Соната разбитых сердец

Глава 22 Кошмар

Гондола медленно скользила в тумане, окутавшем лагуну. Внезапно из сероватого марева выступили очертания полуразрушенного здания. Шаткая конструкция из почерневших обломков кирпича возвышалась в тумане, будто остов затонувшего корабля.

Джакомо стало страшно, он сжался в комок на дне лодки. Из носа текла кровь, алые капли перепачкали рубашку и руки. Бабушка Марция долго пыталась остановить кровотечение, но так и не смогла, а потому решила отвести мальчика к ведьме: пусть та сотворит какое-нибудь заклинание.

Тогда Джакомо и увидел ее впервые: худая как палка, она ковыляла, прихрамывая, по узкой полоске земли, окруженной водой. Его охватил ужас: ведьма казалась невероятно высокой, гораздо выше нормальных людей. Ледяной пот выступил у него на лбу. Насмешливые крики толстых белых чаек, круживших над развалинами, дополняли пугающую картину.

Пока лодочник Джиджи, помогая себе длинным шестом, подтягивал гондолу к берегу, Джакомо не отводил взгляд от ведьмы. Он заметил, что один глаз у нее был совершенно белым, словно кто-то полностью стер зрачок, желая то ли ослепить ее, то ли просто сделать еще отвратительнее.

— Не бойся, — прошептала ему на ухо бабушка Марция. — Порой черт не так страшен, как его малюют. Вот увидишь, ведьма сможет тебе помочь.

Она взяла маленькую ручку Джакомо, вложила в нее синий бархатный мешочек и заставила крепко сжать его пухлыми пальчиками. Как только лодка приблизилась к причалу, бабушка подхватила малыша и поставила на деревянный настил.

Джакомо оказался один на подгнивших досках, изъеденных солью и водорослями, а прямо перед ним, всего в нескольких шагах, стояла отвратительная старуха и пристально глядела на него единственным зрячим глазом с черным зрачком в окружении красных прожилок. Длинные волосы, темно-каштановые с сединой, падали ей на лицо сальными прядями, а в отвратительной фальшивой улыбке среди желтых зубов посверкивало несколько золотых.

Сзади слышались наставления бабушки Марции:

— Джакомо! Отдай мешочек колдунье. Вот увидишь, все будет хорошо.

Вместо ответа мальчик нерешительно двинулся вперед — доски опасно заскрипели. Кровь по-прежнему текла у него из носа, и он едва сдерживался, чтобы не кричать от ужаса.

Подойдя к ведьме вплотную, Джакомо убедился, что она вовсе не такая высокая, как ему показалось сначала. Женщина высунула из-под просторной темной накидки костлявую руку с длинными коричневатыми, будто проржавевшими ногтями.

— Кошелек, — проскрежетала она.

Джакомо протянул ей бархатный мешочек, в котором позвякивали монеты.

Ведьма тут же схватила его, будто коршун добычу, и приказала:

— Иди за мной.

Мальчик обернулся, испуганно глядя на бабушку.

— Иди, — подбодрила его она. — Ничего не бойся!

Он перевел взгляд на гондольера Джиджи, который стоял, опираясь на свой длинный шест, — сам худой, как палка, в черном плаще и старой шляпе, проеденной молью: его Джакомо тоже всегда боялся. Он и в лодку-то согласился сесть только потому, что рядом была бабушка.

Но делать нечего: мальчик послушно побрел следом за ведьмой. Они уже подходили к башне, когда над головой Джакомо прокричала чайка, и он в ужасе подпрыгнул: все вокруг вселяло страх.

Ведьма открыла тяжелую деревянную дверь, петли протяжно заскрипели. Мальчик увидел комнату, беспорядочно заставленную множеством странных предметов. Чего здесь только не было: пустые бутылки, зажженные свечи, черепа, пучки сушеных трав, цветные фонари, деревянные маски, вазы из цветного стекла, скрипки с порванными струнами, рамы без картин, старая прялка и даже серебряный чайный сервиз, расставленный на круглом дубовом столе. Повсюду лежали стопки книг: казалось, пыль от пожелтевших страниц наполняет комнату, не давая дышать.

Джакомо растерянно оглядывался, пораженный и в то же время очарованный этим зрелищем. Ведьма заметила это и в первый раз слегка изогнула губы в гримасе, по всей видимости, означавшей улыбку.

Театральным жестом она откинула крышку большого сундука, а потом схватила мальчика и засунула туда, прежде чем он успел закричать и попросить пощады.

Джакомо проснулся весь мокрый от пота и невольно зажал рукой нос. Он ожидал увидеть кровь, но ладони оставались белыми, только слегка дрожали. Это просто ночной кошмар, а точнее говоря, воспоминание. Когда он был маленьким, бабушка и в самом деле возила его к ведьме на остров Мурано, чтобы та излечила его, от носовых кровотечений. Однако руки у Казановы дрожали вовсе не от страха, пережитого в детстве, — он вспомнил, как всего несколько часов назад по его ладоням текла кровь Альвизе Дзагури, которому он проткнул шпагой грудь. Джакомо всего лишь защищал собственную жизнь, но никто и никогда не поверит в это, особенно если учесть, что они дрались на дуэли. Казанове показалось, что он снова чувствует горький запах крови. Он еще раз поднес к лицу руки, но пальцы пахли мылом, белоснежная постель тоже была чиста. Это призрак Дзагури преследует его и уже никогда не оставит в покое.

Беда. Нехорошее предчувствие охватило его, будто лихорадка. С одной стороны, никакой явной опасности вроде бы не было, и Джакомо очень надеялся, что ошибается. Однако в глубине души чувствовал, что что-то пошло не так и исправить ошибку уже невозможно.

Он убил человека — назад дороги нет. Хотя он совершил преступление, защищая собственную жизнь, угрызения совести мучили его. Легче ли от мысли, что тем самым он хотя бы избавил Франческу от несчастливого брака? К сожалению, не легче. Конечно, Дзагури был настоящим болваном и сам во всем виноват, ведь Джакомо собирался пощадить его и забыть обо всей этой истории. Да, черт побери! Все произошло так, как произошло, и этого уже не изменишь. Придется смириться с бременем вины и научиться жить с ним. Что касается иных последствий, Джакомо был уверен, что Маттео Брагадин и Гастоне Скьявон будут молчать, потому что они замешаны в истории с дуэлью так же, как и он. Никто не заинтересован в том, чтобы о произошедшем стало известно, ведь каждому есть что терять, рассудил он.

Брагадин! Джакомо подумал о своем верном друге, который в очередной раз приютил его в собственном доме, когда кто угодно другой хорошо бы подумал, прежде чем объявить себя другом опального Казановы. Прошлая ночь прошла как в тумане: Джакомо пришел в палаццо Брагадина уже под утро после долгих скитаний по улицам Венеции от площади Сан-Марко до улицы Скалетта. Надо поговорить с Маттео, спросить, как он себя чувствует. Джакомо пообещал себе, что обязательно уделит время верному другу, хотя, учитывая все произошедшее, думать об этом сейчас было странно.

Внезапно раздался стук в дверь. Казанова ответил, и слуга объявил, что к нему пришел посетитель.

— Я буду готов через пару минут, пусть подождет, — коротко отозвался Джакомо.

Кого еще черт принес в такой час, обеспокоенно подумал он. Ничего не оставалось, кроме как спуститься и выяснить это.

Глава 23 Предвестник несчастья

Когда Джакомо, умытый и одетый, вошел в библиотеку, он обнаружил там человека, которого меньше всего ожидал встретить у себя дома. Несмотря на то что он никогда раньше не видел лица этого мужчины, Казанова сразу же узнал его по сальным волосам пепельного цвета. От нежданного гостя исходил отвратительный гнилостный запах, будто он только что вылез из могилы.

Услышав шаги Джакомо, мужчина обернулся, демонстрируя потертый грязный камзол и неприятное лицо с клочковатой щетиной. Голубые глаза злобно смотрели исподлобья, в их глубине светился нехороший огонек. Когда он открыл рот, Джакомо пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы тут же не выгнать непрошеного визитера пинками за дверь. Почерневшие гнилые зубы выглядели просто омерзительно, а трупный запах в комнате усилился многократно.

— Синьор Казанова… — начал гость.

— С кем имею честь говорить? — спросил Джакомо, чтобы сразу расставить все точки над «i».

— Синьор Казанова, мое имя Якопо Дзаго. Я служу у инквизитора Пьетро Гардзони.

Он выплюнул эти слова, будто отравленные стрелы, но Джакомо было не так-то просто испугать. Хотя, конечно, учитывая события предыдущего дня, совпадение настораживало.

— Могу я осведомиться, какова причина вашего визита?

— Простая вежливость.

— Вежливость? — переспросил Казанова, уверенный, что ослышался.

— Именно, — кивнул Дзаго. — Дело в том, синьор Казанова, что я присутствовал на балу в палаццо Контарини-Даль-Дзаффо несколько дней назад.

— Да, я помню.

— Конечно, помните, — подтвердил Дзаго с легкой усмешкой в голосе. — Если я не ошибаюсь, вы крайне поспешно покинули праздник, причем сочли наиболее удобным путь по крышам.

— Именно, — отозвался Джакомо, не отказав себе в удовольствии подколоть собеседника.

Дзаго не смог сдержать смешок, который тут же перешел в приступ кашля. Он вытащил из кармана грязный платок и поднес его к губам, чтобы сплюнуть мокроту.

Казанова сглотнул, чтобы подавить тошноту. Непрошеный гость все сильнее внушал ему отвращение… И, похоже, понятия не имел, что такое хорошие манеры.

— Вам стоило бы получше следить за собой, не удержался он.

— Возможно, синьор Казанова, но… Я и о вас могу сказать то же самое.

— Что вы имеете в виду?

— Видите ли, ваше фанфаронство — все эти трюки, хождения по канату, ссоры с благородными людьми… Подобные бесовские штучки крайне опасны для человека, находящегося в вашем положении, если вы понимаете, о чем я.

— Отлично понимаю.

— Надеюсь на это, синьор Казанова. Должен вам признаться, что некоторая часть моей натуры восхищается вами.

— В самом деле? — Джакомо поднял бровь.

— Честное слово. Но с другой стороны, ваш безудержный темперамент грозит скандалами и беспорядками в городе, в котором и без того процветают пьянство, разврат и азартные игры.

А вы, Дзаго, что же, решили заделаться проповедником?

— В некотором смысле… — Дзаго вяло махнул рукой, словно отгоняя непрошеную мысль, а затем продолжил: — Я хотел предупредить, что мы наблюдаем за вами, синьор Казанова.

— Вы угрожаете мне?

Дзаго расхохотался. Смех у него был зловещий, от какого кровь стынет в жилах. Джакомо невольно вспомнил ведьму из своего детства.

— Угрожать вам? Вот уж нет, поверьте, и в мыслях не было. Вы сам так хорошо умеете навлекать на себя всевозможные передряги, что я вам совершенно ни к чему. Нет, синьор Казанова, тут дело в другом. Не с того цветка вы надумали собрать пыльцу, и видит бог, рано или поздно я поймаю вас с поличным.

— Не могли бы вы выражаться яснее?

Дзаго выдержал паузу. Ему хотелось, чтобы Казанова помучился сомнениями, поэтому он прошелся по комнате, сделал вид, что разглядывает книги на полках, посмотрел на изящные кресла, обитые коралловым бархатом, а затем — на стулья с изогнутыми ножками и столик из темного ореха.

— Вы даже не предложили мне присесть, — заметил он с якобы недовольным видом. На самом деле Дзаго хотел лишь вывести Джакомо из себя, но тот не поддался на уловку:

— Несмотря на ваши пылкие заверения, мне вовсе не кажется, что это визит вежливости.

— Очень жаль.

— Не тратьте попусту время, лучше говорите прямо то, что собирались.

— Хорошо. Дело в том, синьор Казанова, что поступки, которые вы совершаете в последнее время, могут поставить в неудобное положение многих людей.

— Выражайтесь точнее, пожалуйста… Или это невозможно, так как у вас нет никаких доказательств против меня? И причина, по которой вы сюда заявились, синьор Дзаго, — отчаяние от того, что вам нечего мне предъявить? Может, вы потому и сыплете голословными утверждениями в надежде, что я чем-то себя выдам или разозлюсь и наговорю лишнего? Играйте в какие хотите игры, милостивый государь, но избавьте меня, пожалуйста, немедленно от вашего общества.

— Вы выгоняете меня?

— А что, вы этого до сих пор не поняли? Значит, вы еще глупее, чем я думал.

— Оскорбляйте меня, если хотите, Казанова… Пока можете! Но мы наблюдаем за вами. Имейте это в виду!

— Я в этом и не сомневался. А теперь вон отсюда, пока я не выгнал вас пинками!

Джакомо распахнул дверь библиотеки, с ледяным спокойствием приглашая Дзаго покинуть палаццо Брагадина.

Незваный гость наклонил голову, прищурился, глядя на Казанову, и злобно усмехнулся. Затем он резко выпрямился и покинул комнату. Дзаго пересек просторную прихожую и вышел через дверь, торопливо открытую для него запыхавшимся слугой.

Отвратительный помощник инквизитора исчез, но его угрозы повисли в воздухе, равно как и отвратительная вонь от его гнилых зубов.

Глава 24 Сломанная игрушка

Он развернул ее к себе спиной и теперь медленно гладил ноги, поднимаясь руками к ягодицам. Она чувствовала, как кружевные манжеты щекочут кожу. На Джакомо была белая рубашка, расстегнутая на груди.

— Я возьму вас еще один раз, — сказал он тоном, не предполагающим возражений.

Гретхен затрепетала от желания. Ее сводило с ума, когда он обращался с ней именно так — грубо, будто с уличной девкой.

Не дожидаясь ответа, Джакомо заставил ее нагнуться и вжаться головой в подушки. Левой рукой он собрал ее волосы, обернул их вокруг ладони и крепко сжал в кулаке, словно гриву непослушной лошади.

Гретхен чувствовала его нарастающее желание, но Джакомо не спешил: его пальцы неторопливо скользили у нее между ног, исследуя и лаская каждый чувствительный уголок. Нагнувшись, он коснулся языком ее уха, и Гретхен сладко застонала.

Наконец Джакомо овладел ею — сзади, с животной страстью, словно она была его рабыней, и Гретхен почувствовала себя на вершине блаженства. Его движения, сначала медленные, становились быстрыми, яростными, словно он брал ее силой, желая причинить ей боль и заставить навсегда запомнить, что она принадлежала ему. Еще один раз.

Гретхен казалось, будто страсть впивается ей в душу раскаленным клеймом, и это ощущение сводило ее с ума. Она достигла пика удовольствия уже трижды, но Джакомо сегодня был ненасытен, и вместе с тем в нем чувствовалась некая обреченность. Двигаясь внутри нее, он начал выкрикивать ругательства. Поначалу Гретхен не обратила на это внимания, полностью отдавшись моменту дикой страсти, но в какой-то момент ощутила укол сомнения. Джакомо придавил ее лицо к подушке, а пальцы сжимали волосы с неподдельной злостью. Или даже хуже — с отчаянием.

Несмотря на это, Гретхен продолжала стонать от наслаждения. Она чувствовала странное, нездоровое, но невероятно острое удовольствие. Никто из мужчин, с которыми ей доводилось быть раньше — а их было немало, — никогда не унижал ее подобным образом. Некоторые из них робели из-за недостатка опыта, другие были решительны и умелы, кое-кто даже проявлял грубость, но ни один не подчинял ее себе так уверенно, с такой утонченной жестокостью играя на ее тайном желании быть растоптанной и порабощенной.

Джакомо дарил ей блаженство, но блаженство порочное, извращенное. Она понимала это, однако все равно наслаждалась каждым мигом. В то же время Гретхен чувствовала, что что-то идет не так: Казанова как будто хотел выпить ее до дна, взять все, что она только могла ему дать, а потом бросить ее, словно сломанную игрушку.

Впрочем, даже несмотря на все это, ей хотелось лишь одного — чтобы он не останавливался. Когда Джакомо издал рычащий стон, получая свою часть удовольствия, Гретхен заплакала, но не произнесла ни слова.

Она отлично знала, что за игру затеяла с Казановой ее хозяйка и каковы ее правила. Ей можно наслаждаться ласками Джакомо, но нечего и думать о том, чтобы получить его любовь, этого никогда не произойдет. Да и их страстные свидания могут продолжаться только под строгим покровом тайны. Если графиня узнает о них, то сдерет с нее кожу ударами плетки.

Гретхен понимала, что Джакомо не испытывает к ней таких чувств, как ее собственные, он прямо об этом сказал. И если бы речь шла о любом другом мужчине, она бы и бровью не повела: Гретхен привыкла сама распоряжаться своей жизнью и ничего не боялась. Но перед Казановой невозможно устоять…

Дело было не только в роскошных прядях иссиня-черных волос, идеальной линии широких плеч, аквамариновых глазах или сильных руках, нет: особенным его делала та невероятная смесь саморазрушения и неудержимого романтизма, что составляла основу его характера. В Казанове чувствовалась некая обворожительная обреченность, нотка бесконечной печали всегда мелькала в глубине его глаз, а все, что он делал, было окутано легким флером покорности судьбе и одновременно непередаваемым очарованием. Гретхен совершенно потеряла голову, но не только потому, что с Джакомо можно было наслаждаться радостями плоти, совершенно не заботясь о границах приличий, каждый раз открывая новые и новые грани удовольствия, или потому, что он был самым умелым из всех ее любовников. Нет, дело было в первую очередь именно в том, что в нем невероятным образом сочетались принятие своей доли и отчаянная готовность биться до конца, а в глазах всегда читалась едва заметная толика горечи, означавшая, однако, вовсе не мольбу о прощении, а спокойную готовность покориться неизбежному.

Казанова был самым необыкновенным мужчиной из всех, кого доводилось встречать Гретхен, но она знала, что никогда не сможет назвать его своим. Ей уже было ясно, что Джакомо увлекся Франческой, а с ней, по всей видимости, продолжал встречаться лишь потому, что еще не нашел силы признаться в новом чувстве самому себе. Эта мысль больно кольнула сердце Гретхен. Когда Джакомо отодвинулся, выместив на ней все свои переживания, она осталась неподвижно лежать на животе.

Внезапно раздался громкий звон разбитого стекла. Гретхен резко повернулась и увидела отражение Джакомо в большом венецианском зеркале, висевшем на стене — сейчас его покрывала паутина трещин. Казанова сжимал окровавленный кулак, из некоторых порезов торчали кусочки стекла. Глаза искаженного отражения бешено смотрели на нее.

— Мы больше не сможем видеться, Гретхен. Резкая боль пронзила грудь прекрасной австрийки.

— Почему? — слабым голосом спросила она.

— Потому что все это не имеет смысла.

— Но как же… А что будет с пари с графиней фон Штайнберг? — попыталась возразить Гретхен.

Из груди Джакомо вырвался почти звериный рык.

— Проклятье! — воскликнул он.

Тут Гретхен впервые стало страшно.

— Хорошо, — сказал Джакомо более ровным тоном, изо всех сил пытаясь успокоиться, — хорошо. Но нам нужно прекратить то, что мы делаем.

— Почему? — снова спросила она, чувствуя, как по щекам потекли слезы.

— Потому что, если мы не остановимся, я уташу вас в преисподнюю следом за собой.

Глава 25 Допрос

Пьетро Гардзони вышел из кабинета государственных инквизиторов, поднялся на два пролета по узкой лестнице и оказался в чердачных помещениях Дворца дожей, где располагалась главная венецианская тюрьма под названием «Пьомби». Он прошел подлинному коридору мимо рядов камер, намереваясь навестить одного из заключенных. Точнее говоря, пока еще не заключенного, а лишь свидетеля, от которого инквизитор надеялся получить ценные сведения, а потому и приказал доставить его сюда. В тюрьме было жарко как в печке: свинцовые пластины, покрывавшие крышу здания, в течение дня накалялись на солнце, создавая невыносимую духоту. Камеры, правда, здесь были просторнее, чем в Поцци — другой, самой страшной, тюрьме Дворца дожей, которая располагалась в подвале.

Гардзони пересек весь чердак и уперся в стену с большой железной дверью. Он постучал в нее молотком, дверь открылась. Внутри инквизитор обнаружил именно ту картину, которую ожидал увидеть: в одном углу комнаты стояла старая деревянная койка, напротив — грязный нужник, прикрытый крышкой.

В центре же находился испуганный человек, крепко привязанный к стулу. Выпученными от ужаса глазами он смотрел на пыточные инструменты, которые Дзаго — злой гений государственного инквизитора — заботливо разложил на кожаной подстилке, брошенной поверх покосившейся койки.

Дзаго задумчиво потирал щеку с клочковатой щетиной, явно размышляя о том, какое орудие выбрать. Когда связанный человек увидел Гардзони, в его глазах мелькнул огонек надежды.

— Ваше сиятельство, — пискнул он, будто крыса. — Прошу вас, ваше сиятельство, я ничего не знаю!

Инквизитор изобразил удивление.

— Надо же, — делано поразился он, — я еще не задал вам вопрос, а вы уже отвечаете? Ну же, синьор… — Гардзони замялся и взглянул на Дзаго, который нехотя буркнул фамилию арестованного, как будто это из него вытягивали сведения клещами:

— Дзандоменеги.

Служитель закона закатил глаза к потолку. Почему Дзаго так настойчиво пренебрегает элементарными правилами приличия? Не надо было приглядываться, чтобы заметить винные пятна, покрывавшие потрепанный жилет его помощника. У рубашки давно не было оборок на манжетах, а когда-то белый воротник стал черным, как у трубочиста. Но все это было ерундой по сравнению с отвратительной вонью от его гнилых зубов. А ведь на щедрое жалованье, которое Гардзони втайне платил ему каждый месяц, Дзаго вполне мог бы позволить себе навестить зубного врача! И выглядеть менее отвратительно.

Инквизитор покачал головой и перевел взгляд обратно на несчастного, привязанного к стулу. Ну вот даже этот, явно из бедняков, однако все-таки носит чистую рубашку!

— Да, конечно, Дзандоменеги… Замечательно! Итак, мне кажется, вы не можете заявлять, что ничего не знаете, если я еще не задал ни одного вопроса, верно?

Пьетро Гардзони опустился на деревянную табуретку напротив арестованного. Тот отчаянно закивал, преисполнившись надежды. Собственно, возразить ему пока было нечего.

— Рад, что вы согласны со мной. Однако прежде чем ответить на вопрос, который я вам задам, пожалуйста, подумайте как следует. Если у меня или у присутствующего здесь господина Дзаго возникнет хоть малейшее подозрение в вашей неискренности, знайте, что мы не станем медлить и сразу же прибегнем к помощи инструментов, которые вы видите. Я государственный инквизитор, и моя прямая обязанность быть уверенным в том, что наша любимая Венеция надежно защищена от каких бы то ни было угроз общественной безопасности в любой форме, включая сокрытие сведений о подобных угрозах. Это понятно?

Узник снова кивнул, но без прежней уверенности, в его глазах читалась крайняя обеспокоенность по поводу собственного будущего.

— Замечательно. Итак, вот мой первый вопрос, синьор Дзандоменеги. Вы знаете человека, который называет себя Джакомо Казановой?

— Жизнью клянусь, я не знаю его, — в отчаянии заявил несчастный.

— Так, — разочарованно протянул инквизитор. — Значит, вы наш враг, синьор Дзандоменеги?

— Н… Нет, конечно нет, — забормотал тот.

— Тогда почему вы лжете?

Дзаго тем временем наточил огромный нож и с кровожадным видом приблизился к узнику. На широком лезвии плясали отблески пламени от факела, освещавшего камеру.

— Прошу вас, прошу вас, — в отчаянии причитал Дзандоменеги. — Конечно, я слышал о нем…

— Так, это уже больше похоже на правду!

— …Но я не знаком с ним лично.

Дзаго уже поднес нож к груди арестованного, но Гардзони придержал его руку.

— Конечно, синьор Дзандоменеги, понимаю, никто и не подозревает, будто вы водите подобные знакомства. Однако надежные источники утверждают, что вы недавно видели его на площади Сан-Моизе. Или я ошибаюсь?

— Я… я…

— Вы? — подбодрил его инквизитор.

— Я-я… — продолжал бормотать Дзандоменеги.

— Вы — что? Да говорите уже, черт бы вас побрал! — терпение Гардзони было на исходе.

— Я… я не помню…

— Чего вы не помните? Вы издеваетесь надо мной, синьор Дзандоменеги? Думаете, можете сочинять все, что вам вздумается? Хотите обвести меня вокруг пальца?

Узник не отвечал. Дзаго не стал терять времени и легким движением разрезал рубашку на груди арестованного: нож был таким острым, что он всего лишь слегка коснулся ткани, и она тут же разошлась, обнажая худощавую грудь Дзандоменеги. Тогда помощник инквизитора провел лезвием по коже — брызнула кровь, узник вскрикнул от боли.

— Ну-ну, — успокоил его Гардзони. — Всего этого можно избежать, если вы проявите готовность к сотрудничеству. Вы хорошо знаете, как велика моя власть. Думаете, мы не решимся перерезать вам горло и скинуть труп в любой из венецианских каналов? Не будьте глупцом, друг мой, расскажите все, что знаете! И поверьте, в этом случае мы вас отблагодарим.

От ужаса у Дзандоменеги застучали зубы, казалось, он уже видит себя на пороге преисподней. Гардзони решил, что упускать такой удачный момент нельзя.

— Смелее, друг мой, мы уже знаем, что вы рассказали мяснику Кандиану, как на днях видели Казанову на площади Сан-Моизе. Так зачем же устраивать кровопролитие? Или хотите, чтобы синьор Дзаго продолжил и перерезал вам горло?

W Н… нет, не надо, пожалуйста, — всхлипывая, взмолился Дзандоменеги. — Я все расскажу…

— Прекрасно, я вас внимательно слушаю, — ответил инквизитор, делая Дзаго знак отойти. — Говорите, мой дорогой друг.

— Два дня назад, утром, на площади Сан-Моизе, я видел, как один мужчина ударил Казанову по лицу перчаткой.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно, ваше сиятельство, — слабым голосом уверил инквизитора узник.

— Замечательно. Вы считаете, что это был вызов на дуэль?

— Так мне показалось.

— А вы знаете, что дуэли строго запрещены законодательством Венецианской республики?

— Д… да, ваше сиятельство.

— Почему же тогда вы не рассказали о произошедшем главе района или хотя бы не бросили анонимное заявление в «Львиную пасть»?

— П… потому что я боялся, ваша светлость, а еще потому что… — Дзандоменеги замялся на мгновение, — я писать не умею.

— Ну да, конечно, — вздохнул инквизитор. — Но видите, сколько всего вы на самом деле знаете? Хоть и не обучены грамоте.

Дзандоменеги нерешительно кивнул.

— Продолжим. Известно ли вам имя человека, с которым синьор Джакомо Казанова разговаривал на площади Сан-Моизе?

— Д… думаю, да.

— Будете так любезны сообщить его нам?

Дзандоменеги было замялся, но как только заметил, что в глазах помощника инквизитора снова блеснул злорадный огонек, а губы изогнулись в жестокой усмешке, сразу же продолжил свое признание.

— Его зовут Альвизе Дзагури, — сказал узник. — Он купец, торгует дубленой кожей.

— В самом деле?

— Да-да, именно так! — подтвердил несчастный уже более уверенным тоном.

— И где живет этот купец?

— В… Сан-Поло.

— Можете быть точнее?

— За палаццо Корнера, на калле Лapra, дом четыре.

— Прекрасно, мой добрый друг, просто замечательно. Вот видите, надо было просто сказал» правду Как вы думаете, что мы сделаем теперь?

— В… вы убьете меня, — выдавил Дзандоменеги, сглотнув комок в горле.

Пьетро Гардзони посмотрел на него с делаиым изумлением и разразился хохотом.

— Убить вас? — воскликнул он. — С чего бы это, дорогой друг? Думаете, я не умею быть благодарным?

— Нет, что вы, ваше сиятельство, — пролепетал несчастный.

— Конечно нет, синьор Дзандоменеги. Мы же не дикари какие-нибудь.

Инквизитор знаком приказал Дзаго развязать узника. Верный помощник разрезал веревки, освобождая Дзандоменеги, который удивленно смотрел на своих мучителей.

— Но это еще не все, друг мой, — продолжил Гардзони, доставая из кармана бархатный мешочек, который затем протянул пленнику.

Дзандоменеги нерешительно взял его, внутри звякнули монеты.

— Примите мои искренние извинения и благодарность за вклад в дело поимки опасного государственного преступника, — подытожил инквизитор.

— Что… В самом деле, ваше сиятельство? — узник никак не мог поверить своему счастью.

— Конечно, дорогой Дзандоменеги. Я был бы рад еще что-нибудь сделать для вас, например, подарить вам новую рубашку, но увы, мне надо спешить, государственные дела не ждут.

— Вы шутите?

— Вовсе нет. Дзаго проводит вас к выходу. А я прощаюсь с вами, точнее, говорю «до свидания», потому что надеюсь, что в будущем вы еще навестите меня, возможно, с новыми вестями о проходимце Казанове.

— Конечно, ваше сиятельство, — заверил его Дзандоменеги. — Благодарю вас за вашу щедрость.

— Что вы, не стоит. До скорой встречи, — Гардзони кивнул Дзаго, приказывая отправить восвояси очередного глупца, только что пополнившего армию его шпионов.

Верный помощник проворно подхватил все еще растерянного Дзандоменеги и с большим сожалением повел его к выходу из тюрьмы Дворца дожей.

Глава 26 Пьеса Гольдони

Зал театра Сан-Лука был заполнен до отказа. Вот уже два года как всем здесь руководил знаменитый Карло Гольдони, которого владельцы театра — семья Вендрамин из Санта-Фоски — сумели нанять, обойдя многочисленных конкурентов. С тех пор прославленный драматург ставил на сцене Сан-Луки свои неповторимые комедии, и любая из них неизменно собирала полный зал восторженной публики.

Женщины и мужчины, знать и слуги, бедняки и мещане, привратники, воры, уличные девки — кого только не было в пестрой толпе венецианцев, постепенно занимавшей свои места в партере и на четырех ярусах балконов.

В последние несколько лет Гольдони пытался отойти от жанра комедии и писал более вдумчивые, не лишенные трагизма произведения, как, например, пьеса «Торквато Тассо», поставленная в тот год во время карнавала. Публика, однако, настороженно воспринимала подобные нововведения, зато продолжала восхвалять и с нетерпением ждать его ранние работы — легкие, смешные и обязательно с яркими женскими характерами, такие как «Памела в девушках», «Благоразумная дама» или «Трактирщица». Последняя как раз с триумфом возвращалась на сцену этим вечером.

В любом случае недостатка в разнообразии репертуара в театре не было: достаточно вспомнить, как пять лет назад на радость поклонникам Гольдони написал целых шестнадцать комедий всего за один год. В их числе было несколько настоящих шедевров, которые Венеция готова была с восторгом пересматривать раз за разом.

Джакомо расположился в отведенной ему ложе: он давно знал Антонио и Франческо Вендраминов, владельцев театра, а потому мог не беспокоиться насчет свободных мест. Теперь оставалось лишь ждать, пока погаснет свет. Огоньки свечей в люстрах сверкали, словно звезды, освещая роскошную обстановку: дерево, бархат, роспись на потолке, элегантный занавес, — от красоты вокруг захватывало дух.

Джакомо, однако, не находил себе места от нетерпения. Удастся ли ему сегодня получить то, чего он желает больше всего на свете?

Когда погасили свет, Антонио Вендрамин лично провел к его ложе молодую девушку, красота которой затмила бы всех великолепных дам, сидящих в зрительном зале. Щелкнула задвижка на двери, и Франческа опустилась на кресло рядом с Казановой.

Он не произнес ни слова, наслаждаясь моментом — возможно, неповторимым, — пока свет постепенно гаснул, уступая место полумраку, а затем — темноте. В течение нескольких мгновений Джакомо успел полюбоваться Франческой: изящный изгиб шеи, великолепная грудь, белоснежные плечи и водопад рыжих волос — воздушное пламя, словно сошедшее с полотен Тициана.

Разве может быть в этом мире что-то прекраснее? Казанова слегка покачал головой, а его губы невольно изогнулись в невидимой улыбке. К черту игры и науку соблазнения… Он влюблен! И это просто чудесно!

Все внутри Джакомо затрепетало от этой мысли. Он чувствовал себя живым, сердце наполнилось решимостью и отвагой. Да пусть его приговорят к смерти или утопят в любом из венецианских каналов! Получив от жизни такой неожиданный подарок, Казанова был готов принять любой удел, хоть бы и вечное проклятье.

— Спасибо за то, что вы пришли, любимая. Вы спасли мне жизнь, — преисполненный искренней благодарности, произнес он.

Джакомо чувствовал, что все изменилось: он больше не произносил красивые слова, веря в них лишь наполовину, а говорил то, что подсказывает сердце. Он нежно поцеловал ее белоснежные руки, едва касаясь их губами.

Франческа чувствовала себя абсолютно счастливой. Она и представить не могла, что в ее жизни произойдет нечто подобное. Разлука с Джакомо измучила ее. После того как несколько дней назад она с невероятным сожалением отвергла подаренные им розы, ее сердце разлетелось на тысячу осколков.

Она знала, что обязана испытать чувства Казановы, чтобы понять его истинные намерения, но взгляд, которым он проводил ее тогда, был слишком искренним и говорил лучше любых слов и обещаний. Франческа увидела в глазах Джакомо горечь отвергнутой любви, и этот миг навсегда запечатлелся в ее душе. Постепенно, день ото дня воспоминания все сильнее овладевали ее сердцем, не давая покоя, и девушка начала пытаться придумать способ увидеть его вновь. Однако Джакомо опередил ее, тайно передав приглашение в театр.

Казанова снова сжал руку Франчески. Ее кожа была невероятно мягкой, но ответное пожатие — твердым, сильным, уверенным. В темноте театра, едва различая очертания Джакомо, но разделяя с ним каждый вдох, каждое едва заметное движение рук, Франческа чувствовала себя защищенной и полностью очарованной им.

Тем временем на сцене началось первое действие великолепной комедии Карло Гольдони. Франческа увидела Мирандолину и ее трактир, а также графа Альбафьориту и маркиза Форлипополи — двух героев, каждый из которых влюблен в хозяйку и уверен, что легко ее покорит: один — при помощи денег, второй — благодаря своему высокому титулу. Но очаровательная трактирщица, будучи женщиной умной, не поддается ни на уловки графа, ни на обещания маркиза, позволяя обоим поклонникам добиваться ее сердца, но на самом деле не собираясь отдавать его ни одному из них.

Франческа уже видела эту комедию: два года назад она ходила с отцом на премьеру в другом венецианском театре — Сант-Анджело. В тот раз пьеса совершенно очаровала ее как своим захватывающим сюжетом, так и, в первую очередь, прелестным лукавством главной героини Мирандолины. С тех пор Карло Гольдони стал любимым драматургом Франчески: он один умел так талантливо воплотить на сцене тысячу оттенков женской души.

Когда Джакомо через третьи руки передал ей приглашение в театр Сан-Лука, да еще и на ее любимую комедию, девушка не сомневалась ни минуты. Она вновь поразилась чуткости Казановы: этот мужчина умел понимать и ценить не только ее сердце, но и ум.

На сцене появился еще один персонаж — кавалер Рипафратта, и пьеса Гольдони заиграла новыми красками. Мизогиния героя наряду с привычкой раздавать приказы направо и налево приводят к тому, что Мирандолина придумывает хитрый план мести — заставить черствого высокомерного мужчину влюбиться в нее. Как следовало из дальнейших сцен и диалогов, при помощи хитроумных уловок, тщательно продуманных фраз и не совсем искренних слез Мирандо-лине удается достичь желаемого эффекта: броня неприступного кавалера становится все слабее, и трактирщица постепенно овладевает его сердцем.

В сцене признания — кульминации поражения Рипафратты — Франческа увидела воплощение мудрости женщины, умеющей не поддаваться на чужие уговоры и хранить верность собственным принципам. Финальное решение Мирандолины — выйти замуж за преданного слугу Фабрицио, оставив с носом всех знатных претендентов, — было неожиданным, оно шло вразрез с общепринятыми канонами комедийных сюжетов, в очередной раз демонстрируя смелость и новаторство Карло Гольдони. В финальной сцене пьесы Франческа приняла решение: она готова дать волю своим чувствам к Джакомо Казанове. Это единственный способ остаться верной себе и своим убеждениям. К чему поддаваться на уговоры пустых, бесхарактерных мужчин, если она может быть вместе с тем, кто, похоже, единственный в мире способен сделать ее счастливой?

Охваченная этими мыслями, девушка перевела взгляд на Джакомо. С удивлением и радостью она заметила, как счастливо блеснули в темноте его глаза. Он что, все время смотрел на нее? Франческа залилась краской. Хорошо, что он этого не видит. Или видит?

Джакомо, казалось, понял ее без слов.

— Франческа… — прошептал он.

Она прижала указательный палец к его губам, призывая к молчанию, и вдруг, повинуясь неожиданному порыву, запечатлела на них легкий поцелуй.

Пораженный, Джакомо почувствовал, как отчаянно забилось его сердце. Он провел рукой по волосам девушки и нежно прижал ее к себе, наслаждаясь сладчайшими мгновениями чувственной близости. Вдвоем, скрытые в темноте зала и в то же время на виду у всех.

Франческа не могла больше противиться незнакомому волнению: все ее тело охватывала дрожь, когда ее языка касался язык Джакомо. Снова и снова. Однако Казанова нашел в себе силы остановиться.

— Не здесь, любовь моя, — прошептал он, — комедия вот-вот закончится. Вам нужно бежать.

— Я не хочу, — ответила девушка, мысленно спрашивая себя, не лишилась ли она разума.

Сначала она сама поцеловала его, а теперь собирается отказаться от последних остатков чести? Однако противиться желанию было невозможно. Впервые в жизни Франческа была полностью охвачена страстью и, вместо того чтобы бороться с этим чувством, бесстрашно отдавалась ему.

— Нет, Франческа, не сейчас. Прошу вас, выслушайте меня, — возразил Джакомо. — Найдите способ уйти из дома и оставьте мне записку в нашем колодце на площади. Я оставлю там ту же корзину. Достаточно пары строк, без подписи. Я прочитаю их и приду туда, куда вы скажете. А потом мы отправимся в безопасное место.

— Значит, на площади?

— Да, но теперь вы должны идти, иначе, поверьте, нам придется слишком многое объяснять.

Казанова поцеловал ее в последний раз с бесконечной, пламенной страстью.

— Я люблю вас, Джакомо, — вырвалось у нее.

— И я люблю вас, Франческа. Но теперь уходите, для вашего же блага.

Девушка поднялась. Ее ноги слегка подкашивались, голова кружилась, словно от сильного жара.

Не дожидаясь указаний, Антонио Вендрамин открыл запертую дверь. Франческа выскользнула из ложи как раз в тот момент, когда в зале начали зажигать свет, а публика разразилась аплодисментами.

На сцене автор, Карло Гольдони, склонялся в изящном поклоне, принимая от зрителей восторги, цветы и уверения в бесконечной любви.

Глава 27 Дознание

— Скажи-ка мне, Гретхен, неужели ты в самом деле думала, что я не замечу твою увлеченность Казановой? Потому что если это так, то поверь, ты еще не видела меня в гневе!

Графиня Маргарет фон Штайнберг задавала вопросы ледяным тоном, ее голос звучал словно острейшее лезвие кинжала. Гретхен бросило в жар.

— Простите, что вы сказали, госпожа? — растерянно переспросила она.

— Ты меня слышала, — отрезала графиня, стоя к камеристке спиной и глядя вдаль, на воды Гранд-канала. Огромные окна палаццо были распахнуты, и комнату наполнял запах лагуны, наряду с криками гондольеров, легким шумом волн, криками чаек и теплом солнечного июльского дня.

— Н… но… — пробормотала Гретхен. — Вы же сами сказали мне, что я могу делать с Казановой все, что мне заблагорассудится, — попыталась защититься она.

Графиня продолжала смотреть на Гранд-канал. Потом она покачала головой, как будто ответ служанки не оправдал ее ожиданий.

— Это правда. Но я же не говорила тебе влюбляться в него! Я могу понять легкую симпатию, даже чувственное влечение; в конце концов, в определенном обаянии этому проходимцу не откажешь, я не спорю… Но терять из-за подобного человека голову, Гретхен, это же совсем никуда не годится! Ты не можешь позволять себе такие вольности, понятно? Да и это еще ничего, если бы любовь не лишила тебя рассудка настолько, что ты готова предать меня, лишь бы только защитить Казанову! И это после всего, что я для тебя сделала. Или я ошибаюсь?

Графиня резко обернулась. Ее красивое лицо превратилось в маску жестокости: вместо обычного горделивого спокойствия в глазах сверкали яростные молнии, а застывшая улыбка больше не скрывала чудовища, что таилось под очаровательной внешностью.

— Ты отлично знаешь, кто я и кому я служу, — гневно продолжила она. — Так что не советую тебе мешать моим планам, потому что я не пожалею никого, кто встанет у меня на пути. Даже тебя.

Гретхен попыталась ответить, но графиня тут же перебила ее.

— Я еще не закончила! — вскричала Маргарет, подходя вплотную к своей камеристке. — Ты решила его соблазнить? Да пожалуйста! Хочешь с ним совокупляться? Ради бога! Но не смей влюбляться в этого мужчину, Гретхен, а не то это будет твоей последней ошибкой в жизни, уж поверь! Думаю, не надо напоминать, где я тебя нашла. Ты была жалкой, несчастной, никому не нужной шлюхой. А теперь ты. камеристка благородной дамы. Но все равно всегда останешься моей служанкой!

В одно мгновение графиня извлекла из-за корсажа платья тонкий кинжал со сверкающим лезвием и, сжав рукоятку, поднесла его к лицу Гретхен. Она медленно провела острым стальным кончиком по скуле и щеке своей камеристки. Глаза Маргарет горели беспощадной злобой. Слова здесь были лишними. У Гретхен от страха перехватило дыхание. Она чувствовала, как белые пальцы смерти касаются ее — легкие, тонкие и грозящие гибелью.

— Мадам, — выдавила она слабым голосом, — я никогда и ничем не нарушила обеты верности, данные вам.

Графиня долго и внимательно смотрела на нее, словно пытаясь пробраться взглядом в самые потаенные уголки души. Гретхен понимала, что не сможет противостоять своей хозяйке — женщине со стальным характером, закаленным дисциплиной и ненавистью. Камеристка не знала подробностей, но за годы службы отлично поняла, что графиня фон Штайнберг занимает высокое положение при императрице Австрии Марии Терезии, и даже более того, играет некую важную роль в ее правлении. Маргарет хранила множество самых мрачных секретов, и Гретхен отлично понимала, что от всего этого стоит держаться как можно дальше.

До недавнего времени она всегда тщательно выполняла поручения хозяйки, которая, в свою очередь, щедро оплачивала ее слепую преданность. Но с того момента, как камеристка оказалась в Венеции и познакомилась с Джакомо Казановой, все изменилось. Казалось, что рядом со знаменитым искателем приключений ее жизнь расцвела яркими красками, в то время как до этого Гретхен знала лишь белый цвет порядка и черный — интриг и коварства. Теперь она готова была не раздумывая променять свое существование, наполненное покорностью и холодным расчетом, на огни Венеции и все ее прелести, скрывающиеся среди мостов и каналов. Однако такой обмен мог дорого ей обойтись.

Графиня наверняка заметила смятение своей камеристки, но то ли из-за того, что все-таки привязалась к ней за долгие годы, то ли, что более вероятно, из показного великодушия решила пощадить ее. В любом случае Гретхен еще может ей пригодиться. Клинок медленно вернулся на свое место: сверкнул в солнечном луче и исчез за плотной тканью корсажа.

Дзаго понятия не имел, что делать дальше. Ну хорошо, он нашел дом, в котором живет Альвизе Дзагури, но вся эта история ужасно ему не нравилась. Дзаго не покидало ощущение, что она гораздо более запутанная, чем казалось поначалу, и это дурное предчувствие не давало ему покоя. С другой стороны, делать было нечего: Гардзони дал четкий приказ выяснить, что произошло, а потому Дзаго тут же двинулся по следу торговца дубленой кожей.

Теперь он стоял перед домом Дзагури: в соответствии с профессией, купец выбрал себежилище неподалеку от моста Риальто — главного сосредоточения венецианской коммерции. Помощник инквизитора огляделся: улица была почти пуста, только двое возчиков переругивались между собой, выгружая товары перед тяжелой дверью элегантного особняка, носившего название Када-Мостро. Осыпая друг друга проклятьями, они пытались решить, кто имеет право первым предстать перед покупателями, заказавшими доставку.

Рядом располагалось гораздо более скромное жилище Альвизе Дзагури: на нем не было никаких скульптурных барельефов и прочих архитектурных изысков, в изобилии украшавших соседние дома. Ни одного герба или медальона — только совершенно пустой, строгий, безликий фасад.

Не обнаружив ничего интересного, Дзаго подошел ко входу, постучал молотком и стал ждать. Далеко не сразу, но дверь отворилась: на пороге стояла служанка с более чем аппетитными формами. У нее были большие карие глаза, а каштановые локоны в беспорядке рассыпались по плечам и груди. Служанка открыла дверь только наполовину, но и того, что мог увидеть Дзаго, оказалось более чем достаточно.

К сожалению, он отлично знал, что его собственная внешность не вызывает у людей особенного доверия и точно не поможет в этой беседе. В самом деле, женщина на пороге посматривала на незнакомца настороженно.

— Чего желаете, синьор? — решительно спросила она визгливым, неприятным голосом, совершенно не сочетавшимся с мягкими линиями ее лица и фигуры.

— Синьора, меня зовут Якопо Дзаго, — ответил он с поклоном, отчаянно надеясь все-таки произвести приятное впечатление. — Мне необходимо срочно видеть вашего хозяина, синьора Альвизе Дзагури.

— Зачем? — коротко спросила служанка, вопросительно приподняв бровь и не выказывая ни малейших признаков беспокойства.

— Я прибыл по поручению господина Черного инквизитора Венецианской республики. Нам нужно как можно скорее сообщить…

— Понятно, — отрезала женщина. — Но знаете, вашество, хозяина-то моего нет дома.

— Вы знаете, куда он направился?

— Если бы!

— То есть не знаете?

— Понятия не имею. Он ушел два дня назад и ни о чем меня не предупредил.

— Вам кажется странным такое поведение?

Женщина развела руками, не меняя выражения лица. Дзаго ужасно хотелось влепить ей хорошую оплеуху, и он так бы и сделал, если бы это не навлекало лишних подозрений. Наглость и упрямство служанки так раздражали помощника инквизитора, что он едва сдерживался.

— Не, вашество, уже раза три такое бывало.

Дзаго недовольно крякнул, все это ему совсем не нравилось. Он так надеялся, что прогулка до дома купца поможет ему покончить с неприятным заданием, но не тут-то было.

Дзаго решил предпринять последнюю попытку что-то выяснить.

— Ну что же, ладно, — смиренно произнес он. — А знаете ли вы хотя бы, кто мог получить от него вести? Жена? Деловой партнер? Друг?

— Синьор Альвизе Дзагури живет один. Из прислуги у него только я, но…

Дзаго готов был задушить эту дуру собственными руками, но он сдержался, потому что по ее тону было похоже, что она готова сообщить что-то еще.

— «Но»? — подбодрил ее он.

— Но, может, синьор Гастоне Скьявон что-то знает.

— Не подскажете мне, где он живет?

Женщина задумалась. Внутри у Дзаго все клокотало от ярости, и сохранять спокойное выражение лица становилось все труднее. Она же просто издевается над ним! Наконец служанка произнесла:

— Думаю, вы найдете его в лавке на набережной Дельи-Скьявони, рядом с мостом Делла-Палья. Но я вам ничего не говорила.

Не дожидаясь ответа, женщина захлопнула дверь к искреннему облегчению Дзаго, который больше не мог выносить ее общество.

Глава 28 Опасный поворот

Мой дорогой Казанова, с горечью в сердце я вынуждена признать, что Ваша медлительность уступает лишь Вашему высокомерию. А хуже всего то, что со всех сторон мне сообщают, будто Вы отдались глупейшему любовному увлечению. Я Вас не узнаю! Значит, достаточно свежего девичьего личика, чтобы от Вас прежнего осталась лишь жалкая тень? Уже много дней я жду от Вас хороших новостей, а Вы вместо этого прячетесь, словно вор, где-то в венецианских переулках и до сих пор не потрудились уведомить меня о происходящем.

Какое разочарование!

Я и представить не могла, что Вы поведете себя подобным образом. С другой стороны, есть в Вашей бездарной медлительности и положительная сторона. Если все обстоит именно так, я могу считать себя выигравшей пари и, следовательно, свободной от любых обещаний, данных Вам. Я сохраню свое достоинство, а что до Вашей мнимой славы, то теперь я ясно вижу: она совершенно незаслуженна.

Даю Вам еще два дня, исключительно из сочувствия и жалости к проигравшему, а также потому, что мне по-прежнему хотелось бы внести разнообразие в серые дни моего пребывания в Венеции.

Я так надеялась, что Вы сможете скрасить мой досуг, но Вы предпочли погрязнуть в бесславной и скучной истории. И подумать только, что я сама толкнула Вас на этот путь!

Остается только усмехнуться тому, как я потеряла время на такое глупое пари. Но что поделать!

Если Вы не явитесь ко мне в ближайшие два дня, я окончательно признаю за собой победу и, будьте уверены, позабочусь о том, чтобы все узнали о Вашем постыдном поражении.

Добавить к этому мне нечего.

Ваша Маргарет фон Штайнберг

Джакомо с горькой усмешкой сжимал в руках лист бумаги. Как же он устал от этой бессмысленной переписки. В свете последних событий история с пари казалась ему пошлой и бесконечно далекой, не считая, конечно, печальных событий, что стали ее следствием. Казанова сложил письмо и убрал его в карман жилета: ему не хотелось портить себе настроение.

Он сидел за столиком на площади Сан-Марко и наблюдал, как солнечные лучи лениво тянутся по крышам домов. Казанова вытащил из кармана пару «алцдин» — книг карманного формата, — которые принес с собой, и аккуратно перевернул несколько страниц. Ему нравилось прикасаться к книжной бумаге: это ощущение неизменно успокаивало его.

Сейчас перед ним лежали два изящных фолианта размера «ин-октаво». Джакомо залюбовался наклонным шрифтом: никогда раньше он не видел такой красоты. Привлекал внимание и герб типографии Альдо Мануцио: дельфин, обвивающийся вокруг якоря, и буквы ALDVS.

«Libelli portatiles in formam enchiridii», — гласила надпись на титульном листе: книжки, которые удобно держать в руке и носить с собой. Этот новый формат, изобретенный Альдо Мануцио, принес последнему невероятный успех.

Казанова улыбнулся при мысли о находчивости печатника — уроженца Лацио, затем перебравшегося в Венецию. Джакомо был бесконечно благодарен ему за возможность держать в кармане камзола любимые труды Горация, с которыми он почти никогда не расставался. Поговаривали, что Мануцио уговорил самого Бартоломео д’Альвиано, главнокомандующего венецианской армии, всегда носить с собой карманные издания латинских классиков во время военных походов.

Эти мысли немного отвлекли Джакомо от неприятного письма. Он заказал чашку кофе и расслабился, наслаждаясь прохладой в тени портика кафе «Флориан». Это заведение в ту пору было самым модным во всей Венеции. Джакомо скользнул взглядом по элегантной обстановке кафе: изящная мебель из дорогой древесины, сверкающее в лучах летнего солнца серебро подносов и столовых приборов, белоснежные скатерти, пахнущие лавандой. Казанова поднес чашку к губам, наслаждаясь крепким ароматным кофе. Это был ритуал, от которого он не мог отказаться, — безотказный способ подарить себе минутку чистого удовольствия.

Хотя, откровенно говоря, радоваться было особенно нечему: смерть Дзагури, пари с графиней фон Штайнберг — теперь уже, вне всяких сомнений, проигранное, — преследование со стороны инквизитора Гардзони, не теряющего надежду наконец-то поймать его… Да, проблем у Джакомо хватало. Впрочем, если хорошо подумать, все это лишь досадные мелочи по сравнению с чудесной историей любви, которой он наконец-то позволил себе отдаться всем сердцем.

Вскоре к Казанове присоединился Маттео Брагадин, и он, напротив, выглядел крайне обеспокоенным. Не обращая никакого внимания на красоту ясного летнего дня, он сразу же заговорил с другом об ответственности и рисках, которым тот себя подвергает. Джакомо совершенно не хотелось выслушивать подобные увещевания, и он с удовольствием предложил бы своему покровителю сменить тему, но не хотел показаться невежливым. Так что Казанова терпеливо слушал, решив считать скучную проповедь единственной ложкой дегтя в этот чудесный день.

— В колодце было что-нибудь? — наконец смог вставить Джакомо.

Брагадин тяжело вздохнул, на его лице явственно читались усталость и отчаяние. Старый потрепанный парик слегка съехал набок, что еще сильнее подчеркивало его обеспокоенность.

— Джакомо, так не может продолжаться. Вы рискуете жизнью, поверьте.

— Из-за подобной малости?

— Я бы так не сказал.

— Почему же?

— Вы только представьте, если бы кто-то обнаружил тайник и нашел ту записку, которая сейчас у меня…

Джакомо невольно расплылся в улыбке.

— Но ведь этого не произошло, мой друг, не так ли?

— Я не понимаю, как вы можете… — покачал головой Брагадин.

— Могу что?

— Быть таким счастливым. Хотя нет, пожалуй, я знаю, в чем дело.

В самом деле? И в чем же?

— В вашей ребяческой несознательности.

— Наверное, вы правы, мой друг. Но именно это и есть смысл моей жизни.

Брагадин закатил глаза к небу, как будто ему приходилось иметь дело с умалишенным.

— Так и думал, что вы это скажете.

— Вы не хотите отдать мне то, что нашли?

Не удостоив друга ответом, пожилой сенатор достал из кармана изношенного камзола листок бумаги.

Казанова схватил его, развернул и жадно впился глазами в несколько строк:

Завтра я буду свободна. Отец едет за город по делам и вернется только на следующий день. Уйти из дома я не смогу. Заберитесь на крышу соседнего дома, принесите с собой веревку и привяжите ее к трубе дымохода. Добраться оттуда до окна мансарды для такого актробата-канатоходца, как вы, будет несложно. Я оставлю окно открытым.

Жду ваших вестей.

Казанова улыбнулся: Франческа быстро учится. Жестом он привлек внимание официанта в ливрее и, когда тот подошел, попросил:

— У вас есть перо и чернильница? Мне нужно написать письмо.

Официант молча кивнул, ненадолго исчез, а через минуту уже принес столько разнообразных письменных принадлежностей, что можно было бы написать целый роман. Казанова во «Флориане» слыл постоянным клиентом, и владельцы были готовы исполнить любой его каприз. Пожалуй, только Карло Гольдони мог бы похвастаться подобным обращением.

Джакомо поблагодарил официанта кивком головы, Взял пышное перо, обмакнул наконечник в чернильницу и написал лаконичный ответ:

Я приду.

Он не стал ничего добавлять: чем меньше следов, тем лучше. Рисковать — это одно, а идти на верную гибель — совсем другое.

Джакомо вернул перо и чернильницу официанту и снова повернулся к Маттео Брагадину.

— Послушайте, — сказал он, — я вынужден снова просить вас о помощи.

Казанова улыбнулся, потому что в глубине души ему нравилось подначивать своего верного друга, которому он был действительно многим обязан. Но в то же время Джакомо знал, что перепалки между ним и благородным Брагадином — это своего рода игра, и, несмотря на все жалобы и вздохи, на самом деле Маттео нравится участвовать в рискованных планах приятеля. Это помогает ему чувствовать себя живым — уж точно живее, чем большая часть венецианцев.

Глава 29 Скрытый смысл пари

Поверхность зеркала была идеально ровной и прозрачной, словно кусок чистейшего льда. Огромное, сверкающее, оно занимало большую часть стены, отделанной изящными панелями. Зеркало было вставлено в массивную деревянную раму, покрытую золотистой краской и украшенную изысканной резьбой: по бокам тянулись затейливые узоры, а наверху виднелась голова льва. Казалось, хищник настороженно наблюдает с высоты за всем, что происходит в гостиной.

Маргарет внимательно рассматривала свое отражение. Ей нравилось то, что она видела: золотистые локоны, алые губы, белоснежная кожа, сверкающие глаза. Словом, внешность ее была безупречной, однако нельзя было сказать то же самое о выражении лица: оно выдавало крайнюю обеспокоенность. Графиня никак не могла решить, продолжать ли доверять Гретхен. Можно, конечно, ее убить, но что потом?

Маргарет глубоко вздохнула. Эта неприятная мысль в очередной раз напомнила ей, как она ненавидит Казанову, а заодно и как сложно найти преданную, внимательную и надежную служанку.

Нет. Придется рискнуть. В конце концов, Джакомо так занят своими глупыми играми и любовными приключениями, что ни за что на свете не догадается о реальной подоплеке пари, которое он так легко принял. Совсем скоро ловушка захлопнется, а самовлюбленный венецианец даже не представляет, какое осиное гнездо разворошил.

Маргарет улыбнулась и еще раз посмотрела в зеркало, чтобы убедиться, что по-прежнему прекрасна. Затем графиня перевела взгляд на потолок, разглядывая белоснежную лепнину, перемежавшуюся яркими фресками, изображавшими сцены из мифов о Дионисе. На несколько мгновений она позволила себе забыться, наслаждаясь великолепным зрелищем, неизменно очаровывающим ее, но потом с сожалением вернулась к действительности и подошла к изящному письменному столу, инкрустированному золотыми и серебряными узорами.

Маргарет взяла в руки письмо, которое дописала несколькими минутами ранее, и внимательно перечитала его. Графиня хотела убедиться, что достаточно подробно рассказала обо всех результатах, достигнутых за последнее время. Она воспользовалась шифром: даже если письмо каким-то непостижимым образом и окажется в чужих руках, понять его будет невозможно.

Моя дорогая подруга,

пишу вам, чтобы сообщить известия, наполняющие мою душу радостью и надеждой.

Кавалер Ди Роккабруна действует согласно намеченному плану. Он уже дал поручения кому следует, так что дни Нашего Врага сочтены, совсем скоро он будет гнить в тюрьме Горгоны. Пока ему неизвестно о моих реальных намерениях, но могу предположить, что он о них догадывается. Со своей стороны, я помогла осуществлению плана, следуя Вашим инструкциям. Кошечка попалась в ловушку, и Купец вот уже несколько дней как не может больше ее защищать.

Смею надеяться, что кавалеру Ди Роккабру-не удастся избавиться и от Часовщика. Это не должно быть особенно сложно, если правдивы слухи о том, что его здоровье слабеет день ото дня и даже личный врач уже не особенно надеется на благоприятный исход.

Если кавалер Ди Роккабруна сможет покончить с Нашим Врагом при помощи доказательств, которые я ему предоставлю, тем самым он отделается и от самого влиятельного из Отцов, так как тот окажется скомпрометирован их давней дружбой.

Таким образом, я не сомневаюсь, что в скором времени Горгона наконец-то окажется в Ваших руках. В ожидании этого чудесного события я останусь здесь еще ненадолго, чтобы удостовериться, что все идет в соответствии с нашим планом.

В надежде лично засвидетельствовать Вам свое почтение в самом ближайшем времени, с глубочайшим уважением,

Ваша Верная Слуга

Сложив письмо, графиня растопила сургуч над одной из горевших перед ней свечой, позволила нескольких густым красным каплям упасть на бумагу и запечатала послание. Затем Маргарет вытащила из центрального ящика письменного стола золотой колокольчик и позвонила.

Через некоторое время в комнату вошел Драган Лукич. Хотя графиня уже привыкла к его обществу, приходилось признать, что что-то в нем до сих пор ее настораживало. И в то же время невероятно привлекало. Драган отличался весьма необычной внешностью: он казался порождением тьмы, настолько черными были волосы длиной до плеч, обрамлявшие бледное лицо. Он одевался исключительно в черное, чем дополнительно усиливал это странное ощущение сопричастности к темным силам. Губы под пышными усами постоянно изгибались в неестественной, жестокой ухмылке.

Маргарет знала, что Драган боготворит ее, а потому в его присутствии не позволяла себе ни малейшей слабости, сохраняя гордый и неприступный вид. При этом она отлично понимала, насколько опасен ее верный слуга. Возможно, именно это и привлекало графиню в Драгане — мысль о том, что она так и не смогла полностью покорить его и что в нем всегда остается нечто дикое и неукротимое, способное однажды взбунтоваться и превратиться в поистине разрушительную силу. Он готов был пойти абсолютно на все, чтобы защитить свою госпожу, а потому Маргарет знала, что может доверить ему очень важное задание: он станет жесток как волк и хитер как ворон и обязательно выполнит его.

— Драган, — сказала графиня, — я должна доверить тебе очень важное послание.

Мужчина молча кивнул.

— Если оно попадет не в те руки, скорее всего, я пропала. Так что ты должен выбирать самые безлюдные дороги и передвигаться по ночам. Если кто-то преступит тебе дорогу — убей его. Но я уверена, что ты будешь соблюдать максимальную осторожность и сможешь доставить конверт по назначению.

— Куда я должен отправиться?

— Передай это письмо лично в руки императрицы Марии Терезии. Не отдавай его никому другому, заклинаю тебя. Обещаешь?

Драган снова кивнул.

— Я не могу сообщить тебе ничего больше. Ради твоей же безопасности, равно как и моей и той персоны, что я только что назвала, — вне всякого сомнения, нашей путеводной звезды. Думаю, этого достаточно, правда?

— Безусловно, моя госпожа.

— Хорошо. Тогда отправляйся в путь, нельзя терять ни минуты.

Драган Лукич согнулся в поклоне, а затем вышел из комнаты, растворившись во мраке, из которого, как казалось, вышел несколькими минутами ранее.

Маргарет осталась наедине со своими мыслями.

Жребий брошен: паутина ее дьявольских интриг уверенно разрастается, словно заразная болезнь, безжалостно поглощая всякого, кто окажется у нее на пути. Она не только избавится от Казановы, но и — если повезет и все задуманное получится — сделает так, что Венеция окажется под властью Австрии. И все это без единого пушечного выстрела.

Важно лишь, чтобы тот, кому поручено посеять вредоносные семена, сдержал слово, данное ее королеве.

Маргарет не слишком доверяла этому человеку, ведь он настолько сильно жаждет власти, что готов предать собственную родину. Впрочем, кому-то нужно выполнить эту грязную работу, и глупо ожидать, что тот, кто на нее согласится, обладает высокими моральными принципами.

Теперь графине оставалось только ждать исхода этой партии. Если повезет, Австрия уже совсем скоро получит Венецию.

Глава 30 Переживания и сомнения

Расположившись в кабинете государственных инквизиторов, Пьетро Гардзони мучился сомнениями, не зная, что еще предпринять. Дзаго озабоченно смотрел на него пустыми глазами. Он сделал все, что мог, но этого оказалось недостаточно.

— Значит, ты его не нашел?

Ваше сиятельство, лавка оказалась закрыта.

— А ты уверен, что этот чертов Гастоне Скьявон что-то знает?

— Так утверждает служанка Альвизе Дзагури.

— Покойного Альвизе Дзагури, — раздраженно поправил инквизитор.

— Позвольте напомнить вашему сиятельству, что пока у нас нет уверенности в смерти купца, — заметил Дзаго, надеясь тем самым уменьшить размеры своего провала.

Однако он добился прямо противоположного результата. Гардзони яростно закричал:

— Черт побери, Дзаго, что ты такое бормочешь? Совершенно ясно, что Казанова заткнул рот этому болвану. Иначе почему он исчез? Никто ничего о нем не знает. И надо же какое совпадение: близкий друг ни с того ни с сего отбыл в неизвестном направлении.

— Понимаю, ваше сиятельство, вы недовольны… Но я же ходил на набережную Дельи-Скьявони, к самому мосту Делла-Палья…

— …И что? Тебе, может, еще награду за это выдать? По мне, ходи хоть на край света, какое мне до этого дело! Дзаго, я хочу получить от тебя результат! И я его не вижу. Это дело становится все более запутанным день ото дня, и мы понятия не имеем, как правильно за него взяться! — Инквизитор ударил кулаком по столу с такой силой, что бутылочка с его любимой настойкой подпрыгнула в воздух. — Казанова виделся с австрийской графиней? Может, он строит козни против нас? Мы этого не знаем! Он вызвал на дуэль торговца кожей… Убил он его? Это было бы прекрасно, черт побери, если бы только у нас были доказательства! Но у нас их нет. У нас одни балы, хождение по канату, бегство по крышам и служанка, которая вроде как может что-то знать. Святые угодники, мы топчемся на месте, понимаешь? Как, по-твоему, мне убедить Совет, если все, что мы можем им предъявить, — это сплошные провалы и неудачи? Зачем, как ты думаешь, я трачу вообще время на это дело? А? Знаешь?

— Ваше сиятельство, могу предположить: вы заботитесь о безопасности Венеции и не выносите мысли о том, что возвращение этого хлыща Казановы может создать беспокойство…

— К черту беспокойство! Общая картина, Дзаго! От тебя ускользает общая картина, высший смысл, перспектива! Неужели ты до сих пор ничего не сообразил? Ты в самом деле не понимаешь, зачем я убеждал Совет в том, что Казанову надо остановить? Почему я намеренно подчеркнул, что зигот полоумный соблазнитель дружен с Мочениго, Дандоло и Барбаро? Да потому что, если у меня получится отправить его в Пьомби за колдовство и убийство, я не просто избавлюсь от самой надоедливой заботы, что свалилась на Венецию за последний год, но и смогу доказать, что те, кто сегодня являются его друзьями, завтра могут стать врагами Светлейшей республики. Не случайно же они поддерживали и оберегали отъявленного преступника! И что это значит?

Глаза Дзаго гневно сверкнули. Инквизитор перебил его уже во второй раз, а он ненавидел, когда ему не дают закончить фразу. Да и град вопросов, на которые у него не было ответа, сводил Дзаго с ума. Он не выносил, когда с ним обходятся как с идиотом, а именно это сейчас делал Пьетро Гардзони: уставился на своего помощника, словно тот был глуп как пробка. Дзаго быстро взял себя в руки, потому что отлично знал, какую ярость у инквизитора может вызвать малейшее подозрение в том, что кто-то из подчиненных не проявляет к нему должного уважения. Он терпеливо кивнул и послушно ответил на вопрос, который столь эмоционально выкрикнул Гардзони:

— Это значит, что вы сможете выставить своих противников в дурном свете. И их положение в Совете станет менее значимым.

— Именно так, Дзаго, именно так. И чем оглушительнее будет наша победа, тем сильнее поплатятся те, кто сегодня потакает еретику и убийце, пусть даже просто тем, что позволяет ему слоняться по Венеции и заниматься чем вздумается. Я получу голоса, которые мне нужны, а учитывая состояние дожа… Ну, не мне тебе объяснять, что может произойти.

Вот, оказывается, в чем состоит общая картина и высший смысл: Гардзони метит на кресло дожа. Теперь все понятно. Его совершенно не волнует, что Казанова — бунтарь и нарушитель общественного порядка, Гардзони намерен использовать его арест, чтобы ослабить влияние своих врагов и укрепить союз с теми, кто признает его истинным борцом за нравственность и справедливость. Но если Казанову не получится обвинить в убийстве, колдовстве, ереси или чем угодно другом, то и приговор ему вынести нельзя. А без приговора его никак не отправить за решетку. И у Гардзони не появится никакого повода, чтобы оболгать и опозорить друзей Казановы, объявив себя защитником Венецианской республики. Значит, ставки в этой игре двойные — в соответствии с тяжестью последствий в случае проигрыша. Да, это меняет дело.

Дзаго задумчиво поднял бровь: кажется, в тумане неизвестности забрезжил слабый свет. Возможно, решение существует. Боже правый! Да как же раньше он до этого не додумался.

— Ваша светлость, понимаю вашу обеспокоенность. Однако могу вас уверить, что еще не все потеряно.

Гардзони выжидательно посмотрел на своего злого гения.

— Внимательно тебя слушаю, — сказал он. — Но если ты хочешь предложить припереть к стенке его друга и защитника Маттео Брагадина, который наверняка что-то знает, к сожалению, я пока не могу этого сделать. Боюсь, я не настолько влиятелен, чтобы арестовать венецианского сенатора на основании простого подозрения.

— Нет, я не это имел в виду. Что получается: вам нужны доказательства, чтобы приговорить Казанову и, соответственно, ослабить положение его друзей.

Инквизитор молча кивнул. Дзаго продолжил объяснения, все больше воодушевляясь с каждой секундой.

— Так вот, я только сейчас заметил, что допрашивая возможных свидетелей, мы — или, точнее говоря, я — совершенно зря упустили из виду человека, который легко может стать решением всех наших проблем.

— Кого же?

— Камеристку графини! Черт побери, она же должна знать, где прячется Казанова и зачем видится с ее хозяйкой. Я допрошу ее и постараюсь так или иначе вытащить из нее все нужные нам сведения. Уверен, что-нибудь полезное мы от нее узнаем.

В глазах Пьетро Гардзони загорелся злорадный огонек. Он снова кивнул: идея Дзаго просто отличная.

— Превосходно, ты совершенно прав. Будем действовать в этом направлении. А теперь иди, — подытожил Черный инквизитор. — Каждая минута промедления отдаляет нашу победу. Нужно добиться результатов как можно скорее!

— Конечно, ваша светлость. В таком случае, с вашего позволения…

Не желая больше тратить время, Дзаго проворно покинул кабинет.

Как только помощник удалился, инквизитор поднялся и стал мерить шагами комнату. На самом деле в разговоре с Дзаго он умолчал об очень важной части своего плана. Гардзони не мог позволить себе полную откровенность даже наедине с самым верным помощником: как бы тот ни был ему предан, к некоторым деталям он вряд ли отнесся бы с пониманием. Да никто к ним, наверное, не отнесся бы с пониманием, но что поделать, другого выхода у инквизитора не было. Род Гардзони, конечно, знатный и влиятельный, но… недостаточно. Не настолько, чтобы позволить ему осуществить свою давнюю мечту стать дожем. Вот почему нужно вмешательство извне — кто-то или что-то, способное изменить расстановку сил. И история с Казановой — это лишь первый шаг на пути к осуществлению задуманного.

Конечно, Венеция — восьмое чудо света, но этот город истощен, измучен, выжат до капли безумием и беспределом, которые длятся уже целое столетие. Он стал жертвой бесконечного мрачного карнавала, нарядившего «королеву морей» в вульгарный наряд куртизанки. Гардзони не мог выносить эту пародию на республику, которая погрязла в бессмысленной суете и в любой момент может навсегда пойти на дно. Уже давно ему не давала покоя мысль о том, что, пока еще не поздно, надо что-то делать — для себя самого и для родного города. Конечно, ему пришлось пойти на компромисс, который многие, вне всяких сомнений, нарекли бы «изменой», но на самом деле это лишь ускоряло и без того неизбежный процесс, который положит конец упадку и разложению. Куда достойнее погаснуть раз и навсегда, чем продолжать тлеть, постепенно слабея и превращаясь в бледную тень.

Следующим шагом на пути к цели станет установление отношений с той, кто, как выяснилось, является его верным соратником и другом. Только сегодня утром Гардзони получил письмо от императрицы Марии Терезии, подтвердившее то, о чем он и так подозревал: графиня Маргарет фон Штайнберг служит тем же людям, что и он сам. Так что можно просто попросить, чтобы она послала свою камеристку выполнить какое-нибудь важное поручение, желательно в темное время суток. В таком случае Дзаго без малейших трудностей выследит ее, и хитрый план не встретит никаких препятствий.

Глава 31 Поцелуи в полумраке

Когда Джакомо поцеловал ее в губы, Франческе показалось, что она вот-вот лишится чувств. Опасность, волнение, секретность, полумрак, тишина летней ночи, — каждая деталь воплотившихся грез, полных удивительных тайн, усиливала желание и сводила с ума.

Обнаженная в его объятиях, она чувствовала себя защищенной и любимой, как никогда раньше. Ее охватывало новое, всепоглощающее счастье: в Джакомо соединилось все, о чем ей только доводилось мечтать. Франческа трепетала от наслаждения, глядя в его аквамариновые глаза — сверкающие, полные жизни; хотелось утонуть в их непостижимой глубине. Сейчас он слегка прищурился, склоняясь над ней, и взгляд напоминал лезвие сверкающего льда.

Именно глаза Джакомо она заметила с самого начала, с того мгновения, когда впервые увидела его в саду палаццо Контарини-Даль-Дзаффо. Франческа сразу же почувствовала их невероятную притягательность — силу, которой невозможно противостоять, и теперь, когда она могла любоваться ими, все остальное не имело никакого значения.

Руки Джакомо ласкали ее бедра, губы приникали к набухшим соскам. Когда он овладел ею, Франческа вскрикнула, и этот крик шел из самой глубины ее существа, казалось, Джакомо обнажил ее душу. Она жадно отвечала на его поцелуи, тело напряглось, словно натянутая тетива лука. Движения Казановы постепенно становились все решительнее, а губы не переставали искать ее — снова и снова. Франческа с наслаждением покорялась Джакомо, и он замедлился, плавно растягивая блаженство каждого движения, так что один миг вмещал в себе целую вечность.

Она была Иерихоном, Карфагеном, Римом — пылающим городом, сдавшимся на милость непобедимого завоевателя.

Франческа овладела всем его существом, как неукротимый огонь, и Джакомо растворялся в ней без остатка, как никогда раньше. Забыв обо всем на свете, он чувствовал лишь безграничное блаженство. Исчезли все переживания, страхи и тяжелые мысли — Джакомо тонул и взлетал к небесам на огненных волнах всепоглощающего чувства.

Он слышал, как она шепчет «да» с ненасытным восторгом страсти, как стонет от удовольствия, сжимая его стройными бедрами, словно высеченными из мрамора. Раз за разом повторяя одно и то же короткое слово, Франческа будто привязывала его к себе бархатистыми узами, и Джакомо с радостью отдавался в самое сладкое на свете рабство, ведь она воплощала в себе всю любовь и нежность, все самое прекрасное, что он когда-либо видел на этом свете.

Каждое подтверждение ее желания увеличивало наслаждение Джакомо. Сжав Франческу в объятиях, он перевернулся на спину, и она прижалась к нему сверху, шепча на ухо бессвязные слова счастья и блаженства. Вдруг она напряглась, изогнулась, словно тростник на ветру, и с неудержимым вскриком отдалась пику наслаждения, который почти в то же мгновение настиг и самого Джакомо.

Они остались лежать рядом: их пальцы переплелись, глаза были закрыты, тепло двух тел смешалось с влажной жарой июльской ночи, а капли пота, словно жемчужины, скользили по белоснежной коже и исчезали в складках льняных простыней.

Было что-то пугающее в темноте этой летней ночи. Возможно, не стоило выходить в столь глухой час, но госпожа дала ей срочное поручение.

В первый момент Гретхен не поверила своему счастью: она и так старалась проводить в жилище графини как можно меньше времени, так что новый предлог ненадолго исчезнуть из поля зрения госпожи пришелся как нельзя кстати. В палаццо камеристку не отпускал страх, несмотря на то что Маргарет больше не грозилась ее убить, да и, как казалось Гретхен, она вряд ли бы на это решилась хотя бы из циничных соображений о собственном комфорте. Однако теперь служанка пожалела о своем решении. Оказавшись в узком переулке, который еле-еле освещался одиноким фонарем, Гретхен услышала за спиной какой-то шаркающий звук. Казалось, будто огромный сказочный змей выполз из вод лагуны, желая утолить многолетний голод.

Дважды австрийка резко оборачивалась, силясь разглядеть силуэт, тень, очертания идущего за ней человека, но несмотря на все усилия, видела только темноту. Повернув за угол, Гретхен поначалу слышала только легкий плеск и чувствовала резкий запах застоявшейся воды, но потом за спиной вновь раздались шаркающие шаги. Камеристка обернулась еще раз, но и теперь не смогла ничего разглядеть. Она ускорила шаг, свернула налево, пересекла небольшую площадь и повернула направо.

Тревожные мысли беспорядочно метались у нее в голове, словно перепуганные птицы в клетке, страх все сильнее сковывал сердце. Гретхен невольно вспомнила лицо Джакомо в день их первого страстного свидания, а потом — свои мольбы не покидать ее и его твердый отказ, разбивший ей сердце. Беспокойство тем временем все нарастало. Гретхен услышала подозрительный скрип и побежала еще быстрее. Она поняла, что совершила огромную ошибку, согласившись выполнить поручение в такое позднее время. Она что, совсем лишилась разума? Если на нее нападут, кого здесь звать на помощь?

Как назло, переулок становился все уже, а страхи Гретхен обволакивали ее со всех сторон, подобно щупальцам гигантского осьминога. В изнеможении девушка прислонилась к стене. Она заблудилась и теперь понятия не имела, где находится. На лбу выступили холодные капли пота. В глазах потемнело, когда Гретхен неожиданно услышала, причем совсем радом, отвратительный скрипучий голос. Казалось, что с ней заговорило какое-то чудовище — порождение темной июльской ночи.

— Моя дорогая Гретхен, вынужден сообщить, что теперь вы в моей власти.

Австрийка почувствовала отвратительный запах протухшего мяса, чья-то сильная ладонь зажала ей рот, а другая рука поднесла холодное лезвие кинжала к ее горлу.

В этот момент мир померк, и Гретхен лишилась чувств.

Глава 32 Склад

Какая же она красавица! Даже в нем, обычно умевшем в совершенстве контролировать собственные инстинкты, она вызывала неодолимое желание. Но, конечно, думать о подобных глупостях не время, а потому Дзаго решительно напомнил себе, кто передним: угроза спокойствию Венеции, австрийская шпионка, точнее еще хуже — прислужница тех, кто строит козни против Светлейшей республики, запершись в своих неприступных дворцах.

Он заставил себя не обращать внимания на огромные серые глаза и растрепанные волосы, которые обрамляли ее лицо, делая его еще соблазнительнее. Дзаго потряс головой, отгоняя непрошеные мысли, словно стаю надоедливых мух.

— Я знаю ваше имя, — сухо произнес он.

Эти невинные слова прозвучали как приговор, но Дзаго думал лишь о том, как важно не дать этой беседе затянуться, ведь ее голос наверняка окажется очередным орудием обольщения. Он сразу перешел к делу:

— Я задам вам очень простой вопрос: с кем видится Джакомо Казанова?

Гретхен была привязана к деревянному стулу, руки — крепко стянуты за спиной. Она подняла на своего мучителя печальный взгляд, в котором читалась обреченность, словно заточение стало для нее очередным ударом судьбы в долгой череде бед, приключившихся за последнее время. Ее огромные глаза наполнились горечью, и это не смогло не оказать воздействия на Дзаго. Защищаясь от сокрушительной силы грустного взгляда красавицы, он прикрикнул:

— Отвечайте!

Гретхен медлила. Если бы не выражение ее лица, Дзаго решил бы, что она бросает ему вызов, но было в ней что-то еще, чему он никак не мог подобрать определение.

Гретхен подождала, пока глаза привыкнут к слабому свету свечей, и внимательно осмотрела пространство вокруг, но не обнаружила ничего способного ей помочь. Они находились в складском помещении, где Дзаго любил проводить допросы. Стены, покрытые плесенью, деревянный стол и пара расшатанных стульев — вот и все, что составляло здешнюю обстановку.

— Где я нахожусь? — спросила Гретхен хриплым, надтреснутым от страха голосом.

— Здесь я задаю вопросы, — покачал головой Дзаго. — Отвечайте!

Казалось, Гретхен внезапно прозрела и только сейчас заметила его. Она печально вздохнула.

— Почему я должна отвечать?

Губы Дзаго изогнулись в жестокой ухмылке.

— Потому что если вы откажетесь, то мне придется подпортить ваше чудесное личико.

— Если вы собираетесь мне угрожать…

Она еще не успела закончить фразу, а Дзаго уже выхватил кинжал. Острое лезвие сверкнуло в свете свечей, и через мгновение Гретхен уже чувствовала, как холодная сталь касается ее шеи. Затем она вновь услышала скрипучий голос Дзаго и одновременно ощутила отвратительную вонь, исходившую у него изо рта. Ей стало дурно.

— Если вы перережете мне горло, то точно ничего не узнаете, — с издевательской усмешкой ответила Гретхен.

— Вы даже не представляете, как долго я могу мучить вас перед тем, как убить, — загробным голосом заверил ее Дзаго.

В подтверждение своих слов он убрал кинжал, выждал немного и вдруг неожиданно с силой ударил ее по липу. Голова Гретхен дернулась назад, а на том месте, где ее щеки коснулись железные кольца, которые носил ее мучитель, появились глубокие царапины. По белоснежной коже потекли алые струйки крови.

Впрочем, когда австрийка обрела дар речи, ее тон ничуть не изменился.

— Боже мой, да вы просто трус! — воскликнула она.

Сам не понимая почему, Дзаго залился краской: каким-то непостижимым образом эти слова сильно задели его. Глядя на свою жертву — такую прекрасную, беззащитную, несчастную, — он оказался охвачен неким новым, незнакомым чувством, которое застигло его врасплох.

Впервые в жизни Дзаго сам себе показался чудовищем. Внезапно он с пугающей ясностью осознал, во что превратился: в подлого мучителя, в безжалостного мясника, готового издеваться над слабыми ради своих целей. Необъяснимый вихрь эмоций, поднявшийся в душе помощника инквизитора из-за слов Гретхен, захлестнул его, словно безудержный порыв ледяного ветра. Дзаго почувствовал холод, страх, отвращение.

Непонятные ощущения сковывали его душу, раздирали в клочья нутро. Дзаго пошатнулся, прижал руку к животу и был вынужден опереться о стол, чтобы устоять на ногах. Затем он снова поднял взгляд на Гретхен.

Боже, как она прекрасна! Со следами алой крови на щеке она стала еще обворожительнее.

Дзаго был вынужден признать, что, несмотря на все усилия, ему не удается сохранить здравый рассудок. Вид этой женщины лишал его холодности и отстраненности, необходимых в выбранной им профессии. Нужно бежать, пока Гретхен не поняла, насколько сильно ее воздействие на него, иначе он точно не сможет вытащить из нее нужные сведения.

Пусть посидит здесь без еды и воды, решил Дзаго. А он тем временем постарается избавиться от этого непонятного головокружения, открывающего ему неприятные истины.

— Вы останетесь тут, — заявил он, с трудом уняв дрожь в голосе, — и это быстро развяжет ваш язык.

Не дожидаясь ответа, Дзаго кинулся к выходу и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Ему срочно был нужен глоток свежего воздуха.

Глава 33 Рассвет надежды

Светало. Жемчужный свет первых солнечных лучей проникал в окна. Франческа не отрываясь смотрела на него. Ее изумрудные глаза сверкали особенно ярко от любви и страсти, наполнявших каждую секунду, которую они провели вместе.

Джакомо улыбнулся: ему не удалось уснуть, но прошедшая ночь была самой чудесной в его жизни. Теперь серый свет потихоньку пробирался через черную мантию ночи, а значит, пора было уходить. Еще никогда миг расставания не казался таким горьким. Ему безумно хотелось побыть с Франческой еще немного, но это было невозможно.

— Мне надо идти, — печальна сказал Казанова.

Девушка молчала, но ее взгляд был красноречивее любых слов. Наконец она призналась:

— Я не хочу.

— Я тоже.

— Я люблю вас, Джакомо.

— И я люблю вас, именно поэтому я и не могу остаться.

— Но почему? Что может случиться? Я дочь венецианского дворянина, и…

— И именно поэтому вы не можете быть вместе с таким подозрительным типом, как я, — с горечью перебил ее он. — Кроме того, вы обещаны другому, — добавил Джакомо с болью в сердце от мысли о недавних событиях.

Он пока так и не нашел в себе мужества признаться Франческе, что стал невольным убийцей Альвизе Дзагури. Казанова знал, что это известие наверняка оттолкнет ее, и не мог этого допустить. Пока Франческа ничего не знает, они могут любить друг друга, пусть и под покровом тайны. Украдкой, прячась ото всех, внимательно следя за тем, чтобы никто ничего не заметил, но Джакомо был готов на все это, лишь бы быть с ней рядом. Впервые в жизни он по-настоящему дорожил кем-то и больше всего на свете хотел защитить ее и их любовь.

— Я ничего не чувствую к этому мужчине: он груб и жесток, я никогда не стану его женой.

На миг эти слова смягчили горечь в душе Джакомо.

— Но ваш отец считает иначе…

— К черту отца! — в этот раз Франческа перебила своего возлюбленного. — Он не может распоряжаться моей судьбой, как ему вздумается. Я ни за что не выйду замуж за такого, как Дзагури, скорее уж лишу себя жизни.

Казанова взял ее за руки и нежно поцеловал их.

— Никогда больше так не говорите, Франческа. Я готов убить любого, кто воспротивится вашему счастью.

— В самом деле? — переспросила она с каким-то странным выражением, улыбаясь и плача одновременно, а всполохи рассвета отражались в ее огромных глазах.

Джакомо кивнул. Еще никогда он не был в чем-то настолько уверен.

— Давайте сбежим, — вдруг предложила она.

— Вы правда этого хотите?

— Конечно, — ответила Франческа.

— И вы уверены, что потом не пожалеете о своем решении? Я не могу предложить вам ничего, кроме попутного ветра и тяги к приключениям, — Джакомо отлично знал, что этого мало, слишком мало для совместной жизни.

— А я и не хочу ничего другого, — серьезно сказал она. Ее голос и выражение лица были преисполнены такой уверенности, что Джакомо переполнила нежность. В глазах Франчески светилась надежда. — Разве это не самый чудесный способ прожить жизнь?

Казанова улыбнулся: а может, она и права. Вдруг эта история все-таки может закончиться по-другому? В конце концов, что удерживает его в Венеции? Разве он еще не нашел то, что искал? Он любит родной город, но любовь к Франческе намного сильнее.

Лодка на причале Сан-Тома! Можно сняться с якоря и уплыть. По Гранд-каналу добраться до Джудекки, а оттуда — в открытое море. И там они будут свободны. И вместе.

— Кажется, мы правда можем сбежать! — воскликнул он. — Но вы должны будете сделать все точно так, как я скажу.

Франческа удивленно уставилась на него, еще не веря до конца. Неужели они и в самом деле уедут вместе? Ей хотелось этого больше всего на свете.

— Я выполню все в точности, любимый.

Джакомо ненадолго заколебался, потом спросил:

— Когда возвращается ваш отец?

— Через несколько дней.

— Значит, у нас мало времени.

Казанова немного подумал и изложил свой план:

— Приходите одна на причал Сан-Тома. У меня там лодка. Не берите с собой никаких вещей: скажете, что идете прогуляться в вечерних сумерках.

— Хорошо. Вы будете ждать меня там?

— Конечно! Без вас я никуда не уеду.

— Почему в сумерках? — спросила Франческа.

— Потому что потом наступит вечер, а в темноте нам будет легче сбежать от береговой стражи.

— Понимаю.

— Вы уверены, что хотите этого? — Джакомо внимательно посмотрел на нее.

— Вы еще спрашиваете! Джакомо, единственное, чего я хочу, — это быть с вами.

Казанова вздохнул. Франческа обеспокоенно воскликнула:

— Может, это вы не хотите сбежать со мной?

Ее прекрасное лицо разом омрачилось.

— Шутите? Я бы отправился с вами хоть на край света, Франческа. С того момента, как я впервые вас увидел, мое сердце бьется для вас одной. Вы — воздух, которым я дышу, пение жаворонков по утрам. Вы для меня Венеция, мои день и ночь, я просыпаюсь и засыпаю с мыслями о вас…

Счастливая улыбка вновь осветила лицо девушки.

— Но нам нужно соблюдать осторожность, — заметил он. — Сейчас я должен идти. Мы увидимся через два дня, на моей лодке в Сан-Тома.

— Как я ее узнаю?

— Я буду ждать вас на палубе.

— Да поможет нам Бог.

— А теперь будет лучше, если я исчезну. — сказал Джакомо, приподнимаясь на кровати и надевая рубашку.

Через мгновение он уже вскочил на ноги и проворно натянул штаны, чулки и ботинки. Затем ловко стянул волосы в хвост синей шелковой лентой, набросил камзол и с улыбкой согнулся в поклоне.

Франческа сделала вид, что восторженно аплодирует, следя за тем, чтобы не производить громких звуков. Совершенно ни к чему, чтобы слуги что-то услышали и принялись колотить в дверь.

Джакомо подошел, обхватил ее лицо ладонями и припал к тубам долгим поцелуем.

Глава 34 Горечь

Гретхен была совершенно измучена: она провела целый день без воды и еды и знала, что никто не придет ей на помощь. Да что тут говорить, ее смерть принесет всем лишь облегчение.

Поначалу австрийка хотела хранить молчание во что бы то ни стало, но теперь она уже сильно сомневалась в своем решении. Что толку от ее верности? Графиня в любом случае найдет способ выйти сухой из воды; с глупой девчонкой, которая отняла любовь всей ее жизни, тоже ничего не случится. Почему Гретхен должна защищать их? Пора подумать о себе. Ей ужасно надело быть пешкой в чужой игре и ничего не значить. Неужели она должна вечно исполнять чужие желания, не думая о своих? А ведь сейчас речь идет о ее жизни! И ничто не связывает ее с этими людьми, которые привыкли требовать, ничего не давая взамен.

Гретхен переполняла ненависть к графине, а заодно и к Франческе Эриццо. Единственным, кого возненавидеть не получалось, как бы она ни старалась, был Джакомо. Несчастная узница прекрасно понимала, что, если бы он позвал ее, пусть даже на одну-единственную последнюю встречу, она, ни секунды не раздумывая, побежала к нему. И именно поэтому Гретхен молчала: она боялась навредить возлюбленному. Джакомо был лучшим, что случилось в ее жизни: он был к ней добр, подарил ей истинное наслаждение, страсть, человеческую теплоту. И когда он понял, что может подвергнуть ее опасности, решил защитить ее. Вот почему он оттолкнул ее. И вот почему она молчала на допросе.

Но теперь Гретхен надо искать возможность спастись. Так что она решила рассказать все, что знает, а заодно и пустить в ход единственное оружие, которое у нее осталось, — красоту. От узницы не укрылось, как ее тюремщик, несмотря на свою ужасную наружность, заколебался, прежде чем ударить ее. Гретхен заметила странный огонек в его глазах — признак неуверенности, который можно разжечь в настоящую страсть.

У нее еще есть шанс выйти победительницей, решила австрийка: она соблазнит своего мучителя. Нужно лишь взмолиться о пощаде, удовлетворяя тем самым его желание одержать над ней верх. И этот мужчина превратится в ее оружие.

Когда Дзаго вернулся в тюрьму, устроенную в здании склада, он обнаружил, что его пленница необыкновенно переменилась. Горечь, которой накануне был наполнен ее взгляд, исчезла без следа — теперь ее огромные серые глаза сияли. Помощник инквизитора снова испугался, что не сможет устоять перед ней.

Он приблизился к Гретхен, держа в руках флягу свежей воды. Не развязывая ей рук, Дзаго сам наполнил стакан и дал напиться. При слабом свете свечи он различал белоснежную, совершенно беззащитную шею и алые губы, влажные от воды.

У тюремщика закружилась голова: ничего в его чувствах не изменилось за прошедший день. Порез на щеке, оставшийся с прошлого раза, ничуть не портил ее красоту, а лишь делал ее еще более дикой, безудержной. Молодая женщина посмотрела на него и, прежде чем он успел произнести хоть слово, заговорила своим чарующим голосом. Дзаго показалось, что земля уходит у него из-под ног, настолько его околдовал низкий, соблазнительный тембр.

— Благодарю вас, синьор. Я расскажу вам все, что вы хотите знать, — сказала она.

Дзаго кивнул.

— Но пообещайте, что тогда вы сохраните мне жизнь.

— Клянусь вам, — вырвалось у него прежде, чем он успел сообразить, что делает. Какого черта? Он что, с ума сошел? Даже при всем желании он не сможет ее пощадить.

Если бы Пьетро Гардзони услышал, какие обещания раздает его помощник, то спустил бы с него шкуру. Как он мог хоть на секунду вообразить, что такую свидетельницу можно оставить в живых? Да она потом обязательно разболтает все, что произошло, и он отправится прямиком в тюрьму. И это еще в лучшем случае.

— Я знаю, о чем вы думаете, — продолжила красавица, не отрывая от него чарующего взгляда, — но я обещаю, что, если вы пощадите меня, я сделаю все, что вы пожелаете.

— Все? — недоверчиво переспросил Дзаго.

Гретхен кивнула. У помощника инквизитора вырвался взволнованный вздох. Конечно, он ведет себя как последний идиот, но с другой стороны, что помешает ему взять данное слово обратно? Сколько раз он уже так делал. Так что Дзаго поспешил успокоить пленницу, надеясь про себя, что у него на самом деле хватит духу перерезать ей горло.

— Как я уже сказал, даю вам слово, — ответил он, чувствуя себя так, словно они поменялись местами и это его жизнь зависит от ее решения.

— Меня зовут Гретхен Фасснауэр, — заговорила узница. — Я камеристка графини Маргарет фон Штайнберг — одной из самых влиятельных женщин на службе у Марии Терезии Австрийской. Моя госпожа исполняет секретные дипломатические поручения императрицы. Недавно графиня получила задание избавиться от Джакомо Казановы, виновного в преступлениях против моей родины. Именно так она и оказалась вовлеченной в эту историю, и для этой цели разработала коварный план. Она заключила с Казановой пари, что он соблазнит девушку из одной из самых уважаемых венецианских семей — Франческу Эриццо.

— И зачем ей это нужно? — удивился Дзаго, все больше терявшийся в дебрях этой запутанной истории.

— Моя госпожа знала, что у девушки очень ревнивый жених — торговец дубленой кожей, которому точно не понравились бы ухаживания Казановы.

— Альвизе Дзагури?

— Именно.

— Которого Казанова вызвал на дуэль?

Теперь уже Гретхен взглянула на него с удивлением.

— Вы знаете об этом?

— Верите или нет, но у меня свои источники.

— Могу себе представить, — тут же отозвалась она, — иначе вы не могли бы безнаказанно удерживать меня здесь.

Услышав эти слова, сказанные чересчур дерзким тоном, Дзаго на миг словно очнулся от наваждения, которое сковало его по рукам и ногам.

— Моя милая Гретхен, — ухмыльнулся он, — расскажите мне о том, чего я еще не знаю, иначе я буду вынужден причинить вам боль.

Однако произнося эту угрозу, Дзаго не почувствовал привычного удовольствия. Всего два дня назад он замер бы в радостном предвкушении от возможности удовлетворить свои самые низменные желания, но в тот момент помощнику инквизитора казалось, что кто-то другой говорит от его имени, а настоящий Дзаго наблюдает за допросом со стороны.

— Сан-Тома, — сообщила наконец пленница. — Казанова водит соблазненных девушек на лодку, которая стоит у причала Сан-Тома. Найдите ее, и вы точно обнаружите там все доказательства, которые вам нужны.

— Что именно вы имеете в виду?

Но Гретхен лишь пожала плечами:

— Проявите немного воображения, и что-нибудь точно отыщется.

Дзаго задумчиво поднял бровь:

— Вы уверены, что этот негодяй водит своих женщин именно туда?

Гретхен пронзила своего мучителя испепеляющим взглядом.

— Он и меня туда водил.

— И он совокуплялся с вами? — Дзаго с удивлением услышал в собственном голосе смесь ревности и злости, как будто он ни с того ни с сего решил кинуться на защиту чести женщины, овладевшей его сердцем.

— А вы сами как думаете? — спросила она слегка дрогнувшим голосом и внезапно разрыдалась.

Ее слезы оказали неожиданное воздействие на Дзаго: он словно окаменел, растерянно глядя на плачущую австрийку. Вот возможность первый раз в жизни сделать что-то хорошее, подумалось ему. Он отомстит за поруганную честь прекраснейшей из женщин. И навсегда избавится от мерзавца Джакомо Казановы.

Глава 35 Ночь — время зла

Эту ночь Пьетро Гардзони надеялся провести спокойно. Он расположился в своей роскошной библиотеке и теперь с удовольствием рассматривал идеально ровные ряды великолепных фолиантов.

Погружаясь в мир книжных страниц, он обретал покой, который был ему неведом в обычной жизни. Инквизитор не был склонен к развлечениям и светским раутам, напротив, он со всей серьезностью относился к занимаемой им должности, а потому никогда не позволял себе предаваться порокам и наслаждениям. В еде Гардзони соблюдал умеренность: к примеру, тем вечером его ужин составили миска овощного супа и немного свежих фруктов в качестве десерта. Когда же случалось, что им овладевали греховные мысли, инквизитор решительно прибегал к умерщвлению плоти, и железные вериги неизменно помогали ему сохранить безукоризненное поведение.

Единственным удовольствием, которое позволял себе Пьетро Гардзони, было чтение. Библиотека, которую он собрал за долгие годы, поражала размерами и разнообразием. Своим богатством инквизитор был обязан переплетным мастерским и типографиям Венеции — многочисленным, хоть и утратившим былой блеск, благодаря которому они прославились на весь свет за полвека до этого.

Гардзони покачал головой, размышляя о том, насколько Священная конгрегация Индекса затормозила развитие венецианского книгопечатания[8]. Помимо запрета многих произведений, свою роль сыграло и то, что Папская курия благоволила исключительно римским типографиям, а Испания все чаще доверяла выпуск книг фламандцам.

Настойчивые мольбы лучших умов со временем слегка умерили пыл Конгрегации, но отдельные послабления уже не смогли остановить процесс упадка когда-то процветавшего в Венеции искусства книгопечатания. Впрочем, несмотря на эти печальные факты, через надежные типографии Гардзони смог собрать настоящие сокровища, которыми необыкновенно гордился. Даже просто смотреть на золоченые названия на корешках книг чем он как раз сейчас и занимался — приносило ему истинное удовольствие. С почти что чувственным наслаждением инквизитор касался гладкой кожи переплетов, листал плотные белоснежные страницы, вдыхал неповторимый аромат, от которого едва не кружилась голова. Гардзони скользил взглядом по изящным надписям на обложках великолепных книг и периодически касался их кончиками пальцев, ощущая упругость качественных переплетов.

Здесь был «Декамерон» Джованни Боккаччо, «Речь о достоинстве человека» Пико делла Миран-долы, «Комедии, хроники и трагедии» Уильяма Шекспира, «О военном искусстве» Никколо Макиавелли, «Диалог о двух системах мира» Галилео Галилея, «Рассуждения в прозе о народном языке» Пьетро Бембо, «Придворный» Бальдассаре Кастильоне… Инквизитор наслаждался видом своей библиотеки. Несмотря на то что он и так знал все заглавия наизусть, ему каждый раз доставляло удовольствие видеть фолианты, расставленные в четко выверенном порядке, который никому не позволялось нарушать.

К слову о порядке, подумалось Гардзони: возможно, уже совсем скоро ему наконец удастся изменить венецианский политический строй по своему усмотрению. Нужно лишь немного удачи и решимости.

Инквизитор совсем было погрузился в мечты о своем славном будущем, когда слуга объявил, что пришел Якопо Дзаго. При звуке этого имени Гардзони вздохнул: если Дзаго осмелился потревожить его покой в такое время, значит, у него есть на то крайне веская причина. Инквизитор приказал впустить визитера и опустился в изящное кресло из резного дерева, покрытое красным лаком и узорчатой золотой инкрустацией. Он оперся на изогнутые подлокотники и переплел пальцы, как обычно делают священники: инквизитор всегда принимал именно эту позу для разговора с Дзаго.

Гардзони давно знал, что от верного помощника не стоит ожидать вежливости и соблюдения этикета, но все же при виде его взъерошенных волос, выпученных голубых глаз и отвратительного оскала гнилых зубов инквизитор невольно поднес руку ко лбу и опустил взгляд, будто желая укрыться от кошмарного зрелища.

— Хочешь печенья, мой друг? — спросил он, указывая на поднос, на котором лежали желтые печенья-байколи, популярное венецианское лакомство. — И сабайон[9] еще теплый.

Инквизитор взмолился про себя, чтобы Дзаго принял угощение: может, хоть это немного приглушит вонь из его рта.

Удивленный, но вне всяких сомнений голодный тайный агент тут же схватил крючковатыми пальцами печенье, окунул его в пиалу с кремом и сунул в рот.

— Ваше сиятельство, — заявил он, пережевывая лакомство, — у меня хорошие новости.

Гардзони поднял взгляд к потолку: ну наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки! Весь вид Дзаго говорил о том, что ему удалось добиться серьезных результатов. Инквизитор вопросительно уставился на агента, но тот сперва засунул в рот еще два печенья, умудрившись самым отвратительным образом перепачкаться кремом, и лишь потом произнес:

— Камеристка. Камеристка австрийской графини у меня в руках.

Радостный огонек осветил взгляд Гардзони. Значит, маневр удался? Графиня последовала его совету? Ведь именно он два дня назад попросил ее отослать свою камеристку прочь с каким-нибудь поручением.

— И?.. — поторопил помощника инквизитор.

— Она открыла мне тайну.

— Превосходно. Давай теперь ты и мне ее откроешь, — сказал Гардзони с еле сдерживаемым нетерпением: то, что из Дзаго приходилось чуть ли не силой вытягивать каждое слово, всегда ужасно раздражало его, а в такой ответственный момент — тем более.

— Графиня — австрийская шпионка.

— О!

— И ей поручили избавиться от Казановы.

— В самом деле?

— В самом деле.

— И как она собирается это сделать?

— Пари, — коротко ответил Дзаго, поглощая очередное печенье с яичным кремом.

— Расскажи мне все по порядку! Немедленно! Или, бог свидетель, я отправлю тебя прямиком в Пьомби! — окончательно потеряв терпение, взревел инквизитор.

Дзаго жевал печенье. Казалось, ему потребовалась для этого целая вечность, Гардзони еле сдерживался, чтобы не вцепиться ему в горло собственными руками. Наконец, агент заговорил:

— Графиня знала, что Казанова обязательно согласится на пари, по условиям которого ему нужно соблазнить дочь знатного венецианца — Никколо Эриццо. Она также предугадала, что внимание знаменитого соблазнителя не понравится жениху девицы.

— Альвизе Дзагури.

— Именно. Тому, который вызвал Казанову на дуэль. Думаю, графиня надеялась, что купец убьет его во время схватки.

— Но, насколько я понимаю, этого не произошло.

— Это правда.

— Но Дзагури исчез.

— Полагаю, это он погиб на дуэли, — заметил Дзаго, набрасываясь на очередное печенье.

— Вот как! Рад видеть, что ты изменил свое мнение на этот счет. Однако проблема остается прежней: мы не можем ничего доказать.

— Это верно. Но камеристка графини также рассказала мне, что Джакомо встречается с Франческой в Сан-Тома.

— В Сан-Тома?

— Он держит там лодку — ж какую-то старую развалину, не привлекающую внимания.

— И в этой лодке он придается плотским утехам с красоткой Эриццо?

— Похоже на то.

— Ну, хорошо. Тогда мы поступим следующим образом, — размышляя над деталями нового плана, инквизитор поднялся на ноги. — Ты, Дзаго, — решительно заявил он, — дождешься, пока Казанова приведет свою девицу на лодку. Спрячься на причале Сан-Тома и жди, когда она появится. Будь там днем и ночью, сколько бы ни понадобилось. Не покидай пост ни на минуту. Когда будешь уверен, что они внутри, ворвешься на лодку вместе с четырьмя гвардейцами, которых я тебе предоставлю.

— Ваше сиятельство, — возразил Дзаго с набитым ртом, — я-то готов, но… А в чем мы обвиним Казанову? Понятное дело, благородный Эриццо не обрадуется новости о том, что его дочка развлекается со всяким отребьем, но хоть это и неприятно, однако не является преступлением.

— Естественно, Дзаго, я ждал от тебя этого вопроса. Добавлю к тому же, что раз мы не можем доказать убийство, если таковое действительно имело место, то у нас связаны руки.

Дзаго кивнул, хотя и совершенно не понимал, куда клонит инквизитор.

— А значит, нам нужен состав преступления и доказательства того, что Казанова к нему причастен, правильно?

— С этим не поспоришь, — кивнул помощник.

— В таком случае, что бы ты сказал, если бы на лодке синьора Казановы вдруг обнаружились доказательства, позволяющие обвинить его в ереси?

— Это было бы чудесно. Но что-то я сомневаюсь, что нам так повезет.

— Везение — иногда вопрос мастерства, друг мой.

Бросив эту загадочную фразу, инквизитор подошел к одному из книжных шкафов и извлек оттуда два фолианта и пачку рукописей.

— Когда ты попадешь на лодку Казановы, сделай так, чтобы там обнаружились книги и бумаги, которые я сейчас тебе дам. Этого будет вполне достаточно, чтобы обвинить его в еретических воззрениях. Мы отправим Казанову в Пьомби до конца его дней.

Дзаго удивленно взглянул на Гардзони.

— В самом деле?

— Ты мне не веришь?

— Я никогда бы такого себе не позволил, ваше сиятельство… — замялся Дзаго. — Но я не понимаю…

— Я тебе плачу не за то, чтобы ты слишком много понимал, мой дорогой Дзаго. Но хорошо, я объясню: «Неистовый Роланд» Лудовико Ариосто и «О нравственной добродетели» Плутарха — это еретические труды, включенные в Индекс запрещенных книг. А рукописи еще опаснее — это магические гримуары «Ключ Соломонов», «Талисманы», «Каббала» и «Зекор-бен». Урони их на лодке Казановы и сделай вид, что только что их нашел. Этого будет достаточно для вынесения приговора. Теперь все понятно?

Дзаго продолжал вопросительно смотреть на инквизитора.

— Хочешь узнать, почему я держу у себя подобные труды? Потому что моя обязанность — знакомиться с запретным, чтобы уметь отличать его от позволительного. Естественно, никому ни слова о нашем уговоре. После того как ты найдешь эти бумаги на лодке Казановы, я позабочусь о том, чтобы представить их на суд Совета троих мудрецов, тогда можно будет официально обвинить его в ереси и вынести соответствующий приговор. А если мы свяжем это преступление с непотребным поведением негодяя, то получим преступление против общественного правопорядка, а это уже, как ты знаешь, относится к моей компетенции.

Наконец Дзаго понял смысл плана и уверенно кивнул.

— Замечательно. Иди и выполняй то, что я тебе поручил.

Не тратя больше слов, инквизитор отпустил своего злого гения.

Глава 36 Встреча

Джакомо ждал. Он не сомневался во Франческе, но тем не менее чувствовал нечто странное в жарком воздухе этой летней ночи — некое беспокойное предчувствие, словно вот-вот должна решиться его судьба.

Возможно, ему пора сойти со сцены. Возможно, он не заслуживает своего внезапно обретенного счастья и жизнь собирается предъявить ему счет. Он убил человека — эта мысль постоянно мучила Джакомо, хоть он и твердил себе, что это вышло непреднамеренно и что он всего лишь защищался. С палубы лодки Казанова взглянул на Гранд-канал и вдохнул знакомый резкий запах, усиленный летней жарой. Он исходил от спокойной черной воды Венецианской лагуны. Джакомо смотрел на огни факелов, освещавшие Гранд-канал, а за ними, в темноте, едва угадывались очертания фасадов роскошных зданий.

Легкий плеск воды, касавшейся бортов лодки, постепенно успокаивал его взволнованные мысли. Конечно, Казанова не забыл о своих тревогах, но все же смог ненадолго отодвинуть их в уголок сознания.

Тут он с радостным удивлением почувствовал, что его коснулась изящная рука, а через мгновение их пальцы уже переплелись, и перед Джакомо, словно волшебное видение, возникло лицо его возлюбленной. Оказывается, Франческа уже поднялась на борт и неслышно подошла к нему сзади. Казанова поразился ее смелости и ловкости. Многие ли женщины решились бы забраться на лодку, не попросив о помощи? Но Франческа была не похожа на других, именно поэтому он и потерял голову от любви к ней: никогда раньше Джакомо не встречал подобных женщин. Она была лучше всех. Единственная в мире.

— Как вам удалось?..

Франческа не дала ему закончить: она приблизилась и страстно поцеловала его. Джакомо почувствовал прикосновение ее горячих губ, и все сомнения исчезли, растворившись в любви, способной облегчить любой, даже самый тяжкий груз.

Он подхватил Франческу на руки и спустился в трюм. Помещение, в котором оказались влюбленные, было гораздо более просторным, чем можно было подумать со стороны. Здесь помещались диван с лакированными резными подлокотниками, четыре аккуратных кресла, обтянутые алым бархатом, большой сундук бог знает с какими секретами внутри, набитый книгами стеллаж и стол с изогнутыми ножками.

Любой другой человек задался бы вопросом, как вся эта мебель попала в трюм лодки, но не Франческа. Ни о чем не спрашивая, она лишь восхищенно разглядывала странное собрание предметов, включавшее в себя несколько карт, пару треуголок, вышедший из моды камзол, свернутые в рулон и брошенные в угол ковры, масляные лампы.

Она улыбнулась, когда Джакомо опустил ее на диван так бережно, словно боялся сломать каким-нибудь неловким движением. Его переполняла нежность и готовность выполнить любое ее желание, это казалось самой естественной вещью на свете. А ведь подумать только, что всего несколько дней назад она так сильно сомневалась в его чувствах, что даже не приняла подаренные им розы! Но теперь все было просто чудесно.

Возможно, даже слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Фигура, поднявшаяся на борт лодки, все всяких сомнений, была женской. Несмотря на длинную накидку с капюшоном, ошибиться тут невозможно. Дзаго злорадно ухмыльнулся. Он сидел здесь уже целый день, словно предвещающий беды стервятник, ни на минуту не покидая свой наблюдательный пост. Он чувствовал себя ужасно уставшим, обессиленным. Все его мысли были о Гретхен: тайный агент инквизитора никак не мог решить, как поступить с пленницей. Ее образ вкупе с невыносимой жарой сводил с ума. Дзаго терпеть не мог ждать и бездействовать, а потому мысленно твердил себе, что Казанова обязательно поплатится за его мучения. Когда нахальный искатель приключений появился, он издал вздох облегчения: ну наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки. Однако пришлось ждать, пока сгустятся сумерки и наступит ночь, и только тогда показалась девушка.

Тем временем к нему присоединились четверо городских гвардейцев. При виде их одинаковых мундиров Дзаго невольно вернулся мыслями к недавнему балу-маска раду, когда Казанова сбежал у него из-под носа по крышам соседних домов. И как потом он грозил выгнать его пинками из палаццо Брагадина.

Теперь тайный агент инквизитора знал, что недооценивать противника нельзя. Но он был уверен, что на сей раз не повторит своих ошибок и наконец-то покончит с этим чертовым делом. Под накидкой были надежно спрятаны книги и рукописи, которым предстояло стать уликами в деле о еретических воззрениях.

Дзаго подал сигнал стражникам. Каждый из них сжал в руке фонарь, и вместе они осторожно двинулись в сторону причала, где покачивались на волнах многочисленные гондолы и лодки. Дзаго указал на ту, в которой находился Казанова.

Этот проходимец явно не ждет гостей. Однако надо отдать должное его смелости, подумал Дзаго. Вот, оказывается, как ему удалось так долго скрываться от агентов и стражи: Казанова все время был на виду и именно поэтому совершенно незаметен. Кто бы догадался искать преступника на его собственной лодке?

«Ловким прыжком Дзаго оказался на палубе. Знаком он приказал гвардейцам идти вниз по лестнице, в то время как сам рассчитывал воспользоваться неразберихой, чтобы подложить куда-нибудь запретные книги.

Однако, спустившись в трюм, тайный агент понял, что дело еще не окончено: похоже, отправить Казанову за решетку будет сложнее, чем ожидалось.

Глава 37 Расплата

Увидев входящих гвардейцев, Казанова сразу понял, что оказался в самом что ни на есть отчаянном положении.

— Синьор Казанова, вы арестованы! — заявил один из них. — Вам придется пройти с нами, по доброй воле или принудительно.

Такое начало не предвещало ничего хорошего. Не теряя времени, Джакомо толкнул Франческу в угол, а сам проворно извлек из-под ковра ножны и выхватил шпагу. Гвардейцы тоже обнажили оружие.

— Синьор Казанова, я не советую вам…

Представитель закона не смог закончить фразу, потому что Джакомо кинулся к нему и ударил в подбородок эфесом шпаги. Голова гвардейца дернулась назад, и он повалился на второго солдата, стоявшего у него за спиной. Вместе они рухнули на пол, с грохотом опрокинув стулья и разную мелкую утварь.

Третий гвардеец атаковал Казанову сбоку. Джакомо успел заметить сверкнувший клинок и в последний момент уклонился от удара, а затем повернулся и отразил новый выпад. Шпаги скрестились со зловещим лязгом. Пока гвардеец пытался сообразить, как это Казанове удалось так ловко защититься от его атаки, Джакомо уже вытащил откуда-то заряженный пистолет и нажал на курок, выстрелив в упор. Он не собирался убивать своего противника, поэтому целился в плечо, но и этого было достаточно: гвардеец закричал, выронил шпагу и принялся зажимать рану второй рукой. Чтобы окончательно обезоружить его, Казанова ловко оттолкнул шпагу в угол помещения.

От выстрела трюм лодки наполнился голубоватым дымом, а грохот ненадолго оглушил остальных гвардейцев. Воспользовавшись этим, Джакомо поспешил обезоружить и четвертого противника, со всей силы ударив его по голове рукояткой пистолета.

Тем временем Дзаго отнюдь не бездействовал: он вытащил из-под накидки книги и рукописи и спрятал их между другими фолиантами на первой попавшейся полке. Двое гвардейцев, которые повалились на пол, вскочили и обнажили шпаги. Пистолет Казановы был разряжен, а Франческа в ужасе смотрела на него.

Из людей Дзаго один был ранен, второй — без сознания. Тайный агент тоже вытащил оружие — свою любимую неаполитанскую шпагу с эфесом, отделанным серебром. Со зловещей ухмылкой он произнес слова, которые мечтал сказать уже давно.

— Сдавайтесь! У вас нет никаких шансов уйти от нас, — заявил Дзаго и, словно желая предать больше веса своей речи, наставил шпату прямо на Казанову, как будто намеревался проткнуть его насквозь.

Пока гвардейцы медленно приближались к Джакомо с двух сторон, заставляя его отступать к деревянной стене, Дзаго продолжил:

— Ну же, сложите оружие, у вас нет другого выбора. Сдавайтесь, и мы сохраним вам жизнь. Вы же не хотите, чтобы с девушкой приключилось что-нибудь нехорошее?

Джакомо бросил на него взгляд, полный ненависти, но Дзаго и бровью не повел.

— Сдавайтесь, вы арестованы.

— В самом деле? — раздраженно переспросил Казанова. — И за что же? За то, что я защищался от пятерых вооруженных мужчин, которые ворвались сюда, чтобы убить меня и мою возлюбленную?

Дзаго покачал головой.

— Нет смысла хитрить, вы прекрасно знаете, почему мы здесь.

Не говоря больше ни слова, он протянул руку к книжному шкафу, в который всего пару минут назад положил запрещенные труды. Злорадно усмехаясь, агент инквизитора с победоносным видом извлек оттуда «О нравственной добродетели» Плутарха и потряс им перед носом у Казановы.

— Знаете, что это означает? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Священная конгрегация Индекса объявила эту книгу еретической, думаю, мне не нужно объяснять, чем грозит ее хранение.

Глядя на то, как отвратительный тип с грязными пепельными волосами и гнилыми зубами берет в руки книгу и выдвигает нелепые обвинения, Франческа поняла, что больше не может молчать. Она отлично видела, как всего несколько минут назад он сам и положил на полку фолиант, который теперь предъявлял как доказательство вины Джакомо. Необходимо было вмешаться.

— Синьор, вы сами принесли эту книгу, — взволнованно воскликнула она. — А потом воспользовались суматохой, чтобы спрятать ее в шкафу. Я все видела, не отпирайтесь!

Дзаго, однако, ничуть не смутился:

— Любопытно наблюдать, с каким рвением вы защищаете этого проходимца. Но позвольте рассказать вам, как на самом деле обстоят дела: вы лжете, чтобы спасти своего любовника. К этому можно отнестись с пониманием, но правдивее ваши слова от этого не станут.

— Это вы бессовестно лжете, синьор! — твердо продолжала Франческа. — Да вы просто…

— Честное слово, в жизни не встречал такой отчаянной и нахальной девицы, — перебил ее Дзаго. — Увы, это всего лишь ваше слово против моего, но на моей стороне государственный инквизитор, а на вашей… Да вы посмотрите на себя: вы просто девчонка, соблазненная главным мерзавцем Венеции.

— Это будет стоить вам жизни, — сказал Казанова.

— В самом деле? — недоверчиво переспросил Дзаго. — Вы мне угрожаете?

— Это не угроза, — ответил Джакомо. — Это обещание.

— Я бы на вашем месте поберег силы для объяснения на суде. Видите ли, дорогой Казанова, единственное, что сейчас можно пообещать, это то, что вас признают еретиком за хранение запрещенных книг.

А как я вижу, помимо Плутарха, вы держите у себя еще и это, — Дзаго вытащил из шкафа «Неистового Роланда» Лудовико Ариосто и потряс им, словно охотничьим трофеем.

— Мы оба отлично знаем, что обе эти книги не мои.

— Да что вы говорите! Как же тогда они здесь оказались? А об этом что скажете? — Дзаго достал рукописи и швырнул их в лицо Казанове, а затем повернулся к гвардейцем и удовлетворенно произнес: — Мне же это не приснилось, правда, друзья?

Постанывающие от боли стражи закона неуверенно помотали головами. Самый старательный заявил:

— Ни в коем случае, синьор Дзаго. Джакомо Казанова виновен, запрещенные книги хранились в его лодке.

Человек с гнилыми зубами довольно улыбнулся: этого было вполне достаточно.

— Как видите, синьор Казанова, четверо венецианских гвардейцев готовы подтвердить, что я нашел книги здесь. А рукописи про Каббалу, талисманы и прочие бесовские причуды станут памятником на вашей могиле! — Дзаго покачал головой и добавил: — И это еще не считая того, что вы сопротивлялись при аресте и ранили моего человека, показав тем самым, что владеете шпагой и пистолетом, а кроме того, вступили в поединок, что категорически запрещено законом Венецианской республики.

— Вы первыми напали на нас, что ему оставалось делать? — закричала Франческа, не в силах смотреть на то, как ее возлюбленного несправедливо обвиняют в преступлениях, которые он не совершал.

Вместо ответа клинки шпаг опасно приблизились к горлу Джакомо.

— Мы всего лишь остановили опасного еретика. И едва успели вовремя! Мой вам совет, синьорина, ведите себя так, чтобы вас не сочли его сообщницей, ему-то уже не помочь, поверьте мне, — отеческим тоном заявил Дзаго.

«Лезвия шпаг слегка отодвинулись от горла Казановы, и он смог взять Франческу за руку.

— Любимая, не стоит. Вы ничего не можете сделать. Хочу лишь, чтобы вы знали, что рядом с вами я провел самые счастливые дни — такие, ради которых стоит жить.

— Как трогательно, — усмехнулся Дзаго. — Теперь, если вы соблаговолите проследовать с нами во Дворец дожей, то, может, мы наконец покончим с этой неприятной ситуацией.

Покорившись неизбежному, Казанова выронил шпагу, и она со зловещим звоном ударилась о доски пола. Джакомо положил разряженный пистолет на стол и протянул руки гвардейцу, который ловко сковал его запястья.

— Не ходите за мной, — сказал он Франческе, — Забудьте об этой истории, не дайте вовлечь себя в этот бессмысленный фарс.

Однако Франческа и не думала отступать.

— Как вы можете полагать, что я оставлю вас?

Я люблю вас, Джакомо! — с этими словами девушка встала между Казановой и гвардейцами. — Вы не посмеете причинить мне вред. Казанова в глаза не видел этих книг. Это вы положили их на полку! Имейте хотя бы смелость признаться в этом!

Однако не успела она договорить, как рука с крючковатыми пальцами хищно схватила ее за запястье.

— Похоже, вы меня не поняли, малышка, — отвратительное лицо Дзаго вплотную приблизилось к Франческе. — Если вы будете продолжать в том же духе, то пойдете под суд и сгниете в тюрьме, понятно? — выкрикнул он, и отвратительная вонь из его рта наполнила комнату.

Франческе показалось, что это запах самой смерти. Однако она по-прежнему не собиралась сдаваться, а потому плюнула бесчестному агенту прямо в лицо. Дзаго усмехнулся, но его терпение было на исходе, он с силой ударил Франческу по лицу тыльной стороной ладони. Голова девушки дернулась в сторону, а Казанова в ярости кинулся на помощника инквизитора. Вместе они повалились на стол. Руки Джакомо были скованы, но он сжал кулаки и со всей силы ударил в лицо труса, который посмел поднять руку на его возлюбленную. Оба рухнули на пол под звон разбитого стекла. Из носа Дзаго брызнула кровь.

— Уберите его от меня! — взревел он.

Казанова почувствовал, как его неуверенно хватают руки гвардейцев. Кто-то ударил его по голове рукояткой пистолета, и тут свет померк, мир вокруг исчез, и Джакомо провалился в темноту.

Глава 38 Обвинения

Восседая на скамьях в белых напудренных париках и одинаковых беретах, члены Совета десяти грозно возвышались над обвиняемым. Черные полосы на огненно-алых мантиях казались траурными повязками, предвещавшими смерть каждому, кому доведется предстать пред их судом.

Со своего места в центре зала Джакомо едва различал лица почтенных мужей: его глаза заливала кровь из открытой раны на голове. Где же теперь Франческа, спрашивал он себя, что с ней сделали? Джакомо не беспокоился о собственной жизни, он думал лишь о возлюбленной, с которой его так жестоко разлучили. Возможно, навсегда. А неизвестность в отношении ее участи была особенно мучительна. Закованный в кандалы Казанова сидел за столом посреди роскошного зала и смотрел на знатных венецианцев, в руках которых оказалась его судьба. Некоторые из членов Совета бросали на него взгляды, полные сочувствия, в глазах иных читалось полное безразличие, а несколько человек даже не пытались скрыть откровенное презрение и отвращение. Один из них покинул свою скамью и расположился напротив Джакомо, готовясь изложить имеющиеся у него сведения — это был Черный инквизитор Пьетро Гардзони.

Казанова был о нем наслышан: он знал, что Гардзони обладает большой властью и непомерными амбициями, но до недавних пор не сомневался, что всегда сможет оказаться хитрее его. Как же он ошибся! Но ведь никто не знал о его лодке на причале Сан-Тома, Джакомо был в этом уверен. Значит, проговорился кто-то из своих. Это точно… Но кто?

Мысли лихорадочно кружились в бесконечном лабиринте вопросов, не находя ответа. Кто мог выдать его секрет? Маттео Брагадин? Нет, он никогда бы так не поступил, его верность не вызывает сомнений. Кто-то из его наиболее влиятельных друзей? Марко Дандоло, что сейчас глядит на него с бесконечной горечью? Но откуда бы ему знать о лодке? Нет, это маловероятно.

Вдруг в тот самый момент, когда инквизитор открыл рот, чтобы начать обвинительную речь, Джакомо сообразил, кто еще знал про Сан-Тома. Гретхен! Ведь он самым неосмотрительным образом приводил ее туда, причем совсем недавно. Но почему она решила выдать его, если до этого всегда его защищала? Может, потому что он отверг ее чувства? Или она таким образом мстила ему за Франческу?

Тяжелые мысли переполняли измученный разум Джакомо, но их пришлось оставить в стороне, когда громкий, неприятный голос инквизитора наполнил зал.

— Уважаемые члены Совета, вы видите перед собой зловонную язву на теле Венеции — Джакомо Казанову. Он обвиняется в ереси и оказании сопротивления при аресте. Прежде чем перейти к изложению фактов и следственному разбирательству, я, в соответствии со своими полномочиями государственного инквизитора, прошу удалить присутствующего здесь обвиняемого из зала суда, чтобы он оставался в неведении относительно вынесенного решения до того самого момента, покуда приговор не будет приведен в исполнение. Моя просьба полностью соответствует предписаниям законодательства Светлейшей республики Венеции.

Едва Гардзони произнес эти слова, как стражники уже спешили к Казанове. Джакомо хотел было возразить, но он был слишком слаб, чтобы спорить. Пульсирующая боль в голове не отпускала ни на минуту. Все мышцы тела горели, словно в огне пожара. Во рту пересохло, и язык совершенно не слушался. Из-под красной пелены, застилающей глаза, Казанова продолжал молча смотреть на членов Совета, которые, в свою очередь, тоже не сводили с него глаз.

Подбежавшие гвардейцы подхватили его под руки и вывели из зала. Джакомо не сопротивлялся, только наблюдал, как ученые мужы в мантиях отдаляются от него, становясь похожими на изображение на картине.

Когда тяжелая дверь роскошного зала с грохотом захлопнулась, Джакомо оказался в какой-то темной вонючей каморке. В полной тишине он ждал, пока решится его судьба.

Множество вопросов снова зазвенели у него в голове, но сколько бы ни пытался Казанова найти ответы, ни одно из предположений не казалось ему достаточно убедительным.

В конце концов он впал в полузабытье, повторяя имя Франчески, словно молитву, цепляясь за воспоминания о ней, будто за спасательный круг.

Гардзони улыбался. Он знал, что все теперь зависит от того, насколько убедительной окажется его речь, но благодаря имевшимся у него доказательствам почти не сомневался в успехе. Без спешки и суеты инквизитор перешел к изложению своей версии событий.

— Этой ночью Джакомо Казанова был застигнут на принадлежащей ему лодке за изучением двух сочинений, входящих в Индекс запрещенных книг, — Гардзони выдержал эффектную паузу, а затем продолжил: — Вот они, можете убедиться, — инквизитор подошел к столику, на котором лежали книги, и поднял их в воздух. — «Неистовый Роланд» Лудовико Ариосто и «О нравственной добродетели» Плутарха! Языческие, богопротивные книги, которые полностью соответствуют характеру и поведению Джакомо Казановы. Однако вовсе не эти тексты являются причиной выдвигаемых обвинений. Гораздо хуже то, — произнес он, демонстрируя пачку бумаг, — что у него были обнаружены данные рукописи, содержащие в себе подробные описания бесовских заклинаний и ритуалов, направленных на взаимодействие с дьявольскими отродьями: «Ключ Соломонов», «Талисманы», «Каббала» и «Зекорбен»! Не мне объяснять вам, насколько подобные сочинения опасны для общественного спокойствия и правовых основ Венецианской республики. Кроме того, срочно созванное собрание папского легата, инквизитора и Совета троих мудрецов засвидетельствовало состав преступления, что подтверждается настоящим постановлением, — Гардзони предъявил несколько листов пергамента с печатью Святой инквизиции и подписями перечисленных им лиц. Всем своим видом выражая преданность католической вере, он держал документ с таким благоговением, словно это был как минимум меч архангела Михаила. — Но и это еще не все! — продолжил он. — Установлено, что Казанова предавался плотским утехам с дочерью почтенного гражданина Венеции, чье имя я не хотел бы называть из соображений сохранения приватности и чести. Однако позволю себе отметить, что данная особа была помолвлена с респектабельным коммерсантом, о судьбе которого с недавних пор ничего не известно. Он исчез, пропал без вести, по всей вероятности убит, так как свидетели подтверждают, что Джакомо Казанова вызвал его на дуэль несколькими днями ранее. В этой связи прилагаю показания, полученные от синьора Антонио Дзандоменеги неделю тому назад.

Члены совета внимательно смотрели на него. Гардзони остался чрезвычайно доволен достигнутым эффектом и поспешил закрепить успех:

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете: но ведь доказательств убийства у нас нет. И вы совершенно правы, но никак нельзя поспорить с тем, что улики доказывают виновность синьора Казанова в еретических деяниях, это подтверждено собранием уполномоченных лиц.

— Кто может подтвердить, что эти тексты действительно были найдены на принадлежащей ему лодке? — недоверчиво спросил Альвизе Мочениго.

Но Гардзони был готов к этому вопросу, и даже более того, с нетерпением его ждал.

— Совершенно справедливое замечание! — воскликнул он. — Для того чтобы развеять любые возможные сомнения, я позволил себе получить показания синьора Дзаго, капитана гвардии района, и четырех человек, что были с ним во время поимки Казановы на месте преступления!

Жестом, достойным самого ловкого фокусника, Гардзони извлек из рукава мантии несколько листков, содержащих свидетельства его верных людей. Под любопытствующими взглядами членов Совета он разложил их на столе, рядом с еретическими сочинениями.

— Чтобы предоставить вам полную картину событий, я сам зачитаю вам показания синьора Дзаго, так как они кажутся мне наиболее подробными и исчерпывающими. Остальные свидетели сообщают о том же самом, пусть и в более сжатой форме, вы можете легко убедиться в этом, прочитав их заявления самостоятельно. Я оставлю их здесь для ознакомления. Но, как я уже говорил, хочу зачитать вслух показания капитана Дзаго.

Мочениго медленно кивнул. Гардзони издал еле слышный вздох облегчения: во время подготовки к заседанию мысль о необходимости предъявить самого Дзаго членам Совета внушала ему ужас. Достаточно вспомнить, в каком виде верный помощник явился сообщить о поимке Казановы: насквозь пропитавшаяся потом рубашка с пятнами сомнительного происхождения, штаны и сапоги, покрытые ровным слоем грязи, старый, почти расползающийся на части камзол… Ну а когда Дзаго открыл рот, наполнив комнату вонью своих гнилых зубов, Гардзони в ужасе представил, как Совет десяти разражается возгласами отвращения при виде ключевого свидетеля.

Так что инквизитор от души порадовался, что, согласно венецианским законам, на судебных разбирательствах не предполагалось присутствие посторонних. Даже обвиняемый отсутствовал, что уж говорить о свидетелях! В соответствии с предусмотренной процедурой, показания давались в письменной форме, а их обсуждение было по возможности кратким и неформальным. Затем Совет выносил окончательное, не подлежащее обжалованию решение. Словом, возможности Гардзони как государственного инквизитора были практически безграничны, тем более в отсутствие дожа, который в тот день был по-прежнему прикован к постели. Запертый в своих роскошных покоях, Франческо Лоредан пропустил эту трагедию, как и многие другие в тот год. Словом, Гардзони мог быть спокоен: Казанова станет первым шагом на пути к завоеванию Венеции. Дандоло и прочие, кто имел неосторожность водить дружбу с государственным преступником, окажутся у него в руках, и инквизитор сможет легко добиться их поддержки или по крайней мере убрать их с дороги. А с учетом того, что дож превратился в собственную тень, шансы на победу становятся еще выше. Словом, все шло по плану, имевшему своей целью передачу Венеции Австрии. Конечно, никто не знает, что Гардзони вступил в союз с Марией Терезией и заручился ее поддержкой в будущей борьбе за кресло дожа, а Казанова — не более чем пешка в этой многоходовой партии. Достаточно будет отправить его в Пьомби, и взамен Вена поможет ему получить голоса, необходимые для выбора главой государства.

Усилием воли Гардзони отогнал мысли о своем великом будущем и сосредоточился на листке бумаги, который держал в руках: нужно сперва довести это заседание до желаемого финала.

— Итак, я зачитаю показания капитана Дзаго, — провозгласил он.

Инквизитор откашлялся и продолжил атаку с жаром, достойным генерала, приказывающего своим войскам взять неприступную крепость:

Я, нижеподписавшийся Якопо Дзаго, капитан районной гвардии, заявляю, что 9 июля 1755 года, во время ночного патрулирования, совершил проверку лодки, принадлежащей синьору Джакомо Казанове, которая была привязана у причала Сан-Тома. Причиной тому являлись не раз полученные мною сведения о его еретической деятельности. В результате обыска — которому синьор Казанова оказал сопротивление, вступив в схватку с гвардейцами и ранив одного из них в плечо выстрелом из пистолета в упор, — в его личной библиотеке мною были обнаружены два сочинения, признанные еретическими согласно Индексу запрещенных книг. Они были спрятаны среди других бумаг, равно как и рукописи, содержащие в себе магические выдумки. Когда я предъявил их Казанове в подтверждение приказа доставить его во Дворец дожей, он заявил, что не является владельцем данных книг, однако не смог предоставить никаких объяснений касательно их происхождения. После этого он стал угрожать лишить меня жизни. Казанова сопротивлялся задержанию до такой степени, что нам пришлось применить силу. Только после этого нам удалось доставить синьора Джакомо Казанову во Дворец дожей для осуществления правосудия.

Практически на одном дыхании прочитав свидетельские показания Дзаго, Гардзони умолк.

— Подлинность этого заявления подтверждена, государственный инквизитор? — спросил Альвизе Мочениго, по-прежнему сомневавшийся в виновности Казановы. Однако другие члены Совета начали наперебой поддерживать Гардзони.

— Святые угодники, да вы понимаете, насколько ужасно то, что натворил этот человек? Какие еще подтверждения вам нужны? — воскликнул Андреа Трон, выпучив глаза от изумления. — Мы ценим вашу легендарную беспристрастность, но я думаю, что в подобных обстоятельствах она неуместна. Если, конечно, вы не собираетесь поддержать его!

— В самом деле, Мочениго! — вторил ему Марко Фоскарини, переводя подозрительный взгляд с Альвизе на его верного союзника Дандоло. — Перед лицом столь неопровержимых доказательств любые колебания просто неприемлемы. Давайте обсудим судьбу Казановы, но я сразу говорю, что намерен отправить его в Пьомби! На пожизненное заключение!

В ответ на эту реплику совет разразился одобрительными возгласами, и даже Марко Дандоло не решился прийти на помощь другу.

Дело сделано! Пьетро Гардзони старался ничем не выдать своих эмоций, но все внутри него ликовало. Теперь добиться признания вины и, следовательно, образцового наказания будет совсем легко, а кроме того, благодаря тщательно продуманному плану, он смог привлечь на свою сторону большую часть Совета, впервые оставив Мочениго в меньшинстве.

Все-таки ничто так не объединяет людей, как ненависть к общему врагу. Злоба и зависть, которую инквизитору удалось посеять в сердцах представителей власти, стала мощным оружием не только против Казановы, что и так понятно, но и против его сторонников. Болезнь дожа и благоволение Совета неуклонно приближали Пьетро Гардзони к желанной цели.

Инквизитор выждал, позволяя ученым мужам вдоволь поспорить между собой, а затем решительно произнес:

— Многоуважаемые коллеги, в свете предъявленных доказательств, чья еретическая природа подтверждена высочайшим собранием, и всего вышеизложенного, я, Пьетро Гардзони, предлагаю признать Джакомо Казанову виновным в еретических деяниях и поведении, несущем в себе угрозу общественному спокойствию Венецианской республики, и приговорить к пожизненному тюремному заключению.

Его слова наполнили воздуха зала ледяным холодом. Разговоры между членами Совета тут же стихли, воцарилась тишина. Итог заседания был очевиден. Гардзони, в конце концов, оказался тем единственным, кто с самого начала был уверен в виновности знаменитого соблазнителя и искателя приключений, в то время как другие члены Совета десяти относились к его подозрениям с сомнением и даже усмешкой. Но теперь все изменилось, и он занял совсем другое положение — защитника законов и моральных принципов. И Венеции тоже придется измениться.

Члены Совета еще переговаривались между собой, а государственный инквизитор с удовольствием подумал о том, что не мог бы даже вообразить столь безоговорочную победу.

Глава 39 Свинцовая ночь

Наконец за ним прислали. Из тесной каморки его вывел Дзаго. Даже в тусклом свете свечей Джакомо разглядел знакомый хищный оскал гнилых зубов. Этот человек его ненавидит и теперь смог взять над ним реванш. В полумраке длинные волосы Дзаго отливали серебром, а проклятые голубые глаза светились, словно горящие головешки. Он даже не потрудился сообщить Казанове, какой ему был вынесен приговор. В конце концов, какая разница? И так понятно, что его отправят в тюрьму.

В кандалах, в сопровождении четырех гвардейцев, Джакомо долго шел по коридорам, потом поднялся по бесконечной лестнице и, наконец, оказался в просторном помещении, где его ждал элегантно одетый господин. Только тогда Дзаго наконец соблаговолил рассказать, какая судьба его ждет:

— Суд вынес приговор. Пожизненное заключение, синьор Джакомо Казанова. Присутствующий здесь секретарь господ инквизиторов Доменико Кавалли займется подготовкой вашего пребывания в тюрьме.

Надеюсь, оно будет крайне неприятным и полным мучений!

— Знайте, что однажды я вас убью. Как я уже сказал, я вам это обещаю, — ответил Казанова.

Вместо ответа Дзаго лишь усмехнулся и покинул комнату. Глухо раздались удаляющиеся шаги.

Секретарь инквизиторов и смотритель тюрьмы Пьомби, а следом за ним Джакомо, по-прежнему под конвоем четырех гвардейцев, поднялись по двум лестницам, прошли через галерею, потом еще через одну и, наконец, оказались в третьей, которая упиралась в стену с запертой дверью. Вытащив огромную связку ключей, Доменико Кавалли открыл замок.

Казанова оказался в душном, но просторном чердачном помещении около тридцати футов в длину и не меньше десяти в ширину, с маленьким окошком, расположенным так высоко, что дотянуться до него не было никакой возможности.

Комната была абсолютно пуста. Джакомо решил было, что это и есть отведенная ему камера, но потом понял, что ошибался. Смотритель продолжил путь до противоположной стены чердака, где обнаружилась еще одна дверь, обитая железом, высотой почти четыре фута и с отверстием посередине диаметром около восьми дюймов. Кавалли извлек новую связку ключей и отворил ее.

— Заходите! — приказал он Казанове.

Гвардейцы тут же подхватили его под руки и швырнули внутрь камеры. Джакомо растянулся на грязном полу, а дверь за его плечами с грохотом захлопнулась.

Вернулась темнота, а вместе с ней и мучительное беспокойство. Первые лучи солнца пробивались через зарешеченное окошко — слишком маленькое, чтобы в него мог пролезть человек.

Джакомо сжался в комок в углу и погрузился в мрачные мысли, которые терзали его разум, будто чудовища из древних легенд.

— У меня просто нет слов, чтобы выразить то, как ты разочаровала меня! Но будь уверена, с сегодняшнего дня ты увидишь от меня только презрение! — Никколо Эриццо был вне себя от ярости. Он вернулся домой раньше, чем собирался, и как раз застал дочь, возвращавшуюся домой среди ночи, да еще и под конвоем двух гвардейцев. Как воровка. Как шлюха. Когда Никколо узнал о том, что произошло этой ночью, он окончательно обезумел.

Франческа не могла сдержать слез. Однако причиной их было вовсе не раскаяние в содеянном, как надеялся ее отец. Она потеряла Джакомо. Возможно, навсегда.

После того как ее возлюбленный упал, оглушенный ударом рукоятки пистолета, и гвардейцы уволокли его прочь, без чувств, с залитым кровью лицом, Франческа рухнула на колени, заливаясь слезами. Ей бы очень хотелось оставаться сильной и всем своим видом показать этим негодяям, что она и Джакомо снова будут вместе и их любовь обязательно победит. Но они проиграли. Их подстерег смертельный удар. Государственный инквизитор, самые влиятельные семьи Венеции — все они безудержно жаждали власти, а чтобы обрести ее, им нужен был полный контроль и подавление любого инакомыслия. А кто, если не Джакомо, воплощал в себе свободу и постоянное противостояние жесткому порядку?

Франческа видела лицо этого ужасного человека с пепельными волосами, черными зубами и кровожадной ухмылкой. Он выглядел как последний головорез, а при этом работал на государственного инквизитора. И такой человек смог одержать над ними верх. Он действовал при помощи обмана и предательства: ведь это он сам принес на лодку доказательства вины Джакомо и спрятал их в книжном шкафу, чтобы потом извлечь с видом победителя. Дьявольский обман, отвратительный фарс, и все для того, чтобы избавиться от лучшего сына Венеции.

Венеция! Преданная, униженная, запятнанная лицемерами, которые готовы грызться, как собаки, за то, что еще осталось от истерзанного, разграбленного города, обреченного на смерть. Еще и поэтому Франческа не смогла сдержать слез и продолжала рыдать сейчас, в доме своего отца. Отца, который не понимал, что даже если он и не таков, как все эти шакалы, рвущиеся к власти, то все равно ведет себя как они. Отца, который любил ее настолько, что предпочел запереть в клетке.

— Вы представления не имеете о том, что произошло, — в отчаянии воскликнула Франческа.

— В самом деле, откуда же мне знать? А ты думаешь что-то объяснить? Тебя, мою дочь, застали с самым отъявленным негодяем! И не говори мне, что это любовь! Не с таким человеком, как этот. Распутник! Повеса! Да Джакомо Казанова — это просто воплощение всей гнили, что процветает в нашем несчастном городе!

— Вы даже не представляете, насколько сильно ошибаетесь, — пробормотала Франческа.

— Я много думал о тебе во время поездки, — горько признался отец. — О твоем упрямстве, о том, как ты все время противишься моей воле, о том, как ты восстала против брака с Дзагури. Теперь же, после всего, что ты сделала и сказала, я не вижу другого выхода. Я отправлю тебя в монастырь. Может, хоть там тебя научат уважать себя и других. Когда тебя запрут в келье, у тебя будет много времени, чтобы подумать о своем поведении.

Франческа в ужасе закрыла рот рукой. Это было как удар хлыста. Нет, еще хуже. В монастырь! Ей стало дурно, даже закричать не было сил. Через мгновение свет померк у нее перед глазами.

Глава 40 Гретхен

Когда Гретхен почувствовала, что ее освобождают от пут, стягивавших тело, надежда затеплилась в ее душе. Она попыталась встать, но рухнула обратно на стул. Когда она ела в последний раз?

— Воды, — прошептала Гретхен пересохшими губами.

Мучитель поднес флягу к ее рту, и Гретхен стала жадно пить. Струйки воды потекли по подбородку и белоснежной шее, неизменно привлекавшей хищный взгляд тюремщика.

Несмотря на то что ее лицо высохло от голода и страданий, она по-прежнему прекрасна, подумалось Дзаго. Похоже, ее красота и в самом деле непобедима. Глядя на прозрачные капли воды, посверкивающие на шее Гретхен, помощник инквизитора не на шутку испугался, что больше не сможет держать себя в руках. А такого никак нельзя было допустить. Очаровательная австрийка вызывала в Дзаго жгучую, всепоглощающую страсть, но как бы велико ни было возбуждение, что он испытывал при одном лишь взгляде на нее, нужно сохранять спокойствие.

Нельзя поддаваться соблазну, твердил он про себя. Голова раскалывалась от напряжения, настолько сильное воздействие оказывал на него вид этой женщины, понимала она сама это или нет.

Пока Гретхен пила воду большими глотками, пытаясь утолить бесконечную жажду, Дзаго поймал себя на том, как мечтает о ней: от него не укрылась великолепная округлость ее пышной груди, чарующий изгиб шеи, обнаженное плечо в вырезе разорванного платья. Но сильнее всего сводил с ума порез на щеке — полоска запекшейся крови. Дзаго уже было протянул руку, чтобы коснуться ее, но, призвав на помощь все свое самообладание, сдержался.

Гретхен перестала пить и подняла на него томный взгляд, полный признательности и нежности. Сложно поверить, что в подобный момент она вздумала его соблазнить. Скорее всего, дело в том, что чувственность составляет самую суть ее натуры. Естественность или, возможно, даже непроизвольность каждого обольстительного жеста лишь делала ее еще соблазнительнее.

Под взглядом Гретхен Дзаго почувствовал себя обнаженным, совершенно беззащитным, не готовым ни к чему подобному. И что, черт побери, ему теперь делать? Рубашка намокла от холодного пота. Неужели пощадить ее? Сбежать вместе? Начать новую жизнь? Потому что именно это обещал ее взгляд: возможность начать все с нуля. Может, впервые — вместо того чтобы убивать, мучить и унижать несчастных людей в угоду своему хозяину — его треклятая судьба предлагает все изменить. Сможет ли он воспользоваться этим шансом? А если нет, выпадет ли ему когда-нибудь другой? Эта неотступная мысль терзала его разум. Дзаго отвел глаза, пытаясь убежать от взгляда Гретхен. Вокруг плясали тени от слабого света свечей. На складе царила полная разруха, как и в его собственной жизни. Медленным движением он убрал фляжку и, словно повинуясь некой необоримой силе, сунул руку в карман камзола. Через секунду пальцы Дзаго уже сжимали то, что должно было помочь ему исполнить свой долг: крупные деревянные четки для молитвы. Несколько тяжелых бусин легли в его ладонь, остальные покачивались в воздухе.

Он посмотрел на Гретхен: та еще ничего не понимала. Что он собирается делать? Вопрос застыл у нее на губах. В глубине глаз мелькнуло сомнение.

Дзаго подошел к ней со спины и протянул руки, словно желая прижать ее к себе. Затем обернул четки вокруг ее восхитительной шеи и сжал изо всех сил, чувствуя, как из глаз брызнули слезы.

Дзаго плакал. А веревка с бусинами сжимала шею Гретхен. Сильные руки убийцы душили ее.

Гретхен почувствовала, что ей не хватает воздуха. Пальцы сжались в отчаянной попытке освободиться, спасти свою ускользающую жизнь. Последний хрип слетел с ее губ — еще недавно алых, а теперь посиневших и пахнущих смертью.

Дзаго сжал еще сильнее: деревянные бусины впились в нежную плоть.

Гретхен увидела, как мир перед ней теряет ясность, а потом провалилась в черноту. Ее глаза наполнились пустотой, все вокруг исчезло. На миг Гретхен ощутила приближение смерти: ей показалось, будто ветер взмахнул черной мантией, и холодные костяные руки коснулись ее пальцев. В то самое мгновение, когда прекрасная австрийка умерла, четки порвались, и деревянные бусины фонтаном разлетелись во все стороны. Они упали у ног Гретхен и, подпрыгивая, покатились по грязному полу, будто осколки разбитого вдребезги отражения.

Над невинной жертвой возвышался палач. Слезы — единственные, какие Дзаго пролил за всю свою жизнь, — казались каплями яда: теперь они всегда, день за днем, будут потихоньку подтачивать его гнилое сердце. Он никогда не забудет о том, что сделал, и это воспоминание будет преследовать его вплоть до огня преисподней.

Но агент инквизитора улыбался: наказание казалось ему необходимым — из всего, что с ним когда-либо происходило, оно больше всего напоминало высшую справедливость. Дзаго сделал свой выбор: совершенно сознательно он в очередной раз принял сторону зла. Глядя на прекрасную женщину, которую он только что убил, злодей от души понадеялся, что рано или поздно найдется тот, у кого хватит смелости пронзить его в самое сердце.

Глава 41 Воплощение зла

Когда графиня Маргарет фон Штайнберг подошла к церкви, светло-серое рассветное небо постепенно наполнялось пронзительной голубизной.

Несмотря на то что в такой ранний час базилика Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари была совершенно пуста, на всякий случай Маргарет надела скромное платье и набросила сверху длинную серую накидку.

Войдя в церковь, она на мгновение замерла, очарованная великолепными стрельчатыми витражами, но тут же взяла себя в руки. Она пришла сюда вовсе не для того, чтобы любоваться мраморными колоннами или игрой света, проникающего через узкие окна и наполняющего собой пространство базилики. Впрочем, идя по центральному нефу, графиня все же не смогла полностью отрешиться от окружавшей ее красоты, в том числе и потому, что прямо перед ней явилось во всем своем великолепии «Вознесение Богородицы» Тициана. Невозможно было оторваться от лица девы Марии, поднимающейся на небо под внимательными взглядами ангелов и взволнованными — апостолов, да и как могла Маргарет не восхититься неожиданной игрой оттенков — контрастными цветами, противопоставляющими небесный мир земному?

Вот в чем состоит сила Венеции, подумала графиня: в волшебстве красоты и искусства, что освещает город тысячами чудесных огоньков. Политические интриги, военная мощь, прекрасный флот — все это меркнет рядом с бесчисленными сокровищами, что вмещают в себе местные соборы и театры. Разве Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари не настоящее чудо?

Но иные дела звали Маргарет, и наслаждаться красотой собора было некогда. Дойдя до поперечного нефа, она приблизилась к двери, ведущей в ризницу, и постучала. Дверь тут же отворилась: ее ждали.

Человек, который впустил Маргарет, оказался совсем не таким, каким она себе его представляла. Пьетро Гардзони предстал перед ней статным, красивым мужчиной. Идеально напудренный парик и элегантный черный камзол с золотистой окантовкой не скрывали мощного телосложения и широких плеч инквизитора. Прямая противоположность библиотечной крысе, которую ожидала увидеть графиня. В нем чувствовалась холодная, неприкрытая жестокость, а в слегка удлиненных хищных глазах читался сильный и властный характер.

Да, Мария Терезия умеет подбирать людей, подумала Маргарет: ведь именно Гардзони был той самой таинственной фигурой, которой предстояло завладеть Венецией и передать ее в руки Австрии.

— Благодарю, что вы пришли, графиня, — вполголоса произнес инквизитор. — Признаюсь, я поражен вашей красотой, хотя вы и попытались благоразумно скрыть ее со всей возможной тщательностью.

Маргарет кивнула, не проявив никаких эмоций. Не самое подходящее место и время, чтобы рассыпать комплименты.

— Благодарю вас. Вы уверены, что здесь мы в безопасности? — задала она короткий практичный вопрос и, словно в подтверждение своих подозрений, огляделась по сторонам.

На первый взгляд вокруг не было ничего, что представляло бы угрозу или возможную ловушку, однако в таком городе, как Венеция, где шпионы прячутся повсюду, начиная с исповедален, никогда нельзя терять бдительность.

Хорошо понимая ее сомнения, Гардзони горячо заверил:

— Не переживайте, ризница принадлежит семье Пезаро, моим давним хорошим друзьям. Это надежные люди, на них можно положиться.

— Хорошо, тогда расскажите мне о том, что заботит нас обоих. Как вы и просили, я отправила свою камеристку с поручением в венецианские переулки поздно вечером, и вот уже три дня, как я ее больше не видела. И это меня беспокоит, потому что я не знаю: то ли она сбежала, то ли… вы поняли, — сказала графиня.

— Безусловно, — кивнул Гардзони.

Чтобы обеспечить максимальную конфиденциальность, он подошел к двери, достал из кармана ключ и дважды повернул его в замке. Затем вновь взглянул на Маргарет и начал свой рассказ.

— Мы одни. Замечательно. Очень рад наконец познакомиться с вами лично. Признаюсь, что поначалу, пока наша общая знакомая Мария Терезия фон Габсбург не сообщила мне о вас, я неверно истолковал ваш приезд в Венецию. Однако, к счастью, теперь все прояснилось. Отвечая на ваш вопрос: да, мой человек выследил вашу камеристку. Он поймал ее и утащил в свое логово. Избавлю вас от подробностей, скажу лишь, что он выяснил, где прятался Казанова. Мы отправились туда и застали его во время прелюбодеяния с молодой венецианкой, которую вы подложили ему при помощи изобретательного плана с пари, после чего мы его арестовали.

— И в чем его обвинили? — поинтересовалась графиня.

— Еретические взгляды и нарушение общественного спокойствия.

— С какими доказательствами?

— Мой человек нашел у него две книги из запрещенных Священной конгрегацией Индекса и несколько рукописей, содержащих описания магических и оккультных практик. Ему был вынесен обвинительный приговор Священной инквизиции. Вместе с общеизвестным фактом, что поведение Казановы представляет угрозу общественному порядку Венеции, этого оказалось более чем достаточно. Как вы понимаете, располагая такими основаниями, добиться его заточения в Пьомби было совсем несложно.

— Он умрет?

— Нет, при таком составе преступления невозможно добиться смертной казни, по крайней мере в Венеции. У Казановы все еще есть влиятельные друзья, хоть приговор и ослабил враждебную нам фракцию и выставил в дурном свете всех, кто не обвинял в открытую этого проклятого распутника. Но, к сожалению, этого мало. Все было бы по-другому, если бы мы могли доказать его виновность в убийстве.

Но сами понимаете, без признаний и доказательств у меня связаны руки.

Графиня ненадолго задумалась.

— А если я сделаю так, что вы получите голову Дзагури?

— Что вы имеете в виду?

— Именно то, что вы услышали, — совершенно спокойным тоном подтвердила Маргарет.

На лице Гардзони впервые отразилось искреннее удивление. Однако его ответ был явно не тем, на который рассчитывала графиня.

— Этого недостаточно. Конечно, тело подтвердило бы тот факт, что он убит, но если Казанова не признается…

— Я могу дать показания. Я своими глазами видела, как Джакомо Казанова пронзил шпагой Дзагури.

— Об этом и речи быть не может, — покачал головой инквизитор. — Вы австрийка, следовательно, иностранка, и никто вам не поверит. А Казанова венецианец, да к тому же многие им восхищаются. Единственная возможность, которая у нас есть, это найти секунданта Дзагури и заставить его признаться. Если он даст показания, то мы сможем обвинить Казанову в убийстве и добиться смертного приговора.

— Тогда подождем, — ответила графиня.

— Чего именно?

— Подождем, пока этот негодяй не решит, что вышел сухим из воды.

— Дао ком вы говорите?

— О секунданте Дзагури!

— О Гастоне Скьявоне?

— Именно. Рано или поздно он же вернется в родной город. Пусть обстановка успокоится, нам ни к чему спешить. Пройдет несколько месяцев, он решит, что может ехать домой, раз вы уже посадили Казанову в тюрьму по обвинению в ереси. Сделайте так, чтобы всем было известно, что его отправили в Пьомби именно за это преступление, а не за какое-нибудь другое. Пусть Скьявон уверится в собственной безопасности. Тем временем Казанова будет гнить в своей камере, а я — присматривать за домом и лавкой нашего купца, чтобы мы могли схватить его, как только он объявится. И никуда он не денется.

Гардзони не знал, что сказать, слова Маргарет поразили его и в то же время обрадовали: графиня явно хотела показать, насколько важна для нее и для Марии Терезии Австрийской это многоходовая комбинация.

— Договорились, — подтвердил государственный инквизитор. — Именно так и поступим.

— Конечно!

— А что насчет Венеции?

— Вы получили поддержку Совета десяти?

— Могу сказать, что Марко Дандоло умерил враждебность по отношению ко мне, после того как узнал, что мы нашли у Казановы. Впрочем, у него не было выбора. При таких неопровержимых доказательствах… Только Мочениго всегда будет против меня, что бы я ни сделал, но остальные члены Совета на нашей стороне. Все они ненавидят распутника Казанову и считают меня образцом нового морального курса, который я намерен учредить в этом несчастном городе.

— Нам нечем шантажировать Мочениго?

— Боюсь, что нечем. К этому негодяю не подобраться.

— Что-нибудь всегда можно найти. В любом случае для большей надежности я позабочусь о том, чтобы сыновья Трона и Фоскарини получили почетные должности при имперском дворе, это усилит их преданность вам. А что дож?

— Его болезнь усиливается. Но он и здоровый не имел особенной власти. Франческо Лоредана выбрали исключительно для того, чтобы он выполнял представительские функции. Так что не о доже нам стоит беспокоиться в данный момент. Точнее, о нем тоже, конечно, но в первую очередь нужно усилить наше положение и подготовить все для того, чтобы, когда меня изберут дожем, я мог бы придать этой роли гораздо больший политический вес, в том числе на международном уровне, а это, в свою очередь, позволит заключить союз, к которому мы стремимся.

— Вы всегда будете подчиняться императрице, помните об этом.

— Я буду счастлив это делать, поверьте.

Маргарет не поверила ни единому слову Гардзони, но сочла, что он достаточно амбициозен и алчен, чтобы однажды стать сильным и в то же время легко подкупаемым дожем. Достаточно уметь нажимать на нужные клавиши.

— Австрия скоро вступит в войну, — продолжил инквизитор. — Или я ошибаюсь?

Графиня внимательно посмотрела на него. Насколько откровенной с ним можно быть?

Но Гардзони не ждал ответа.

— Я отлично понимаю, что рано или поздно Мария Терезия выступит против Фридриха Второго, это только вопрос времени. Все придворные называют его не иначе как «потсдамским бандитом». Вы же не можете этого отрицать, правда? Не говоря уже о том, что Кауниц ждет не дождется вернуть Силезию Габсбургам, после того как Австрия утратила ее по условиям Ахенского мира. И я могу его понять. Так что подтвердите вы это или нет, но я ожидаю скорое начало вооруженного столкновения. Если таковое произойдет, Венеция сохранит нейтралитет, говорю вам сразу. Однако сделает все так, чтобы обстоятельства пошли на пользу императрице. В этой связи я могу отметить, что, если бы поставки оружия и экипировки для австрийской армии были бы доверены людям, являющимся моими политическими союзниками, это помогло бы упростить привлечение голосов на выборах дожа. Безусловно… когда Франческо Лоредан отойдет в мир иной.

Глаза графини фон Штайнберг сверкнули: жажда власти этого человека совсем не знает границ?

Но пора было завершать беседу.

— Если на этом все…

— Мы сообщили друг другу все самое важное, — кивнул Гардзони.

Он подошел к двери, вставил ключ в замок и дважды его повернул. Маргарет собиралась покинуть ризницу, когда государственный инквизитор задержал ее последней репликой:

— Если в будущем я вам снова понадоблюсь, знайте, что я буду счастлив увидеть вас еще раз.

Графиня остановилась в дверях. Она улыбнулась, но глаза оставались жесткими и холодными.

— Не сомневаюсь, но в ваших интересах, чтобы этого никогда не случилось. Все, кто оказывается рядом со мной, умирают, ваше сиятельство. Не забывайте об этом.