Сокровища скифов

3

Белый чудик вновь надел на меня повязку и повёл в заточение. Где находилась обещанная комната раздумий — в этом здании или в каком-нибудь овраге за городом — для меня значения не имело. Из разговора с господином Глыбой я понял, что Любаша не у него. Пока, во всяком случае. Возможно, похищение моей любимой женщины в его планы не входило, возможно, ей удалось по счастливой случайности избежать встречи с чудиками. Не важно. Главное: она была на свободе и, надеюсь, в безопасности. Ещё я понял, что наш конкурент топчется на месте и знать не знает где искать священные артефакты скифов. Мы, конечно, тоже не знаем, но мы хотя бы что-то делаем, а он, по всей видимости, только подглядывает за нами да строит козни за спиной Любаши. Нечестно это.

Итак, участие моё в поисках сокровищ самым неожиданным образом подошло к концу. Помогать этому Глыбе я не собирался и с полной уверенностью мог воскликнуть: До свиданья, приключения! Сказать, что я очень расстроился, значило ничего не сказать. Не хочу показаться нескромным, но, по моему мнению, я был на полпути к раскрытию тайны сокровищ. И в тот момент, когда мне как воздух требовалась помощь Любаши, меня мало того, что оставили без обеда и похитили, но и лишили возможности реализовать свои скрытые возможности в деле археологии. Вот и помогай людям после этого.

Я очень обиделся на Любашу. Наверное, так же, как она на меня, когда я выгнал её из своего номера. Но у меня была необходимость закончить своё образование, дабы лучше узнать суть дела и ещё на шаг приблизиться к заветной цели. А какая необходимость бросать меня была у неё?

Я очень обиделся, очень и, возможно, именно это помешало мне сразу понять, что произошло. Сначала я услышал лёгкий вскрик, потом что-то упало и с грохотом покатилось по лестнице, будто мешок с металлоломом, а потом стало тихо…

Тишина — состояние относительное. Многие думают, что это просто отсутствие звука, и будут неправы. В действительности понятие «тишина» заключает в себе большое количество компонентов, так как тишина бывает гробовой, многозначительной, звенящей и даже восторженной. Тишина, которая возникла после падения мешка, мне показалась пугающей. Какое-то время я стоял и ничего не делал. Затем пошевелил плечами, сделал шаг в сторону и прижался спиной к шероховатой стене. Что бы ни послужило причиной услышанного мною грохота, в первую очередь я решил побеспокоиться об устойчивости. Прижавшись к стене, я поднёс руки к лицу и снял повязку.

Я стоял на краю лестничного пролёта и смотрел вниз. Белый чудик лежал на нижней площадке, раскинув руки в стороны и повернув голову на бок, и не двигался. Как он умудрился свалиться и собрать десять ступенек — поскользнулся или просто оступился — неизвестно, но сам факт был на лицо. Тоже мне провожатый! Я медленно спустился, склонился над ним и нащупал пальцами живчик на его шее. Живчик дёргался тихо, но регулярно, из чего я сделал вывод, что жить он будет. На умирающего он не походил, и если бы не огромная набухающая на лбу красно-сизая шишка, можно было подумать, что он спит.

Ветер свободы ударил мне в лицо — никогда не думал, что он настолько свеж и приятен. Чудик не шевелился, никаких других врагов вокруг не было, и я был полностью предоставлен самому себе. Понимая, что совершаю неблаговидный поступок, я торопливо обшарил чудиковы карманы и извлёк на белый свет толстый бумажник и пистолет марки «огнестрельное оружие». Более точного названия я не знаю, ибо хоть и служил в армии, но с тех пор прошло почти двадцать лет. Пистолет я сунул за пояс брюк, прикрыв рукоять складками рубахи, потом открыл бумажник и проверил наличность. Наконец-то у меня были деньги на обед! Отто фон Глыба хорошо платил своим сотрудникам, я насчитал шесть пятихаток и ещё мелочь в сотках и полтинниках.

Пустой бумажник я вернул на место — чужого мне не надо — а деньги спрятал в грудной карман рубашки и оглянулся. Направо тянулся длинный полутёмный коридор, слева манила свободой деревянная дверь. Я осторожно подкрался к ней, прижался ухом и прислушался. Судя по доносившимся звукам, дверь вела на улицу, скорее всего во двор какой-то организации или предприятия, потому что кроме обычного урчания автомобильных моторов я услышал грубый мужской голос. Мужчина, не стесняясь выражений, отчитывал кого-то, грозя выговором и увольнением. Видимо, здорово его достали.

Когда поток ругательств иссяк, я немного погодил, потом набрался смелости и выглянул во двор. Грозный мужчина ушёл, зато знакомая чёрная «девятка» была здесь, рыжий чудик тоже, наверное, ждал меня и белого. Со скучающим видом он разглядывал облака и курил. Долго же ему придётся курить. Ехидно ухмыльнувшись, я прикрыл дверь и двинулся по коридору. Не может такого быть, чтобы в здании был только один выход.

Коридор оказался не таким уж длинным, как я сперва подумал. Через несколько шагов я натолкнулся ещё на одну дверь и уже не раздумывая толкнул её. Один чудик лежал в отключке возле лестницы, другой скучал во дворе, так что бояться мне было некого. За дверью находился широкий холл. Возле застеклённого окошка, похожего на окно железнодорожной кассы, толпилась очередь, человек пять. Над окошком большие красные буквы гласили: Оперативный дежурный. Справа у открытых дверей, за которыми маячил призрак свободы в образе поникших акаций, стоял дяденька милиционер с автоматом, с сержантскими погонами и с таким же скучающим видом как у рыжего.

Я оторопел. Я ожидал обнаружить себя где угодно: на борту Наутилуса, в жерле Везувия, в Лимпопо среди бегемотов, на Луне в конце концов — но только не в милиции. По спине прокатилась волна колючих мурашек, таких, которые могут выесть в душе всё мужество, даже если его там не было. У меня было немного, но теперь не осталось ни грамма. Глазки мои забегали, руки затряслись, и только слепой не заподозрил бы меня в каком-нибудь преступлении.

Отто фон Глыба не лгал, когда говорил, что у него большие возможности. Устроить себе штаб-квартиру в здании местного МВД не каждый бы смог. Любаше вон со всеми её деньгами и связями пришлось ограничиться полуразрушенной гостиницей и мной. Так что делай выводы, Данилушка…

Не знаю, долго ли я стоял, изображая из себя трясущуюся статую, но из оцепенения меня вывел мягкий женский голос.

— Вы что-то ищите?

Какое-то время я молчал, сверля женщину растерянными глазами, потом кое-как наскрёб по сусекам остатки мужества и сказал:

— Понимаете, я приезжий…

— Регистрация на втором этаже, сорок вторая комната.

— Да я уже…

— Выход там, — махнула женщина в сторону акаций.

Этот жест вернул меня к жизни. Я даже забыл поблагодарить женщину и едва ли не в припрыжку помчался к выходу. Сержант с автоматом посмотрел на меня как-то подозрительно, но я дружелюбно помахал ему рукой и он посчитал меня сумасшедшим, во всяком случае, пальцем у виска он повертел.

Улица встретила меня ликующим чириканьем воробьёв и горячим солнцем. Первой моей мыслью было как можно скорее найти приличное кафе и пообедать, благо деньги теперь имелись. Желудок неприлично бурлил, требую своего, и я был вполне с ним согласен. Однако вторая мысль спешно погнала меня в гостиницу. На данный момент судьба Любаши волновала меня куда больше желудочной революции. Я даже не остановился возле пухлой тётеньки торгующей пирожками домашнего приготовления.

Из разговора с потомком изобретателей шнапса я понял, что Любаша в его лапы не попала. Это хорошо. Из гостиницы она ушла в неизвестном направлении — плохо. Счёт равный, но колеблющийся, поэтому надо было торопиться. Что-то, наверное, интуиция, подсказывало мне, что с женщиной, которую я люблю, не всё в порядке. Может быть, ещё один конкурент объявился? А может, этот ненормальный Шурик выследил её и похитил? Мне живо представилась нелицеприятная картина: жестокий дикарь в образе Шурика с раскалённым утюгом — и бедная беззащитная Любаша, прикованная наручниками к батарее. Шурик ухмыляется, Любаша плачет и зовёт меня на помощь…

Картина столь явственно отразилась в моей голове, что до гостиницы я добежал минут за пятнадцать. Портье по-прежнему читал газету, никого и ничего не замечая, даже мух, круживших над головой. Я не стал спрашивать его, вернулась Любаша или нет, настроение и без того было не ахти. Взбежав по лестнице на второй этаж, я постучал в дверь её номера и несколько долгих секунд вслушивался в тишину, надеясь, что та отзовётся знакомым шелестом шагов. Не отозвалась.

Делать нечего. Я прошёл к себе и увалился на кровать. Потом вскочил и нервно заходил по комнате из угла в угол, словно тигр в клетке. На душе было неспокойно, ощущение нестабильности, возникшее утром и усугублённое моим воображением, переросло в откровенное волнение, давшее начало чувству более сильному — тревоге. С Любашей мы были знакомы вот уже пять дней, и за всё это время больше, чем на полчаса одного она меня не оставляла. Так что тревожиться было из-за чего.

Я сжал кулаки, пытаясь сдержать рвавшееся наружу негодование. Вот ведь женщины! Неужели так трудно сказать, куда собралась идти, или, в крайнем случае, оставить записку? Что может быть проще, чем черкнуть пару слов: так, мол, и так, ушла к подруге, вернусь, когда соскучишься. Так нет, надо всё покрыть такой таинственностью, что сам Штирлиц обзавидуется. Мечешься тут, места себе не находишь, живёшь за счёт валидола, а она и в ус не дует. А потом удивляются: и куда это наши мужики пропадают?

Ждать незнамо чего и мучить себя вопросами, смысла больше не было. Если с ней что-то случилось, то здесь я ничего не высижу. Вдруг ей в самом деле нужна помощь? А если она просто гуляет… Нет, на Любашу это не похоже. Я, конечно, ещё не вот как хорошо её знаю, но по виду она профессионал, а профессионалы гулянки с работой не мешают. Работа для них на первом месте. Значит надо идти и искать её. Единственным человеком в городе, которого я знал, был Андрей Фёдорович с улицы Червонной, и я очень надеялся, что он мне что-нибудь подскажет…

В дверь постучали. Гостей я не ждал, все мои друзья и родственники жили за тридевять земель, и знать не знали где я нахожусь. Тогда кто бы это мог быть? Любаша вернулась? Или портье наконец-то дочитал свою газету и вспомнил что-то? А может… Отто фон Глыба прислал по мою душу своих архангелов? Шайка целеустремлённых конкурентов как-то выпала из моей головы, а зря. Белого чудика уже наверняка нашли и откачали, и теперь многоуважаемый гость из ФРГ, несомненно, жаждал поквитаться со мной за увечье своего сотрудника. Неважно, что пострадал тот не по моей вине. Это дело десятое. Теперь по всем канонам детектива я представлял для швабов определённую угрозу, и меня следовало либо переманить на свою сторону, либо… ликвидировать. Последнее слово мне не понравилось, и я поспешил поменять его на «изолировать».

Однако хрен редьки не слаще. Я вынул из-за пояса пистолет, сжал рукоятку покрепче и подошёл к двери. Оружием я пользоваться не умею, но по фильмам знаю, что пистолет надо обязательно снять с предохранителя и передёрнуть затвор. Предохранитель я не нашёл. Куда его запрятал конструктор — неизвестно. Ну и чёрт с ним. Будем надеяться, что простой демонстрации вполне хватит, чтобы отпугнуть злоумышленников.

— Кто там? — тихо спросил я, наклоняясь к замочной скважине.

За дверью послышался осторожный шорох, будто кто-то переступил с ноги на ногу, потом прозвучал такой же тихий ответ.

— Это я, портье.

Голос был похожий. Я слышал его всего раз, но узнал сразу.

— Вы один?

— Один.

Гостиничная администрация глазок в дверь поставить постеснялась, и потому мне пришлось поверить ему на слово. Я повернул ключ. В коридоре действительно стоял портье и действительно один.

— Входите, — кивнул я.

Портье замялся.

— Да я, в общем-то, на минутку… Звонили из милиции, спрашивали, где вы. Правда, что вы человека убили?.. Я бы посоветовал вам избавиться от этой улики, — он кивнул на пистолет в моёй руке.

Только сейчас я сообразил, что держу его под прицелом. Наверное, из-за этого он и не захотел войти в номер. Мало ли что у меня на уме, вдруг пристрелю. Я опустил пистолет, и он стал более разговорчивым.

— Сказали, что скоро приедут и чтобы я держался от вас подальше. Честно говоря, вы не похожи на киллера. Вид у вас, конечно, не самый благообразный, но и не бандитский. Я бы сказал: презентабельный, если одеть вас подобающим образом.

Одевался я скромно, но со вкусом и последнее замечание меня немного обидело. Однако лезть в бутылку не стал, оправдываться и объяснять, что случилось, тоже. Я просто поблагодарил портье и собрался закрыть дверь, но он остановил меня и сказал:

— Выйти вам лучше всего через служебный вход. Думаю, минуты две у вас есть. Идите за мной, я провожу.

Вот он — русский менталитет! Что бы ни делать, лишь бы во вред власти. Народ и большевиков поддержал только бы насолить царю-батюшке. Потом, конечно, жалел, да кто на поезд опоздал тот к бабушке не едет.

— Идёмте, — повторил портье.

Я не стал раздумывать. Встреча с милицией в мои планы не входила, доказать свою невиновность я не надеялся, в нашем государстве этого ещё никому не удалось, и потому я пошёл за ним, как поляки за Сусаниным, полностью вверив себя в его читательские руки. Пока мы спускались по лестнице, он сказал, что зовут его Петрович, что у него трое внуков и что он бывший диссидент, и именно по этой причине решил мне помочь. Бывших диссидентов не бывает, это я знаю точно. Оппозиционеры бывшие есть, а вот диссиденты… Диссидент — это состояние души, общий взгляд на вещи, на окружающий мир. Он никогда не согласиться с существующими порядками, даже если они устраивают всех остальных. Поэтому бывших диссидентов — не бывает.

Петрович вывел меня во двор с другой стороны гостиницы и с большой теплотой пожелал счастливого пути. Ввиду нашего былого знакомства, я не ожидал от него подобного и потому едва не прослезился. Слава богу, сдержался, иначе мой авторитет нарушителя законов в его глазах навсегда бы пропал. Я спросил как добраться до улицы Червонной, пожал ему на прощание руку и ушёл. Вообще-то, законы нашей страны я люблю и уважаю, какими бы беззаконными они ни были, но Петрович этого не знал и во второй раз пожелал мне удачи.

Пока происходили все описанные выше события, к городу незаметно подкрался вечер. На светлом ещё небе зажглись первые звёзды и принялись наперегонки перемигиваться с молодым двурогим месяцем. Город примолк, уставший за долгий день от шума и сутолоки. На крыши домов, на деревья, на горячие тротуары серым саваном осела пыль, и стало невыносимо душно, будто перед грозой. Стемнело быстро. Вроде бы только что длинные лучи заходящего солнца чертили воздух на классики, отражаясь в оконных стёклах красными бликами, и вдруг всё вокруг стало чёрным-черно, так что к знакомому дому номер тринадцать я подошёл в полной темноте.

По прихоти судьбы я стал изгоем. Меня искала милиция, меня искал Отто фон Глыба, любой гражданин Березовска мог плюнуть в меня и кинуть камнем. Одним словом, подходя к дому Андрея Федоровича, я пригибался и оглядывался. Возле калитки я остановился и прислушался. Каких-то подозрительных звуков, вроде лязга оружия, писка раций и лая овчарок, я не услышал. Только где-то недалеко противно скрипел сверчок. Немного успокоившись, я толкнул калитку и по узкой тропинке осторожно двинулся к крыльцу.

Я не знал, как Андрей Фёдорович встретит меня: во-первых, человек я для него малознакомый, во-вторых, слухи в небольших городках разносятся подобно ветру, и ещё неизвестно как он воспринял новости относительно моей преступной деятельности. Но просить помощи мне больше было не у кого, и я решил дерзнуть. В крайнем случае, послушаю, какой я негодяй, и уйду.

Окна в доме были погашены, Андрей Фёдорович как все пожилые люди уже спал. Потревожить его — значит дать ещё один повод быть мною недовольным, хотя и первых двух вполне хватало, дабы пройтись по моей спине поганой метлой. Я то поднимал руку, чтобы постучать, то вновь опускал, чувствуя, как грудь наполняется духом сомнений…

Дверь вдруг отворилась и уверенный мужской голос сказал:

— Ну, долго топтаться будешь?

Андрей Фёдорович не спал, выходит не такой уж он и пожилой. Я быстро прошмыгнул мимо него в тёмные сени и затаился. Сердце в груди билось раненой птицей, норовя вырваться из клетки на волю, но это меня беспокоило мало, ибо теперь я знал, что здесь мне ни что не угрожает.

— Проходи, что встал.

Я не стал заставлять его повторять приглашение, не вежливо это — утруждать хозяев уговорами. Особенно если гость непрошенный. Андрей Фёдорович вошёл следом, тщательно зашторил все окна и только после этого включил свет. Комната оказалась небольшой и по виду очень простой, без излишеств: стол, высокая бабушкина кровать, полка с книгами и старинный с резными финтифлюшками платяной шкаф. На кровати лежал толстый дымчатый кот, очень старый и, наверное, ленивый. Увидав меня, он широко зевнул, потянулся и вновь лёг, уткнувшись усатой мордочкой в пуховую подушку.

Не говоря ни слова, Андрей Фёдорович отправился на кухоньку, видимо моё изнеможённое лицо сразу подсказало ему что делать, а я подошёл к книжной полке и пробежался глазами по названиям. Литература была в основном научная, посвящённая истории народов мира, хотя между ними затесалось несколько современных детективов. По книгам в домашней библиотеке всегда можно определить характер владельца. Если, к примеру, на полке стоят труды древнегреческих и римских анналистов, то хозяин человек думающий и в какой-то степени философ. Если там художественная литература классиков прошлого и серьёзных современных писателей, тогда ему больше присущи романтические черты, хотя философом он тоже может быть. Но надо ещё обращать внимание на корочки: потёртые по краям, испещрённые тонкими трещинками-морщинками, красноречиво говорят о том, что книги читают. А когда корочки чистые, гладкие, значит, книги стоят лишь для красоты или ради хвастовства. Смотрите, мол, какой я умный, книги читаю! Здесь вывод напрашивается сам. У Андрея Фёдоровича корочки книг были не просто потёрты — переломаны и стёрты от долгого использования…

Слева на стене висела большая фотография в деревянной рамке. Очень красивая молодая женщина в зимней шапочке крепко обнимала девочку лет трёх и улыбалась фотографу чистой откровенной улыбкой. Девочка капризно морщила носик и поджимала губки, но не отстранялась, а, наоборот, старалась прижаться к матери. Удивительное противоречие чувств и желания. Кого-то мне это напоминало…

В комнату вошёл Андрей Фёдорович и поставил на стол кастрюльку с варёной картошкой, сливочное масло, солёные огурчики и квашеную капусту. Потом нарезал толстыми ломтями ржаной хлебушек и положил его рядом с кастрюлькой.

— Садись, поешь.

— Это ваша семья? — кивнул я на фотографию.

— Жена и дочь, — ответил Андрей Фёдорович.

Я не стал спрашивать, где они. Судя по обстановке, женским присутствием в доме не пахло, так что всё было понятно без слов. Многие семьи расходятся, а потом живут воспоминаниями вроде такой вот фотографии, а то и вовсе без воспоминаний. В жизни всякое случается.

— Они в Москве, — вдруг сказал Андрей Фёдорович. — Жена преподаёт русскую историю в МГУ, у неё там своя кафедра. Приезжает сюда два раза в год, в отпуск и на Рождество. А дочь… Дочь моя самая настоящая авантюристка.

— Как это?

— Ешь! — резко покончил с откровениями Андрей Фёдорович.

Только сейчас я вспомнил, что очень голоден. Я сел и взялся за вилку, однако, стремясь произвести впечатление человека воспитанного и культурного, я подцепил одну картофелину и принялся медленно её жевать. Делать это было мучительно трудно, скулы сводило от нетерпения, но я делал. Андрей Фёдорович смотрел на меня минуты полторы, потом не выдержал и сказал, чтобы я не стеснялся и чувствовал себя как дома. Не надо было ему этого говорить.

Голод не тётка — эту поговорку придумал не я. Отбросив приличия, я принялся хватать и кусать всё, до чего дотягивались мои руки и зубы. Андрею Фёдоровичу это, как ни странно, понравилось, и он удовлетворённо кивал головой. Русские люди любят хорошо покушать, а ещё больше они любят, когда гость сыт и доволен. Гостем был я, и я был очень доволен, хотя еда на столе не отличалась какой-то особой изысканностью и разнообразием.

Наевшись, я отодвинул от себя опустевшую кастрюльку, посмотрел с сожалением на солёный огурчик, одиноко маячивший в соседней тарелке, но желудок был полон и принимать пищу отказывался. Нет, значит, нет, я откинулся на спинку стула и принялся сыто щуриться на спящего кота.

— Ну, поел? — садясь напротив, спросил Андрей Фёдорович. — Теперь расскажи-ка мне, старому, что у тебя за счёты с нашей милицией?

Поев, я почувствовал страшную усталость и сонливость — день выдался трудный — веки налились свинцовой тяжестью и слипались, но за гостеприимство надо платить, тем более что к Андрею Фёдоровичу я шёл не ужинать, а за помощью. Я подробно изложил ему всё происшедшее со мной, начиная с минуты, как я проснулся, и до настоящего момента. Сцену падения белого чудика с лестницы я описал более детально, снабдив её соответствующими комментариями и выводами.

— Во всяком случае, когда я его покинул, он был жив и умирать не собирался, — констатировал я.

Выслушав меня, Андрей Фёдорович долго гладил бороду, гоняя в голове какие-то свои мысли, потом сказал:

— Думаю, ты не врёшь…

— Конечно не вру! Меня подставили! Его кто-то из своих грохнул, а я даже муху не обижу!..

Андрей Фёдорович поднял руку, останавливая моё красноречие, и я был вынужден умолкнуть.

— Милиция наша, да и не только милиция, на коротком поводке у фон Глыбы, так что удивляться тут нечему. И уж если он начал на тебя охоту, то рано или поздно поймает. Чего-чего, а это он умеет, на войне научился.

— Так он воевал? А Любаша говорила, что его родители после семнадцатого эмигрировали в Германию.

— Вот он и воевал за Германию. Впервые я встретился с ним в сорок втором, когда немцы взяли Березовск. Я тогда мальчишкой был, но запомнил его хорошо. Штурмбанфюрер СС, начальник зондеркоманды «Вульф». Мы их так и звали — волки Отто. В его задачу входили поиск и отправка в Германию культурных ценностей. В те времена у людей этого добра хватало, от бабушек да дедушек оставались. Коммунисты не всё реквизировали, вот он и подбирал, что те не успели. Нюх у него на это дело, как собака чует, где что лежит. Он тогда неплохо озолотился. Кое-что, конечно, и великому рейху перепало, но то крохи. Не о рейхе он думал, о себе. Видать и о скифских сокровищах тогда же прослышал. Когда он появился у нас после перестройки, я сразу понял — за ними приехал.

О зверствах эсэсовцев я много читал и видел в кино. Страшно! В мире существует несколько организаций, которые ищут этих господ и заставляют отвечать за свои злодеяния. Не плохо было бы, если бы они и нашего Отту нашли.

— Выходит, он военный преступник? Может сообщить куда следует? Глядишь, одним конкурентом меньше.

— Если б всё так просто… Доказательств нет.

Я почесал за ухом. Я иногда так делаю, когда не знаю, что делать. Дурная привычка, но кто из нас не без изъяна?

— Что ж это за нюх у него, если до сих пор ничего найти не может? — спросил я.

Андрей Фёдорович вздохнул.

— В земле копаться — не по сундукам рыскать. Археолог из него вышел никудышный, склад ума не тот. Да и помощников хороших нет. Потому он и решил тебя переманить, понравился ты ему, видать.

— Странный у него способ, взял белого пришил…

— Это цветочки, в СС и не такое вытворяли. Здесь что-то не то, другое что-то… Эти сокровища чуть ли не полгорода ищет. Все курганы в округе перекопали, от некоторых вообще только воспоминания остались — подчистую срыли.

— Был я на кургане Магоги, и никаких ям, кроме старых траншей, не видел.

Андрей Фёдорович покачал головой.

— А вот там копать нельзя, проклятое место. Все, кто копал, пропадали потом бесследно.

— Что ж там такого особенного?

— Я не копал, не знаю. Хочешь — попробуй.

Я не хотел. Сердечко почему-то затрепыхалось пойманной рыбой, будто кто-то большой и невидимый схватил его и крепко сжал. Я не испугался, потому что назвать страхом то, что я ощутил, нельзя. Скорее всего, инстинкт самосохранения таким образом попытался отвести меня от беды. Андрей Фёдорович усмехнулся, заметив выступивший на моём лбу пот.

— Правильно, не пробуй. Ты ещё молодой, тебе жить и жить. Думаешь, я не понял кто такой «слепой раб»? Давно понял, да только раньше времени на погост отправляться не хочу. — Он помолчал. — Бери-ка ты Любашу да уезжайте отсюда. Всему свой предел, не доведут вас до добра эти поиски.

Я отрицательно помотал головой. Я обещал Любаше помогать и не покину её, пока она сама того не пожелает. И не важно, что случиться со мной, лишь бы с ней всё было в порядке.

— Нет.

— Ну что ж, дело хозяйское, уговаривать не буду. А что вы сделаете, если найдёте сокровища?

Я пожал плечами. Откровенно говоря, я ещё не задумывался об этом, в голову как-то не приходило.

— Наверно, просто уеду домой. А Любаша… Любаша уедет к себе домой.

Мне, конечно, очень хотелось, чтобы наши отношения с Любашей переросли в нечто большее, чем деловые, но надеяться на это я не мог. Не имел права. Я совершенно ничего не знал о ней, а ведь что-то она делала до нашей встречи…

И тут я впервые подумал о том, что у Любаши может быть другая жизнь. Та, что находиться за пределами того круга, который соединил нас в поисках сокровищ. И конечно в той другой жизни у неё есть привычки, желания, заботы, друзья и мужчина, к которому она неравнодушна. От этой мысли мне стало не по себе. Очень тяжело было думать, что Любаша любит кого-то, потому что я любил её. Но здесь я ничего изменить не мог, и единственное, что мне оставалось, это пожелать ей счастья…

Однако пока она была рядом со мной, у меня был шанс — маленький, крохотный, почти неосязаемый — но всё-таки шанс, что рядом со мной она и останется. Я не могу на это надеяться, но я буду. Хотя для начала не мешало бы её найти.

— Любаша к вам не заходила?

— Нет.

— Дело в том, что утром она куда-то ушла и до сих пор не вернулась. Я переживаю. Вдруг что случилось?

Андрей Фёдорович остался невозмутим, во всяком случае, внешне, хотя я ожидал другой реакции. Всё-таки друг семьи, почти что брат. Но он лишь пожал плечами.

— Любаша всегда отличалась беспечным характером. В детстве она несколько раз сбегала из дома в поисках приключений. Однажды, когда ей было лет двенадцать, она пробралась на сухогруз, отправляющийся в ЮАР, чтобы помочь Нельсону Манделе в борьбе с апартеидом. Её успели снять в последний момент.

— Вряд ли политика интересует её сейчас. Тем более что Нельсон Мандела уже победил.

— Тогда поищи её где-нибудь в городе. Недалеко от Центральной площади есть ресторанчик, наверняка она там, наставляет на путь истинный нашу шпану. Любит она воспитывать.

Да, в чём в чём, а в этом я уже убедился. Только способ воспитания у неё странный.

— И много у вас этой шпаны?

— Хватает. Городскими командует Шурик Борзов, детинушка лет двадцати пяти. Рэкетируют понемногу предпринимателей, дальнобойщиков шустрят, иногда азербайджанцев громят на рынках. Но особо не усердствуют. Приезжих у нас мало, а всех остальных с пелёнок знают. Город-то маленький. Есть ещё так называемые «кроты». Вот эти настоящие беспредельщики. Взимают дань со всех, кто землю роет. А тех, кто артачиться, в эту самую землю и закапывают. У Отто фон Глыбы с ними мир: он их не трогает, они его. Главный у них — Боря Гусев, в простонародье просто Гусь. Сам он не местный, приехал откуда-то с Дальнего Востока, и авторитет зарабатывал кулаками. Кроты его очень уважают. Собираются они на окраине, на заброшенном заводике. С Шуриком они не дружат и в центр не суются. Если они решили, что Любаша им дорогу перешла, то вполне могли похитить её.

— Что же делать?

— Иди к Шурику. С кротами только он тягаться может.

Я знал. Я — знал! Я просто был уверен, хотя это знание ещё не сформировалось в моей голове окончательно и должным образом не приняло чёткий образ логической завершённости. Где-то в глубинах мозга шевелился змеевидный клубок мыслей, пока бледненьких и расплывчатых, но уже начинающих прозревать, и готовых вот-вот прорваться наружу яркой молнией откровения и вывести меня на путь истины… Божественной и неповторимой… Типа архимедовой «эврики»… или какой-то другой «эврики»… моей собственной, например…

О чём это я? Сейчас я должен думать о Любаше, о том, как найти её и спасти, а не забивать голову всякой ерундой вроде поиска давно потерянных и, возможно, никогда не существовавших, сокровищ. Нет! Нет? Да, я иду в правильном направлении. Сокровища и исчезновение Любаши — тесно связаны. Очень тесно! Может её потому и похитили, что я слишком близко подобрался к ним? И если я найду сокровища, то найду Любашу?

Стоп! Ещё не факт, что Любашу похитили. Обычно похитители выдвигают заинтересованной стороне какие-то требования, условия, угрозы. Я есть заинтересованная сторона, очень заинтересованная, но я ничего такого не получал, даже малюсенькой записки с вырезанными из газеты буковками… Газета, газета… Портье? Он любит читать газеты, значит… Нет, Данилушка. С такими выводами недалеко и до психушки. Газеты читают все, хотя бы в туалете, и то, что человек читает газету, ещё не даёт тебе права обвинять его в похищении твой любимой женщины. Значит кто-то другой. Фон Глыба отпадает. Тот ещё гад, конечно, но похищать Любашу ему нет смысла. Что может сделать такого одна-единственная женщина?.. Оооо! Много чего! Особенно в расстроенном виде! Кто-кто, а я сам видел что она сделала с Шуриком…

Значит не Глыба… Шурик? Да, у Шурика есть все основания не любить и даже ненавидеть её. Схлопотав два раза по самому уязвимому месту, он почти наверняка проникся к ней стойким чувством обиды, и не остановиться ни перед чем, чтобы расквитаться… Хотя нет, в этом случае у него появляются все шансы схлопотать в третий раз…

А может быть прав Андрей Фёдорович? Вряд ли кротам нравится наша деятельность. Они считают, что сокровища должны принадлежать им и только им, а мы считаем, что только нам. Их больше, нас меньше. У них сила, у нас маневренность. Но Любаша не смогла увернуться и влипла, и если она у них…

Урчание автомобиля вернуло меня в мир обетованный. Метрах в пятнадцати впереди припарковался жёлтый уазик, дверца открылась, и на тротуар ступил дяденька в фуражке. В свете уличного фонаря тускло заблестели звёздочки на погонах и пуговицы на форменном мундире.

Мент!

Я прыгнул к ближайшему дереву и зачем-то полез на него. Наверное, от растерянности. Однако залезть на дерево я не смог, для этого оно было слишком тонким и чахлым. Тогда я попытался спрятаться за него, но ввиду уже упомянутой тонкости, сделать этого у меня тоже не получилось. Плюнув на всё, я ничком упал на землю и притаился.

Милиционер зевнул на молодой месяц, почесался, достал пачку сигарет и закурил. Потом прошёлся немного по тротуару туда-сюда и вновь обратил взор на месяц. Звёзды он там считает что ли? Я приподнялся на локтях и вытянул шею, чтобы удобнее было следить за ним.

В машине запищала рация, в водительское окно высунулась ещё одна голова в фуражке.

— Товарищ майор, четвёртый на связи.

— Чего им?

— Говорит, что оставили пост у гостиницы, а сами пошли прочёсывать ближайшие улицы…

— Скажи, пусть направят одну машину к вокзалу. И пусть перекроют все дороги на выезде из города… Никуда он от нас не денется, возьмём…

Обложили!

Я сразу понял, что речь идёт обо мне. Кого ещё искать им в гостинице, особенно учитывая тот факт, что кроме меня и Любаши там никто не жил? А этот майор, судя по всему, командует облавой. Вот ведь фон Глыба, будь он неладен! Завалил белого чудика, чтобы организовать на меня эту охоту. И из-за чего, казалось бы? Сам же говорил, что никакой опасности я для него не представляю… Ещё работать предлагал… Ничего себе работка, чуть что — сразу валят!

Вновь запищала рация.

— Товарищ майор, они говорят, что на вокзале его нет. Из города он тоже не выезжал. Спрашивают, что дальше делать.

Майор оказался человеком несдержанным. Он смачно выругался и плюнул на асфальт.

— Вы что, работать разучились?! Пусть ждут, должен же он куда-то прийти?! Допроситесь, всех, премии лишу! Может тогда начнёте мозгами шевелить!

Водитель обиженно засопел.

— А я-то здесь причём? Моё дело баранку крутить…

— Ладно, — смягчился майор, — скажи, сейчас приеду. Пусть ждут.

Когда я работал в одной государственной организации, нас тоже регулярно грозили лишить премии. Зарплата была копеечная, работа опасная, людей вечно не хватало, но начальство с завидным постоянством трепало нам нервы всякими лишениями и выговорами. А на наше вполне обоснованное возмущение отвечало так: Не нравится — увольняйся! Политика у них что ли такая? Сначала завлекают всякими льготами и привилегиями, а потом гнобят и мурыжат… Ну да ладно, проехали. Пусть это останется на их совести, бог потом всех рассудит. Одного только не понимаю — если нас не будет, кому они нужны будут?

Уазик заурчал двигателем, натужно скрипнул покрышками и сорвался с места в карьер. Я выждал минутку, давая ему возможность скрыться с глаз долой, потом встал, стряхнул пыль с рубашки и отправился дальше.