Солдат двух фронтов

Глава I. КРЕЩЕНИЕ

Боевые порядки эскадронов выходили на рубежи атаки.

Тишину, возвращенную умолкшей артподготовкой, вспарывал звонкий цокот подков о промерзшую землю. Гул, схожий с растущим шквалом урагана, далеко разносился по заснеженной степи.

Над белой равниной занималось морозное утро. Из балок и низин, где лед еще не сковал воду, клубился сизый туман. Со стороны ближнего кургана тянуло гарью — то дотлевал подожженный вчера хутор. По обочинам дороги в беспорядке, какой может создать только война, кособочились разбитые повозки, артиллерийские упряжки, подорванные на минах и подбитые танки, грузовики, искореженные и перевернутые орудия, валялись ящики, лежали трупы лошадей и солдат.

Командиры подразделений — чуть впереди своих отрядов. Один за другим они выхватывают из ножен шашки, берут их «к бою». Взводы следуют их примеру. Кони ускоряют бег. Из-под копыт в лица людей летят плотные комья снега. Но ощущения боли нет, оно приглушено чувством ненависти и одной мыслью: «Достичь высоты — уничтожить врага!»

Топот, звон снаряжения, храп коней, редкие голоса — все вне сознания бойца. Он глазами мерит остающееся до высоты расстояние, всем телом устремляется вперед, облегчая ход коню, смотрит перед собой немигающим взглядом. Взвод за взводом поднимается на стремена.

Внезапно воздух сверлит красная ракета, и тут же вздрагивает земля. Противник открывает плотный заградительный огонь.

От середины к флангам цепей раскатывается мощное: «У-р-а-а-а!!!» Высота ощетинивается белыми, желтыми, красными большими и малыми вспышками. Взрывы взметают в небо черно-белые фонтаны. Свист мин и снарядов, визг осколков, крики, проклятья, стоны, алая кровь на снегу, топот и конское ржание, глухие удары падающих тел, разноголосица, затухающее «ура»…

Огонь противника, бьющего с укрытых позиций сверху, расстраивает первую цепь. Вторая и третья редеют на глазах, распадаются, но все же продвигаются вперед, чуть дальше, ближе к высоте. Передовые конники видят танки, врытые в землю. Огонь их пушек и пулеметов бросает бойцов на землю, заставляет слиться с ней.

Атака захлебывается. Не помогают и станковые пулеметы тачанок.

И тогда из лощины, покрытой кустарником, выносится в развернутом строю третий полк дивизии. Впереди, на гнедом дончаке, скачет заместитель командира корпуса, генерал-майор Кулиев.

Прославленный в боях под Москвой, он сам ведет полк в атаку. Так бывало часто. С первых дней службы в Красной Армии Якуб Кулиев считал, что личный пример не только лучший метод воспитания солдат, но и гарантия успеха, верный залог победы.

Рядом с генералом на тонконогом ахалтекинце, которому никак не понять, отчего в этих местах песок такой белый и обжигает холодом, скачет командир полка майор Акопян. Правее него знаменосец и трубач, чуть сзади коновод — молчаливый, расторопный и исполнительный Таган.

Громко звучит команда:

— Ш-а-ш-к-и в-о-н-н!

С сухим треском рвутся мины, вздымают столбы земли снаряды, свистят пули, вырывая из строя людей. Но рубеж, где была рассеяна первая цепь, пройден. Зона губительного огня позади. Но слева, совсем рядом, прямой наводкой ведут огонь пять танков.

Разрывается снаряд. Кулиев откидывается в седле, поводья выскальзывают из руки. Генерал теряет равновесие. К нему бросается ординарец. Командир полка, круто осадив мокрого, в клубах пара коня, соскакивает с него, успевает принять на руки тяжело осевшего в седле Кулиева и бережно опускает его на землю.

Знаменосец и трубач уносятся с цепью вперед. Скакавшие сзади бойцы притормаживают, спешиваются. Кулиев открывает глаза, приподнимается на локте.

— Вперед, джигиты! Вперед! — Голос его хрипит и срывается.

Акопян вскакивает в седло.

— Вперед! Генерал приказал — вперед! — кричит майор — олицетворение ненависти, мести, азарта. — Таган, доставишь генерала в госпиталь. Доложишь! — И Акопян с места переводит нервно танцующего под ним ахалтекинца в галоп. — За мной! Вперед! Приказ Кулиева: в-п-е-р-е-д!!

Командир увлекает за собой бойцов, и цепь снова выравнивается. Таган спрыгивает на землю, укладывает в снег послушного коня, прикрывая им раненого генерала.

— Давай! Дуй! — говорит Таган ординарцу, указывая рукой в сторону лощины. — Там санитары. Дуй! Понимаешь? Быстрее!

Тем временем у высоты запылал первый танк, подожженный бутылкой с горючей смесью. В ближних окопах и траншеях завязался рукопашный бой.

Генерал потерял сознание, и Таган с болью подумал о том, что помощь не подоспеет вовремя и Кулиев умрет у него на руках. Один среди развороченного сражением поля, среди убитых и раненых, Таган сидел, боясь пошевелиться, чтобы не причинить боль командиру, голова которого лежала у него на коленях.

Он размышлял о справедливости, о том, кто же и что вершит судьбами людей, и молил аллаха сохранить жизнь Кулиеву, которого знали и любили в каждом полку, в каждом эскадроне.

Якуб Кулиев прославил свое имя еще летом и осенью 1941 года в боях на Брянском и Центральном фронтах. В 4-м кавалерийском корпусе были известны храбрость и безграничная отвага генерала, и каждый знал, что в минуту отдыха к нему можно было обратиться просто по имени и отчеству.

Двуколка прибыла, когда огненный шквал несколько стих — то передовые подразделения дивизии вклинились в расположение противника. «Почему такого человека не охраняет судьба? Как могло его ранить? Лучше бы меня», — думал Таган, помогая санитарам уложить генерала на носилки.

Якуб Кулиев был доставлен в госпиталь, но в тот же день к вечеру скончался. Случилось это 20 декабря 1942 года в селении Абганерово, в один из тех шести дней — наиболее тревожных и тяжелых, — в течение которых, по сути дела, решалась судьба великого сражения под Сталинградом.

Ровно за месяц до этого, 20 ноября, части 4-го кавалерийского корпуса под командованием генерал-лейтенанта Т. Т. Шапкина были введены в прорыв в районе высоты 87 и хутора Захарова между озерами Цаца и Барманцак.

Перед началом боевых действий в полках, состоявших в большей степени из туркмен, узбеков, казахов, таджиков и киргизов, командиры и политработники проводили беседы с бойцами на их родных языках.

Войдя в прорыв с наступлением ночи — ненастная погода, снегопады и туман не оказались помехой, — части корпуса к утру 21 ноября, уничтожив прикрытие противника, вышли на подступы к селению Абганерово одновременно с севера и востока.

Шестидесятипятикилометровый марш-маневр по резко пересеченной местности, с глубокими, засыпанными снегом балками, тяжелыми подъемами и спусками завершился коротким жарким боем, и противник с большими потерями был отброшен в район Аксая.

Не успели конники 61-й дивизии, как говорится, расседлать коней, как в полки поступил приказ продвинуться к селу Уманцево, разгромить там штаб 4-й пехотной дивизии немцев, которая, цепко держа оборону, преградила путь наступлению нашей 91-й стрелковой дивизии.

Перед самой командой «По коням!» в эскадроны пришло сообщение, что более трехсот тысяч солдат противника, осадивших Сталинград, окружены.

Вот отчего перед боем за село Уманцево в сознании каждого кавалериста было одно — внести свою лепту в победу, заря которой уже занималась над Сталинградом. Атака конников 61-й дивизии была настолько внезапной, грозной и стремительной, что противник не сумел оказать серьезного сопротивления и поспешно отошел к городу Котельниково.

Коновод командира 219-го полка Таган в тот день убил первого врага. Поспешив в бою на выручку командиру, он ударом клинка снес голову пехотному лейтенанту.

А в бою на подступах к Котельникову Таган впервые взглянул в глаза смерти. Идя в цепи на правом фланге третьего эскадрона, он вместе с командиром полка вылетел на бугор. Справа от него прямо в упор неожиданно застрочил пулемет. Таган видел, как рядом падали люди, слышал дикий храп и предсмертное ржание коней. Гнедой Тагана взмыл на дыбы, и всадник почувствовал — он ощутил каждое попадание, — как пули впивались одна за другой в тело его коня. Коновод еле успел высвободить ноги из стремян, как гнедой рухнул на землю.

С трудом устояв на ногах, Таган выпустил из рук клинок и стал поспешно сдергивать с плеч винтовку. Всего в каких-нибудь пятнадцати метрах от него сквозь прорезь щитка был виден прищур глаз врага. Плясали выплевывающие смерть черное отверстие пулеметного ствола и дуло автомата второго номера. Солдат слышал, как дважды пули звякнули о сталь его клинка. И только после нескольких выстрелов он вспомнил о гранатах, отшвырнул винтовку, выхватил из кармана шинели «лимонку», сорвал чеку, шагнул вперед, швырнул гранату во врага и повалился на землю.

Пулемет захлебнулся, но в плотно зажмуренных глазах Тагана продолжал маячить прищур глаз врага. Набатом гудел звон пуль о клинок. Сердце колотилось, в висках стучало, тупою болью свело все тело. Таган лежал как мертвый, не в силах оторвать голову от земли.

Кругом шел бой. Звуки его гремели над полем, а человек лежал, уткнувшись лицом в растаявший от его тепла снег.

Совсем рядом раздался топот, кто-то громко выругался, заржал конь. Таган поднял голову. Из-за кургана послышался рокот танковых моторов. Атака полка была отбита, боевые порядки отходили на исходные позиции. Таган огляделся вокруг, увидел свою винтовку, схватил и, низко пригибаясь, побежал.

— Гель, Таган, иди! — услышал он родное слово. — Скорее! Гель! Иди ко мне! — Друг Тагана Мурад протягивал ему руку.

С винтовкой и шашкой в руках Таган вскочил на круп коня и крепко ухватился за ремень друга.

Они проскакали сотни две метров. Таган вложил шашку в ножны, перекинул через плечо винтовку. Сзади шли и стреляли танки. У воронки от авиабомбы лошадь вдруг круто взяла влево. Таган, потеряв равновесие, отклонился, а когда вновь выпрямился, увидел, как из-под шапки Мурада течет струйка крови. Тело друга обмякло. Таган едва успел перехватить повод. Так и доскакал он до места сбора, крепко прижимая к себе мертвого товарища.

Всем в полку было обидно от сознания, что не дали противнику отпор. Не хватало противотанковых средств, и корпус вынужден был перейти к подвижной обороне. Танковые части врага, однако, продолжали его теснить.

Немецкое командование стремилось во что бы то ни стало деблокировать окруженную под Сталинградом 6-ю армию генерала Паулюса и спешно накапливало в районах Котельникова и станицы Нижне-Чирской мощные ударные силы.

Утро 12 декабря началось грохотом орудий. Промерзшая, совсем уже окаменевшая земля задрожала и загудела. После мощной артподготовки и массированного налета вражеской авиации в наступление вдоль железной дороги Котельниково–Сталинград пошли танковые соединения и мотопехота. Противнику снова удалось продвинуться вперед.

На другой день командир котельниковской оперативной группы «Гот» генерал-фельдмаршал Манштейн бросил в бой две свежие танковые дивизии и создал мощный броневой таран. Высокая облачность благоприятствовала авиации гитлеровцев, имевших в те дни явное превосходство. Создалась угроза выхода противника в тыл 57-й армии, которая своим фронтом стояла против окруженных войск Паулюса.

На левом фланге прорыва действовал обескровленный, потерявший в предыдущих боях более половины своего личного и конского составов 4-й кавкорпус. Резервов у командования Сталинградским фронтом не было, и, чтобы создать более прочную и надежную оборону, кавкорпус и части 51-й армии к исходу 15 декабря отошли на новый рубеж Городской–Перегрудное и заняли оборону на северном берегу реки Аксай.

Эта мера между тем не сняла угрозы прорыва кольца окружения в Сталинграде гитлеровских войск. Командиры и политработники кавкорпуса не скрывали от бойцов серьезность обстановки; и солдаты, зная, что Ставке требовалось всего шесть-семь дней для создания и переброски в район решающих боев свежей ударной армии, стояли насмерть.

Однако противник, окрыленный успехом, не переставал теснить кавалеристов, занявших оборону в окопах, траншеях и дзотах.

Бой длился день, ночь и еще день. Гитлеровцы ввели в дело свежую танковую дивизию. Коновод Таган, сменивший у станкового пулемета погибшего товарища, чуть было не оказался в плену.

К исходу дня кончились пулеметные ленты, в патронных ящиках было пусто. Таган и два десятка бойцов, державшие оборону небольшой высотки, увидели далеко за своими спинами вражеские танки и цепи мотопехоты.

Густые зимние сумерки быстро окутали землю, и кавалеристы стали пробираться к своим. Каждый порыв ветра, каждый шорох, звук далеких пулеметных очередей, казавшихся почему-то очень близкими, наполняли щемящей тревогой. Таган поминутно проверял, остался ли патрон в барабане нагана, лежит ли в кармане граната.

— Держитесь ближе! — велел он вполголоса своим землякам: пулеметчику из Байрам-Али и снайперу из города Керки. «Нас в плен не взять — туркмена сын не знает слово „плен“», — вспомнил Таган строку Махтумкули.

Быстрее окрика «хальт!» вспыхнула мысль: «Конец». Бойцы повалились в снег, а рука Тагана скользнула в карман шинели. Он пополз в сторону. Автоматные очереди били вокруг, а Таган в любой миг готов был подорвать себя гранатой.

К утру он и раненный в плечо керкинец нашли своих. Байрамалиец Атаджан остался лежать в холодной сальской степи.

Днем, получив коня убитого накануне комвзвода, Таган отправился в штаб дивизии с донесением от майора Акопяна. Издали он увидел, как оранжево-белые грибки разрывов шестиствольных минометов сплошною сеткой, с равными интервалами в несколько секунд накрывали позиции его полка. На кавалеристов совсем низко, стреляя из пушек и пулеметов, шли тупорылые «юнкерсы» и длинноносые «мессершмитты».

И снова — в который уже раз за эти последние гнетуще-тревожные дни, когда каждую минуту могла оборваться его жизнь, — Таган с тоской спрашивал себя: «Как выжить?» Казалось, вот она, правильная мысль, но ответ тотчас ускользал. «Быть храбрым? Этого мало! Знать свое дело? Но кто лучше комвзвода мог знать его? А теперь подо мной его конь… Быть первым! Ни спать, ни есть, ни пить, ни дышать, но во всем опережать врага. Первым убить! Во всем быть первым!.. Победить!»

Ночью Тагану не спалось. Как ни устал за день коновод, переживания гибели Кулиева гнали сон.

Среди туркмен были знатные батыры, нукеры, юзбаши, беки[1], но генералов до сих пор среди туркмен не было. «Якуб Кулиев был первым. Так отчего же Джерджис[2] не помог, не защитил? Кулиев был лучше всех! Почему же справедливый аллах допустил такую несправедливость?»

Таган, сын Байрама Дурды, неимущего ремесленника-текинца, родившийся в 1909 году в туркменском ауле Багаджа Мюлькаман, что всего в часе езды на хорошем скакуне от поселка Геок-Тепе, обучался летом 1941 года в школе счетоводов в Ашхабаде. В общежитии школы стоял громкоговоритель, по которому он и услышал о вероломном нападении Германии на Советский Союз.

Через несколько недель, сдав экзамены и получив свидетельство об окончании, Таган возвратился в колхоз. На следующее утро он отправился в райвоенкомат. В начале октября он уже вместе со многими аульчанами служил в части, стоявшей на государственной границе с Ираном. С этой частью Байрамдурдыев совершил поход в сопредельное государство, где в то время опасно активизировались пронацистские элементы. После ноябрьских праздников всех бывших кавалеристов откомандировали в город Байрам-Али. Там создавалась 97-я отдельная туркменская дивизия. Командиром ее в марте 1942 года был назначен прибывший из Москвы генерал-майор Якуб Кулиев.

На первых же учениях генерал, наблюдавший за действиями пулеметного расчета, где первым номером был Таган, перед строем 279-го полка похвалил его:

— Конь и оружие — краса джигита! Когда у бойца Байрамдурдыева во время атаки заел пулемет, он быстро и умело устранил неполадки. Хорошо знает боец материальную часть, и конь у него в порядке. Молодец!

В конце лета Байрамдурдыев вместе с другими был откомандирован в 61-ю дивизию 4-го кавкорпуса. А через месяц пришел приказ об отправке дивизии на фронт. Дивизия, в одном из полков которой и служил Таган, по железной дороге прибыла на станцию Камышин, переправилась на левый берег Волги и своим ходом, пройдя свыше четырехсот километров, оказалась у переправы напротив села Каменный Яр.

В пути командир корпуса Шапкин и его заместитель Кулиев обучали солдат боевым действиям в конном и пешем строю, умелой маскировке в степных условиях, применению оружия, готовили привыкших к теплу людей к надвигавшейся зиме.

Ночью последний эскадрон со штабом полка переправлялся на барже у Каменного Яра на правый берег Волги. Тянул свежий ветер, и крупными хлопьями падал снег. Таган съежился от холода. Сидевший рядом пожилой сибиряк сказал:

— Ничего, брат! Сталинград рядом. Главное — не тушуйся. Это впервинку. Храброго пуля не берет! Всю финскую прошел. Видишь — и ничего!..

…Наутро Таган проснулся от артиллерийской канонады. Весь день немцы безуспешно пытались отбить у дивизии высоту. Таган был в укрытии с лошадьми и лишь с наступлением ночи, когда бой стих, попросил разрешения комполка вместе с эскадронными поварами доставить в окопы пищу. Руки тряслись, скрежетали зубы, душа разрывалась в немой злобе, губы шептали проклятья вперемежку со словами молитвы, знакомой с детства. От вида раненых — казалось, не было солдата, которого бы не коснулась вражья пуля или осколок, — от вида убитых рождалось и росло чувство законной кровной мести, крепло сознание «убить первым».

Война прочно входила в сознание Тагана…

Два дня спустя рассвет начался с артканонады, но теперь орудия били уже из-за спины конников. Это в наступление готовились части ударной армии, и люди, зарывшиеся в землю на высоте, видели, как рванулась на врага неудержимая лавина краснозвездных танков.

Обескровленный 4-й кавалерийский корпус не в состоянии был двинуться вслед за наступавшими. Лишь через несколько дней полки корпуса направились вслед за фронтом к Дону. Много лет спустя Маршал Советского Союза А. М. Василевский в своих воспоминаниях напишет: «93-я ст. дивизия, 3-я гв. ст. дивизия и 4-й кавкорпус понесли потери до 50 %, но успешно справились с задачей. Они остановили врага и обеспечили время для подхода 2-й гв. армии. Тем самым план гитлеровского командования по освобождению 6-й армии Паулюса был сорван и были созданы благоприятные условия для перехода в наступление наших войск».

Последняя неделя 1942 года вошла в историю как неделя полного разгрома под Сталинградом мощных немецких войсковых группировок «Гот» и «Холлидт». Боевые порядки фашистских полчищ были отброшены от Сталинграда на 170–250 километров. Свершился решающий поворот в ходе всей второй мировой войны.

В этой грандиозной битве, решившей судьбу войны, принимал участие и туркмен Таган Байрамдурдыев, и вышел он из нее непобедимым солдатом.