Сон после полуночи (Клавдий)

Глава VII СТРАННЫЕ НИЩИЕ (или Рассказ сирийского моряка о невероятном событии, происшедшем на Бычьем рынке)

— Ну и чудной город — этот ваш Рим, клянусь бородой Посейдона, по-вашему, значит Нептуна! За тридцать лет, во время которых я больше качался на волнах, чем топтал землю, каких только чудес не доводилось мне встречать: и двухголовых младенцев, и скелеты драконов, и поющих сирен… Не пережить мне следующего кораблекрушения, если хоть одно мое слово — неправда! Морских чудовищ я видел так же близко, как вижу сейчас вас, слышал их рев так же ясно, как слышу сейчас ваш недоверчивый ропот! Но, чтобы нищие делили между собой весь мир, как делят во всех странах поданную лепешку их собратья, да при этом вместо жалких медяков или огрызков хлеба получали в подаяние золотые монеты, такого чуда я не встречал, даже проходя мимо огнедышащих скал и земель амазонок!

Рослый чужестранец, оборванная одежда которого выдавала в нем моряка, а покрытые едва зажившими ранами лицо и руки говорили о недавнем несчастье, случившимся с его судном, обвел изумленными глазами сгрудившихся вокруг его столика зевак, и кивнул на женщину, танцевавшую посреди таверны при ярком свете факелов:

— Сколько, к примеру, может заработать за вечер эта сошедшая на землю Афродита Пандемия?[31]

— Два денария, если, конечно, постарается хорошенько! — ответил хозяин таверны, пожилой еврей по имени Исаак.

— Вот! — торжествуя, поднял указательный палец моряк. — А те нищие, не заголяясь и не трудясь в поте лица, зарабатывали такую сумму в одно лишь мгновенье!

Какие еще нищие? — раздались возмущенные голоса.

Ты что нас, за глупцов принимаешь?

Как будто мы не знаем, что два денария для любого римского нищего такое же состояние, как для сенатора — два миллиона!

Но только не для тех нищих! — покачал головой моряк. — Сколько может заработать в день египетский вельможа? — спросил он и тут же ответил: — Два-три золотых со всех своих земельных участков. Ровно столько, сколько получали они за одну минуту!

Да он просто издевается над нами! — гневно воскликнул один из посетителей, и другой, постарше, усмехнулся:

Сам-то ты, хоть раз глаза золотой? Я сорок лет живу на свете, но даже не представляю себе, как он выглядит. Что хоть там изображено, просвети нас!

Эти слова посетители встретили дружным смехом, но моряк и глазом не повел.

— Или сколько получает у нас, в Сирии, ростовщик? — невозмутимо продолжил он свой допрос. — Пять, самое большее — десять золотых монет в месяц. Здесь же нищие зарабатывают их за каких-нибудь полчаса!

Казалось, теперь уже сама таверна вздрогнула от дикого хохота. Посетители, среди которых было немало черни, ремесленников и распродавших свои товары крестьян, утирали выступившие на глазах слезы и тянули моряка за лохмотья, требуя замолчать, чтобы их животы не полопались от смеха.

— Ах, так? — поняв, что его принимают за ударенного волной, возмутился тот и, швырнув на стол горсть денариев, рявкнул: — Ну так слушайте с самого начала, трезубец Посейдона вам в глотки! Эй, Исаак, вели подать кувшин вина! Да не того вонючего пойла, что я пил вчера, а самого наилучшего, которое только есть в твоих кладовых!

Посетители разинули рты при виде такого богатства. Исаак же привычным жестом сгреб монеты в ладонь и почесал залысину. Его глаза беспокойно заерзали с оборванного посетителя на готового броситься в подвалы слугу. Он не знал, как поступить. Хитрый и осторожный торговец, он сумел пережить страшные времена Тиберия и Калигулы потому, что не позволял никому развязывать языки в своем заведении, а императорским сыщикам и доносчикам любезно открывал щедрые и никогда неоплачиваемые кредиты. Он даже название для своей таверны придумал такое, чтоб оно убеждало в его лояльности любого императора — «Слуга Юпитера», ибо какой же римский цезарь не мнит себя земным Юпитером? И именно эта осторожность, по убеждению Исаака, уберегли от доноса и погромов его заведение, в то время, как соседи лишились своих состояний, а их таверны и мастерские — прежних вывесок.

И хоть теперь, по словам посетителей, которым можно было верить, настали дни демократии, когда можно говорить обо всем, не опасаясь, что тебя обвинят в государственной измене или оскорблении императорского величества, Исаак сомневался. С одной стороны, ему не терпелось воспользоваться благословенными временами и наверстать упущенное при прежних цезарях, но с другой — страх удерживал его.

«Мало ли что еще сболтнет этот моряк? — думал он. — Осмеивая Рим, как бы он не дошел и до замечаний в адрес самого… О, боги! — не решаясь даже про себя произнести имя Клавдия, ужаснулся Исаак, но не в силах расстаться с серебром, которое так приятно тяготило ладонь, дал знак слуге выполнять заказ посетителя. — К тому же, какой может быть спрос с сумасшедшего? Да и мне самому невероятно интересно узнать, с каких пор у нас стали осыпать нищих золотым дождем?»

Увидев на столе кувшин с прекрасным фалернским вином и вдохнув его неповторимый аромат, моряк повеселел. Дождавшись, пока слуга торжественно наполнит золотистым напитком его кубок, он отпил глоток и неспешно начал:

— Итак, вчера вечером триера «Аретуза», на которой мы везли товар в Остию, напоролась на подводные рифы и затонула.

— Знаем! Знаем! — зашумели нетерпеливо посетители. — Ты нам про Бычий рынок давай!

— А я что говорю? — сделав еще глоток, вытер губы тыльной стороной ладони моряк.

— Из всего экипажа и купцов спастись удалось только мне да еще рабу-гребцу, непростому, кстати, рабу, а эллину, из древнего царского рода! До сих пор удивляюсь, — задумался он, — как он спасся — ведь все рабы были прикованы к скамьям цепями!

— Что нам твой раб? — заторопили слушатели. — Ты про нищих давай!

— Про золото!

— Вот я и говорю! — очнулся моряк. — Подивился я на такую превратность судьбы, но, внимательно осмотрев раба, понял, что ни продать его, ни вылечить мне не под силу. Слишком уж он побился, пока выполз на берег. Делать нечего — отправил я его тогда, по вашему римскому обычаю, умирать на остров Эскулапа. А сам выпил на последний асс самого дешевого вина, что только нашлось в этой таверне, и пошел в поисках пропитания. Так оно было, хозяин?

— Да-да! — машинально кивнул увлеченный рассказом Исаак, но тут же на всякий случай поправился: — А впрочем, не помню! Мало ли кто приходит ко мне с одним ассом[32] в ладони!

— Ну, хорошо! — не стал спорить моряк, но между двумя большими глотками проворчал: — Как виноградные выжимки вместо дешевого вина давать, это ты помнишь, а с кого деньги взял — нет!

— Тогда точно ты был здесь! — усмехнулся пожилой посетитель, но на него дружно зашикали соседи:

— Дай послушать человека!

— Эй, моряк, говори!

— Вот я и говорю — пошел я по Риму! — отставив пустой кубок, продолжил моряк. — Ну и чудной же город! На форум выйдешь — дух захватывает от чистоты и величия. А на десяток шагов отойдешь — словно с Олимпа в Аид спустился: грязь, вонь, улицы узкие, всюду шум, давка!

— Да что мы, Рима не видели? — возмутился кто-то из посетителей.

Вы — да, — согласился моряк. — А я — нет. — И, перекрывая своим могучим голосом недовольные крики, продолжил: — Посмотрел я на храмы ваши, на лавки.

Хорошие храмы, и лавки богатые! У менялы постоял, поглядел, как он гремит на грязном столе серебром и медью. Вдруг, думаю, какая из монет на землю скатится, тут я ее ногой и прикрою! Но, видать, во всем свете менялы одинаковы…

Он скорей сам упадет, чем последнюю лепту уронит! Послушал я дикие вопли процессии жрецов Беллоны[33], посмотрел на весталок — по нашим временам не меньшее чудо, чем двухголовый ребенок, и сам не заметил, как ноги вы несли меня к тому месту, что вы называете Бычьим рынком. Взглянул я на дымящиеся колбасы… на пирожки с мясом… на всякую съедобную всячину и задрожал от голода, как долон[34] на сильном ветру. А тут слышу, мальчик милостыню просит, да так жалобно, что нет-нет, да и звякнет медяк у его ног.

— А говорил золото! — торжествуя, уличил моряка во лжи широкоплечий ремесленник.

— Погоди! — остановил его тот. — Встал я рядом с мальчиком и тоже стал просить.

Мол, спасите, граждане, помогите, не дайте пропасть свободнорожденному человеку, оказавшемуся по злой воле Посейдона, то есть вашего Нептуна, без единой драхмы, то бишь денария! Не дают! Плюют под ноги, в лицо смеются, а денег не дают. Взмолился я тогда к богам. Всех, кого знал, по имени перечислил!..

— И Афродиту Пандемию, надеюсь, тоже? — кокетливо подала голос оставшаяся без мужского внимания танцовщица.

— А как же! Ее в первую очередь! — усмехнулся моряк и припоминающее сузил глаза. — И тут гляжу — подходят пять… нет — шесть нищих! Нищие, как нищие — в грязных, оборванных рубищах, но с чистыми руками. Ни дать, ни взять — философы, которых я немало повидал во всех странах. Ездить по свету ездят, а денег у них не всегда хватает, вот и приходится просить подаяние. Много что ли тебе за пустые разговоры заплатят, если ты не Аристотель или Сократ?

— Ты и их знаешь? — язвительно заметил оказавшийся среди посетителей философ, задетый словами моряка.

— А как же? — У меня такая память — что один только раз услышу — на всю жизнь запомню! — похвастался тот и горестно показал головой: — Вот, думаю, удружили боги, зря только их о помощи просил. Уж если двоим попрошайкам ничего не дают, то, что ожидать целой компании? Я хотел посоветовать им другое место найти, но тут, откуда ни возьмись — воины в красных плащах!

— Преторианцы? — удивился ремесленник.

— И эти — бородатые такие, с рыжими волосами и голубыми глазами, в блестящих доспехах!

— Германцы-телохранители?!

— Возможно… Они мне не представлялись! — усмехнулся моряк. — Окружила эта армия рынок — ни философам уже не уйти, ни нам с мальчиком с места сдвинуться.

И нищие, слышу, переговариваются между собой. Высокий такой, седой, у которого голова то и дело тряслась, говорит:

«Ах, друзья мои! Да разве я так уставал во время своих ученых занятий, как на этих проклятых приемах?»

«Чуждые дела — яд для разума!» — ответил ему другой нищий, и седой снова затряс своей головой:

«Ах, Паллант, Паллант! — принялся упрекать он, — Да разве я сам этого не понимаю? Но ни в ком, с кем я пытался заговорить об этом, я не нашел даже тени сочувствия! Ну, на кого, ответь мне, Паллант, или ты, Нарцисс, я могу положиться, чтобы всецело отдать себя любимому делу? На Гальбу?»

— На какого Гальбу? На сенатора?! — округлились глаза у Исаака.

— Откуда мне знать? — пожал плечами моряк. — Я только слышал, как этот Нарцисс стал говорить, что если довериться Гальбе, то еще неизвестно, как он себя поведет.

Одно дело, сказал он, отказаться от власти, не имея ее, и, совсем другое, ощутив ее сладкий вкус! Тогда седой повернулся к другому своему соседу и спросил:

«А что скажет мне Каллист?»

— О, боги! Паллант, Нарцисс, Гальба, да еще и Каллист! — затрясся от страха хозяин таверны. — Вот что, моряк! Я ничего этого не слышал, и вообще не видел тебя в глаза!

Иди отсюда, забирай свои проклятые денарии! И вам не советую слушать его бредни! — набросился он на принявшихся роптать посетителей. — Мало ли что может случиться с головой человека после кораблекрушения на подводных камнях?

После убийства Калигулы многие сенаторы предлагали Гальбе воспользоваться случаем и захватить власть, но он отклонил их советы, чем и снискал расположение Клавдия.

— Бре-едни?! — медленно поднялся из-за стола моряк. Достав из-за пазухи узел, он просунул в него два пальца и бросил на стол ауреус. — Это тоже, по-твоему, бредни?

Глядите и запоминайте, квириты, как выглядят ваши золотые монеты! А ты, Исаак, вели лучше подать нам вина и мяса! Я — угощаю!

Посетители во все глаза уставились на желтый кружок с изображением божественного Августа. Ремесленник осторожно, словно касаясь огня, перевернул его, и все увидели знакомую триумфальную арку.

Исаак глотнул слюну.

«А-а, будь, что будет! — не выдержав искушения, выхватил он ауреус из рук пожилого посетителя, пожелавшего узнать его вес. — Расскажет историю моряк — и уйдет. А золото — со мной останется! В крайнем случае, откуплюсь от доносчиков серебром. Впрочем, какие теперь при Клавдии доносчики?!»

Окончательно успокоившись от этой мысли, хозяин таверны подозвал слугу и приказал накрыть столы, а если еды окажется мало, то пусть повара зажарят еще мяса и запекут яиц.

— Так-то оно лучше! — усмехнулся моряк и, смахнув с колена подсевшую к нему девицу, продолжил: — Подошел я незаметно еще ближе к странным нищим и слышу, как бледный такой и худой, которого назвали Каллистом, говорит:

«Нет, на Гальбу нельзя полагаться!»

«А на Афера?» — спросил тогда седой.

«На него — тем более! — ответил Каллист. — Не забудь, что это чудовище погубило несчастную жену твоего брата, и ты не Калигула, чтобы прощать подобные злодеяния!»

«Тогда на Сенеку?» — никак не унимался седой.

Моряк оглядел, озадаченных его словами, посетителей и покачал головой:

— Вот, думаю, заноза этот старшой у философов! Ну, прямо, как мой триерарх, когда я плавал на «Галатее»! Но и ученики его оказались непростыми. Тот, который Нарцисс, осторожно так спросил:

«Почему именно Сенеку?»

«Он умен и очень обаятелен!» — объяснил седой, на что Паллант тут же ответил:

«Отдаленность увеличивает обаяние!»

«Что же мне тогда остается делать? Что?! — заволновался седой, но тут к нему, отделившись от преторианцев и германцев-телохранителей, подошел лекарь, пощупал пульс и дал какое-то снадобье. Вы можете себе представить — лекарь дал лекарство нищему!»

Посетители, набросившиеся на дармовое угощение, согласно кивали моряку.

— Да-да, именно так оно и было! — воскликнул он. — И вот здесь началось самое интересное! Охранники расступились, и мимо нас начали проходить знатные римляне в белых тогах с широкими пурпурными полосами…

— Сенаторы! — подсказал Исаак, оглядываясь на дверь.

— И другие — с полосками поуже.

— Всадники!..

— Те и другие принялись громко сочувствовать несчастной судьбе римских нищих и стали подавать нам… золотые ауреусы! Редко, очень редко кто протягивал денарии! Монеты сыпались, словно из рога изобилия. Я подумал, что сплю, но монеты были настоящими, нищие, и сенаторы — тоже! Поднимая упавшее к ногам золото и серебро, я настолько увлекся, что прослушал часть разговора нищих, и только немного придя в себя, услышал, как седой озадаченно спросил:

«Так значит, вы предлагаете во всем положиться на вас?» «О, да! — ответил ему Нарцисс. — Еще божественный Август сделал вольноотпущенника Лициния прокуратором в Галии!»

«Что Август! — перебил его Паллант. — Когда божественный Юлий послал своего раба Галла Лицина собирать налоги на свою родину, то тот, стараясь угодить господину и собрать как можно больше денег великому Риму, разделил год на четырнадцать месяцев! Вот истинный помощник Цезаря!»

«Пожалуй, вы правы… — задумчиво сказал седой. — Мне нужны не столько люди, внушающие уважение своим высоким положением, сколько надежные, преданные и пригодные делу! Но откровенность за откровенность. Ответьте мне, с чего бы начал каждый из вас, если бы на его плечах вдруг оказалась такая ноша, как весь Римский мир? Нарцисс!»

Видя, что посетители, насытившись, снова увлеклись его рассказом, моряк сделал паузу и ответил тоном воображаемого Нарцисса:

«Прежде всего, я вернул бы из ссылки сына несчастного Пизона!»

«Но ведь завтра — Сатурналии!» — напомнил ему седой, однако я успел заметить, что этот ответ пришелся ему по душе.

«Ну и что? — не задумываясь, сказал Нарцисс. — Я бы издал эдикт о его возвращении прямо сегодня!»

«А как же отцы-сенаторы?» — удивился седой, и этот хитрец Нарцисс, снова, не думая ни секунды, ответил:

«Что тебе отцы! Они бы тоже сегодня собрались в курии и в течение пяти минут

— ровно такого времени, сколько потребуется для зачтения эдикта, согласились с твоим решением и еще назвали его справедливейшим и мудрейшим! Ибо в этом эдикте будет сказано не просто о возвращении Гнея Пизона, но и о том, что надо отдать ему все имущество, отобранное Калигулой, так как донос, по которому он был так сурово наказан, на проверку оказался ложным!»

«А ведь, пожалуй, ты снова прав… Да-да, прав!» — с уважением посмотрел на Нарцисса седой, и тот понес на него, как военный парусник на торговую галеру:

«Но это еще не все! Я бы немедленно избрал Гнея Пизона консулом, чтобы его отец мог умереть с легким сердцем, благословляя твое имя! Потом я объявил бы, пожалуй, войну Британии, куда намеревался вторгнуться еще Калигула, и племена которой становятся все опасней, так как уже готовы заключить союзный договор с германцами. Затем осушил бы Фуцинское озеро, о чем мечтал еще божественный Юлий. Наконец, построил в Остии новую гавань, что так и не удалось Августу и Тиберию, разобрался бы с Фракией, Мавретанией и вообще навел порядок в провинциях…»

Моряк прервал рассказ, услышав вокруг себя шум. Разгоряченные вином люди подзывали слуг и требовали еще вина, заказывали колбасы, хлеб, бобы с ветчиною.

Развязывались заветные узелки и к великой радости Исаака, сыпались на столы красные ассы с похожими профилями Клавдия и его брата Германика, тяжелые сестерции с гордой головой Агриппины Старшей и даже потускневшие денарии, бережно хранимые их владельцами, судя по изображениям, еще со времен прежних Цезарей.

Моряк нахмурился и, достав из-за пазухи свой узел, снова запустил в него пальцы.

— Я угощаю! — бросил он на ладонь подбежавшего Исаака второй ауреус и, поднимая руку, чтобы остановить восторженный рев, спросил: — Ну, и как вам мои чудеса?

— Они чудесны! — принялись заверять посетители, глядя, как слуги вносят новые яства и кувшины с дорогим вином.

В жизни никогда не слышали ничего подобного!

Даже философ, протягивая руку к кубку, который осторожно наполнял янтарным вином слуга, признал:

— Судя по твоему слогу, ты плавал не только с моими коллегами, но и с великими ораторами, а может быть, и с поэтами! Клянусь посохом Сократа, твой рассказ полон чудес, как эта моя чаша!

- Так наполняй ее так, чтобы лилось через край! Ведь такие чудеса!.. — захохотал моряк и, видя, что слуга медлит, выхватил из его руки кувшин и сам наполнил кубок философа. Залив ароматной лужей стол, он обвел довольными глазами посетителей: — Между прочим, я не только вам, но и тем нищим так и сказал: — Второй раз за сутки вижу в вашем государстве небывалое чудо. И это, пожалуй, будет даже удивительнее того, что потомок аркадских царей ухитрился расковаться на дне моря! Тут один из нищих, тот который Паллант, побелел, задрожал, и пока остальные что-то говорили седому, стал допытываться у меня, что это за потомок, правда ли, аркадских царей и как его зовут? «Феликс!» — отвечаю.

Моряк обвел захмелевшим взглядом жующих посетителей и, залпом осушив кубок, пояснил:

— Вообще-то у меня нет привычки запоминать имена рабов. Но у этого было уж очень удачное — Феликс, что означает, «Счастливый!». Паллант как услышал мой ответ, так и стал одаривать меня своими золотыми. Скажи, да скажи, что сталось с этим Феликсом! А что с ним сталось? Ответил я, что отнес его на остров Эскулапа с разбитой головой и добавил, что он жив, но надежд на исцеление никаких, потому что ему по всем римским законам один только путь: в подземное царство! Тут как раз очередь дошла до этого Палланта отвечать седому. Подумал он и говорит: «А я бы, начал с того, что немедленно, прямо с этого часа издал эдикт, дарующий свободу всем рабам, которые выживут на острове Эскулапа!»

— Свободу? Рабам?! — не поверил философ, но на него зашикали и он, обидевшись, замолчал.

Моряк же важно кивнул:

— Именно так и было! Седой поблагодарил нищих за искренние ответы и сказал:

«Ну что ж, теперь я знаю, что можно каждому из вас. Ты, Нарцисс, станешь заведовать государственным секретариатом. Должность эта не только самая почетная, но и хлопотная: эдикты, прошения, переписка с наместниками провинций… Однако, я уверен, что именно ты, как никто другой, справишься с этим и будешь столь же справедлив к сенаторам и консулам, как к Кальпурнию Пизону.

Ты, Паллант, будешь заведовать императорскими финансами. От тебя будут зависеть все налоги с провинций, учет хлеба, постройки, чеканка монет. Отныне я спокоен за это. Уж, коль ты так заботишься даже о рабах, то сумеешь быть рачительным и в делах государства. Ну, а за тобой, Каллист, — канцелярия по делам прошений. Ты станешь рассматривать все жалобы, запросы и прошения на имя Цезаря. Тебе будет помогать Полибий, которого я, помимо этого, назначаю своим советником по ученым делам! Ну, а теперь, когда мы вдоволь повеселили друг друга своим видом, а главное, отвели от меня гнев богов, самое время заняться каждому своими делами.

Нарциссу — возвращением сына Пизона. Палланту — спасением рабов на благо государству. Каллисту — разбором жалоб. А мне — наконец-то своим трудом по истории этрусков!»

Моряк замолчал. Осушив еще два кубка кряду, он уронил голову на свои израненные руки и захрапел.

— Да! — переглянулись посетители. — Ну и мастера же моряки выдумки!

— Надо же — так ловко сплести кружева из самых известных имен! Наверняка солгал, что он впервые в Риме!

— А золото! Откуда тогда у него золото? — усомнился ремесленник.

— Пират, наверное! — предположил философ.

Исаак сорвался с места, и, ощупав узел за пазухой моряка, клятвенно заверил посетителей:

— Камни! Самые настоящие камни! Два ауреуса и горсть денариев — все его состояние, которое он скопил, тридцать лет плавая по морям. А весь рассказ — сплошная выдумка! Идите теперь домой и посмейтесь над ним по дороге!

Посетители нехотя поднялись со своих мест и потянулись к выходу.

— Да, и приходите ко мне завтра! — крикнул им вдогонку Исаак. — Я постараюсь задержать этого моряка, вы расспросите его на трезвую голову обо всем снова и, поймав на слове, обязательно уличите во лжи! То-то будет потеха! Не забудьте привести друзей! Но предупреждаю: каждый будет платить за себя, потому что в его узле, как я уже сказал, остались морские камни!

«Те, что дадут мне выручку, которой не знала еще ни одна таверна Рима! торжествуя, добавил он про себя и мысленно ахнул, предвкушая еще и завтрашнюю прибыль: — О, боги, только бы не сойти с ума от такого счастья!»

Едва дверь закрылась за последним посетителем, Исаак ласково погладил спящего моряка по спине и подтолкнул к нему танцовщицу:

— Иди с ним в мою лучшую комнату и сделай все для того, чтобы он оставался здесь все Сатурналии! Получишь за это целый золотой ауреус!

«Тот самый, с подпилом с боку!» — тут же подумал он, вспоминая, что одна из монет, поданная ему моряком, была с небольшой порчей.

Все пять дней Сатурналий моряк развлекал многочисленных посетителей таверны «Слуга Юпитера». И хотя с каждым разом его рассказ пополнялся все новыми и новыми подробностями, никто не мог уличить его во лжи, и римлянам оставалось только изумляться. Особенно довольны были рабы. Восседая за столами наравне со своими господами, они плакали от счастья, когда речь заходила об острове Эскулапа и умоляли моряка повторить это место еще и еще.

Однако, самое удивительное началось после окончания праздника. Весь вечер в таверну врывались возбужденные посетители и один за другим сообщали, что глашатаи объявили указы о возвращении из ссылки опального Пизона и высылке на безлюдную Корсику Сенеки, об отъезде в далекую Африку Гальбы и, наконец, о том, что всем больным и старым рабам, оставленным своими хозяевами без помощи, всемилостивейшим Цезарем дарована свобода. Добавляли, что по всему Риму ходят слухи о скорой войне с британскими племенами…

Исаак и все посетители его заведения бесследно исчезли в ту же ночь. Что с ними стало — никто так и не узнал. Только наутро, когда люди, словно в недавние времена, старались говорить шепотом и не обращать внимания на то, что творится вокруг, на таверне сменилась вывеска.

Прежняя бережно — чтобы никто не обвинил снимавшего ее человека в оскорблении императорского величества — была положена на повозку, а взамен ее прибили новую, извещавшую римлян о том, что здесь вольноотпущенник Паллант открывает одну из своих ювелирных мастерских.

Клавдий в то утро проснулся как никогда поздно. Всю ночь просидев над историей этрусков, он, наконец, завершил ее и теперь после необременительного заседания сената и разбора нескольких судебных дел, к которым он имел давнее пристрастие, собирался взяться за новый труд. Им, по его окончательному решению, должна была стать история Рима, начиная с великого дня, когда утвердил свою власть божественный Август. А чтобы больше ничто не мешало ему, Клавдий распорядился изготовить четыре золотых перстня со своим изображением и вручить их Нарциссу, Палланту, Каллисту и Полибию, дабы они в любое время дня и ночи могли вершить государственные дела, действуя от его имени.

Этот приказ был в точности выполнен. По горькому стечению обстоятельств, в той самой ювелирной мастерской, в которой еще вчера сирийский моряк рассказывал о невероятном событии, происшедшем на Бычьем рынке великого города Рима.