Соломка и Зверь

Глава 4

Дорога домой заняла у Соломки больше двух часов. Всё это время она старалась ни о чём не думать, потому что иначе пришлось бы сидеть и рыдать в общественном транспорте, а она терпеть не могла плакать прилюдно.

Уже подойдя к дому, она почувствовала, как горло сжалось. Успела только добежать до подъезда и набрать код — уже на лестнице из глаз хлынули слёзы.

Подумалось, хорошо, что плачет она обычно беззвучно. Неизвестно, отчего так пошло — то ли изначально боялась, что кто-то услышит и сделает ещё хуже, а потом привыкла, то ли такой родилась, но только слезы текли по щекам, а звуков никаких не было.

Подойдя к двери, оббитой красным дерматином, Соломка достала ключ и сунула в замок.

Сверху на нее упала чья-то тень, так тихо и неожиданно, что Соломка испуганно дёрнулась в сторону, собираясь то ли бежать, то ли драться.

Но она сразу же его узнала.

Её личный кошмар собственной персоной.

Прилипчивый извращенец.

В дорогом пальто, причесанный, стриженый, даже не скажешь, что может выглядеть так дико, как тогда, в бункере, то есть что может превратиться в Зверя в прямом смысле этого слова.

Сейчас от него даже пахло одеколоном.

Подумать только, да у него даже свой собственный адвокат есть!

Соломка с усилием отвернулась.

— Ты плачешь? — раздалось сверху и теплый воздух коснулся ушной раковины.

Пришёл издеваться, сукин сын. Если бы Соломка хоть на секунду поверила, что способна победить модифицированного человека, размахнулась бы, да как заехала бы ему в нос! Но кажется, он только того и ждёт.

Может, от моральных измывательств он желает перейти к физическим?

А вот Соломка всегда предпочитала моральные атаки, они по крайней мере не так болезненны.

— Да. Моя жизнь разрушена, идти некуда. Ты должен быть доволен и горд собой. Победил девчонку, которую некому защитить. Пнул дворняжку. Молодец просто! Настоящий мужик! Осталось только собрать друзей и отметить сию сокрушительную победу над злейшим врагом.

— Разве мы переходили на «ты»? Почему ты так ко мне обращаешься?

Соломка шмыгнула носом и устало ответила:

— Не желаю больше к тебе обращаться. Ни на «Ты», ни на «Вы».

Она распахнула дверь и вошла в квартиру, которая больше не её дом. Привычно потянулась закрыть дверь, когда поняла, что и этого ей не позволят. Судья сказала, что Гнат получает права на квартиру прямо сейчас, включая всё находящееся в ней имущество, так что убираться прочь он не собирается, и прогнать его шансов нет. Соломка сомневалась, что ему действительно нужно что-то из находящихся внутри вещей, зато ни секунды не сомневалась, что Зверь не даст ей взять ни одной лишней вещички. Ни единой.

Прямо на пороге накатил новый приступ слез, Соломка быстро сбросила пальто, правда, когда вешала на вешалку, оно соскользнула на пол, но поднимать уже не было времени, так что она повернулась спиной и просто ушла в ванную.

Она слышала, как захлопывается входная дверь. Стены тонкие, когда соседи ругаются, даже слова удаётся разобрать.

Потом включила воду, чтобы не слышать, как по квартире бродит чужак. Суёт, поди, свой носище в каждый угол и презрительно морщится.

До дрожи хотелось его возненавидеть, но не тут-то было. Ненависть таяла ещё на подходе, как айсберг, который откололся, веся тысячу тонн, но пока доплыл до теплых стран, начисто растаял. Как было бы проще, закипи Соломка так же сильно, как Зверь, заразись силой его ненависти. Он оставил её без дома, отобрал всё имущество и даже лишил будущего — но Соломка вместо ненависти испытывала иррациональную жалость. И даже некое сочувствие, ведь по сути все они жертвы одного страха — колонизаторов. Повернись всё чуть иначе — сейчас никто из них бы не жил на белом свете.

В общем, ненависти не было.

Время шло и нельзя было сидеть в ванной всю ночь. Нужно собрать вещи, а утром уйти. Представлять, что ещё два дня придётся находиться в квартире, когда Зверь ошивается поблизости, было крайне неприятно.

Надо уходить.

Куда? Хороший вопрос, вот над чем нужно думать, а не жалеть себя, в сотый раз обливаясь горючими слезами! Жалость ей сейчас ничем не поможет.

Соломка умылась, расчесалась и решительно вышла из ванной.

В гостиной, которая напротив коридорчика, соединяющего прихожую и кухню, Гната не было. Неужели он в ее спальне? Эта мысль казалась отвратительной… но тоже имела вкус сладости. Это уже начинало пугать — всё ли хорошо у неё с головой? Может, это мозги гниют и излучают сладкий аромат?

Меланья бросилась в спальню — крошечная комнатка была пуста.

На кухне?

Вот пусть там и сидит!

С чего начать сборы? Уже темнеет, но до того как лечь спать, нужно разобраться одежду и решить, что брать, что оставить тут — пусть подавится! Но сначала переодеться, в джинсах дома неудобно, она вообще сильно уставала от уличной одежды.

Соломка достала домашние штаны и футболку, которую ещё мама покупала, подумала, не уйти ли переодеваться обратно в ванну, но не стала. Просто затворила дверь в спальню — хлипкая фанера еле закрылась, потому что сразу и не вспомнить, сколько времени запираться в комнате не было необходимости — и придвинула стул, подперев ручку.

Потом переоделась. У двери висело узкое зеркало, Соломка по привычке взглянула на себя — бледная, хмурая, волосы лучше бы собрать в хвост. Тени вокруг глаз от долгих слёз, да ещё и целый день не ела. Поэтому и тощая, ключицы выпирают. Тонкая футболка растянута по краям, ей всегда так нравилось, хотя мама говорила, некрасиво, неаккуратно. Зато удивительно удобно, да и дом, в общем-то для того и предназначен, чтобы ходить по нему как тебе угодно.

Дверь хотелось оставить закрытой, но Соломка не желала, чтобы Зверь лишний раз ткнул в этот факт пальцем, приказывая открыть. С него станется. Да и хлипкая она совсем, Гнат проткнёт фанеру одним пальцем и вряд ли при этом вспотеет.

Она убрала стул и открыла дверь. Переоделась спокойно — и ладно.

Теперь вещи.

Сумка есть, лежит под кроватью. Не очень большая, но в общем-то и уносить особо нечего.

Боже, не может быть, чтобы это происходило в реальности — не может быть, чтобы она действительно собирала вещи, планируя навсегда отсюда уйти. Переступить порог и больше никогда не вернуться.

Нет, об этом думать нельзя, свихнешься.

Соломка сильно прижала ладони к глазам, так что даже стало больно. И решительно вздохнула. Спокойно. Всё получится.

А когда оторвала ладони — Зверь стоял на пороге комнаты, свысока оглядывая спальню, где кроме кровати, стула и узкого шкафа ничего не было. Смотрел так, будто газету читал — скучно, скучно, неинтересно.

Соломка отвернулась и постаралась сконцентрироваться на вещах.

— На твоей кухне нет еды.

Ещё бы… А он что думал, она ждала тирана, как дорогого гостя и сутки выготовляла деликатесы да семейные блюда?

Говорить с ним не хотелось, но про себя Соломка возмутилась. Пожрать сюда что ли пришёл?

— Ты, оказывается, паршивая хозяйка.

«А ты видимо можешь на бюджет в пять рублей закатить королевский банкет на сто персон, — мысленно ответила Соломка. — Индюк надутый».

Как ни странно, полегчало. Какое ей дело, что думает этот повернутый чувак об её женских качествах? С какой стати она должна играть перед ним хорошую хозяйку? Вы нас из дома прочь, а мы вам в ножки кланяться?

Да не пошел бы ты?

Неожиданно сердце быстро застучало. Судя по происходящему, этот… Зверь с удовольствием выслушал бы извинения и мольбы. Он бы ими наслаждался…

И возможно, пусть всего шанс один на миллион, если хорошо попросить и поплакать, он передумает и разрешит…

Что? — сама себя оборвала Соломка. — Что разрешит? Отменит решение суда и вернёт тебе квартиру? Самой-то не смешно?

Нет уж, надо валить.

Но куда?

— Так что насчет еды? Консервы? Крупы? Почему у тебя шаром покати? Диета что ли какая-то модная? Не хватает ума понять, что организм без нормального питания толком не функционирует? Уже все мозги ссохлись?

Ага, диета. Триста рублей в неделю на продукты, диета самая верная.

Соломка повернулась к нему спиной и пошла к шкафу. Одежда…

Конечно, первым делом взять джинсы и свитер, купленные летом на подработку — почти новые. Потом блузка голубая, рубашка белая с короткими рукавами и две светлые футболки. Теплый толстый пуловер в полоску придётся оставить — он слишком громоздкий и старый. В него тепло и уютно заматываться в холодные одинокие вечера. Но куда-то его тащить… Жалко, конечно, оставлять, Зверь наверняка выбросит вместе со всем остальным, потому что для него это просто хлам, но ей лучше взять большое полотенце, в идеале еще плед, пусть даже самый маленький.

Или про плед уже нужно спрашивать разрешения?

Ладно. Пусть пока лежит.

Теперь юбка — черная. Впрочем, она одна. Вторая, джинсовая совсем протерлась, её Соломка сунула вместе со свитером обратно в шкаф.

И мамина синяя лента так и не нашлась. От этого ещё больше хотелось плакать — лента наверняка затеряется среди хлама, её вынесут вместе с мусором и никто никогда не узнает, насколько она ей была дорога.

С этим придётся смириться.

Ну и всё, собственно… Вещи лежали на кровати такой маленькой сиротливой кучкой, что легко поместятся в сумку. Ещё белье, но его Соломка переберет, когда этот хмырь уберется из её комнаты. Пока ещё комната её. И что не возьмет — выбросит, как-то не очень радовала мысль, что он будет хватать руками её личные вещи.

Прямо передёргивало…

— И это вся твоя одежда?

Гнат по-хозяйски прошел в комнату и подцепил ногтем голубую блузку. Да, покрой не новомодный, слегка устарел, но сшита она хорошо, материал тоже неплохой, так что носить вполне можно.

Другой все равно нет.

— И в одежде вкуса никакого. Ни капли женственности, — произнес Зверь, отбрасывая блузку обратно.

Меланья подняла голову и почувствовала, что ей очень хочется зарычать. Дико жаль, что она не умеет выпускать акульи зубы. Ещё жальче, что не умеет пить кровь — уж напилась бы сейчас вволю и совесть бы ни разу ни мучила!

Рядом, словно наготове сверкали глаза Гната. Он еле сдерживал нетерпение, так сильно ему хотелось… поругаться, что ли? Укусить? Ударить?

Соломка нахмурилась и постаралась заглянуть в него глубже, туда, где источник всей этой несдержанности этого недержания. Говорят, Звери прекрасно себя контролируют, а Гнат явно не юноша, значит, в плане самоконтроля опытный, но почему же он так агрессивен? Ведь вроде получил всё, что хотел.

— Ты что-то сказала? — медленно спросил он и быстро наклонился, так, как будто хотел ударить её лбом по носу, как делают в боксе. Меланья не шелохнулась.

А потом — снова этот аромат, концентрированная острая сладость.

Как будто ею пшикнули в лицо из баллончика.

Соломка ощутила, как судорожно вздыхает, а глаза расширяются и стекленеют.

Зверь неторопливо опустил голову, прохаживаясь взглядом по её шее и груди. Так же скучающе, как до этого по её комнате и одежде. Это переполнило чашу терпения.

Соломка почти успела открыть рот, чтобы нарушить собственное обещание и обратиться к нему крайне нецензурно, но в животе неожиданно громко заурчало.

Гната этот звук будто спугнул. Он попятился и ушёл, пропал где-то в коридоре.

Фух. Теперь можно выдохнуть и с бельем разобраться. Нормальный бюстгальтер в наличии только один, тот, что на ней, еще есть спортивный на смену, трусиков и колготок с носками всего ничего — небольшой пакет. Ладно, зато всё поместится.

Соломка аккуратно сложила вещи, упаковала сумку и села рядом с ней на кровать, такая уставшая, будто не вещи складывала, а грузила мешки в вагон.

И куда же теперь с этими вещами податься?

Выход только один. Меланья вытащила телефон и нажала на вызов.

— Да?

Троя всегда брала трубку быстро или не брала совсем. К счастью, сейчас случайным образом сработал первый вариант.

— Привет.

— Соломка, это ты?

В дверном проёме снова замаячила тень зверя, но Меланья решительно отвернулась к окну, будто не видела. Если не можешь ничего поделать со сторонним вмешательством в свою жизнь — игнорируй его.

— Да, я. Троя… у меня плохие новости.

— Что произошло? Ты… С тобой всё нормально?

Соломка так редко слышала искреннее волнение за свою персону, что впадала в ступор и не знала, как реагировать. Неужели кому-то правда не всё равно?

— Всё в порядке со мной, не переживай, — она отошла к самому окну, подальше от тени за спиной и наклонилась так, что почти уперлась лбом в стекло. — Но так получилось… В общем, мне больше негде жить.

— Как?!

— Потом расскажу.

Еще бы, описывать происшедшее, тем самым радуя подслушивающего Гната никакого желания не было. Перетопчется!

— И что теперь?

— С завтрашнего дня вроде как мне негде жить. Я понимаю, конечно, насколько это неожиданно, вот так с бухты-барахты обращаться за помощью, но мне хотя бы несколько дней нужно где-то ночевать. Пока я найду какое-нибудь жилье…

— Соломка! Но как ты найдешь жилье? На что?

Меланья запустила пальцы в волосы, сдерживая желание за них дёрнуть.

— Понимаешь… буду работать. Денег на учёбу тоже больше нет.

Молчание.

— Я теперь начинаю с ноля. Совсем. Возможно, даже этого телефона у меня завтра уже не будет, — скрипуче засмеялась Соломка, так, будто знать не знала, как на самом деле нужно смеяться. — В общем, извини за неожиданность, я пойму, если ты откажешь.

Соломка судорожно сглотнула, просто не смогла сдержать панику при мысли, что Троя откажется её приютить. Тогда остаётся только топать на улицу.

— Ну что ты! Приезжай завтра, обязательно. Слышишь? Когда тебя ждать?

— Спасибо. Тогда я приеду рано утром, оставлю вещи… Если что, звони, если не дозвонишься… в общем, тогда просто увидимся у тебя.

Соломка нажала отбой и все-таки прислонилась к оконному стеклу лбом. Какой же нервный день! Какое же облегчение, что Троя её не бросила!

Как интересно получилось, что у неё вообще есть Троя? Это же чудо…

Желудок громко заурчал.

В сумке у Соломки лежала половинка огромной булки, недоеденной в обед, но доставать и жевать её при звере не хотелось. Лучше потерпеть и не радовать некоторых своим оголодавшим видом. Что, в первый раз, что ли?

И дальше что делать? Спать?

Рановато…

Душ не примешь по той же причине, что и булку не съешь.

Учебники читать? Смысл теперь… Теперь только работу искать, чтобы с проживанием.

В дверь позвонили.

Соломка сомневалась, что это к ней, но всё же выглянула в коридор. Зверь забирал у доставщика заказ — две огромные пиццы. Запах горячего томатного соуса и сыра тут же наполнил гостиную, проникая во все углы. Ну вот… зверь заказал себе еды, а слюноотделение у Соломки станет его дополнительным призом.

Ладно. Плевать.

Она вернулась в комнату, прикрыла дверь и решила лечь спать. Хорошо бы отдохнуть полноценно, но не факт, что вообще получиться уснуть. Конечно, непривычная обстановка — чужой в квартире, да ещё и мужчина, да ещё и совершенно незнакомый мужчина… То есть Зверь. Спать придётся одетой, а это непривычно, а любое отличие от привычного вызывает дискомфорт.

У некоторых вся жизнь — своеобразный дискомфорт.

Чёрт. Есть же как хочется. В животе снова заурчало и кишки радостно завернулись в узел.

Дверь заскрипела, открываясь. Соломка почти привыкла к вторжению, и даже не вздрогнула.

Она села на кровати, закатив глаза — ну что ещё?

— На. Твой желудок мешает мне сосредоточиться.

Гнат шмякнул на стол салфетку с куском соблазнительно пахнущей и убойно выглядящей пиццы. Как собаке какой-то.

Соломка вскочила, красная и злая и всё-таки не сдержалась:

— Слушай, ты! Убирайся вон из моей комнаты! Завтра утром меня тут не будет, даже раньше, чем позволил суд. Так что оставь меня в покое!

Меланья схватила пиццу и вышвырнула её из комнаты — та смачно хлопнулась на пол. Пятно останется, но ей плевать, теперь чистота полов в данном помещении не её забота.

Вслед пицце полетело голодное урчание её желудка.

Потом она попыталась захлопнуть дверь. Конечно, полноценного хлопка не получилось, слишком хлипкой была фанера, но в комнате она, наконец, осталась в одиночестве.

Зверь больше не беспокоил. Промаявшись в кровати где-то с час и не сумев заснуть, Соломка встала в туалет. А по дороге поняла — зверя в квартире нет. Кусок пиццы так и валялся на полу гостиной, остальной и в помине не было — только пустые коробки.

Даже остывшая, она пахла так сильно, что хотелось подобрать прямо с пола и съесть, вернее, затолкать в рот как можно быстрее.

Соломка нахмурилась и отвернулась. Сделала на кухне чай из последнего пакетика и достала булку из сумки.

Вкуса почти не чувствовалось, она вымоталась просто ужасно. Доев до конца, Меланья вернулась в свою кровать и наконец, смогла заснуть.

Утром, как только рассвело и заработал городской транспорт, она проснулась. Взяла вещи и навсегда ушла из квартиры, из убежища, где они столько лет были с мамой счастливы.

Ночью приходило какое-то умиротворение.

Тартуга любил ночь больше, чем день. И понятное дело, ведь ночью звериное не так бросается в глаза, как на свету. И если день занят вопросами ассимиляции, то есть приближения к людям, то ночью можно быть самим собой и забыть о существовании людей напрочь.

У зверей вообще не существовало чёткого графика, никакого тебе распорядка дня, разве что у тех, кто работал, но обычно полудикие члены Племени ночью колобродили по лесам, заседали в бункере или в общежитии, а спать укладывались под утро. Они как будто деградировали, и весьма сознательно.

И это тоже проблема, которую нужно решать.

Тартуга вернулся в дом, прихватив папку с бумагами, которую в конце рабочего дня сунула ему Виола, бросил папку в прихожей и закрыл дверь, не запирая. Посторонних в городке племени не было, территория тщательно охранялась, и проскользнуть мимо незамеченными могли только звери. И это не только благодаря привитым им навыкам, но и за счёт некоторых научных разработок неудавшихся колонизаторов, о которых людей в известность не поставили. Звери никогда не были глупцами и обеспечили себе крепкий тыл по той простой причине, что человечество быстро забывает тех, кто тебе помог, зато хорошо умеет точить зубы на тех, кто от тебя отличается.

Племя предпочитало само точить зубы, чем позволять себя кусать. Никогда больше!

Дома было совершенно тихо — Тартуга жил один. Эти таунхаусы достроили и сдали всего месяц назад… вернее, уже месяц назад — и большинство до сих пор пустовало. Жалкие двенадцать женатых пар, девять из них с детьми, две сотни работающих особей, и, считай, всё.

Поразительно, почему остальные из племени предпочитали дикий и неупорядоченный образ жизни. Как их загнать хоть в какие-нибудь рамки?

Сейчас его племя делилось так: основная масса занималась тем, что ничего не делала и желала ничего не делать впредь. Малая часть, наоборот, легко устроилась в человеческом социуме, некоторые завели собственный бизнес, некоторые заняли довольно высокие посты в человеческом обществе. Единицы умудрились жениться, причем большинство на человеческих женщинах, и тем самым остепениться.

А Тартуга и Сбор теперь пытались лавировать между всеми, угождая каждому.

И им никто, между прочим, не помогал!

Тартуга поужинал, разогрев в микроволновке столовый набор, который купил днём в кафе, потом снова взялся за бумаги — спать пока не хотелось.

Уже минула полночь, когда к нему пришёл Гнат. Ему позволялось заходить без предупреждения, только на второй этаж не лезть, а ждать хозяина дома терпеливо на первом. И сейчас он втёк, как беззвучная тень, словно проявился на стене, и наклонил голову, здороваясь.

Во времена бункера они приучились обходиться без звуков — многие могли разговаривать часами с помощью только глаз и мимики. Хотя это уже забывалось, словами общаться всё же легче.

— Где пропадал?

Тартуга привык, что Гнат под рукой, с самого начала стоит рядом и поддерживает, а также решает некоторые вопросы по взаимодействию с людьми, когда Тартуга не мог разорваться на две части. Однако сейчас он уже и не знал, как и когда на друга можно рассчитывать.

— Занят был.

— А чего пришел тогда?

— Освободился.

— Ну ладно. По делу или ночная бессонница?

Тартуга вздохнул и отложил бумаги в сторону. Вопреки обыкновению Гнат не уселся на мягкий диван, а принялся расхаживать по гостиной из стороны в сторону.

— Ну, что опять? — Тартуга не хотел сейчас новых проблем, но не выгонять же своего старого, слегка свихнувшегося на мести друга. Всё проходяще… Со всеми случается. И т. д. и т. п.

— Я насчет этой девчонки. Дочери Соринова.

— Правда, что ли? — искусно удивился Тартуга, хотя понятное дело, чего тот еще мог сказать. Однако достало. У них половина племени сознательно и планомерно превращают себя в отбросы, а Гнат отличился — проделывает по сути то же самое, правда, законными методами.

— На что она живет?

— На что? — Тартуга подумал, припоминая, где дело и полез в ящик рабочего стола за отчетом по Меланье. Открыл папочку.

— Так. Работает с пятнадцати лет, вначале устраивалась через центр подростковой занятости. По достижению восемнадцати лет искала работу самостоятельно. Подработка летом полные три месяца. Во время учебы — подработка по выходным в торговом магазине. Текущая зарплата около восьми тысяч в месяц. Траты…

— У тебя даже траты есть?

— Да. Читать?

— Читай.

— Итак… траты… кварплата, включая свет, воду и всё такое — пять пятьсот.

— Пять пятьсот?

— Ну да. Тут пометка — для квартиры такой площади стандартная оплата.

— Ладно. Дальше давай.

— Дальше ничего нет. Кредитов нет. Алиментов тоже.

Гнат молчал, только глаза судорожно то вспыхивали огоньками, то гасли, превращаясь в чёрные дыры.

— Две с половиной тысячи в месяц, — сказал он.

— Ты о чем?

— Она живет на две с половиной тысячи в месяц?

Тартуге показалось, что Гнат сглотнул.

— Уже нет. За квартиру-то ей теперь платить не нужно, верно? Теперь в её распоряжении целых восемь тысяч! По твоей милости она практически разбогатела!.

— А… а сколько стоит снять квартиру?

— Ну, не знаю. Тысяч двадцать.

— Двадцать? — почти крикнул Гнат. Тартуга посмотрел на него внимательнее.

— Да, двадцать. А что, нормальная рыночная цена.

— Я не знаю человеческих рыночных цен.

— Теперь знаешь. Ну, ты доволен, надеюсь? Снять квартиру она точно не сможет… ну, на вокзале перекантуется месяц-другой… если пустят. А что ты так кричишь-то? Откуда столько эмоций? Радуешься, что ли?

И снова замершее лицо Гната освещали вспышки то ли удовольствия, то ли страха.

— Тартуга. — Резко сказал он.

— Ну?

— Ты слышишь?

— Я прямо напротив сижу. Чего?

— Я… не рад.

Тартуга изобразил на лице удивление, хотя на деле действительно был слегка ошарашен. Но приятно ошарашен, чего уж там.

— Да ну. Отчего же? Олай сказал, что ты был просто до омерзения счастлив.

Гнат зашел за диван и оперся на спинку руками.

— Я не знаю, что происходит! Не могу объяснить. Не могу понять. Месть не приносит мне радости, Тартуга! Она… Это отродье Соринова должна быть мерзкой… От неё должно воротить, понимаешь? При виде неё должно выворачивать наизнанку! А она… выглядит как совершено обычный человек. Как слабый и даже несчастный подросток. Я делаю, как того требует злость, утоляю месть, но удовольствия не получаю. Почему?

— А что не так?

— Я не могу понять. Что происходит? Я добился, чего хотел, победил, причём по закону, не опускаясь до зверя, но… она была голодная сегодня. Я думал, просто на диете сидит. Но выходит… Как можно прожить на две тысячи в месяц? Представить невозможно. Да я за вечер больше трачу!

— Вижу, жалость проснулась? Сострадание. Вспомнил такое понятие?

Гнат сверкнул глазами, но ответить не успел.

— Стой, не кипятись. Я не смеюсь. На самом деле я рад, что жалость тебе не чужда. Неприятно, знаешь ли видеть, как…

— Это не жалость!

— А что?

Вопрос неожиданно стал слишком серьезным, неуравновешенным и неизвестно, куда перевесит, Тартуга такие хорошо чуял. Потому и руководил, как самый мобильный из Сбора.

— Не… не могу объяснить. Мне хочется, чтобы она… чтобы показать, как… Чёрт. Я хочу, чтобы ей было плохо!

Тартуга пожал плечами.

— Это не новость.

— Но когда сегодня я увидел… Она голодная, Тартуга… ты помнишь, что такое голод?

— Как интересно.

Тартуга подался вперёд, быстро перебирая всплывающие в голове варианты. Вопрос возник — нужно решить, иначе он будет мучить, влезая в мысли не вовремя и не давая покоя. Кому-то не дает покоя забытое название фильма или мелодия песни, или имя человека, с которым пересекся десять лет назад. А Тартугу изводили нерешённые вопросы.

— Гнат, ты теперь оставишь её в покое?

— Нет! — возмущенно крикнул тот.

— Ладно, давай тогда подытожим. Ты понимаешь, что не прав, но всё равно не можешь оставить её в покое. Или не хочешь?

Гнат сморщил лоб.

— Не… Кажется, не могу.

— Ты хочешь, чтобы ей было плохо, но чтобы она не голодала. Забрать квартиру, но чтобы ей было где жить. Ты хочешь, чтобы она просто поняла… каково это? Каково нам пришлось?

На этот раз Гнат не согласился, в просто замер, слушая. Что он там себе думал, какие выводы делал, к какому результату пришёл, оставалось секретом.

Наконец, Тартуга сглотнул и решился озвучить самое нелепое, но единственное подходящее объяснение.

— Гнат, ты главное сейчас не психуй. Но… ты помнишь, что случилось с Лебриком?

Брови Гната полезли вверх так быстро и так высоко, что вскоре оказались посреди лба. Губы напряглись, словно сейчас трансформируются клыки.

— Да ты что такое мелешь…

— Тихо. Ты обещал не психовать.

Гнат посопел, расслабился, а потом вдруг рассмеялся.

— Ты теряешь хватку, Тартуга. Я пришел к тебе за помощью, потому что у тебя хороший нюх… был. А оказывается, ты стал теперь любителем мелодрам. Даже слышать не хочу подобного бреда!

— Как интересно.

— Что?!

— Не кричи. Попробуй объяснить, ты почему не хочешь этот вариант даже рассмотреть? Тебе же нужно докопаться до сути? Ты знаешь, первым делом для этого следует рассмотреть все возможные варианты.

— Тупой вариант!

— Почему? Такого не могло случиться с тобой? Или… объектом не может быть кто-то вроде неё?

— Ну хватит!

Гнат вскочил.

— Я пришел к тебе… — он не находил слов. — А ты… Не… Тьфу!

В сердцах выругавшись, Гнат выскочил из дома, как будто его гнали метлой.

Чем дальше, тем несдержанней? Тартуга почесал в затылке, только убеждаясь, что снова оказался прав. Стоит ли вмешиваться? Доказывать очевидное Гнату, который наглухо зашорился, не желает слышать правды? Вряд ли это имеет смысл. Да и дел, честно говоря и своих хватает. Да ещё и Гнат что тот осел… его тащишь — он упирается, чем сильнее тащишь — тем больше сопротивления. Оставь в покое — тогда сам пойдёт.

Как-то так.

В общем, не до него.