Соловьи не поют зимой

Глава 15

Яника погрузилась в воду, в такую уже привычную, казалось бы, стихию. Вот только вода ошеломила — не просто горячая, но необычная, странная… волшебная. Она вмиг словно пропитала мавку собой, и Янике стало жарко, больно, тяжело — и вместе с тем она как-то иначе начала ощущать всё вокруг…

Рядом кто-то был… Сначала тихо поскуливал, потом затих. Мавка медленно открыла глаза, повернула голову. Серебристо-белая шерсть, острые уши торчком, синие глаза… волк! Да не простой, а оборотень.

Так вот кто толкнул её в источник, спасая от драконьего огня! И, похоже, принял на себя часть пламени… Но вроде сейчас-то волк не скулит, исцелила его, что ли, вода?

Чувствуя себя очень странно, Яника вышла наконец из горячего источника. И обомлела. Вся наворожённая её одежда исчезла, но пропала и вечная белая рубашка мавки. Колдунья была полностью обнажённой, и видела, что её кожа розовеет в ярком свете, что тело прикрывают длинные волосы чудесного медового оттенка… а еще — в груди стучало сердце. Она была живой! Невозможно. Но так оно и было. Значит… когда-то вода отняла у неё жизнь, а сейчас — вернула?

Огромный волк, тоже выбравшись на траву, отряхнулся и перевоплотился в человека — как-то сразу, неожиданно. И Яника замерла, испытав новое потрясение. Это же он! Тот самый парень, пригожий молодой купец-странник… Пожертвовав собой, он добыл для нее чудесное зеркальце. А ведь она даже имени его не запомнила…

— Ты… — произнесла неуверенно… — Как же тебя?..

— Всеслав я, — улыбнулся старый знакомый. — В святом крещении — Василий.

— Всеслав! — имя вспыхнуло в памяти, и тут же припомнилось всё до мелочей, словно и не было потом этих бесконечных тёмных лет… И как горели зелёные глаза молодца, когда просил испытать его, и с каким победным видом зеркало принёс… а потом Карачуну противостоял так, словно сам был бессмертным…

Сейчас Всеслав казался парнем из нынешнего времени. Его верхняя одежда не походила на шубу. Без шапки, нет усов и бороды. Но это его светлые кудри и лукавые глаза, и озорная улыбка, и красивые, манящие к себе губы…

Всеслав снял свою длинную куртку и бросил Янике.

— Прикройся, молю. Я ж не могу на тебя так-то смотреть спокойно… — и говорил он иначе, но это ведь его густой звучный голос…

— Всеслав… Ты живой, — шептала Яника в потрясении. — И я живая…

— Живые мы… пока дракон на нас внимания не обращает. Так что давай-ка, моя драгоценная, в другом месте поговорим. Держись за меня крепче.

С этими словами Всеслав уверенно обнял Янику, словно всегда это делал. И они исчезли…

Многое случалось в бесконечно длинной жизни колдуньи, ставшей нежитью, но такого, чтобы два раза за день перекинуло из одного мира в другой… не то что не бывало, а даже не мыслилось.

Тем не менее, это было правдой. Мощь русского Запределья перенесла Янику и Всеслава к прохладному подножью седой горы, стоящей на синих тучах. По ним можно было ходить, и ноги по щиколотку утопали, как в густом киселе. Постоянно менялись запахи — вот повеяло зимней свежестью и снегом, а вот уже сладкий аромат весенних цветов разливается вокруг, а теперь — что-то терпкое, вроде заморских пряностей…

Тучи то и дело вздымались, волнуемые живыми ветрами — крылатыми юношами в разноцветных одеждах, с развевающимися по воздуху длинными кудрями. Они не обращали внимания на пришельцев, то возносились на самый верх горы, то слетали к её поросшему буроватой травой подножью.

А на самой вершине неподвижно сидел на высоком камне беловолосый старец с серыми крыльями, и длиннющая борода его шевелилась, ловила потоки воздуха, то и дело возмущаемого молодыми ветрами. Над прекрасной гордой головой старца парил золотой орёл.

— Что ж творится-то такое? — пробормотала пораженная Яника, давненько не испытывавшая подобных ощущений. — Да неужто это сам Ветер изначальный?

— Он самый, голубушка, — ответил Всеслав. — А поскольку на Руси его порой ещё кличут Стрибогом, то и гора эта называется — Стрибожья.

— Как мы здесь оказались? — вопрос прозвучал отрывисто, ведьме явно не нравилось, что теперь всё совершается помимо её желания.

— А это потому, — ответил Всеслав, — что я, когда ещё жил на Руси, подружился с внуком изначального Ветра, царевичем Вороном. Не слышала о таком? Я на него вышел, когда искал способ проникнуть в Запределье. Едва не подрались — слишком уж подробно этот раскрасавец стал про тебя расспрашивать, а о нём ходит слава, как о похитителе девичьих сердец. Потом отговаривал меня за зеркалом идти. Но когда понял, что я до упора на своём буду стоять, нехотя открыл мне путь в Запределье, сам проводил к Морене, да ещё советы дал, как зеркальце половчее умыкнуть. Но что-то не так я сделал, Карачун меня тут же и вычислил…

— Мог бы так и не стараться, — ядовито бросила ему Яника. — Всё равно б я тебя от себя прогнала.

— Да и что же… зато тебе удовольствие доставил. Ты хитра, получила же своё. Осколок у тебя, и благодаря ему я сейчас оказался рядом с тобой.

— По порядку сказывай, коли уж начал, — буркнула бывшая мавка.

— Ну хорошо… Карачун доставил меня Морене. Бросился я перед ней на колени и умолял наказать меня одного, тебя не трогать.

— Ишь, заступничек выискался…

— Не знаю уж почему, но она меня послушала. Превратила в зимнего белого волка, а тебя оставила в покое. Теперь и не скажу, сколько я лет в таком облике прожил в её царстве. Вот только, когда мне снова было позволено превращаться в человека, я узнал, что ты спишь в глубинах Волги непробудным сном. И не захотел я больше на Русь возвращаться, Яника. Морена меня простила, собралась отослать домой, но я отказался. В Запределье нельзя жить обычному человеку, и царица сделала меня настоящим оборотнем. Я теперь облик могу в любое время менять. Так и жил в зимнем царстве, был у Морены на побегушках, иногда она меня и на Русь отправляла. И я видел, как шли столетия, как всё менялось с годами. И ждал, что однажды ты проснёшься.

Яника искоса взглянула на Всеслава.

— Ну, проснулась я. И что дальше? Да и как ты про то прознал-то?

— А это всё Забава. К ней сначала прилетели птички из Соловьиного края и пожаловались, что нелады у них творятся, вторглась чужачка и умыкнула чудо-жемчужину из одного гнёздышка. А сегодня ночью на Руси была жуть, Моренины слуги сцепились с твоей нежитью и устроили преддверие конца света. Весна-соловушка пошла к сестре разбираться и, хитрюга такая, позвала с собой мать, Триглаву. У зимней царицы спеси хоть отбавляй, а вот матушку свою, сыру землю, она боится. И узнали Триглава и Забава, проболтались им Моренины слуги, что та разговаривала с тобой, пробудившейся, и велела тебе раздобыть ту самую жемчужину…

— Прямо уж велела!

— Да как скажешь. Важно, что я тут же рядом в волчьем облике крутился, и как услышал, что ты очнулась и вышла из воды, у меня чуть сердце не разорвалось. А Забава тем временем такой скандал сестре закатила! «На чужой каравай рот не разевай! Ты ж, — говорит, на меня указывая, — наказала его за воровство, а сама что творишь? На моих потомков напустила Карачуна! А они ведь и тебе не чужие, раз мне, сестрице твоей, родня». У них там, знаешь, родство столетиями исчисляется, и вообще, что десять лет, что сто, что тысяча — всё едино. Думаю, Морена младшенькую прогнала бы, но вот картинка — сидит тут рядом их триглавая мать, хмурится и молчит. И самое суровое из трёх её лиц повернуто к старшей дочери. Конечно, Морена и про жемчужину согласилась забыть, и Карачуна призвала с его слугами обратно, и Забаве позволила порядок после того сражения на Руси навести. «Но, — говорит, — как хотите, а нежить, посмевшую снова меня обмануть и в чужой волшебный край сбежавшую, я накажу!»

— Ишь ты, будто боюсь я её…

— А я вот испугался, представь! Обернулся человеком и упал перед Триглавой. «Не губите, — прошу, — ни Янику, ни меня, лучше позвольте мне на неё взглянуть ещё хоть разочек. Только путь через зеркало укажите, а там уж меня сердце приведет». Сжалилась Триглава.

— Смотри-ка, вовремя тебя сердце привело.

— Я на него не жалуюсь.

— А то, что оно над тобой такое учудило, заставило по мне сохнуть — тоже тебе по нраву?

— Так уж звёзды сошлись…

— Глупости болтаешь. Рассказывай лучше, как здесь оказались?

— Так Ворон-царевич ещё в самый первый раз по дружбе открыл мне путь сюда, на Стрибожью-гору, в волшебный край его деда. Но я тогда этим не воспользовался. Сейчас пригодилось. Яника Ростиславовна… что тебе на Руси теперь делать? Оставайся тут со мной. Ты ведь живая…

— И что с того?

— А на Руси сейчас всё не так. Не выживешь ты там в таком… живом виде. Как сейчас говорят — не впишешься. Здесь, может, и не самое весёлое место, зато тихое и мирное.

— Кто ж это мне тихо и мирно жить позволит, после всего, что было?

— Так просто… бери и живи. Считай, что заново родилась.

— Не дури, — бросила бывшая мавка. — Всё я помню. Каждую душу погубленную.

— Что ж тут скажешь… Покайся тогда.

Она сверкнула голубыми глазами, но промолчала.

— Об этом потом поговорим, — произнесла наконец. — Ты лучше вот что скажи мне, молодец, — что за безумье на тебя нашло? Как ты мог меня полюбить? За что?

— Ох, Яника Ростиславовна, а будто не знаешь… Разве любят за что-то?

— Никогда о таких глупостях не думала, — буркнула девушка, отворачиваясь. И все же не выдержала, продолжила спрашивать: — Ты чего хотел-то от меня тогда? И сейчас чего хочешь? На что надеешься? Забыла я о том, каково оно — сердце иметь. У меня его и при жизни-то не было.

— Да никуда не девалось твоё сердечко. Просто Небесная искра едва в нём теплилась под горами пепла и золы. Она ж у всех есть, кто нежитью не родится. Не пустое сердце-то. И что-то мне подсказывает, что при новой жизни эта искорка у тебя как-то поярче разгорелась. Тёмной ты была и холодной. Хуже речки замёрзшей. Но ведь и оттаять можно. Вот ты меня все спрашиваешь, Яника Ростиславовна, я тоже спрошу — как тебя занесло в чужой волшебный край?

— Жемчужина драконья помогла, — пожала плечами бывшая ведьма. — Захотела я туда.

— А почему туда-то?

— Да не знаю я, отвяжись!

— А всё ж ответь.

— Ну… когда зеркальце мне было в новинку, высматривала я в нём разное. И вот увидела однажды, промелькнул дивный край… как сон.

Яника призадумалась. Неужели и правда, один лишь вздох по светлой и нежной красоте, явившейся так мимолётно, одно лишь движение души, пожалевшей, что в её жизни всё иначе, слабейшее — легче дуновения ветерка — желание там оказаться вдруг в один миг так странно отозвалось? И притянуло её в тот самый край душистых цветов и прекрасных озёр, где после смерти тела и проклятья души вернулась в неё жизнь… Так что ж делать-то теперь? А ещё этот… спас её, драконий огонь на себя принял.

— Думаешь, я тебе на шею кинусь за спасение? — не сдавалась в ней чёрная ведьма. — А просила я тебя разве? Может, мне и лучше было бы, если б дракон меня в прах развеял.

— А душа б твоя куда делась? Душу человеческую никаким огнём не уничтожить.

— Не просила я никогда никого и ни о чём!

— Это-то и плохо. Такая гордость хуже откровенных стенаний и жалоб.

— Всё-то ты знаешь! — разозлилась Яника. — На всё у тебя ответ есть. Язык длинный такой…

— Вот! И злишься ты уже совсем по-другому.

— Тьфу на тебя…

Снова молчание.

— Я многое теперь знаю, правда, — примирительно проговорил Всеслав. — Сколько прожил-то на свете… Бессмертным не стал, с чего бы. Вот увидел тебя… может, и помру уже скоро.

— Попробуй только! — всерьёз рассердилась Яника. — Затащил невесть куда и помирать собрался, бесстыжий. Показывай давай, где тут жить можно.

Всеслав просиял, но молча проводил девушку к пещере в светлой скале. Внутри уютно было и тепло, хотя снаружи стояла прохлада. Парили под каменными сводами разноцветные огни, пол покрывали белые шкуры невиданных зверей. Яника прошла вглубь и вдруг вскрикнула — маленький острый камешек попал ей под босую ступню. Замерла от внезапной боли… Конечно, оставайся она нежитью, ничего бы такого не почувствовала. А вот раньше, при жизни, не бегала она всюду босиком, как чернавка, холила свои красивые белые ножки, в самую мягкую, роскошную обувь обряжала. И вот сейчас из-за такой-то мелочи, как незаметный камушек, ощутила себя Яника по-настоящему живой.

Уселась она у стены пещеры, странно сверкнула глазами.

— Найдешь мне одёжку какую-нибудь — останусь здесь! — заявила Всеславу. — Но только что-нибудь такое…

— Современное? Сделаю непременно.

— Скучно тут будет, — ворчала Яника, укладываясь у стены пещеры на куртку Всеслава и вовсе не стесняясь своей наготы.

— И еду теперь искать придется… — поддакнул ей парень. — и одежду стирать… чего ты в жизни не делала. Столько забот у живых. А живой-то всё же лучше, чем нежитью речной, правда?

— Ты ж говорил, простые люди не живут в Запределье? Впрочем… столько лет нежитью пробыть… Думать буду. Иди, Всеслав. Мне надо побыть одной.

— Вернусь скоро, сильно не скучай без меня, голубушка! И уж не сбегай.

Яника фыркнула.

— Куда ж я теперь от тебя, прилипала… добился-таки своего. Вот только… и от прошлого своего я теперь никуда.

Он ей подмигнул.

— Не грусти. То есть грусти, если нужно, но глупостей больше не делай. Как сейчас говорят — прорвёмся.