Солнцеравная

Глава 8 ПАДАЕТ ЗВЕЗДА

Уверен, когда Фаранак услышала, что ее сын свергнул Заххака, она бросилась ниц и возблагодарила Бога за Его милости. Нет сомнения, она и дом свой открыла для тех, кому выпало меньше счастья, и созывала их на пир каждый день недели.

Будь на этих пиршествах я, воззвал бы я к слуху гостей и сказал бы так: «Добрая ханум, есть в этой истории то, что ты по скромности своей утаила. Если бы ты не была настолько умна и не отыскала бы пастуха с его чудесной коровой, Ферейдун бы погиб раньше, чем научился ходить. Если бы ты не увезла его в Индию, где его выучил мудрец, ему не удалось бы постичь мудрость. Если бы ты не потребовала справедливости после убийства его отца, он не воспылал бы местью. Если бы ты не предостерегла его от преждевременного выступления против Заххака, твоего сына убили бы. Если бы ты не захотела отдать ему свое доброе сердце, он никогда не узнал бы милости. Хвала, о хвала Фаранак премудрой!»

В Шираз к Мохаммаду Ходабанде полетела весть, что он избран новым шахом. Подобно Исмаилу, сперва он не поверил. Много месяцев он провел под домашним арестом, и ничего удивительного, что сперва он решил, будто это уловка, проверяющая его верность брату.

Сначала он приказал казнить посланника и тем избежать обвинения в причастности к заговору, в который, он не сомневался, его втягивают, но гонец спасся, предложив сесть в тюрьму на несколько дней, пока правда о смерти Исмаила не подтвердится. В конце концов свидетельства пришли отовсюду, вестника освободили и Мохаммад согласился приехать в Казвин и принять новый пост.

Во дворце никто всерьез не пытался выяснить, кем отравлен Исмаил. Окончательный доклад лекаря оставил причину неясной, а мирза Салман изо всех сил убеждал амиров, что управлять страной гораздо важнее, чем выслеживать заговор, которого, может, и не было. Так как неясно, что убило шаха, доказывал он, бессмысленно добиваться возмездия. Им есть чем заняться.

Само собой, мне тоже стало легче, когда я понял, что никого не будут наказывать, однако удивительно, как легко эти люди отказались от своего долга. Наихудшие из трусов, казалось мне, — пресмыкающиеся перед велениями своих вождей, сглатывающие правду, чтоб удостоиться их похвалы, в душе ненавидящие правителей и ничего не делающие, чтобы пресечь их скверну, пока те еще живы, — ничего. Такова была знать нашей страны, перед кем и я заискивал, пока был ребенком. Теперь я знаю, что, несмотря на все золото, титулы и оружие, они тряслись от страха. Храбрых всегда меньше.

После трех дней траура вельможи были созваны в дом царевны на первую встречу с нею. В назначенный день ее слуги натянули синий бархатный занавес, чтоб укрыть ее от чужих мужчин у нее дома. Пери скрылась за занавесом, и я проверял, слышен ли ее голос в любом уголке зала, как это было давным-давно. Но в этот раз она читала вслух «Шахнаме» — отрывок, где великий герой Рустам укрощает своего свирепого жеребца и тот становится его самым верным спутником. Откуда бы я ни слушал, голос ее был громким и сильным.

После того как ударила пушка, все уселись за первую трапезу дня, ведь Рамазан еще не кончился. Руки веселее потянулись к напиткам, и, когда первая жажда была утолена, мы принялись за хлеб, сыр, орехи и фрукты. Я еще насыщался вместе с другими евнухами Пери, когда появился Шамхал-черкес. Я тут же вскочил, чтоб проводить его к царевне.

Приветствовав Пери, Шамхал сказал:

— Я пришел пораньше на случай, если ты захочешь, чтоб я был твоим представителем среди мужчин.

Царевна минуту поразмыслила и ответила:

— Спасибо, дядя, нет нужды.

Шамхалу, похоже, захотелось сложиться в комок. В этот миг трусость, проявленная собственным родом, ранила меня особенно остро. Дворцовая жизнь сделала их трусливыми и переменчивыми. Даже если они клянутся в верности, то при этом глядят через плечо, кто их посадит выше.

— Ты уверена? — спросил он.

— Я все это время справлялась сама, верно?

Он явно сдерживался:

— Если надо помочь, я с радостью помогу.

— Может быть, в другой раз.

Никогда я не видел ее более царственной, чем в тот миг.

— На самом деле, — тут же добавила она, — я уже попросила Джавахира вести встречу.

Она не просила, но я был польщен такой верой в меня. Конечно, я хотел представлять ее перед вельможными мужами.

Прежде чем знатные собрались, Пери устроилась за занавесом. Я с благодарностью встретил около десяти высокородных и главных чиновников дворца, в особенности Амир-хана-мосвеллу, Пир Мохаммад-хана, Анвар-агу, Халил-хана (он был охранителем Пери, когда она была ребенком), Моршад-хана, мирзу Салмана и нескольких других — все они усаживались согласно рангу. Они вели себя тихо и почтительно, словно готовясь встретить шаха. Как это было не похоже на дни перед прибытием Исмаила, когда царевне приходилось призывать их к порядку!

Взойдя на возвышение перед ее занавесом, я доверительно оглядел суровых вельмож, сидевших по значимости рода и поста, в безупречных шелковых одеждах, а из кызылбашских тюрбанов грозно торчали красные колпаки.

— Готовьтесь внимать царевне, львице Сефевидов, повелительнице повелений, — твердо предупредил их я.

Все внимали мне так, как никогда ранее; изменение моего положения отражалось в самих их позах. Когда они затихли настолько, что были слышны шаги идущего через площадь, царевна заговорила из-за завесы низким певучим голосом.

— Благородные мужи, — сказала она, — добро пожаловать. Менее чем через год мы снова оказались перед необходимостью сохранить страну в целости, пока наш новый шах не прибудет, чтобы занять трон. Моя цель — вручить ему работающее правительство, столицу, где царит закон. Всем вам будет высказана просьба помочь мне в предупреждении тех трудностей, которые у нас были в последний раз.

— Это наш долг, царевна, — ответил мирза Салман от лица всех.

— Наш ожидаемый шах вскоре прибудет. Сначала ему нужно добраться в Кум, выразить уважение матери, и возблагодарить Бога за уцелевших сыновей, и особо почтить память столь горько оплакиваемого Султана Хассан-мирзы. После чего он войдет во дворец согласно рекомендациям звездочетов и расположению светил. У нас всё должно быть готово, и впереди много работы.

— Царственные речи! — гордо сказал Шамхал-черкес, хотя даже мирза Салман теперь был выше его по положению и один имел сейчас право говорить.

— Анвар-ага будет отвечать за проведение коронования во дворце, — продолжала она. — Мы с ним будем совещаться ежедневно, и он известит вас о ваших обязанностях в этом деле.

— Когда мы отправимся в Кум, чтоб явить наше уважение новому хану? — спросил мирза Салман.

— Не ранее, чем дворец будет в полном порядке, — ответила Пери. — Никто не должен покидать свое место, пока я не разрешу этого лично. Всем понятно?

— Чашм, — согласились мужчины.

— Хорошо. Теперь мне следует напомнить вам о вашей главной обязанности как вождей — поддерживать справедливость. Вспомните историю Низам аль-Мулька о бедной вдове и Нурширване Справедливом. Один из вельмож Нурширвана отобрал землю у вдовы, потому что хотел расширить свое поместье. Когда женщина пожаловалась Нурширвану и он убедился в истинности ее слов, с вельможи содрали кожу и набили ее соломой. Все его имущество было передано вдове, но что еще важнее, подданные Нурширвана узнали, что он может быть неуступчив, когда речь идет об укреплении справедливости. Это и есть двор, который мы надеемся создать в будущем.

Вельможи начали переглядываться, как бы размышляя, за что именно Пери хочет их сделать ответственными. Но она подсластила горчащую пилюлю:

— Именно потому первый мой указ как представителя нового шаха будет о восстановлении справедливости. Многие благородные мужи, утратив расположение шаха, были ввергнуты в дворцовую тюрьму. Настоящим я приказываю отпустить этих людей к их семьям.

Громовой крик одобрения вырвался у присутствующих.

— Хвала Богу! — воскликнул Халил-хан.

— Включая и тех, кто поддерживал Хайдара? — уточнил Пир Мохаммад-хан.

— И их. Садр-аль-дин-хан-остаджлу будет освобожден среди первых.

— Хвала Богу! — ответил он. — Сколь сладостен этот день!

— Перед празднеством я хочу услышать от всех вас о делах в стране. Мирза Салман, говорите первым.

Он откашлялся.

— Многие главы провинций все еще не назначены, и это грозит нашей безопасности. В их числе места, опустевшие из-за трагической кончины царевичей.

— Промедление непростительно, — отвечала Пери. — Вы со своими людьми можете создать список предлагаемых замен, обсуждая их со мной.

Я представлю список новому шаху и настою на быстром решении, особенно там, где наши границы уязвимы.

— Чашм, — поклонился мирза Салман.

Я уже видел тех, в ком оживали надежды; они собирались подать прошения за своих сыновей и близких, рассчитывая на их назначение. Для Пери это было прекрасной возможностью поставить своих людей на важные посты — людей, доказавших свою преданность ей.

Моршад-хан, глава дворцовой стражи, попросил слова следующим:

— Меня заботит государственная казна. Ее по-прежнему охраняют люди Исмаила, и при смене шаха они могут не оправдать доверия. Вдобавок, если наши враги узнают о новостях и сочтут нас уязвимыми, они могут напасть.

Казначейство было расположено в низком, хорошо укрепленном здании рядом с Залом сорока колонн. Оно пряталось за толстыми стенами, его охраняло войско. Вход позволялся очень немногим, и каждый посетитель записывался в книгу.

Ответ Пери был немедленным:

— Шамхал-султан, собери отряд черкесских воинов и убедись, что их ничто не сдержит в исполнении долга — защищать казначейство день и ночь.

— Чашм, — сказал он, широко улыбаясь; теперь он был удостоен чести выполнять столь важную задачу.

— Царевна, а не лучше ли будет, если караул составят несколько групп, включая кызылбашей? — спросил мирза Салман.

— Вы нам не доверяете? — отозвался Шамхал.

— Дело не в этом. Смешанный отряд потребует от каждого отвечать за сохранность богатства страны.

— Ответьте на мой вопрос! — потребовал Шамхал.

— Это не вопрос, — пожал плечами Салман. — Кроме того, мне кажется, что каждому из нас очень просто доказать, кто вернее.

— Вы мне угрожаете? — Глаза Шамхала выкатились от едва сдерживаемого желания что-то совершить.

— Я просто объясняю.

Две недели назад они едва разговаривали с Пери, а теперь они готовы были драться за ее доверие.

— Прекратите недостойную перепалку! — велела Пери из-за занавеса. — Мирза Салман прав. Я попрошу таккалу присоединиться к черкесам в охране казначейства.

Таккалу стали ее союзниками — впервые с тех пор, как остаджлу вернули себе благосклонность Исмаила.

— Это будет только справедливо, — сказал мирза Салман.

Шамхал был разъярен: он за один раз проиграл все сражения. Мирза Салман улыбнулся ему, поддразнивая. Внезапно я вспомнил, как усердно мирза Салман трудился над смещением мирзы Шокролло. Все началось также — с насмешливой улыбки на собрании.

— Царевна закрывает обсуждение этого вопроса, — твердо возвестил я сидящим. — Переходим к следующему.

— Что с налогами? Получены ли недоимки с провинций? — спросила Пери.

— Недобор на юго-западе, — ответил евнух Фархад-ага, назначенный Исмаилом собирать налоги для казны.

— Почему?

Халил-хан попросил слова. У него был огромный нос, и он славился мастерским плутовством в нардах. Долго делал вид, что проигрывает, затем набирал очко за очком, пока не разбивал противника наголову.

— В моей провинции было землетрясение, многие земледельцы погибли. Нам нужно время, чтоб восстановиться.

— Вы его получите, — отвечала Пери, — но я ожидаю подробного доклада о видах на урожай на следующий месяц.

Хамид-хан, молодой вельможа, попросил слова следующим:

— Я бы хотел доложить об успехе. После смерти Бади аль-Замана в Систане мы в моей провинции пережили обширное восстание, но заговорщики были разоблачены и разгромлены, и теперь наши границы прочны и сохранны. Я благодарю досточтимую царевну за самое скорое понимание серьезности положения.

— Для того и существует правитель, — отвечала Пери.

— Мы восхваляем вас за это. Вы были словно львица там, где остальные тряслись от страха.

— После сегодняшней встречи все должны снестись со своими доверенными лицами и выяснить, есть ли угрозы вторжения или восстаний в их провинциях. Отчитайтесь, как только получите ответ. Не забывайте, что наши враги вот-вот узнают о смерти шаха и будут рады воспользоваться случаем.

— Чашм, — ответил хор мужских голосов.

— Меня продолжают волновать дела в Ване. Есть слухи, что тамошний оттоманский глава Хосров-паша собирается напасть на нас. Бахрам-хан, я хочу, чтоб вы повели армию в Хой — показать нашу силу и спутать его намерения. Нет ничего важнее, чем сохранить мир с оттоманами, с таким трудом отвоеванный моим отцом.

— Алла! Алла! Алла! — выкрикивали вельможи, и Бахрам выглядел польщенным — ведь он наконец осуществит замысел, который начала Пери, пока ее не остановил Исмаил.

— Есть другие вопросы?

Поднялся Халил-хан.

— Ходят слухи о неурядицах во дворце, — сказал он, показывая пальцем на занавес.

Наступило долгое и тягостное молчание.

— Изложите свое дело, — потребовал я.

— Некоторые утверждают даже, что шах был убит, — обвиняюще произнес он.

Халил-хан был телохранителем Пери в ее детстве, из такого обычно рождаются связи на всю жизнь, и я не мог понять, с чего он пошел на публичное обвинение.

— Заключение лекаря не было безоговорочным, — напомнил я.

— Мой долг — известить царевну о слухах, что заговор с целью убийства сложился в гареме.

Я напрягся и хмуро глянул на него.

— Нелепица! — вскочил хан Шамхал. — Что вы имеете в виду?

Пери сказала из-за своего занавеса:

— Среди мужчин всегда ходят странные слухи о шахском гареме. Вам кажется, что это нечто вроде опиумного притона, полного бредящих безумцев, но это скорее войско, устроенное в подчинении чину и долгу. Как вы можете знать, что происходит в гареме? Вы там когда-нибудь бывали?

— Разумеется, нет, — сказал Халил-хан.

— Тогда я думаю, что вам лучше оставить эти заботы мне.

Мужчины засмеялись, а Халил-хан побагровел:

— Подождите минуту! Если шах Исмаил был убит, что помешает случиться новому убийству? Мы будем глупцами, если не станем опасаться убийцы на свободе.

Некоторые из вельмож явно забеспокоились. Рот Амир-хана угрюмо выгнулся. Боже всемогущий, да они ее боятся!

— Трудно вообразить, что может быть хуже того, что уже случилось в последние месяцы, — ответила Пери. — Тем не менее даю вам слово, что, пока вы подчиняетесь приказам, я на вашей стороне. Как вы знаете, я никогда никого не бросала. Даже когда мне было запрещено участвовать в делах дворца, я просила о милости к обвиненным, что дорого мне стоило.

— Она говорит правду, — сказал Шамхал.

— Взамен я прошу только вашей верности, когда я принимаю новое положение — главного советника Мохаммада Ходабанде. Мужи, каково ваше решение?

— Да прозвучит голос каждого, — наставил я вельмож.

— Да здравствует лучший мудрец, который достался стране! — крикнул Пир Мохаммад-хан, чей порыв, без сомнения, подогрела новость о его заточенном родиче.

— Алла! Алла! — взревел Шамхал-черкес, начиная общее славословие.

Все остальные присоединились к его рыку: «Алла! Алла! Алла!..»

Звукам вторил радостный стук моего сердца. Я кинулся за занавес и обнаружил, что Пери уже встала.

Внезапно она показалась мне точным подобием своего отца — высокой, стройной, в шафраново-желтых шелках. Она не улыбалась, не страшилась, но просто и легко делала свое дело. Мужчины все равно никогда ее не признают, но ее храбрость их укротила. Мне казалось, что фарр древних царей проник в нее так глубоко, что наполнял ее сиянием. Некоторые сказали бы, что он в ее крови, но я знал, что он в каждой ее жилке, и сердце мое переполнялось гордостью.

Подготовка грядущей коронации заняла на следующие несколько дней всех, вплоть до последнего мальчишки-посыльного. Вельможи прибывали на рассвете, чтоб получить распоряжения и показать свою преданность. Во второй половине дня все долго отдыхали. Поздно ночью окончив поститься, мы с Пери продолжали работать над самыми важными делами по управлению дворцом. Затем мы обсуждали многое почти до самого рассвета, после чего делали перерыв на небольшой завтрак. Наконец-то Пери было позволено заниматься тем самым делом, которому учил ее отец, и она прямо-таки лучилась удовлетворением. Даже ее матушка заметила, что она сияет, словно невеста, и больше не приставала к ней с разговорами о замужестве.

Что до меня, то я стал значительным человеком. Как только мужи собирались в ее приемной, они наперебой старались поговорить со мной. Мне рассказывали о всяких делах, меня просили о заступничестве. Я делал все, что мог, чтобы помочь тем, кто казался честным и мог помочь царевне.

В последний день Рамадана, День пиршеств, мы все были готовы к великому празднику. Избыточное веселье было запрещено, потому что шах умер совсем недавно, тем не менее Пери устроила достойное празднование для своих служанок и евнухов, чтобы отметить конец месяца поста. Жена-молитвенница читала для нас, напоминая, что Коран открылся пророку Мохаммеду — да пребудет с ним мир — как раз во время Рамадана. Я неистово молился, прося прощения за мои недавние дела и надеясь, что они будут взвешены и оправданы в глазах Бога.

Как только показался новый месяц, для нас накрыли праздничный стол, превосходивший всякое воображение. Жареные окорока ягнят, длинные вертела кебаба, рис с травами, бобы, сухие фрукты. Я начал со своего любимого блюда — баранины, тушенной с петрушкой, пажитником, кориандром и зеленым луком, приправленной маленькими терпкими лимонами, сообщавшими блюду свой особый вкус. Заедал это я густой холодной простоквашей, смешанной с огурцами и мятой, наслаждаясь тем, как вкусы и ароматы сливаются друг с другом на языке. Мальчики-прислужники, особенно внимательные ко мне, самому доверенному лицу Пери, то и дело подходили, предлагая напитки, горячие лепешки, и я, чтоб порадовать их, принимал предложенное. Масуд Али несколько минут посидел рядом со мной, пока тяга к играм не увлекла его во двор дома Пери, где другие мальчишки зажигали фейерверки и вопили от восторга. Я недолго посидел снаружи, глядя, как играют дети.

— Ну ты урод! — внезапно услышал я. — Да тебе духу не хватит сыграть со мной, как мужчине!

Это был Ардалан, изводивший Масуда Али. Я подавил порыв вскочить и помочь Масуду. Месяцами я работал, чтоб укрепить его тело и разум, а теперь должен дать ему проверить свою решимость.

Приставания не кончались. Масуд Али стиснул свои маленькие кулачки.

— Говоришь громко, да ведь ты просто трус! — выкрикнул он в ответ.

Ардалан покраснел. Масуд Али подскочил к нему и ткнул в грудь левой:

— Проиграешь как мужчина?

— Что?..

— Ты готов или нет? — настаивал Масуд Али, ощетинившись, как загнанный в угол кот.

Ардалан отступил и поднял открытые ладони:

— Ладно. Тащи доску.

Я постарался, чтобы Масуд Али заметил мою горделивую улыбку. Потом я оставил их играть и вернулся внутрь.

Настало время чтения стихов. Царевна отыскала того самого слепца, который выступал перед ее отцом, а так как он не видел, его можно было свободно ввести на женскую половину. Когда мы все наелись, она попросила его почитать из «Шахнаме». Пока он настраивал свой шестиструнный тар, Пери обернулась ко мне:

— Сегодня мне особенно часто вспоминается мой дорогой отец. Так много всего случилось за эти полтора года, что он умер.

— Вы правы. Мы словно прожили по две жизни за этот краткий срок. Как бы он гордился, наблюдая за вашим умелым правлением!

Ее улыбка отражала нечто более высокое, чем гордость, — это была уверенность в том, что теперь она выполняет свое предназначение.

— Однако мои намерения отличны от его, — сказала она. — Отец не признавал искусства книги и почти всю поэзию, потому что желал быть благочестивым. Я же хочу вернуть все это и сделать его двор образцом для нашего века. Мы наймем художников, каллиграфов, позолотчиков, рисовальщиков и поэтов, устроим состязания и вручения наград, чтобы поощрить старые и новые дарования. Сердца людские снова воспрянут, коснувшись радости поэзии и красоты искусства. Вместо того чтоб только превозносить великих мастеров прошлого, мы создадим светильники для будущего. Джавахир, я хочу, чтоб ты помог мне достичь исполнения этой мечты.

После всего, что мы вынесли, суметь создать двор, славящий красоту, знание и достоинство! Как это дивно!

Пери улыбнулась, и, когда я ощутил ее сияние, могучее и истинное, чтец заговорил. В бируни все затихли, и мы услышали его певучий голос, возрождавший стихи Фирдоуси. Написанные пять веков назад, они по-прежнему будоражили мою кровь, укрепляя желание исполнить мечту Пери.

Я взглянул на Пери, слушавшую чтеца так, словно он был единственным живым существом в этом зале, и представил ее Ферейдуном, освобождающим народ от злых сил. Мне подумалось, что не случайно величайшая поэма Фирдоуси делает героями троих — мать, кузнеца и правителя. Не добивайся они этого вместе, как можно было бы победить?

Конец месяца поста — всегда время радости и щедрости. Я воспользовался случаем и спросил Пери, могу ли я послать за Джалиле, и она дала милостивое соизволение привезти ее после новогодних праздников, когда начнут обучать новых служанок для гарема. К тому времени я уже получу изрядную часть моего выросшего жалованья. Так как до Нового года было почти три месяца, а восшествие нового шаха могло нарушить все обещания, я решил не делиться подробностями с Джалиле, пока все не определится в точности. В последний раз она была так огорчена новой отсрочкой, что я не хотел ранить ее снова. Вместо этого я написал, что дела во дворце устраиваются и я полон надежды, что к весне все решится.

Сразу после Рамадана Мохаммад Ходабанде прислал своих людей, чтоб подготовить дворец для себя и своей семьи. Они встретились с Анвар-агой, разрешившим евнухам из их числа осмотреть здания на площади гарема, тщательно обследовав покои на предмет острых углов, неожиданных поворотов лестниц или открытых балконов, представляющих опасность для слепого человека. Евнухи, посоветовавшись с дворцовыми строителями, предложили свои изменения.

Затем во дворце появились доверенные Мохаммада Ходабанде, прибывшие куда большим числом, с ними были воины. Нам с Пери объяснили, что они посланы удостовериться, что все перемены сделаны. Однако вечером Анвар-ага прислал Пери записку, что в казначействе разгорается ссора, и Пери послала за дядей, а меня отправила в бируни — выяснить, что происходит.

Закутавшись в теплый халат, я поспешил к Залу сорока колонн, по пути вспоминая, как ратники давили сапогами розовые кусты, и от души надеясь, что не увижу нового столкновения. День был холодный и сырой, на деревьях тяжело лежал снег. Перед казначейством, как я и ожидал, черкесы Шамхал-ха-на вместе с таккалу несли караул. Они притопывали и подпрыгивали на месте, чтоб согреться. Но перед ними стоял еще один вооруженный отряд.

— Будущий шах приказал, — сказал их старший, выдыхая густой пар.

Я узнал в нем одного из остаджлу.

— Мне приказано стоять здесь, — ответил начальник черкесской стражи.

Воины смотрели друг на друга, держа руки на оружии.

— Салам алейкум, храбрые воины, — сказал я самым своим повелительным голосом. — Шамхал-хан уже едет сюда. А до этого уважайте спокойствие дворца. Вы что, уже забыли, что случилось в прошлый раз, когда кучка вояк затеяла тут выяснение отношений?

Я красноречиво показал в сторону тюрьмы. На мгновение они унялись и согласились дождаться Шамхала. Я помчался к Пери с новостями. Они с дядей совещались с мирзой Салманом.

— Госпожа, прошу вас изменить свое намерение, — услышал я слова мирзы Салмана по его сторону занавеса.

— Каковы ваши доводы?

— Первое, что новый шах захочет знать, — насколько вы покорны его велениям.

— Но это же ужасно.

— Полагаю, что неподчинение приведет к худшим последствиям.

— Разве не видно, что так начинается племенная свара? Остаджлу снова пытаются взять верх. Мы не можем этого позволить.

— Но шах может благоволить, кому он пожелает.

— Вы подчиняетесь приказам, даже если они нелепы?

Шамхал гулко хохотнул:

— Конечно, подчиняется.

— Какой дурак это сказал? — поинтересовался мирза Салман.

— Я, Шамхал, а дурак теперь ты.

Шамхалу разумнее было вести себя осторожней. Мирза Салман стал слишком силен, чтоб сносить оскорбленья.

— Ваш вопрос напомнил мне одну из историй «Шахнаме», о шахе Ковусе, — ответил он спокойно. — Помните, как он решил изобрести летающую машину и парить, словно птица? Рустам решил, что это глупость, но помогал шаху, пока тот не разбился в неудавшемся испытании. Урок здесь в том, что пока ты на службе, то должен исполнять все решения повелителя, даже если они кажутся неверными.

— Так я должна рисковать нашими деньгами и позволить племенам начать резню, только чтоб доказать Мохаммаду, что я его слуга?

— Да, госпожа. Таково мое мнение.

Пери повернулась ко мне спросить, что я думаю.

— Он прав, — шепнул я. — Давайте убедимся, что новый шах вас любит и доверяет вам, прежде чем вы воспротивитесь ему.

Лицо Пери потемнело.

— Мохаммад слишком слаб, чтоб противостоять чему-то, — шепнула она в ответ.

— А его жена?

— Она всего лишь женщина, — ответила она, а ее дядя засмеялся.

Уже громче она сказала мирзе Салману:

— Я благодарна за ваши советы, но ради блага страны не могу их принять. Людей Мохаммада немедленно отослать.

Долгое молчание по ту сторону занавеса: Пери ждала, нетерпеливо дергая нить бахромы своего пояса.

— Досточтимая повелительница, я умоляю вас не противоречить его приказам. Неужто вы хотите быть отстраненной, как в прошлый раз? — наконец сказал мирза Салман.

— Но ведь я же права! — отвечала Пери, и отчаяние усиливало ее голос. — Если остаджлу возьмут верх, они почувствуют себя вправе добиваться уступок. Кроме того, откуда я знаю, что они надежны как охрана? Я отказываюсь рисковать достоянием страны.

— Госпожа, а если оставить казначейство под охраной всех трех племен — черкесов, таккалу и остаджлу?

Я подумал, что это отличное решение. Пери может показать, что подчинилась приказанию, сохраняя преимущество во власти.

— Отличная мысль! — шепнул я.

Она не обратила на меня внимания.

— Они передерутся между собой, — сказала она мирзе Салману.

— Ваше решение может развязать во дворце внутреннюю войну, — настаивал мирза Салман.

— Мой ответ — нет.

— Как же тогда вы собираетесь усмирить их? — спросил он.

— Об этом позабочусь я, — сказал Шамхал. — Есть вещи, для которых таджик-управитель не годен.

Оскорбление было жестким, как вкус металла.

— Дядя, — прикрикнула Пери, — таджики и тюрки смешались в крови Сефевидов, и ты это знаешь! Как одни смогут жить без других?

Во мне также текли обе крови, и я должен был согласиться.

— А что тогда черкесы? — огрызнулся мирза Салман, но мудро не стал продолжать.

Все мы знали, что черкесы и грузины, недавние пришельцы в сравнении с кызылбашами, старались проложить себе дорогу на лучшие места.

— А что с черкесами? Мы такие же свирепые, как и другие, — сказал Шамхал.

— Мы все иранцы, — осадила их Пери.

— Если бы только все племена так думали… Каждый добивается преимуществ для своих: остаджлу для остаджлу, черкесы для черкесов. Неужели так будет всегда? — спросил мирза Салман.

То есть, другими словами, приняла ли Пери сторону дяди против него.

— Нет, — ответила она. — Но мое решение о казначействе остается.

Повисла долгая, удручающая пауза.

— Ради бога, царевна! Это ошибка, — сказал он.

— Я согласен с мирзой Салманом, — настойчиво прошептал я, хотя испытывал при этом непростые чувства: он же не сказал мне, как хорошо знал счетовода, убившего моего отца.

Глаза Пери метнули пламя неодобрения в мою сторону.

— Шамхал, езжай и уйми своих людей, — приказала она. — Мирза Салман, вы свободны.

Неужели она ничему не научилась на примере Исмаила? Почему она должна настаивать на сохранении власти, когда это может стоить ей проигрыша в битве за влияние на нового шаха? Я мог только надеяться, что Мохаммад настолько хочет, чтоб им управляли, насколько считает она.

— Джавахир, я уже давно сказала тебе, что не всегда буду слушаться твоих советов, — напомнила она, когда мы остались вдвоем.

— Однако я должен давать их. Я боюсь, что вас сбивает с пути ваше желание править.

— Ты полностью не прав: мое решение — управленческое. Мохаммаддолжен понять, что он не может ничего меня лишить. С прежним шахом я не сумела сохранить выигрыш в силе, что позволило отодвинуть меня. На этот раз я отвечу силе моей собственной силой, и победит самый свирепый лев.

Взгляд ее сверкал, будто она уже готова была сразиться. Я смотрел на нее, и каждая мышца моего тела была напряжена.

— Я рискую всем в этой борьбе, — продолжала она, — но делаю это ради Ирана. Подумай о людях, которые пострадают, если вторгнутся оттоманы или узбеки! Подумай о том, как напитается кровью наших воинов наша же земля, если разразится новая гражданская война! Я должна действовать ради иранцев, которые не могут сделать это сами. Царская кровь бурлит в моих венах, и в этом мой долг, живой или мертвой.

Бесстрастные слова прозвучали словно боевой клич. Минуту я молчал, размышляя над значительностью ее заявления.

— Вы подразумеваете мятеж? — тихо спросил я.

— Не в первую очередь.

Я изумленно отшатнулся.

Ее глаза приковали мои.

— Если до этого дойдет, твоя помощь мне понадобится, как никогда прежде.

Это и есть то, чего требует верность? Неужели мой отец так же, как и я, сомневался в своем повелителе?

Да. Наверняка.

Тем же вечером Баламани рассказал мне, что Анвар наблюдал, как мирза Салман и Шамхал-хан ссорились перед казначейством. Мирза Салман настаивал, что черкесы и таккалу должны подчиниться приказу Мохаммада и покинуть посты, в то время как Шамхал угрожал карами остаджлу, если они не уберутся. Когда мирза Салман не отступил, могучий Шамхал выхватил саблю и размахивал ею до тех пор, пока тот не ударился в бегство.

— Ты, может, и великий визирь, — орал Шамхал, — но все равно слабак!

Мирза Салман, побагровевший до макушки, словно обожженный солнцем, бежал прочь. Какое унижение для того, кто вообразил себя воином!

После этого Шамхал принялся грозить остаджлу, пока они не отступили. Им это не понравилось, но Шамхал был знатным царедворцем и вдобавок с пугающей статью медведя. Единственным выбором было затеять схватку — с ним, с черкесами, с таккалу, но они сочли такой выбор не стоящим полного отказа от счастья земной жизни.

Когда Пери узнала о поведении мирзы Салмана, она была крайне недовольна, что он обострял положение вместо того, чтобы исполнять ее приказы. Она вызвала его для объяснений, и я сел с ним на половине посетителей, чтобы пристальнее наблюдать за ним.

— Прошу прощения, царевна. Я очень опасаюсь, что Мохаммад может расценить ваше неподчинение как измену, — сказал он. — Я старался защитить вас от клейма ослушницы.

— Как вы смели предполагать измену? — спросила Пери дрожащим от ярости голосом.

— Царевна, — отчаяние звенело в голосе мирзы Салмана, — я считаю своим долгом предупреждать вас о последствиях, пусть и неприятных!

— Вы что, не поняли? Никакой измены, кроме измены мне!

Это было все равно что провозгласить себя шахом. Мирза Салман выглядел таким же остолбенелым, как и я. Сколь бы она ни гневалась, нельзя было делать такие заявления, рискуя обвинением в предательстве.

— Царевна, все было сделано, как вы приказали. Казначейство охраняется по вашему наказу. Войско для защиты юго-западных границ выступило. Дворец управляется, как пожелали вы. Однако новый шах овладеет всем очень скоро.

— Оставьте мне справляться с этим.

— Положение очень непростое.

— Вы меня слышали?

— Да, моя госпожа.

Последовало долгое молчание, и во время него мирза Салман ходил кругами по маленькой комнате.

— Царевна, разрешите мне сказать? Есть еще кое-что, что меня очень заботит.

— И что же?

— Это ваш дядя. Его когда-нибудь обуздают?

— Он защищает мои повеления. Я не одобряю его поведения, но мне неприятно и ваше по отношению ко мне. Вы не подчиняетесь.

— Роза Сефевидов, — сказал великий визирь, — я понимаю, что кровные узы связали вас навсегда. Но каков я теперь в ваших глазах? Вступитесь ли вы за меня перед новым шахом?

Другими словами, посоветует ли она шаху оставить его великим визирем. Большинство слуг не посмели бы просить так прямо. Я почувствовал в этом вопросе такую озабоченность, что немедля покинул комнату, дабы посоветовать Пери прислушаться.

Когда я очутился по ее сторону занавеса, царевна все еще гневалась.

— Для покорных слуг место есть всегда, — говорила она. — Вы такой слуга?

— Я отдам все силы, — пообещал мирза Салман. — Но именно сейчас очень трудно не угодить в жернова между вашими желаниями и желаниями будущего шаха.

— Царевна… — шепнул я, но она остановила меня взмахом руки.

— Я хотела бы, чтоб вы подтвердили свою верность мне в грядущие дни.

— Да поможет мне Бог!

— Тогда сделайте это. Можете пока идти, и возвращайтесь, когда отыщете способ показать всю глубину своей покорности. — Она говорила ледяным тоном.

— Царевна, — сказал я, когда он ушел, — не совершите ошибки, сделанной вашим братом, отказавшим в милости своим лучшим слугам. Дайте мирзе Салману понять, что вы все же цените его, дайте ему повод надеяться.

Гнев Пери испарился так стремительно, что я осознал: это была игра.

— Не беспокойся, так и будет. Но мирза Салман не должен считать, что если он великий визирь, то ему все позволено, или указывать мне, что делать. Когда он ослушивается, его следует вразумить, иначе он совершит это снова. Я проверила его сейчас, чтоб увидеть, останется ли он верным слугой и достаточно ли у него ярости, чтоб идти с нами до конца.

Вскоре после происшествия у казначейства Мохаммад Ходабанде с семьей прибыл в священный город Кум. Они разместились в доме его матушки Султанам, переехавшей туда, потому что она больше не могла выносить дворцовых козней, и почтили Бога в местных мечетях. Вельможи двора начали являться с просьбами разрешить посетить его в Куме, надеясь заблаговременно добиться расположения нового шаха, но Пери настояла, чтоб они оставались при дворце и заканчивали порученное им. Они ворчали, но так велика была ее сила, что большинство повиновалось.

Мирза Салман был исключением. Он явился к ней и попросил разрешения принести дань уважения Мохаммаду, утверждая, что считает важным объяснить происшествие у казначейства, равно как и ее решение послать воинов оградить страну от оттоманского вторжения.

Мы с Пери слушали его по нашу сторону занавеса.

— Царевна, я хочу, чтобы ваша первая встреча с шахом прошла как можно глаже. Я добьюсь того, чтобы злые языки не сеяли злых семян между вами и вашим братом. Вы попросили доказать мою верность вам. Я сделаю это.

— Но что за спешка?

— Я человек осторожный. Когда шах появится, он будет окружен толпой посетителей и на него будет трудно произвести впечатление. Я намерен рассказать ему обо всех ваших успехах, начав с того, как вы помогли Исмаилу получить власть, и закончить вашими усилиями сохранить дворец в порядке до прибытия Мохаммада. Я думаю, что смогу убедить его, что вы ему очень нужны.

— И это все, что вы намерены сделать?

— Нет, — сказал он. — Само собой, я хочу остаться великим визирем. Если он согласится, я буду верно служить и вам, и ему.

Пери шепнула мне:

— По крайней мере, он признается в своих желаниях.

Шамхал изводил мирзу Салмана, где бы его ни встречал.

Он мог вытянуть свой кинжал, попробовать острие пальцем или мрачно рассказывать, сколько врагов оставил на поле битвы поживой стервятникам. Он продолжал угрожать мирзе Салману как бы в отместку за то, что его собственное положение во дворце теперь ниже, чем у великого визиря. Мирза Салман, как мне кажется, рвался уехать еще и потому, что боялся угроз. Но я сомневался, стоит ли разрешать, хотя не мог понять из-за чего.

— Мирза Салман, я даю вам соизволение отбыть на двух условиях. Вы не разглашаете свое отбытие, и вы немедленно пишете мне после встречи с братом, как он относится к моим трудам. Вы получаете разрешение потому, что я вам доверяю.

— Благодарю вас, о повелительница. Ваша вера — честь для меня.

— Что вы намерены сказать о казначействе?

— Что в сердце у вас были прежде всего интересы страны.

Когда я проводил его к дверям, беглая улыбка скользнула по его лицу. Он выглядел человеком, получившим что-то очень нужное.

Пери и Шамхал снова сблизились, совещались ежедневно, хотя часто не соглашались. Несмотря на свою роль в отъезде мирзы Салмана, Шамхал считал, что Пери сделала жестокую ошибку, разрешив великому визирю ехать в Кум. В одну из встреч, когда они сидели рядом в дальней комнате, Шамхал утверждал, что мирза Салман получил полную свободу говорить о ней Мохаммаду что угодно.

— Добиваться своей цели — среди его лучших умений. Посмотри, как он избавился от мирзы Шокролло.

— Дядя, у тебя есть доказательства его неверности?

Шамхал смешался, глаза его забегали.

— Почему не подождать, пока не приедет шах, и не объяснить ему свои решения самой? Никто не сможет сделать это лучше.

Пери поразмыслила и сказала:

— Я не возражаю, чтоб мирза Салман продвигал себя. Если он убедит нового шаха оставить его великим визирем, это послужит и моим интересам. Мы втроем будем отличным правительством. Мирза Салман и я задумываем, а шах говорит вельможам, что делать.

— Ты ведь не знаешь его так, как я, с того времени, когда мы служили Исмаилу вместе.

— Что именно ты знаешь?

— Он не заслуживает доверия.

— И чем это подтверждается?

— Его поведением. Я видел, он льстил придворному как лучший друг, а на следующий день подстраивал его падение. Во имя Бога, дитя, почему ты не веришь моим словам? — Шамхал казался разгневанным.

Царевна холодно взглянула на него.

— Думаю, что мне пока стоит следовать своим собственным советам, — ответила она.

Громадный мужчина съежился под ее взглядом — царский фарр был слишком могуч, чтобы противостоять ему. Но я решил навестить Фереште. Может, кто-то из ее посетителей что-нибудь слышал об истинных намерениях мирзы Салмана?

Утром я отправился к ней с тяжестью на сердце, причин которой не мог понять. Была середина зимы, в свете раннего утра город казался заледеневшим и вымерзшим. Посчитав дни со времени смерти Хадидже, я понял, что их прошло ровно сорок. Теперь, когда ужас правления Исмаила наконец миновал, мое горе по ней нахлынуло снова. Я не знал, где ее похоронили — нет сомнения, в безымянной могиле, — и потому не мог выплакать над ней свою печаль. Но Фереште, у которой было довольно своих печалей, сможет меня понять.

Когда я добрался, служанка Фереште провела меня прямо в ее покой. Сегодня там пахло ладаном и стояли блюда, полные красных яблок, ядер грецких орехов и фиников. Сбросив обувь, я прилег на шелковые подушки, выпил чаю с кардамоном и почувствовал, как меня начинает отпускать. Женщина с росписи все еще развлекалась со своим страстным любовником, и я постарался не думать о Хадидже.

Фереште вошла, и у меня перехватило дыхание. Брови у нее были словно черный бархат, а глаза — огромными, словно у голубицы. Щеки и губы сияли алым, кожа была безупречной, как слоновая кость. Длинные густые черные волосы струились по бирюзовому платью. Как она была прекрасна!

— Салам алейкум, Джавахир. Твой приход к счастью.

— И твой. Фереште, ты была так добра, пригласив меня заходить. Вот я и пришел, потому что мне нужен совет.

— Я всегда счастлива помочь старому другу.

Я подобрал ноги под халат.

— Как ты знаешь, скоро прибудет новый шах. До его появления мне нужны сведения о человеке, надеющемся стать его великим визирем.

— Он тоже был среди моих посетителей, — ответила она.

— Мирза Салман?

Ее лукавая улыбка сказала все.

Я удивился, хотя тут не было ничего особенного.

— Ты что-нибудь знаешь о его отношении к Пери?

— Нет. А что ты желаешь узнать?

— Предан ли он ей?

— И если нет?..

— У Пери будут жестокие неприятности с новым шахом.

Она помедлила минуту.

— Если принять всерьез сплетни о смерти Исмаила, то новый шах может опасаться, что она отравит и его. Он, как все слепцы, особенно мнителен.

— Очень возможно. Отчасти поэтому я должен знать, хорошо ли отзывается о ней мирза Салман.

— Я дам тебе знать, если что-то услышу.

— Когда он снова появится у тебя?

— Не раньше, чем вернется из своей поездки.

— Понятно.

Мирзе Салману было приказано никому не говорить о своей поездке, но он уже проболтался Фереште.

Наступило молчание, и я понял, что необходимо сменить тему. С тех пор как отыскал Фереште, я вспоминал наши прежние дни вместе и понял, что любил ее тогда. Любил — но не понимал этого: я был слишком молод и слишком занят собой. А она была проституткой, и я считал ее недостойной своей любви.

Фереште не сводила глаз с моего лица:

— Мой друг, ты опечален.

— Недавно я вспоминал о днях, когда мы были юны, — сказал я, — и каково нам было в объятьях друг друга. Не знаю, что ты чувствовала ко мне, но я стал понимать, как мне жаль, что не сумел спасти тебя от улицы.

Ее взгляд был недоверчивым.

— В самом деле?

— Даже если взять наименьшее, мне хотелось сказать, как сильно я хотел спасти тебя, — так это и было.

— Ты был раздвоен, — ответила она. — В моих руках ты пылал, но, когда наше соитие завершалось, я чувствовала, как твое сердце отвращается от самой мысли о любви к женщине такого низкого звания.

Как верно она меня понимала!.. Я ощутил жгучий стыд.

— Я все равно был сыном благородного человека, — сказал я. — Думал, эти связи меня недостойны. Ведь я рассчитывал жениться на хорошенькой девушке, тоже из благородных, которая будет служить мне до конца моих дней. Какая насмешка, что это я оказался слугой женщин!

Она улыбнулась:

— А я — служанкой мужчин. Конечно, я предпочла бы, чтоб мое тело осталось моим собственным владением, но это мне не суждено.

— И мне тоже.

— Ты винишь меня? — Она вздохнула. — Жаль, ты не оказался храбрее и не признал, что я нужна тебе и ты желаешь помочь мне.

Фереште была права: тогда щедрости моего сердца не хватало, чтоб признаться ей в любви или признать всю тяжесть ее страданий. С ребяческим отвращением я считал, что женщина ее ремесла будет всегда запятнана тем, что сделала с собой. Ну а что с собой сделал я? Она-то, по крайней мере, не потеряла способности выносить дитя.

— Прошу у тебя прощения от всей души, — сказал я. — Я подвел тебя, потому что был избалованным ребенком, но теперь изменился. Сейчас я понимаю, что жизнь требует жертв, и многие из них — горестные.

Глаза Фереште были полны сочувствия, и мне вспомнилось, как она утешала меня в моих метаниях, когда я был юн.

— Твои собственные жертвы преобразили тебя, — ответила она. — Птица твоего понимания простерла крылья и теперь летит свободно.

Что-то в моем сердце раскрылось навстречу ее словам.

— Может быть, мы не навсегда заперты в клетках, — добавила она. — Я вырвусь, как только смогу, и ты тоже.

— Иншалла. Если Пери удастся ее замысел, я буду ближе к обретению независимости. Если она утратит благоволение, утрачу его и я. Рухнут все мои намерения.

— Какие?

Я рассказал ей о Джалиле и моей тревоге за ее будущее, такое зависимое от моего. Когда я закончил, то охрип.

— Бедное дитя. Почему ты раньше не говорил о ней? Есть крохотная надежда, что я смогу помочь. Перед его отъездом в Кум я дала мирзе Салману адрес очень дорогой женщины для посещений. Я тотчас пошлю гонца и попрошу ее сообщить, не узнала ли она чего-нибудь.

— Я буду тебе чрезвычайно благодарен, — ответил я. — Серебро поможет?

— Она рада оказать мне услугу. У меня сеть таких приятельниц во всех крупных городах.

Вернувшись к Пери, я рассказал ей о нашем разговоре и намекнул, что Фереште хорошо бы одарить. Царевна послала ей серьги из жемчуга и филиграни — достаточно красивые, чтоб развязать любой язык.

Через несколько дней Мохаммад и его свита, добиравшиеся от Кума, были уже в нескольких фарсахах от Казвина. Они разбили лагерь, дожидаясь, пока звездочеты не выберут благоприятный день для въезда в город. Лулу недавно был снова нанят во дворец по моему предложению. Я надеялся, что его мнения спросят.

Мохаммад пригласил Пери к нему на стоянку почтить его прибытие. Я помогал устроить ее поездку со служанками, евнухами и стражей от Шамхала. Мы с Пери сошлись на том, что это важно — показать силу через число и пышность ее войска.

В день нашего отбытия все ожидали, что царевна заберется в золотой паланкин, но я отослал носилки вперед, ожидать за городской чертой. Пери хотела испробовать свое мастерство наездницы и промчаться в одиночку, без сопровождения. Это было нарушением всех правил, но, прибегнув к хитрости, мы добились своего.

Вскоре после того, как отворили городские ворота, мы с царевной вышли в небольшой сад возле Выгула шахских скакунов, где нас дожидались оседланные кони, и поехали вместе в утреннем холоде. Она взяла своего любимого арабского коня Асала, названного так за масть — и вправду цвета лесного меда. На ней были длинное, отделанное мехом платье с разрезами для верховой езды, плотные шерстяные шаровары, кожаные сапожки, меховая шапка, под которую были заправлены волосы, и серый шерстяной платок, согревавший лицо и скрывавший его до самых глаз. Маленький мальчик, увидевший ее, завопил матери: «Хочу, как он!..»

Мы чинно проследовали к Тегеранским воротам. Их высокая средняя арка с боков имела две поменьше, чтобы двигаться можно было в обоих направлениях. Белые, желтые и черные изразцы, выложенные затейливым узором, напомнили мне бабочек и внушили радостную веру в удачу столь ожидаемой поездки.

Неподалеку от нас трусили евнухи и посыльные, возглавляемые все еще отставным визирем Маджидом, везли сундуки с ее нарядами, личными вещами и подарками, которые она готовилась вручить своему брату. За ними двигались большой отряд черкесов и таккалу, посланный ее дядей, и слуги, тащившие все нужное для стоянки.

Когда мы проезжали ворота, царевна оглянулась на длинный караван, тянувшийся за нами, и сказала:

— Хвала Господу! Ну разве это не прекрасно?

— В самом деле!..

Обоз двигался медленно и размеренно из-за большого числа грузов. Как только мы миновали ворота, она сказала:

— Вперед!

Пришпорив коня, Пери обогнала меня, мчась вдоль покрытых снегом гор. Прекрасная земля вокруг открывалась все шире, промерзшая дорога была пуста. Я старался нагнать Пери, пар дыхания клубился перед лицом, однако мне не удавалось. Ее конь вырвался далеко вперед, и я любовался мастерством наездницы: это случалось нечасто. Она летела словно верхом на ветре. Скоро она превратилась в точку на белом, и стало казаться, что она не вернется больше никогда. Если бы ей было куда умчаться! Обязанности управления дворцом требовали каждой минуты ее жизни. Неудивительно, что ее охватил такой восторг при виде мира свободы.

Далеко отскакав галопом, Пери повернула назад и поравнялась со мной, и дальше мы ехали вместе.

— Как чудесно ощущать себя ничем не связанной! — Кожа ее горела от радости скачки.

— Вы выглядите счастливой, царевна. Радостно видеть.

— Новый шах и новая эпоха совсем рядом. На этот раз все будет иначе.

— Иншалла.

Мы скакали, покуда не достигли реки, текущей вдоль гор, куда я утром рано отослал золотой паланкин с Азар-хатун. Как только мы подскакали к нему, Азар постлала толстое одеяло, и Пери бросилась на него, а рядом на берегу реки трещал костер. Она сдернула ткань, скрывавшую ее лицо, сбросила просторный теплый халат и минуту сидела, открывшись воздуху свободы. Лицо ее разрумянилось еще сильнее, лоб разгладился — впервые за много недель.

— Ба-а, ба-а! — воскликнула Пери. — И какая радость может быть больше этой! Хотела бы я так жить каждый день моей жизни.

Азар-хатун очистила несколько грецких орехов и протянула нам. Мы с удовольствием съели их, наблюдая за птицами в небе, пока Азар наливала в чаши дымящийся чай. Я вытянул затекшие ноги. Скоро, очень скоро со мной будет моя сестра, и я покажу ей все, что так люблю в Казвине. В свободные дни я буду водить ее на прогулки за город и угощать любимыми блюдами. Как радостно будет узнать друг друга!

Густое облако пыли вдалеке положило конец моим счастливым мыслям.

— Царевна, — предостерег я, — вижу, приближается ваша охрана.

— Так быстро…

Вздохнув, Пери поднялась и нехотя скрылась в золотом паланкине.

Когда ее всадники поравнялись с нами, паланкин Пери занял место во главе каравана, и мы продолжили путь. Двигались мы очень медленно — ведь теперь ее носильщикам приходилось идти пешком. Стоял холодный ясный день, мерзлая земля похрустывала под моими сапогами. Поля, тянувшиеся мимо, летом изобиловали бы пшеницей и ячменем. Пастухи, пасшие овец, кланялись нам и предлагали угоститься молоком. Поблагодарив, мы продолжали путь к ставке.

Наконец я разглядел скопление высоких черных шатров, а вскоре и воинов, несших караул. У въезда в ставку паланкин царевны изысканно приветствовал один из евнухов Мохаммада Ходабанде, а его конюхи приняли наших лошадей. Пери и Азар проводили в палатку, отведенную им в женской части лагеря, а я шел чуть позади.

Палатка была сшита из толстой грубой ткани, чтоб защитить постояльцев от зимних ветров. Евнух откинул полог палатки, и мы вошли внутрь. Там все было убрано рубиново-красными коврами и подушками, будто источавшими тепло. Стены завешены алым атласом, расшитым вьющимися цветами и другими узорами, словно парящими среди них. Мягкие подушки лежали там, где полагалось сидеть, а за длинным вышитым занавесом устроена постель. Внесли деревянные сундуки с нарядами и благовониями Пери.

Мы восхищались палаткой, когда второй евнух расторопно вбежал с горячим чаем и сластями. Подкрепившись, мы разобрали вещи Пери. Когда все было готово, наступило время ужина, который и доставили царевне слуги Мохаммада Ходабанде. Разостлав чистую полотняную скатерть, они поставили большое блюдо с жареной бараниной на горячем хлебе, пропитавшемся мясным соком, а с ними — простоквашу и зелень. Я оставил Пери и других женщин поесть, а сам пошел к палатке, назначенной евнухам Мохаммада. Подойдя к ней, я расслышал, что они говорят:

— Видел свиту этой женщины? Она, верно, думает, что сама шах!

— Он семь раз подумает, прежде чем ее задеть с такой-то стражей.

Я усмехнулся. Когда я вошел, то меня приветствовали как старого друга. Мы вместе поужинали, поговорили и попраздновали до поздней ночи.

Следующим утром Пери была приглашена к будущему шаху. Евнух провел нас к его шатру, который для безопасности снаружи ничем не отличался от других. Внутри он был еще роскошнее, чем у Пери. Ковры на полу были густо-индиговые, среди мягкой шерсти, словно звезды на ночном небе, мерцали узоры из белого шелка. Для воды и вина стояли фарфоровые сосуды, которые так и везли всю нелегкую дорогу, несмотря на их стоимость, фарфоровые чаши и блюда. Фрукты, сласти и орехи горами лежали на изукрашенных серебряных подносах.

Мохаммад Ходабанде сидел на подушках, справа — его жена Нисабекум. Темные глаза его были пустыми, он сидел, чуть подавшись лицом вперед, словно чтоб было удобнее ловить звуки. На нем были коричневый халат, серый кушак и белый тюрбан — строгая одежда, из-за которой он выглядел как священнослужитель. Рядом с ним жена сверкала павлином. Розовый халат сиял на фоне зеленого камзола, сочетавшегося с треугольным головным убором из розового и зеленого шелка. На обоих запястьях блестели золотые браслеты, кольца — на всех пальцах, кроме больших, и громадные серьги из крупного жемчуга и рубинов. Полные губы алели мареной, как и щеки. Муж ее выглядел задумчивым и отстраненным, а она словно разбрасывала искры, как ее украшения. Глаза ее обегали нас и весь шатер с такой скоростью, будто возмещали слепоту мужа.

— Добро пожаловать, сестра. Твой приход к счастью, — произнес Мохаммад.

— Да, добро пожаловать, — добавила жена пронзительным, громким и гнусавым голосом. — Мне редко выпадало удовольствие тебя видеть, но все мы слышали похвалы твоего отца тебе, сокровищу среди жен.

Пери изящно опустилась на подушку лицом к ним, а я остался стоять у дверей.

— Я недостойна ваших щедрых похвал, но благодарна за вашу доброту. Как вы себя чувствуете? Как ваши дети?

— Все здоровы, кроме, конечно, сына моего мужа, Султана Хассан-мирзы, чью утрату мы все еще оплакиваем, — отвечала Хайр аль-Ниса.

— Утрата детей печальнее всего, что можно описать, — сказал Мохаммад. — Поистине, тогда и поблек свет моих глаз.

— Да утешит вас Бог в ваших печалях. Какие ужасные горести вы перенесли!

— Ваши утраты столь же велики, — ответил он.

— Надеюсь, что Бог даровал вам здоровье на эти трудные времена.

— С тех пор как мы последний раз виделись с вами, зрение моего мужа еще ухудшилось, — сказала Хайр аль-Ниса. — Это бедствие для человека, столь одаренного к чтению и сочинению стихов.

— На то воля Бога, — вмешался он с покорным видом. — Теперь я сочиняю стихи в уме, а писцы переносят их на бумагу. Но к этому времени они уже все равно у меня в памяти.

— Не почитать ли нам стихи друг другу? — спросила Пери. — Было бы радостно услышать ваши.

— Мы непременно сделаем это, как только обоснуемся в столице.

Мохаммад Ходабанде дал знак, чтобы принесли угощение — чай и рисовую запеканку с шафраном и корицей, согревшие нас в этот холодный день. Я был очень доволен тем, как проходил прием, однако был все время начеку, так как ничего существенного пока что не обсуждалось. После чая разговор наконец зашел о дворцовых делах.

— Сестра, мы многое слышали о событиях при дворе. Ты должна нам все рассказать.

— Конечно, — согласилась она. — Я много работала в эти дни с мирзой Салманом. Я позволила ему уехать, чтоб сообщить об этом вам, но с тех пор от него не было известий. Он вам рассказал о случившемся?

Прошла минута, прежде чем они ответили.

— Он рассказал нам все, — бесцветно ответила Хайр аль-Ниса.

— И про войско, посланное в Кум? А про стражу казначейства объяснил?

— Да, про все, — сказал Мохаммад, словно эхо своей жены.

Странными были их ответы. Я ожидал похвал за ее превосходную службу.

— Служить вам было моим долгом, — ответила Пери, словно заполняя пустоту. — После вашего восхождения на трон я буду рядом с вами день и ночь, выполняя ваши повеления.

Она вела себя именно так, как надо, — уверенно и смиренно.

Мохаммад Ходабанде вздохнул.

— Вам надлежит знать правду: я не тот человек, что мечтал стать шахом, и я сомневаюсь, что переменюсь.

Пери улыбнулась, предчувствуя, как будет выполнять свои новые обязанности.

— Уймите свою тревогу, — отвечала она. — Мужи двора привыкли ко мне и будут делать то, что я прикажу. Я прослежу, чтобы ваши приказы выполнялись.

Брови Хайр аль-Нисы приподнялись.

— В этом не будет нужды.

Пери удивилась:

— Я никого не хотела задеть, но дворец — это сложный мир. Без подробного знания о нем сложно добиться повиновения.

— Мы рады, что вы наделены этим знанием, — сказал Мохаммад Ходабанде. — Когда вы расскажете нам все, что надлежит знать, его делами займется моя жена.

— Ваша жена?

— Именно так.

Губы Пери поджались.

— Я совершенно не понимаю, с чего бы матери четырех детей захотелось добавить к своим заботам еще и управление государством? Это слишком сложно для того, кого воспитали не так, как меня.

Мое сердце упало при этом рассчитанном оскорблении.

— Однако именно этим я и займусь, — высокомерно ответила Хайр аль-Ниса.

— Я всю жизнь училась этому, еще до того, как в четырнадцать лет стала советником у моего отца. Это непростые дела.

— О да, непростые, — сказал Мохаммад Ходабанде. — Вот поэтому ты обучишь мою жену, и она будет выполнять все мои желания.

— Брат, я прошу вас подумать и учесть все мои знания и опыт, которые должны использоваться на постоянной основе при дворе. Даже вельможи согласились, что я — лучший выбор для этой работы.

— Если бы вы смогли делать ее вместе, для меня это было бы лучше всего, — безмятежно ответил Мохаммад Ходабанде.

Расшитые края платья Пери дрожали. И я мысленно содрогнулся от несправедливости происходящего.

— С вельможами непросто. Если они чуют нерешительность, то немедленно этим воспользуются. Слабого они раздавят. Не ради себя, но ради вашей собственной защиты я прошу назначения вашим верховным советником. Ведь я, кроме прочего, рисковала для вас жизнью.

Она имела в виду устранение Исмаила, но, конечно, сказать этого не могла.

— Что вы хотите сказать? — потребовала ответа Хайр аль-Ниса.

— Рисковала жизнью, поскольку нельзя было быть уверенным, что назавтра сохранишь ее. Если бы не смерть Исмаила и не то, что вельможа, назначенный казнить вашу семью, сумел найти повод оттянуть приезд в Шираз, вы были бы сейчас бездетной вдовой — или хуже.

— Безусловно, это правда, но какое отношение это имеет к нам? Я слышала, лекарь Исмаила сказал, что он умер от избытка опиума и еды, что внутренности его завязались в смертельный узел.

Хайр аль-Ниса явно торжествовала, что обеспокоило меня.

— Я хотела сказать, что сделала все, что могла, дабы убедить его и его окружение сдержать убийц, — сказала Пери, — включая тех, что были посланы к вашим детям.

— Так ведь это Бог не дал нам такой судьбы, оттого ничего и не случилось, — ответил Мохаммад Ходабанде. — К чему сопротивляться подобному? День клонится к закату, и меня зовут мои книги. Оставляю вас вдвоем, чтоб договориться.

Во имя Всевышнего! Все было даже хуже, чем я опасался: он даже не задержался увериться, что жена все сделает правильно.

Улыбка Хайр аль-Нисы была ледяной.

— Да, в самом деле. Мы договоримся. Ты можешь начать с того, что поцелуешь мою стопу в знак преданности.

Требование было настолько оскорбительным для сефевидской царевны, что я едва сумел скрыть свое потрясение.

Пери встала, высоко подняв голову:

— Вы требуете, чтоб женщина царской крови целовала ногу девицы из деревни?

— Я требую, чтоб ты признала ту, кто теперь первая среди жен.

— Если бы вы знали свод дворцовых правил, поняли бы, что мое положение куда выше вашего.

Хайр аль-Ниса взмахнула рукой, словно отгоняя муху:

— Ненадолго.

— Спокойнее, Пери, — мягко сказал ее брат. — Ты должна всегда уважать мою жену.

— Я уважаю разумных людей! — гневно ответила Пери. — Если вы намерены играть в царствование, вы утратите не только двор, но и страну. Позвольте мне напомнить вам, что нам предстоит. На севере, востоке и юго-востоке люди угнетены и бунтуют. На северо-востоке и северо-западе нам угрожает вторжение оттоманов и узбеков. Нашу страну охватывают беды. Нашему народу грозят несчастья. Помните: без справедливости не будет ни процветания, ни государства. Вслушайтесь!

Мохаммад Ходабанде вздохнул:

— Мы поговорим о том, что делать, после коронации. Спасибо, сестра, что приехала навестить нас.

— Это мой долг, — ответила она, — равно как и говорить горькую правду, когда нужно.

Пухлые красивые губы Хайр аль-Нисы искривились, будто она съела что-то кислое, — этого выражения муж ее не мог видеть. Я был горд за Пери и сказанную ею правду, однако встревожен жесткими словами, что могли отразиться на ее будущем.

— Не переживай, Джавахир, — сказала она, когда мы вышли наружу и зашагали к нашей палатке. — Я найду способ ее приструнить. Она мне не ровня.

Пар ее дыхания клубился в холодном воздухе. Глаза ее, вместо того чтоб померкнуть от тревоги, сверкали, будто она предвкушала новую битву. Трудности всегда подстегивали ее сражаться отважнее, но было ли это самым лучшим выбором?

— Думаю, вам стоит посетить вашего брата отдельно, пасть перед ним и поклясться в верности, а потом доказывать ее каждый день, пока он не поверит вам всей душой.

— А если он все равно будет отрицать мое право управлять?

— Тогда примите судьбу, дарованную Богом.

Она расхохоталась:

— Джавахир, у тебя сердце совершенного слуги, а у меня — нет. Если такое случится, мы с дядей будем готовы взять все на себя.

— Взять на себя? Да если Мохаммад узнает, что вы задумываете, он точно вас уничтожит! Ни один шах не позволит мятежа в собственном дворце!

— Не обязательно. Когда он поймет нашу силу, он станет уступчивее, как с остаджлу.

— Это опасные намерения, — сказал я. — Почему бы не сговориться?

— Я стала презирать мир, — сказала она. — Мне почти тридцать, и мне никогда не позволяли править, даже притом, что я намного лучше разбираюсь в законах ислама, чем многие, знаю математику и физику, обычаи двора, правила стихосложения и искусство управления. Даже мой покойный отец — благослови Бог его душу — имел странности, приводившие к неверным решениям, к которым мне приходилось приспосабливаться. Теперь наконец вельможи признали, что я заслужила право царить, и я не позволю Мохаммаду или его жене испортить мои замыслы.

Я смотрел на нее в благоговении и ужасе, вспоминая сказанное Баламани в хаммаме. Я думал прежде о решении устранить Исмаила как о вынужденном, а оно обернулось поступком, воодушевившим Пери добиваться права царить. Глубоко в ней билось яростное сердце шахов.

— Подозреваю, что ты считаешь меня непримиримой, — сказала она, когда мы подходили к палатке, — но я заслужила право быть ею. Ты со мной, Джавахир?

Она не сводила с меня пристального взгляда, словно проникая в мои тайны.

— Я поклялся всегда оставаться верным слугой, — ответил я, но впервые за все время не был уверен в своей искренности.

Пока мы были в ставке, из дворца прибыли гонцы с письмами для царевны и для меня. Одно письмо было от моей двоюродной тетки. Оно было коротким и ранящим, словно раскаленный нож.

«Приветствия и мои молитвы, чтоб письмо нашло вас в здравии. Благодарю за присылку денег на содержание вашей сестры, хотя нам трудно справляться — не сказать, как она дорого обходится каждый день нашему скудному прибытку. Мы сожалеем, что из-за наших денежных затруднений не можем больше ожидать, когда вы сдержите свое обещание. Благодарение богу, мы нашли выход. Одному из наших соседей она очень приглянулась. Конечно, он старше, но он согласен взять ее без приданого. Поверьте нам: быстрое согласие лучше всего. Состоятельные мужчины редко выбирают бедных жен, и нам надо позаботиться об этом деле прежде, чем Джалиле выйдет из возраста. Мы представляем, как вас обрадует эта новость. Все, что нам нужно, — это ваше разрешение, и мы начнем ее выдавать. Если мы не получим от вас известий в ближайшее время, то будем считать, что вы согласны, и займемся этим».

Меня обжег стыдом сам слог письма. Еще горше мне было от письма, полученного через час.

«Салам, Джавахир-джан. Я заплатила писцу на базаре, чтоб написать вам втайне от других. Наша тетя только что показала меня человеку, желающему взять меня замуж. Он старик, у него всего четыре зуба, он уже пережил четырех жен, и его дети старше меня. Когда я увидела его впервые, он выбранил меня за то, что я подала ему не такой крепкий чай, как он любит, словно я об этом знала. Я думаю, что у него в уме перепутались все его покойные жены. Полагаю, что ему нужна не жена, а служанка. Я знаю, что я для вас просто еще одно бремя, но, прошу вас, сжальтесь надо мной. Спасите меня от его дряблых рук».

Сердце мое вспыхнуло. Что я за человек, если не могу спасти собственную сестру от жизни, которая отравит ее юность горем! Я тут же написал моей двоюродной тетке и пообещал как можно быстрее прислать денег, объясняя, что назначен на высокий пост и ко мне вот-вот потекут реки серебра. Я напомнил им, что дворцовым слугам дважды в год выдают очень солидную сумму и что следующая моя выплата через месяц. Затем я запретил выдавать Джалиле замуж, поклявшись, что щедро вознагражу за все их услуги, пока моя сестра с ними.

Когда в нашихделах возникла передышка, я объяснил Пери, что моя двоюродная тетка угрожает выдать Джалиле замуж и мне нужна большая выплата в счет моего жалованья, чтобы заплатить им за ее содержание и как можно скорее привезти ее в Казвин.

— Конечно, я помогу тебе, — ответила она. — Подробности обсудим, когда вернемся во дворец.

Я ударил себя в грудь и низко поклонился в знак благодарности, а ее глаза сказали мне, что она поняла.

Звездочеты в ставке сосредоточенно высчитывали благоприятное время для вступления Мохаммада и его жены в город, и мы ждали, чтоб вместе с ними вернуться в Казвин. В промежутке прибыл гонец от Фереште, которому Масуд Али объяснил, как нас найти. Гонец сказал мне, что у Фереште для меня такие срочные известия, что я не должен ни на миг откладывать их получение. Я поспешил к царевне:

— Меня призывает Фереште. Похоже, что у нее важные сведения о мирзе Салмане.

Пери улыбнулась:

— Ах, Джавахир, мастер разгадывания секретов. Не люблю тебя отпускать.

— Обещаю вернуться, как только смогу.

— Фереште очень полезна. Поблагодари ее за меня, хорошо?

— Обязательно.

— Можешь взять Асала, — сказала она и кликнула конюха-евнуха.

— Благодарю, царевна, но хватит простого коня.

Я уже надел свои плотные шальвары для верховой езды, толстый шерстяной камзол и теплый халат и заматывал шерстяным платком шею и лицо.

Пери снова улыбнулась:

— Так ведь ты не простой евнух. Ты жемчужина, и по имени тоже. Я это знаю. Ты будешь сиять всегда, даже когда меня не будет.

Я был ошеломлен. Ее ясные глаза, гладкая смуглая кожа и сияющие черные волосы словно бы принадлежали бессмертной красавице, однако слова пробрали меня ознобом.

— Если это так, — сказал я, привычно возвращая лесть, — то лишь потому, что я отражаю сверкание великой жемчужины, которой служу. Но, царевна, ваши слова меня тревожат.

— Не беспокойся. Я готова ко всему. Единственный судья моим порокам и достоинствам — лишь всемогущий Бог.

— А разве есть беспорочные смертные? — спросил я, и Пери одарила меня лукавой улыбкой.

Поездка к Фереште заняла почти все утро. Дороги промерзли, а Асал был норовист. Я старался просчитать будущее, но приходилось справляться с конем, и мои усилия ослабляли погода и мрачные предчувствия. Мокрые липкие хлопья сыпались на поля и на мою одежду. Когда я въехал в Казвин, даже уличные торговцы покинули свои привычные места.

Я передал Асала слуге Фереште, который пообещал разместить и накормить жеребца в шахских конюшнях. Дома у Фереште стояло блаженное тепло. На ней было зеленое платье, напомнившее мне весенние луга, а под ним — светлая рубашка цвета закатных облаков. Темные волосы были собраны на затылке.

— Входи, Джавахир. По твоей мокрой одежде вижу, что ты ехал с трудом и по холоду. Хочешь поесть?

— С удовольствием.

Стаскивая сапоги, я слышал, как Фереште велит служанке принести вишневого шербета и чаю. Но я больше всего хотел услышать новости.

— Мирза Салман позавчера посетил мою подругу в Куме, — сказала она. — Новости такие ужасные, что я должна была рассказать их тебе с глазу на глаз, дабы избежать предательства.

Я оцепенел от ужаса:

— Что случилось?

— Мирза Салман распускал хвост как павлин. Он рассказал моей подруге, что хоть царственные особы и считают себя выше всех, их так же легко сбросить, как любого другого.

— О-ох, о-о-ох!.. — простонал я, сжигаемый изнутри.

— Моя подруга угостила его бангом и, когда он совсем перестал владеть собой, вытянула из него подробности. Он проболтался, что посетил Мохаммада и его жену, а там спросил, хотят ли они знать, что происходит при дворе. Затем, прикидываясь верным слугой, убедил их, что больше всех они должны опасаться Перихан-ханум. Он запугал их намеками на то, что она в ответе за смерть Исмаила, которого не спасли никакие предосторожности, и добавил, что если оставить это без последствий, то она может покончить и с ними.

— Каков предатель! Разумеется, он просил оставить его великим визирем?

— В точности так.

— Шамхал-хан был прав насчет его.

К моему изумлению, Фереште зажмурилась, будто от боли, и обхватила себя руками:

— Джавахир, у меня есть еще новости, и они даже хуже…

Я собрался с духом.

— Мирза Салман сказал моей подруге, что Шамхал а казнили по приказу шаха.

Во имя Бога! Словно все звезды погасли, кроме одной, о которой я думал больше всех.

Я поспешил к дверям и натянул сапоги.

— Спасибо за все, Фереште. Царевна просила меня поблагодарить тебя.

— Да хранит Бог тебя и твою госпожу, — ответила она.

В шахских конюшнях я потребовал свежую лошадь и поскакал через Тегеранские ворота к ставке. Как только я выехал из города, я пришпорил коня, а потом снова и снова, пока мы оба не стали задыхаться от напряжения. Что теперь делать? Шамхал мертв. Как Пери выдержит это?

Оглядываясь на дела мирзы Салмана при дворе, я понимал его пристрастие к измене. Он устранил двоих людей, чтоб продвинуться самому, затем он сделал то же самое с нами. Я проклинал себя за то, что не разгадал его раньше.

Когда я подскакал к ставке, то решил, что заблудился. Всего несколько шестов торчали в небеса, словно кости скелета. Большие шатры были свернуты, к ним вели ослов, чтоб нагрузить поклажей.

Как рассказал мне мальчишка-посыльный, выкладки звездочетов этим утром оказались настолько благоприятными, что Мохаммад решил: откладывать неразумно. Они с женой и Пери отправились верхом в город по более длинной дороге, чем та, которой добрался я, но более удобной для караванов. После прибытия к городским воротам они собирались торжественно въехать в город. Пери должны были доставить домой в паланкине, а новый шах с женой собирались разместиться у мирзы Салмана, пока не наступит благоприятный момент для вступления во дворец.

Снова мирза Салман!

Я повернул своего усталого коня и поскакал обратно в город, на этот раз по дороге, что вела к Вратам шахских садов. День темнел, снова посыпался снег. Дыхание лошади клубилось паром в ледяном воздухе. Высоко в небе собирались уродливые темные тучи. Я шпорил и шпорил коня, стараясь нагнать шахский караван. Вскоре вдали забрезжило темное пятно — это были ворота. Шахского каравана не было видно нигде.

Привратник сообщил, что шах уже проехал. Я погнал своего взмокшего коня по направлению к дому Пери. На улицах сновало множество людей, взбудораженных прибытием нового шаха в Казвин. Трудно было пробираться сквозь толпу. Наконец я нагнал конец процессии и увидел носилки с золотыми куполами. В одном из них наверняка сидела жена шаха, в другом, скорее всего, Пери. Возблагодарив Бога, что она почти уже дома, я поскакал вперед.

Когда я выбрался из толпы, переднего паланкина не было видно. Тот, с Пери, свернул через Али-Капу к ее дому и остановился там, но в дом ее не внесли. Носильщики чего-то ждали.

Паланкин несли стражники. В их начальнике я узнал Халил-хана, бывшего телохранителя Пери. За ним держались все сторонники Пери, главным образом черкесская конница. Я собрался открыть двери сам и поторопить ее с переходом внутрь. Спешившись, я громко постучал и, когда ворота отворились, сунул вожжи слуге.

— Будь готов впустить госпожу, — сказал я.

Приблизившись к носилкам Пери, я назвал себя.

— Повелительница жизни моей, я доставил сокрушительные новости! — шепнул я.

Коричневые бархатные занавеси отдернулись, и высунулась Азар-хатун, целиком укутанная в чадор:

— Прыгай сюда.

Я скользнул в паланкин, и носильщики громко выбранились, почуяв добавочный вес. Пери сидела скрестив ноги в узком пространстве, накрытом балдахином из желтого бархата.

Носилки были тесными, и колени мои задевали Пери. Лицо ее было так близко, что, чуть нагнувшись, я мог коснуться губами ее губ. Сердце мое билось чаще — несомненно, от быстрой скачки.

— Царевна… — заговорил было я.

Нахмуренный лоб Пери, который судьба наградила столь многими знаниями, сказал мне, что она уже поняла, насколько плохи новости.

— Говори.

— Мирза Салман сумел убедить Мохаммада и его жену, что вы убийца. Но не это худшее: убит Шамхал-хан.

Пери схватилась за мою руку. Я чувствовал тепло пальцев сквозь ткань моей одежды и пожелал только раз, единственный раз обнять ее и успокоить, словно дитя, на своей груди.

— Земля с моей могилы на мою голову! — воскликнула она.

Внезапно паланкин резко дернулся и двинулся вперед, но, судя по всему, носильщики удалялись от дома.

— Куда мы идем? — крикнул я.

Ответа не было, и я отдернул занавеси, чтоб убедиться: нас несут прочь. Дех! Я позвал на помощь всадников-черкесов. Они окружили паланкин, окликая людей Халил-хана, державших нас на плечах, и принялись отбивать нас у них. Нас с Пери кидало друг на друга, вперед и назад. На секунду я ощутил ее плечо у своей груди и сосновый аромат от ее волос.

— Да защитит нас Бог, — произнесла Пери.

Наконец паланкин перестал качаться и дергаться. Снаружи донесся голос черкесского воина:

— Царевна, вы в безопасности. Мы с вами и доставим вас домой!

Черкесы, по-видимому, сумели отбить паланкин у людей Халил-хана. Я снова высунулся из паланкина. Халил-хан, все еще верхом на своем коне, кричал защищавшим нас черкесам:

— Слушайте меня, воины! Я действую по приказу самого нового шаха! Неподчинение мне вы будете объяснять ему!

Черкесы медлили, не зная, что делать. Кровь мою наполнило льдом, и я задернул занавеси.

— Повелительница, скажите что-нибудь своим людям, чтоб они защитили вас!

Ее темные глаза словно утратили весь свой свет.

— Нет.

— Что?

— Вели им идти по домам. Иначе многие погибнут напрасно.

Нельзя было отказываться от схватки; после всего, что мы перенесли? Я смотрел на нее.

Носилки снова качнулись и дернулись; раздались крики и звуки схватки, и нас снова принялось бросать из стороны в сторону, пока люди Халил-хана пытались завладеть нами. Они спорили с черкесами, кому достанется царевна.

Взошло ли солнце из-за туч или это царский фарр Пери озарил паланкин изнутри? Она положила свою ладонь на мою руку, прежде чем я успел что-то сказать.

— Джавахир, наша игра проиграна. Умолкни и слушай:

Я узнал стихи из поэмы Мевлана Руми и был тронут до глубины души, поняв, что Пери вверяет нас обоих заботе Бога.

— Я никогда не оставлю вас. Вы звезда, за которой я следую вечно.

Глаза Пери затуманились.

— Да, — тихо ответила она, — ты единственный из моих слуг, воистину любивший меня.

— Всем своим сердцем.

Паланкин задергался, и взгляд Пери прояснился.

— Отодвинь завесу и скажи мне, что ты видишь.

Я раздвинул бархат и выглянул. Внезапно сильные руки Пери толкнули меня в спину так, что я вылетел, успев выставить ноги, ударился об одного из воинов Халила и упал на землю. Пери меня перехитрила: теперь мне оставалось только повиноваться.

— Что она сказала? — спросил начальник черкесов, кряжистый богатырь с голубыми глазами.

Верный ей, я произнес самые тяжкие слова в моей жизни:

— Царевна приказывает вам разойтись, чтоб не потерпеть урона. Идите по домам и ждите приказа.

— Но ее же возьмут! — запротестовал он. — Мы не уйдем, пока не услышим приказ от нее самой!

Он еще не знал, что Шамхал-хан мертв. Если бы знал, не был таким храбрым.

— Благо, если бы она одарила тебя своей речью! Но не тебе требовать подобного.

Бархатные завесы шевельнулись. Черкес заметил это, понимая, что их коснулась царственная рука.

— Слушай слово царевны, — произнесла из носилок Пери.

Воины ошеломленно застыли. Царевна так редко обращалась к простолюдинам, что для них это было равно гласу Небес.

— Я благодарю вас за отличную службу. Вы отпущены к своим женам и детям, и это мой приказ. Да пошлет вам Бог всяческой удачи!

Глаза мужчин смягчились, будто их благословил святой.

— Мы подчиняемся с благодарностью! — ответил начальник черкесов.

Без всяких возражений ее люди оставили носилки стражникам Халил-хана, робко взявшимся за них, не понимая, что им делать, — ведь они тоже слышали глубокий и прекрасный голос царевны.

— Бегом! — крикнул Халил-хан. — Живо! Живо!

— Нет! — завопил я, не думая о собственной жизни. — Вы не можете увезти царевну сефевийской крови!

Глаза Халил-хана сузились, губы презрительно искривились.

— Как ты смеешь угрожать мне, ты, мерин! Убирайся с дороги, пока цел!

Я выхватил свой кинжал и нацелился ему в грудь. Страх, вспыхнувший в его глазах, только придал мне сил. Вблизи его оливковая кожа выглядела серой от ужаса. Уже вплотную, чуя запах пажитника в его дыхании, я занес клинок и ощутил, как напряглись мои мышцы. Уверен, что взревел, предчувствуя, как входит клинок в его незащищенную плоть. Он взмахнул мечом, защищаясь; я отбил удар и сломал ему нос тычком основания ладони. Слезы хлынули из его глаз, рука с мечом обмякла. Но тут что-то твердое врезалось в мой затылок, и кинжал выпал из моих пальцев.

Все вокруг потемнело и затихло. Так было, должно быть, несколько минут. Когда я очнулся, начальник черкесов и несколько воинов стояли надо мной, обтирая мое лицо тряпкой и держа под моим носом склянку с розовой водой. Сильный запах привел меня в чувство.

— Хорошо сделано, — усмехнулся черкес. — Никто из нас не забудет этого страха во взгляде Халил-хана. Не так часто вельможу унижают у тебя на глазах. Он тебя убить хотел, но, когда увидел, что мы драться будем, не стал.

Я тронул место под тюрбаном, которое так болело, и увидел на своих пальцах кровь. Белые точки плясали перед глазами.

— Что случилось?

— Один из его стражников угостил тебя клинком плашмя. Думаю, в голове у тебя сейчас как в печке.

На площади не было никого, кроме нескольких зевак. Я пролежал дольше, чем казалось.

— Где все?

— Халил-хан приказал им идти к его дому. Они потащили носилки к Выгулу.

Черкес протянул мне мой кинжал, который я вложил в ножны.

— Да не заболят никогда твои руки, вождь.

Поднявшись, я заспешил к Али-Капу, в сторону дома Халил-хана.

— Ага, постойте! Вы уверены, что дойдете? — слышал я за собой, но не остановился.

Сердце колотилось так, словно при каждом шаге ударялось в стену. Теплая кровь ползла за ухо.

Когда я добежал до дома Халил-хана, некоторые из сторонников Пери все еще кружили там, требуя освободить «свет Сефевидов». Халил появился в дверях с окровавленной тряпкой у носа и прогнусавил требование разойтись, угрожая, что иначе пойдет на них с мечом. Затем он захлопнул тяжелые деревянные створки перед нашими лицами.

В отчаянии я подозвал уличного мальчишку и велел ему бежать во дворец — сказать Даке-султан о событиях вокруг ее дочери. Сунув ему мелкую монету, я посулил удвоить плату, когда он вернется с ответом.

Я бродил вокруг ограды большого дома и старался найти в ней проход: должен же тут быть ход для прислуги. Вскоре я заметил юную служанку, тащившую две холщовые кошелки с фруктами и остановившуюся перед неприметной дверью, скорее всего на кухню.

— Извините меня, добрая ханум, вы работаете у Халил-хана?

— Да.

— Знатную госпожу увели внутрь дома, и я дорого заплачу, чтоб ее увидеть. Небольшое состояние, клянусь.

Она пристально оглядела мое дорогое платье для верховой езды, решая, сколько запросить.

— И сколько?

Я показал ей крупную серебряную монету. Должно быть, она никогда не видела столько; уронив кошелки, она потянулась за монетой обеими руками. Я отвел их.

— Если вы хотите, чтоб я провела вас в дом, — ни за что. Мне голову отрежут.

— Тогда скажите ей, что я здесь, и принесите мне весточку от нее. Меня зовут Джавахир.

Она снова потянулась за монетой.

— Как только ты вернешься с новостями о госпоже, монета твоя.

Девушка убежала, а я перешел улицу и встал в переулке напротив, откуда я мог видеть дверь кухни и не быть замеченным. Холодало, голова трещала от боли. Я нашел в рукаве один из платков Пери и затолкал его под тюрбан, чтоб он впитывал кровь.

Ждал я долго, и наконец дверь отворилась, кухарка выскользнула наружу, озираясь в поисках меня и прикрывая лицо пичехом. Я вышел на улицу и тихо окликнул: «Сюда!..»

Она приблизилась и подняла пичех. Темные глаза были полны тревогой, как река, чей ил взбаламучен веслом.

— Известие не стоит обещанного серебра. Не хотелось бы мне снова это увидеть.

Я ощутил, как сердце сдавило настолько, что я едва мог вдохнуть.

— Увидеть что?

— Госпожу в ее постели. — Она отвернулась, словно стараясь отогнать видение.

Я схватил ее за запястье сильнее, чем надо было, и сказал:

— Говори.

Она выдернула руку:

— Другие слуги рассказали мне, что несколько воинов внесли во двор госпожу в крытых носилках. Когда Халил-хан велел ей выходить, она выругала его и отказалась. Он сунулся внутрь, очень непристойно ухватил ее за ноги и выволок наружу. Ее проклятья наполнили двор. Двое воинов схватили госпожу и насильно внесли в дом. Все это время она кричала, но, когда двери за ними захлопнулись, настала мертвая тишина. Никто не захотел пойти узнать, что там случилось. Через несколько минут стражники вышли. Халил-хан приказал никому не входить в комнату, и никто не посмел. Когда я вернулась с базара, дома было тихо, как в могиле. Когда хозяин отправился отдохнуть до ужина, я пробралась внутрь.

Тут она замолчала и оперлась о глинобитную стену.

— Она жива? — спросил я, и воздух замерзал у меня в глотке.

— Нет, — сказала служанка. — Глаза ее были открыты и смотрели в потолок. Шея окровавлена и ободрана, а веревка, которой они ее удушили, так и осталась намотана, будто на тюк с пожитками. Лоб ее сведен предсмертной мукой, зубы оскалены, будто она хотела укусить того, кто убивал.

— Не говори больше, — сказал я. — Не надо.

— Лучше бы ты не просил меня взглянуть. Теперь я буду помнить это до конца моих дней. Никакими деньгами такое не оплатить.

Руку она тем не менее протянула. Держась за стену, я выудил монету.

— Тебе выпала лучшая доля, — сказала она, собираясь уйти. — Да будет с тобой Всевышний!

Сердце мое будто превратилось в колотый лед. Я все цеплялся за стену, чтоб не упасть, но она крошилась под моими пальцами. Я размазал эту глину по лицу и голове, словно это была моя могильная земля. Пери мертва? Не может быть. Не может быть!

Ослепнув от горя, я брел по улицам, притягивая взгляды.

— Ага! — окликнул меня немолодой мужчина, проходивший мимо. — Что вас мучит? Вы здоровы?

Не знаю, сколько я ходил и где. Все, что я помню, — как оказался в нижней части города, в кабаке, где воняло грязными ногами. Я сидел на драной, запачканной подушке. Несколько человек приветствовали меня как собутыльника. Я велел подать выпивку и после нескольких чаш дрянной смеси, приправленной корицей, перешел на банг. Он был очень крепким. Я выпил все, что поставили передо мной, а потом потребовал еще.

Вскоре я лежал на грязном полу и разговаривал с ангелицей, которая помогала мне. Она явилась в сиянии, длинные волосы развевались, будто комета, чей хвост заканчивался потоками искр. Я говорил, а она парила надо мной, и глаза ее были полны сочувствием. Я рассказал ей историю своей жизни, начав с того, как был убит мой отец и я был оскоплен. Потом я описал ей Пери и наше с ней время.

— Нет во мне царской крови, — говорил я ей, — но мы могли сойти за близнецов. Мы словно плыли в одних водах одного материнского чрева, оттого часть моей мужественности перешла к ней, а часть ее женственности — ко мне. В глазах мира, который не любит промежуточных созданий, мы казались странными. И оба терпели удары из-за этого. Она такая же преображенная, как и я. Она была свирепой и преданной, мудрой и непредсказуемой. Потому я и любил ее… потому!

Я рассказал ангелице, что случилось на улицах. Когда я дошел до драки с Халил-ханом, я уже едва бормотал:

— Она вытолкнула меня из носилок. Она не позволила мне попытаться спасти ее!

Ангелица парит надо мной, и я чувствую, как меня накрывает райское объятье.

— Дитя мое, — говорит она, — разве ты не видишь? Она вытолкнула тебя, чтобы ты не пострадал. Она тебя тоже любила.

Хвала Богу! Пери тоже меня любила. Слезы текут из моих глаз. Я вытаскиваю платок, чтоб отереть их. От него пахнет сосной — это ее запах, и больше мне его не услышать. Я рыдаю так громко, что весь кабак замолкает и мои собутыльники сбиваются вокруг меня, спрашивая, что меня так печалит. Я объясняю, что потерял сокровище среди женщин, и все они рыдают со мной, а кто бы не зарыдал? Матери, сестры, жены и дочери — все мы теряли кого-то.

Рано утром я просыпаюсь на драной подушке, и голова теперь пылает. Волосы слиплись от крови. Все остальные исчезли, а с ними, разумеется, и мой кошелек. Минуту я лежу там, соображая, могу ли встать и не грохнуться обратно, и тут вспоминаю пугливую служанку и ее рассказ о том, что стало с Пери. О, моя прекрасная госпожа! О, мое разорванное сердце!

Шатаясь, я встаю, нахожу опору и выбираюсь на мороз, к дворцу. Тюрбан мой украден, а с ним и теплый верхний халат, но эти добрые люди не желали мне замерзнуть до смерти и оставили сапоги. Густой белый снег укрывал землю. Я спешил по промерзшим улицам. Добравшись до своей комнаты, я открываю дверь и с удивлением вижу, что Баламани уже исчез, а на моей постели скорчилась маленькая фигурка. Это Масуд Али. Он просыпается, бросается ко мне, обхватывает меня руками и начинает реветь — его маленькое личико искажено горем. Мне становится нестерпимо жаль, что я не был тут, чтоб успокоить его.

— Дитя мое, дитя мое! — сказал я. — Ну не глотай столько печали сразу.

— Что с нами будет? — спрашивал он между всхлипами. — Куда мы пойдем?

У меня не было ответа.

— Кто возьмет нас теперь на службу?

— Ее матушка, — ответил я наобум, стараясь успокоить его.

Он заревел еще пронзительнее:

— Она тоже убита!

Меня словно самого ударили мечом. Неудивительно, что мальчишка-посыльный так и не вернулся.

— Да защитит нас Бог! Старую женщину?

Масуд Али зарыдал просто отчаянно:

— И маленького тоже убили!

— Кого?

— Шоджу!

Во имя Всевышнего, они даже младенца не пощадили! Бедная Махасти! Пери предлагала отослать ребенка из дворца для его безопасности, но Махасти отказалась.

— Не горюй, — сказал я. Я пытался говорить спокойно и унять бедного мальчишку, трясущегося от страха. — Мы найдем нового покровителя, обещаю тебе.

— Царевна была так добра… — всхлипывал он. — Кто теперь будет заботиться обо мне?

— Я, — ответил я. — Я обещал всегда быть добрым к тебе. Теперь давай спи, а со всем остальным разберемся завтра.

Я отнес его на свой тюфяк, укрыл его и держал его маленькую руку, пока он не уснул. Сидя и слушая дыхание Масуда Али, глядя на его приоткрытый рот, на белеющие на щеках потеки высохших слез, я понимал, почему он так напуган. Мы были самыми доверенными слугами царевны, впавшей в величайшую немилость. А если новый шах сочтет нас предателями? Мы не могли этого предугадать. Наше выживание зависело от того, будем ли мы выглядеть кроткими и бессильными, но что, если Мохаммад и его жена решат иначе?

Смерть моего отца вспомнилась мне так ярко, будто случилась только что. Я снова стал слугой того, чья звезда обрушилась в холодный океан. Мое сердце вновь было разорвано, и я плакал так, словно опять был юн и понимал, что остаток жизни проживу в одиночестве.