Солянка по-афгански

Штурм. Искаполь.

Афганистан. Газни. Декабрь 1983 года. Расположение 191 отдельного "экспедиционно-карательного" полка (как мы его в шутку называли, а в каждой шутке, несомненно, есть доля шутки). Нас подняли по тревоге до рассвета, около пяти часов утра. Построение в полном боевом на плацу. Механики-водители побежали в автопарк готовить к выходу технику, а мы в оружейку, где у каждого был наготове боекомплект в вещмешке. Взяли автоматы и вещмешки, свои и механиков водителей и бегом на плац. Выходы по тревоге были отработаны до автоматизма. От подъёма до выезда колонны из части, проходило не более 10 минут.

Когда подбежали к плацу, то большая часть полка уже собралась. Декабрь в горах холодный, много снега, дует сильный, пробирающий до костей ветер. Особенно зябко после сна, настоящий "колотун".

Мы подождали ещё немного в строю, энергично перетаптываясь с ноги на ногу. Наконец-то, высокий со слегка одутловатым лицом, и мягкими носогубными складками, больше похожий на профессора, чем на боевого офицера зам. командира полка подполковник Лев Рохлин, объявил: "Из газнийской тюрьмы сбежало около 200-сот заключённых, из-за измены или халатности надзирателей. Сейчас душманы ведут их в горы, для того чтобы вооружить, и наша задача — перехватить их до того, как они встретятся с банд. формированиями". После этого он подозвал старших офицеров — командиров батальонов и отдельных рот (саперы, танкисты, разведка и т. д.). Выслушав указания Рохлина, старшие офицеры пошли ставить задачи своим командирам рот и взводов.

Рохлин был хорошим боевым офицером, и мы отлично воевали под его командованием. Потом он прославился в 1-ю чеченскую войну. Стал скандально известным политиком, отстаивающим честь русской армии, и был убит собственной женой, которую потом амнистировали, а дело замяли.

Командир сапёрной роты произнёс, для нас, зажигательную речь о том, что враг будет разбит, а сейчас сапёров отправят по 3 человека в роту к пехотинцам. На каждую группу большой железный миноискатель, который давно устарел, т. к. уже применялись итальянские мины в красивых пластиковых корпусах светло-коричневого цвета, из которых мы потом делали симпатичные абажуры, чтобы украсить лампочки в палатке. Несведущий человек ни за чтобы не догадался, что это корпус грозной противотранспортной мины со сложным пневматическим механизмом, позволяющим взрываться мине посередине колонны, а если это гусеничная техника, то посередине машины, чтобы нанести ей максимальные разрушения.

Выслушали последние инструкции, и пошли в автопарк. Пехотинцы встретили хорошо и показали БТР, в котором мы можем расположиться. Нас было трое, какой-то невзрачный "дедок", "черпак" Коля с Украины и я, молодой сержант, только что в октябре пришедший из ашхабадской учебки. Правда, перед этим отучился 3 курса в Питерском Военмехе, и отработал полгода на заводе.

Через некоторое время машины включили двигатели. Комиссия из 5–6 старших офицеров прошла мимо всех машин, и, убедившись, что все они работают хорошо, дала команду: "Начать движение!". Пока машины стояли в каре и тарахтели на разные голоса, то во все щели набрался едкий дым горелой саляры. От этой вони было тяжело дышать. Только когда тронулись с места и стали вытягиваться в колону, постепенно дым выветрился.

Наш полк находился в 17 километрах от города Газни, на высоте 2400 метров над уровнем моря. От Газни полк был отгорожен невысоким предгорьем, состоящим из нескольких хребтов. Полк примыкал к ближайшему к долине хребту и растекался почти круглым пятном вглубь, так называемой, оросительной системы Сарде. На хребте были "точки" — основательно обжитые позиции, на которых тащили круглосуточную службу, и подступы к ним были заминированы. Со стороны долины полк прикрывали несколько ниток минных полей, и командиры шутили, что наша часть без забора, но никто в самоволку не убежит.

Вдалеке за Газни виднелись белоснежные пики Искаполя, большого горного массива, на склонах которого даже летом не таял снег. Когда заступаешь в наряд, то инструктаж проходит на полковом плацу, с которого открывается удивительный вид на белоснежные зубцы Искаполя на фоне высохшей долины. Наш путь лежал туда.

То, петляя между хребтов, то переваливая через них, выехали к пригородам Газни. Старинный восточный город, расположившийся вдоль дороги Кабул-Кандагар, со славным прошлым. Может, кто и слышал про Махмуда газнийского, покорителя Индии, который также присоединил к своим владениям и современный Таджикистан, и горную часть Узбекистана. До наших дней мало дошло от величия былых правителей, самое значимое и зрелищное — это старинные гранёные минареты высотой 30–35 метров, сложенные из тёмных каменных блоков необычайной прочности.

Однажды духи подняли мятеж в Старом Газни и взяли его под свой контроль, а на одном минарете установили крупнокалиберный пулемёт и простреливали подходы к городу, не давая пройти колонне, тогда танк выстрелил прямо в бойницу башни. Снаряд разорвался внутри минарета, и из редких окон мощной взрывной волной вытолкнуло столбы дыма и пыли. Башня осталась совершенно целой, к всеобщему нашему удивлению.

Город был условно поделён, на две неравные части. Меньшая часть — Новое Газни, располагалась в предгорье, ближе к дороге, окружала дом губернатора, и примыкала к тюрьме. Большая часть — Старое Газни, неправильным пятном растекалось по долине.

На рассвете мы въехали в Новое Газни и остановились возле дома губернатора. Это небольшой особняк, напоминающий русские помещичьи усадьбы начала 20 века, обнесённые красивым забором с высокими оштукатуренными колоннами, между которыми была кованая решётка с прутьями в виде пик. Почти напротив, за районом традиционных афганских глиняных дувалов, похожих на серо-коричневые коробки высотой 3–4 метра с узенькими окошечками в верхней части и с просторными внутренними дворами, на возвышающейся плоской скале виднелась газнийская тюрьма на фоне темно-коричневого, ощетинившегося острыми скалами хребта.

К скале вела узкая обрывистая дорога, все остальные склоны были почти отвесные. По самому краю скал, возвышались серые оштукатуренные тюремные стены, за которыми стояла такая же серая тюремная башня с узкими окошечками и ещё какие-то постройки. По сравнению с дувалами тюремная крепость производила впечатление цивильного сооружения, труднодоступного и очень неудобного для штурма или побега, так что спасти узников могла только измена или халатность надзирателей.

В погоню за беглецами выдвинулась рота церандоя (местной милиции), а мы ждали советников, и через некоторое время они вышли из дома губернатора. Советников было два или три человека, и их сопровождали 20–30 вооруженных афганцев, одетых в странную смесь формы церандоя, советской армии и гражданской одежды. Они стали карабкаться на нашу броню, и мы сразу же с ними разговорились, потому что некоторые из них учились в России и неплохо знали язык.

Вооружены они были большей частью автоматами Калашникова, но, в основном, подделками английскими, сирийскими и китайскими, причем, ствольные коробки и магазины были из более толстой стали, чем русские автоматы, а потому и более тяжёлыми. Некоторые автоматы были надраены до блеска и служили явным украшением своего хозяина.

Мы давали им посмотреть свои автоматы, а они нам своё оружие, особенно интересны были "Буры" (английские винтовки военного производства от 1942 до 1945 года). Афганцы дорожили ими и, показывая на наши автоматы, делали недовольные гримасы и махали рукой, а показывая на свои буры, с улыбкой махали головой, поднимали вверх большой палец и говорили "Хуб!!!" (что значит — хорошо). И действительно, прицельная планка была размечена до 2 километров, а пуля со стальным сердечником пробивала броню БТРа.

Случалось так, что с противоположного склона ущелья душманы выбивали из "буров" наших бойцов из цепочки, а сами уходили, потому что наши пули их не доставали, т. к. прицельная дальность автомата 1 километр, а убойная не намного больше.

Стало светать. Колонна тронулась, и обогнув с юга Газни, поехала в горы. Бронетехника долго петляла между хребтов, и через 10–15 километров колонна остановилась. Бойцы спрыгнули с брони, и роты пошли каждая по своему маршруту.

Несмотря на то что, мы вели боевые действия в горах, горной экипировки у нас не было. Всё как у обычной пехоты: сапоги, портянки, галифе и ватные штаны сверху, гимнастёрка, бушлат, треух, варежки с указательным пальцем для стрельбы, а за плечами вещмешок образца Великой Отечественной войны системы "сидор". В вещмешок укладывали боекомплект (450 патронов, 3 гранаты), плюс необходимые сапёрные причиндалы. Сухпай в этот раз не брали. Командиры считали, что операция будет стремительной, и до обеда мы вернёмся в полк.

Мне показали, куда идти, и я пошёл месить глубокий, выше колена снег, перед ротой. Мои сапёры предпочли не высовываться и тащили по очереди тяжёлую "трубу", а потом и вовсе пропали. Да такая судьба у сапёра — идти впереди всех. А сапёр, считали, ошибается дважды, когда женится, и когда мину неправильно снимает. Никакой возможности искать мины нет, т. к. роты на марше торопятся успеть в нужное место. Поэтому сапёр имеет почётное право наступить на мину первым. Частенько отмерят по карте километров 20 — "Ну часа через 4 вы будете на месте", — а на самом деле, пока переползёшь через хребет, карабкаешься в скалы, обходишь препятствия, ищешь удобные спуски и подъёмы, отстреливаешься от духов, придёшь в точку глубокой ночью.

Идти впереди было нелегко, иногда проваливался в снег по самое "небалуйся". В одном месте обнаружили лежанку духа. Прямо на снег было брошено бабайское одеяло, и от него уходили свежие, глубокие следы. Только в Афганистане встречал такие огромные одеяла. Однажды на Панджшере мы нашли 8-ми местное одеяло, на одну половинку которого ложились всем отделением, а другой половинкой накрывались.

Перевалили через хребет, и открылся вид на красивую долину похожую по форме на косточку миндаля. Она была зажата между двух высоких хребтов, где-то 3 километра в ширину, и 7 километров в длину. Духи заняли дальний от нас хребет и вели перестрелку с церандоем. Долину разрезал арык, вдоль которого росли редкие деревья. У самого входа в ущелье находился небольшой кишлак, и мы направились к нему.

В кишлаке был уже церандой. Они спокойно сидели в дувалах, и пили чай. В каждом дувале устроен небольшой помост рядом с входом в дом для отдыха, небольших праздников и чаепития. Подошли к ним, поздоровались и узнали, как дела. Церандоевцы, не прекращая пить чай, рассказали, что беглецов отрезать не удалось, и они соединились с духами, вооружились и заняли хребет. Выбить их оттуда будет очень трудно.

Перед хребтом, метрах 700 от кишлака, была каменная гряда высотою 15–20 метров, ощетинившаяся рваными скалами. На ней занял позицию взвод церандоя, и вёл ленивую перестрелку с духами одиночными выстрелами. Те также лениво отвечали, иногда сбиваясь на короткие очереди, издалека это было похоже на перестукивание.

Мы направились к позициям церандоя. Духи стали нас обстреливать уже на подходе к окраине кишлака. Рота остановилась, и командиры обсудили, как будем действовать дальше. Перебегать решили парами, пара бежит, остальные их прикрывают. Перебежали, заняли позицию и открыли огонь по духам, прикрывая остальных.

Мне как сапёру выпало бежать в первой паре, и по команде мы побежали по глубокому снегу. Духи увидели нас и стали стрелять, но, видимо стрельба велась на пределе дальности, и пули вяло свистели почти на излёте, не задевая нас, поднимая маленькие фонтанчики снега вокруг. Пробежав метров 200 по целинному снегу, я совершенно выбился из сил и мой напарник тоже. Плюнув на всё, перешёл на шаг. Свист пуль вокруг заметно оживился, но, разозлившись, решил: "Не побегу!". Из-за дувала кричал офицер: "Бегом!!! Мать вашу так!!!".

"Да пошёл ты!" — процедил сквозь зубы и упрямо шёл торопливым шагом. Вдруг воздух разорвала грозная очередь крупнокалиберного пулемёта, пули подняли большие фонтаны снега слева и справа от меня. Сам не понимаю, откуда взялись силы, но со всех ног кинулся бегом к каменной гряде, почти не проваливаясь в снег, и на последнем дыхании, достигнув скалы, завалился за неё прямо лицом в рыхлый снег.

Тяжело дыша, посмеиваясь, вспоминал свою бешеную резвость и перебросился словами со случайным напарником. Это был спокойный, среднего роста, малоразговорчивый паренёк, он тоже тяжело дышал и согласно кивал головой. Постепенно парами перебежала вся рота, и мы поднялись на гряду, на которой держал оборону взвод церандоя.

Горы в этих местах голые, почти без растительности — типичная горная пустыня, но причудливо лопнувшие скалы создавали множество просторных щелей и складок, которые были почти идеальным естественным укрытием, где так удобно прятаться и скрытно перемещаться.

Церандоевцы следили за душманами возле наспех сложенных бойниц. "Ну, где здесь душманы?" — спросил командир роты. Афганцы повели его поближе к бойнице и стали эмоционально показывать, где укрепились духи. Их позиции были, как раз напротив нас, на хребте, до которого было метров 500, может быть, чуть-чуть побольше.

Пока командир узнавал обстановку, один высокий и очень крепкий афганец, с красивым, скуластым и волевым лицом, подозвал меня к себе.

— Вон смотри, душман! Убей его!

— А ты чего не хочешь?

А-а-а! Э-э-э! Убей ты!

Он давал жестами понять, что ему нехорошо убивать своего брата — мусульманина. Отчасти мне стало понятно, почему церандой почти не нёс потери, потому что стреляли в воздух, а не друг в друга.

— Ну, где он?

— Да вон смотри, там камень, а он чуть правее!

Фраза состояла наполовину из слов и наполовину из эмоциональных жестов. Я внимательно смотрел и ничего не видел. В горах очень трудно разглядеть укрывшегося человека, потому что в нагромождении скал всё сливается, и только со временем стал различать в скалах силуэты людей и правильно определять расстояние до них.

Церандоевец, отчаявшись объяснить местоположение этого духа, отстегнул от автомата магазин и сверху зарядил патрон с трассирующей пулей. Подсоединил магазин и выстрелил в направлении хребта. Яркий трассер ударил в камень, за которым прятался душман, и только тогда увидел, как за него отпрянул дух.

Изготовился к стрельбе, оплошать было нельзя, потому что на меня смотрели афганцы и пехотинцы. Через некоторое время дух выглянул из-за камня и, присев на корточки, опираясь на автомат, смотрел в направлении гряды. Он был совсем рядом и видно чувствовал себя в безопасности. Достаточно молодой афганец, лет за 25-ть в типично афганской одежде, в серо-голубой рубахе и штанах-шароварах такого же цвета. Сверху надет темно-серый пиджак из шерстяной ткани, на голове грязно-белого цвета чалма, на шее чёрный шарф, на груди подсумок для магазинов, так называемый "лифчик".

Тогда не думал о том, что это первый человек, убитый мною, так просто, словно это мишень в тире. Сколько благородных порывов и светлых надежд, всевозможных планов и незаконченных дел гибнут вместе с человеком. Сколько трудов вложили родители, родственники и учителя, чтобы из маленького мальчика вырастить и воспитать взрослого мужчину. Сколько скорби приносит смерть ближних родителям, жене, детям, родственникам, друзьям, соседям по улице, всем тем, кто знал его как доброго, надёжного, смелого мужика. Тогда думал только о том, чтобы "не облажаться" в глазах афганцев и пехотинцев. Сначала стал целиться в голову, чтобы наверняка, но голова была такой маленькой точкой над линей прицела, что, боясь промахнуться, стал целить в грудь. На полувздохе плавно нажал спусковой крючок. Грянула короткая очередь, и я увидел, как дух, взмахнув руками, опрокинулся на спину, и как упал в сторону выроненный автомат.

Сначала испугался, а вдруг промахнулся и он упал специально, сделал вид что убит, а потом отползёт, но опытных воинов не обманешь. Афганцы одобрительно хлопали меня по спине, а я какое-то время поглядывал в том направлении, думая, вот-вот живой дух мелькнёт в укрытии. Афганцы похвалили меня перед командиром, что русские — хорошие воины.

Мы стали готовиться к броску от гряды до хребта. Это место хорошо простреливалось духами, т. к. хребет изгибался и врезался в долину.

Неожиданно духи стали кричать в громкоговоритель с сильным акцентом: "Рус, сдавайся!!!". Это было удивительно, во-первых, что у них есть мегафон, во-вторых, за нами поддержка брони. Сначала это было смешно, но потом стало раздражать. Через некоторое время кто-то стал наводить через хребет артиллерию на позиции духов.

Широкой полосой прошла волна разрывов, поднимая в воздух дым и рваный щебень. Артиллерийский удар, видимо, достиг цели, по крайней мере, духи больше в громкоговоритель не кричали.

Мыслями возвращался к только что убитому духу. Какой-то беспричинный страх напал на меня, а вдруг духи увидели, что я убил их моджахеда, и специально будут выцеливать. А может, церандоевцы выстрелят в спину, чтобы отомстить за своего брата-мусульманина.

Мне хотелось увидеть, застреленного мною духа, но перебегать решили значительнее правее, также парами.

Мы с пареньком бежали первыми. Грозно застучал крупнокалиберный пулемёт. Петляя между фонтанчиками от пуль, мы со всех сил неслись к спасительным скалам. Добежав до скал, рухнули в снег, задыхаясь от бега, удовлетворённые тем, что и этот участок успешно пересекли. Душманский пулемётчик стрелял по следующей паре.

Это была новая пулемётная точка душман. Она была расположена в идеально защищённом месте. В самом верху горы, выступающей в долину и являющейся частью хребта, на который мы поднимались. Перед небольшой пещерой была маленькая, с трёх сторон открытая площадка, сверху которой нависла огромная скала, все склоны были высокие и обрывистые.

Когда перебежали все, рота пошла в атаку вверх, но уже более широким фронтом. Рваный, отчаянный бег, под прицельным огнём душман, давал нам шанс выжить. Жаль, что не всем удалось убежать от смерти. Несмотря на внутренние переживания каждого, никто не паниковал и не ныл, а действовали слаженно, подчиняясь приказам командира. Я бежал вперёд к намеченному камню. Падал за него и стрелял в сторону духов короткими очередями. В это время перебегал мой напарник чуть левее, он занимал новую позицию и прикрывал меня огнём.

После перебежки я открыл огонь, но напарник всё не бежал. Оглянулся назад и увидел, что он лежит на спине в неудобной позе на вещмешке, раскинув руки и запрокинув голову в сторону уклона. К нему подбежал товарищ по роте и стал оттаскивать в безопасное место. Напарник был убит.

Этот случай буквально потряс меня, поднимая в душе бурный протест, а в голове негодующие вопросы. Почему и зачем я должен бежать на встречу собственной смерти, ведь понимаю, что меня могут убить, и я не хочу этого. Меня никто не может заставить так рисковать жизнью.

Когда мы с товарищем по учебке Виталей Павловым (высокий паренёк из Питера) приехали из Союза в полк, то однажды в штабных коридорах столкнулись с бойцом, который не хотел ездить на боевые и брать в руки оружие. Офицеры кричали на него, а он был спокоен и уверен в собственной правоте. Крепкого телосложения, с красивым и умным лицом (что большая редкость в армии). Он был опрятно одет, но без ремня (наверное, привели с губы). Спокойно ждал оформления документов об отправке. Мы перебросились с ним парой фраз и узнали, что речь идёт не о суде, а о службе в другой, не строевой части, и возможно, в Союзе.

Так и я могу отказаться, и, пройдя через упрёки и унижения, отслужить без особого риска и вернуться домой, чем вот так бессмысленно дать себя убить, повинуясь, чужой и беспощадной воле. К духам у меня претензий нет, пускай они сами разбираются в собственной стране, почему я, простой русский парень, должен быть заложником их противоречий. Почему из-за дураков политиков должны гибнуть нормальные русские пацаны.

Командир роты оборвал мои судорожные раздумья, подозвав к себе. По правде говоря, эти мысли моментально проносятся в мозгу, на фоне напряженного поиска безопасного места до которого надо перебежать, или крошечного уступчика на который надо наступить, и за что зацепиться, чтобы быстрее под обстрелом проскочить опасное место на скале, когда под ногами пропасть. Быстрее убить врага, который хочет убить тебя. В мозгу постоянно, нервным пульсом, стучит мучительная мысль: "Когда же это всё кончится!?".

Я перебежал и упал около офицера. Ротный приказал держаться рядом, а бойцу, который оттаскивал убитого напарника, остаться с убитым и ранеными. Открыв стрельбу в сторону организованно отступающих духов, рванули вперёд за ними. Смерть товарищей не остановит "бегущих по горам".

Я не понимал, зачем делаю это, зачем бегу на встречу собственной смерти, отчётливо понимая, что хочу жить и не хочу подвергать свою жизнь совершенно не нужному риску.

До сих пор до конца не понимаю, что двигало мною тогда, может быть, боязнь осуждения, а может, любопытство (а что дальше?), или массовый психоз (все побежали и я побежал). Может быть, чувство долга пустило корни в неокрепший ум (…солдат, матрос в мирное-военное время обязан…) но зомби, уж точно, я не был, а может желание поиграть в войну, или какая-то другая, не известная причина…

Это событие преследовало меня потом и на гражданке, несколько раз мне снился страшный сон об этом. Мне снилось, что перебегал под пулями духов, а потом, лёжа за камнем, прикрывал огнём перебегающего напарника. Когда напарник побежал вперёд, вдруг увидел, что это я сам бегу на встречу душманским пулям, почти не пригибаясь, и я понимаю, что если другого меня убьют, то погибну и я сам. И я кричу самому себе в убегающую спину что есть силы с надеждой и отчаяньем: "Стой!!! Ложись!!!" — и просыпаюсь в холодном поту и никак, потом не могу уснуть.

Командир роты был среднего роста, коренастый мужик лет за тридцать, с простым русским лицом. Внешне он выглядел спокойным и рассудительным. Когда выше на хребте вступила в бой какая-то рота, дал приказ выдвигаться туда. Духи отчаянно оборонялись, иногда мы подходили к ним почти вплотную и пробовали достать их ручными гранатами. Душманы немного отступали и занимали новый рубеж обороны. Мне запомнился молодой дух в расшитой тюбетейке, и одетый в национальные одежды. Он вскакивал из-за камня, и отчаянно "поливал" из "калаша" наступающих, и приседал обратно. Помню, как азартно блестели его глаза. Между нами было меньше 50 метров. Не целясь, стрелял в его сторону, и не мог попасть.

На подходе к позициям другой роты ранило в ногу какого-то майора, он был зам. полит или какой-то приданный, потому что власти никакой не имел. Это был круглый мужик, лет под 35. Он привалился, справа от меня к камню и стал искать пакет для перевязки. Вдруг между нами занял позицию только что перебежавший и запыхавшийся боец, он был явно " молодым" с детским удивлённо испуганным лицом. Он присел на корточки, с опаской поглядывал в сторону духов, боязливо пригибаясь, т. к., пули свистели над самой головой или цокали, ударяясь в камень. Майор "наехал" на него: "А ты чего здесь прячешься, меня вот ранило, а ты давай быстрее вперёд!". Паренёк поднялся, наклоняясь вперёд для перебежки, и тут же убитый упал навзничь к ногам майора. Майор чуть скосил глаза в его сторону и мучительно поморщился от боли, нежно поглаживая свою простреленную ногу.

В глубине души поднялось негодование на майора за то, что он напрасно подтолкнул мальчишку к смерти. Я перебежал за ротным, который перебегал к позициям соседей.

Оказалось, что это разведчики, их высадили на другой стороне хребта. С ними был арт. наводчик, который и наводил огонь артиллерии на позиции духов, и авиа. наводчик. Офицеры лежали за камнями и говорили о нецелесообразности штурма, что можно, конечно поднять роту в атаку и потерять человек пять убитыми, но духи отойдут на следующие позиции, которые снова надо штурмовать. Тем временем я разглядывал убитого разведчика лежащего у их ног. Молодое лицо разгладилось, и стало совсем детским, совершенно безучастным ко всему происходящему вокруг.

В это время арт. наводчик наводил "град" из-за хребта на позицию пулемётчика, который простреливал долину и подступы к позициям душманов. Первая ракета упала ниже позиции пулемёта, вторая чуть выше, взяли в вилку и выпустили залп. С рёвом ракеты летели через хребет, пересекли долину и врезались в нижнюю часть нависающей над пулемётом скалы. Чёрные зонтики разрывов вперемешку с красными цветами огненных вспышек скакали по самому краю скалы, но не проникали внутрь, и, когда рассеялся дым, пулемётчик снова стал обстреливать наши позиции и подходы к хребту.

Тогда авиа. наводчик стал вызывать и наводить вертушки. Вскоре появились два "крокодила", (т. е. вертолёты Ми-24) и стали делать разворот над долиной, немного выше уровня позиции пулемётчика. Увидев вертолёты, пулемётчик перенёс огонь на них. Вдруг на наших глазах произошло невероятное чудо — вертолётчик сделал разворот и, выйдя на высоту пулемётчика на расстоянии около 2 километров от него, стал стремительно приближаться к торопливо стреляющему ДШКа. На наших глазах произошла невероятная дуэль вертолётчика и пулемётчика, они стреляли друг в друга почти в упор, казалось, что пулемётчик расстреляет дерзкий вертолёт. Вертолётчик начал стрелять из пушки, а потом подключил НУРсы, которые с рёвом, оставляя за собой серые дымные хвосты, оторвались от кассет и с грохотом разорвались в глубине пещеры, поднимая столбы дыма и пыли.

Следом за ним зашёл второй вертолёт и точно уложил весь боекомплект вглубь пещеры. Они сделали круг вокруг долины, зашли на позиции духов, обстреляв их, и ушли в сторону Газни.

Мы одобрительно похваливали русских вертолётчиков, какие они смелые снайпера, но авиа. наводчик сказал, что это были афганцы. Это сообщение вызвало восторг и удивление: "Умеют же, когда захотят, воевать!!!".

Но это ненамного улучшило наше положение, т. к. духи усилили прицельный огонь из автоматов, понимая, что любой ценой им надо удержаться до темноты, это понимали и наши командиры. Если не удастся до темноты разбить духов, то это осложнит нашу задачу, т. к. мы не были готовы ночевать на хребте зимой, тем более вести ночной бой, и с темнотой нам придётся отступить, что будет, не менее сложно, чем наступать.

Командир разведчиков предложил обойти духов и ударить с тыла. "Ты возьмёшь моего бойца?" — скосил он глаза на убитого разведчика. "Только дай мне сапёра", — попросил он у командира 2-й роты. Тот утвердительно качнул головой, и посмотрел на меня весёлыми глазами: "Жаль, конечно, хороший, умный парень, но тебе он, наверное, нужней". И на прощание сказал мне: "Скажешь своему командиру, что командир второй роты рекомендовал представить тебя к медали "За боевые заслуги".

Но когда вернулся в полк, то мой командир капитан Лукьяненко объяснил мне, что на награды спущен жёсткий лимит (типичное явление в советское время). Например, на сапёрную роту выделено 3шт., в первую очередь представляют убитых и раненых, потом офицеров и старослужащих — "Ну, а ты, молодой сержант ещё заработаешь себе железяку на грудь!". Иногда наградами командование прикрывало свой "зад". Мой товарищ Серёга из Выборга ковырял в палатке американскую мину, принесенную сапёрами с боевых.

Мина рванула, двое убитых и несколько человек ранено, из них некоторые тяжело. Серёга получил орден "Красной звезды", и остальные были представлены к наградам. Командир 2-й роты потом в полку специально у меня интересовался о представлении к награде. Объяснил ему ситуацию, и он сказал, что у него такие же проблемы, но обещал поговорить с командиром сапёрной роты, видно, чем-то ему приглянулся.

Рота прикрыла наш отход. Разведчики скрытно (как нам тогда казалось), используя скалы и складки местности, двинули в обход. На всём пути, когда мы проходили значительно ниже позиций духов, нас никто не обстрелял. Когда поднялись на хребет, то упёрлись в скалы, и офицеры решили по карте проверить маршрут. Мы заняли оборону, офицеры развернули карту и что-то стали обсуждать.

Вдруг грянула длинная автоматная очередь, когда оглянулся, увидел, как валятся в снег два офицера, и тут же плотный автоматный огонь обрушился на духа, который прятался в скалах, отстоящих от нас метрах в 40. Простреленный дух рухнул лицом вниз на заснеженные камни. Он был один, в стёганом бабайском халате и серой чалме. Разведчики подбежали и ногами перевернули убитого душмана на спину и обыскали. У духа документов не было.

Приданный медик подбежал к раненым офицерам и стал их перевязывать. Один из них командир разведроты Алексей Демяник, молодой офицер лет 25-ть не больше, был ранен в грудь. Когда медик стал расстегивать новый овчинный тулуп, то на меху, на уровне груди, на ярком южном солнце, сочно сверкало алое пятно крови. Меня тогда поразило это странное сочетание, новый овчинный мех и свежая блестящая на солнце ярко-алая кровь. Демяник был в сознании, ругал духов и торопливо отдавал приказания держать оборону.

Другой офицер, молодой лейтенант, длинный и ушастый, со странной кличкой "Ключик", был ранен в ноги. Через пол года он вернулся из госпиталя в разведроту, когда мы были на Панджшере. Болезнь ног вынудила его уйти, и он уходил с большим сожалением.

Обнаружив разведчиков, духи бросились в атаку и открыли огонь в нашу сторону. Прямо перед нами были почти неприступные скалы, заканчивающиеся с правой стороны отвесным обрывом, а левый склон был похож на вздыбившиеся волны, представляющие собой хорошие позиции для духов. Разведчики вели прицельную стрельбу, не давая духам приблизиться.

Багрово-красное солнце неторопливо скользило, по алому от заката, небосклону и приближалось к кромке хребта, как спелое красное яблоко к острому лезвию воронёного ножа. Тревога нарастала. Все ждали решения офицеров. Старослужащие старались разрядить обстановку и перекидывались шутками. Их смех вселял уверенность, что всё будет хорошо, и мы прорвёмся.

Духи наседали, но окружить им нас не удавалось, и проход к долине оставался свободным. Правда ситуация могла изменится в любую минуту. Темнеет в горах быстро, как только солнце перевалит за хребет. Разведчики понимали, что полк не сможет придти на выручку, а в темноте духи могут подойти вплотную. Боекомплект ограничен и все знали, что в темноте нас ждёт суровый бой. День клонился к вечеру, и командиры приняли решение отходить.

Внизу, близко к хребту, подходил замёрзший арык с крутыми берегами, уходящий в глубь долины. Решили спуститься с хребта и скрытно по арыку выйти в безопасное место. Но кто-то должен остаться и прикрыть отход роты, нужны были добровольцы. Вызвались несколько человек, но офицеры выбрали молодого пулемётчика Колю Зинченко (высокого и крепкого парня из Воркуты) и маленького (словно игрушечного) разведчика по кличке Клёпа. По этому поводу шутили, что если ранят Клёпу, то Коля без труда его вытащит, ну, а если наоборот Колю…, конечно же, надеялись что всё будет хорошо.

Клёпе дали бинокль чтобы, корректировал огонь пулемёта, а сами стали торопливо спускаться с хребта. "Бегущие по горам" поменялись ролями с духами. Сначала мы преследовали их, а теперь сами торопливо отступали от наседавших моджахедов.

Мы слышали, как равномерно, короткими очередями работал пулемёт, и временами его поддерживал торопливый автомат. Когда спустились с хребта, то осталась группа прикрытия отхода Коли и Клёпы, а мы стали спускаться в арык.

Первым, ломая лёд, вошёл я, за мною двое разведчиков, а следом по 6-ть бойцов на плечах несли плащ-палатки с Демяником и Ключиком. Лёд был тонким и ломался под ногами, глубина была от колена и выше. Если меня иногда лёд выдерживал, то под ногами несущих раненых ломался, и мы специально ломали лёд, чтобы легче было идущим за нами. За это время солнце успело перевалить за кромку хребта, и начинало смеркаться.

Мы уже значительно отошли, когда нас догнала группа прикрытия вместе с Колей и Клёпой. Духи сверху видели, как мы уходим, и стреляли в нашу сторону, но было уже далеко, и пули устало свистели на излёте, над нашими головами. Стремительно темнело.

Демяник оживился и много говорил о том, что мы хорошие парни, и когда он поправится, вернётся в Россию, женится, у него родится сын, и он будет рассказывать ему о том, как мы жили и воевали… Нести раненых было тяжело, и деды "припахивали" молодых, хотели заставить и меня. Я был не против, но кто-то заступился, и меня оставили идти впереди роты. Некоторые деды из уважения к командиру не оставляли своего места, и, несмотря на тяжесть пути, не менялись. "Ключик" лежал тихо и только виновато оглядывался по сторонам, не зная, как облегчить тяжесть пути своим бойцам.

Вскоре нас нашла вызванная авиа. наводчиком вертушка, она стала садиться на ровной террасе, недалеко от арыка, метрах в 500 от нас. Вертолёт садился в полной темноте. Вертушку увидела группа церандоя, тоже выходившая из района боевых действий, и побежала бегом к ней по глубокому снегу. Тогда разведчики рванули им наперерез и, направив на них автоматы, отогнали от вертолёта, те не очень-то и возражали.

Мы погрузили раненых в вертушку. Демяник всё не хотел с нами прощаться и говорил о том, что после госпиталя обязательно вернётся. Вертушка поднялась в ночное небо, а мы пошли в сторону брони. С мокрыми ногами на морозе тяжело, а до брони было далеко. Мы пробежали 2–3 километра, и увидели след фар из-за хребта. Перебрались по целинному снегу через хребет, и оказались около бронетехники.

Разведчики взяли меня с собой, и поэтому раньше всех добрался до полка. В БМП мы были в полной безопасности, но нервное напряжение не отпускало. Целый день мы не ели и до сих пор не хотелось. Пока ехали, по полковой связи объявили, что очень много тяжелораненых и просили бойцов по приезде прийти в сан. часть и сдать кровь.

Разведчики оживились, стали вспоминать ротного и говорили о том, что сразу же переоденутся и пойдут сдавать кровь. Прогулка в мороз по арыку не прошла бесследно, двое разведчиков серьёзно обморозили ноги, а у меня только больно отходили пальцы, когда ехал в БМП.

В палатке, пока переодевался, рассказал саперам, как убил духа, как развивался бой, и ранили офицеров разведчиков. Переоделся и побежал в сан. часть. Когда прибежал, то у модулей мед. части уже собралось много народу. Отдельной кучкой стояли разведчики. Подошёл к ним, и они сказали мне, что Демяник умер в вертолёте по пути в полк.

Он погиб!?…

Это сообщение потрясло меня, т. к. было сверхнеожиданным!! И в голове по кругу крутился один и тот же вопрос: "Как же так??". Ведь он был воодушевлён и собирался жить назло всем врагам, и вдруг… Смерть!!!

Мы долго стояли и вспоминали, как расставались с ним, и то, что на вертолёте не так уж далеко лететь до полка. Но и на этот короткий путь ему не хватило сил.

Потом разведчики засобирались помянуть Демяника, звали и меня, но я отказался. Кровь сдавать не стал, и вернулся в свою палатку. Полный печальных дум, взял автомат, пустые подсумки и пошёл сдавать в оружейку — наполовину вкопанный в землю блиндаж. На патронном ящике сидел сержант. Увидев меня, он взял книгу учёта и сдачи оружия, и приготовился писать. Я передёрнул затвор, под ноги упал патрон. Уверенно нажал на спусковой крючок, чтобы сработал боёк, и вдруг в маленькой оружейке прогремела автоматная очередь…. Первая пуля попала в стену в 30 сантиметрах от уха сержанта, а последующие пули уходили вверх. Следы от пуль так и не заштукатурили за то время, пока я служил.

Сержант вздрогнул, что-то подумал про себя, положил рядом книгу учёта. Я стоял напротив него, досадуя на то, что не отсоединил магазин с последними патронами. Мне было противно оттого, что сейчас прибежит куча народу, и начнутся разборки. Командиры проведут свои "разборы полётов", а дед-состав свои, и достанется от тех и других.

Сержант с опаской посмотрел на меня, стоящего с автоматом в опущенных руках, обошёл с левой стороны и размахнулся для удара. Хотел ударить в лицо, но я смотрел ему прямо в глаза, без испуга, и в последний момент он изменил направление и ударил в плечо. "Ты что, охренел!!!" — выпалил он. В этот момент послышался приближающийся топот, и в оружейку влетели деды и взводный. Кто-то из дедов подошёл ко мне, взял из моих рук автомат и отсоединил магазин: "Пустой", оттянул затвор — патронник тоже был пуст. Значит, на боевых расстрелял весь боекомплект.

Взводный мгновенно оценил обстановку, самого страшного не произошло: "Всё, Афанасьев — отбой!". Дедам велел принести пайку, ни на какие построения не поднимать вплоть до завтрака.

Когда пришёл в палатку, она была битком. Куча народа прибежала посмотреть на "героя дня". Со мною никто не говорил, и только в полголоса обсуждали происшедшее. Разделся и залез к себе на 2-й ярус кровати, натянул одеяло до подбородка и лёг спать. Деды принесли пайку и разбудили поесть, деликатно расспросив, как это меня угораздило. На них это было не похоже, т. к. всегда разбирались круто, чуть что — в морду, или начинали орать страшным голосом. Что-то буркнул в ответ и, поев, полез досыпать.

Сквозь сон слышал, как прошло вечернее построение, отбой, подъём, построение на утренний осмотр и только перед самым завтраком меня разбудили. Встал отдохнувшим, полным сил, словно и не было такого напряжённого по накалу событий вчерашнего дня. Хорошая пора — молодость, когда организм способен вынести почти любые нагрузки и быстро восстанавливаться, а разум неокрепший не обращает внимания на серьёзные нравственные проблемы, когда сильны инстинкты и порывы, а моральные устои только начинают формироваться.

P.S. Разведчики запомнили меня. Просили, чтобы меня придавали им на боевые операции, но деды ревновали, т. к. разведке перепадали хорошие трофеи.

Вечерняя стрельба сошла мне с рук. Об этом случае не вспоминали никогда, только простреленная стена, напоминала следующим поколениям сапёров о том, что прежде чем разряжать автомат, необходимо отсоединить магазин.

В марте месяце меня перевели в разведку, а через год, в феврале перед самым дембелем "вернули" опять в сапёрную роту.

А через 20-ть лет накатили воспоминания о тех временах, и тени погибших товарищей догнали меня, заставляя вспомнить и помолиться за упокой души тех, кто за веру и Отечество жизнь свою положил в той непонятной и быстро забытой всеми войне.