Солянка по-афгански

Боец.

Газни. Декабрь 1983 года.

Мы проходили с ним службу в одной учебке, в Ашхабаде, и оказались в одной сапёрной роте, вот только в разных взводах. Родом он был откуда-то из-под Великого Новгорода, а фамилия его Бойцов, поэтому и кличка "Боец".

Дедовщина была суровой, и всем приходилось терпеть унижение и гнёт, при полном попустительстве офицеров. Их позиция была такой: "Только не при мне!". Во многом ситуация их устраивала, потому что приказы выполнялись, а какой ценой — их мало интересовало.

Жаловаться на беспредельщиков, было без толку, потому что обидчика сажали на губу, а потерпевшего переводили в другие роты, где не так плющили старослужащие. Правда и скитания по ротам мало помогало, и последним приютом для страдальцев был полковой хлебозавод, но было и несколько боевых рот, где молодых не обижали, думаю благодаря принципиальным офицерам.

Так вот, Бойцов, не хотел терпеть унижения и каждый раз, когда на него наезжали деды, он убегал из роты. Когда его вылавливали и приводили обратно, он никого не закладывал, и его просто отмывали и ставили в строй. Через некоторое время он снова пускался в бега.

Тогда роту выстраивали цепочкой, и мы шли по расположению полка, заглядывая во все более или менее скрытые места. Однажды мы зашли в котельную, рядом со столовой. Там в закопченном помещении стояли котлы на соляре, и грели воду для систем отопления, а также для мытья посуды. Внутри всё было чёрным от копоти и душно пахло горелой солярой. Возле форсунок стояло несколько человек из кухонного наряда.

Мы посмотрели по углам, вроде никого, но перед самым уходом решили заглянуть за котёл, и не сразу разглядели в полумраке человека в абсолютно чёрных одеждах. Боец прятал своё лицо с чёрными разводами, закрывая такими же чёрными руками. Удивляло и благородство кухонного наряда, потому что никто не сдал его, зная, что солдат, находится в розыске.

Мы вытащили его, из-за котла и повели в роту.

Офицеры изумились его внешнему виду, и велели одежду поменять, а самого отмыть. Мыть Бойца, доверили нам — его призыву. Мы повели его в полковой умывальник, что было жестоким наказанием, потому что на дворе был декабрь, и лежал снег. Боец упирался и сам мыться не хотел, поэтому раздевать пришлось его силой, и мыть карщёткой с мылом. Он стоял абсолютно голым на бетонном полу, напротив умывальника и трясся от холода. Двое держали его за руки, а третий и четвёртый, торопливо мыли и споласкивали. Лично мне было жалко Бойца, но что-то изменить, или помочь ему не мог.

Чёрная копоть и солярные разводы не хотели отмываться в холодной воде. Быстро и небрежно вытерли голого Бойца полотенцем, и дали холодное, но чистое бельё. Нетерпеливо ждали, когда он натянет его на продрогшее тело. Потом отконвоировали его в палатку.

Командиры, взглянув на Бойца, отметили разительные перемены, но велели согреть тёплой воды и отмыть всю черноту. Отмыв всю грязь, Боец всё равно не стал мириться с беспределом, и в очередной раз, когда на него наехали, то он снова пустился в бега.

В этот раз его долго не удавалось найти. Снова решили прочесать полк. Проверили всё вокруг, но Бойца нигде не было. И тут вспомнили, что на самой окраинё полка, есть кладбище подорванной техники, которую стаскивали за топливный склад, к предгорью.

Там были запорошенные снегом, БМП и БТРы, обгоревшие наливники и бортовые Уралы.

Мы заглядывали во все щели. Наконец-то в цистерне сгоревшего бензовоза, покрытого изнутри, толстым слоем сажи, увидел забившегося в дальний угол человека. На чёрном фоне были заметны только слабые контуры, и белые глазные яблоки, затравленного Бойца, который, не вынеся издевательств, скрывался от своих мучителей.

Его уговаривали вылезти, потом кидали камнями, и тыкали деревянным шестом, подобранном невдалеке. Все надеялись, что от боли он выпрыгнет как затравленный зверь. Боец терпел, и не сдавался. Тогда деды заставили меня лезть за ним в цистерну. Я упирался, как мог, потому что потом не отстирать эту жуткую грязь.

Деды наезжали и торопились, так что пришлось лезть в цистерну. Тогда как можно аккуратней опустился в люк, и присев стал уговаривать Бойца вылезти самому. Но он отчаянно отпрянул от меня, всем телом прижимаясь к обгоревшей стенке цистерны. Он поджимал под себя ноги, и поворачивался спиной ко мне, чтобы я не мог схватить его за руки.

Подобравшись к нему поближе, как можно крепче сжал его бушлат в районе плеч, и что есть силы, дёрнул на себя. Боец отчаянно сопротивлялся, и впирался в стены цистерны руками и ногами. Вокруг летали хлопья чёрной сажи, но невыпуская бушлат Бойца, я продолжал дергать его и подтаскивал к горловине. Он пытался сбить мои захваты, но ему было неудобно. Боец уже плакал от отчаяния, продолжая упираться, пока я дёргал его. Вот уже близко просвет, и протянулось несколько рук, готовых помочь мне. Ещё рывок и Бойца схватили несколько человек, и рывками потащили наверх из цистерны. Я внизу сбивал его захваты, и как мог помогал.

Ещё рывок и Бойца вырвали из его убежища, и бросили на снег. Вслед за ним, весь перепачканный в жирной саже вылез и я. Как загнанный зверь, на совершенно белом снегу, лежал абсолютно чёрный человек, закрываясь руками и ногами.

Предложили ему идти самому, но он не захотел, и тогда его потащили силой. Сначала, его волокли как мешок по рыхлому снегу. Когда подошли ближе к палаткам, то двое человек крепко взяли его руки, ближе к подмышкам, и понесли вертикально как бревно. В палатке его снова распекали, потом мыли и переодевали, но Боец не хотел мириться с беспределом, и снова пускался в бега.

Наконец-то его перевели в пехоту. Однажды, где-то перед операцией на Панджшер, мы встретились с ним в полку. Он был опрятно и чисто одет, держался спокойно и с достоинством. Он рассказал мне, что служит нормально, никто его не кантует, и в роте ему очень нравится.

Я был искренне рад, за него. Нормальный человек, в нормальных условиях, может без проблем тащить тяжёлую службу, и быть довольным своим положением.