Соmеdiе dе Frаnсе

ГЛАВА 4. Квартал Марэ

Старый король Генрих любил Париж, хотя тот по началу и был к нему не ласков, и немало денег потратил на его благоустройство. Он приказал достроить новый мост, соединивший два берега Сены с островом Сите и запретил сооружать на мосту дома, чтобы те не загораживали вид на реку. А по краям его, чтобы обезопасить движение, проложили тротуары.

На западной оконечности острова Сите заложили треугольную площадь Дофин, окружив ее затем домами одинаковой архитектуры из розового камня, облицованными ложным белым кирпичом. На правом же берегу Сены выросла Королевская площадь — Плес Рояль.

Три десятка одинаковых трехэтажных домов с розово-белой облицовкой, с арочной галереей внизу и с крытыми садами позади. С островерхими серыми крышами, крутые скаты которых прорезали слуховые оконца, а кое-где украшали изящные башни с часами и колоколом, образовывавшие симметричное каре.

Еще пару десятилетий назад павильон короля на южной его стороне противостоял павильону королевы. Придворные вельможи, чтобы быть поближе к монарху, стали строить себе особняки неподалеку, и квартал Марэ стал самым изысканным и элегантным в городе: здесь селились послы, высшие судейские чиновники и финансисты. Ученые, художники, писатели и даже иностранные государи, бывавшие в столице с визитом.

Однако король сменился, и Лувр потерял свой лоск. Едва строительство Версаля началось, квартал Марэ начал увядать, пока не опустел совсем — так же, как и старый королевский дворец.

Здесь же стоял и особняк Рауля, маркиза де Лузиньяна.

Через большие ворота с фронтоном, украшенные серией скульптур, изображавших четыре стихии и два времени года, можно было попасть в большой мощеный двор. Ворота соединяли два больших павильона, в одном из которых размещалась кухня, а в другом — конюшня. Все сооружение обнимало двор подковой: по бокам располагались службы и людская, каретный сарай и кабинет. На первом этаже главного здания размещалась большая зала, где можно было давать балы, и парадные комнаты. Пройдя же бальную залу насквозь, можно было выйти на террасу и спуститься в садик с французскими клумбами и аккуратно подстриженными кустами жасмина по краям. Расположенная в его глубине оранжерея сообщалась с королевской площадью.

На второй этаж вела лестница с кованными перилами, а наверху располагались апартаменты хозяев: прихожая имела две двери, одна из которых вела в покои господина, другая — в покои его фаворита.

— Этот дом в самом деле принадлежит тебе? — спросил Кадан, едва попал сюда в первый раз.

— Да, а что?

— Он не похож на тебя. Слишком… — Кадан повел рукой, — тяжеловесен. Старомоден. Нет, он не может быть твоим.

Рауль усмехнулся и зарылся носом в его волосы.

— Это дом моего отца, — у самого уха Кадана вполголоса произнес он, — больше он здесь не живет.

Кадан потянулся и зевнул. Рыжие волосы рассыпались по обтянутым шелком подушкам. Он лежал и смотрел, как на потолке переливаются лазурью и жемчужно-серым облака, окружившие древних богов.

В углу спальни потрескивал камин, а в изножье кровати светились в жаровне горячие уголья. Стены украшали резьба и картины с изображениями греческих героев.

Комната, которую выделил ему Рауль, изначально была отделана в египетском стиле, но уже на следующий год, когда в преддверии нового сезона Рауль распорядился поменять интерьеры по всему дворцу, Кадану было позволено выбрать новые апартаменты и отделку самому.

В итоге они с Раулем, как и прежде, занимали каждый свое крыло, но Кадан занялся сменой оформления к новому сезону — в отличие от Рауля, доверявшего сведущим людям, он предпочитал во всем участвовать сам.

Рауль хоть отмечал, вполне искренне, что у Кадана превосходный вкус, но явно был несколько недоволен выбором самих комнат — они располагались от его собственной спальни настолько далеко, насколько позволяла планировка дворца.

— Я когда-нибудь прикажу построить галерею от вашей спальни к моей, — грозился он, но пока не брался исполнить свои слова.

В остальном же Рауль был образцовым меценатом. Не торопил Кадана и ничего не требовал от него. Хоть тот и ловил на себе порой жадные взгляды, казалось, раздевавшие донага, но на Кадана так смотрели не в первый раз, и куда приятнее было, когда этот взгляд принадлежал Раулю, ухоженному и разодетому в шелка, чем какому-нибудь дородному купцу.

Кадан привык вставать ближе к полудню — хотя Рауль, поднимавшийся на ноги раньше, посмеивался над его ленью.

У Рауля, однако, был другой список дел — он начинал утро с уроков фехтования в семь, затем только возвращался домой и приказывал подать завтрак, который, как правило, съедал, наблюдая за тем, как сонный и еще лишенный защиты пудры и румян Кадан совершает утренний туалет.

Кадану он никогда не предлагал заняться фехтованием. Рауль вообще не стремился втягивать его в свои дневные дела. Совершив совместный завтрак, они снова расходились по своим углам.

— Как насчет Мольера? — спрашивал Рауль, наблюдая, как горничная надевает на худенькое тело Кадана рубаху, отороченную кружевами по краям. Его зачаровывало это зрелище — облаченный в десять одежд Кадан походил на фарфоровую куколку, которую страшно было разбить. Хотя еще несколько минут назад был живым и гибким, как дикая лань.

— Я не хочу Мольера, — повторял Кадан в который раз.

Разговор о подборе педагога по актерскому мастерству шел уже давно. Вокалом с ним занимался господин Люлли*, а господин Бошан** давал уроки танцев, и здесь расхождений у них не было, но когда речь заходила об актерском мастерстве, Рауль неизменно требовал, чтобы это был Мольер.

— Мольер занимается комедией, — упрямо продолжал Кадан, — я хотел бы играть трагедии. Шекспира, например. А еще лучше… — он опускался на кресло перед туалетным столиком и смиренно ждал, пока горничная раскалит щипцы.

— Ну же, говори.

— Это будет странный каприз, — предупредил Кадан.

— Каждый твой каприз удивляет меня, — поднявшись со своего места, Рауль подошел к нему со спины. Окинул взглядом оба их отражения в зеркале: на его вкус они смотрелись вместе безупречно хорошо.

Сам Рауль был золотоволос, а в локонах Кадана пылал огонь. Зато глаза у обоих были голубыми и было в них что-то… Ни один, ни другой не смог бы сказать, что. Только то, что их взгляды неуловимо похожи между собой. Оба холодны, как горные реки зимой, и глубоки, как озеро Лох Несс.

— Я бы хотел, — произнес Кадан с обманчивой вкрадчивостью, — ставить легенды варварских племен.

Рауль поднял бровь.

— Нас сожгут на костре, — констатировал он.

— То есть, ты согласен со мной? — хитрая улыбка блеснула в уголках розовых губ.

— Не знаю, — признался Рауль и отвернулся от него, — вряд ли Монтен Блан станет это играть. Сказать честно, мне давно перестал нравиться твой театр. Там не на что смотреть, кроме тебя.

Кадан хмыкнул. Этот разговор тоже повторялся не в первый раз, и, сказать откровенно, он начинал задумываться об этом и сам.

Теперь, когда Рауль обеспечил театр новыми красками декораций, выписал итальянского художника, чтобы тот их нарисовал, и раз в полгода дарил труппе новые костюмы, у театра, казалось, было все, чтобы блистать.

Он даже порекомендовал труппу нескольким друзьям, но те быстро пришли к выводу, что Матильда для роли Офелии уже стара, Жослен в образе благородного героя просто смешон, а Сезар и вовсе не в состоянии поддержать разговор.

Зато все разом утверждали, что рыжеволосый паж "страсть как хорош", и требовали его на бис, просили, чтобы он пел, играл на фортепьяно и танцевал — чего Кадан делать не умел.

Рауль перестал рекомендовать Монтен Блан, решив, что своя репутация дороже, но Кадану нанял лучших учителей. Тот занимался с упорством и интересом, и уже через некоторое время Рауль смог устроить ему в собственном дворце небольшой бенефис. Кадан пел под звуки скрипки месье де Мануара*** и танцевал балетное соло. Публика собралась разная, но по большей части молодежь, потому что приглашать стариков Рауль не любил.

Кадан понравился всем. Можно было считать, что он представлен благородной среде. Хотя большинство сошлось на том, что предложенный репертуар скучноват.

Кадан и сам был не в восторге от него и не думал этого скрывать. Правда, что именно он хотел бы играть, он сформулировал только сейчас.

Он все еще продолжал выступать на сцене Монтен Блан, куда теперь временами заглядывали аристократы, только чтобы посмотреть на него, но появлялся там много реже, чем раньше, потому что Раулю нравилось, когда он сопровождал его по вечерам.

Теперь уже эта причина оставалась единственной, по которой он не мог получить большую роль. Впрочем, все, не исключая самого Кадана, понимали, что из него не выйдет античный герой. Из всего, что мог поставить Монтен Блан, ему подходили разве что "Гамлет" и "Двенадцатая ночь", но такие пьесы не были популярны у толпы. Нужно было, чтобы кто-то писал пьесы под него, и Рауль подобрал несколько человек с достаточно острым пером, но отдавать их в распоряжение Монтен Блан не хотел.

— Можно извлечь много красивых историй из шотландских баллад, — продолжал Кадан тем временем, — или из Скандинавских легенд. Никто сейчас не использует этот материал.

— Вообще-то, — признался Рауль, отошедший к окну и смотревший на пирамидки подстриженных кустов, — я думал о чем-то более классическом. Например, из тебя мог бы получиться прекрасный Парис. Тогда я мог бы представить тебя при дворе.

— Нет, — Кадан решительно поднялся, не обращая внимания на горничную, замершую подле него с щипцами наперевес. — Я не хочу играть при дворе. Там душно. Слишком много правил, везде интриги и яд.

Рауль поднял брови.

— Говорят, новый дворец, Версаль, не так уж плох.

— Лувр или Версаль — все равно. Я, конечно, приму это бремя, если ты попросишь меня. Но мне было бы приятнее играть просто для твоих друзей. Играть то, что я сам бы хотел.

— Ты хочешь писать пьесы? — Рауль с любопытством посмотрел на него.

— Возможно, со временем я бы смог, — уклончиво ответил Кадан, — но пока я готов довериться тем, кто лучше владеет пером. Я хочу петь, Рауль. Пригласи своих драматургов — я расскажу им несколько легенд. Может, они смогут что-нибудь из них извлечь.

Часы в столовой пробили двенадцать часов.

— Хорошо, — согласился Рауль, — но ты подберешь других актеров. Я готов поддерживать деньгами Монтен Блан, но тебе абсолютно точно не место там.

Поколебавшись, Кадан кивнул. Он и сам понимал, что к этому идет уже давно.

Весь день Кадан занимался с педагогами. Особенно нравились ему уроки со старичком Люлли, обучавшим его вокалу. Знаменитый композитор, правда, по большей части требовал от него дисциплины, потому как голос у Кадана от рождения был поставлен хорошо. Но даже распевая бесконечные гаммы, он испытывал абсолютно новое для себя удовольствие, которого был лишен в театре Монтен Блан.

Через пару недель его пребывания в доме Рауль нанял для него еще и педагога по этикету. Поначалу Кадан воспринял это новаторство с легким скепсисом. Он не противился, но в голове его билось смущение, ощущение, что для Рауля он недостаточно хорош.

— Ты хорош как потерянный принц, — сказал Рауль, когда Кадан, не сдержавшись, все же задал ему такой вопрос, — но я хочу превратить алмаз в бриллиант.

Понемногу Кадан смирился, тем более что эти уроки тоже давались ему легко.

Все, что преподавали ему учителя, Кадан схватывал на лету, как будто давно уже знал.

Иногда, когда Раулю нечем было заняться, он заглядывал к ним в специальный зал, отведенный для занятий, и подолгу наблюдал.

Рауль сам удивлялся тому восторгу, который рождался в его душе, когда он видел Кадана в сшитых по его заказу одеждах, в отделанных шелком будуарах его дома. Кадана, который сверкал как драгоценнейший самоцвет в оправе позолоченных интерьеров. Кадана, который принадлежал ему.

Поначалу Рауль думал, что Кадан быстро наскучит ему. У него не раз уже случались увлечения такого рода, и каждая или каждый из его забытых фавориток получали возможность быть представленными при дворе, влиятельных знакомых и стартовый капитал, чтобы самостоятельно устроиться в среде столичной аристократии. Но Кадана не хотелось отпускать. Рауль наслаждался им даже так, не имея возможности физически завладеть. Физический акт не имел значения — для него он мог позвать кого-то из продажных женщин или слуг. Куда важнее было именно это ощущение — Кадан принадлежал ему.

Рауль был готов ждать. Он почти не сомневался, что рано или поздно Кадан сам придет к нему. Хотя затянувшееся ожидание временами и начинало его раздражать.

Ближе к вечеру, если Рауль не выезжал в свет, его обычно посещали друзья.

Последних было четверо: братья Габен и Франсуа де Ламбер, Венсан де Паради, сын маркиза де Паради, и виконт Жерар Леконт. Кадан довольно быстро угадал в этих четверых тех же людей, что ворвались в конюшню барона де Голена.

Все остальные, кто появлялся в доме Рауля, приглашались лишь для того, чтобы развлекать этих четверых и его самого. Здесь бывали известные художники и поэты, модные актеры и скандальные публицисты. Пятерка предпочитала проводить время в компании самых экстравагантных персон.

Кадан не до конца понимал, какое место уготовано здесь для него.

Как и со всеми другими приглашенными, с ним были насмешливо вежливы. Никто не проявлял уважения, но каждый стремился поймать на слове — впрочем, Кадан легко обходил ловушки и в той же манере отвечал.

Иногда его просили спеть или сыграть на пианино, но это не выглядело приказом, обращенным к слуге. Точно так же кто-то из пятерых мог самовольно или по просьбе другого прочитать свои стихи.

В то же время Кадана не покидало чувство, что он не один из них. Ему демонстрировали это мимолетные покровительственные взгляды — какие могли быть устремленными на редкую экзотическую птичку. Пренебрежительные кивки и едва заметные жесты холеных рук.

Все четверо были так же молоды и стройны, как Рауль. Все четверо были так же ухожены и красивы. Все четверо были так же избалованы и развращены.

Как минимум двое из них не стесняясь демонстрировали, что близки друг с другом более, чем могут быть друзья. И кажется, все четверо были убеждены в том, что и он для Рауля "играет в постели женскую роль". Впрочем, это не смущало никого, хотя и становилось время от времени предметом скабрезных шуток.

Как-то вечером Венсан и Жерар повздорили между собой. Ссору их нетрудно было угадать уже по тому, что они устроились на разных концах дивана, глядя в противоположные стороны, в то время как обычно сидели так плотно друг к другу, что, казалось, тела их невозможно расплести.

— Что-то новое, — прокомментировал этот факт Рауль, едва вошел, — голубки переключились на кур?

Жерар фыркнул и демонстративно высморкался в кружевной платок, а Венсан произнес:

— Куры прельщают не всех, но это определенно есть. Скажите, Жерар, как чувствует себя мадемуазель Клюзи? — говоря это, на друга он по-прежнему не смотрел.

— Полагаю, лучше, чем вы, ведь она-то заслужила возможность провести время со мной.

Венсан вскочил, и сидевшему в кресле поодаль Кадану показалось, что сейчас один вызовет другого на дуэль. Но Венсан лишь посверлил недолго глазами своего собеседника и снова сел.

— Ваше общество не стоит траты сил, — заметил он, — последнее время ваш вороной жеребец изрядно ослабел.

Жерар скрипнул зубами, а Кадан не сдержал тихого смешка.

Взгляд Венсана тут же обратился к нему.

— Когда мы познакомились с вами, Жерар, вам было девятнадцать лет, и вы были красивы как Аполлон. Но я все чаще думаю, что времена вашего расцвета прошли. Кому нужен старый мерин, когда у нас есть куда более молодой и все еще никем не сорванный цветок.

Кадан поднял бровь, различив намек.

— Берегитесь, виконт, как бы вам не поранить белые пальцы об острие шипов.

— Скорее, его сожрет выглянувший из леса волк, — хмуро заметил Жерар, — цветы не растут просто так. У каждого есть хозяин, Венсан, тот, кто вырастил его.

Кадан склонил голову вбок.

— Все же лелею надежду, что я свободный актер, а не виллан, чтобы принадлежать кому-нибудь.

— Смотри, Рауль, на корабле назревает бунт.

Рауль скрипнул зубами и промолчал.

— С чего бы вдруг? — спросил Кадан вместо него. — Я умею ценить доброту.

От слов его, однако, лицо Рауля стало еще мрачней.

Они поговорили еще, но Рауль остался равнодушен к общему напускному веселью, лицо его с каждой шуткой становилось только мрачней. Венсан и Жерар тоже не думали мириться между собой, и в конце концов гости разошлись, едва часы пробили двенадцать часов.

— Я вас провожу, — сказал Рауль, когда Кадан поднялся с кресла, чтобы идти к себе.

Кадан кивнул и позволил ему приобнять себя за талию, как Рауль делал иногда. Он него исходил ощутимый аромат вина, но и к этому Кадан давно привык.

Рауль всегда хорошо контролировал себя, сколько бы ни выпил. И Кадан давно заметил, что разгульное веселье, которому он порой предавался вместе с друзьями, скорее было светской обязанностью для него.

В Рауле таилась загадка, одному ему ведомое одиночество, которое мог различить только тот, кто проводил с ним один день за другим.

Миновав анфиладу залов, они оказались в спальне, предназначенной для Кадана. Кадан вошел первым, а Рауль следом за ним. Он бесшумно прикрыл дверь за спиной.

— Жоржетта, — крикнул Кадан. Он видел отражение Рауля в зеркале и уже понял, что тот не собирается так уж быстро уходить, и вечерний туалет придется совершить при нем.

— Я могу помочь вам вместо нее, — сказал Рауль, сделав шаг вперед.

Кадану стало неспокойно. Это уже несколько нарушало установленный между ними этикет.

— Не стоит, я готов подождать.

— А я — нет.

По спине Кадана пробежала дрожь, и он посмотрел на Рауля через плечо.

— Я очень долго ждал, разве нет?

Кадан молчал. Впрочем, он не успел бы ничего сказать, если бы и хотел.

Рауль навалился на него со спины и рывком развернул к себе. Он был заметно сильней, и Кадан, как ни старался, не мог вырваться из его рук.

Рауль принялся стягивать с плеч Кадана камзол, и драгоценные пуговицы зазвенели по полу, отлетая от него. Кадан вертелся в его руках как змея, но в конце концов Раулю это удалось, и он, тяжело дыша, прижал Кадана к себе.

— Не надо… — выдохнул тот. Руки Рауля сжимали его как тиски.

— Ты принадлежишь мне, Кадан. Ты давно должен был понять.

Кадан стиснул зубы, но ничего не сказал. А Рауль, решив, что борьба с одеждой слишком хлопотна, развернул его и швырнул на кровать вниз лицом, а затем накрыл собой.

Он шарил по телу Кадана, исследуя его, как не исследовал его никогда. Тот пытался отползти, но не мог.

Кадан попытался оттолкнуться от кровати, чтобы сбросить Рауля с себя, но в итоге лишь помог ему стащить с себя кюлоты и оказался прижат обнаженными бедрами к его распаленному естеству.

— Еще чуть-чуть, — Кадан не знал, уговаривает Рауль его или себя, но в следующее мгновение тело пронзила боль. Он застучал кулаками по кровати, но звук ударов тонул в пуховой перине, а Рауль рывками двигался в нем.

Наконец Кадан вцепился зубами в покрывало, чтобы приглушить боль и не закричать.

Толчки Рауля были быстрыми, яростными и глубокими, как будто он хотел пронзить его насквозь.

— Ты мой, — шептал он и покрывал поцелуями шею Кадана, сжимал его плечи до синяков.

Но чувство принадлежности все не приходило к Раулю, он сам не верил своим словам. И как бы яростно он ни вбивался в обмякшее тело, не мог приблизить финал.

В конце концов он вышел из Кадана и, прижимая его к кровати одной рукой, довел себя до финиша другой. Теплые брызги упали на белые ягодицы, и оба наконец вздохнули с облегчением.

Рауль оттолкнулся от кровати и встал, глядя на тело, распростершееся под ним. Он чувствовал себя пустым.

Кадан, едва высвободившись из его рук, подтянул колени к груди и уткнулся в них лбом.

Плечи его сотрясали беззвучные рыдания.

Рауль стиснул зубы. Он не знал, остаться или уйти.

Кадан тоже не знал. Он чувствовал себя разбитой статуэткой, брошенной в угол безразличной рукой. Но больше всего он боялся сейчас остаться один.

— Ты обещал, что не тронешь меня, — выдавил он наконец.

На Рауля он не смотрел.

— Ты обещал, что придешь ко мне, — сухо ответил Рауль.

Кадан наконец поднял взгляд.

— Что теперь?

Рауль облизнул губы. Он судорожно пытался понять, как собрать осколки того, что только что разбил, потому что мучительно хотел вернуть то самое чувство наполненности, завершенности и владения, которое испытывал еще несколько часов назад.

— Теперь ты целиком мой, — упрямо сказал он и, сбросив на пол камзол, опустился рядом с Каданом на кровать. Обнял его и прижал к себе. Тот не переставал дрожать. — Позвать Жоржетту? — уже мягче спросил он.

Кадан покачал головой. Перевернулся в его руках и уткнулся лбом в плечо.

— Останься со мной, — попросил он.

Рауль кивнул и погладил его по плечу. Так же бережно, как и всегда.