Солянка по-афгански

Ургун. Мятежная провинция.

Афганистан. Газни. Только что начался 1984-й год. Наш полк находился на высоте 2400 метров над уровнем моря, на краю большой заснеженной долины, одним боком примыкая к невысокому хребту. Правда, высота здешних гор обманчива, из-за того, что само плато находится высоко над уровнем моря, и поднимаясь на кажущиеся невысокими хребты, попадаешь в зону сильно разряжённого воздуха, и поэтому какое-то время тяжело дышать и переносить нагрузки. Через некоторое время привыкаешь к таким неудобствам.

На утреннем полковом построении объявили, чтобы срочно готовились к большой армейской операции. Перед обедом проверка боеготовности, а завтра с утра выступаем.

"Солдатское радио" донесло, а офицеры потом подтвердили, что духи подняли восстание, и осадили крепость Ургун, предложив афганским войскам сдаться. Афганцы отдали бронетехнику, в том числе и танки, и ушли из провинции, кто-то присоединился к мятежникам. Душманы тут же объявили себя независимой республикой, и обратились с просьбой присоединить себя к соседнему Пакистану.

Поэтому мы спешно собирались, для того чтобы подавить восстание и взять под полный контроль мятежную провинцию.

Все стали готовиться к операции. Получали оружие, патроны, ИПП (индивидуальные перевязочные пакеты), жгуты. Каждому полагалось обезболивающее — пирамидол, но обычно офицеры хранили его отдельно у себя т. к. это средство давало побочный наркотический эффект.

В специально назначенное время выходили на плац и на утоптанном снегу раскладывали всё необходимое: каску, лопатку, тротиловые шашки, взрыватели, бикфордовы шнуры, боекомплект (патроны, гранаты), миноискатель и т. д.

Специальная комиссия проходила вдоль шеренг и смотрела, как подготовлены бойцы. После осмотра всех отпускали, и сборы продолжались дальше, до позднего вечера. Уже в полной темноте шёл на хлебозавод (на территории нашего полка действовала своя мини пекарня) и получал хлеб на роту. Кто-то бежал на склады и получал сухпай.

Ранним утром полковое построение с духовым оркестром. Командир полка произносил зажигательную речь, о том куда едем, и что нам предстоит. Это был подполковник Галунов, ужасный выскочка, говорили о том, что он был приблатнёным, какой то родственник тогдашнего министра обороны Соколова.

Галунов был очень деятельным, любил славу и власть, а так же публично наказывать за провинности. Два-три дня назад, в новогоднюю ночь, несколько солдат отравились силуолом (пили тормозную жидкость), двое из них насмерть. Тут же в новогоднюю ночь было объявлено всеобщее построение и объявлено о преступлении, а утром перед строем (полк построили в каре, чтобы всем было лучше видно) пронесли на носилках мёртвых солдат под угрозы и проклятия, и обещания жестоко наказать каждого пойманного за этим занятием. Душераздирающее зрелище, причём вид мёртвых солдат вызывал жалость, и сожаление о таком глупом и бездарном конце, а гнев командира полка казался неуместным и бестактным, и вызывал досаду.

И вот через несколько дней неожиданная операция в Ургуне.

После речей Галунова, грянул полковой оркестр, и все побежали грузиться на машины. Последние сборы и в полковой связи раздалась команда: "Начать движение!". Машины, бензовозы, артиллерийские тягачи и бронетехника, стоящая в каре, стали вытягиваться в ленту, растянувшуюся на несколько километров.

Постепенно колонна скрылась за хребтом, и родной полк пропал из вида. Только через месяц мы вернёмся туда. Выйдя к Газни, мы повернули на Ургун. В одном месте из развалин кишлака нас обстреляли из стрелкового оружия. БТРы и танки обстреляли соседние дома. Духи прекратили обстрел и колонна двинулась дальше.

Стоял морозный день, а требовалось, чтобы на каждой машине был сверху человек, вот мне, молодому сержанту, и выпала эта "ВЫСОКАЯ" честь. Конечно же, пробирал мороз до костей, и духи целились в тех, кто сидел сверху. Но зато была возможность пострелять по любым целям.

Борьба за то чтобы не палили во все стороны, без разбора ещё только начиналась, и месяца через три это запретят окончательно. Выйдет приказ об уголовной ответственности за убитого афганца, как и за советского гражданина, но не знаю, пострадал кто-нибудь из русских солдат от этого закона?

Ехали долго, по долинам и по взгорьям. В одном кишлаке машины остановились, и колонна замерла на главной улице, около машин собралась стайка ребятни. Некоторые из них были босиком, они выскакивали из домов и бежали по снегу к машинам и кричали: "Как дела, шурави! Зашибись!", а замерзнув, бежали бегом обратно греться. Кто-то показывал плитку анаши и кричал: "Давай, бакшиш!".

Это чисто афганская форма торговли, тебе сбрасывали цену, но за это ты должен сделать подарок, т. е. "бакшиш", или просто обмен подарками. Афганцы очень любят получать подарки, радуются эмоционально, как дети, особенно если дарят что-то стоящее, например пачку папирос, консервы, шоколадку.

Кто-то бросил в детей пакет с сухарями, и началась куча-мала, схватка за сухари. Добыча доставалась кому-то из старших ребят. Взрослых в это время на улице не было.

Колонна тронулась. Дети махали руками и бежали в след.

Но вот колонна стала втягиваться в горный массив. Невысокие горные хребты несли на себе мягкие зелёные накидки из пушистого корявого кедра. Дорога то загибалась по серпантину, то вытягивалась в петляющую между хребтов ленту. По полковой связи передали, что получен радиоперехват о том, что духи заминировали дорогу.

Впереди колоны шла БМРка (боевая машина разминирования) громоздкая под 50 тонн, со сверхтолстым днищем.

Через некоторое время она подорвалась первый раз. Сапёры проверили дорогу, т. к. часто сначала срабатывает противотранспортная мина, а вокруг расставлены противопехотные. Когда пехота спрыгивает с подорванной машины, то подрывается на противопехотных минах.

Когда колонна спускалась с хребта и петляла в ущелье, увидел мощный столб чёрного дыма и огня. Вскоре раздался страшной силы взрыв. Толстое, чёрное кольцо дыма, плавно вращаясь и одновременно увеличиваясь в диаметре, стало подниматься вверх. Мне было хорошо видно т. к. находился в тех. замыкании и только только наш БТР стал спускаться с хребта.

По связи передали, что подорвался бензовоз, и объятую пламенем машину столкнули на обочину, чтобы колона могла идти дальше. Чёрное кольцо дыма поднялось на высоту метров 500 над местом взрыва и остановилось в виде страной формы облака. Оно значительно просветлело, но не распалось, словно обелиск над местом гибели водителя.

Когда мы проезжали мимо пылающего бензовоза, яростное, яркое пламя, почти без дыма, поднималось на несколько метров. Меня поразило, что водитель бензовоза, откинувшийся на спинку водительского кресла, почти не обгорел. Почерневшее от пламени лицо сохранило черты, и поэтому ещё более жутко было смотреть на бойца, объятого бушующим пламенем. Сидящий рядом, навалился на "торпеду", и видна была только его спина.

Сочувствующие говорили о том, что смерть была мгновенной и лёгкой.

Пока ехали, БМРка подорвалась ещё несколько раз, пока не вышли из строя все балансиры. БМРку подцепил танк с тралами и потащил за собой. Тралы представляли из себя интересную конструкцию. На длинных трубах крепились тяжёлые, немного меньше метра в диаметре, наборные металлические колёса, похожие на звёзды с усечёнными концами.

Танкисты потом рассказывали о том что, это была дорога ужаса. Мины взрывались под тралами, подбрасывая их высоко вверх, и под днищем БМРки, которую тащили за собою. Духи минировали всю дорогу равномерно, т. е. колеи и между колеями.

Уже в полной темноте тех. замыкание нагнало колонну, стоящую на отдыхе, и стало разворачиваться в боевой порядок. Мы стали вынимать палатку и ставить печку, сделанную из гильзы 120-ти миллиметрового снаряда. В боку гильзы было сделано отверстие, в которое вставляли металлический уголок и по нему доливали солярку. Сначала солярку наливали в гильзу через верх, потом сверху бросали горящую бумагу, и когда солярка занималась пламенем, сверху на гильзу надевали трубу. Гильза быстро нагревалась, согревая воздух в палатке, оставалось только следить за тем, чтобы не кончилась солярка в "титане", как прозвали это нехитрое устройство. Стелились, распределяли дежурство, и укладывались спать.

Утром подъём. Выходим на свежий воздух, для того чтобы отправить естественные нужды и умыться. Оказалось, что мы остановились в ущелье, на месте пересохшей реки, русло которой было засыпано большими камнями. Непонятно, как мы ночью между них маневрировали?

Меня почти сразу передали разведчикам и, подхватив лёгкий щуп и вещ. мешок пошёл к ним. Они уже поджидали меня невдалеке, и когда подошел, показали мне моё место впереди колонны, и мы по свежему снегу выдвинулись в горы. Сразу же увязли в глубоком снегу на берегу реки, но постепенно вышли на склон, где снегу было значительно меньше, потом шли по хребту вдоль дороги.

Вскоре мы увидели впереди зарытые в склон танки. Подошли поближе и с изумлением смотрели на это чудо человеческого духа. На достаточно крутом склоне, метров на 50 выше дороги были вырыты капониры. Видно, что очень торопились и не докончили работу до конца. В капонирах, на полметра ниже, уровня поворота башни, стояли танки Т-52, с открытыми люками, по одному с каждой стороны дороги. Как духам удалось затащить танки в гору? Очень сомнительным казалось то, что они вскарабкались туда своим ходом.

По дороге шёл отряд церандоя и, увидев нас, стал подниматься к танкам. Оживлённо обсуждая эту находку между собой, запрыгнули на броню, ходили по танку, залезали в башню.

Мы попрощались с ними, и пошли дальше мерить шагами эти удивительные, круглые от снега, покрытые зелёными кедрами горы. С каждого хребта открывался неповторимый вид на эти плавные, но высокие, зелёные на белом волны.

Через некоторое время мы поднялись по достаточно крутому склону на плато и замерли от удивления. На плоской поляне стоял небольшой самолёт. Доложили по рации о находке. Нам строго на строго запретили что-либо трогать, и мы заняли круговую оборону.

Очень скоро, буквально через 30–40 минут рядом с самолётом сел вертолёт, из него вышло пять или шесть вооруженных афганцев. Во главе их был среднего роста мужик лет под 40, в черном длиннополом пальто без головного убора. Он сразу же подошёл к нашему командиру, представился и сказал о том, что мы свободны, т. к. они берут охрану на себя.

Это были ХАДовцы. ХАД это то же самое, что тогдашнее КГБ, и сегодняшнее ФСБ, о них говорили, что это самое боеспособное подразделение Афганистана, преданное правительству.

Пройдя по краю плато, мы спустились в ущелье, вышли снова к дороге, и нагнали взвод церандоя, который должны были сопровождать. Церандой шёл впереди, а мы за ними. И когда по склону заходили на хребет, неожиданно загрохотал крупнокалиберный пулемёт. Церандой тут же стремительно побежал вниз по склону.

Это самая верная примета, если раздались выстрелы, и церандой побежал, значит нас обстреливают. Мы рассредоточились и заняли позиции за камнями. Афганцы бежали мимо нас на ходу бросая вещ. мешки, а пулемётчик их безжалостно расстреливал. Когда они остановились и заняли позиции ниже нас, человек 5–6 из церандоя остались лежать на склоне. Один тяжелораненый лежал невдалеке, метрах в 20-30ти, в очень неудобной позе, головой в сторону склона, жестами умолял помочь ему и вытащить из-под обстрела. Командир не хотел рисковать разведчиками, и церандоевец так и остался лежать на поле боя.

Солнце к тому же светило прямо в глаза. Перебежками мы обошли позиции пулеметчика, чтобы он не смог отойти, вернее сказать, оставив путь отхода, который можно простреливать. Вскоре из бойницы выскочил молодой афганец и по тропе пошёл вниз. Мы открыли огонь, и он отступил опять в укрытие.

Арт. наводчик стал наводить "грады". Через минут 10–15, раздался свист, и прилетела первая ракета. Она разорвалась значительно ниже. Мы смотрели за работой арт. наводчика, и комментировали, как постепенно он брал пулемёт в вилку.

И прямо на позицию пулемётчика опустился мощный залп "града". По склону яростно танцевали чёрные столбы разрывов, и буквально через полминуты всё стихло. С глухим стуком упали комья земли, и ветер потихонечку погнал, по хребту дым от разрывов.

Командир посмотрел в сторону позиций, встал в полный рост и, махнув рукой, дал команду "Вперёд!". Сначала перебежками, а потом, осторожно пригнувшись, стали приближаться к позиции пулемётчика, и когда подошли, то увидели, что несколько ракет попали прямо в бойницу.

Крупнокалиберный пулемёт на треноге был опрокинут, ящики с патронами были разбросаны, а в противоположной стороне лежал убитый душман, весь в крови. Рядом с ним на корточках сидел бача, подросток лет 14-15ти. Судя по характеру разрушений в бойнице, он смог выжить только ценой жизни душмана, закрывшего его своим телом. Возможно, между ними была и родственная связь, может быть даже это отец и сын. Бача сидел потерянный, но не испуганный, т. к. без страха поглядывал на нас.

Командир скомандовал снять пулемёт с треноги, и забрать с собой. С помощью переводчика таджимона, ротный стал разговаривать с хлопцем, и потом сказал, что поведём его как "языка" в расположение полка. Тут же тёрся и церандой, и уговаривал командира вызвать вертолет, чтобы забрать убитых и раненых, это было не трудно т. к. с нами был авианаводчик.

Разведчики "припахали" меня тащить пулемёт, с каким то молодым бойцом. Я взялся за ствол, а он за коробку. Ствол оказался не тяжёлым, а напарник, нёсший коробку, еле переставлял ноги, всё время, уговаривая меня не спешить. Через некоторое время мы поменялись местами. Коробка оказалась неимоверно тяжёлой, у меня разъезжались ноги, а напарник, схватив лёгкий ствол, рванул вниз по склону, и уже я кричал ему, чтобы он не торопился. Пришли в расположение полка за темно.

Ночью бачу пытали, и нечаянно забили насмерть… Вынесли за расположение полка, облили бензином и подожгли.

Утром меня оставили проверить посадочную площадку для вертолёта, на отсутствие мин. Площадка была выбрана за расположением полка, и была "чистой". Вертолёты привезли балансиры, катки и другие запчасти для БМРки.

Вертолётчики заметили догорающий труп, и подошли поближе. Спросили меня, о том, кто это, и я им рассказал историю этого бачи. Одежда на нём сгорела, кожа местами потрескалась, но тело сохранило форму хрупкого подростка.

Вертолётчики были поражены, но старались не показывать вида и даже шутили. — Ну что, он так до сих пор ничего не сказал?

И тут случилось нечто невероятное!

Подошёл невзрачный, зачуханый боец, это был Славик Цветков из рем. роты, родом из Питера. На голенях догорающего трупа были положены два танковых "пальца" (которыми скрепляют траки), и на них стояло прямоугольное ведро воды, и грелось.

Почему-то раньше этого ведра мы не заметили. Славик потрогал воду, удовлетворённо кивнул головой, взял ведро, "пальцы" и пошёл в сторону своей палатки. Видно, таким образом, он просто решил согреть воды.

Вертолётчики были поражены до глубины души той степенью цинизма, до которой люди опускаются на войне. Что-то эмоционально выговаривали мне, но т. к. я смотрел на них, неразделяющим их воодушевленное негодование, взглядом, они осеклись на полу слове, и продолжили разговор, только после того, как я отошёл.

Да, действительно многое по другому видится хронически усталому, постоянно перенапряженному бойцу на острие атаки. Усталость притупляет эмоции, спад напряжения после боя уже даёт эффект успокоения. Так же реагируют все вокруг, распускать нюни категорически запрещено, утешать никто не будет. Даже стонущему раненому могут дать по морде, чтобы заткнулся и не рвал душу другим.

Потом пошёл к подбитой БМРке, она была похожа на муху с оторванными лапками, с чёрным от разрывов днищем. Кто-то разглядел даже трещинку. Колоссальная живучесть механизма после такой разрушительной обработки взрывами. Стоит только поменять балансиры, надеть катки, вставить новые траки в гусеницы, и она снова готова к бою.

При этом у БМРки есть боевое вооружение — крупнокалиберный пулемёт, размещённый в круглой башне. С этим пулемётом у меня потом произошла такая история. Однажды мы гоняли духов в Старом Газни, т. е. прочёсывали жилой район. И когда возвращались вечером, я сидел на командирском месте, верхом на броне, спустив ноги в люк. Уже почти на выезде из Газни, вдруг на плоскую крышу дувала выскочил бача лет 12–14 с карабином в руках.

Следующее происходило почти одновременно. Бача стал поднимать ствол карабина в мою сторону, снизу вверх, а я в тоже время, разогнулся и стал падать внутрь люка БМРки. Первый выстрел прогремел, когда провалился почти по грудь за крышку люка. Пуля со звоном ударила в башню и отрекошетила в сторону.

Бачу толкало отдачей от карабина, но он смело стоял и продолжал стрельбу. Меня это страшно разозлило, я просто пришёл в бешенство. Вскочил на место пулемётчика, развернул башню в сторону бачи, навёл на него пулемёт и стал стрелять. Вторую или третью пулю заклинило в стволе. Судорожно схватил за тросик перезарядки и стал дёргать. Пулемёт не перезаряжался. Я повис всем телом, и мощными рывками пытался перезарядить пулемёт, рискуя при перезарядке разбить себе голову или тело. Но пулемёт заклинило насмерть.

Колонна давно прошла это место, а меня продолжал душить приступ ярости, уже на молодого бойца, который отвечал за боеспособность пулемёта. Это был ушастый, невысокого роста, совершенно безобидный, вечно хотящий спать паренёк. Сколько ему досталось из-за этого пулемёта. Он его целиком разбирал и смазывал, но тот продолжал работать со сбоями. Как потом оказалось, это был заводской брак, и его невозможно устранить в полевых условиях.

Ремонт БМРки затянулся допоздна и поэтому я остался ночевать в тех. замыкании, а сапёрная рота перебралась в другое место. Ночевали мы в палатке, рядом с хребтом. После тяжёлого рабочего дня и сытого ужина клонило в сон.

Но только, поворочавшись, нашёл удобное место, как в полной темноте и тишине, раздался залп "града". Яркие белые трассы, пролетали прямо над нашей палаткой, озаряя всё ярким светом, пробивающимися через брезент. Жуткий оглушительный воющий звук вдавливал в землю. От ужаса, забывал про сон, и мучительно ждал, когда же закончиться этот кошмар. Ракеты пролетели, и мы снова стали "маститься" спать, но залп продолжался 5–6 раз в течение ночи, и каждый раз это действовало отрезвляюще, прогоняя сон.

Следующий день выдался для меня спокойным. Ремонтники после авральных трудов отдыхали, и я с ними. На обед мы ходили с бачками на полевую кухню, и там была устроена офицерская столовая. Палатка, в ней, стояли столы и стулья, у входа в которую случайно подслушал разговор двух офицеров, целых капитанов. Один рассказывал другому о том, что ночью, для того чтобы проверить бдительность бойцов, он обстреливал их позиции со стороны душманов. Тогда мне его поступок казался крайне глупым, а он с таким воодушевлением рассказывал о нём. И так то армия, это место где можно найти всяких разных придурков, больше, чем в обычной жизни, а действующая армия в этом плане значительно продвинутая. Как говорится, чем больше в армии "дубов", тем крепче наша оборона.

После обеда проездом, заехали в рем. роту мои деды. Рассказали, где расположились и велели к вечеру быть там. Конечно же, жалко было терять свободу, но надо возвращаться в родную роту. Этот час отдалял, как мог, и собрался идти после ужина.

Путь лежал через хребет, и когда поднялся вверх, оказалось, что вершина плоская и широкая. Пересекая хребет по целинному снегу, освящённому круглой луной, шарил в карманах, и нащупал запал. Зная, как деды жестоко наказывают за это, решил от него избавиться. Дёрнул за кольцо и бросил в кусты, в ночной тишине раздался сильный хлопок. Из этих же кустов, раздался трёхэтажный мат, и выскочил боец со спущенными штанами, размахивающий кулаком в мою сторону. Видно он уединился там, и вдруг такая неприятная неожиданность, ведь обычно за хлопком запала следует взрыв гранаты. Должно быть бедняга, не на шутку перепугался. Я ускорил шаги, и быстро сбежал под горку.

Увидел вдалеке знакомую БМРку и БТРы, и направился туда. Встреча с дедами не сулила ничего хорошего. Когда отыскал палатку, то она оказалась переполненной, и мне выделили крохотное место у самого входа, чтобы каждый входящий и выходящий перешагивал через меня.

После допроса с пристрастием, где был и чего делал, стали распекать за то что "забил" на службу, и оттягивался на стороне.

После окончания этой томительной и неприятной процедуры пошёл спать в БТР. Собрал все подстилки, одел два бушлата, и опустив уши у треуха (так называли солдатскую зимнюю шапку т. к. у неё действительно три уха) завязал их на подбородке, и завалился спать. Мороз пробирал до костей, но я крепился и, наконец-то, заснул.

Проснулся утром, когда все вокруг зашевелились. Первое, что бросилось в глаза, что БТР сильно заиндевел внутри. Потихонечку вылез из своего "гнезда", и пошёл к палатке где, строилась рота. Неожиданно объявили осмотр оружия, и тут только вспомнил, что после боя не почистил автомат. "Пулей" метнулся за ним, и схватив автомат, побежал к БМРке. Распахнул люк в башню, и юркнул туда, чтобы за секунды до построения разобрать и стереть хоть самый чёрный нагар.

Всё шло по началу хорошо, быстро откинул затвор, патрон который был в стволе, упал мне под ноги, после этого нажал на спусковой крючок. Раздалась короткая очередь, и от грохота зазвенело в ушах. Во попал!!!

Я сидел, не желая никуда больше двигаться, ожидая серьёзных разборок.

Через некоторое время в люк осторожно просунулись испуганные рожи дедов. Увидев меня, они закричали: "Он жив!". Залезли в люк. Сделали втык за то, что не отстегнул магазин, и за то что не чистил автомат. Проследили траекторию полёта пули, которая отрекошетила от трёх бортов башни. Три раза пуля пересекла пространство башни, в середине которого я сидел.

Выстрелы услышали офицеры, прибежали и всех погнали на построение. Тут выяснилось, что ночевал я в заиндевевшем БТРе, и офицеры поставили задачу всем подвинуться или ставить ещё одну палатку, но чтобы места хватило всем.

Потом чистили оружие и собирались в горы. Нас раздали по ротам, мы погрузились на БТРы, и петляя между засыпанных снегом хребтов, выдвинулись к какому-то кишлаку. БТРы, урча, давили пушистые сугробы, окружая кишлак. Потом, спрыгнув с брони, все вместе стали с разных сторон входить в него.

Погодка стояла изумительная. Лёгкий мороз. Ослепительно сиял пушистый снег, мягко укутавший притихший кишлак. Кишлак был пуст, и мы ходили по брошенным дувалам, хозяйским глазом осматривая скудный крестьянский скарб. Уже ближе к середине кишлака, увидел своего боевого друга, Виталю Павлова из Питера.

Мы вместе проходили службу в одной учебке, бегали в самоволки и даже сидели на губе. Нас хотели оставить сержантами, но, как говориться, от судьбы не уйдёшь, и за очередную самоволку нас сослали в Афганистан. Мы ехали вместе и попали в один полк, и в одну роту, просто его придали пехоте, и поэтому за всё время операции я его не видел.

Это был типичный оккупант, заросший упругой щетиной. На ремень за ноги была подвешена задушенная курица. Он по-хозяйски смотрел по углам, и даже когда я его окликнул, с трудом оторвал взгляд от своего занятия чтобы посмотреть на меня.

Тепло, поприветствовав друг друга, мы стали делиться новостями. Его рота держала оборону невдалеке от этого кишлака, и местоположения не меняла за всё время проведения операции. В наряды его никакие не ставили, и поэтому он преспокойненько отдыхал.

Мы пошли вместе шмонать кишлак. В одном дувале нашли старый генератор тока, с мощным литым корпусом, размером почти с "запорожец". Казалось невероятным, что такую машину можно затащить так высоко в горы. Позвали офицера, он тоже с удивлением посмотрел на это "чудо техники" и приказал взрывать.

Мне было жалко губить такой интересный механизм, который приносил, наверное, большую помощь жителям кишлака, но надо, так надо. Заложили тротил под корпус, размотали бикфордов шнур и побежали прятаться за угол другого дувала. Прогремел взрыв, разметав кровлю над генератором. Машина спрыгнула с анкерных болтов, и массивный чугунный корпус дал трещину. Мне было жалко старого доброго работягу, и людей, которые затащили его сюда.

Вскоре засобирались, и стали оставлять кишлак. Мы простились с Виталей, он пошёл на позиции своей роты, а я вскарабкался на БТР и поехал в расположение полка. Через полгода Виталю тяжело ранили. Он первым входил в дувал, и когда раскрыл дверь, то дух выстрелил в него в упор. Две пули вошли в него, одна отстрелила локоть, а другая застряла в тазу. Когда он рухнул на порог, то разведчики стали стрелять в духа, в проём двери, а дух в разведчиков. Душману удалось ранить офицера, прежде чем его самого завалили разведчики. Все пули просвистели над Виталей. В Кабуле хирурги пытались без рентгена достать пулю из таза, оставив на память страшные разрезы, спереди и сзади, но пули не нашли. Ему её достали лишь в госпитале в Риге. Отстреленный локоть, мешал двигаться руке, и она заметно ослабла и усохла. После дембеля я навещал Виталю в Питере, он постепенно опускался, связавшись с наркоманами, и рассказывал страшные истории за кружку пива, в шалманах на Ульянке, получив почётную кличку "Коммандос".

По пути в полк проезжали расположение афганской части. Днём церандоевцы подъехали к большому перекрёстку, и занимали позиции вокруг него. Кто-то прямо на перекрёстке, колол дрова из свилеватого кедра, с прочными перекрученными волокнами, которые плохо пилились, а тем более кололись. Какой то церандоевец, яростно стучал топором с нанизанным на него поленом, по замёрзшей земле, громко выкрикивая какие то ругательства себе под нос. Полено не поддавалось, и он в сердцах бросил топор на землю, и ходил, поднимая руки, и громко выкрикивал отборные ругательства.

С нашим БТРом поравнялась машина из афганской колоны, где на куче барахла лежал какой-то обдолбленный церандоевец, с кривыми, как есть, глазками. Увидев нас, он стал размахивать недокуренным косяком, предлагая разделить с ним радость, кто-то из дедов перегнулся и взял с благодарностью касяк из его рук. Афганец что-то дружелюбно залопотал, энергично размахивая руками. Машина тронулась и поехала дальше.

Пока машина стояла, я рассматривал барахло, на котором он лежал. Там были ватные одеяла, коврики, посуда, алюминиевые бабайские чайники с кривыми носиками, всякая разная утварь, то, чего мы никогда не брали. Церандоевцы обдирали своих же афганцев до нитки, выгребая почти всё, не гнушаясь мелочами.

Вечер прошёл нормально, деды "утрамбовались", и мне в ближайшем углу у входа, выделили вполне приличное место, недалеко от печки. Пайку на ужин разогревали в "цинке" от патронов, сразу на всю компанию, добавляя к каше тушёнку. Резали где-то раздобытый лук. К чаю выложили, только что добытые конфеты. Ведь по большому счёту человек в 18–19 лет ещё ребёнок, и не его вина, что в эти годы приходиться убивать и делать эту грязную, мужскую работу.

После сытного ужина долгожданный отбой. Во второй половине ночи экстренное построение. Все быстро высыпали из палаток. Всем объявили, что у пехотинцев, которые держали оборону метров на 500–700 выше нас на хребте, 1,5 часа назад пропало 4 человека, весь дозор. Вокруг позиций всё было истоптано, т. к. пехотинцы всё время ходили за дровами, но вскоре мы нашли свежие следы.

Бросились на поиски, но следы вывели на дорогу и пропали, да и тёмной ночью, в плотном лесу, по целинному снегу, не очень-то побегаешь. Потоптавшись по снегу около 2-х часов, вернулись обратно.

Странно устроена жизнь, через полгода, когда мы вели боевые действия на Панджшере, разбили банду полевого командира Аттика. Среди пленных был один из 4-х беглецов, но уже инструктором по стрелковому вооружению у душман.

На утро командир полка рвал и метал, спокойная жизнь кончилась. Целый день мы устанавливали мины с растяжками, вокруг расположения полка. Причём меня дали в помощь трём дедам, так что мины пришлось устанавливать самому.

Деды рисковать не хотели, т. к. скоро дембель, а у меня, молодого сержанта, всё впереди. Мы устанавливали хитрые мины, в которых был предусмотрен механизм против съёма. Поэтому для ликвидации минного поля устанавливал дополнительный детонатор с часовым механизмом, в специальное гнездо. Часы поставил на 36 часов, т. е. "зазвонить" они должны были послезавтра утром, в 6-00.

Натянули в одном месте растяжки и видим, что прямо на растяжку идёт боец с топором, видно по дрова. Мы закричали ему, т. к. он шёл в вдалеке, метров 500 от нас. Хорошо, что мы его заметили, и он понял, что впереди мины, и развернулся назад. Такое частенько бывало, что заходили на минные поля, поставленные нашими несколько лет назад, т. к. карт минных полей, зачастую, не составляли.

В одном месте вышли к дороге, которая петляла вдоль ущелья. Вечер всё окрасил в голубые тона. Внизу шумела река, извиваясь между заросших кедрачом, и засыпанных мягким снегом, хребтов.

На дороге, над обрывом стоял подбитый бронетранспортёр, времён Великой Отечественной войны, с открытым верхом и металлическими бойницами по бокам. Возле него у костра топтались два церандоевца. Подошли к ним, закурили. Попытались поговорить, но они почти не понимали по-русски. Стремительно темнело, и надо было возвращаться в расположение полка.

Когда добрались до расположения полка, нас ждали новости. Где-то нашли трофейное стадо, голов 50, и комендачи охраняли его в крытом КамАЗе. Деды поставили мне задачу стащить овцу, дали в помощь паренька покрепче. Стимул один, не принесёте овцу, получите по полной программе.

И вот глубокой ночью нас поднимают на дело. Обошли машину, посмотрели на 2-х комендачей в неудобной позе дремавших в кабине. Парень остался на шухере, а я потихонечку развязал край тента, и приподнял. Овцы тихо толкались в глубине кузова. Постарался потише влезть, но когда приблизился к стаду, то овцы стремительно бросились в рассыпную от меня, громко топоча. Не сразу, но схватил первую попавшуюся овцу, и выбросил под ноги комендачей.

Комендачи были ребята крепкие, из Новосибирска, потом познакомился с ними в другой обстановке. Затянувшуюся паузу оборвал один из них: "Ну, давай прыгай!".

Паренек, который стоял на шухере, м.б. и успел мне крикнуть, но в азарте борьбы за овцу не мог быстро покинуть машину. Он прохаживался метрах в 30-ти от неё, и поглядывал, как будут развиваться события.

Собрался с духом, протиснулся в узкую щель между тентом и бортом, и только спрыгнул на землю, как на меня посыпался град ударов, с двух сторон. Ушёл в глухую защиту, и пытался протиснуться вдоль борта, в сторону и убежать, но сильные удары отбрасывали меня назад.

Комендачи дубасили меня молча, от души, не целясь, поэтому и удары почти не достигали цели. И тут подошёл паренёк: "Чего это вы его бьёте?".

— Он хотел спереть овцу!!!

— Так и что, из-за этой овцы надо дубасить человека!?

— А ты что вместе с ним?

— Нет, просто иду мимо, гляжу, бьют знакомого солдата. Решил узнать, за что и почему? (Это в третьем-то часу ночи!)

Комендачи видимо выпустили пар, и отпустили меня. Пришлось возвращаться с помятой фигурой и без овцы.

На утро деды пожалели, что мне не удалось добыть овцу, но ободрили, чтобы не переживал из-за этого. Инцидент получил неожиданное развитие, вечером командир роты взял кого-то из старослужащих и пошли за овцой, которую деды быстренько освежевали, разделали и нажарили мяса.

С утра решили полакомиться блинчиками, и меня с кем-то из молодых бойцов зарядили на это дело. Деды где-то раздобыли металлическую банку, трофейного сала, литров на 10. Похоже японское или корейское "Три короны". Это было топлёное сало, со шкварками.

Блинчики делали в цинках на дровах. Деды показали, как это надо делать, и рассказывали о том, что ни в коем случае нельзя блины печь на солярке, или тротиловых шашках, т. к. блины будут плохо пахнуть, а только на дровах, чтобы ароматно припахивали костерком.

Потом деды удалились в палатку, ожидая первую порцию блинов. Но первые блины мы попробовали сами, потом деды похитрее встали около цинка, и с удовольствием проглатывали горячие блинчики, с пылу с жару. Деды так же "надыбали" очень хорошей муки, возможно, она была уже с дрожжами, потому что мы замесили тесто на воде, а получились аппетитные пышные оладушки. Было очень вкусно, на морозном воздухе есть горячие оладушки, с горячими свиными шкварками.

Деды в палатке почуяли, что блинчиков им не дождаться, и с руганью полезли на улицу. Наехали на нас, на дедов, которые перехватывали блины, и тоже стали в очередь. Потом они насытились и отвалились, а мы продолжали печь блины, угощая своих товарищей. Это было, несомненно, приятнее, чем этих уродов-дедов.

Дедов своих не любил, за жлобство и капризный характер, при этом они мало понимали в службе, и при любом удобном случае подставляли молодых. Конечно же, среди них были хорошие и "шарящие" ребята, но их было явное меньшинство, и они не влияли на общую атмосферу.

Благодаря тому, что мы были всё время у костра, стали свидетелями и участниками странного спектакля. В расположение полка пришла делегация старейшин, из какого-то кишлака с красным "знаменем" в руках. Просто красного цвета тряпка, одетая на черенок. Командир полка и нач. штаба вступили с ними в переговоры.

Через некоторое время они отделили одного старейшину, и повели в расположение сапёрной роты, которая находилась за пригорком. Нам было велено достать верёвку, и перекинуть её через сук дерева. Старика сначала поднимали на дыбку, чтобы пытать, со связанными за спиной руками, через переводчика выспрашивая сведения.

Но старик уверял, что ничего не знает, после чего пытки и угрозы продолжались. Афганские старики были седые, но чувствовалось, что телом они крепкие и выносливые. Глаза были острые и очень эмоционально реагировали на эту унизительную процедуру.

Потом заставили встать старика на чурбан, а на сухую и жилистую шею накинули петлю и стали подтягивать, но старик продолжал уверять, что ничего не знает.

После этого инсценировали расстрел. Нам велели взять автоматы, и стрелять в ствол дерева на уровне груди. Сорвали с головы старика чалму, и бросили в растоптанный снег, а самого схватили и потащили спиной вперёд по рыхлому снегу, за следующий пригорок.

Привели следующего участника драмы, когда он пришёл, и увидел "декорации" с затоптанной в снег чалмой, у него по максимуму округлились глаза, и в изумлении отвисла челюсть.

Его протащили через всю "обязательную программу", и потащили за пригорок, где охраняли первого старика. Надо сказать, что старики вели себя очень достойно, хотя было видно, что они очень сильно перепуганы. Не теряли голову, и не умоляли о пощаде своих безжалостных палачей.

После того, как закончил своё "выступление" последний старик, вывели всех участников "шоу". Командир ещё раз с ними поговорил, извинился и отпустил. Старики взяли своё знамя, и пошли прочь. Они шли молча, и долго были видны их обиженные спины.

Мне было жалко стариков, но видно было такое время, что никому нет доверия и пощады.

К вечеру пошли слухи о том, что завтра меняем дислокацию. На утро нас ждали печальные известия, о том, что не сработали часовые механизмы во взрывателях, и мины ждут своих сапёров.

Такое часто случалось и с гранатами для подствольных гранатомётов. Говорили о том что, возможно, это скрытая диверсия, но я думаю это простая русская расхлябанность и безответственность.

Мы поставили около 30-ти мин, а часы сработали только у трёх, одна мина рванула с опозданием почти на 3 часа, как раз в тот момент, когда мы выходили их снимать. Все восприняли это как грозное предупреждение. Пошли снимать втроём, два деда и я. Разумеется, деды следили издалека за моей работой, на почтительном расстоянии.

Сердце замирало каждый раз, когда подходишь к мине, и видишь часики, остановившиеся на нуле. Вставляешь детонатор с бикфордовым шнуром в тротиловую шашку, и кладёшь вплотную к мине, боясь её задеть, или зацепить растяжку. Шнур делаешь длиной где-то 50 сантиметров, из расчета, что 1сантиметр шнура горит 1 секунду, а значит, у тебя есть 50 секунд, чтобы добежать до укрытия.

Раздаётся взрыв, со свистом над головой проносятся осколки, и с громким удаляющимся жужжанием уносится вверх крышка от мины, блин диаметром около 10 сантиметров и толщиной с палец. Через несколько секунд слышится её нарастающее жужжание, и она падает в снег.

Однажды она упала у наших ног. Деды вздрогнули: "Дембель в опасности!", и стали выбирать позиции подальше. К обеду дело было сделано. После обеда стали собираться, переезжать в другое место.

Быстро собрались, свернули палатку, вычистили печку, и выдвинулись в сторону какого-то кишлака, который перед этим несколько недель подряд утюжили "грады".

Подошли к кишлаку вечером. Он раскинулся в уютной, почти круглой долине, со всех сторон опоясанной цепочкой зелёных гор, укутанных белым снегом. На горах стояли сторожевые башни, высотой метров 8-10. Возле одной из них жгли костёр церандоевцы, а возле другой держала оборону наша пехота. Они наверное, и наводили огонь артиллерии и "градов" на кишлак.

Мы вышли на окраину кишлака и заняли оборону в одном дувале. Нашли овечьи шкварки, кукурузную муку и мелкую картошку. Недоумевали о том, что неужели афганцы здесь выращивают картофель, где пахотные земли большая редкость, т. к. с огромным трудом афганцы обживают склоны гор.

Веками они носят тяжёлые камни, для того чтобы подпереть террасы, после чего засыпают их землёй, принесённой из долины. Потом выкапывают арыки и создают интересную систему полива, направляя воду из горных ручьёв на свои поля. Думаю, что картошку скорей всего они выменяли у русских.

Пробовали сделать блинчики из кукурузной муки, но она не хотела спекаться и разваливалась, так что пришлось разогревать кашу. Ночью пришлось нести дозор. Всё было спокойно, только несколько раз артиллерия обстреливала дальний край кишлака, а это тревожило, как бы по ошибке не ударили по нам.

На рассвете нам поставили задачу; в разбитом кишлаке собрать деревянные балки домов и всё что горит. С топливом в полку были настоящие проблемы и перебои. К середине зимы кончается уголь, Выдают его очень мало, и в палатках очень холодно. Молодых посылают воровать уголь, или в соседние роты, или на угольный склад.

Угольный склад — место, где сгружают уголь с машин. За ангарами столовых было расчищено место и обнесено колючей проволокой, там самосвалы сгружали уголь. Иногда уголь привозили бортовые машины, и тогда роты бросали на разгрузку угля.

Воровство принимало массовые масштабы и необычайные последствия. Ночью пробирались к кучам и в полной темноте, на ощупь, собирали в мешки крупные фрагменты угля. Как кроты, на угольных кучах работали 15–20 бойцов. Через некоторое время подлетала команда на 2-х "козлах". Разворачивали машины так, чтобы фары освещали кучи угля. Приказывали всем оставаться на своих местах, но самые чуткие начинали бежать уже при приближении машин. Из машины выскакивали солдаты и открывали огонь поверх голов. Однажды какой-то отморозок дал несколько длинных очередей поверх куч, пули прошли мимо нас, не задев, а рядом упал раненый боец. Проклиная этих уродов, мы, пригибаясь, бежали между куч угля. Помогли друг другу преодолеть колючую проволоку, и добежав до столовой, остановились посмотреть, как солдаты грубо собирают пленных, и заставляют вытряхивать мешки с углём.

Зима в этот год выдалась морозной. Большие проблемы с углём довели до того, что по ночам разбирали гарнизонный туалет, где-то на добрую сотню посадочных мест. Сначала стали ломать перегородки между очками, потом отрывали доски от стен. И когда мела метель, то в большие бреши наметало целые сугробы. Плюс ко всему в туалете не было света, и когда на ощупь подходил к очку и начинал расстегивать ширинку, то оттуда раздавался голос: "Ты чего это удумал?". В кромешной темноте и не видно сидящего на очке бойца. "А ты чего, сидишь и молчишь?". Идёшь дальше искать свободное очко.

Вынуждены были даже патрулировать, расположение полка, в вечернее и ночное время, но эта мера не могла остановить волны воровства. Все, что было плохо приколочено, отрывали и бросали в печку. Однажды попробовали топить тротилом. Ночью на дрова бросили несколько шашек тротила, они расплавились и, сгорая, стекли в поддувало и чёрный, густой, едкий дым устремился в палатку. Все вскакивали с кроватей и выбегали на улицу, на мороз. Долго проветривали, а потом никак было не натопить выстывшую палатку.

Истопник Тэркеш получил тогда хороших…. тумаков, хотя это я подбил его на эту глупость, т. к. был тогда дежурным по роте. Тэркеш был призван откуда-то из Туркмении, но черты лица были у него вполне европейские. У него были явные нелады с головой, но несмотря на неимоверную силу, он был совершено безобидным.

Однажды на Искаполе взяли трофейный ДШК (крупнокалиберный пулемёт), и в шутку сказали Тэркешу, чтобы он его нёс. Он, несколько не сомневаясь, подсел под треногу, выпрямился и понёс. Весила эта конструкция килограмм под 150. Взводный, когда увидел это, то просто обалдел, и здорово наехал на нас за то, что так жестоко издеваемся над Тэркешем, т. к. он мог запросто надорваться.

Запомнился ещё такой эпизод с Тэркешем. Когда приехал на замену новый командир взвода, то на первой утренней проверке обратил внимание на то, что у Тэркеша одето два левых ботинка!? Оказалось, что у него врождённое искривление стопы, и он на правой ноге может носить только ботинки с левой, а мы никогда на это не обращали внимание. Интересно о чём думали в военкомате, когда призывали его на службу?

Тем более что выпало служить ему в горной пехоте, где столько утомительных переходов. Надо сказать, что Тэркеш очень хорошо переносил переходы и никогда не "умирал". На нём в полной мере проявилась народная мудрость о том, что везёт дуракам, потому что ни разу он не был ранен, и даже царапнут, несмотря на тормознутую реакцию и высокий рост.

Ни какие репрессии не могли остановить разгул воровства. Был дан приказ оставить в палатках по одной печке, и топить только с 17–00 до 8-00. За исполнением приказа следила специальная комиссия, которая в назначенное время ходила по палаткам, и заставляла выгребать даже не догоревший уголь.

В палатках было холодно, истопники умудрялись топить автомобильными покрышками, которые накануне целый день пилили ножовками по металлу. Виртуозы-истопники умудрялись выжимать из печек по максимуму, добиваясь ярко-красного светящегося ободка в верхней части печки, и удерживали в таком состоянии печку до утра. В нашей палатке не было специалистов такого класса, и сверху на одеяло накидывали шинель.

Так вот, командиры указали на развороченные огнём артиллерии дувалы, и приказали собирать дрова и грузить на машины. Мы вырывали из обломков деревянные части перекрытий. Афганцы строят дома из глины, и только на перекрытия и двери идёт лес. Крыша состоит из жердей, переложенных хворостом, и ровно заделанных глиной, вперемешку с соломой. Работа не спорилась, потому что десяток дедов "кантовал" столько же молодых, которые уныло выковыривали деревянные обломки из пересохшей глины.

Мощный залп разворотил небольшую мечеть, от неё остался большой фрагмент стены, и часть перекрытия опиралась на красивый резной столб. Один из наших дедов, водитель "Урала", запал на эту колонну. По его просьбе, мы выпилили один из самых красивых резных фрагментов, украшенных яркими красками, длиной с бампер "Урала". Дед был очень доволен, и приделал резную колонну на бампер.

До чего всё-таки люди не понимают святого, тонкостей духовного, и наносят обидный укор чувствам верующих. К слову сказать, и я, атеист, воспитанный в коммунистических традициях, впервые встретил истинно верующих людей, не стеснявшихся своей веры, и с усердием возносивших свои молитвы к Богу, именно в Афганистане. В России были церкви, только верующих людей было мало, и они были скромны и незаметны. Вера преследовалась, и наказывались все её проявления, от крестин до отпевания.

Тогда не в полной мере, но осознавал, какое чувство горечи и ненависти к оккупантам вызывает вид колонны из мечети на бампере русского "Урала". Прости нас Господи, ибо не ведали что творили! К вечеру погрузку закончили, и готовились на следующий день отправиться в путь.

Наутро нас ждал неприятный сюрприз. Духи взорвали дамбу, и воды горной реки хлынули на дорогу. Мы с раннего утра ездили на БМРке и взрывали обочины, чтобы сбросить воду в ущелье, но не везде это удавалось. Особенно от этого страдали боевые машины с низкой посадкой, такие как "Шилки". "Шилка" — бронемашина на гусеничном ходу, с 4-мя скорострельными пушками, и современными по тем временам системами наведения, расположенными в бронированной башне.

В одном месте "Шилки" гнали перед собой волну, которая местами заливалась в люк механику-водителю.

Мы боялись, что духи заминировали перед этим дорогу, и потом направили реку, чтобы невозможно было разминировать, но всё обошлось, и мы с трудом к вечеру оставили Ургун.

Наш полк не вёл ожесточенных боевых действий, прикрывая десантников и другие части. Мой земляк Андрей Еланский потом вспоминал такой эпизод из этой операции. Его как огнемётчика придали десантникам, которые шерстили тылы духов. Они однажды спускались с хребта и увидели внизу караван. Командир приказал стрелять, и он сделал залп из огнемёта. Надолго он запомнил безумные, душераздирающие, оглушительные вопли людей и животных, сгорающих заживо. Он панически испугался тогда, а вдруг это наши. Не помню, чтобы когда-нибудь брали пленных из каравана.

Очень хотелось мне посмотреть на крепость Ургун, но не повезло, мы не подходили к городу.

Уже в полной темноте мы разворачивались в небольшой долине, зажатой между двух хребтов, вершины которых были поделены между ротами для охраны расположившегося внизу полка. Одна из них досталась нам. Мы поделили очередь, мне довелось нести службу со старослужащим Толей Перетятку. Где-то посредине ночи часовой разбудил нас, и мы стали подниматься вверх. Подъём занял почти полчаса, к тому же я на плече тащил целый "цинк" патронов, для того чтобы не скучно было тащить службу.

На подходе к вершине, нас заметили, и началась перепалка, на тему "где это вы застряли, трам-тарарам!!!". Пост сдали, пост приняли. Открыл цинк, и стали снаряжать магазины, и отрываться по полной программе. Палили во все стороны. Метров 700 от нас, нёс службу церандой, их ПК (пулемёт Калашникова) уверено разрезал ночную тьму.

Толя Перетятку был настоящий молдаванин, эмоциональный и туповатый. Захотелось ему поиграть в войну, и он стал стрелять в сторону церандоя. Те немного затихли, типа "Не поняли!". И дали несколько длинных очередей в нашу сторону. Мы стреляли стоя, и очередь прошла как раз на уровне груди, но пули нас не задели. Рухнули на землю. Толя испугался, и до него дошло, что это не такое безопасное дело играть в войну, и мы опять продолжали стрелять каждый в свою сторону. Церандой в свою, а мы продолжали отстреливать свой сектор.

Стоять нужно было долго, и Толе вскоре надоело палить без разбору. Его потянуло на разговоры по душам. Он попросил рассказать меня про Питер, и сам рассказывал про свой родной колхоз, и какие там вырастают огромные яблоки, размером с голову. Для убедительности округлял глаза, и показывал размер руками, как это делают рыбаки. Приглашал в гости, но он так меня доставал временами, что больше никогда не хотел бы с ним встречаться.

Деды ревновали меня за то, что разведчики брали меня с собой на боевые, а Толя больше всех, т. к. любил пошмонать. Он был дембель весенник, а погиб летом на Панджшере, намного позже приказа.

На подходе к кишлаку духи открыли огонь, Толика убили сразу же. Ещё в том бою убили разведчика Анатолия Мироненко. Он был учителем и служил в армии после окончания педагогического института. Я служил тогда уже в развед. роте, и с "Мироном" частенько делал "Боевые листки". Духов мы закидали гранатами прямо в дувале. Их было двое, и они прикрывали отход группы, которую мы тоже изрядно пощипали.

После боя Мирон сидел, привалившись к камню. Его окликнули раз, другой. Рука у него лежала на животе, и сначала подумали, что он тяжело ранен в живот. Подошли поближе. Пуля прошла над самым камнем и пробила ему висок, а мы стояли, вокруг удивляясь такой быстрой и лёгкой смерти. Такой внезапной потере. На Толика Перетятку никто не обращал внимания. Он лежал, уткнувшись лицом в землю, придавив грудью автомат и щуп. Разведчики шутили о том, что отплатил ему Бог за мои мучения, и предлагали что-нибудь взять на память из его вещ. мешка.

Вскоре нас пришли менять, и мы быстро сбежали вниз, и завалились досыпать. На утро, мы собрали палатку, загрузили в БТР и тронулись в путь. Я опять ехал верхом на броне, любуясь зимними пейзажами.

Были разведданные, что духи планируют обстрелять нашу колонну. Какое-то время нас сопровождали вертушки, но вскоре мы выехали в долину. Задул пронзительный ветер, и время от времени я залезал внутрь БТРа, чтобы погреться и перекусить.

К родному полку мы подъезжали в полной темноте. Когда пересекли блокпост, то грянула духовая музыка, это оркестр, стоя на обочине дороги, встречал своих. Звучали бравые марши. Это было удивительно и наполняло душу радостью. Нас ждут, и встречают как героев.

Дула метель, крутя снежные вихри. Из-под колёс боевых машин, снежная крупа летела на закоченевший оркестр. Мороз был под 20-ть градусов, а музыканты были в парадных шинелях. Такая мода — оркестр всегда ходил на торжества в парадных шинелях. Дирижер оркестра, прапорщик, время от времени, не прекращая дирижировать, оглядывался на проходящие машины. Когда он в очередной раз оглянулся, на наш проходящий БТР, я радостно замахал ему рукой, и он удовлетворённо кивнул головой, принимая приветствие. Музыканты съёжились от холода, но продолжали, дуть в свои трубы. Торжественные бравурные звуки, пробивались сквозь грохот проходящей боевой техники. Вот мы и дома.

Не любил возвращаться в полк из-за казарменных будней, и хозяйственных хлопот. Если деды на операции были ещё терпимы, то в полку здорово отравляли жизнь. Начиналась полоса нарядов, в том числе и самые неприятные, в столовую. Да и офицеры начинали "закручивать гайки", и наказывать всех без разбора. Но ничего изменить нельзя, и приходилось терпеть, считая дни до приказа.