Солдат по кличке Рекс

XXII

Ранним утром лейтенант Ларин вернулся от комдива.

— Идея захвата плацдарма одобрена, — сообщил он Зубу и Седых. — Как и договаривались, пойдут тридцать человек.

— Маловато, — вставил Седых.

— На одной лодке больше не переправить. А время не ждет: полковник дал понять, что на днях дивизия переходит в наступление. Как только наши части выйдут к Днепру, на гладком как стол левом берегу они будут отличной мишенью. Поэтому Днепр надо форсировать с ходу.

А мы к этому времени должны захватить плацдарм. Короче говоря, на подготовку отпущено всего пять дней. Прежде всего надо подобрать людей, пойдут только добровольцы. Это раз. Какое-то время нам придется воевать в окружении. Не исключено, что своих боеприпасов не хватит и придется пользоваться трофейным оружием. Поэтому завтра же прошу собрать немецкие автоматы, пулеметы, гранаты и как следует их изучить. Наведаемся и к артиллеристам, поучимся стрелять из немецких пушек. Это — два. А за тобой, Миша, — обернулся он к Зубу, — самое главное — придумать, как пройти по болоту.

— Кое-что я уже сделал. Неплохо бы испытать.

— Так что же ты молчишь?! Показывай свое изобретение, и побыстрее!

— Я только сделал. А изобрел Седых.

— Да будет вам, — засмущался Седых. — Ничего я не изобретал. Просто вспомнил, что у нас в Сибири эвенки ходят по рыхлому снегу на самодельных лыжах, сплетенных из прутьев. Чтобы лыжи скользили, их обивают мехом. Нам скользить не надо, поэтому оставляем плетеную основу, только делаем ее поплотнее, привязываем к ногам — и вперед.

— Пошли! — вскочил Ларин. — Не терпится испытать.

Мокроступами — так окрестили изделие Зуба — Ларин остался доволен. Понравились они добровольцам, вошедшим в состав штурмовой группы.

Пять дней, отпущенных на подготовку, были заполнены до предела: приводили в порядок свое и изучали трофейное оружие, осваивали мокроступы, согласовывали опознавательные знаки с летчиками и артиллеристами, отрабатывали радиосвязь.

Передовые подразделения дивизии вели бои на подступах к Днепру, а «группа 7» — такой был позывной у Ларина — просочилась через линию фронта и вышла в плавни.

Когда первая пятерка села в лодку, Седых приказал:

— Двоим на берег! Быстро!

— А я шо казав?! — поддержал сидящий на веслах партизан. — На этой галере пятерых, да еще с оружием, не перевезти. Дывысь: як тилька хлопци силы, до воды стало миньш пальца. Потонэмо. Уси потонэмо!

— Вот именно, — подтвердил Седых. — А задача у нас совсем другая. Приказа тонуть не было.

Разведчики выскочили из лодки и, зябко ежась, смотрели на зловеще-холодную рябь Днепра.

— Что случилось? — протиснулся вперед Ларин. — Почему не отчаливаете?

— Перегруз, — бросил Седых. — Пятерых лодка не выдержит.

— Да? А Громов уверял, что лодка рассчитана на пятерых.

— Он не учел веса оружия. Да и боезапаса у нас сверх всякой нормы.

— Та-ак, — подергал усы Ларин. — Что же делать?… А скольких твой ковчег выдержит? — спросил он у партизана.

— За троих ручаюсь.

— Вместе с тобой?

— Нет. Я не в счет.

— Сколько рейсов можно сделать за ночь?

— Три. От силы четыре.

— Значит, понадобится три ночи. А планировалось две. Как быть? — обратился он к Седых и вынырнувшему из темноты Зубу.

— Ты командир, тебе и решать, — пожал плечами Зуб. — Учти еще и мокроступы. Они хоть и легкие, а места занимают много.

— Много? — удивился Ларин. — Ты хотел все мокроступы отправить одним рейсом? А вдруг именно этот рейс будет… неудачным? Людей переправим, а мокроступов нет. Вся операция — побоку!

— Виноват, — смутился Зуб. — Глупость сморозил. Каждый возьмет мокроступы с собой. Иначе нельзя.

— Вот именно. Радист, — позвал Ларин, — сообщи «Березе», что операцию начинаю, но времени она займет — плюс одни сутки.

— Есть, — кивнул радист.

— Первым рейсом пойдет младший лейтенант Седых. С ним — глаза и уши нашей группы — Шарко и Мацкевич. Повнимательней там, — пожал он всем руки. — Осмотритесь как следует, подберите местечко для дневки и затаитесь. Я буду послезавтра с последней лодкой.

Скрипнули уключины, плеснула волна — и лодки как не бывало.

«Все, машина завертелась, теперь ее не остановить, — вышагивая по берегу, размышлял Ларин. — С одной стороны, это хорошо — все сомнения побоку и нужно только действовать. Но правильно ли я поступил? Командир должен быть впереди, а я решил переправиться на последней лодке. Не трусость ли это? Смотри, Игоречек, если разведчики расценят твой поступок именно так, в бой они за тобой не пойдут. Нет, я прав! — совсем по-громовски ударил он правой по ладони левой руки. — Я отвечаю за всю операцию, а не за ее отдельный эпизод. Ой ли?! Ой ли?! — укорял он себя. — Одно дело ступить на вражеский берег первым и совсем другое — присоединиться к группе подчиненных, которые прощупали каждый сантиметр этого берега. На мину уже не наступишь, в засаду не попадешь, на пулемет не напорешься. Все это так, но переправа — лишь начало операции. Главное — плацдарм! Вот там-то надо быть впереди. Не захватим эти чертовы доты, поставим под удар всю дивизию — ни одна лодка, ни один плот не уйдут от перекрестного огня. Значит, не дергаться, не комплексовать, а ру-ко-во-дить. Вернее, командовать. Господи, как же это просто и легко — отвечать только за себя и до чего же сложно и мучительно — за людей и за успех всего дела! Стою я на твердом бережочке под раскидистой сосной, беседую сам с собой, а каково сейчас Захар Иванычу? Я же знаю, он даже плавать не умеет, а в лодку сел, не шевельнув бровью. Вот кто настоящий храбрец!»

А храбрец сидел на носу лодки, до белизны в суставах вцепившись в ее борта. Седых специально устроился спиной ко всем остальным: он очень боялся, что не сможет совладать с лицом и ребята поймут, как панически он боится воды.

«Хоть бы берег был виден, — тоскливо думал он. — Да что мне берег, один хрен — камнем на дно! Был бы налегке, куда ни шло, а так — автомат, пять дисков, полпуда гранат, тушенка, хлеб… Нет, если перевернемся, на поверхности не продержусь и секунды. Обидно идти на закуску рыбам! Бр-р-р! — передернул он плечами. — Нет, так дело не пойдет. Так и свихнуться можно. Надо что-то делать…»

Седых покосился назад. Лиц товарищей он не разглядел, но чувствовал — им тоже не по себе.

— А что, славяне, не спеть ли нам что-нибудь разудалое? — неожиданно прохрипел он.

— Что-что? — донеслось с кормы.

— Не спеть ли, говорю, нам? А то скучновато стало. Давайте про Байкал, а? Как там, Шарко, не помнишь?

— Ну, как это… — откашлялся высокий чернобровый парень. — Славное, значит, море… — просипел он.

— Мацкевич, как дальше? — не отставал Седых.

— Ага, — неохотно выдавил русоголовый Мацкевич. — Славное море, священный Байкал…

— Да не так! Ну что вы как на похоронах?! Веселей надо, раздольней! Сла-а-вное мо-о-ре… — перекрывая свист ветра, затянул Седых.

— Священный Байка-а-а-л, — подхватил Шарко.

— Ну вот, другое дело, — довольно заметил Седых. — Сла-а-авный корабль…

— Омулевая бочка-а-а, — дирижировал ручным пулеметом Шарко.

— Эй, баргузи-и-и-н… — неожиданно высоким тенором вывел Мацкевич.

— Пошевеливай ва-а-а-л… — грянуло трио.

— Оце дило, оце письня! — понял задумку гребец. — Оце по-нашему!

После того как с грехом пополам — никто не знал всех слов — закончили про Байкал, вошедший в раж Шарко напомнил, где они находятся, и устрашающе-басовито затянул:

— Ревэ тай сто-о-гнэ Дни-и-пр широк-и-й…

— Сердытый ви-и-тэр за-а-выв-а, — подхватил гребец.

Когда лодка ткнулась в песок, встречавшие ее партизаны ничего не могли понять: сидящие в лодке бойцы и не думали вылезать. Они сбились в кучу и что-то тихо пели. Перед тем как отправить лодку в обратный путь, Седых наклонился к гребцу и шепнул:

— Сажай на весла наших ребят, а сам отвлекай их песнями, байками, чем угодно, лишь бы не молчали и не глядели на воду.

Партизан понимающе кивнул и взмахнул веслами.

За полчаса до рассвета лодка причалила в третий раз. Ее тут же спрятали в кустах, а разведчики скрылись в небольшой пещере, вырытой под срезом крутого берега.

День прошел спокойно, а ночью лодку снова вытолкнули на воду. Спокойно прошел еще один день и еще одна ночь.

Когда «группа 7» собралась в полном составе, Ларин облегченно вздохнул.

— Дело прошлое, — признался он, — но переправы я очень боялся. Представляете, что было бы, засеки нас немцы на воде?!

— Да уж, — поежился Седых. — Хоть мы и тощеваты, а на кормежку рыбам сгодились бы и такие.

— До рассвета два часа. До этой балки, — Ларин ткнул в карту, — двадцать километров. Так что ноги в руки! Другого места для дневки на нашем пути нет. Бегом, марш! — скомандовал он и первым углубился в набрякший от дождя лес.

К форме вахмайстера Виктор привык быстро. Так же быстро научился четко и лаконично отвечать на приказы Крайса. А вот с вождением машины дело обстояло хуже. То ли потому, что давно не сидел за рулем, то ли давала себя знать контузия. Виктор путался в педалях, включал не ту передачу, ни с того ни с сего нажимал на клаксон.

Крайс снова и снова объяснял что к чему, садился на место водителя, показывал, что и как надо делать, но на Виктора будто морок нашел — не получалось, и все. Тогда к машине кидался Маралов, кричал на Громова, как на мальчишку, демонстрировал езду вслепую, снова сажал за руль Виктора — и тот с обреченно-виноватым видом в который раз повторял все то же самое.

Но больше всех от этой возни и шума страдал Рекс. Он все время был рядом, слышал, как кричат на хозяина, и даже не пытался гавкнуть на обидчика. Никогда бы и никому Рекс не позволил так непочтительно обращаться с хозяином, а тут бродил около машины с опущенной головой и виновато помахивал хвостом.

Виктор это видел, от беспомощности еще сильнее злился — и на себя, и на учителей и, конечно же, допускал еще больше ошибок.

За двое суток до начала операции Крайс не выдержал и сказал Виктору:

— Придется мне ехать одному. Или уложить тебя на заднее сиденье, перебинтовать и говорить, что партизаны ранили шофера.

— Нет! — взревел мотором Виктор. — Это исключено! Одному там не управиться.

— Но как же быть? И на педаль нажимай помягче, — поморщился оглушенный ревом мотора Крайс. — Еще мягче. Еще. Ну вот, уже лучше.

— Как быть? — процедил Виктор. — Или я укрощу эту дурынду, или с тобой поедет Маралов.

— Маралов?! Он же ни слова по-немецки. Да и… сам понимаешь, внешность шофера у оберста из ставки должна быть несколько иной.

— Почему? Разве шофера не могут ранить, разве он не может гореть?

— Может. Но не штабной. И потом… Любой танкист сразу скажет, что так обгорают только танкисты. Короче говоря, о Маралове не может быть и речи.

— Тогда… Уйди-ка ты, Герман, уйди с глаз долой! Когда стоишь над душой, я волнуюсь, как на экзамене.

— Понял, — усмехнулся Крайс. — Только поаккуратнее. Не преврати нашу карету в металлолом.

Когда Крайс скрылся за деревьями, Виктор уселся на пенек, подозвал Рекса, прижался к его теплому боку и задумался.

«Что-то тут нечисто, — размышлял он. — Я же спокойно ездил на «эмке», а «опель» нисколько не сложнее: те же три педали, тот же рычаг переключения передач, та же баранка. Значит, барахлят нервы. Контузия тут ни при чем — руки-ноги не дрожат, голова не трясется. Может, боюсь? Или не верю в успех операции? А вдруг, как говорили в старину, рука бога? Не езди мол, не связывайся с этим мостом! Говоря честно, шансов на успех мало — один из ста, не больше. В принципе дело проще простого — вырезать кусок провода. Но как это сделать незаметно, если вокруг одни немцы? Бомбежка, шум, гам, паника… А если никакой паники? Если нам предложат укрыться в бункере? Если сопровождающие ни на шаг не отойдут от высокого гостя? Стоп! — остановил он сам себя. — Все «если» не предусмотришь. Давай-ка уточним задачу. Мы должны не просто вывести из строя систему подрыва, а сделать это незаметно, так, чтобы немцы об этом не догадались. Ведь обнаружив оборванный провод, они его соединят или заменят. Представить страшно, что будет, если рванут в тот момент, когда по мосту пойдут наши танки. Значит, нужен запасной вариант. Да-да, нужен абсолютно надежный запасной вариант! Есть он у меня? Есть, — прозвучало где-то в глубине души, — но… Никаких «но», — подавил Виктор сомнения. — Мост не пострадает? Еще как пострадает. Но перекрытие нетрудно восстановить. Зато от проводов не останется и следа. Больше того, если все сделать по-умному, до взрывчатки, заложенной у третьей опоры, невозможно будет добраться, стало быть, ни за что не протянуть новые провода».

Виктор встал, подошел к машине, открыл багажник, приподнял заднее сиденье.

«Места достаточно, — отметил он. — Сюрприз уместится. Сюда же — две канистры с бензином. Та-а-к, хорошо. А как запустить этот механизм? С расстояния можно? Можно, но не далее чем метров с тридцати. А если не вылезая из машины? Можно и так. Но это крайний вариант. Стоп! — осенило его. — Есть идея!»

Он открыл капот. Снова закрыл. То же самое проделал с крышкой багажника.

— А что, неплохая идея! — повеселел Виктор. — Решено, отрабатываю запасной вариант. Только так, чтобы об этом никто не знал. Даже Рекс, — похлопал он его по шее. — Жаль тебя, псина, очень жаль. Но ты не унывай: на небесах наверняка есть место для собак, так что и там мы будем вместе.

Самое удивительное — после принятия решения к Виктору вернулось спокойствие, появилась уверенность в своих силах. «Опель» это почувствовал и слушался безропотно. Даже Крайс от удивления развел руками, когда Виктор лихо подлетел к его шалашу, мягко затормозил и притер машину к дереву.

— Нет слов! — только и сказал он.

— А я что говорил?! — улыбался Виктор, покровительственно похлопывая по капоту. — Говорил, что усмирю эту дурынду?

— Говорил.

— Вот и усмирил. Так что за шофера, герр оберст, можете быть спокойны, — щелкнул он каблуками. — Проверю уровень масла, заправлю бак, захвачу пару запасных канистр — и можем отправляться.

— Рюрт ойх! — скомандовал Крайс.

— Есть, стоять вольно.

— Надо же, — прищурился Крайс. — И машину освоил, и команды понимает. А может, ты притворялся? Может, все знал?

— Яволь, герр оберет! И знал, и умел, поскольку родился в Тюрингии, а учился в Баварии.

— Да? — поразился Крайс. — Тогда покажи свой бирбаух.

— Бирбаух? Пожалуйста, — начал расстегивать карман Виктор.

Крайс покатился со смеху.

— Ну, баварец! Ну, лингвист! — вытирал он слезы. — Тебе бы переводчиком в Наркоминдел.

— А что? Могу и туда. С моим-то бирбаухом.

Крайс снова зашелся от смеха.

— Ты хоть знаешь, что это такое?

— Как — что? Портсигар.

— Портсига-а-ар?! Почему портсигар? А-а, вот с чем ты перепутал! Курить — по-немецки раухен. А бирбаух — это пивной живот. Твои земляки — баварцы — большие любители пива, и пузо у них нависает над ремнем. Так что не карман надо расстегивать, а…

— Штаны, — засмеялся и Виктор.

— Вот именно. Ладно, вахмайстер, с вами все ясно. Не забывайте, что вы контужены и говорите с трудом. Но самое главное, вы — исполнительный, не роняющий слов на ветер служака. Ни в какие разговоры не встреваете, а споро и четко выполняете приказы командира, то есть мои. Ферштеен?

— Яволь! — вытянулся Виктор.

— То-то же, — придирчиво оглядел его Крайс. — Выправка подходящая, форма сидит ладно. Вот только руки.

— Руки? А что руки?

— Вы же шофер. Значит, все время возитесь с маслом, солидолом, бензином.

— Все понял. Под ногтями должен быть несмываемый «траур», кожа — грязноватая, даже попахивать обязан бензинчиком.

— И еще. Время от времени вы пытаетесь передвинуть пистолет на бок. Понимаю, привычка. Но немцы носят пистолет на животе. А шмайсер — или на груди, или на правом плече стволом вниз. Это надо знать твердо.

— Виноват, — извинился Виктор. — Ты прав, это надо знать твердо. Но и ты все время путаешься, обращаясь ко мне то на «ты», то на «вы».

— Да? — смутился Крайс. — Спасибо, что сказал. Учту.

— Если не возражаешь, займусь машиной, — закатал рукава Виктор. — Надо кое-что подрегулировать, подтянуть.

Крайс разрешающе кивнул и направился в штабную землянку. А Виктор отогнал машину в кусты и занялся подготовкой запасного варианта.