чем тут дело. Я стал наблюдать и нашел, что это вполне естественно: (18) кто занимается делом кое-как, тот, я видел, терпит убыток; а кто с напряженным вниманием заботится о нем, тот исполняет его и скорее, и легче, и прибыльнее. Если ты захочешь поучиться у них, и если бог не будет против тебя, то, думаю, и ты станешь ловким дельцом.

Глава 3 [Хозяйство у дурных и хороших хозяев]

(1) Выслушав это, Критобул сказал:

—Теперь, конечно, я уж тебя не отпущу, Сократ, пока ты не докажешь мне того, что обещал в присутствии этих друзей[401].

—Ну что, Критобул, — отвечал Сократ, — если я тебе докажу сперва то, что одни на большие деньги строят дома никуда не годные, а другие на деньги гораздо меньшие — дома, в которых есть все, что нужно, признаешь ли ты, что это — одно из дел, касающихся домоводства?

—Да, конечно, — отвечал Критобул.

(2) — А что, если после этого я докажу тебе то, что находится в связи с этим, а именно, что они имеют множество домашних вещей всякого рода и все-таки не могут пользоваться ими, когда они нужны, и даже не знают, целы ли они у них, а потому и сами видят много горя, и слугам много горя доставляют; а у других, у которых вещей нисколько не больше, но даже меньше, чем у тех, тотчас все, что им нужно, готово к употреблению?

(3) — Так какая же причина этого, Сократ, как не та, что у одних вещи брошены где попало, а у других каждая вещь лежит на месте?

—Да, клянусь Зевсом, — заметил Сократ, — и даже не на первом попавшемся месте, а все вещи разложены там, где им следует быть.

—И это, мне кажется, — сказал Критобул, — тоже относится к хозяйству.

(4) — А что, — продолжал Сократ, — если я тебе покажу, что и слуги в одном месте все почти закованы и все-таки часто убегают, а в другом месте ходят на свободе и желают работать и оставаться, не найдешь ли ты, что это — хозяйственное дело, на которое стоит посмотреть?

—Да, клянусь Зевсом, — отвечал Критобул, — и очень даже.

(5) — А если я покажу тебе еще, что, обрабатывая похожие земельные участки, одни жалуются, что разорились от земледелия и бедствуют, а у других благодаря земледелию есть все, что им нужно, в изобилии и в прекрасном виде?

—Клянусь Зевсом, правда, — отвечал Критобул. — Быть может, они тратят деньги не только на то, что нужно, но и на то, что приносит вред и хозяину, и хозяйству.

(6) — Может быть, есть и такие, — отвечал Сократ. — Но я не про них говорю, а про тех, у которых нет средств даже на необходимые расходы, хоть они и занимаются земледелием, как говорят.

—Какая же может быть причина этого, Сократ?

—Я тебя и к ним поведу, — отвечал Сократ, — а ты, смотря на них, конечно, поймешь.

—Да, клянусь Зевсом, если только смогу.

(7) — В таком случае тебе надо посмотреть, чтобы испытать себя, поймешь ли ты это. А то, я знаю, ты встаешь очень рано[402], чтобы смотреть трагедии и комедии, идешь очень далеко и изо всех сил стараешься уговорить меня идти смотреть вместе с тобою; а на такое зрелище ты никогда меня не приглашал.

—Так я кажусь тебе смешным, Сократ?

(8) — А самому себе еще смешнее, клянусь Зевсом, — отвечал Сократ. — А если я покажу тебе, что и содержание лошадей[403] одних довело до того, что они не имеют куска хлеба, а другие благодаря содержанию лошадей очень богаты и рады, что наживают деньги?

—Так и я вижу и знаю и тех и этих, но от этого нисколько не попадаю в число получающих прибыль.

(9) — Да, потому что ты смотришь на них, как на актеров в трагедии и комедии: на актеров ты смотришь не за тем, думаю, чтобы стать поэтом, а чтобы усладить зрение или слух. Это, пожалуй, правильно, потому что поэтом стать ты не хочешь; но если держать лошадей тебя заставляет необходимость, то не глупо ли с твоей стороны не стараться не быть профаном в этом деле, тем более что одни и те же знания полезны для ведения дела и дают прибыль при продаже?

(10) — Ты советуешь мне объезжать молодых лошадей, Сократ?

—Нет, клянусь Зевсом, нисколько не больше, чем покупать рабов и обучать их с детства земледелию. Но, мне кажется, что и лошади и люди достигают такого возраста, когда они уже полезны и в то же время постепенно делаются все лучше. Я могу показать, что и по отношению к женам одни мужья держат себя так, что в женах находят себе помощниц для умножения состояния, а другие, огромное большинство, так, что разоряют хозяйство.

(11) — А кого винить в этом, Сократ, — мужа или жену?

—Если овца плоха, — отвечал Сократ, — то обыкновенно мы виним пастуха, и если у лошади есть недостатки, мы браним всадника; что же касается женщины, то, если муж ее учит добру, а она дурно ведет хозяйство, тогда, конечно, по справедливости на жену падает вина. Но если он не станет учить ее хорошему и она ничего не будет знать, тогда не падет ли по справедливости вина на мужа? (12) Вот мы все здесь друзья, — продолжал Сократ, — так скажи-ка нам всю правду, Критобул: есть ли кто на свете, кому ты поручаешь больше важных дел, чем жене?

—Никому, — отвечал он.

—А есть ли кто, с кем ты меньше разговариваешь, чем с женой?

—Есть, но не много.

(13) — А когда ты женился на ней, она была совсем молоденькой девочкой[404], которая почти ничего не успела увидеть и услышать?

—Конечно.

—Так гораздо удивительнее, что она умеет сказать или сделать хоть что-нибудь нужное, чем если сделает промах.

(14) — А у кого хорошие жены, как ты говоришь, Сократ, те сами их обучили?

—Самое лучшее — рассмотреть этот вопрос. Я познакомлю тебя еще с Аспасией[405], которая все это тебе покажет с бо́льшим знанием дела, чем я. (15) Если женщина — хорошая помощница в хозяйстве, то, я думаю, она одинаково с мужем способствует благополучию. Средства входят в дом обыкновенно благодаря деятельности мужа, а расходуются большей частью под надзором жены; если ее распоряжения хороши, состояние умножается; если дурны, состояние уменьшается. (16) И во всех других видах знания, думаю, я мог бы показать тебе, если ты находишь это нужным, людей, работающих с успехом.

Глава 4 [Занятие ремеслами, военным делом и земледелием. Посещение Кира Лисандром]

(1) — Нет, все отрасли знания к чему тебе показывать, Сократ? — сказал Критобул. — И работников, каких нужно, по всем занятиям достать нелегко, и приобрести знание их невозможно. Нет, какие знания считаются самыми благородными и какими заниматься мне было бы наиболее прилично, те ты мне и показывай, а также и работающих в этих областях, да и сам помогай для изучения их, сколько можешь, своими наставлениями.

(2) — Прекрасно, Критобул, — сказал Сократ. — Действительно, занятие так называемыми ремеслами зазорно и, естественно, пользуется очень дурной славой в городах[406]. Ведь ремесло вредит телу и рабочих и надсмотрщиков, заставляя их вести сидячий образ жизни, без солнца, а при некоторых ремеслах приходится проводить целый день у огня. А когда тело изнеживается, то и душа становится гораздо слабее. (3) К тому же ремесло оставляет очень мало свободного времени для заботы еще о друзьях и родном городе. Поэтому ремесленники считаются непригодными для дружеского сообщества и плохими защитниками отечества. А в некоторых городах, особенно в тех, которые славятся военным делом, даже и не дозволяется никому из граждан заниматься ремеслами.

(4) — А нам чем ты советуешь заниматься, Сократ?

—Разве нам стыдно будет, — отвечал Сократ, — последовать примеру персидского царя?[407] Он, говорят, считает одними из самых благородных и нужных занятий земледелие и военное искусство и чрезвычайно заботится о том и о другом.

(5) Выслушав это, Критобул сказал:

—И ты этому веришь, Сократ, что персидский царь заботится еще и о земледелии?

—Вот каким образом мы рассмотрим этот вопрос, Критобул, — отвечал Сократ, — тогда, может быть, узнаем, заботится ли он и об этом. Что касается военного дела, то о нем он чрезвычайно заботится — в этом мы все согласны. Правителям всех народов, с которых он берет подати, он назначил, на какое число всадников, стрелков, пращников и щитоносцев[408] каждый из них обязан доставлять содержание, — число такое, которого достаточно, чтобы держать в повиновении подвластные ему народы и, в случае нападения врагов, защищать страну; (6) а кроме этих войск, он содержит гарнизоны в крепостях. Содержание гарнизону доставляет правитель, которому это назначено, а царь ежегодно делает смотр наемным войскам и вообще всем, кому приказано быть при оружии; и все войска, кроме гарнизонов крепостей, он созывает в одно место, которое называется сборным пунктом; части, расположенные около его жилища, он осматривает сам, а для осмотра частей, расположенных далеко, посылает доверенных людей. (7) Тех гарнизонных командиров, тысяченачальников и сатрапов[409], у которых назначенный им комплект войск окажется в полном составе и притом снабжен доброкачественными лошадьми и вооружением, тех правителей возвеличивает подобающим почетом и обогащает большими подарками; а если он найдет, что какой-либо правитель не проявляет надлежащей заботы о гарнизоне или незаконно наживается в ущерб ему, того он жестоко наказывает, отрешает от должности и ставит другого начальника. Так вот, этот образ действий его показывает нам, что он несомненно заботится о военном деле. (8) Затем, какую часть страны он при проезде сам осматривает, ту он сам проверяет; а какую сам не осматривает, посылает для осмотра ее доверенных людей. Когда он замечает, что благодаря деятельности какого-либо правителя и область его густо заселена, и земля обработана и засажена деревьями, которые производит область, и хлебными злаками, тому правителю он прибавляет еще земли, награждает его подарками и отличает почетным местом; когда же он видит, что у правителя область не обработана и малолюдна вследствие ли его притеснений, или превышения власти, или нерадения, того он наказывает, отрешает от должности и ставит другого правителя. (9) Разве показывает такой образ действий его, что он меньше заботится о возделывании земли населением, чем об охране ее войсками? Мало того: правители, назначенные им для той и другой цели, не одни и те же: одни управляют населением и сельскими рабочими и собирают с них подати, а другие управляют вооруженной силой и крепостями. (10) Если начальник гарнизона недостаточно защищает страну, то гражданский правитель, заведующий полевыми работами, жалуется на него, что он не может обрабатывать землю из-за недостатка охраны. Если же начальник гарнизона водворяет мир для полевых работ, а у правителя область оказывается все-таки малолюдной и необработанной, то начальник в свою очередь жалуется на него. (11) И действительно, население, плохо обрабатывающее землю, обыкновенно не доставляет содержания гарнизонным войскам и не может платить податей. А где назначается сатрап, он заведует и тем и другим.

(12) После этого Критобул сказал:

—Если царь действительно поступает так, Сократ, то, мне кажется, о земледелии он заботится нисколько не меньше, чем о военном деле.

(13) — Мало этого, — продолжал Сократ, — он заботится, чтобы во всех местах, где он живет и куда наезжает, были сады, так называемые «парадисы»[410], и чтобы они были наполнены всеми лучшими произведениями земли; в этих местах он сам по большей части живет, когда не мешает этому время года.

(14) — Клянусь Зевсом, Сократ, — заметил Критобул, — значит, население должно заботиться, чтобы в местах, где он сам пребывает, сады были как можно лучше украшены деревьями и всеми другими хорошими произведениями земли.

(15) — Некоторые утверждают, Критобул, — продолжал Сократ, — что даже когда царь раздает подарки, то в первую очередь он зовет отличившихся на войне, потому что бесполезно распахивать много земли, если не будет защитников; а затем правителей, лучше всех поддерживающих порядок в своей области и сделавших ее плодородной, говоря, что и храбрые не могут жить, если не будет земледельцев. (16) Говорят, и Кир[411], самый славный из царей, однажды сказал созванным для получения подарков, что он сам по справедливости мог бы получать подарки, предназначенные для тех и других, потому что он отлично умеет поддерживать порядок в стране и защищать ее благоустройство.

(17) — Так, значит, Сократ, — заметил Критобул, — если Кир это говорил, то он гордился способностью делать страну плодородной и благоустроенной не меньше, чем своей воинской доблестью.

(18) — Да, клянусь Зевсом, — отвечал Сократ, — если бы Кир остался жив, мне кажется, он стал бы отличным правителем. Помимо многих других доказательств в пользу этого, можно указать на то, что когда Кир шел войной против брата, оспаривая у него престол, то от Кира, говорят, не было ни одного перебежчика к царю, а от царя к Киру много десятков тысяч[412]. (19) Я и то считаю важным доказательством заслуг правителя, что люди ему добровольно повинуются и в опасности готовы оставаться при нем. А его друзья и при жизни его сражались на его стороне, и после его смерти все пали в сражении вокруг его трупа, кроме Ариэя[413] (Ариэй стоял тогда на левом фланге). (20) Так вот, говорят, что когда Лисандр[414] привез этому Киру подарки от союзников, то Кир, как сам Лисандр рассказывал как-то одному своему приятелю в Мегарах, любезно принял его и между прочим сам показывал ему свой сад в Сардах[415]. (21) Лисандр восхищался садом, что деревья красивы, посажены все на одинаковом расстоянии, ряды деревьев прямы, все красиво расположено под прямыми углами, благоухания разного рода сопровождают их при прогулке. В восторге от этого Лисандр сказал: «Конечно, Кир, я восхищаюсь красотой всего этого; но еще гораздо больше я удивляюсь человеку, размерившему и устроившему тебе все это». (22) При этих словах Кир обрадовался и сказал: «Так вот, Лисандр, все это размерил и устроил я, а некоторые растения и посадил сам». (23) Тогда Лисандр посмотрел на него и, видя красоту одежды, которая была на нем, чувствуя запах от нее, видя ожерелья и браслеты и другие украшения, какие на нем были, сказал: «Что ты говоришь, Кир? Ты своими руками посадил что-нибудь из этого?» (24) Кир отвечал: «Ты удивляешься этому, Лисандр? Клянусь тебе Митрою[416], когда я здоров, я никогда не сажусь за обед, пока не вспотею, занимаясь каким-нибудь военным упражнением или земледельческой работой или вообще над чем-либо усердно трудясь». (25) При этих словах, как рассказывал Лисандр, он сам подал руку Киру и сказал: «Мне кажется, ты по праву пользуешься счастьем, Кир: ты пользуешься им за то, что ты — добродетельный человек».

Глава 5 [Похвала земледелию. Неблагоприятная сторона земледелия]

(1) — Это я рассказываю тебе, Критобул, — продолжал Сократ, — потому что от занятия земледелием не могут удержаться даже очень богатые люди. Как видно, занятие им — это вместе и какое-то удовольствие, и обогащение, и упражнение тела, дающее силу для исполнения всякого труда, приличного свободному человеку. (2) Так, во-первых, все, чем люди живы, это земля им приносит, если они ее обрабатывают, да еще вдобавок приносит им то, от чего они получают удовольствие; (3) потом все, чем они украшают алтари и изображения богов и чем сами украшаются, и это земля доставляет с самым приятным запахом и в самом приятном виде; далее, множество вещей, употребляемых в пищу, она частью производит, частью кормит, — и скотоводство ведь связано с земледелием, — так что люди имеют возможность и богов умилостивлять жертвоприношениями, и сами пользоваться. (4) Однако, доставляя в таком изобилии всякие блага, земледелие не позволяет брать их, предаваясь неге, но приучает переносить холод зимою и жару летом. Для тех, кто работает своими руками, оно служит упражнением и придает им силу; а кто смотрит за земледельческими работами, тех оно укрепляет, рано пробуждая и заставляя проворно двигаться, потому что и в деревне и в городе самые важные дела бывают всегда в определенное время. (5) Затем, если хочешь защищать свое отечество на коне, земледелие дает более всего возможности содержать и коня; если хочешь служить пешим — оно делает тело крепким. Земля возбуждает в человеке и желание предаваться трудам охоты, давая легкую возможность кормить собак и питая диких животных. (6) Получая пользу от земледелия, и лошади и собаки в свою очередь приносят пользу хозяйству: лошадь рано утром везет хозяина смотреть за работой и доставляет ему возможность поздно вечером уезжать, а собаки не дают диким животным уничтожать нивы и скот и доставляют безопасность уединенному дому. (7) Земля побуждает земледельцев также защищать страну с оружием в руках, потому что хлеб, производимый ею, может легко достаться в добычу победителю. (8) А какое занятие даст больше ловкости в беге, метании дротика, прыжках, чем земледелие? Какое занятие лучше отблагодарит работника? Какое радушнее примет человека, заботящегося о нем? Когда он подойдет, земля протянет, что ему нужно. Кто примет гостей с большей щедростью? (9) Где возможно с бо́льшим удобством провести зиму, как не в деревне, в достатке пользуясь огнем и теплыми ваннами? Где, как не за городом, приятнее провести лето, наслаждаясь купаньем, дуновением ветерка и тенью? (10) Какое другое занятие доставляет богам более подобающие им жертвы или более многолюдные праздники? Какая жизнь милее слугам, приятнее жене, желаннее детям, любезнее друзьям? (11) Мне кажется удивительным, как может свободный человек получать от какого-нибудь предмета больше удовольствия, чем от земли, и найти занятие приятнее или полезнее для жизни, чем земледелие. (12) Кроме того, земля охотно учит и справедливости того, кто может понимать ее уроки: чем лучше кто ухаживает за нею, тем больше добра она сама ему делает. (13) Но представим себе, что многочисленное войско лишило земледельцев, приученных к энергии и мужеству, плодов их работы: с такой хорошей подготовкой души и тела они могут идти, если бог не препятствует им, в землю тех, кто им мешает, и брать там себе пропитание. А часто во время войны даже и надежнее добывать себе пищу с оружием в руках, чем с земледельческими орудиями. (14) Вместе с тем земледелие приучает людей и помогать друг другу: как на врагов надо идти с людьми, так и обработка земли производится с людьми. (15) Поэтому, кто хочет хорошо обрабатывать землю, должен возбуждать в своих работниках рвение и готовность к повиновению; такие же средства должен применять тот, кто ведет войско на врагов, — награждать исполняющих свою службу и наказывать нарушителей дисциплины. (16) Равным образом земледельцу приходится часто обращаться с увещанием к работникам, ничуть не меньше, чем командиру к солдатам; да и добрая надежда нужна рабу ничуть не меньше, чем свободному, но даже и больше, чтобы у него была охота оставаться у хозяина. (17) Какое прекрасное изречение, что земледелие — мать и кормилица всех занятий! Если земледелие процветает, то и все другие дела идут успешно; а где земле приходится пустовать, там и на суше и на море угасают почти все ремесла.

(18) Выслушав это, Критобул сказал:

—Все это прекрасно, мне кажется, что ты говоришь, Сократ. [Но ты не упомянул о том][417], что в земледелии очень много такого, чего человеку невозможно предвидеть: град, иней, иногда засуха, страшный ливень, ржа и так далее часто разрушают превосходные расчеты и труды. Да и скот, тщательно откормленный, иногда губит самым жалким образом какая-нибудь появившаяся болезнь.

(19) Выслушав это, Сократ сказал:

—Я думал, Критобул, ты знаешь, что боги в земледелии такие же хозяева, как в делах войны. Во время войны, как ты, я думаю, видишь, люди перед военными действиями умилостивляют богов и вопрошают их посредством жертвоприношений и гаданий по птицам[418], что делать и чего не делать; (20) а по поводу сельских работ меньше, по-твоему, надо умилостивлять богов? — Будь уверен, — прибавил он, — что люди разумные молят богов и за сочные и сухие плоды[419], и за волов, лошадей и овец, словом, за все, что имеют.

Глава 6 [Общие выводы. Исхомах]

(1) — Вот это, Сократ, — отвечал Критобул, — мне кажется, хорошо, что ты советуешь стараться начинать всякое дело с помощью богов, так как боги — такие же хозяева в делах мира, как и в делах войны. Так мы и будем стараться поступать. А ты продолжай свое рассуждение о хозяйстве с того места, где ты остановился: даже и теперь, выслушав сказанное тобою, я как будто уже несколько яснее прежнего вижу, что надо делать для добывания средств к жизни.

(2) — В таком случае, — отвечал Сократ, — не повторить ли нам прежде всего то, о чем мы согласились в нашем рассуждении? Если окажется возможным, постараемся и при дальнейшем рассмотрении вопроса достигать соглашения.

(3) — Как приятно, — отвечал Критобул, — получив сообща деньги, рассчитаться без пререканий, так приятно и разбирая сообща какой-нибудь вопрос, рассмотреть его при взаимном согласии.

(4) — Итак, — сказал Сократ, — мы решили, что домоводство есть название какой-то науки, а эта наука, как мы определили, есть такая, при помощи которой люди могут обогащать хозяйство, а хозяйство, согласно нашему определению, есть все без исключения имущество, а имуществом каждого мы назвали то, что полезно ему в жизни, а полезное, как мы нашли, — это все, чем человек умеет пользоваться. (5) Так вот, все науки изучить невозможно, как мы решили, и надо по примеру городов отвергнуть так называемые ремесленные науки[420], потому что они, по общему мнению, и телу вредят, и душу расслабляют. (6) Самым ясным способом доказать это, как мы говорили, было бы при наступлении врагов на страну посадить земледельцев и ремесленников отдельно и спросить у тех и у других, находят ли они нужным защищать страну или, бросив ее на произвол судьбы, охранять городские стены. (7) В этом случае, думали мы, люди, связанные с землей, подали бы голос за то, чтоб защищать, а ремесленники — за то, чтоб не сражаться, но, как они приучены с детства, сидеть без труда и опасности. (8) Мы пришли к заключению, что для человека благородного самое лучшее занятие и знание — земледелие, посредством которого люди добывают себе все, что нужно для жизни. (9) Этому занятию, как мы решили, очень легко научиться и очень приятно ему предаваться; оно делает тело очень красивым и сильным, а душе оставляет очень много свободного времени для заботы о друзьях и отечестве. (10) Вместе с тем, как мы решили, земледелие до известной степени побуждает человека быть храбрым — тем, что вне укреплений производит полевые плоды и кормит скот — то, что нужно земледельцу. Вот почему такой образ жизни и пользуется величайшим почетом у городов, — потому что признано, что он делает людей самыми лучшими гражданами, наиболее любящими отечество.

(11) Тогда Критобул сказал:

—Сократ, что самое благородное, выгодное и приятное дело в основу своей жизни положить земледелие, в этом, кажется, я вполне убедился; но, как ты говорил, ты подметил причины, почему одни обрабатывают землю так, что благодаря земледелию у них есть в изобилии все, что нужно, а другие работают так, что земледелие им не приносит выгоды: вот о причинах того и другого мне хотелось бы услышать твое мнение, чтобы нам хорошее делать, а вредного не делать.

(12) — В таком случае, Критобул, — отвечал Сократ, — не рассказать ли тебе с самого начала, как я однажды встретился с человеком, который, казалось мне, поистине был одним из людей, по праву носящих название «прекрасный и хороший человек»?[421]

—Мне очень хотелось бы об этом послушать, — отвечал Критобул, — тем более что я и сам страшно желаю сделаться достойным этого названия.

(13) — Так вот, я расскажу тебе, — сказал Сократ, — даже как я пришел к мысли исследовать этот вопрос. Что касается хороших плотников, кузнецов хороших, живописцев хороших, хороших скульпторов и им подобных, мне бы понадобилось очень мало времени, чтобы обойти их и посмотреть их работы, признанные прекрасными. (14) Но для того чтобы изучить также и людей, носящих это великое имя «прекрасный и хороший», узнать, что они делают, почему удостаиваются этого названия, — для этого душа моя жаждала с кем-нибудь из них познакомиться. (15) Ввиду того, что к слову «хороший» прибавляется слово «прекрасный», я стал подходить ко всякому красавцу, какого видел, и старался подметить, не увижу ли, что в нем «хорошее» привешено к «прекрасному». (16) Но оказалось, было не так; напротив, я замечал как будто, что у некоторых красавцев по виду душа очень скверная. Поэтому я решил оставить в стороне красивую внешность и пойти на поиски за кем-нибудь из тех, кого называют «прекрасными и хорошими». (17) Слыша, что все — и мужчины и женщины, и чужестранцы и горожане — называют Исхомаха[422] «прекрасным и хорошим», я решил попробовать познакомиться с ним.

Глава 7 [Знакомство Сократа с Исхомахом. Жена Исхомаха. Цель брака. Обязанности жены]

(1) Как-то раз я увидел, он сидел в портике Зевса-Освободителя[423] и как будто ничем не занят; я подошел к нему, сел рядом и сказал:

—Что это, Исхомах, ты сидишь здесь? Ты ведь не очень-то привык сидеть без дела. Когда я обыкновенно вижу тебя на площади, ты или занят каким-нибудь делом, или все-таки не совсем свободен.

(2) — Ты и теперь не увидел бы меня, Сократ, — отвечал Исхомах, — но я уговорился с несколькими чужестранцами ожидать их здесь.

—А когда ты не занят подобным делом, — спросил я, — скажи ради богов, где ты бываешь и что делаешь? Мне очень хочется узнать от тебя, что ты делаешь такое, за что тебя назвали прекрасным и хорошим: ведь не сидишь же ты дома, да и по наружности твоей не видно этого[424].

(3) При словах «что ты делаешь такое, за что тебя назвали прекрасным и хорошим», Исхомах засмеялся и с радостью, как мне показалось, сказал:

—Называет ли меня так кто-нибудь в разговоре с тобой, я не знаю; знаю только, что когда мне предлагают меняться имуществом[425] по делу о снаряжении военного судна или о постановке хора, то никто не ищет «прекрасного и хорошего», а зовут меня просто Исхомахом с отчеством[426] и вызывают на суд. Таким образом, Сократ, — продолжал он, — в ответ на твой вопрос скажу, что я вовсе не бываю дома: ведь с домашними делами жена и одна вполне может справиться.

(4) — Вот и об этом, Исхомах, — сказал я, — мне очень хотелось бы тебя спросить, сам ли ты выучил жену быть какой следует или, когда ты взял ее от отца и матери, она уже умела справляться с делами, подлежащими ее ведению?

(5) — А что она могла знать, Сократ, когда я ее взял? Когда она пришла ко мне, ей не было еще и пятнадцати лет[427], а до этого она жила под строгим присмотром, чтобы возможно меньше видеть, меньше слышать, меньше говорить. (6) Как по-твоему, разве я мог удовольствоваться только тем, что она умела сделать плащ из шерсти, которую ей дадут, и видела, как раздают пряжу служанкам? Что же касается еды, Сократ, она была уже превосходно приучена к умеренности, когда пришла ко мне: а это, мне кажется, самая важная наука как для мужчины, так и для женщины.

(7) — А всему прочему, — спросил я, — ты сам, Исхомах, научил жену, чтобы она могла заботиться о делах, подлежащих ее ведению?

—Но не раньше, клянусь Зевсом, как принес жертву и помолился, — отвечал Исхомах, — чтобы и мне учить ее и ей учиться тому, что полезнее всего для нас обоих.

(8) — Так и жена, — спросил я, — приносила жертву вместе с тобой и молилась об этом же самом?

—Конечно, — отвечал Исхомах, — и горячо обещала перед богами сделаться такой, какой ей следует быть; вполне видно было, что она примет к сердцу мои наставления.

(9) — Расскажи мне ради богов, Исхомах, — сказал я, — с чего же ты начал ее обучение: твой рассказ об этом мне приятнее будет слушать, чем если бы ты стал рассказывать мне о самом великолепном гимнастическом или конском состязании.

(10) — С чего, Сократ? — отвечал Исхомах. — Когда она уже привыкла ко мне и была ручной, так что можно было говорить с ней, я обратился к ней с таким приблизительно вопросом: «Скажи мне, жена, подумала ли ты над тем, с какой целью я взял тебя и твои родители отдали тебя мне? (11) Ведь не было недостатка в людях: и с кем-нибудь другим мы могли бы спать; это и тебе ясно, я уверен. Когда я раздумывал о себе, а твои родители о тебе, кого нам лучше взять себе в товарищи для хозяйства и детей, я выбрал тебя, а твои родители, как видно, меня, насколько это зависело от их воли. (12) Если когда нам бог пошлет детей, мы тогда подумаем о них, как их воспитать всего лучше: ведь и это наше общее благо — заручиться как можно лучшими помощниками и кормильцами на старость; а теперь вот хозяйство у нас с тобой общее. (13) Все, что у меня есть, я отдаю в наше общее владение, и ты все, что принесла с собой, обратила в общую собственность. Не то надо высчитывать, кто из нас внес больше по количеству, а надо твердо помнить, что кто из нас окажется более полезным участником в общем деле, тот и вносит бо́льшую сумму». (14) На это, Сократ, жена ответила мне: «Чем я могла бы тебе помочь? Какое мое уменье? Все в твоих руках, а мое дело, как сказала мать, быть разумной»[428]. (15) — «Клянусь Зевсом, жена, — отвечал я, — ведь и мне то же сказал отец. Но, поверь мне, разумные муж и жена должны поступать так, чтобы и наличное свое имущество сохранять возможно в лучшем состоянии, и прибавлять как можно больше нового имущества хорошими, честными средствами». (16) — «Что же, по-твоему, мне делать, — спросила жена, — чтобы помогать тебе увеличивать состояние?» — «Клянусь Зевсом, — отвечал я, — старайся как можно лучше делать то, способной к чему создали тебя боги, как это признает и обычай». (17) — «Что же это такое?» — спросила она. — «Думаю, — отвечал я, — дела эти немаловажные. Ведь и матка у пчел в улье заведует делами немаловажными. (18) Мне кажется, жена, — продолжал я, — боги с глубоко обдуманным намерением соединили эту пару, которая называется “женский и мужской пол”, — главным образом с тою целью, чтобы она была возможно более полезна самой себе в совместной жизни. (19) Прежде всего, эта пара соединена для рождения детей, чтобы не прекратился род живых существ; затем, при помощи этой пары, люди по крайней мере приобретают себе кормильцев на старость; далее, жизнь у людей проходит не так, как у животных, под открытым небом, и очевидно, что им нужна кровля. (20) Но если люди хотят, чтобы им было что вносить в крытое помещение, то нужен работник, исполняющий работы на открытом воздухе. Распахивание нови[429], посев, посадка деревьев, пастьба — все это работы на открытом воздухе, а от них получаются жизненные припасы. (21) С другой стороны, когда они внесены в крытое помещение, нужен человек для хранения их и исполнения работ, требующих крытого помещения. А крытого помещения требует кормление новорожденных детей, крытого помещения требует также приготовление хлеба из зерна, а равно и производство одежды из шерсти.

(22) А так как для обоих этих родов занятий — и внутренних и внешних — нужен труд и забота, то и природу обоих полов с самого рождения, мне кажется, бог приспособил: природу женщины для домашних трудов и забот, а природу мужчины — для внешних. (23) Тело и душу мужчины он устроил так, что он более способен переносить холод и жар, путешествия и военные походы; поэтому он назначил ему труды вне дома. А тело женщины бог создал менее способным к этому и потому, мне кажется, назначил ей домашние заботы. (24) Но ввиду того, что в женщину он вложил способность кормить новорожденных детей и назначил ей эту обязанность, он наделил ее и большей любовью к новорожденным младенцам, чем мужчину. (25) Но, так как бог назначил женщине также и охранять внесенное в дом добро и знал, что для охраны не худое дело, если душа труслива, то он наделил женщину и большей долей трусости, чем мужчину. С другой стороны, бог знал, что тому, кто занимается трудом вне дома, придется и защищаться в случае нанесения обиды, и потому наделил его большей долей смелости. (26) А так как и мужчине и женщине приходится и давать и брать, то память и заботливость он даровал им в равной мере, так что не разберешь, который пол — женский или мужской — обладает этими свойствами в большей степени. (27) Точно так же способность к воздержанию там, где это нужно, бог даровал им в равной мере и предоставил возможность получать бо́льшую долю счастья от этого тому из них, кто превосходит другого в воздержании, будет ли это мужчина или женщина. (28) А так как оба пола по природе своей не одинаково ко всему способны, то по этой причине они тем более нуждаются друг в друге, и эта пара бывает тем полезнее для себя, что один силен в том, в чем слаб другой. (29) Зная, что каждому из нас назначено богом, — продолжал я, — мы с тобою, жена, должны стараться как можно лучше исполнять каждый свои обязанности. (30) Согласно этому и обычай соединяет в одну пару и мужчину и женщину: как бог создал их соучастниками в рождении детей, так и обычай делает их соучастниками в хозяйстве. Обычай указывает также, что для мужчины и женщины приличны те занятия, к которым бог даровал каждому из них больше способности: женщине приличнее сидеть дома, чем находиться вне его, а мужчине более стыдно сидеть дома, чем заботиться о внешних делах. (31) А если кто поступает вопреки порядку, установленному богом, то едва ли от богов скроется такое нарушение порядка, и он несет наказание за то, что пренебрегает своими делами и занимается делами женскими. (32) Мне кажется, — продолжал я, — и подобного рода работы, над которыми трудится пчелиная матка, назначены ей богом». — «Какие же работы у пчелиной матки похожи на те, которые я должна исполнять?» — спросила она. (33) — «А вот какие, — отвечал я. — Она, сидя в улье, не дает пчелам быть в праздности, но которым следует работать вне улья, тех высылает на работу и, что каждая из них приносит, она это знает, принимает и хранит, пока не понадобится употреблять это. А когда наступит надобность употреблять это, она делит между всеми, сколько кому следует. (34) Она смотрит также за постройкой сотов в улье, чтобы они строились правильно и быстро, и заботится о вскормлении нарождающегося потомства; а когда пчелки вскормлены и стали годными для работы, она выселяет их в колонию под предводительством какой-нибудь пчелки из молодого поколения». (35) — «Так неужели и мне надо будет это делать?» — спросила жена. — «Конечно, — отвечал я, — тебе надо будет сидеть дома: у кого из слуг работа вне дома, тех посылать, (36) а кому следует работать дома, за теми смотреть; принимать то, что приносят в дом: что из этого надо тратить, ты должна распределять, а что надо оставить про запас, о том должна заботиться и смотреть, чтобы количество, предназначенное для расхода на год, не расходовалось в месяц; когда принесут тебе шерсть, ты должна позаботиться о приготовлении из нее одежды кому нужно. И, чтобы сушеные припасы были хороши для еды, тебе следует заботиться. (37) Но одна из лежащих на тебе забот, — продолжал я, — может быть, покажется тебе не очень приятной: кто из слуг будет болен, тебе придется заботиться об уходе за ним». — «Клянусь Зевсом, — возразила она, — это, напротив, для меня в высшей степени приятная обязанность, потому что слуги, за которыми будет хороший уход, будут чувствовать благодарность и станут более преданными, чем прежде». (38) — Тогда я, — рассказывал Исхомах, — в восторге от ее ответа сказал: «Разве не такие заботы, жена, и со стороны матки в улье являются причиной привязанности пчел к ней, так что, когда она покидает улей, ни одна из пчел не считает возможным отставать от нее, а все за ней следуют?» (39) — Жена мне отвечала: «Нет, обязанности главы принадлежат скорее тебе, чем мне: я удивилась бы, если бы это было не так. Хранение и распределение мною того, что находится в доме, казалось бы, думаю, смешным, если бы ты не стал заботиться о внесении в дом чего-нибудь снаружи». (40) — «И наоборот, — возразил я, — казалось бы смешным с моей стороны нести что-либо в дом, если бы не было человека, хранящего внесенное. Разве ты не видишь, — продолжал я, — как жалки люди, про которых говорят, что они льют воду в дырявую бочку[430]: видно, что они даром трудятся». — «Клянусь Зевсом, — согласилась она, — действительно, это — несчастные люди, если они это делают». (41) — «А другие твои специальные заботы, поверь мне, жена, будут тебе приятны, например, когда ты возьмешь женщину, не умеющую прясть шерсть, и сделаешь ее умеющей, так что она станет для тебя вдвое ценнее; или когда возьмешь женщину, не знающую обязанностей ключницы и не умеющую служить за столом, и сделаешь из нее знающую, верную, ловкую прислугу, которой и цены нет; или когда у тебя будет право слуг благонравных и полезных для твоего хозяйства наградить, а кто окажется дурным, наказать. (42) Но всего приятнее тебе будет, если ты окажешься деловитее меня, сделаешь меня своим слугой, и тебе нечего будет бояться, что с годами тебе будет в доме меньше почета, если, напротив, ты будешь уверена, что старея, чем лучшим товарищем для меня и лучшим стражем дома для детей ты будешь, тем бо́льшим и почетом будешь пользоваться в доме. (43) Ведь ценность человека для практической жизни, — прибавил я, — увеличивается не от красоты, а от его внутренних достоинств». — Вот что, Сократ, запомнил я из своего первого разговора с ней.

Глава 8 [Домашнее благоустройство]

(1) — Заметил ли ты, Исхомах, — спросил я, — что этот разговор сколько-нибудь подействовал на нее и побудил ее больше стараться?

—Да, клянусь Зевсом, — отвечал Исхомах. — И я помню, как она опечалилась и сильно покраснела, когда я спросил у нее какую-то вещь, принесенную мной, и она не могла ее мне подать. (2) Увидав ее огорчение, я сказал: «Не расстраивайся, жена, что не можешь дать вещь, которую я спрашиваю. Вот когда нужную вещь ты не можешь иметь в своем распоряжении — это действительно бедность; но менее печален недостаток, когда ищешь вещь и не можешь найти, чем когда вовсе даже не ищешь, зная, что ее нет. Впрочем, — добавил я, — в этом не ты виновата, а я, потому что я при передаче хозяйства не дал тебе указаний, где должна каждая вещь лежать, чтобы ты знала, куда надо класть и откуда брать. (3) На свете, жена, нет ничего столь полезного для человека и столь прекрасного, как порядок. Возьмем, например, хор: он состоит из людей: когда каждый делает что попало, видишь только сумятицу, на которую и смотреть неприятно; а когда те же самые люди действуют и поют в порядке, то стоит на них посмотреть и послушать. (4) Точно так же и войско, — продолжал я, — если в нем порядка нет, это полная неразбериха, для врагов легкая добыча, для друзей пренеприятное зрелище, вообще что-то никуда не годное: тут вместе осел, гоплит, носильщик, легковооруженный, всадник, телега. Как могут они двигаться, когда при таком беспорядке мешают друг другу — идущий бегущему, бегущий стоящему, телега всаднику, осел телеге, носильщик гоплиту? (5) А если нужно и сражаться, как могут они при таком беспорядке сражаться? Кому из них необходимо бежать при атаке врага[431], те могут при этом бегстве затоптать гоплитов[432]. (6) Напротив, войско в порядке представляет прекрасное зрелище для друзей и очень тяжелое для врагов. Какому другу не будет приятно смотреть, как масса гоплитов идет в порядке? Кто не придет в восторг от того, что кавалерия едет стройными рядами? Какой враг не испугается при виде правильно размещенных гоплитов, всадников, пелтастов, стрелков, пращников, идущих в порядке за своими командирами? (7) Но когда войско идет в порядке, хоть бы в нем было много десятков тысяч, оно все идет спокойно, словно один человек, потому что задний ряд при каждом шаге ступает на остающееся пустым место. (8) То же и военный корабль, наполненный людьми: почему он страшен врагам и представляет радостное зрелище друзьям, как не потому, что он быстро плывет? А почему плывущие на нем не беспокоят друг друга, как не потому, что они в порядке сидят, в порядке наклоняются вперед, в порядке откидываются назад[433], в порядке входят и выходят? (9) А беспорядок — это, по-моему, вроде того, как если бы земледелец набросал в амбар вместе и ячмень, и пшеницу, и овощи, и потом, когда ему понадобилось бы тесто, или хлеб, или закуска, ему пришлось бы разбирать эту массу вместо того, чтобы прямо взять и употреблять отдельно лежащие продукты. (10) Так вот, жена, если ты не любишь этого беспорядка, а хочешь уметь хозяйничать аккуратно, брать без затруднения вещи, нужные для употребления, и доставлять мне удовольствие, подавая, что я спрошу, то отыщем место, подходящее для каждого рода предметов, положим их в него и дадим служанке наставление брать их оттуда и класть обратно туда: тогда мы будем знать, что цело и что нет, потому что само место скажет об отсутствии вещи; взгляд обнаружит, о чем надо позаботиться, а знание места каждой вещи сейчас же подаст ее в руки, так что ты будешь пользоваться ею без затруднения». (11) Превосходный, в высшей степени аккуратный порядок видел я однажды, Сократ, при осмотре большого финикийского судна: масса корабельных снастей, положенных каждая отдельно, увидел я, находилась в очень маленьком вместилище. (12) Как известно, для причаливания и отчаливания корабля требуется множество снастей, деревянных и плетеных, а для движения его — множество так называемых висячих снастей[434]; множеством приспособлений он вооружен для защиты от неприятельских судов; много оружия везет он вместе с людьми, а также всякую утварь, которая употребляется в доме, для каждой компании обедающих; кроме всего этого он битком набит грузом, который везет с собой хозяин ради прибыли. (13) Все, что я назвал, лежало на пространстве, немного разве превышающем размеры средней комнаты с десятью ложами[435]. И все предметы, как я заметил, лежат так, что не мешают один другому, нет надобности их разыскивать, все они в готовом для употребления виде, нетрудно их распаковать, так что не нужно тратить времени, когда вещь наскоро понадобится. (14) А помощник кормчего, который называется «носовым» на корабле, оказалось, так знает каждое место, что даже заглазно может сказать, где что лежит и сколько чего, ничуть не хуже, чем грамотный человек может сказать, сколько букв в слове «Сократ» и где какая поставлена. (15) Я видел также, — продолжал Исхомах, — как он в свободное время проверял все, что бывает нужно в пути. Я удивился такой проверке его и спросил, что он делает. «Проверяю, чужестранец, — отвечал он, — на случай, если что произойдет, как лежат корабельные принадлежности: может быть, чего не хватает, или что-нибудь лежит так, что трудно достать. (16) Ведь, когда бог посылает бурю на море, не время разыскивать, что нужно, и нельзя подать, что трудно достать. Бог тогда грозит ленивым и наказывает их. Надо быть совершенно довольным, если бог хоть не губит людей невиновных; если же он спасает тех, кто очень хорошо служит ему, за это, — прибавил он, — глубокое благодарение богам». (17) Так вот, увидав эту аккуратную укладку, я сказал жене, что если люди на судах, таких маленьких, находят место, если, несмотря на сильное волнение моря, они все-таки сохраняют порядок и при смертельном страхе все-таки находят, что нужно взять, то с нашей стороны было бы полнейшей небрежностью не найти хорошего места, где все легко было бы отыскать, для каждого сорта предметов, когда для них в доме есть большие, отделенные друг от друга помещения и когда дом твердо стоит на своем основании: разве это не было бы с нашей стороны большим неразумием? (18) Я сказал сейчас о пользе расположения вещей в порядке и о легкости найти в доме место для каждого вида их, чтобы положить их так, как для каждого вида выгодно. (19) А как красиво, когда обувь стоит в ряд, какая бы она ни была; какой красивый вид представляют плащи рассортированные, какие бы они ни были; красивый вид у постельных покрывал; красивый вид у медной посуды; красивый вид у столовых скатертей; наконец красиво — это смешнее всего покажется человеку не серьезному, а любящему поострить, — что и горшки, расставленные в хорошем порядке, представляют, по-моему, что-то стройное. (20) Все остальные вещи уже, может быть, от этого кажутся красивее, что они поставлены в порядке: каждый вид напоминает хор вещей, да и пространство в середине между ними кажется красивым, потому что каждая вещь лежит вне его: подобным образом круговой хор[436] не только сам представляет красивое зрелище, но и пространство внутри его кажется красивым и чистым. (21) Правду ли я говорю, жена, это можно испытать без всякого ущерба для нас и без особенного труда. Не следует смущаться, жена, — продолжал я, — даже оттого, будто трудно найти человека, который выучил бы все места всех вещей и запомнил бы, где какую ставить. (22) Мы знаем, во всем городе вещей в десять тысяч раз больше, чем у нас: однако какому слуге ни прикажи купить тебе что-нибудь на рынке и принести, ни один не задумается, а всякий, конечно, будет знать, куда идти, чтобы купить какую вещь. Причина этого, — говорил я, — лишь та, что все находится в определенном месте. (23) А если ищешь человека, да иногда еще такого, который сам тебя ищет, то часто откажешься от этого прежде чем найдешь. И этого причина опять-таки только та, что не условились, где кто должен дожидаться.

Так вот что, помнится мне, я говорил с ней о порядке и употреблении домашних вещей.

Глава 9 [Об устройстве дома. Ключница. Значение хозяйки]

(1) — Ну и что же, Исхомах? — спросил я. — Как тебе показалось? Жена твоя прислушалась хоть сколько-нибудь к твоим усердным наставлениям?

—А то как же? Обещала заботиться и, видимо, была очень рада, как будто нашла какой-то хороший выход из безвыходного положения; она просила меня как можно скорее разместить вещи, как я говорил.

(2) — Как же ты, Исхомах, — спросил я, — разместил их ей?

—Конечно, я счел нужным прежде всего показать ей возможности дома. В нем нет украшений, Сократ, но комнаты выстроены как раз с таким расчетом, чтобы служить возможно более удобными вместилищами для предметов, которые в них будут, так что каждая комната сама звала к себе то, что к ней подходит. (3) Спальня[437], расположенная в безопасном месте, приглашала самые дорогие покрывала и домашние вещи, сухие части здания — хлеб, прохладные — вино, светлые — работы и вещи, требующие света. (4) «Убранство жилых комнат, — указывал я ей, — состоит в том, чтобы они летом были прохладны, а зимой теплы. Да и весь дом в целом обращен на юг, так что совершенно ясно, что зимой он хорошо освещен солнцем, а летом — в тени»[438]. (5) Затем я указал ей, что женская половина отделена от мужской дверью с засовом, чтобы нельзя было выносить из дома чего не следует и чтобы слуги без нашего ведома не производили детей: хорошие слуги после рождения детей по большей части становятся преданнее, а дурные, вступив в брачные отношения, получают больше удобства плутовать.

(6) — После этого осмотра, — говорил он, — мы стали уже разбирать домашние вещи по родам. Прежде всего мы начали собирать предметы, нужные для жертвоприношений. После этого стали отделять женские праздничные наряды, мужскую одежду для праздников и для войны, покрывала в женской половине, покрывала в мужской половине, обувь женскую, обувь мужскую. (7) Отдельный род вещей составило оружие, отдельный — инструменты для прядения шерсти, отдельный — принадлежности для печения хлеба, отдельный — посуда для приготовления кушанья, отдельный — принадлежности для мытья, отдельный — вещи для замешивания теста, отдельный — столовая посуда. Мы положили в разные места также вещи для повседневного употребления и вещи, нужные только в праздники. (8) Отдельно отложили мы запасы, расходуемые помесячно, в особое место убрали запасы, рассчитанные на весь год: так виднее, чтобы их хватило до конца года. Распределив все домашние вещи, мы разложили все их по соответствующим местам. (9) После этого предметы, употребляемые слугами ежедневно, как, например, для печения хлеба, для приготовления кушанья, для прядения шерсти и тому подобные, мы отдали в распоряжение им самим, показав, куда класть, и велели им беречь. (10) А предметы, употребляемые нами в праздники, при приеме гостей или в каких-нибудь редких случаях, мы сдали в распоряжение ключнице, указали их места, пересчитали, записали все и сказали ей, чтобы она давала кому что надо, помнила, что кому дает, и, получая обратно, убирала опять в то самое место, где что взяла. (11) Ключницу мы выбрали после тщательного обсуждения, самую воздержную, на наш взгляд, по части еды, вина, сна и общения с мужчинами, которая кроме того обладала очень хорошей памятью, боялась наказания от нас в случае небрежности и старалась угодить нам и за то получить от нас награду. (12) Мы приучали ее даже относиться к нам с участием: делились с нею радостями, когда радовались, а в печальные минуты приглашали делить горе. Мы старались также заинтересовать ее в увеличении нашего богатства: посвящали ее во все дела и делали участницей нашего благополучия. (13) Мы старались привить ей также любовь к честности: честные пользовались у нас бо́льшим уважением, чем бесчестные, и мы указывали, что честные живут богаче бесчестных, что жизнь их более похожа на жизнь свободных людей, и ее саму относили к числу таких людей. (14) После этого, Сократ, я сказал жене, что все это не даст никакого толку, если она сама не будет заботиться, чтобы каждая вещь всегда сохраняла свое место. Я указывал ей, что в благоустроенных городах граждане считают недостаточным издавать хорошие законы, а помимо этого выбирают блюстителей законов, которые имеют надзор за гражданами: соблюдающего закон хвалят, а кто поступает вопреки законам, строго наказывают. (15) Так вот, я советовал жене, чтоб и она считала себя блюстительницей законов над всем находящимся в доме: проверяла бы вещи, когда найдет нужным, наподобие того, как начальник крепости проверяет часовых; осматривала бы, в хорошем ли состоянии каждая вещь, подобно тому, как Совет осматривает лошадей и всадников[439], и как царица хвалила бы и награждала, чем может, достойных, бранила бы и наказывала, кто этого заслуживает. (16) Кроме того, я внушал ей, что с ее стороны было бы несправедливо тяготиться тем, что на нее я возлагаю больше трудов по хозяйству, чем на слуг: я указывал, что забота слуг о хозяйском имуществе ограничивается тем, что они его носят, держат в порядке, берегут, а пользоваться ни одной вещью им нельзя без разрешения господина; все принадлежит хозяину, так что он может любой вещью распорядиться как хочет. (17) Поэтому, кто получает больше всех пользы от сохранения вещей в целости и больше всех убытка от уничтожения их, тому, — объяснял я, — должно быть и больше всех заботы о них.

(18) — И что же, Исхомах? — спросил я. — Твоя жена после этих наставлений слушалась ли тебя хоть сколько-нибудь?

—А то как же? — отвечал он. — Она сказала мне, Сократ, что я неправильно сужу о ней, если думаю, будто налагаю на нее тяжелую обязанность, внушая ей, что необходимо заботиться о хозяйстве. Тяжелее было бы, говорила она, если бы я налагал на нее обязанность не заботиться о своем добре, чем заботиться о нем. (19) «Так, видно, устроено, — закончила она, — как о детях заботиться порядочной женщине легче, чем не заботиться, так и об имуществе, которое радует уже тем, что оно свое, заботиться порядочной женщине приятнее, чем не заботиться».

Глава 10 [Отучение жены от косметических средств и приучение к укреплению тела заботами о хозяйстве]

(1) Тогда, продолжал Сократ, услышав, что жена ему так ответила, я сказал:

—Клянусь Герой[440], Исхомах, жена твоя, судя по твоим словам, обнаружила мужской склад ума.

—Я хочу рассказать тебе, — отвечал Исхомах, — еще и о других случаях, в которых она выказала очень высокий ум, когда она по первому моему слову сейчас же послушалась меня.

—Какие же это случаи? — спросил я. — Расскажи: мне гораздо приятнее слушать о высоких качествах живой женщины, чем если бы Зевксид[441] показал мне портрет красавицы.

(2) Тогда Исхомах стал рассказывать.

—Так вот, Сократ, я как-то увидал, что она сильно набелена (хотела казаться белее, чем она есть) и сильно нарумянена (хотела казаться румянее, чем в действительности)[442] и что на ней башмаки на высокой подошве (хотела казаться выше своего натурального роста)[443]. (3) «Скажи мне, жена, — спросил я, — когда бы ты считала меня как владельца общего с тобою состояния более заслуживающим любви — если бы я показал тебе, что есть в действительности: не хвастался бы, что у меня больше, чем есть, и не скрывал бы ничего, что есть; или же если бы вздумал обмануть тебя: рассказывал бы, что у меня больше, чем есть, показывал бы серебро поддельное, цепочки с деревом внутри[444], пурпурные одежды[445] линючие и выдавал бы их за настоящие?» (4) Она сейчас же сказала в ответ: «Что ты, что ты! Я не хочу, чтоб ты был таким. Если бы ты стал таким, я не смогла бы любить тебя от всей души». — «Ну хорошо, — сказал я, — мы сошлись с тобою, жена, также и для телесного общения?» — «Да, так люди говорят». (5) — «Так когда, по-твоему, я заслуживал бы больше любви, находясь в телесном общении с тобою, — если бы, отдавая тебе свое тело, я заботился, чтоб оно было здорово и сильно и чтобы благодаря этому у меня был действительно хороший цвет лица, или же если бы я показывался тебе, намазавшись суриком и наложивши краску под глазами, и жил бы с тобою, обманывая тебя и заставляя смотреть на сурик и касаться его вместо моей собственной кожи?» (6) — «Мне меньше удовольствия было бы, — отвечала она, — касаться сурика, чем тебя, меньше удовольствия было бы смотреть на цвет краски, чем на твой собственный, меньше удовольствия было бы смотреть на твои глаза подкрашенные, чем на здоровые». (7) — «Так и я, — сказал я, — уверяю тебя, жена, меньше люблю цвет белил и румян, чем твой собственный. Нет, как боги устроили, что для лошади самое приятное существо лошадь, для быка — бык, для овцы — овца, так и человек считает самой приятной вещью тело в его натуральном виде. (8) Обманы эти еще как-нибудь могли бы обмануть посторонних и оставаться не открытыми; но люди, живущие всегда вместе, непременно попадутся, если вздумают обманывать друг друга: или, вставая с постели, попадутся, пока еще не успели привести в порядок одежды, или пот их выдаст, или слезы откроют, или купанье покажет их в настоящем виде».

(9) — Что же она ответила тебе на это? Скажи ради богов, — спросил я.

—Ее ответом было то, что с тех пор она никогда ничем подобным уже не занималась, а старалась показываться в опрятном виде, одетая к лицу. Мало того, она меня спрашивала, не могу ли я ей чего посоветовать, чтобы ей быть на самом деле красивой, а не только казаться. (10) Конечно, Сократ, я советовал ей не сидеть на одном месте[446], как рабыни, а с божьей помощью попробовать, как следует хозяйке, подойти к ткацкому станку да поучить служанку, если что знает лучше других, а если что плохо знает, самой поучиться, присмотреть и за пекаршей, постоять и возле ключницы, когда она отмеривает что-нибудь, обойти дом и посмотреть, все ли на том месте, где должно быть. Это, казалось мне, будет вместе и заботой и прогулкой. (11) Хорошее упражнение, — говорил я, — также мочить, месить, выбивать и складывать одежду и покрывала. От такой гимнастики, говорил я, она будет и есть лучше, и здоровье будет, и цвет лица будет у нее на самом деле лучше. (12) Наружность жены, когда она по сравнению со служанкой и опрятнее, и одета более к лицу, бывает привлекательной, особенно когда к этому присоединяется желание угодить мужу, а не служить ему поневоле. (13) А эти жены, сидящие сиднем с важностью, подают повод сравнивать их с разряженными обманщицами[447]. И теперь, Сократ, уверяю тебя, моя жена одевается и держит себя так, как я учил ее и как сейчас тебе рассказываю.

Глава 11 [Деятельность Исхомаха]

(1) После этого я сказал:

—О занятиях жены твоей, Исхомах, мне кажется, с меня достаточно на первый раз того, что я слышал: они делают большую честь вам обоим. А теперь расскажи мне о своих занятиях: и тебе будет приятно поведать о том, на чем основана твоя слава, и я, прослушав подробный рассказ о занятиях прекрасного и хорошего человека и составив о них себе, если можно, ясное представление, буду тебе глубоко благодарен.

(2) — Клянусь Зевсом, — отвечал Исхомах, — я буду очень рад рассказать тебе, Сократ, о своих повседневных работах; а ты укажи, в чем мне надо исправиться, если найдешь какие-нибудь мои действия неправильными.

(3) — Да по какому же праву, — отвечал я, — я стал бы исправлять такого прекрасного человека, когда я, к тому же, по общему мнению, пустой болтун, занимающийся измерением воздуха[448], и, что является особенно бессмысленным обвинением, называюсь нищим? (4) Конечно, Исхомах, я был бы в полном отчаянии по поводу такого обвинения; но на днях я повстречал лошадь Никия[449], чужестранца. За ней, увидел я, шло много зрителей; некоторые, как я услышал, вели о ней оживленные разговоры. Я подошел к конюху и спросил, много ли денег у лошади. (5) Он взглянул на меня, как на сумасшедшего, раз я предлагаю такой вопрос, и сказал: «Как же у лошади могут быть деньги?» Тут я воспрянул духом, услыхав, что позволительно, стало быть, и нищей лошади быть хорошей, если у нее душа от природы хорошая. (6) Так вот, ввиду того, что и мне позволительно быть хорошим человеком, расскажи подробно о своих занятиях: попробую и я следовать твоему примеру в том, что смогу усвоить себе из твоего рассказа; начну с завтрашнего дня: это — счастливый день[450], — прибавил я, — чтобы вступить на путь добродетели.

(7) — Хоть ты и шутишь, Сократ, — отвечал Исхомах, — но я все-таки расскажу тебе о своих занятиях, в которых я, насколько хватает моих сил, стараюсь проводить жизнь. (8) Я пришел к убеждению, что боги не дали возможности людям жить счастливо без понимания своих обязанностей и старания исполнить их и что разумным и старательным они одним даруют счастье, а другим нет. Ввиду этого я первым делом почитаю богов, но стараюсь поступать так, чтоб они по моим молитвам даровали мне и здоровье, и телесную силу, и уважение в городе, и любовь в кругу друзей, и благополучное возвращение с войны с честью, и умножение богатства честным путем.

(9) Выслушав это, я сказал:

—Как видно, Исхомах, ты интересуешься тем, как быть богатым и, имея большое состояние, много хлопотать и заботиться о нем?

—Конечно, я интересуюсь тем, о чем ты спрашиваешь, — отвечал Исхомах. — Приятна, мне кажется, пышность в служении богам, приятно и помогать друзьям в случае нужды, приятно и отечество не оставлять без денег, насколько это от меня зависит.

(10) — Да, действительно, хорошо все это, о чем ты говоришь, Исхомах, — сказал я, — и доступно только чрезвычайно богатому человеку, не правда ли? Когда много на свете людей, которые не могут жить без помощи других, много и таких, которые рады бывают, если им удается добыть хоть столько, чтоб самим хватало на жизнь. Значит, кто может не только справляться со своим хозяйством, но и иметь излишек, чтоб и родной город украшать и друзьям облегчать нужду, как же тех не считать богатыми и сильными? (11) Но, — прибавил я, — хвалить таких много нас найдется. А ты, Исхомах, расскажи мне, с чего и начал: как о здоровье ты заботишься? Как о телесной силе? Как удается тебе даже с войны с честью возвращаться? А о способах обогащения твоего, — сказал я, — достаточно будет времени послушать и потом.

(12) — Все это, Сократ, — сказал Исхомах, — как мне кажется, связано одно с другим. Так, когда у человека есть питание в достаточном количестве, то, зарабатывая его трудом, он вернее, мне кажется, сохранит здоровье; зарабатывая его трудом, скорее разовьет силу; занимаясь военными упражнениями, с большей честью уцелеет на войне; заботясь надлежащим образом и не предаваясь лени, надо думать, скорее увеличит состояние.

(13) — Все, что ты говорил до сих пор, Исхомах, я понимаю, — заметил я. — Ты хочешь сказать, что благодаря труду, заботе и упражнению человек скорее достигнет благосостояния. Но какого рода труд применяешь ты для того, чтоб быть здоровым и сильным, как упражняешься в военном деле, как заботишься о получении излишка, дающего возможность и друзьям помогать и город усиливать, — вот о чем хотелось бы мне знать.

(14) — Так вот, Сократ, — отвечал Исхомах, — вставать с постели я привык в такой час, когда могу еще застать дома кого мне нужно повидать. Если у меня есть какое дело в городе, то исполнение его служит мне прогулкой; (15) а если в городе у меня нет никакой надобности, то слуга мой отводит лошадь вперед меня в поле, а мне прогулкой служит дорога к полю, — это, пожалуй, полезнее, Сократ, чем гулять в галерее. (16) По приходе в поле, сажают ли там у меня деревья, или подымают пар, или сеют, или подвозят хлеб, я смотрю, как идут работы, и приказываю работать по-иному, если знаю какой лучший способ. (17) После этого по большей части я сажусь на лошадь и упражняюсь в верховой езде, по возможности сообразуясь с тем, что нужно на войне: не избегаю ни косогоров, ни подъемов, ни оврагов, ни канав; стараюсь только по возможности не искалечить лошадь при таких упражнениях. (18) По окончании этого слуга, дав лошади выкататься[451], отводит ее домой и вместе с тем несет из усадьбы в город что нам нужно; а я то шагом, то бегом возвращаюсь домой и чищу себя скребницей[452]; потом завтракаю, Сократ, и ем столько, чтобы весь день не быть ни голодным, ни слишком сытым.

(19) — Клянусь Герой, Исхомах, — сказал я, — мне нравится твой образ жизни: такое одновременное сочетание способов для укрепления здоровья и силы с военными упражнениями и заботами о богатстве, — все это, по-моему, восхитительно. (20) И действительно, ты представляешь веские доказательства того, что ты идешь правильным путем для достижения всех этих целей: благодаря богам мы видим тебя обыкновенно и здоровым и сильным и знаем, что ты считаешься одним из самых искусных наездников и богатых людей.

(21) — И вот, Сократ, из-за такого моего образа жизни очень многие доносят на меня; а ты, наверное, думал, я скажу, что многие называют меня прекрасным и хорошим.

(22) — А еще вот о чем я хотел спросить тебя, Исхомах, — сказал я, — заботишься ли ты еще о том, чтобы быть в состоянии дать отчет кому понадобится и потребовать его от других?

—А разве, по-твоему, Сократ, — отвечал он, — я не готовлюсь постоянно именно к этому, к защите, тем, что никому не делаю зла, а делаю добро многим по мере возможности? А к обвинению разве, по-твоему, не готовлюсь тем, что замечаю, как многие делают зло отдельным гражданам, а некоторые и всему государству, а добра не делают никому?

(23) — А готовишься ли ты к тому, — спросил я, — чтоб такие мысли выразить словами? Вот это еще, Исхомах, расскажи мне.

—Да, Сократ, — отвечал он, — я не перестаю упражняться в произнесении речей. То заслушав обвинение или защиту со стороны кого-нибудь из слуг, я стараюсь доказать, что он не прав; то в разговоре с друзьями браню или хвалю кого-нибудь; то мирю каких-нибудь знакомых, стараясь доказать, что им полезнее быть друзьями, чем врагами; (24) то, собравшись у стратега, мы выражаем порицание кому-нибудь или заступаемся за кого-нибудь, если на него несправедливо жалуются; то между собою обвиняем кого-нибудь, кто не по заслугам пользуется почетом. Часто и на совещании мы желательное нам хвалим, а нежелательное браним. (25) Много раз, Сократ, я и сам попадал под суд: разбирали, какому наказанию или штрафу меня подвергнуть.

—Кто же это, Исхомах? — спросил я. — Я этого не знал.

—Жена, — отвечал он.

—Ну, и как же ты защищаешься? — спросил я.

—Когда правду полезно говорить, очень хорошо; а когда ложь, то, клянусь Зевсом, Сократ, не в силах я дело неправое изобразить как правое[453].

Тут я сказал:

—Да, пожалуй, Исхомах, изо лжи не сделаешь правды.

Глава 12 [Управляющий. Выбор его и подготовка]

(1) — Однако, — сказал я, — не задерживаю ли я тебя, Исхомах? Может быть, ты хочешь уже уйти?

—Клянусь Зевсом, нет, — отвечал он, — я не могу уйти, Сократ, пока не разойдется совсем народ на площади.

(2) — Клянусь Зевсом, — заметил я, — ты сильно остерегаешься, как бы тебе не потерять своего прозвища «прекрасный и хороший человек». Вот, например, сейчас, может быть, у тебя есть много дел, требующих твоей заботы; но, раз ты уговорился с чужестранцами, ты дожидаешься их, чтобы не нарушить своего слова.

—Нет, Сократ, — отвечал Исхомах, — уверяю тебя, у меня и те дела, которые ты разумеешь, не остаются в небрежении: у меня в деревне есть управляющие[454].

(3) — Что же, Исхомах, — спросил я, — когда тебе нужен управляющий, ты разузнаешь, нет ли где человека, способного к этой должности, и стараешься купить его, вроде того как, нуждаясь в плотнике, ты разузнаешь, я уверен, где найти человека, знающего это дело, и стараешься приобрести его или же сам обучаешь управляющих?

(4) — Клянусь Зевсом, Сократ, — отвечал он, — сам стараюсь обучать. Если человек в мое отсутствие должен вполне удовлетворительно заменять меня в заботах по хозяйству, что же иное он должен знать, как не то, что я? А ведь если я способен руководить работами, то, разумеется, и другого мог бы научить тому, что сам знаю.

(5) — В таком случае, — заметил я, — первое, что ему надо иметь, это — расположение к тебе и к твоей семье. Ведь без расположения что толку в знании управляющего, как бы велико оно ни было?

—Никакого, клянусь Зевсом, — сказал Исхомах, — поэтому, конечно, я прежде всего стараюсь внушать ему расположение к себе и к своей семье.

(6) — А как же, скажи ради богов, — спросил я, — ты учишь желательного тебе человека иметь расположение к тебе и к твоей семье?

—Клянусь Зевсом, — отвечал Исхомах, — я ему оказываю добро, когда боги пошлют нам что-нибудь из земных благ в изобилии.

(7) — Ты хочешь сказать, — заметил я, — что человек, пользующийся твоим добром, становится расположенным к тебе и желает тебе счастья?

—Да, Сократ, в этом я вижу лучшее средство расположить к себе человека.

(8) — Ну, а если он станет расположен к тебе, Исхомах, — спросил я, — будет ли он годен для должности управляющего по этой причине? Разве ты не видишь: хотя все люди, пожалуй, желают себе добра, однако многие не хотят заботиться, чтобы у них были те блага, которых они желают?

(9) — Нет, клянусь Зевсом, — отвечал Исхомах, — когда я хочу поставить такого человека в управляющие, я учу его и быть заботливым.

(10) — Как же? — спросил я. — Скажи ради богов. Ведь я думал, что этому научить совершенно невозможно.

—Да, Сократ, — отвечал он, — действительно, всех как есть научить быть заботливыми нельзя.

(11) — Так кого же можно? — спросил я. — Определи мне их поточнее.

—Прежде всего, Сократ, — отвечал он, — человека, невоздержного в употреблении вина, не сделаешь заботливым: пьянство заставляет его забывать обо всех нужных делах.

(12) — Так только невоздержные в этом, — спросил я, — неспособны к заботе или еще и другие какие?

—Клянусь Зевсом, — отвечал Исхомах, — еще и неумеренные по части сна: когда человек спит, он ни сам не может исполнять своих обязанностей, ни других заставлять.

(13) — Так что же? — спросил я. — Только эти окажутся у нас неспособными к обучению заботливости или кроме них есть еще и другие какие-нибудь?

—Мне кажется, — отвечал Исхомах, — и людей, чрезмерно преданных любовным наслаждениям, невозможно научить заботиться о чем-нибудь больше, чем об этом: (14) нелегко найти надежду или заботу приятнее заботы о любимом мальчике и, наоборот, трудно изобрести наказание, более тяжелое, чем разлука с любимым, когда предстоит какое-нибудь дело. Поэтому, когда я узнаю про кого-нибудь, что он такой, я даже и не пробую ставить его в управляющие.

(15) — А что? — спросил я. — Кто влюблен в наживу, и тех нельзя приучить заботиться о сельских работах?

—Нет, совсем наоборот, — отвечал Исхомах, — они легко поддаются обучению заботливости: ничего другого не нужно, как только показать им, что заботливость — дело прибыльное.

(16) — А прочих, — сказал я, — если они обладают требуемой тобою воздержностью и не очень падки к наживе, как ты обучаешь заботиться о том, в чем желаешь видеть их заботливость?

—Очень просто, Сократ, — отвечал он. — Когда я вижу с их стороны заботливость, я хвалю их и стараюсь отличать; а когда вижу небрежность, стараюсь и говорить и поступать так, чтобы уколоть их.

(17) — Ну, Исхомах, — сказал я, — оставим этот разговор о людях, обучаемых заботливости; скажи мне вот что еще об ученье: если человек сам небрежен, может ли он делать других заботливыми?

(18) — Нет, клянусь Зевсом, — отвечал Исхомах, — это так же невозможно, как невежде делать других учеными[455]. Когда учитель показывает что-нибудь неправильно, трудно выучиться делать это правильно, и когда хозяин подает пример небрежности, трудно слуге стать заботливым. (19) Словом, не помню я, чтобы у плохого хозяина замечал хороших слуг; у хорошего видел плохих, но они не оставались без наказания. А кто хочет сделать человека способным к заботливости, должен уметь присмотреть за работами, понимать в них толк, быть готовым за хорошее исполнение отблагодарить исполнителя и без колебания подвергнуть нерадивого заслуженному наказанию. (20) Хорошо, по-моему, как рассказывают, ответил персиянин царю, — заметил Исхомах. — Царь однажды получил хорошую лошадь, и ему хотелось поскорее ее откормить; он спросил кого-то считавшегося знатоком по части лошадей, что всего скорее утучняет лошадь; тот, говорят, ответил: «Хозяйский глаз». Так и во всем, Сократ, — закончил он, — по-моему, хозяйский глаз — самый лучший работник.

Глава 13 [Качества управляющего]

(1) — А когда ты внушишь человеку, — спросил я, — что он должен заботиться о чем ты хочешь, — будет такой уже годен в управляющие или ему придется еще чему доучиваться, чтобы быть годным управляющим?

(2) — Да, клянусь Зевсом, — отвечал Исхомах, — конечно, ему еще остается узнать, что надо делать, когда, как; а то без этого что толку в управляющем? Разве больше, чем во враче, который заботился бы о больном только тем, что посещал бы его и утром и вечером, а не знал бы, что может помочь ему.

(3) — А если он выучится, как надо исполнять ему свои работы, еще что-нибудь ему нужно будет, — спросил я, — или он будет у тебя уже настоящим управляющим?

—Думаю, — отвечал он, — ему нужно выучиться начальствовать над работниками.

(4) — Так и ты, — спросил я, — обучаешь управляющих умению начальствовать?

—Да, стараюсь по крайней мере, — отвечал Исхомах.

—Как же, — спросил я, — обучаешь ты их, чтобы они умели начальствовать над людьми? Скажи ради богов.

—Очень просто, Сократ, — отвечал он, — так что, пожалуй, тебе и слушать-то смешно будет.

(5) — Нет, это не такое дело, чтоб над ним смеяться, Исхомах, — сказал я. — Кто может сделать другого способным начальствовать над людьми, тот, очевидно, может научить его умению быть господином, а кто может этому научить, тот может сделать его также способным быть царем. Таким образом, могущий это делать, мне кажется, заслуживает не насмешки, а большой похвалы.

(6) — Так вот, Сократ, — отвечал он, — всех животных обучают послушанию двумя способами: наказанием, когда они вздумают оказать непослушание, и хорошим обращением, когда они охотно подчиняются. (7) Вот, например, жеребят учат повиновению тем, что, когда они слушаются, им дают что-нибудь вкусное, а когда упрямятся, не дают покоя, пока они не подчинятся воле того, кто обучает. (8) Точно так же и щенят, хотя они гораздо ниже людей и по разуму и по языку[456], тем не менее учат бегать кругом, кувыркаться и многому другому таким же способом: когда они слушаются, то получают что-нибудь им нужное, а когда бывают невнимательны, их наказывают. (9) А людей можно делать послушнее одним даже словом, показывая им пользу от повиновения. Что касается рабов, то даже считающийся пригодным лишь для животных способ обучения очень полезен, чтобы научить их повиновению: удовлетворяя сверх других потребностей их аппетит, можно многого добиться от них[457]. На честолюбивые натуры сильно действует и похвала: у некоторых натур жажда похвалы не меньшее, чем у других стремление к пище и питью. (10) Всем этим средствам, которые я сам применяю, рассчитывая делать людей послушнее, я обучаю тех, кого хочу поставить в управляющие, и еще вот чем помогаю им: одежду и обувь, которые я должен давать рабочим, я делаю не все одинаковые, а одни похуже, другие получше, чтобы можно было хорошему работнику дать в награду что получше, а плохому что похуже. (11) Мне кажется, Сократ, — заметил он, — у хороших работников появляется чувство разочарования, когда они видят, что работу исполняют они и тем не менее одинаковую с ними награду получают те, кто не хочет нести в нужный момент ни трудов, ни опасностей. (12) Поэтому я и сам ни в каком случае не равняю наградами хороших работников с плохими и управляющего хвалю, когда он раздаст наиболее достойным лучшие вещи; а если замечу, что у него пользуется предпочтением кто-нибудь за лесть или за другое какое бесполезное угождение, я не спускаю этого управляющему: делаю ему выговор и стараюсь внушить, Сократ, что он поступает в этом случае даже вопреки собственному интересу.

Глава 14 [Законы для слуг о честности]

(1) — А когда, Исхомах, — спросил я, — управляющий станет уже у тебя настолько способным к власти, что может делать людей послушными, считаешь ли ты его совершенным управляющим или все еще чего-то не хватает такому обладателю упомянутых тобою свойств?

(2) — Да, клянусь Зевсом, — отвечал Исхомах, — он не должен касаться хозяйского добра, не должен воровать. Ведь если тот, кто собирает плоды полей, осмелится тащить их столько, что оставшееся количество не будет оправдывать расходов на эту работу, какой толк будет от земледелия под его управлением?

(3) — Так и этой честности учить ты берешься? — спросил я.

—Конечно, — отвечал Исхомах, — однако не все склонны, как я нахожу, прислушиваться к этому учению. (4) Но я все-таки пробую направлять слуг на путь честности: для этого беру кое-что из законов Драконта[458], кое-что из законов Солона. Мне кажется, и эти мужи издавали многие законы с намерением учить такой честности. (5) Так, в законе сказано: «Наказание за кражу: пойманный на месте преступления подвергается лишению свободы, а оказывающий вооруженное сопротивление осуждается на смертную казнь»[459]. Очевидно, стало быть, что законодатели хотели этим законом сделать для бесчестных людей бесполезной позорную страсть к наживе. (6) Так вот я, применяя некоторые статьи из этих законов и кроме того еще некоторые из царских[460], стараюсь внушить слугам честность по отношению к тому, что у них на руках. (7) Наши законы лишь определяют наказания для виновных, а царские не только наказывают бесчестных, но и награждают честных: поэтому, видя, что честные становятся богаче бесчестных, многие, несмотря на свое корыстолюбие, твердо держатся правила избегать бесчестных поступков. (8) Когда же я замечу, что кто-нибудь, несмотря на хорошее с ним обращение, все-таки имеет поползновение к бесчестным поступкам, того как неизлечимого корыстолюбца я сейчас же отрешаю и от должности. (9) Когда, напротив, я замечу, что кто-нибудь стремится быть честным не из-за одной выгоды, доставляемой честностью, но желает и похвалы от меня, с тем я обращаюсь уже как со свободным, не только обогащая его, но и уважая как человека прекрасного и хорошего. (10) Тем, по-моему, Сократ, отличается человек честолюбивый от корыстолюбивого, что он готов ради похвалы и уважения и трудиться, где нужно, и подвергаться опасностям, и воздерживаться от позорной наживы.

Глава 15 [Необходимость изучать земледелие]

(1) — Когда ты внушишь человеку доброжелательное к тебе отношение и заботу о том, чтобы способствовать твоему благу, а сверх того дашь ему знание, как исполнять какую работу с большей пользой, да еще сделаешь его способным властвовать и в довершение всего этого он будет радоваться не меньше тебя самого, представляя тебе обильный и своевременный урожай, я уж не буду больше спрашивать, не нужно ли такому человеку иметь еще какие качества: при таких достоинствах, мне кажется, он был бы уже превосходным управляющим. Но не оставь без разъяснения, Исхомах, — сказал я, — тот вопрос, которого мы в своей беседе коснулись лишь слегка.

(2) — Какой это? — спросил Исхомах.

—Ты сказал, — отвечал я, — что очень важное дело научиться, как исполнять какую работу; иначе, говорил ты, и от заботливости нет никакого толку, если не знаешь, что надо и как надо делать.

(3) Тут Исхомах сказал:

—Ты просишь меня теперь изложить тебе самую технику земледелия, Сократ?

—Да, — отвечал я, — вероятно, она-то и есть причина того, что знающий бывает богат, а незнающий, несмотря на большой труд, живет в бедности.

(4) — Сейчас, Сократ, ты услышишь, — сказал он, — как это занятие человеколюбиво. Если земледелием заниматься очень приятно, если оно в высшей степени полезно, прилично, любезно и богам и людям, если к тому же очень легко ему научиться, разве оно не благородное занятие?[461] А благородными, как известно, мы называем и животных, которые красивы, велики, полезны и в то же время ласковы к человеку.

(5) — Из твоего разъяснения, Исхомах, — сказал я, — кажется, я понял в достаточной степени, как следует учить управляющего: я понял, как, согласно твоему указанию, надо привязать его к себе, сделать заботливым, способным к власти, честным. (6) Но что касается твоего замечания, что для успешного занятия земледелием надо выучиться также тому, что, как и когда следует делать, этого вопроса, кажется, мы коснулись в нашей беседе лишь слегка. (7) Это все равно, как если бы ты сказал, что для уменья записывать речь и читать написанное надо знать азбуку. Услышав это, я услышал бы только, что надо знать азбуку; но оттого, что я буду знать это, думается мне, я не буду нисколько более знать азбуку. (8) Точно так же и в данном случае: для умелого занятия земледелием надо знать его, в этом ты меня легко убедил; но оттого, что я знаю это, я знаю нисколько не более, как надо обрабатывать землю. (9) Нет, если бы мне вздумалось сейчас обрабатывать землю, то, кажется мне, я был бы в положении врача, который посещает больных и осматривает, но не знает средств, помогающих больным. Так вот, чтобы мне не быть в таком положении, научи меня самому делу земледелия.

(10) — Нет, Сократ, — сказал Исхомах, — земледелию не так трудно научиться, как другим занятиям, при изучении которых ученик дойдет до изнеможения раньше, чем будет зарабатывать на хлеб. Нет, стоит тебе посмотреть, как работают, а отчасти даже только послушать об этом, и ты сейчас же поймешь настолько, что сможешь даже учить других, если захочешь. Да я думаю, что ты много понимаешь в земледелии, сам того не замечая. (11) Все знатоки почему-то скрывают самое важное в своем деле; а земледелец, отлично сажающий деревья, будет очень рад, если на него смотришь; точно так же и отлично сеющий; и когда спросишь о чем-нибудь, что хорошо сделано, он не скроет от тебя, как он это сделал. (12) Таким образом, Сократ, земледелие, как видно, даже облагораживает характер человека, занимающегося им.

(13) — Прекрасное вступление, — сказал я, — оно не лишает слушателя охоты задавать дальнейшие вопросы! Но если земледелию так легко научиться, то тем более ты должен рассказать мне о нем: тебе не зазорно объяснять такие мелкие вещи; гораздо скорее мне стыдно не знать их, тем более если они полезны.

Глава 16 [Почва и обработка ее]

(1) — Так вот, Сократ, — сказал Исхомах, — прежде всего я хочу доказать тебе, что нетрудно то, что называют самым сложным в земледелии люди, излагающие очень подробно его основы, но на деле им не занимающиеся. (2) Именно, говорят они, для успешной обработки земли прежде всего надо знать свойства почвы.

—И правильно говорят, — заметил я. — Кто не знает, что может земля производить, не может знать, думаю, даже и того, что надо сеять, какие деревья сажать.

(3) — Так, и при взгляде на чужой участок земли, — сказал Исхомах, — можно понять, что может производить земля и чего не может: стоит посмотреть на хлебные злаки и на фруктовые деревья. А когда поймешь это, бесполезно уже спорить с богом: как ни старайся сеять и сажать что тебе нужно, все-таки будешь иметь припасов не больше, чем сколько земля захочет родить и вырастить. (4) А в случае, если по нерадению хозяев она не может показать свойственную ей силу, часто можно бывает по соседнему участку составить о ней более верное представление, чем путем расспросов у соседнего владельца. (5) Да и пустуя, она все-таки показывает свои качества: земля, производящая дикие растения в прекрасном виде, может при уходе производить и садовые растения прекрасные. Таким способом качество почвы могут различать и люди, не имеющие никакого понятия о земледелии.

(6) — Ну, насчет этого, Исхомах, — отвечал я, — как будто я уже достаточно успокоился: из боязни не узнать свойства почвы мне нет надобности отказываться от земледелия. (7) Да, я вспомнил рыбаков: хотя их удел — море, и они не останавливаются для осмотра полей и не замедляют своего шага, тем не менее, когда они идут через поля и видят там плоды, то нисколько не затрудняются высказать свое мнение о земле, какая хороша и какая плоха. Одну они хулят, другую хвалят и вот, как вижу, они по большей части высказывают о хорошей земле совершенно то же мнение, как и люди, опытные в земледелии.

(8) — Так с чего же, Сократ, — спросил он, — начать мне напоминание[462] тебе о земледелии? Ведь очень многое из того, что я буду говорить тебе о способах земледелия, я уверен, ты уже знаешь.

(9) — Мне кажется, Исхомах, — отвечал я, — первое, чему я желал бы научиться (ибо учиться более всего свойственно философу), как обрабатывать землю, если бы мне это захотелось, чтобы получать очень большой урожай ячменя и пшеницы.

(10) — Знаешь ты, что для посева надо предварительно подготовить новь?[463]

(11) — Знаю, — отвечал я.

—Что, если бы мы начали пахать землю зимою? — сказал он.

—Нет, была бы грязь, — отвечал я.

—Ну а летом, как по-твоему?

—Тверда будет земля, — отвечал я, — плугом не вспашешь.

(12) — Должно быть, весной, — сказал он, — надо начинать эту работу.

—Конечно, — отвечал я, — в это время года земля всего больше рассыпается при пахоте.

—И трава, переворачиваемая плугом, Сократ, — сказал он, — тогда уже доставляет удобрение земле, а еще не бросает семян, от которых могла бы вырасти вновь. (13) Думаю, и то еще ты знаешь, что для того, чтобы новь была хороша, надо очистить ее от сорных трав и как можно сильнее высушить на солнце.

—Конечно, — отвечал я, — и это, думаю, должно быть так.

(14) — А как ты думаешь, — спросил он, — можно ли это сделать лучше, чем если летом возможно чаще переворачивать землю?

—Вполне знаю, — отвечал я, — что сорные травы будут оставаться на поверхности и сохнуть от жара, а земля будет высушиваться солнцем всего лучше тогда, если ее среди лета в полдень пахать плугом.

(15) — А если люди, обрабатывая новь, будут копать землю лопатой, — спросил он, — не ясно ли, что и они должны отделять землю от сорных трав?

—Да, — сказал я, — и сорные травы бросать на поверхности, чтобы сохли, а землю переворачивать, чтобы сырые части ее сушились.

Глава 17 [Посев]

(1) — Относительно нови, Сократ, — сказал Исхомах, — наши мнения, как видишь, сходятся.

—Да, сходятся, — отвечал я.

—Что же касается сева, Сократ, не правда ли, ты находишь, что надлежащее время сеять — это то, которое как все прежние люди, так и теперешние на основании опыта признали самым лучшим? (2) А когда кончается осеннее время, чуть не все взирают на бога в ожидании, что он пошлет дождь на землю и дозволит им сеять.

—Да, Исхомах, — отвечал я, — все признали также и то, что не следует сеять в сухую землю, насколько это зависит от человека: очевидно, тем, кто сеял, не получив раньше повеления от бога, приходилось терпеть немалые убытки.

(3) — Так в этом, — сказал Исхомах, — все мы согласны.

—Да, — отвечал я, — чему бог учит, в том бывает такое согласие: вот, например, все без исключения находят, что зимой лучше носить толстый плащ, если кто может, и зажигать огонь все без исключения считают нужным, если есть дрова.

(4) — Но что касается сева, — сказал Исхомах, — многие держатся разных мнений относительно того, какой сев лучший — ранний, средний или самый поздний[464].

—Бог устраивает годы, — сказал я, — неодинаково: один год благоприятен для раннего сева, другой — для среднего, третий — для самого позднего.

(5) — Как же, по-твоему, лучше, Сократ, — спросил он, — выбрать один из этих сроков для сева, — все равно, много ли сеешь или мало, — или же сеять, начиная с самого раннего сева и кончая самым поздним?

(6) Тогда я сказал:

—По-моему, Исхомах, всего лучше сеять в каждое время: гораздо лучше, я думаю, получать каждый год хлеба достаточное количество, чем то очень много, то слишком мало.

—Значит, и в этом, Сократ, — сказал он, — ты одного мнения со мною, ученик с учителем, да еще высказываешь свое мнение раньше меня.

(7) — А что, — спросил я, — это хитрое искусство — бросать семена?

—Давай рассмотрим, Сократ, — сказал он, — и этот вопрос всесторонне. Что семена надо бросать рукой, и ты, я думаю, знаешь.

—Да, видел, — отвечал я.

—Но бросать, — сказал он, — одни умеют ровно, другие нет.

—Значит, для этого уже нужно упражнение, — сказал я, — чтобы рука, как у кифариста[465], умела подчиняться рассудку.

(8) — Разумеется, — отвечал он, — а если земля одна — тощая, а другая — жирная?

—Что ты хочешь этим сказать? — спросил я. — «Тощая» — не то же ли, что «слабая», а «жирная» — не то же ли, что «сильная»?

—Да, это я и хочу сказать, — отвечал он, — и спрашиваю тебя, равное ли количество семян станешь ты давать той и другой земле, или какой-то больше.

(9) — К вину, думаю я, надо подливать тем больше воды, чем оно крепче, — отвечал я, — на человека, чем он сильнее, тем больше тяжести надо накладывать, если что нужно нести, и если нужно кого содержать, я приказал бы богатым содержать большее число людей. А становится ли слабая земля сильнее, как подъяремный скот[466], если в нее бросать больше плодов, это ты мне объясни.

(10) Исхомах засмеялся и сказал:

—Шутишь ты, Сократ. Однако, уверяю тебя, если бросить семя в землю и затем, пока земля получает много питания с неба, снова запахать побеги от семени, это будет земле корм, у нее явится сила, как от навоза; но если дать земле питать себя все время до плода, то трудно будет слабой земле много плодов довести до зрелости. Да и свинье слабой трудно выкормить много поросят, пока они вырастут.

(11) — Ты хочешь сказать, Исхомах, — спросил я, — что в слабую землю надо бросать меньше семян?

—Да, клянусь Зевсом, Сократ, — отвечал он, — и ты с этим согласен, раз ты говоришь, что, по твоему мнению, всех слабых надо заставлять делать меньше.

(12) — А для чего, Исхомах, — спросил я, — ты посылаешь работников на поля окапывать посевы?

—Ты знаешь, конечно, — сказал он, — что зимою бывают сильные дожди?[467]

—Как же не знать? — ответил я.

—Так вот, предположим, что часть посева покрылась илом, нанесенным дождями, а некоторые корни от тока воды обнажились. Да и сорные травы из-за дождей часто начинают расти вместе с хлебом и заглушают его.

(13) — Да, — отвечал я, — все это, конечно, бывает.

—Так не находишь ли ты, — спросил он, — что как раз в это время посеву нужна какая-то помощь?

—Конечно, — отвечал я.

—Что же, по-твоему, надо делать, чтобы помочь покрытому илом посеву?

—Снять с земли бремя, — отвечал я.

—А что делать, чтобы помочь растениям, у которых обнажены корни? — спросил он.

—Присыпать к ним новой земли, — отвечал я.

(14) — А что делать, если сорные травы растут вместе с посевом, заглушают его и похищают у растений питание, подобно тому, как ни на что не годные трутни похищают у пчел то, что они сработают и уберут про запас для собственного питания?

—Клянусь Зевсом, следовало бы выкопать травы, — сказал я, — точно так же, как удаляют трутней из улья.

(15) — Так разумно мы поступаем, по-твоему, что посылаем работников окапывать? — спросил он.

—Конечно. Но вот что мне пришло в голову, Исхомах, — сказал я, — как хорошо приводить кстати сравнения. Ведь я страшно разозлился на сорные травы, когда ты упомянул про трутней, — гораздо больше, чем когда ты говорил о самих травах.

Глава 18 [Уборка хлеба и очистка зерна]

(1) — Однако, — продолжал я, — после этого надо жать. Так поучи меня и насчет этого, если что знаешь.

—Хорошо, — ответил он, — если только не окажется, что ты и по этой части знаешь то же, что и я. Так вот, что хлеб надо срезать, ты знаешь.

—Как же не знать? — отвечал я.

—Так как же ты будешь срезать, — спросил он, — ставши, откуда ветер дует или против ветра?

—Нет, не против, — отвечал я, — и глазам и рукам бывает трудно жать против колоса и ости.

(2) — И резать станешь верхушку колоса или у земли?

—Если короток колос, — сказал я, — то стану резать снизу, чтобы солома была пригоднее; а если длинен, правильно поступлю, думаю, если буду резать посередине, чтобы ни при молотьбе ни при веянье не тратить лишнего труда без всякой надобности. А оставшуюся часть колоса, полагаю, можно или сжечь для удобрения земли, или бросить в навоз, чтобы его стало больше.

(3) — Вот видишь, Сократ, — сказал он, — ты и попался: и насчет жатвы ты знаешь то же, что и я.

—Боюсь, что так, — отвечал я, — мне хочется еще посмотреть, умею ли я молотить.

—Так это-то ты знаешь, что хлеб молотят подъяремным скотом? — спросил он.

(4) — Как же не знать? — отвечал я. — Знаю и то, что для молотьбы употребляется всякого рода подъяремный скот: волы, мулы, лошади.

—Так как ты думаешь, — спросил он, — они только лишь всего и умеют — топтать хлеб, когда их погоняют?

—Да что же еще могут уметь животные? — сказал я.

(5) — А чтобы они топтали что нужно и чтобы обмолот шел равномерно, чья это забота, Сократ? — спросил он.

—Ясно, — отвечал я, — что молотильщиков: они будут гонять животных по кругу и подбрасывать под ноги им то, что не вытоптано, и таким образом, очевидно, будут отлично уравнивать[468] гумно и очень скоро оканчивать молотьбу.

—Так, и это, — заметил он, — ты знаешь нисколько не хуже меня.

(6) — После этого, Исхомах, — сказал я, — мы будем веять зерно, чтобы его очистить.

—Скажи мне, Сократ, — сказал Исхомах, — знаешь ли ты, что если ты начнешь веять на той части гумна, откуда ветер, то мякина полетит через все гумно?

—Непременно, — отвечал я.

(7) — Стало быть, — сказал он, — она должна падать и на зерно.

—Да, важно, — сказал я, — чтобы мякина перелетала через зерно на пустую часть гумна.

—А если начать веять, — спросил он, — на подветренной стороне?

—Очевидно, — сказал я, — мякина сейчас же окажется там, где нужно.

(8) — А когда очистишь зерно до середины гумна, — сказал он, — сейчас ли, пока еще зерно лежит так рассыпанное, будешь веять остальное зерно, не очищенное от мякины, или же сгребешь чистое зерно к столбу[469] на возможно более узкое пространство?

—Да, сгребу, клянусь Зевсом, — отвечал я, — чистое зерно, чтобы мякина у меня перелетала на пустую часть гумна и не было надобности два раза веять одно и то же зерно.

(9) — Значит, Сократ, — сказал он, — ты и другого мог бы поучить, как всего скорее очистить зерно!

—Как видно, — сказал я, — я и сам не замечал, что это знаю. Да я давно уж думаю, не могу ли я быть золотых дел мастером, флейтистом, живописцем, хоть и сам этого не замечал: ведь и этому меня никто не учил, как и земледелию; но как я видел земледельцев, так видал и людей, занимающихся разными ремеслами.

(10) — Так вот, — сказал Исхомах, — я уж давно твержу тебе, что земледелие — самое благородное занятие даже и потому, что ему очень легко научиться.

—Ну хорошо, Исхомах, — ответил я, — я знаю это: видно, я сам не замечал, что знаю, как сеять[470], хоть и знал это.

Глава 19 [Садоводство]

(1) — Не относится ли к земледелию, — спросил я, — и посадка деревьев?

—Конечно относится, — отвечал Исхомах.

—Так разве это возможно, чтобы я знал, как сеять, а как сажать деревья, не знал?

(2) — Будто ты этого не знаешь? — сказал Исхомах.

—А разве знаю? — сказал я. — Да я ведь не знаю, ни в какую землю сажать дерево, ни какой глубины и ширины рыть яму для растения, ни какой длины должно быть растение, когда его сажаешь, ни при каком положении в земле оно может лучше всего расти.

(3) — Ну так учись тому, чего не знаешь, — сказал Исхомах. — Какие ямы роют для растений, я уверен, ты видел?

—И много раз, — отвечал я.

—Так видел ли ты когда яму глубже трех футов?[471]

—Нет, клянусь Зевсом, — отвечал я, — даже и в два с половиной фута не видел.

—А шириною больше трех футов яму видел?

—Нет, клянусь Зевсом, — отвечал я, — даже и в два фута не видел.

(4) — И еще вот на что ответь мне, — сказал он, — видел ты яму глубиною меньше фута?

—Нет, клянусь Зевсом, — отвечал я, — даже и в полтора фута не видел: ведь при окапывании будут вырывать растения, если они посажены так уж чересчур близко к поверхности.

(5) — Итак, Сократ, — сказал он, — ты вполне знаешь, что не роют яму ни глубже двух с половиною футов, ни меньше полутора.

—Нельзя этого не видеть, — отвечал я, — когда это так бросается в глаза.

(6) — А отличаешь ты с первого взгляда сухую землю от сырой? — спросил он.

—Сухой считаю я, например, землю около Ликабетта[472] и подобную ей, — сказал я, — а сырой — в Фалерской низине[473] и ей подобную.

(7) — Так в какой же земле будешь ты рыть для растения глубокую яму, — в сухой или в сырой? — спросил он.

—В сухой, клянусь Зевсом, — отвечал я, — если в сырой рыть глубокую, то встретишь воду: нельзя уже будет сажать в воду.

—Прекрасно, — сказал он. — Так вот, когда ямы вырыты, в какое время года надо сажать растения в сухой и в сырой земле? Видел ты это?

—Конечно, — отвечал я[474].

(8) — Так если хочешь, чтоб растение поскорее принялось, то как ты думаешь, когда скорее черенок пустит корни в жесткую землю — через рыхлую ли землю, если подсыпать под нее обработанной, или через необработанную?

—Очевидно, — сказал я, — что через обработанную оно скорее пустит корни, чем через необработанную.

(9) — Значит, надо подсыпать земли под растение?

—Конечно надо, — сказал я.

—А как, по-твоему, лучше укоренится черенок — если ты поставишь его весь прямо, верхушкой к небу, или если часть его положишь горизонтально под подсыпанной землей, так чтобы он лежал на манер повернутой гаммы?[475]

(10) — Именно так, клянусь Зевсом: больше будет глазков под землей; а из глазков, как я вижу, и поверх земли растут побеги; думаю, и с глазками под землей то же самое делается. А если много будет ростков под землей, то растение, думаю, пойдет скоро и сильно.

(11) — Так и насчет этого, — сказал он, — ты одного мнения со мною. Что же? Ты только нагребешь кучку земли вокруг растения или и утопчешь ее хорошенько?

—Утопчу, клянусь Зевсом, — отвечал я. — Если не утоптать, то от дождя, наверно, неутоптанная земля превратится в грязь, а от солнца высохнет до глубины; таким образом, есть опасность, что растение будет гнить от сырости и сохнуть от засухи, когда корни подвергаются жару.

(12) — Значит, насчет посадки винограда[476], Сократ, ты во всем одного мнения со мной.

—И смоковницу, — спросил я, — так же надо сажать?

—Думаю, — отвечал Исхомах, — и все другие фруктовые деревья. Ведь если что полезно при посадке винограда, почему не одобрить этого для посадки других растений?

(13) — А маслину как мы будем сажать, Исхомах? — спросил я.

—Ты хочешь испытать меня и насчет этого, — сказал он, — хоть сам превосходно все знаешь. Ты ведь видишь, конечно, что для маслин ямы роют глубже, потому что их роют главным образом по сторонам дорог[477]; видишь, что у всех молодых растений есть пеньки; видал, что на голове у всех растений наложена грязь и верхняя часть у всех растений защищена покрышкой[478].

(14) — Вижу все это, — сказал я.

—А если видишь, — заметил он, — то чего о них ты не знаешь? Или не знаешь, Сократ, как сверху на грязи положить черепок?

—Клянусь Зевсом, Исхомах, — отвечал я, — все, о чем ты говорил, мне известно. Но мне опять пришло в голову, почему это, когда ты раньше предложил мне общий вопрос, умею ли я сажать, я дал ответ отрицательный. Мне казалось, что я не мог бы ничего сказать о способах посадки; но когда ты стал предлагать мне вопросы по отдельным пунктам, я даю тебе ответы, совпадающие с мнением, которого держишься ты, такой великий знаток земледелия. (15) Неужели, Исхомах, вопросы служат одним из способов обучения?[479] Только теперь я понял, как ты мне предлагал отдельные вопросы: ты ведешь меня через вещи мне известные, указываешь на сходство с ними тех, которые я считал неизвестными, и с помощью этого заставляешь меня верить, будто я и их знаю.

(16) — Так неужели, — сказал Исхомах, — если бы я спросил тебя о серебряной монете, настоящая она или нет, я мог бы заставить тебя верить, что ты умеешь отличать настоящие деньги от поддельных? Или, спрашивая об игре на флейте, убедил бы тебя, что ты умеешь играть, или о живописи и обо всех подобных искусствах?

—Может быть, — отвечал я, — раз ты заставил меня верить, будто я умею обрабатывать землю, хоть я знаю, что никто никогда не учил меня этому делу.

(17) — Нет, Сократ, это невозможно, — сказал он, — но, как я тебе и раньше говорил, земледелие — такое любящее человека и располагающее к себе занятие, что, у кого есть глаза и уши, тому оно тотчас дает знание себя. (18) Многому оно само учит, как лучше всего с ним обращаться. Вот, например, виноградная лоза поднимается на дерево, если есть дерево вблизи: она учит нас, что надо ее поддерживать; раскидывает она листья, пока гроздья у нее еще нежны: она учит, что в эту пору надо затенять гроздья, находящиеся на солнце; (19) а когда придет время ягодам уже наливаться сладостью от солнечных лучей, она сбрасывает листья и учит человека обнажить ее и дать плодам созреть. Наконец благодаря обилию плодов своих она представляет нашему взору одни гроздья уже зрелыми, другие — еще зеленоватыми: она учит срывать с нее плоды, как собирают смоквы, — те, которые в данный момент уже поспели.

Глава 20 [Заботливые и нерадивые земледельцы]

(1) Тут я сказал:

—Если земледелию так легко научиться и все одинаково знают, что надо делать, отчего же это бывает, Исхомах, что не все преуспевают одинаково: одни живут богато и имеют излишки, другие не только не могут добыть себе необходимых средств, но даже еще впадают в долги?

(2) — Это я скажу тебе, Сократ, — отвечал Исхомах. — Не знание и не незнание делают одних земледельцев богатыми, других — бедными. (3) Не слышно таких разговоров, будто хозяйство разорено оттого, что сеятель посеял неравномерно, что садовник посадил деревья не в ряд; что хозяин не разобрал, какая земля годится для винограда, и посадил его в неподходящем месте; что он не знал, что для посева полезно предварительно обработать новь; что он не знал, что полезно к земле примешивать навоз. (4) Нет, гораздо чаще приходится слышать вот какие толки: такой-то не получает хлеба от своего именья, потому что не заботится, чтобы поле у него было засеяно или чтобы оно было унавожено. Или: у такого-то нет вина, потому что он не заботится о посадке новых виноградных лоз и о том, чтобы имеющиеся у него приносили плод. Или: у такого-то нет ни масла, ни смокв, потому что он не заботится и не принимает мер к тому, чтоб это было у него. (5) Вот, Сократ, какое различие между земледельцами, почему гораздо благополучнее тот, кто не придумывает какое-нибудь мудрое, как он воображает, изобретение по части земледелия[480]. (6) Равным образом и полководцы в некоторых военных делах бывают одни хуже, другие лучше не потому, чтобы они отличались друг от друга талантом, но несомненно заботливостью: одни начальники исполняют, а другие не исполняют то, что и всем начальникам известно и большинству рядовых. (7) Так, например, все знают, что, идя по неприятельской стране, лучше идти таким строем, при котором, в случае надобности, было бы выгоднее всего сражаться. Так вот, зная это правило, одни его соблюдают, другие не соблюдают. (8) Стражу ставить и днем и ночью лучше перед лагерем: это все знают, но и об этом одни заботятся, чтоб оно исполнялось, а другие не заботятся. (9) Точно так же очень трудно найти того, кто бы не знал, что, когда бывает нужно идти где-нибудь по узкому проходу, лучше заранее занимать выгодные позиции. Тем не менее одни заботятся об исполнении этого, другие — нет. (10) Вот и про навоз все говорят, что это — превосходная вещь для земледелия, и видят, что он получается сам собою: и все-таки, хоть и прекрасно знают, как он получается, и хоть легко наготовить его большое количество, одни заботятся, чтобы и он собирался, другие относятся к этому небрежно. (11) А между тем дождь бог посылает с неба, и все углубления обращаются в лужи, а земля производит всякого рода сорные травы; землю должен очищать всякий, кто хочет сеять, и если бросать в воду сор, удаляемый с земли, то время уже само сделает из него то, что любит земля: какой сор, какая земля в стоячей воде не обратится в удобрение? (12) Все знают, как сильно нуждается в уходе земля, слишком сырая для посева или слишком соленая для садоводства; знают и то, как отводить воду канавами и как исправлять солончаковую почву, примешивая к ней разные вещества, жидкие и сухие, не содержащие соли. Однако и об этом одни заботятся, а другие — нет. (13) Но даже если кто-нибудь совершенно не в состоянии разобрать, что может производить земля, не может увидеть ни плода ее, ни растения и ни от кого не может услышать правду о ней, то не гораздо ли легче всякому испытать землю, чем лошадь или человека? Земля ничего не показывает с целью обмана, но с простотою открывает, на что она способна и на что она не способна, и говорит правду. (14) Мне кажется, земля служит превосходным средством отличить дурного человека от хорошего благодаря тому, что все дары ее легко понять и изучить: не работающему нельзя оправдываться незнанием, как в других занятиях, так как всем известно, что земля за добро платит добром. (15) Земледелие — лучший обвинитель дурной души; что человек мог бы жить без хлеба насущного, в этом никто не уверит себя; стало быть, кто не хочет заниматься земледелием и не имеет никакой другой профессии, дающей средства к жизни, тот, очевидно, думает жить воровством, или грабежом, или попрошайничеством, или уж он — дурак набитый. (16) Большое влияние на выгодность или убыточность земледелия, — продолжал он, — оказывает то, когда один хозяин, имея большее или меньшее число работников, прилагает некоторую заботу, чтобы они у него были вовремя на работе, а другой не заботится об этом. Ведь и среди десяти человек один уже заметен тем, что работает все свое время, а другой — тем, что уходит раньше времени. (17) А если позволить людям целый день работать кое-как, то разница, пожалуй, окажется в половину всей работы. (18) Подобно этому бывает, что во время пути на протяжении двухсот стадий[481] один обгонит другого на сто стадий, хотя оба путника и молоды, и здоровы, если при этом один идет целеустремленно, а другой с легким сердцем отдыхает и около источников, и в тенистых местах, смотрит по сторонам, ловит мягкий ветерок. (19) Точно так же большая разница и в исполнении полевых работ между работниками, делающими дело, к которому они приставлены, и не делающими его, а находящими предлог не работать, когда им дозволяют бездельничать. (20) Между хорошей работой и плохим выполнением ее такая же большая разница, как между настоящей работой и полным ничегонеделанием. Например, когда при вскапывании для очищения винограда от сорных трав рабочие вскапывают землю так, что сорные травы растут обильнее и пышнее, как не назвать это ничегонеделанием? (21) Вот эти изъяны гораздо больше разоряют хозяйство, чем полное незнакомство с делом. Когда деньги полностью уходят из хозяйства, а работы исполняются не так, чтобы приход перевешивал расход, ничего мудреного нет в том, что вместо излишка получается недостаток. (22) Но для людей, умеющих заботиться о деле и усердно обрабатывающих землю, земледелие — самое быстрое средство обогащения. Мой отец и сам так вел хозяйство и меня научил. Он никогда не позволял мне покупать землю хорошо обработанную, но ту, которая по небрежности ли хозяев или по недостатку средств у них не обработана и не засажена — такую он советовал покупать. (23) Обработанная, говорил он, и стоит дорого, и улучшать ее нельзя; а если нельзя ее улучшать, то она не доставляет столько удовольствия; напротив, всякая вещь и скотина, которая идет к улучшению, очень радует хозяина. Так вот, нет ничего способного к большему улучшению, как земля, которая из запущенной становится в высшей степени плодородной. (24) Уверяю тебя, Сократ, — продолжал он, — что благодаря нашим стараниям стоимость многих участков земли стала во много раз больше первоначальной. Эта мысль — такая драгоценная и так легко ее понять, что хотя ты ее только сейчас услышал, но будешь ее знать не хуже меня и другого научишь, если захочешь. (25) Да и отец мой не у другого научился и пришел к этому не путем долгого размышления, но, как утверждал он, по любви своей к земледелию и труду; он захотел иметь подобный участок, чтобы и руки приложить к нему и получать удовольствие от доставляемого им дохода. (26) Да, Сократ, — прибавил он, — мой отец по природе своей, как мне кажется, любил сельское хозяйство больше всех афинян.

Выслушав это, я спросил его:

—Что же, Исхомах, отец твой сам владел всеми этими имениями, которые он привел в цветущее состояние, или также и продавал, если мог получить хорошую плату?

—Да, клянусь Зевсом, и продавал, — отвечал Исхомах, — но тотчас же, по своей любви к труду, взамен одного покупал другое имение, но запущенное.

(27) — Судя по твоим словам, Исхомах, — сказал я, — отец твой действительно по природе своей любил сельское хозяйство не меньше, чем купцы любят хлеб. Ведь и купцы, по своей чрезвычайной любви к хлебу, как прослышат, что где-нибудь его очень много, так и едут туда за ним, переплывают и Эгейское, и Эвксинское, и Сицилийское море[482]. (28) Потом наберут его как можно больше и везут по морю, да еще на том судне, на котором сами едут. Когда им понадобятся деньги, они не выбрасывают хлеб зря и как попало, а, напротив, где, по слухам, цены на хлеб всего выше и где больше всего им дорожат, к тем и везут его на продажу. В таком же роде, должно быть, и отец твой был любителем сельского хозяйства.

(29) На это Исхомах сказал:

—Ты шутишь, Сократ, а я ничуть не меньше считаю даже любителями строительства тех, которые, выстроив дом, продают его, а потом строят новый.

—Нет, клянусь Зевсом, Исхомах, — возразил я, — я верю тебе: это так естественно, что все любят то, из чего надеются извлечь себе выгоду.

Глава 21 [Умение обращаться с людьми и повелевать ими]

(1) — Однако вот что пришло мне в голову, Исхомах, — сказал я, — как ловко ты обратил весь разговор в защиту своего утверждения. Ты утверждал, что земледелие легче других искусств для изучения; и теперь на основании всего сказанного тобою я вполне убедился, что так оно и есть.

(2) — Да, клянусь Зевсом, — отвечал Исхомах, — но, в отношении того, Сократ, что играет одинаковую роль во всяком занятии, будет ли то земледелие или государственная деятельность, хозяйство или военное дело, я разумею способность властвовать, — в этом отношении, согласен с тобою, существует очень большая разница между людьми в зависимости от их душевных свойств. (3) Возьмем для примера военный корабль: когда нужно бывает в открытом море пройти в течение дня известное расстояние, один келевст[483] умеет словом и делом зажечь в людях желание работать, а другой так несообразителен, что на тот же путь приходится употребить времени вдвое больше. Одни выходят на берег вспотевшие, довольные друг другом — келевст и его подчиненные, — а те, которые приезжают без пота, полны ненависти к своему начальнику и ему ненавистны. (4) И между командирами в этом отношении есть разница: одни не могут внушить солдатам ни любви к труду, ни любви к опасностям; их солдаты не хотят им повиноваться, считая это для себя унизительным, кроме как в случае необходимости, а, напротив, гордятся своим сопротивлением начальнику. Эти командиры не могут внушить солдатам даже чувства стыда, если войско покроет себя позором. (5) Наоборот, начальники, любимые богами, хорошие, знающие, приняв под свою команду этих же самых солдат, а часто и других, еще худших, умеют внушить им чувство стыда к позорным поступкам, внушить им мысль о важности повиновения, так что каждый из них с радостью повинуется, могут воодушевить их всех желанием работать общими силами, когда потребуется работать. (6) Как у отдельных людей иногда бывает врожденная любовь к труду, так и хороший командир может внушить целому войску и любовь к труду, и честолюбивое желание, чтобы подвиг солдата был замечен командиром. (7) К какому командиру так относятся подчиненные, тот и есть сильный начальник, а вовсе не тот, клянусь Зевсом, кто телом сильнее своих солдат, кто бросает копье или стреляет из лука лучше всех, кто, имея лучшего коня, кидается в опасность впереди всех как самый лучший всадник или пелтаст[484], — но тот, кто умеет внушить солдатам идти за ним и в огонь и в любую опасность. (8) Того с полным правом можно назвать одаренным человеком, за кем идет много людей, проникнутых его мыслью; про него можно по справедливости сказать, что тот идет с большой рукой, воле которого готово служить много рук[485]; поистине велик тот, кто может совершать великие подвиги не столько силою тела, сколько силою ума. (9) То же бывает и в домашних делах: поставленный во главе дела человек, в должности ли управляющего или надсмотрщика[486], если он умеет внушить работникам охоту к работе, рвение и усердие, такой человек добьется хорошего результата и большой создаст перевес прихода над расходом. (10) Если при появлении хозяина на работе — того, Сократ, кто может и жестоко наказать плохого работника и отлично наградить усердного, если при этом среди рабочих не произойдет никакой заметной перемены, такому хозяину я не позавидую. Напротив, если при виде хозяина работники встрепенутся, если у каждого из них пробудится сила, взаимное рвение, честолюбивое желание отличиться во всем, — про того я скажу, что в его душе есть что-то царственное. (11) Вот это-то и есть самое важное, по-моему, как во всяком деле, где что-нибудь исполняется человеческими руками, так равно и в сельском хозяйстве. Но, клянусь Зевсом, я уже не скажу, что этому можно научиться, взглянувши или раз послушавши; нет, чтобы иметь эту силу, нужно и воспитание, и природное дарование, и, самое главное, милость богов. (12) Да, это благо, как мне кажется, совершенно не зависит от человека, но от воли богов, — это искусство властвовать над людьми с их согласия; несомненно, оно даруется тому, кто поистине посвящен в таинства добродетели. А власть над людьми против их воли, мне кажется, боги дают тому, кого считают заслуживающим жизни Тантала[487], он, как рассказывают, пребывает в царстве Аида в вечном страхе умереть вторично[488].