Солнечная женщина

Глава 33

Халамбус не находил себе места, а потом на него напала такая апатия, что он сидел в кресле под пальмой, закрыв глаза и ни о чем не думая.

— Хал, Халам, Халамбус, — тихо позвал его кто-то. Он подумал, что это голос самого Бога, который решил окликнуть его милым голосом, чтобы успокоить и полечить раны души. Как он относился к Богу? Сложно было ответить однозначно. Сейчас, когда ему приходится часто выезжать в разные страны, он узнал, сколько религиозных учений и направлений существует в мире. Порой ему хотелось обратиться к настоящему Богу с просьбой показаться хотя бы на минутку. Есть буддисты, индуисты, католики, приверженцы епископальной церкви, пресвитерианцы и множество других вероисповеданий. Одни из них, например католики, утверждают, что истинным Богом является Иисус Христос; другие, к примеру мусульмане, полагают и верят, что нет иного Бога, кроме Аллаха. Индуисты придерживаются иного мнения, они считают, что Бог не один, что богов много, но среди них есть самый главный Бог.

Рассказы о садах Эдема ему тоже представлялись сомнительными. Получается, что сперва Бог создал Адама и Еву, у которых родились два сына. Затем один из братьев убил другого, а сам спустился на Землю, где женился на смертной женщине. Откуда тогда, простите, появилась женщина, если вначале было четыре человека, а потом один из них убит? Осталось трое, но тогда откуда жена Каина?

Честно говоря, в Книге Бытия есть доля правды. История представлена там в виде рассказов, поэтому требует тщательного осмысления, чтобы ее применить к реальной действительности. Во всяком случае, его интересовал вопрос о «власть предержащих». И иногда ему казалось, что верить нужно именно в Бога, как в эту власть. А эту власть сторонники разных религиозных направлений называют разными именами. Религии были созданы, думал Халамбус, для того, чтобы указать человеку основные направления развития. Но получилось так, что разные религиозные группы исказили сущность веры, и религиозные постулаты использовались многие века для угнетения народов…

— Хал, Халамбус, — голос неотступно звал его. Он открыл глаза. Никого. Только листья пальмы шелестят под ветром.

— Халамбус! — Голос окреп. Он обернулся. Под пальмой стояла Бонни. Он закрыл глаза.

Может ли вполне взрослый, опытный мужчина, поверить, что силой собственного воображения способен материализовать образ той, которую так страстно желает видеть? И разве не была права Патриция Мун тогда, в выставочном зале Орландо? Бог ты мой, а не эту ли сцену подсмотрела случайно Бонни и сбежала? Ну, конечно! Ведь тогда Патриция неожиданно очень тесно прижалась к нему, едва не задушив своей рысьей шубкой.

— Бонни, — прошептал он. — Моя любимая из-за океана.

Она кинулась к нему. Халамбус посадил ее к себе на колени. Он уже знал, что никогда не отпустит ее от себя далеко.

— Моя солнечная женщина! Если бы ты знала…

Карл Копейнаур получил странное сообщение: «Эве Копейнаур. Срочно жду поставки топазов и черного сапфира. Клиенты ждут». И подпись. Китайская фамилия, которую он никогда не слышал.

— Эва, — крикнул Карл, полагая, что она у себя в кабинете. — Эва.

Ее не было. Карл пожал плечами. Разве у них были договоры по поставке камней в Сан-Франциско? Кому, для чего?

Он ходил по своему кабинету, снова читая текст. Противоречивые мысли одна хуже другой возникали в его голове. Но что же его так тревожило? Утро, жены нет.

Он нажал кнопку. Вошла секретарша.

— Ильза, где мадам?

— Она улетела сегодня утром. Я, право, не знаю куда. Она не сообщила.

— Улетела? Но…

— Да-да, мадам взяла ваш самолет. — Ильза улыбнулась. — Он очень нравится мадам…

— Я думаю! Но куда она могла на нем улететь?

— Вероятно, чтобы пересесть на другой самолет. — Ильза смотрела на него не мигая. Было похоже, что она о чем-то хочет рассказать, но без вопроса не станет.

— Ильза, могу ли я спросить…

— Можете, — не дав ему закончить, сказала Ильза.

— О чем?

— Вы хотите спросить меня о Сан-Франциско.

— Ты права, Ильза. Я хочу спросить о Сан-Франциско.

— Я скажу. Потому что я больше не могу играть двойную игру. Мадам открыла магазин в Сан-Франциско на подставное лицо — на имя одного китайца. Она продает камни вашей компании как китайские натуральные.

— Ильза… — Карл остолбенел. — И давно?

— Около года.

Так вот в чем дело! Вот почему она не хочет, чтобы он продавал камни греку, требует, чтобы он забрал у него все. Чтобы вынудил Халамбуса отдать черный сапфир.

— Ильза! Где она?

— Она не сказала. Она мне не доверяет. Поэтому я и сказала вам все. Я не хочу, чтобы меня выбросили на улицу.

— Ты что-то хочешь за свое сообщение?

— Да, герр Копейнаур.

— Что?

— Хорошее место у ваших коллег в фирме «Сан».

— Ты хочешь в Америку?

— Да.

Он кивнул.

— Ты получишь это место. Но если ты скажешь, где она сейчас, куда она полетела, я сумею тебя отблагодарить.

Ильза колебалась.

— Я не все знаю. У нее какие-то дела с Линдой Шрамп. Ну, с родственницей матери. Линда сейчас… — Ильза выдохнула. — На Кипре.

— На Кипре. Что она там делает?

— Я не знаю точно.

— Ильза, я не буду скупиться.

— Хорошо, герр Копейнаур. Я скажу, но Эва может меня убить.

— Эва? Убить? Тебя?

— Да, герр Копейнаур.

— Но если так, ты уже слишком много сказала.

— Я знаю, поэтому…

— Поэтому говори все, что знаешь.

— Хорошо, герр Копейнаур. Линда и ее напарник взяли в заложницы жену Халамбуса. Они хотят камни, технологию и черный сапфир. Срок истекает сегодня в три пятнадцать. Она улетела на Кипр.

— Ильза!

— Но вы не скажете, что это я?

— Ты завтра улетишь в Штаты. У тебя будет отличное место и хорошие деньги. Машину!

Карл Копейнаур мог сейчас потерять свое имя, а это означало — все. Он должен успеть до трех пятнадцати, иначе вся его выстроенная по кирпичику жизнь рухнет. Эва подвела его к самому краю. Бог ты мой, продавать искусственные камни за натуральные! Взять в заложницы жену художника! И это все Эва? Как он мог ничего не видеть?

Мысли путались, когда он несся в аэропорт. Он успел на самолет. Но успеет ли самолет в Никосию?

Бонни ничего не знала о похищении. И когда Халамбус рассказал ей об этом, она посмотрела на него пристально и сказала:

— Отдай им все. Дороже жены у тебя ничего нет.

Он пристально посмотрел на нее и улыбнулся:

— Я отдам все. Она мать моих детей. Но ближе тебя у меня нет никого.

— Халамбус, не говори так. Тогда, когда все с нами случилось, я ничего о тебе не знала. Не знала, что ты женат, что у тебя дети.

— А тебе ничего и не надо было знать. Это был порыв, вдохновение. Это как творчество. А ты, испугавшись, убежала. Но почему? Впрочем, я догадываюсь. Ты убежала, потому что увидела меня с женщиной, целующей меня. А ведь она целовала меня из-за тебя.

— Из-за меня? — Бонни уставилась на него, не понимая, всерьез ли он это говорит.

— Именно, потому что она мне напророчила… тебя. Возле моей картины.

— Но ведь почти на всех твоих картинах — одна и та же женщина. Твоя жена.

— Да, так было. Но теперь нет. Я разобрал все свои работы, собираю камни на то, чтобы героиней сделать другую женщину. Солнечную. У меня начинается солнечный период. Те, кто похитил мою жену, похоже, хотят лишить меня модели, сделать невозможным мое творчество. Но они не знают, что у меня началась другая жизнь. И у меня другая модель.

— Но кто может хотеть этого?

— Знаешь, Бонни, я думал об этом. И, кажется, понял. Это никому не нужно так сильно, как… Понимаешь, сначала я решил, что похитители принимают камни на моих картинах за натуральные. Но тогда они взяли бы мою дочь. Родители за ребенка отдадут все. Ты это знаешь… Но жена — это новый нюанс. Это может быть надо только моему поставщику камней — Копейнауру.

— Кому?

— Ну есть в Германии человек, у которого я купил технологию и беру иногда партию недостающих камней.

— Но при чем тут твоя жена, твое творчество?

— При том, что у него тоже есть жена.

— И что? Какое отношение она имеет к тебе? — В голосе Бонни зазвучала ревность. Он уловил это и улыбнулся:

— Мадам пыталась очаровать меня, но я…

— Но ты не очаровался? — со смешком спросила Бонни.

— Нет, в ней есть что-то злое. И более того, я сделал ее портрет, который она не видела, и кто-то неизвестный купил его в Орландо. Помнишь — обнаженная женщина с черным лицом. Она узнала себя. Это злой портрет. Очень злой. Я выявил в нем то, что она скрывает в себе. Она способна на все. Вот почему я думаю, что это ее работа. Конечно, она наняла людей. У нее достаточно денег, чтобы нанять кого угодно и для чего угодно.

— Так почему тебе не позвонить Копейнауру?

— У меня нет фактов, одни догадки, так сказать, художественное восприятие события.

Бонни молча сидела рядом с ним. Она смотрела, как бегут волны по морю.

— Знаешь, я никогда не была на Кипре. Здесь так красиво!

— Тебе нравится?

— Очень.

— И знаешь, Бонни, конечно, не время сейчас говорить о нас, но поверь, я хочу быть только с тобой. По нашим законам я не могу развестись сразу. Мне надо на это лет семь, не меньше. Но будь со мной. Я сделал наброски новой картины, которая называется «Солнечная женщина».

Бонни онемела.

— Но так должен называться мой журнал, который, когда у меня будут деньги, я открою. А Даяна будет его соучредителем. Мы откроем…

— У тебя будут деньги, Бонни. Я подарю тебе эту картину, и у тебя будут деньги.

— Но ты же сейчас отдашь все, что от тебя требуют. Под угрозой жизни твоей жены.

— Меня ничто не заставит отказаться от работы. Ничто.

Его взгляд стал жестким, похолодевшим. Бонни подумала, что она видит только надводную часть айсберга. Но наверное, таким и должен быть человек, способный творить… А она разве другая? Вот и смотри на себя со стороны, Бонни Плам.

— Мистер Халамбус! Мистер Халамбус!

На веранду вбежал герр Копейнаур.

— Это моя жена! Где она?

— Я не знаю, где ваша жена, герр Копейнаур, — холодно ответил Халамбус.

— Она в Никосии. Халамбус — это правда?

— А что именно?

— Что ваша жена взята… в заложницы?

— Да, правда. Но я не знал, что это сделала ваша жена.

— Майн Готт! Майн Готт! Эва, как она могла?

Копейнаур без сил опустился в кресло. Поднял глаза.

— Бонни? Нет, я не верю. Бонни? Это ты?

— Я, Карл.

— Но… как?.. Почему?

— Я знакома с Халамбусом.

Халамбус в изумлении посмотрел на Бонни.

— А откуда ты знаешь Карла Копейнаура?

— Мы познакомились еще студентами, в Кембридже.

Копейнаур закрыл глаза.

— Я не знаю, что делать… Бонни. Ты видела Эву. Я ничего не знал…

Потом Карл вскочил и выбежал из комнаты.

Он поехал в гостиницу. Он знал, что едва ли найдет там Эву. С другой стороны, она же не знает, что ему все известно о ней и уж тем более что он прилетит. Так чего ей опасаться? Она, конечно, поселится в самой лучшей гостинице.

Он не ошибся. Портье назвал ему номер, и Карл постучал.

— Войдите. — Это был голос Эвы.

Она сидела в кресле и рассматривала журнал.

— Карл? — Она не вскочила. Она осталась сидеть, кажется, силы оставили ее.

— Я все знаю, Эва. Если ты хочешь сохранить еще хоть что-то, а точнее, свою шкуру, ты немедленно прекратишь этот спектакль.

— Какой спектакль? Что случилось, Карл?

Эва не собиралась сразу сдаваться. Неизвестно, думала она, что знает Карл. Кто мог навести его? Да, она брала его самолет. Но дальше — след должен был потеряться. Никто не знал, кроме… Ах, вот кто его навел! Да-да, надо было раньше выставить Ильзу за дверь, а она с ней еще церемонилась. Ну погоди, паршивка!

Эва невинно улыбнулась. Как когда-то в юности.

— Карл, мой Карл…

— Немедленно вели прекратить свою дурацкую операцию! Вызови сюда Линду вместе с женщиной. А о Сан-Франциско мы с тобой поговорим отдельно. Ты теперь понимаешь, что я знаю все?

— Нет, ты знаешь не все. Ты не знаешь, как я богата! Ты не знаешь, сколько я заработала на твоих камнях! Они шли у меня как натуральные!

Эва откинулась на спинку кресла и хохотала. Потом вскочила и стала кружиться по комнате.

— Фурия! И я с тобой жил все эти годы?

— Да, Карл, тебе надо было жениться на твоей американской корове, состоящей из одних костей. Ты бы с ней вел дела так, как ведешь.

— Но я веду дела честно.

— Честно! Кому нужна твоя честность? Я веду дела на грани риска, иногда перехожу грань дозволеного. Но я хочу быть сама законодательницей в своей маленькой империи! Понял?

— Немедленно звони Линде!

— Поздно! Я не могу позвонить Линде, потому что с ней уже нет связи.

— Завтра я вызываю своего адвоката. Если ты хочешь, чтобы после развода твое имя Пфайфер не было замарано грязью, делай, что я говорю.