Сокровища скифов

6

Не надо было этого говорить, если уж ты не ворона, так не каркай. Не успел звук моего голоса растаять в вышине, как другой голос, более сильный и повелительный, разразился над нашими головами божественным рокотом:

— Кто вторгнется в пределы храма с чёрными мыслями, да убоится гнева Всевышнего!

Мы вздрогнули. Мы — это я и Шурик. Любаша просто выпрямилась и положила ладони на край алтаря. Внешне она оставалась спокойной (неужели ни что в этом мире не способно её напугать?), но в глазах блистали молнии гнева. Именно гнева, потому что точно такие молнии рвались из её глаз, когда мы с Шуриком оставили её без света возле «книги Мадия». Горе тому, кто так разгневает Любашу!

Я успокоился. Если Любаша не боится, то почему я должен? Я повернулся на голос и сразу понял, что до этого мгновенья бояться действительно было нечего. Просто всё то, что я когда-либо видел раньше, не шло ни в какое сравнение с тем, что я увидел сейчас. А увидел я призраков.

Волосы на моей голове, те немногие остатки, что ещё сохранились, встали дыбом. Мыслимо ли дело — высокий широкоплечий жрец в длинных белых одеждах стоял у второго входа и указывал на нас золотым жезлом. Из-за его спины один за другим появлялись мрачные люди в старинных доспехах и с короткими мечами в руках и шли к нам. Для чего шли — понятно. Что бы изрубить нас в мелкие кусочки! Права пословица: у страха глаза велики. Мне показалось, что люди с мечами не касаются пола ногами, а плывут над ним подобно лёгким облакам, подгоняемых свежим ветром. Ещё мгновенье — и они доберутся до меня!..

Инстинкт самосохранения сработал быстрее разума. Ладонь сама собой легла на рукоять пистолета и сжала его словно спасительную соломину. Смотрели вестерны, где стрелки выхватывают свои револьверы и стреляют друг в друга? Проделывают они это весьма искусно, ведь от этого зависит их жизнь. Я проделал это ещё искуснее, чем Клинт Иствуд. Палец как заведённый жал на курок, совсем позабыв, что предохранитель на замке, но сейчас это было не важно, главное чтобы было на что нажимать. Страх затуманил сознание…

Хорошо, что я так и не узнал, где находится предохранитель. Люди с мечами подошли ко мне, отняли пистолет и схватили за руки. Если бы я стрелял по настоящему, они бы меня точно в капусту порубили. Потом они схватили Шурика и Любашу, отвели подальше от алтаря и окружили нас плотным кольцом. Никому из нас даже в голову не пришло сделать хотя бы маленькую попытку к сопротивлению, ибо любая такая попытка была смерти подобна, а так мы хоть немного ещё могли пожить. Ах, как хороша жизнь!..

Жрец величаво прошествовал по дорожке к алтарю, как крыльями размахивая подолом своего одеяния. Лицо его кого-то сильно мне напомнило: густые с проседью волосы, окладистая борода, широкие крепкие ладони, которые лучше не пожимать, потому что они похожи на тиски… На кузнечные тиски…

— Андрей Фёдорович?! — невнятно пролепетал я.

Вы будете смеяться, но это действительно был Андрей Фёдорович, мой доброжелатель и друг семьи Любаши. Только сейчас он почему-то больше походил на служителя культа древней религии, чем на пенсионера. Можно сказать, он вообще не походил на пенсионера. Я лихорадочно принялся вспоминать: а не обидел ли я его чем-нибудь за время нашего короткого знакомства? Может ещё есть шанс умереть быстрой смертью, а не медленной…

— Здрасте, Андрей Фёдорович, — несмело поздоровался я и подобострастно склонил голову. — Как здоровьице?

Андрей Фёдорович, или как там его теперь, не обратил на меня ни малейшего внимания, поэтому я принялся разглядывать людей в доспехах, что окружали нас. Интересовали меня, конечно, не доспехи, а люди. Я мог поклясться чем угодно, что и их я тоже где-то видел, особенно того, с наглой рыжей мордой, который вроде бы как руководил этими древними ископаемыми. У меня мелькнула мысль, что это Антошка… но не далее, как совсем недавно, я оставил его связанным и бесчувственным на полу… Нет-нет, конечно же это не он.

Я отвернулся и стал молча ждать решения нашей участи. Андрей Фёдорович плеснул в светильники какой-то жидкости, отчего по храму разлился приятный аромат мёда и молока, а потом принялся творить над алтарём неопределённые движения руками и читать молитвы. Голос его звучал грозно и торжественно, но слов я понять не мог. Лишь минут пять спустя я сообразил, что говорит он не незнакомом мне языке. Кажется, на древнеславянском. Поговорив ещё какое-то время, Андрей Фёдорович наконец-то соизволил обратить внимание на нас грешных.

— Каждого, кто осмелиться проникнуть в храм, ждёт кара Всевышнего! Именем Дажьбога, да обрушаться на головы неразумных молнии небесные! Да превратят они их в пепел чёрный, и ветра развеют над землёй этот пепел в назидание отрекшимся от веры отцовой!..

У меня перед глазами действительно засверкали молнии и загрохотал гром. Наверное, мне это казалось, но казалось столь явственно, что я невольно зажмурился и вжал голову в плечи в ожидании неминуемого конца. Я даже почувствовал нестерпимое жжение небесного пламени, как вдруг дорогой моему сердцу голос Любаши окатил меня живительной прохладой родниковой воды.

— Папа! Кончай ломать комедию! Ты совсем запугал моих мальчиков!

Я открыл глаза.

— Папа?!

Очень трудно передать ту гамму чувств, которая разом нахлынула, я бы даже сказал — обрушилась — на моё истерзанное страхом сердце. Это не прохлада родниковой воды, и не холодный душ, который так часто описывают в книгах — это нечто особенное, к воде не имеющее никакого касательства. Однако дар речи ко мне вернулся.

— Кто папа?

— Он, — тыча пальцем в сторону Андрея Фёдоровича, ответила Любаша и как набедокурившая ученица прикусила губу.

— Ага, — кивнул я и посмотрел на неё. — А чей?

Дар речи ко мне вернулся, но способность соображать, похоже, запаздывала.

— Не придуривай! Конечно же мой!

Вот теперь до меня стало что-то доходить. Раз Любаша начала злиться, значит она говорит правду. Она всегда злиться, когда говорит правду.

— Это действительно так, молодой человек, — улыбнувшись, сказал Андрей Фёдорович. — Люба — моя дочь.

Я вспомнил фотографию возле книжной полки.

— Которая хотела сбежать в Африку?

— Именно. Которая хотела сбежать в Африку.

Андрей Фёдорович опять стал тем Андреем Фёдоровичем, которого я знал: немного суровым, но всё же не злым пенсионером, и признаюсь честно, таким он мне нравился больше.

— Понятно, — промямлил я, хотя ничего понятно не было. Наоборот, всё стало очень непонятно.

— Сейчас я тебе объясню, — беря меня под локоть, заговорила Любаша. — Дело в том, что мы с дедушкой…

— Так здесь ещё и дедушка? И кто он? Надеюсь не портье из гостиницы?

— Нет, его здесь нет…

— Отчего же? — пожал плечами Андрей Фёдорович. — Дедушка здесь. Введите дедушку!

Последняя фраза предназначалась людям в доспехах, тем, что оставались возле второго прохода. Двое клоунов тот час подтащили к алтарю тщедушное тельце с мешком на голове и поставили рядом с Андреем Фёдоровичем. Руки у тельца были скованы за спиной наручниками.

— Папа, разве можно так обращаться с дедушкой? — в голосе Любаша послышались нотки укоризны. — Отпусти его!

— Это тебе он дедушка, а мне — тесть.

Не проявляя к родственнику никакого уважения, Андрей Фёдорович грубо сорвал мешок с его головы, и мне пришлось в очередной раз попасть под то, что не было водой.

— Господин Отто фон Глыба?!

Час от часу не легче! Не успел я оправиться от неожиданной встречи с папой, как вот вам, получите! Новое недоумение!

— Извини, сынок, что не предупредили тебя сразу, — как бы оправдываясь, заговорил дедушка, — но, понимаешь, нельзя было. Да и не понял бы ты…

— Надо думать, — и я принялся чесать затылок, пытаясь вывести логическую цепочку родства между этой Санта-Барбарой.

Значит так: Любаша приходиться дочерью Андрею Фёдоровичу и внучкой Отто фон Глыбе, а Отто фон Глыба и Андрей Фёдорович не сын с отцом, а тесть с зятем. Это вполне нормально. Тогда вполне логично предположить, что мама Любаши является дочерью Отто фон Глыбе. Но, насколько мне известно, Отто фон Глыба гражданин Германии, к тому же проживающий там как минимум с семнадцатого года прошлого столетия, а в этом случае его дочь никак не может быть женой Андрея Фёдоровича и мамой Любаши, если Любаша дочь Андрея Фёдоровича. Не может, потому что мама тоже должна быть гражданкой Германии и проживать там с папочкой, то есть с Оттой фон Глыбой, а не преподавать русскую историю в МГУ. Но тогда кто мама Любаши, если Отто фон Глыба её дедушка?

Я запутался ещё больше. Однако в данный момент меня больше интересовала история скифского храма и Мадия, а не этой завравшейся кучки родственников. Поэтому я спросил:

— Никто не хочет рассказать мне, что здесь всё-таки происходит?

Обязанность рассказчика взял на себя Андрей Фёдорович. Он разгладил свою жреческую бороду и заговорил:

— История эта началась давно. В 595 году до нашей эры скончался достославный князь Моск Воитель. Тебе он больше известен под именем Мадия, Магоги или Маджуджа. Пока он был жив, правители многочисленных малоазийских государств были вынуждены мириться с присутствием на их землях славянских племён. Ещё бы, князь Моск получил своё прозвище не за то, что сидел во дворце, а за вящую славу в многочисленных боях и походах. Его союза искали, его дружбой гордились, за честь почитали услышать похвалу из его уст! Не было в то время силы большей, чем славянский князь Моск, идущий на врага во главе своей армии! Но с его смертью всё изменилось. Царь Киаксар пригласил на пир славянских князей и воевод и, напоив их допьяна, всех перебил. Предательство Киаксара, бывшего союзника и друга Моска, заставило часть славянских племён отступить на север, в страну скифов, оставшихся Киаксар подчинил себе и заставил служить собственной гордыне. Что может быть хуже, чем жизнь на положении раба? Тех, кто уходил прочь из некогда благодатной земли, вела жена Моска княгиня Зарина. Зарина — потому что прекрасна была как утренняя зорька и мудра как вечерняя заря. Некоторые сравнивали её с Матерью Сва-Славой и поклонялись ей как богине. Тело умершего князя верная жена взяла с собой, дабы похоронить его с достоинством на новой Родине. Добравшись до этих мест, она повелела воздвигнуть гробницу, дабы память о князе Моске не умерла вместе с телом, а навечно осталась в умах его соплеменников. С течением времени гробница превратилась в храм Всевышнего, где стали мы поклоняться Триглаву — Сварогу, отцу всех богов, Перуну, покровителю русского воинства и защитнику всех славянских племён и Велесу, богу мудрости, искусства и богатства. Только им поём мы Песню Славы и почитаем как триединого Бога! Славим мы Богов своих и потому суть имя нам — славяне!..

— Короче, пожалуйста, папа, не увлекайся, — попросила Любаша. — Не ночевать же нам здесь.

— Тебе не интересно — не слушай, а другим не мешай, — огрызнулся я. — Продолжайте, Андрей Фёдорович.

Андрей Фёдорович улыбнулся, но улыбка была какая-то грустная, словно не радость несла в себе, но огорчение.

— По повелению князя Арианта в храм были положены на хранение священные артефакты нашего народа: плуг, чаша, ярмо и секира. Вещи эти являются символом сплочённости славянских родов и не могут быть разделены, как не может быть разделён единый народ! В гитлеровской Германии существовал отдел по поиску реликвий. Как известно, древние артефакты могут влиять на ход событий, и тот, кто ими владеет, вполне способен изменить историю и время. Отто фон Глыба занимался поиском предметов, оставленных древними ариями. Но война закончилась, хозяева его канули в лету, а он по-прежнему мечтает о мировом господстве, совершенно не понимая, что эти вещи в руках Непосвящённого могут принести миру лишь зло. Мало того, он и дочь мою вовлёк в это предприятие. Сначала они пытались договориться со мной, сулили большие деньги и всякие блага. Но нельзя купить честь, как нельзя заставить солнце повернуть вспять, и они решили выкрасть их.

— Реквизировать, — поправил Отто фон Глыба. Глаза его вдруг налились кровью, и он выбросил вверх правую руку. — Пришла пора использовать их силу и дать миру Третий Рейх! Да здравствует Обновлённая Германия!

— Дедушка, ты говорил, что мы отдадим их в музей! — воскликнула Любаша.

— Наивная! Стал бы я стараться ради какого-то там музея! Всё Великому Рейху!

— Значит, ты обманул меня!

— И не только тебя, доченька, — сочувственно произнёс Андрей Фёдорович, — не только тебя. Не ты одна попала под его влияние.

— Но, папа, я ведь думала, что всё это ради науки! Чтобы и другие люди могли увидеть эти чудеса! Ты мне веришь?

— Конечно, верю. Я же люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

— А я вас ненавижу! — по-прежнему держа правую руку над головой, выкрикнул Отто фон Глыба.

Говоря по совести, я здорово устал, а этот родственный междусобойчик сил мне не прибавлял. Мне хотелось есть, хотелось спать, хотелось думать о Любаше только хорошее и хотелось, наконец-то, узнать, чем вся эта история закончится. Вместо этого мне приходилось слушать, кто кого обманул, кто кому остался должен и кто кого любит больше. Тоже мне семейка Адамс.

Терпение моё закончилось, и я очень нахальным образом спросил:

— А я-то здесь причём?

Они переглянулись, словно до сих пор не знали, что кроме них здесь ещё кто-то есть. Потом вспомнили обо мне, и Андрей Фёдорович продолжил свой рассказ:

— Тебя просто использовали, пытались ввести меня в заблуждение и заставить совершить ошибку, выдать вход в храм. Но ты сам оказался неплохим исследователем, сумел что-то раскопать, и тогда они разыграли похищение Любаши, чтобы придать тебе дополнительный стимул в поисках. Для них ты оказался сущим кладом! Твои неординарные умозаключения, к которым ни один нормальный человек даже в пьяном виде не придёт, позволили тебе напасть на след. Смерть помощника Отто фон Глыбы тоже инсценировка, моему тестю нужен был контроль над тобой. Всё было подстроено специально, чтобы держать тебя на коротком поводке. Однако ты развёл такую кипучую деятельность, что изловчился поставить на уши всю нашу милицию и едва не столкнул лбами Шурика и Бориса. Ты даже не постеснялся ворваться в дом Отто фон Глыбы…

— Но если вы всё знали с самого начала, почему тогда поддержали эту игру?

Андрей Фёдорович качнул головой.

— Хороший вопрос. Любопытство, молодой человек. Простое человеческое любопытство. Уж очень мне хотелось узнать, сможете вы найти храм или нет.

То, что меня использовали втёмную, я понял, едва Любаша назвала Андрея Фёдоровича папой. Моё мужское самолюбие пострадало сильно, ведь я доверял Любаше, считал, что мы партнёры, а на самом деле всё оказалось совсем не так. Я посмотрел на неё, но она старательно отводила глаза, будто не замечая моих взглядов. Что ж, не мне её судить.

— И мы нашли его! — оскалился Отто фон Глыба.

— Вам, уважаемый тесть, ваши знания уже не помогут. Отсюда вы не уйдёте никогда. У нас очень удобные тюремные камеры.

— Вместо меня придут другие! Их тебе не одолеть, зятёк!

Андрей Фёдорович не стал отвечать. Он посмотрел на меня и сказал:

— Мои родственники не учли главное. Отто фон Глыба считал, что Боря Гусев, этот безбашенный начальник кротов, его союзник. На самом деле кроты — это стражи храма. Из покон веков они охраняли его от подобных любителей сокровищ и, надо отдать им должное, справлялись с этим неплохо.

Теперь пришла очередь удивляться Любаше и её дедушке. Наконец-то с лица Отто фон Глыбы сошла его эсесовская спесь, и сейчас он больше походил на юного гитлеровца, незнающего, что делать с доверенной ему гранатой.

— Хорошие у вас помощники, — прогнусавил я, вспомнив, как обошёлся сегодня утром с Антошкой. — Значит, они с самого начала знали кто мы и зачем пришли.

Это был не вопрос, это была констатация факта. Я оглянулся на рыжую морду в шлеме и покраснел. Думаю, после всего произошедшего у них есть все основания сделать меня компаньоном дедушки по тюремной камере.

— Как вы с нами поступите?

Андрей Фёдорович посуровел.

— Дайте слово, что никому и ни при каких обстоятельствах не расскажите о том, что видели — и я отпущу вас!

Провести остаток дней в подземной тюрьме у меня не было ни малейшего желания, и я с готовностью дал слово хранить тайну храма до смертного часа. Любаша тоже дала слово, хотя её и без этого бы отпустили, а Шурик просто кивнул. За всё время разговора он не издал ни звука и даже не шевельнулся, видимо, он так и не понял, где находится и что это за люди в доспехах. Мне кажется, вернувшись домой, он обязательно уйдёт в запой на неделю.

— Ступайте, дети мои, — благословил нас в обратный путь Андрей Фёдорович. — Сейчас вам завяжут глаза и проводят дорогой более удобной, нежели та, которой вы сюда проникли. И помните свои обещания!

У меня было ещё несколько вопросов к Андрею Фёдоровичу. Мне очень хотелось узнать, как он стал жрецом и кто всё-таки мама Любаши, но он лишь кивнул, прощаясь.

— Хороший у тебя отец, — поворачиваясь к Любаше, сказал я. — Как думаешь, мы ещё увидимся с ним?

— Через две недели я выхожу замуж, — ответила она.

Эти слова ранили меня сильнее, чем все предыдущие откровения вместе взятые. К глазам подкатили слёзы, и мне стоило огромных усилий удержать их и не разреветься. Но мужчины не должны плакать, особенно если их к этому вынуждают женщины. В глубине души я понимал, что никакого будущего у нас с Любашей нет, но всё же надеялся. Ведь человек жив, пока живёт его надежда. Правда?

— Очень рад за тебя.

Это всё, что я мог сказать ей.

Приключения наши закончились. Мы были в двух шагах от сокровищ, но взять их не сумели, точнее, не смогли. Что ж, раз так, пора двигать домой, делать здесь больше нечего.

Когда мы вернулись в гостиницу, Любаша сказала, чтобы утром я зашёл к ней и получил причитающуюся плату. И вот утро наступило, до назначенного часа осталось минут двадцать, и, значит, через четверть часа я могу стать вполне обеспеченным человеком. Деньги мне нужны, но я не пойду к ней, потому что не в моих правилах брать деньги с любимой женщины. У меня завалялось в кармане несколько червонцев, из тех, что я реквизировал из бумажника белого чудика, и этого вполне хватит на билет в один конец — на билет в мой родной город. Я уеду. Я постараюсь забыть её, хотя сделать это будет трудно, почти невозможно. Я не сопьюсь, как пророчил Отто фон Глыба, я сумею наступить на горло собственной песне, и быть может, через несколько лет буду вспоминать произошедшее как сон — отчаянно красивый, бесконечно болезненный, но вполне реальный. Возможно, я даже улыбнусь, чувствуя, как оледеневшее сердце пару раз дёрнулось между рёбер, а ороговевшая душа дала слабинку скатившейся по щеке слезой, но… Это будет через несколько лет, а сейчас…

Он оставил тетрадь на столе, как прощальный привет той, которую любит больше жизни. Пусть знает, что существует где-то мужчина, для которого она единственная на всей планете. Судьба штука сложная, даже таким женщинам она вставляет палки в колёса, и если ей когда-нибудь, не дай Бог, придётся испытать боль, она перечитает эту его исповедь и ей станет чуточку легче…

В ожидании поезда он долго бродил по вокзалу, выпил в буфете чашечку кофе, почитал оставленную кем-то газету и очень обрадовался, когда сухой голос диспетчера объявил посадку. Он отложил газету, усмехнулся каким-то своим мыслям и медленно направился к перрону. Ему показалось, что возле билетных касс мелькнуло знакомое платье цвета свежей сирени, он напрягся. Но… нет. Это лишь воображение помноженное на желание явило ему мираж…

Поезд тронулся, противно заскрипев колёсами. Всё, он уезжает и больше никогда её не увидит……………..

Она нашла меня через неделю. Как — не знаю, не спрашивайте. Ни адреса, ни номера телефона я ей не оставлял, но ровно через неделю мой телефон зазвонил и знакомый бархатный голос спросил:

— Даниил, как ты смотришь на то, чтобы съездить в дельту Волги и поискать древнюю столицу Хазарского каганата?

Я должен был забыть Любашу, и чем скорее, тем лучше, поэтому ответил:

— И что за поездка? В качестве приложения к твоим чемоданам или бесплатного туристического тура? Нет уж, хватит приключений на мою долю!

— А в качестве свадебного путешествия?

Что я мог сказать на это? Конечно, я согласился.