Солотчинские были

Строки о Солотче

«…Пишу наспех. Только что вернулись из трехдневного путешествия по озерам. Места дикие. Шли с тяжелым грузом через болота и бурелом. Очень устали, но все же замышляем новый поход. Я окреп. Ночуем у костров в палатке, мокнем под дождем и обсыхаем на солнце. Я задержусь здесь еще некоторое время».

«…Сегодня я кончаю работу, потому что работаю каждый день регулярно, за исключением тех дней, когда мы уходим в лес. Здесь в лесах такая уйма грибов, что у Черного озера, например, за час можно набрать пуд-полтора. Я их очень люблю, но и то объелся. Живем мы здесь очень скромно. Едим черный хлеб, молоко, творог, сметану, помидоры и рыбу, которую сами наловим.

На днях мы ночевали в палатке в лесу, и ударил страшный град, было очень интересно. Палатка тяжелая, и я ее таскаю за плечами сам — никому не даю…

…Жизнь здесь сейчас глухая, дачников нет. Летают огромные стаи птиц, осыпаются листья, и время для моей работы самое подходящее.

А. Гайдар.»

Из писем А. Я. Трофимовой.[2] 1937 г.

«…Где ты? Кого любишь? Кого ненавидишь? С кем и за что борешься? Что ешь и что пьешь?

Я был в Ялте и Батуми. Летал в Кутаис, на обратном пути в Одессу… В Одессе я пробуду, вероятно, еще с месяц… И знаешь, конечно, море прекрасно, — но скучаю я уже по России… Всех я хороших людей люблю на всем свете. Восхищаюсь чужими домиками, цветущими садами, синим морем, горами и утесами. Но на вершине Казбека мне делать нечего — залез, посмотрел, ахнул, преклонился, и потянуло опять к себе, в Нижегородскую или Рязанскую.

Дорогой Рува! Когда вы едете в Солотчу? Какие твои и Косты[3] планы? Тоскую по «Канаве», «Промоине», «Старице» и даже по проклятому озеру «Поганому» и то тоскую. Выйду на берег моря — ловят здесь с берега рыбу бычок. Нет! Нету мне интереса ловить рыбу бычок. Чудо ли из огромного синего моря вытащить во сто грамм и все одну и ту же рыбешку? Гораздо чудесней на маленькой, чудесно задумчивой «Канаве» услышать гордый вопль: «Рува, подсак!» А что там еще на крючке дрягается — это уже наверху будет видно.

Дорогой Рува! Когда я приеду в Солотчу, я буду тих, весел и задумчив. К этому времени у меня будут деньги… а с собой привезу два мешка сухарей, фунт соли, крупный кусок сахару, и больше мне ничего не надо.

Напиши мне, Рува, письмо. Хотя бы коротенькое: как жизнь, кто, где, что, почему и все это почему? Привет Вале[4]. Если же увидишь Косту, то пожми ему от меня руку.

…Рувчик, скоро вскроются реки и стаи вольных рыб воздадут хвалу творцу вселенной; ты же, старый хищник, вероятно, уже замышляешь против сих тварей зло. Увы! И я замышляю тоже!

А. Гайдар».

Из писем Фраермаву. 1939 г.

А. Гайдар».

Из письма Доре Матвеевне Гайдар и ее дочери Жене.

Лето 1939 г.

«…Я «открыл» для себя под самой Москвой неведомую и заповедную землю — Мещеру. Открыл я ее случайно, рассматривая клочок карты, — в него мне завернули в соседнем «Гастрономе» пачку чая.

На этой карте было все, что привлекало меня еще с детства, — глухие леса, озера, извилистые лесные реки, заброшенные дороги и даже постоялые дворы.

Я в тот же год поехал в Мещеру, и с тех пор этот край стал второй моей родиной. Там до конца я понял, что значит любовь к своей родной земле, к каждой заросшей гусиной травой колее дороги, к каждой старой ветле, к каждой чистой лужице, где отражается прозрачный серп месяца, к каждому пересвисту птицы в лесной тишине.

Ничто так не обогатило меня, как этот скромный и тихий край. Там впервые я понял, что образность и волшебность (по словам Тургенева) русского языка неуловимым образом связаны с природой, с бормотаньем родников, криком журавлиных стай, с угасающими закатами, отдаленной песней девушек в лугах и тянущим издалека дымком от костра.

Мещера постепенно стала любимым приютом нескольких писателей. Там жил Фраерман и часто бывали Гайдар, Роскин, Андрей Платонов.

В Мещере я сдружился с Гайдаром — с этим удивительным человеком, существовавшим в повседневной действительности так же необыкновенно и задушевно, как и в своих книгах.

Мещере я обязан многими своими рассказами, «Летними днями» и маленькой повестью «Мещерская сторона».

«…C тех пор вся моя жизнь круто переменилась, окрепла, приобрела новую ценность, — впервые я узнал как следует среднюю Россию. С тех пор сильнейшее чувство любви к ней, к своей, до тех пор почти неизвестной, но коренной родине, ни на минуту не покидало меня, где бы я ни был, — в Калабрии или в Туркменистане, на сырой Балтике и в Альпах.

После Мещеры я начал писать по-другому — проще, сдержаннее, стал избегать броских вещей и понял силу и поэзию самых непритязательных душ и самых как будто невзрачных вещей, — к примеру, ветерка, несущего над выгоном запах дыма и качающего рыжие султаны сухого конского щавеля».

«…B Солотче мы с Фраерманом и Гайдаром досиживались обыкновенно до глубочайшей осени. Роскин считал нас сумасшедшими.

В первый же сырой и холодный осенний день, когда начинали быстро обнажаться леса и сады, он уезжал в Москву.

Но постепенно природа начала исподволь брать его в плен и в конце концов переломила. Он сдался и все чаще вспоминал среди московской сутолоки какой-нибудь вечер в лесах или тихий день на старице».

«…Дольше всего мне пришлось прожить вместе с Гайдаром в селе Солотче, под Рязанью, в Мещерских лесах. Там он задумывал И писал некоторые свои повести и рассказы…

…Он ходил по саду и бормотал, рассказывал вслух самому себе новую главу из начатой книги.

…Я в это время тоже работал в деревянной баньке.

…Невозможно забыть… о Черном озере и озере Сегден, где мы часто ночевали в одинокой избе удивительного и прекрасного человека — Кузьмы Зотова, о лугах, о стогах теплого сена, куда мы зарывались по ледяным ночам, о кущах ив на Прорве, под которыми при свете костра мы сидели всю ночь в черно-зеленой шумящей пещере из листвы, и Гайдар рассказывал…

Я пишу эти строки в Солотче, в мезонине того дома, где жил Гайдар. Здесь все напоминает о нем…

Он умер, изрешеченный фашистскими пулями, умер, защищая свою родную, милую страну. Он жил замечательным писателем и необыкновенным человеком и умер героем».

«Фраерман — человек, склонный к скитальчеству, исходивший пешком и изъездивший почти всю Россию, — нашел, наконец, свою настоящую родину — Мещерский край, лесной прекрасный край к северу от Рязани.

Этот край является, пожалуй, наилучшим выражением русской природы с ее перелесками, лесными дорогами, поемными приокскими лугами, озерами, с ее широкими закатами, дымом костров, речными зарослями и печальным блеском звезд над спящими деревушками, с ее простодушными и талантливыми людьми — лесниками, паромщиками, колхозниками, мальчишками, плотниками, бакенщиками. Глубокая й незаметная на первый взгляд прелесть этой песчаной лесной стороны совершенно покорила Фраермана…

Старый дом и все окрестности Солотчи полны для нас особого обаяния. Здесь были написаны многие книги, здесь постоянно случались и всяческие веселые истории, здесь в необыкновенной живописности и уюте сельского быта все мы жили простой и увлекательной жизнью. Нигде мы так тесно не соприкасались с самой гущей народной жизни и не были так непосредственно связаны с природой, как там.

Ночевки в палатке вплоть до ноября на глухих озерах, походы на заповедные реки, цветущие безбрежные луга, крики птиц, волчий вой — все это погружало нас в мир народной поэзии, почти в сказку и вместе с тем в мир прекрасной реальности.

Мы с Фраерманом исходили многие сотни километров по Мещерскому краю, но ни он, ни я не можем считать, положа руку на сердце, что мы его знаем. Каждый год он открывал перед нами все новые красоты и становился все интереснее — вместе с движением нашего времени.

Невозможно припомнить и сосчитать, сколько ночей мы провели с Фраерманом то в палатках, то в избах, то на сеновалах, то просто на земле на берегах мещерских озер и рек, в лесных чащах, сколько было всяких случаев — то опасных, то трагических, то смешных, — сколько мы наслышались рассказов и небылиц, к каким богатствам народного языка мы прикоснулись, сколько было споров и смеха, и осенних ночей, когда особенно легко писалось в бревенчатом доме, где на стенах прозрачными каплями темного золота окаменела смола».

К. Паустовский.

Из сочинении.

«Осенью 1937 года Гайдар, Паустовский и я жили в Солотче в… тихом и спокойном месте, где, кроме цветущих лугов, прохладных рассветов и блеска лесных озер, нет как будто ничего другого. Ничто не отвлекает Гайдара от мысли о работе.

Здесь он задумал «Судьбу барабанщика» и начал работать.

По привычке своей, он пишет по утрам и днем, реже — ранним вечером, чтобы тотчас же прочитать написанные строки друзьям. Вперемежку с работой ходит на рыбную ловлю, бродит по лесам в поисках затерянных озер…

Лето и осень 1939 года Гайдар провел опять с друзьями в Солотче.

Однажды мы были с ним весь день в лугах, около реки, и там заночевали. Был хороший клев. Аркадий поймал прекрасного леща. Сам его почистил и запек, обернув в лопух, в горячей золе костра. Он любил разные забавные вещи — походный набор, в котором были всевозможные ножички, вилки, складные ложки, шило и прочее. Всегда он носил в кармане хороший свисток, за который его преследовали милиционеры, утверждая, что свистеть разрешается только им.

Возьмет, бывало, да и прибьет на воротах нашего дома огромное объявление: «Скупка червей от населения». И утром возле нашего дома гудит уже толпа мальчишек, а в руках у них банки с червями. И милиционеры опять сердились: нельзя, мол, частному лицу писать такие объявления. А Гайдар только отшучивался. Он был веселый человек и умел радоваться, как ребенок.

В походах он был неутомим. Высокий, сильный, он нес на себе с удовольствием весь наш походный груз. Был добродушен и в бесконечных наших скитаниях всегда шутил, пел, его не раздражали ни комары, ни ночная сырость, ни плохой клев.

Сколько мы провели с ним этих непроглядных ночей, плутая по опасным болотным мшарам, сколько раз теряли дорогу, отыскивая по звездам нужное направление! С каким наслаждением пили чай с угольками у костра возле старых дуплистых ив! И сколько сладких воспоминаний вереницей проносилось перед нами, какие любопытные рассказы слышали мы в эти ночи, когда только одно звездное небо смотрело на нас!..

…В Солотче летом Гайдар закончил рассказ «Чук и Гек». Этот рассказ, полный непередаваемой прелести бесконечной любви к Родине, многие критики справедливо признали одним из выдающихся в советской литературе.

…Еще задолго до того, как он начал писать «Тимура и его команду», поздней осенью 1939 года Гайдар сажал маленькую яблоньку в саду в Солотче и говорил мне:

— Почему во все века ребята неизменно играли в разбойников? Ежели подумать хорошо, то ведь разбой всегда считался делом плохим и всегда наказывался. А между тем ребята — чуткий народ. Они зря играть не будут. Дело в том, что, играя в разбойников, ребята играли в свободу, выражая вечное стремление к ней человечества. Разбойники же в те прошедшие века были чаще всего выражением протеста несвободного общества. Советские же дети живут в иных условиях, в иное время, не похожее ни на какое другое. И поэтому игры у них другие. Они не будут играть в разбойников, которые сражаются с королевскими стрелками. Они будут играть в такую игру, которая поможет советским бойцам сражаться с разбойниками.

Так возникал сюжет «Тимура и его команды»…»

Р. Фраерман.

Из книги «Любимый писатель детей».

1964 г.