Солотчинские были

Древняя обитель

лучилось однажды великому князю Олегу Рязанскому вместе с супругой Евфросиньей в сопровождении дружины остановиться на крутом берегу реки Оки при впадении в нее речки Солотчи.

Кругом точно дремал глухой, могучий лес. Вековые сосны устремлялись в небо. С крутого берега перед Олегом Ивановичем открылся простор заливных лугов, засверкали озера.

Олег был очарован и покорен богатством и красотой природы. Там же встретились ему два монаха-отшельника, назвавшие себя Василием и Евфимием, жившие в ветхой деревянной обители. По преданию, «усладившись духовною беседою с ними и притом пленившись красотой местоположения», Олег и решил основать Солотчинский мужской монастырь.

Было это в 1390 году. Началось сооружение монастырских строений.

На обрывистом берегу реки, где смыкался водный путь по Оке и раскинулась дорога из Владимира в Рязань, все выше и выше поднимался белокаменный шатровый храм, а вокруг него возводились бревенчатые стены и деревянные башни. С построением храма Олег и сам принял звание инока и часто уединялся в тихой обители, «стараясь пещись о душе своей». Но государственных дел он не оставлял и до конца своих дней не снимал стальную кольчугу. Умер он в 1402 году, а через три года скончалась и его супруга. Оба они были погребены в одной гробнице, установленной в Покровской церкви, что стояла на краю обрыва и отражалась в воде.

Монастырь, щедро наделенный Олегом вотчинами и угодьями, богател. Обитель, состоявшая из четырех-пяти десятков братии, владела тысячами десятин пахотной земли, лесными и сенокосными угодьями. Тысячи крестьян находились в полном распоряжении настоятелей и соборных старцев. Крестьяне облагались налогами и всякими поборами — «в иной год больше, а в иной меньше», то есть по усмотрению монастырских властей. Мужчины и женщины вотчинных селений привлекались к различным трудовым повинностям. По просьбе и требованию высшего духовного начальства так называемые «трудники» посылались на работу в Рязань и в Москву…

Огромные ворота монастыря как бы заглатывали подводы с хлебом, свининой, говядиной и бараниной, с птицей, рыбой, крупами, овощами. Любила братия также грибы, ягоды, орехи, а особенно мед.

Босые и загорелые женщины, девочки и мальчики шли в монастырь с лукошками, наполненными грибами и ягодами. Принимал дары природы (а это был налог с населения Солотчи) благообразный старец в окружении помощников.

Старец держал в руке монету, которой определял размер грибов.

— А что ты, чадо, принес? — сказал он грозно пареньку в холщовой рубахе. — Велено рыжики собирать не больше ефимка, а у тебя?

Паренек переминался, чесал затылок.

— Ну?

— Подитко, набери маленьких, — проговорил он, нахмурясь.

— С кем говоришь! Непослушник! Метлой его!

По указу «Московского и всея России и всех северных стран патриарха» (1696 год) духовенство объявляло прихожанам во всеуслышание:

«Велено поститься братьям и монастырским служкам и… крестьянам мужеска пола и женска от семи лет и осьми, чтоб постились и причащались на первой неделе и на страстной неделе; а буде кто ослушник и безстрашник и непокорник… явится… и на таковых велено пени тяжкие править и смирять жестоким наказанием, и от церкви отлучать, и в домы их священникам ни с какими потребами не входить, а есть ли кто из таковых безстрашников умрет, и над ним не велено по христиански погребать и отпевать… а закапывать их в болота, яко иноверных телеса…»

Как исполняли посты сами монахи — трудно сказать, но они жестоко секли крестьян, мужчин и женщин, молодых и старых, за несоблюдение заповедей церкви и даже за участие в народных гуляньях. Проявившие непокорность крестьяне направлялись в монастырь для содержания под караулом с целью «обуздания» и «смирения».

В монастыре ведали судом над духовными лицами и крестьянами архимандрит, казначей и судебный старец. Как правило, допрос производился «под пристрастием» (то есть с применением плетей и розог) в казенной келье.

И все же более всех сословий страдал простой народ. Жалеть его было некому, и жаловаться некуда. Не крестьянин, а братия имела своих заступников в Рязани и в Москве, куда посылались «в почесть» дары природы в виде разнообразных продуктов.

…Нередко архимандрит и его приближенные на горячих лошадях, как птицы, вылетали из своего богоспасаемого гнезда. В каретах и на дрожках, сопровождаемые служками и прочей дворовой челядью, они мчались в какое-нибудь вотчинное селение.

При виде духовных лиц в рясах и подрясниках мужик вздрагивал и пытался куда-нибудь скрыться. Страх этот был вполне закономерен: монастырская братия ехала отдыхать и веселиться, значит, подавай всякое угощенье, а для «смирения» непокорных крестьян привозились цепи и колодки.

Обыкновенно архимандрит с поваром и служками останавливался в лучшем доме монастырского села. Немедленно вызывал старосту. Тот робко переступал порог, кланялся и, осененный крестом, получал приказание:

— Присылай нам тушу свиную, да зад говядины, да десяток ососов (полугодовые поросята. — Д. К.), да два гнезда тетеревей.

Староста пятился и торопился к народу. Собиралась мирская сходка, и духовные особы обеспечивались всем, чего требовали. Ослушаться было опасно.

Начиналась хмельная жизнь братии в шумных оргиях.

Изумляет непомерная жадность святых отцов. Мало того, что с крестьян собирались налоги, всякие «почестные», взимались деньги (пени) за брань и бесчестье, за самовольство и ложное челобитье, за ослушание и противление монастырским властям. Братия во главе с настоятелями не гнушалась воровством и разбоем в самом монастыре и за его стенами.

Как-то настоятель Сергиева монастыря отправил в Рязань за хлебом чернеца Колемина со служками Нечайкой да Ивашкой. Ехали они на трех подводах и остановились заночевать в Солотчинском монастыре. Ранее келарь этого монастыря Семион обещал настоятелю Сергиева монастыря оказать содействие в покупке хлеба. Колемина с товарищами приняли хорошо: напоили, накормили и под ласковые речи спать уложили. А среди ночи архимандрит Макарий с братией навалился на путников и ограбил их начисто. Потерпевшие попробовали сопротивляться, но получили такую взбучку, что лишь с плачем умоляли вернуть деньги.

— Знать не знаем, — ответил отец Макарий, — пьяны вы были, в пути вас ограбили, а святая обитель приютила на ночлег.

— Как же так! — возмутился Колемин. — Вместе с другими и ты, отец Макарий, грабил меня, слышал я голос твой хриплый…

— Богохульник! Не оскверняй обители! Вон! — и, следуя направлению перста архимандрита, монахи дружно выбили теперь уже ненужных гостей за ворота монастыря.

Чернец Колемин написал слезную жалобу царю Михаилу Федоровичу:

«…И как я в Солотчинский монастырь приехал и архимандрит Макарей с слугами и с служебники меня и служек Нечайка да Ивашка били и грабили и грабежом взяли монастырских денег сто рублев да лошадь с санми… да служних двое лошадей… И всего, государь, грабежом взяли монастырских и моих и с слуг денег и платья на 100, на 80 и 6 рублей с полтиною.

Вели, государь, мое челобитье и явку записать. Царь, государь, смилуйся».

Отметка на челобитной свидетельствует, что просимая явка была дана, но чем закончилось дело — неизвестно.

Жила братия очень недружно, если не сказать злобно и гадко. Монахи частенько «били челом» святейшим патриархам, описывая жестокость, «роскошь и сребролюбие» неугодных им настоятелей, просили отрешения их от должности.

В ответ на жалобы архимандриты жестоко секли монахов (телесные наказания в монастырях Рязанской епархии были запрещены в конце XVIII века), ограничивали их потребности в самом необходимом. Были случаи, когда монахи покушались на убийство своих настоятелей, буйствовали и т. д. Монаха Иова судил монастырский братский собор (1722 г.) «за неистовое и непорядочное его житие».

А вот челобитная крестьянина села Аграфенина Пустынь Иванова на монахов Никиту и Лаврентия в том, что они, отпев молебен в полном облачении, били его до крови и грозят в будущем тем же.

Другой крестьянин жаловался на монаха Касьяна, который «с женкой Феколкой Гурьевой в незаконном сожитии живет».

Солотчинский монастырь не был участником каких-либо значительных исторических событий и свидетелем общественных потрясений. Над ним не свистели татарские горящие стрелы, с его стен ни разу не ухнула пушка, не пальнуло кремневое ружье. Крестьянская война под предводительством Степана Разина прошла стороной, не задев монастырь. Братия в трепете отсиделась в кельях, а волнения крестьян улеглись на целое столетие.

Но жить становилось опасно: войны, восстания — того и гляди мужик подденет на вилы.

Шел 1688 год. Начиналась бурная петровская эпоха. Новый настоятель архимандрит Игнатий осмотрел монастырские строения и нахмурился: здания и окружавшие монастырь бревенчатые стены и башни пришли в ветхость. В таком монастыре в случае крестьянских волнений покоя не будет. Надо строить каменные стены с бойницами и ходом поверху, новые монастырские здания и хозяйственные сооружения. Тогда монастырь станет неприступной крепостью.

Таков был план Игнатия.

«Бьют челом богомольцы твои… архимандрит Игнатий з братьею, — писал он великой княжне Софье Алексеевне. — Строения монастыря оветшали и развалились, потому ж и разное облачение за древностью многих лет истлело… Иконы позолотить… за монастырской скудостью нечем. Государыня, смилуйся, пожалуй…»

Какова же была эта «монастырская скудость»?

Под властью Солотчинского монастыря в то время находилось более 40 сел и деревень, свыше 12 тысяч десятин луговой и пахотной земли, 35 тысяч десятин леса, рыбные ловли и другие угодья. Монастырь имел в двух своих садах 6 тысяч ульев, на скотных дворах — до 80 голов рогатого скота, множество овец и свиней. Кроме того, немало скота содержалось в других монастырских дворах — в Новоселках, Бильдине, Преображенском, Архангельском, Романове.

По решению «братского совета» крестьяне, кроме денежного оброка, ежегодно поставляли монастырю все, что имелось в их хозяйствах: мясо, домашнюю птицу, яйца (от 6 до 8 тысяч), масло коровье (до 17 пудов), грибы разные (до 40 пудов), шерсть (от 8 до 16 пудов), дрова (не менее 84 саженей), лучину (до 60 возов), телеги, сани, хомуты, веревки…

К праздникам с крестьян собирали так называемое «праздничное», исчислявшееся, например, такими внушительными цифрами: туш говяжьих — 22, поросят — 44, баранов — 39, яиц — 2200, гусей — 33, уток — 11, кур — 34, меду — 140 пудов. И все это шло на 50 человек братии, которых в монастыре обслуживали до 40 слуг и мастеровых, проживавших на годовом жалованье в основном в Солотче! В селах и деревнях монастырь имел своих приказчиков и целовальников, собиравших подати и выполнявших также судебно-полицейские функции, а в Рязани и Москве — чиновников по судебным делам.

Куда же девалась такая прорва всякой снеди? Конечно, монахи ели и пили всласть, но запасов было с избытком и часть их отправляли «в почесть» — в подарок высокопоставленным лицам, от которых зависело решение всяких просьб и тяжб.

«При архимандрите Игнатии, — повествует дореволюционный историк, — были вырыты два пруда близ монастыря под горою, и рыбу в них сажали для сбережения… Из сих прудов в потребное время живую рыбу развозили и в Рязань и в Москву к разным лицам, и духовным и светским…»

Конечно, для выполнения невиданного ранее в монастыре строительства требовались громадные средства, и Игнатий добывал их правдами и неправдами.

Для возведения новых стен и зданий были приглашены наиболее прославленные зодчие того времени, результатом труда которых мы любуемся и поныне. Хотя имена строителей не сохранились, но не лишено оснований предположение, что одним из них был зодчий из крепостных крестьян Яков Бухвостов, который по мастерству почти не имел себе равных на Руси. Именно приемам его работы соответствуют трапезная и надвратная церковь монастыря.

Строительству предшествовало торжественное богослужение. После молебна настоятель сделал братии внушение:

— Праздно шатается который — того на работу черную и каменную определять. А кто дерзнет возмутить покой и разладить порядок — наказан будет плетьми и батогами нещадно. Против злодеев всяких и вероотступников цепи железные есть и палата холодная. Аминь!

И потянулись в монастырь подводы с кирпичом, известью, с дубовыми широченными досками. А у монастырской пристани, там, где с крутого берега отражалась в воде древняя Покровская церковь, разгружались струги, груженные строительным материалом и разным товаром.

Монастырский стряпчий Желябовский метался по всей Москве, разыскивая для трапезной изразцы с херувимами «самого доброго чистого мастерства». Нашел, купил «с великою упросою», погрузил на струг и послал отчет своему архимандриту.

В селе Дединове, на Оке, под началом Никиты Шустова резчики вытачивали из белого камня карнизы и капители. В селе Белынич Зарайского уезда заготовлялась известь, а в соседнем с монастырем селе Новоселки делался кирпич.

Монастырь загудел, зазвенел от множества голосов и переклички топоров. К работам были привлечены и мужчины и женщины — «трудники» из вотчинных селений. Много сотен молодых и пожилых крестьян — чернорабочие, каменщики, плотники, кузнецы, паяльщики, позолотчики, иконописцы — работали изо дня в день с рассвета дотемна.

В отличие от предшественников новый настоятель был чужд потехе и разгулу. Он весь отдался строительству, а это не нравилось монахам, сластолюбивым и ленивым. До Игнатия (да и после него) настоятели хапали и воровали, чтобы пожить всласть (богатства монастыря ни за кем не закреплялись и по наследству не передавались, и каждый настоятель торопился насладиться вольготной жизнью).

Игнатий же решил насладиться тем величием, которое грезилось ему с возведением монастырских построек. Он никого не жалел в работе, со всеми был строг до жестокости. Игнатий сам вникал во все дела, везде успевал, требовал, взыскивал и наказывал. Власть его была почти безгранична.

Так, разобрал он дело о пропаже быка у попа Петра из села Романова и, заподозрив в хищении крестьян Мишку и Елисейку Григорьевых, Тимошку Ульянова и Алферку Яковлева, приговорил: «Смирить, водя по селу; бить кнутом, снем рубашки». Затем вызвал приказчика Сергея Перфильева и приказал:

— Допросить их с пристрастием, снем рубашки и привязав к саням: не виновны ли они же в покраже леса и скотины монастырской?

Тщательно оберегал настоятель обычаи и нравы в монастырских селениях. Без его дозволения никто не смел выдавать своих дочерей замуж: ведь за это платились «выводные», а с женившихся взимались «почестные» — до трех рублей (деньги по тому времени большие).

Крестьянин села Григорьевского (теперь Московской области) Михайло Беспалый воспротивился архимандритскому указу выдать дочь за крестьянина Афанасьева и был посажен в монастырскую холодную палату под караул. Жена его тайком выдала дочь замуж «по любовному сватовству». Когда монастырские слуги явились взять дочь Михайлы, его брат и сын оказали сопротивление — выгнали непрошеных гостей. Неповиновение крестьян не осталось без последствий. Учинив соответствующий допрос, Игнатий определил меру наказания: «Брата и сына мишкиных смирить плетьми, снем рубашки на всходе» (то есть на сходе, при народе).

Однажды поселковый монах из Григорьевского донес архимандриту о «бесчинии» крестьян:

— Молодые женки и девки, государь, на сырной неделе дозволяли разные игрища и катание по снегу.

— Ты отвращал их от богомерзкой потехи?

— Отвращал, владыко, не единожды.

— И как они?

— Смеялись! Потом я, грешный, зрел их хребтами вихляние и ногами скакание.

Приказ был суров:

— По учинении исследования наказать плетьми нещадно тех женок и девок за участие в бесовских игрищах, высечь также их отцов, матерей, мужей и братьев за дозволение ходить на такие игрища.

Монах, сельский целовальник и стряпчий усердно пересекли всех «виновных в бесчинии» крестьян — от молодых до стариков и старух.

В результате постоянных и непосильных поборов крестьяне были доведены до ужасающей бедности, многие нищенствовали.

Не забыл Игнатий и о просвещении народа. В одной из келий монастыря дьячок Степан Симонов обучал грамоте крестьянских ребят: Илюшку, Матюшку, Никитку и Фотьку, «держа их под крепким началом».

Урок начинался с целованья азбуки. Лохматые, оборванные и босые мальчишки со страхом взирали на своего учителя в долгополом одеянии. Ученик водил по строкам книги указкой (остроганной лучиной) и с замиранием сердца слышал грозный голос:

— Читай: аз, буки, веди, глаголь, добро, есть… ижица…

Ученики в течение недель и даже месяцев с трудом одолевали алфавит и склады, наконец читали целые слова по псалтырю: «Царю небесный… Святый боже; пресвятая троица… приидите поклонимся…» Не понимая слов, они зубрили, зубрили, зубрили…

Потом учеников мучили «зады» — постоянное повторение и перечитывание непонятных текстов часослова и псалтыря от одной крышки до другой (от доски до доски — крышки церковных книг были из досок).

Не подготовившие урок являлись на ученье и подставляли учителю руки для битья по ним деревянной лопаткой, которая на духовном языке называлась «паля». Нередко эта «паля» гуляла не только по рукам, но и по головам непонятливых учеников.

Плеть и пук свежих розог всегда красовались на стене на самом видном месте.

Во время экзекуции один из учеников громко читал заповедь божию: «Помни день субботний еже святити его…»

Под слова этой заповеди сыпались удары…

За два года ученики затвердили по половине псалтыря и «Деяния апостолов». Учитель, считая курс науки оконченным, писал архимандриту: «…За ученье я с них ничего не имывал… А я ныне платьишком ободрался верхним и исподним, а взять мне, государь, негде и не чаю отонде приобрести, кроме… тебя, государя отца архимандрита Игнатия. Государь, смилуйся, пожалуй…»

На обороте челобитной Игнатий сделал распоряжение казначею иеромонаху Герасиму: «По сей челобитной выдать ему, дьяку Стеньке… полтину».

А всяких челобитных было много. Каменщик Осип Яковлев, работавший на каменном деле, «многое время на рези», просил увеличения жалованья: «…Самому тебе, государь, работишка моя вестима… Умиловистись, государь отче архимандрит Игнатий… деньги мне прибавь… чтобы мне, сироте, перед своею братьею изобиды против моего мастерства не было. Государь, смилуйся!»

Игнатий написал на челобитной: «Будет прибавок, как на лето станет делать каменные капители… А ныне выдать ему, Оське, ржи четверть… невзачет».

В подобных жалобах — имена мастеров, боль, стоны… А какие унизительные прозвища в челобитных: Стенька, Харитошка, Маркелка, Федька, Оська… Так власть имущие называли взрослых людей из народа, чтобы подчеркнуть их низкое происхождение. Но не только простые люди подвергались тогда унижению и жестоким наказаниям. Законы того времени, ограждавшие деспотический строй, были вообще суровы и бесчеловечны.

Святая обитель была одновременно и тюрьмой. Сюда, в Солотчинский монастырь, по распоряжению рязанского митрополита присылали опасных по тому времени преступников. Одних держали под караулом в холодной палате в кандалах и цепью на шее, других в цепях выводили на работу.

Еретики и раскольники подвергались более жестокому наказанию. По указу митрополита их, скованных и под охраной, отправляли в земляную тюрьму соседнего Богословского монастыря (до настоящего времени сохранились входы и подземные камеры, куда опускали узников на кучу соломы к мышам и крысам). Эта участь постигла, например, старца Солотчинского монастыря Боголепа, домового подьяка Ефима Полтева, а вскоре (1699 г.) и еще 10 раскольников.

…Успешное строительство радовало архимандрита. Прямо на глазах росла мощная восточная стена с тремя рядами бойниц и настенным ходом. Новые «святые ворота» с надвратной церковью превратились в украшение монастыря. Здание трапезной по величине и красоте едва ли не превосходило столичные постройки. Много было помещений в трапезной: две большие палаты, комната для отдыха, кухня с котлом в шесть ушатов (18 ведер), пивоварня с котлом в тридцать ушатов (90 ведер), подклети, погреба, чердачные жилые помещения, гульбище наверху и тюремные камеры внизу.

В таком монастыре можно было выдержать длительную осаду врага или восставших крестьян: стены крепкие, а погреба, ледники и кладовые вмещали великое множество всякого «харча».

Любил Игнатий «благолепие» церковного богослужения, потому и накупил в Москве более чем на 300 рублей бархата, атласа, шелков, серебряных и золотых кружев, жемчуга и драгоценных каменьев. Для братии была пошита новая одежда, в том числе расшитые пояса, камилавки, клобуки. Не забыл настоятель и себя: одна его шапка обошлась в 39 рублей, не говоря уже о сверкавших золотом и жемчугом рясе и подряснике.

Теперь только бы восседать в золоченых креслах да гостей принимать, но не понял Игнатий начавшихся преобразований Петра I, а это и привело к крушению всех его надежд.

Как известно, Петр I встретил со стороны монастырей упорное противодействие своим реформам, поэтому и издал ряд указов, которые резко ограничивали права монастырей. Царь говорил, что «монахи поядают чужие труды» и распространяют «ереси и суеверия». Он повелел не строить новых монастырей без его разрешения, распорядился помещать в монастыри инвалидов, нищих и калек.

Энергичный в делах, но жестокий и упрямый Игнатий своим ослушанием вызвал гнев Петра I и в 1697 году неожиданно был переведен в Тамбов, а через два года «за сопротивление указам о пожертвованиях с церквей на пользу отечества» по требованию царя лишен сана и сослан в заточение в Соловецкий монастырь. Там он был заключен в так называемый «каменный мешок» «до кончины живота своего».

Время было тогда мятежное и бурное. Утверждение власти молодого царя-преобразователя сопровождалось восстанием стрельцов и кознями бояр. Но Петр I решительно шел вперед.

В 1698 году в Солотчинскую обитель была доставлена под конвоем группа участников стрелецкого восстания. Монахи с ненавистью, как на еретиков, смотрели на поротых розгами и батогами измученных и понурых стрельцов-каторжников. После недолгой остановки крамольников выпроводили к месту назначения — на корабельные верфи в Воронеж.

После Игнатия в должности настоятелей Солотчинского монастыря часто сменяли друг друга мелкие и ничтожные личности.

Так, архимандрит Сергий (1702–1710 гг.) был удален от должности «за нерадение к обители»; архимандрит Исаакий (1713–1722 гг.) лишился места за поножовщину, которая возникла из-за его «привязчивого характера»; архимандрит Аркадий — за разбой.

При Феодосии (1764–1772 гг.) обвалился берег, на котором стоял монастырь, а вместе с ним рухнула в реку древняя Покровская церковь. Берег этот давно подтачивала вода,4 но монахи не сделали ровно ничего для его укрепления. За несколько дней до катастрофы они перенесли прах Олега и Евфросиньи из Покровской церкви в Рождественский собор, а затем благоговейно внимали грохоту обвала и молитвенно созерцали падение церкви.

…Отсиделись монахи в своем каменном гнезде и во время крестьянской войны под предводительством Емельяна Пугачева.

…Разразилась война 1812 года. Простой народ, поняв опасность иноземного порабощения, жертвовал последнее на защиту отечества. В ноябре того же года архимандрит Иероним сделал запись в приходо-расходной книге: «Пожертвовано на ополчение противу неприятеля 100 рублей», да и отослал их в Рязанскую духовную консисторию— вот и весь его «патриотический» подвиг. Зато после разгрома Наполеона тот же Иероним на радости (он тоже «пахал») приобрел себе шапку за 200 рублей.

Архимандриты и казначеи успешно и беспрепятственно расхищали богатство монастыря. Архимандрит Евтихион (1837–1841 гг.), обойдя начальство, сумел даже продать замечательную по архитектуре древнюю монастырскую церковь, построенную в первой половине XV века внуком Олега, князем Иваном Федоровичем. Из кирпича этой церкви, купленной жителями Солотчи, была сооружена в 1843 году солотчинская Казанская церковь.

В первой половине XIX века в недрах феодальной России уже давал ростки капитализм, втягивая в свою орбиту даже монастыри. Братия начинает сдавать землю в аренду помещикам, расширяет торговлю хлебом, лесом, сеном. Отмена крепостного права также не могла не сказаться на ведении монастырского хозяйства.

Не стало крепостных, появились наемные рабочие, а архимандрит имел их в достатке для обслуживания большого монастырского хозяйства. Жили они в отдельном флигеле рядом с монастырской гостиницей. Хлебопашество, животноводство, огородничество, пчеловодство, лесное хозяйство и рыбные угодья — все давало доход.

В невиданных ранее масштабах сдавались в аренду монастырские поля и луга (в Рязанском, Сапожковском, Михайловском, Спасском уездах).

«В пользу монастыря и частью в пользу настоятеля с братией», сообщается в одном из документов, было приобретено билетов разных кредитных учреждений на приличную сумму — 32 591 рубль. Это ли не хватка капиталиста, имеющего прямую цель — стричь купоны!

В 1917 году, в последнем году существования монастыря, кредитных билетов имелось на сумму 50 253 рубля, значительно расширились торговые отношения обители. Как явствует из деловых записей архимандрита Иоанникия, за один 1917 год монастырем было закуплено в разных местах (в основном в Ряжске) более 500 пудов ржи, 240 пудов капусты. Не хватало продовольствия менее чем для двух десятков монахов? Едва ли. Скорее всего, монахи спекулировали продовольствием.

Монастырь имел семь ледников, из них пять — при дачах, а дачи сдавались в аренду.

Не надеясь на бога (сколько раз подводил!), Иоанникий теперь уже страховал строения, также иное имущество и непременно сено: загорится от грозы или подпалит мужик, пусть возмещает убытки «Русское страховое общество».

При таком богатстве монастырь так «содействовал» делу народного просвещения: за весь 1917 год им было выделено на содержание церковноприходских школ 25 рублей. Отвалили сумму, что и говорить! На врачевание раненых и больных воинов отпускалось ежемесячно по 15 рублей!

Вот и все благотворительные дела, в то время как источники доходов трудно даже перечислить. Богомольцы, например, опускали монеты в так называемые часовенные кружки, в свечные и прикладные, жертвовали деньги (иногда в значительных суммах) «доброхотные датели». Но их становилось все меньше, медно-серебряный дождь ослабевал.

Чтобы несколько выправить положение в этом отношении (не хотелось расставаться с даровыми деньгами), архимандрит применил оригинальный способ выпрашивания денег у верующих. С наружной стороны монастыря, напротив проезжей дороги, в нише стены сидел монах, грузный и долгоносый. Рядом с ним висела железная кружка величиной чуть ли не с ведро, закрытая замком. Монах следил за появившимся прохожим и, если тот намеревался пройти мимо, звонил в колокольчик. Не всегда, но помогало: прохожий возвращался к нише и, смущаясь, опускал в кружку монету.

С прибытием в Солотчу дачного поезда из Рязани монах трусил на станцию, где также собирал подаяние и даже обходил с кружкой вагоны.

Уповая на невежество богомольцев, Иоанникий извлекал доходы даже… из Олеговой кольчуги!

…Двое монахов, обещая исцеление страждущим, напяливали кольчугу князя Олега Рязанского на больных и увечных, чаще на старух. Звенела кольчуга, звенели деньги.

Монастыри, как и капитализм в России, доживали последние дни. Приближалась очистительная гроза — социалистическая революция. Сильный вихрь Великого Октября сдунул братию с насиженного места. Солотчинский монастырь опустел. Кончилась эра порабощения чужого труда, бесчеловечной эксплуатации и угнетения народа. Но монастырь — прекрасное архитектурное сооружение — остался и напоминает потомкам о таланте русских людей.

Первое, что останавливает взгляд, это высокие и мощные, как скалы, нависающие монастырские стены с башнями, бойницами и настенным ходом, изящная надвратная церковь, роскошная трапезная и пятиглавый собор.

В конце XVII века русская культура и искусство становились все более мирскими, а это расшатывало авторитет церкви. Потому-то стали усложняться архитектурные формы церковных сооружений, создававшие впечатление пышности и праздничности: надо было подчеркнуть могущество пока еще всесильной церкви. По заказу «святых отцов» зодчие возводили величественные и просторные постройки. Многокрасочные фасады удачно сочетались с многоцветными внутренними росписями, выполненными иконописцами из народа.

Здания связаны с природой раскидными лестницами, переходами, «галдареями».

За удивительно короткий срок — в течение одного года (1689 г.) было построено монументальное здание трапезной с церковью во имя Святого Духа, примыкающие к ней палаты и помещения хозяйственного назначения.

Трапезная, превосходящая по масштабу прочие монастырские сооружения, занимает главенствующее положение и привлекает к себе внимание. Широкие окна южного фасада, куда подходит дорога из Рязани, окаймлены крупными наличниками, видными со значительного расстояния. Красивые детали наличников из белого камня подчеркнуты квадратными разноцветными изразцами с изображением херувимов и придают зданию исключительную нарядность. Все пять окон просторного бесстолпного зала трапезной, обрамленные изразцовыми вставками в простенках, образуют единую целостную художественную композицию. Украшения здания трапезной оттеняют красоту каждой отдельной его части. Привлекает внимание тонкая, почти кружевная резьба каменных деталей сооружения.

Надвратный храм монастыря также построен с учетом обозрения его со всех сторон. С восточной стороны вертикальный объем храма и однопролетные ворота составляют единое целое. Ворота мощным выступом выдвинуты вперед, как бы готовые к торжественной встрече гостей. Между тем с помощью пучков колонн на углах, висячей гирьки в арке въезда и окон алтаря, лишенных наличников, они в то же время органично увязаны с крепостными стенами.

Западный фасад надвратного храма, обращенный внутрь монастырского двора, вместо однопролетных ворот имеет трехпролетную арочную часть, в которой боковые арочные проходы ведут к расположенным по сторонам ворот помещениям (караульням). Эта часть здания характерна спокойным соотношением частей и изяществом декоративных деталей. Алтарь надвратной церкви имеет выступ, создающий эффектную ступенчатость храма. Основной восьмерик храма с пышными наличниками окон особенно декоративен. Окна украшены многоцветными рельефными фигурами апостолов, которые, как и изразцы с херувимами, делал «дворцовых ценинных дел мастер» Степан Иванов Полубес.

Надвратное сооружение и трапезная, оригинальные по замыслу и совершенные по выполнению, являются замечательными памятниками архитектуры.

До 1691 года в центре монастыря стоял древний собор. Он был заменен пятиглавым, ныне существующим. Выстроенный неизвестным зодчим в духе русской архитектуры середины XVII века, этот храм гармонично вписывается в ансамбль монастыря. Вероятно, этим же зодчим были построены направо от собора интересные по выполнению кельи и дом настоятеля.

Впечатляющая архитектура зданий Солотчинского монастыря проста на взгляд и сложна для изучения. Тайны мастерства замечательных зодчих еще не раскрыты.

Вместе с зодчими работали и резчики, позолотчики, плотники, а внутри помещения расписывались иконописцами.

С давних времен в Солотчинском монастыре готовились свои иконописцы, но сведения о художественной мастерской монастыря относятся к XVII веку.

Рязанские иконописцы издавна славились своим искусством, но их имена, за редким исключением, остались неизвестными. Следуя узаконениям церкви, мастера не делали своих подписей на иконах, это считалось греховным, кощунственным. Иконы, вышедшие из неведомых рук, расходились по всей стране и даже за ее пределами, так что и сейчас в разных уголках земли можно встретить русские иконы.

В середине XIX века в Солотче выдвигаются иконописцы Люхины, о которых с большим уважением писал в своей автобиографии академик И. П. Пожалостин. В иконописной мастерской, где они обучались, в то время уже были мастера с иконописными и живописными приемами. И если Матвей Климович Люхин был иконописец, то его внук Матвей Иванович — живописец. Постепенно, к концу XIX века, образуются целые «гнезда» потомственных иконописцев — Люхины, Жуковы, Поповы, Коровины, все жители Солотчи.

В иконописной мастерской Солотчинского монастыря получил первоначальное образование художник Николай Васильевич Шумов. Родился он в Солотче в 1827 году в крестьянской семье. Определенный в иконописную мастерскую, он скоро обнаружил большие способности в рисовании и живописи, чем вызвал уважение обучавших его мастеров. При их содействии увлеченный искусством ученик побывал в Москве в наиболее известной мастерской художника Мягкова, а затем в 1850 году выдержал экзамен в Императорскую академию художеств. Пособий в академии тогда не было, и Шумов часто жил на хлебе и воде. Учился он у профессора А. Т. Маркова и достиг значительных успехов в живописи, и Марков ходатайствовал о присуждении ему золотой медали за портрет старухи, написанный с большой психологической выразительностью.

В 1853 году Шумов получил звание свободного художника, а через четыре года он переселился жить в Рязань. Здесь Шумов приобрел усадьбу напротив духовной семинарии (теперь улица Каляева) и открыл иконописную мастерскую. У Шумова стали учиться многие солотчане, которые через шесть-семь лет обучения получали звание мастера. У него обучалось до 70 живописцев, резчиков, позолотчиков, маляров и столяров. Шумовская мастерская приобрела огромную популярность и значительно пошатнула авторитет иконописной мастерской Солотчннского монастыря. Она стала снабжать иконами, по словам его биографа, «едва ли не весь мир православный, включительно до града Иерусалима и святой горы Афонской».

Уменье Шумова наладить работу, такт в обращении с людьми привели к тому, что заказам «отбоя не было». Но трудолюбивый, аккуратный, добрый ко всем и доверчивый до наивности Николай Васильевич не нажил капитала, хотя мог бы его иметь. Его постоянно обманывали и обсчитывали заказчики. Он умер в 1905 году, почти не оставив средств своей большой семье.

Похоронен Н. В. Шумов в Рязани, на Лазаревском кладбище.

Николай Васильевич Шумов — один из немногих талантливых мастеров, жизнь которого связана с монастырем и довольно хорошо известна. А безвестные зодчие, художники, резчики, позолотчики, плотники — все эти Харитошки, Маркелки, Оськи и Федьки — как не помянуть их добрым словом! Это они, люди из народа, умножали красоту нашей земли, творя «как мера и красота скажет».

Мы не можем забыть, что монастырь эксплуатировал крестьян из десятилетия в десятилетие, из века в век.

Но мы не можем также не гордиться талантом и умением наших славных предков, оставивших нам в наследство это архитектурное сооружение, выполненное с высоким совершенством.