Часть III Месть (октябрь — ноябрь 1756 г.)

Глава 42 Келья

Как же она мечтала о его поцелуях! Все ее мысли были только о Джакомо. Сколько времени прошло? Неизвестно. Похороненная заживо в сырой, темной, насквозь промерзшей келье без единого окошка, Франческа давно потеряла счет дням и постепенно забывала о том, какой она была раньше.

Поначалу девушка никак не могла смириться с тем, что ее отправят в монастырь. Когда отец передал ее под надзор настоятельниц Санта-Мария-дельи-Анджели, она думала, что сойдет с ума. Но потом Франческа поняла, что единственный способ выжить — это отказаться от самой себя. Ведь когда она пошла на поводу у своих желаний — мечты о свободе и страсти, — жизнь лишила ее и того, и другого.

Франческа попросила запереть ее в келье одну, до тех пор пока однажды не вернется ее любимый: в отличие от всех вокруг, она верила в Джакомо.

Видимо, из-за полного одиночества в последнее время она стала слышать странные голоса у себя в голове и постоянно вспоминала тот ужасный миг, когда человек с пепельными волосами и гнилыми зубами растоптал их любовь. Когда-то она мечтала о мести, но теперь и это желание развеялось как дым. Франческа лежала в углу кельи, корчась от боли и голода, рядом с переполненным нужником. Острый запах мочи отравлял воздух.

Кто знает, как давно сестры бросили ее здесь, полностью позабыв о ней, как она и просила. Франческа знала, что оказала им немалую услугу: ежемесячная плата от отца всегда приходила вовремя, а при этом никому не приходилось беспокоиться о ее самочувствии или хотя бы гигиене. Но именно в таком умерщвлении плоти и отказе от самой себя девушка теперь находила странное, нездоровое удовольствие.

Она засмеялась, словно умалишенная. Почувствовала, как тоненькие лапки тараканов пробегают по ее телу, обратившемуся в кожу и кости.

Франческа закричала, но не для того, чтобы звать на помощь, а просто чтобы услышать свой голос и заглушить все остальные — те, что постоянно бормотали что-то у нее в голове. Казалось, они принадлежат крысам или змеям, и их отвратительный писк и шипение постепенно лишали ее рассудка.

Девушка поднесла руку к волосам — на ощупь они казались спутанным мотком шерсти, перепачканным в пыли и саже. Ее пересохшие губы были в трещинах и порезах, а глаза еле открывались, впрочем, в этом и не было нужды: из-за постоянной темноты Франческа почти полностью потеряла зрение.

Внезапно за дверью кельи раздались шаги. Сначала узница приняла их за новую шутку воспаленного разума, но звук ключа, поворачивающегося в замке, был слишком четким. Железная дверь проскрежетала по полу, и кто-то вошел, по всей видимости, держа в руке масляную лампу. Зыбкое пятно света расплылось в темноте кельи.

— Ну и вонь! — раздался резкий голос. — Я сейчас поменяю вам нужник, а то к вам посетитель, а сюда войти невозможно.

Не говоря больше ничего, расплывчатая фигура — вероятно, одна из местных монахинь — быстро удалилась, оставив лампу освещать комнату.

Поначалу свет ужасно резал глаза, но потихоньку Франческа освоилась в полумраке. Наконец в келью вошел кто-то еще. Узница попыталась разглядеть лицо нежданного визитера, но все расплывалось перед глазами. Ей удалось разобрать лишь смутный силуэт, который, по всей видимости, принадлежал высокой стройной женщине. Вместе с гостьей в келью влетело облако духов, и уже за одно это Франческа была ей невероятно благодарна.

Однако, как ни старалась, она не узнавала лица женщины, стоявшей передней.

***

Победа была практически полной, оставалась лишь последняя деталь.

Увидев, во что превратилась юная Эриццо, графиня фон Штайнберг призвала на помощь все свое самообладание, чтобы не вскрикнуть от омерзения. Она искала ее целый год и наконец обнаружила в монастырской келье. То, насколько печален оказался удел Франчески, принесло Маргарет тайное удовольствие. Даже в самых смелых мечтах она не рассчитывала на столь великолепный результат. Графиня ненавидела эту глупую девчонку — благородного происхождения, избалованную, разрушившую свою жизнь ради пустого, ничего не значащего человека. Но особенно ее злило то, что Франческа по праву рождения уже обладала всем тем, чего сама Маргарет была лишена и о чем всегда страстно мечтала. У графини фон Штайнберг не было ни единого шиллинга, драгоценности или клочка земли, которые бы она не заработала собственным потом и кровью. Конечно, она тоже происходила из дворянского рода, но еще в совсем юном возрасте негодяй отец оставил ее одну без гроша в кармане, и высокий титул составлял ее единственное богатство. Много лет жизнь графини была пуста, как эта монастырская келья, в которую она только что вошла.

Вот почему Маргарет выбрала именно Франческу в качестве жертвы Казановы. Она продумала все до мельчайших деталей. Пари послужило не только для того, чтобы отправить в тюрьму знаменитого повесу, но и чтобы в лице юной Эриццо отомстить всем богатым девицам, наслаждавшимся счастливым детством, которого графиня была лишена.

Маргарет добилась поставленных целей, но мысль о том, чтобы лишить Франческу последней надежды, была слишком соблазнительна. Победа не была бы полной без этой маленькой детали, а потому она не пожалела времени и денег, чтобы выяснить, куда же, черт возьми, отправили эту мерзкую девчонку. И теперь графиня наконец увидела ее — настолько измученную, что у кого угодно сердце наполнилось бы жалостью. У кого угодно, но не у Маргарет.

Пока Франческа безуспешно пыталась разглядеть знакомые черты, графиня наблюдала за ней. Она поднесла клицу изящный помандер — чудесную подвеску из золота и серебра, висевшую у нее на шее. Маргарет предусмотрительно надела его в преддверии посещения монастыря и не пожалела: отвратительная вонь разложения, испражнений и плесени накрыла ее с той самой секунды, когда она переступила порог кельи Франчески.

Аромат можжевельника и камфоры, исходящий от помандера, принес некоторое облегчение. Графиня внимательно рассматривала то, что осталось от девушки, когда-то ставшей любовницей Джакомо Казановы.

Перед ней было истощенное создание с ввалившимися щеками и выпирающими скулами. Грязные рыжие волосы, сбившиеся в единый ком, еще сильнее подчеркивали нездоровую бледность кожи. Ужаснее всего выглядели глаза: когда-то зеленые, зрачки побледнели, как у слепца.

Вместо платья Франческа была одета в холщовую рубаху. Черные тараканы разбегались от нее в разные стороны, прячась в многочисленных щелях в стене.

Маргарет глубоко вдохнула ароматы помандера, крепко сжав пальцами изящную вещицу.

— Франческа, вы не знаете меня, но поверьте, я ваш друг, — сказала она.

— В самом деле? — слабым голосом переспросила девушка.

Ее слова проскрежетали в воздухе, словно лезвие по стеклу.

— Именно. Я не понимаю, как ваша семья смогла бросить вас в таком состоянии.

— Кто вы? — с трудом выдавила в ответ Франческа.

— Давняя подруга человека, который дорог вам.

Услышав эти слова, Франческа изумленно уставилась на нее широко открытыми глазами.

— Джакомо?.. — хрипло пробормотала она, словно не веря в происходящее.

— …Казанова, — закончила за нее графиня.

Глава 43 Разговоры о политике

Война и в самом деле началась. Пруссия вторглась в Саксонию, не утруждая себя официальным объявлением начала боевых действий, но, учитывая сложившуюся напряженную ситуацию, что еще оставалось делать Фридриху Второму? Несмотря на то что в первых нескольких битвах Австрия потерпела поражение, никто не может сказать, что императрица Мария Терезия фон Габсбург теряла время даром…

Пьетро Гардзони излагал аргументы в поддержку своей позиции — уверенности в скорой победе Австрии. Андреа Трон и Марко Фоскарини, в свою очередь, наперебой доказывали, как важно Венеции соблюдать нейтралитет в конфликте, который вполне может принять опасный оборот.

Троица беседовала, остановившись в середине знаменитой Лестницы гигантов Дворца дожей. Марс и Нептун — две огромные статуи из белого мрамора, которые изваял скульптор Сансовино, — казалось, посмеивались над их речами. Бог войны и бог морей будто поглядывали свысока на суетливых политиков, озабоченных лишь тем, как бы избежать участия в боевых действиях, разворачивающихся в Европе.

Но Гардзони совершенно не волновало, как они выглядят со стороны. Все, что ему было нужно, — это возможность влиять на тех, кто рано или поздно должен был проголосовать за него на выборах дожа. А учитывая состояние здоровья Франческо Лоредана, стоило ковать железо, пока горячо.

Именно из этих соображений в течение последнего года он приложил немало усилий, чтобы добиться привилегий для семей Трона и Фоскарини, благодаря своим связям в Австрии. Конечно, в его действиях не было ничего явного и демонстративного, но столь мощная монархия, как та, которую возглавляла Мария Терезия, постоянно нуждалась в оружии, снарядах, хороших тканях и прочих самых разнообразных товарах, и многие крупные заказы отдавались напрямую знатным венецианским кланам, которые, в свою очередь, — ввиду отсутствия конкурентов в этой своеобразной монополии, дополнительно усиленной новым военным конфликтом, — с радостью использовали каждую предоставленную возможность.

Погрузившись в свои мысли, Гардзони наслаждался лучами бледного осеннего солнца. Октябрь выдался странным: погожие дни чередовались с по-зимнему морозными, так что, когда температура позволяла провести время на открытом воздухе, члены Совета десяти с удовольствием покидали стены дворца.

Андреа Трон, представительный мужчина за сорок, давно вращался в высших кругах власти. Он служил послом в Вене, а в последнее время, получив мощную поддержку со стороны австрийского двора, неизменно предсказывал самое радужное будущее правлению Марии Терезии.

Что же до Марко Фоскарини, это был умудренный годами человек, пожилой, но поддерживающий себя в великолепной физической форме благодаря железному характеру.

— Положение Австрии вовсе не столь опасно, как кажется со стороны, — настаивал Трон. — Да, Фридрих Второй выиграл одно крупное сражение — при Лобозице, но будем откровенны, в целом его кампания обречена на неудачу. Это скорее похоже на засаду трех хищников, которые окружают добычу, чтобы потом разделить ее мясо между собой.

Марко Фоскарини внимательно посмотрел на него.

— Вы полагаете?

— Не просто полагаю, а полностью в этом уверен. Австрия, Франция и Россия осадили Пруссию со всех сторон, вам не кажется? — отозвался Трон.

— Конечно, лично я надеюсь, что в конце концов победит Австрия. Превращение Пруссии в державу первой величины не принесет ничего хорошего. Точнее говоря, полностью нарушит устоявшийся баланс сил. Однако, как бы то ни было, мы не должны поддерживать ни одну из сторон, сохраняя абсолютный нейтралитет, — сдержанно проговорил Марко Фоскарини.

— Мы знаем, каковы ваши убеждения, друг мой, — примиряюще отметил Гардзони, — и полностью их разделяем.

— Именно так, — кивнул Трон. — В конце концов, если судить по тому, сколько наши купцы зарабатывают на продаже оружия, можно только пожелать, чтобы конфликт продлился как можно дольше, по крайней мере, если боевые действия будут разворачиваться далеко от нашего города.

— Да, так и должно быть, — согласился Фоскарини.

Тут беседующая троица увидела поднимающегося по ступенькам Альвизе IV Джованни Мочениго. Как водится, на его лице читалось нечто среднее между высокомерием и самодовольством — это выражение всякий раз выводило Пьетро Гардзони из себя. Государственный инквизитор мысленно пообещал не поддаваться на провокации, которые, вне всяких сомнений, не заставят себя ждать.

Некоторое время Мочениго молча слушал, как Гардзони излагает свою точку зрения, практически полностью совпадавшую с мнением Трона и Фоскарини. Затем вновь прибывший член Совета десяти начал качать головой и, как только счел уместным высказать свое мнение, поспешил возразить:

— Что-то мне не верится, что Австрия находится в выигрышном положении в этой войне. Напротив, я уверен, что такие монархии, как Англия и Пруссия, имеют все шансы на победу.

Услышав это, Гардзони расхохотался и, когда его собеседник закончил фразу, ответил:

— Честное слово, Мочениго, я не представляю, как Фридрих может победить: владения Марии Терезии Австрийской превышают его собственные в пять раз, количество подданных российской императрицы Елизаветы не меньше, чем у Австрии, и как минимум едва раза больше, чем у Пруссии, равно как и у германских государств, готовых при первой же необходимости выступить на стороне Марии Терезии. Нельзя забывать и о Франции, а также о Швеции и Дании, являющихся союзниками Габсбургов. Так что, откровенно говоря, я не понимаю, как Фридрих может даже думать о возможности победы. И потом, расположить войска в Богемии было отличным стратегическим решением.

Мочениго презрительно скривил губы.

— Это лишь грубая и бесчестная уловка, — заявил он. — Следствие советов такого подлеца, как Кауниц.

— Возможно, — отозвался Гардзони. — Но на войне нет места хорошим манерам и сентиментальности. Заявление Марии Терезии о причинах ввода войск в Богемию можно трактовать двояко? Вероятно! Но резня и разграбление, которые Фридрих устроил в Силезии, — настоящее варварство, так что, я думаю, Австрия ответит на это достойным образом, вот увидите.

— Понимаю вашу точку зрения, Гардзони, и мне также ясна причина ваших заявлений, — ответил Мочениго многозначительным тоном, по которому можно было понять намного больше, чем было сказано.

Тут Гардзони уже не мог больше сохранять спокойствие и раздраженно спросил:

— В самом деле? И в чем же она состоит?

— Простите? — не понял Мочениго, удивленный бурной реакцией собеседника.

— Причина. На что вы намекаете?

— А, понимаю. Значит, вы хотите, чтобы я выразился прямо?

— Конечно! Я предпочел бы, чтоб вы высказали свои соображения мне в лицо, а не отпускали странные намеки, потому что боитесь говорить открыто.

— Ну что же, хорошо, раз вы настаиваете. Причина в том, что, благодаря вашей огромной шпионской сети, вы вступили в сговор с Австрией. И именно поэтому водите разные сомнительные знакомства, демонстрирующие вашу неосмотрительность, если не преступные намерения.

— Что?! — Гардзони не верил своим ушам.

— Вы меня отлично слышали, — твердо ответил Мочениго.

Трон и Фоскарини, казалось, утратили дар речи.

— Позвольте в этом случае сказать вам кое-что, — с нескрываемой враждебностью заявил государственный инквизитор. — Это вы лишь пожимали плечами во время обсуждения вопросов государственной важности, когда я призывал обратить внимание на неуклонное падение общественной морали и нравственности. Когда я воззвал к Совету в связи с потенциально опасным поведением известного нам всем вольнодумца, вы лишь усмехнулись, а позже мы узнали, что он занимается черной магией! Но даже тогда, перед лицом неопровержимых доказательств, вы еще пытались стоять на своем. А теперь вы смеете бросаться столь серьезными обвинениями, не имея ни малейших доказательств, — прямо скажем, это выглядит странно. Господа Трон и Фоскарини свидетели: вы оскорбили меня!

— В самом деле, ваши утверждения несколько опрометчивы, — сказал Трон, обращаясь к Мочениго. — Особенно если учесть, что в их основе лежит не тщательное расследование, а ваша старинная дружба с человеком, которого все мы терпеть не можем, — с Джакомо Казановой. Нам известны ваши убеждения и желание развивать реформистское течение, потому вы и защищаете революционных мыслителей и возможных союзников нового курса, но в нашем лице вы не получите поддержки, Мочениго. Смиритесь с этим, — Трон усмехнулся, явно давая понять, на чьей он стороне.

— Я могу только согласиться с уважаемыми коллегами, — добавил Фоскарини, предпочитавший соблюдать благоразумную осторожность даже в тех ситуациях, когда он находился в более выгодном положении.

— Пусть будет так! — провозгласил Мочениго. — Я ничего против не имею. Но не думайте, что вы непобедимы!

Затем он резко развернулся, быстро спустился по ступенькам Лестницы гигантов и поспешно удалился.

Глава 44 Пьомби

Прошедшие месяцы обнажили все страхи и дали волю призракам, преследовавшим Джакомо. Невозможность узнать, какая участь постигла Франческу, сводила его с ума. Где она теперь? Что с ней стало? Она все еще любит его? Узнала ли Франческа о смерти Дзагури? По ночам ему снилось, как они с ней занимаются любовью, но потом каждый раз чудесные видения теряли яркость, растворяясь во мгле кошмара: милое лицо Франчески искажалось в чудовищной гримасе, а изящные изгибы ее белоснежного тела деформировались, обращались в песок, стекающий меж пальцев, и Джакомо оставался совершенно один, если не считать издевательского свиста ветра.

В небе летали чайки: Казанова слышал, как проносятся целые стаи, пронзительно крича и будто желая в очередной раз напомнить узнику о том, что он заперт в тюрьме. День за днем, месяц за месяцем Джакомо не давал себе сойти с ума, подпитывая жажду мести в отношении тех, кто превратил его в козла отпущения, в пешку в какой-то большой игре, о размахе которой он мог лишь догадываться.

Именно эта мысль заставила его действовать. Он не потерял присутствия духа и теперь, слушая стук капель дождя по крыше, думал лишь о том, как скорее выбраться отсюда. Побег из тюрьмы — единственный способ снова обрести свободу: свободу дышать, отомстить своим врагам, разыскать Франческу.

Джакомо провел рукой по длинной темной бороде, что отросла за время заключения: теперь он привык поглаживать ее, когда размышлял. Казанове подумалось, что его запросто можно принять за потерпевшего кораблекрушение. Впрочем, какая разница, как он выглядит, если он все равно заперт в этой клетке.

Джакомо оценил свое положение. Его камера находилась на чердаке Дворца дожей. Тюрьма называлась «Пьомби», потому что крыша здания вместо привычной черепицы была покрыта свинцовыми пластинами[10] площадью примерно в три квадратных фута и толщиной от четырех до пяти дюймов. Камеры заключенных располагались таким образом, что войти и выйти можно было только через кабинет государственных инквизиторов. По этой причине Джакомо сразу исключил возможность побега через дворец.

Ключи от камер хранились у тюремного секретаря, и каждое утро он передавал их надзирателю. Всего камер было семь: три обращены на юг, четыре — на восток. Водосточный желоб, проходивший под крышей над первыми тремя, выходил во внутренний двор, а с другой стороны он располагался перпендикулярно к каналу.

Джакомо огляделся: привычную обстановку составляли кровать, нужник, кресло, которое он сумел выпросить у тюремщиков, и его любимые книги, лежащие стопками на полу, — именно они помогли сохранить рассудок во время заключения. Был тут и еще один предмет — железный прут, который Казанова добыл, проявив необычайную смелость и ловкость.

Все началось с того, что по прошествии нескольких месяцев заключения надзиратели разрешили Джакомо совершать получасовую прогулку по просторному чердаку, куда выходили двери камер. Во время этих ежедневных променадов он стал присматривать среди разбросанного хлама предметы, которые могли бы оказаться полезны для подготовки побега. Поначалу его внимание привлек сундук с бумагой и гусиными перьями для письма, но затем он обнаружил кусок до блеска отполированного черного мрамора, незаметно унес его с собой, а по возвращении спрятал в камере под сложенной одеждой.

Дни шли за днями, прогулки по чердаку продолжались, и как-то раз Джакомо заметил старый железный засов, брошенный рядом с обшарпанной мебелью. Он поднял его и спрятал под полой камзола, который за эти месяцы изрядно поизносился.

Вернувшись в камеру, Казанова взял припасенный ранее кусок мрамора и начал точить о него железный прут из засова. За несколько недель ему удалось сделать кончик достаточно острым, наподобие наконечника пики, и получить инструмент, необходимый для осуществления созревшего плана.

Понадобилось немало дней, пока Джакомо сумел проделать в полу дыру такого размера, чтобы в нее мог пролезть человек. От надзирателей результат его трудов скрывало кресло, поставленное поверх отверстия. Стружку и щепки, которые образовывались во время работы, Казанова измельчал в пыль и потихоньку избавлялся от них, скидывая за старую мебель или стопки бумаг во время прогулок по чердаку.

Однако, к сожалению, во время очередного осмотра надзиратели заметили дыру в полу и перевели Джакомо в другую камеру. Поскольку подозрения о том, что он намерен сбежать, теперь получили подтверждение, контроль за ним многократно усилили. Слава богу, Лоренцо — приставленный к нему тюремщик — не нашел заточенный прут. Не обнаружил его и секретарь государственных инквизиторов Доменико Кавалли, который прибыл лично удостовериться, что Казанова не припрятал чего-нибудь опасного, но лишь потратил время зря.

Увы, теперь камеру Джакомо осматривали каждый день, и проделать новую дыру было совершенно невозможно. Впрочем, у него уже был наготове другой план. Оставалась лишь одна проблема: осуществить его в одиночку не представлялось возможным. Казанове нужен был сообщник — такой человек, которого никто не подозревает в намерении убежать и которому можно передать заточенный прут. Тогда сообщнику оставалось бы лишь незаметно пробить потолок своей камеры среди ночи. Оттуда он попал бы в пространство между потолком и крышей, чтобы проползти до камеры Джакомо и проделать дыру к нему. Казанове осталось бы лишь вылезти через это отверстие, чтобы вместе с сообщником пробить крышу дворца, сдвинуть свинцовую панель, вылезти наружу и убежать.

Подходящий заключенный в Пьомби имелся, и Джакомо установил с ним переписку, пряча сообщения в корешках книг: его звали Марино Бальби, и он был монахом из Братства клириков Сомаски. Способ, который они использовали для обмена информацией, был самым простым, какой только можно придумать: один из двоих просил у дежурного надзирателя принести ему почитать книгу, имеющуюся у второго, и прятал записку в корешок фолианта, будто в конверт.

Получится ли таким же образом, при помощи книги, передать и заточенный прут от засова? Возможность побега зависела именно от этого. Конечно, план Джакомо казался совершенно отчаянным, надежды на успех практически не было, но что ему оставалось, кроме как бросить вызов опасности? Еще месяц в заключении, и он точно лишится рассудка, а значит, в любом случае умрет. Стоило хотя бы попытаться сделать это красиво. Если даже его убьют во время побега, о нем снова заговорят, и, возможно, какая-нибудь добрая душа расскажет о его участи Франческе, где бы та ни находилась.

Разве это не достойная смерть? Уж точно лучше, чем гнить в тюрьме, как червяк, измученный ожиданием и неутолимым желанием выйти на свободу, чтобы вновь увидеть свою любимую.

Глава 45 Отчаяние

Маргарет фон Штайнберг долго ждала этого момента. Она обратила на Франческу теплый, полный сочувствия взгляд и сделала вид, что ужасно опечалена тем, в каком состоянии та пребывает.

— Мадонна, что вас тревожит? — спросила ее девушка.

Графиня не отвечала.

— Прошу вас, говорите. Друг Джакомо Казановы — мой друг. Причем единственный, что у меня остался.

— Вы настоящий ангел, моя дорогая, — графиня фон Штайнберг продолжала представление, — и оттого мне еще тяжелее исполнить свой долг.

Нехорошее предчувствие наполнило душу Франчески. Беспокойство подкралось внезапно, словно отделившись от кроваво-алого пламени светильника, что отбрасывал тени на темные, покрытые плесенью стены.

— Говорите, — твердо повторила юная затворница. Она уже поняла, что этот неожиданный визит принес с собой беду.

Графиня сделала вид, что наконец набралась смелости.

— Меня зовут Гретхен Фасснауэр, — солгала она. — С болью в сердце я должна передать вам волю Джакомо Казановы. Думаю, не стоит сейчас рассказывать вам, как мы с ним познакомилась, знайте только, что, когда я говорила с ним, он постоянно упоминал о вас. Во имя крепкой дружбы, что нас связывает, я согласилась выполнить самое тяжелое поручение, какое только можно представить…

Маргарет заметила, что при этих словах Франческа залилась слезами. Ее рыдания были беззвучными, но такими жалобными, что в душе графини впервые шевельнулась легкая неуверенность. Впрочем, она тут же взяла себя в руки и продолжила:

— В настоящий момент Джакомо Казанова уже мертв, его приговорили к смертной казни за убийство Альвизе Дзагури. Перед тем как пойти на виселицу, он попросил меня передать, что всегда будет любить вас и единственное, что гложет его душу, — это невозможность снова встретиться с вами на этой земле…

Маргарет коварно замолчала, зная, что сейчас ее слова пронзают исхудавшую, измученную Франческу, будто тысяча острых ножей.

Девушка согнулась пополам, словно от удара в живот. Грязные спутанные волосы упали ей на лицо, словно огненно-рыжая паутина. Бледная кожа цвета слегка пожелтевшего алебастра, казалось, вот-вот растает от огонька лампы. Франческа молча сжалась в комок на полу, снова прячась в темноту, из которой она на секунду понадеялась выбраться.

— Мадонна, вам пора идти, — в дверь заглянула монахиня.

— Мне очень жаль, моя дорогая, — цинично добавила графиня Маргарет фон Штайнберг.

Она взяла в руки лампу и вышла, а монахиня закрыла дверь кельи на ключ.

Франческа осталась лежать на полу. Ее глаза были полны слез. Сердце будто сжали железными тисками.

— Джакомо, — еле слышно прошептала она.

Франческа хваталась за имя возлюбленного, хотя и знала, что последняя надежда разлетелась вдребезги.

— Джакомо! Джакомо! Джакомо! — повторяла она все громче, пока не перешла на крик — крик против мира, который бросил ее гнить в заточении, как последнюю уличную девку; против людей, что своими интригами сломали ей жизнь, убив их чистое, искреннее, настоящее чувство; против Венеции, приговорившей к смерти любовь всей ее жизни.

Крики Франчески эхом отдавались от стен тесной кельи и не смолкали всю ночь, но никто их не слышал. Ее оставили одну, пока она не лишилась сил и не умолкла, вернувшись к бессловесному жалкому существованию в полной темноте.

Франческа сдалась. И теперь уже навсегда.

Глава 46 Откровения

Прошло больше года, и он вернулся домой, решив, что теперь-то наконец в безопасности. Конечно, в торговой деятельности он потерпел огромные убытки, но хотя бы удалось избежать виселицы, а это уже огромный подарок судьбы. Казанову отправили в Пьомби, однако, судя по тому, какие обвинения ему предъявили, никто так и не узнал о том, что произошло на самом деле.

Гастоне Скьявон открыл дверь своего палаццо. Он уволил слуг в тот же день, когда покинул Венецию, а потому никто не поддерживал порядок в его отсутствие. Внутренний дворик пришел в самое плачевное состояние, растения стояли голыми, а то и засохшими в горшках. Мрамор покрылся ледяной коркой: осень выдалась морозная, больше похожая на зиму.

Скьявон поднялся по лестнице, ведущей в бельэтаж. Слабый огонек масляной лампы в его руке слегка подрагивал. Дойдя до верхней ступеньки, он открыл ключом еще одну запертую дверь и оказался в гостиной. Мебель, накрытая льняными чехлами, напоминала царство призраков. Однако прямо перед ним был большой камин, и какая-то добрая душа оставила в очаге дрова, которые только и ждали огня.

Скьявон потрогал деревяшки: как ни странно, они ничуть не отсырели. Он вытащил щепку для растопки, поджег ее от огонька лампы и бросил на дрова. Совсем скоро в камине заплясало оранжевое пламя.

Едва разгоревшийся огонь осветил комнату, Гастоне с изумлением увидел, что в одном из кресел сидит человек. От ужаса он подпрыгнул.

Как будто только сейчас заметив, какое впечатление произвело на хозяина его присутствие, незнакомец поднял голову, стянул потертую, не раз штопанную треуголку и прижал ее к груди, словно в знак благодарности.

При свете камина Гастоне Скьявон разглядел голубые, необычайно светлые и холодные глаза, в которых прочел свой приговор еще до того, как таинственный мужчина произнес хоть слово. Незнакомец поднялся, вытянувшись во весь свой немалый рост. У него были пепельно-русые волосы, такие светлые, что казались серебряными. Губы изогнулись в дьявольской ухмылке, не предвещавшей ничего хорошего.

— Кто вы? — дрожащим голосом спросил Скьявон.

— А вы как думаете? — отозвался непрошеный гость.

— Вор или разбойник.

— И думаете, в таком случае я стал бы вас дожидаться?

На этот вопрос Скьявону нечего было ответить. Незнакомец покачал головой и положил треуголку на стул.

— Даже не представляете, как давно я вас разыскиваю, — заметил он. Говорил мужчина неохотно, словно каждое слово давалось ему с трудом.

По спине Гастоне пробежал холодок. Страх усилился, когда таинственный визитер вытащил из ножен шпагу и помахал ею у него перед носом. Скьявон почувствовал, как острый наконечник упирается ему в кадык. В глазах незнакомца зажегся нехороший огонек. Может, это было лишь отражение пламени камина, а может — удовольствие от того, что добыча наконец-то оказалась у него в руках, но без слов и объяснений Гастоне отлично понял, что странный тип будет только рад причинить ему боль: весь его вид напоминал злодея из второсортного романа. Не то чтобы купец был заядлым любителем книг, но хорошо помнил, как однажды с удовольствием прочитал историю о любовных утехах какой-то девицы, имя которой уже вылетело у него из головы… Фанни… Фанни что-то там[11]. Ачеловек, стоявший сейчас перед ним, казался настоящим воплощением озлобленности и жестокости, начиная с его отвратительных зубов и зловонного дыхания, которое наполнило комнату, едва он открыл рот.

— Что вы собираетесь делать? — слабым голосом пробормотал Скьявон.

Кончик шпаги по-прежнему упирался ему в горло, и от страха хозяин дома едва мог говорить. Губы незнакомца изогнулись в жестокой ухмылке.

— Мое имя Якопо Дзаго, — сказал он. — Я капитан районной гвардии и помощник государственного инквизитора Венецианской республики Пьетро Гардзони.

Скьявон сглотнул. Ему показалось, что рот наполнился песком, к горлу подступила тошнота.

— Вы арестованы, — заявил Дзаго. — Можете пройти со мной добровольно, или же я пушу в дело шпагу. Что выбираете?

При этих словах он пару раз взмахнул клинком, словно рисуя воображаемый крест. Свист, с которым шпага прорезала воздух, прозвучал для Гастоне погребальным маршем. Впрочем, он готов был сдаться и без столь эффектных аргументов. Скьявон поднял руки:

— Я не намерен оказывать сопротивление. Разрешите мне только задать вам два вопроса. Первый — как вы сюда попали, а второй — в чем меня обвиняют.

Дзаго кивнул, как будто ждал этих слов.

— Совершенно справедливое замечание. Да, пожалуйста, — он подошел к окну и распахнул ставни. — Кто-то оставил окно открытым, и залезть в дом оказалось совсем несложно. Что же касается моих полномочий и причин вашего ареста, все есть в этих бумагах, — Дзаго вытащил из кармана камзола связку листов и швырнул их на стол.

Скьявон взял документы и сразу заметил печать государственных инквизиторов. Сломав сургуч, он развернул бумаги и углубился в чтение. Когда Гастоне дошел до конца текста, ему стало ясно, что надежды на спасение нет. Дзаго в очередной раз злобно усмехнулся.

— Как видите, я должен доставить вас во Дворец дожей, чтобы государственный инквизитор смог вас допросить. Вы дадите показания касательно преступления, совершенного у вас на глазах, информацию о котором вы скрывали от властей Венецианской республики на протяжении всего этого времени.

Скьявон вытащил из кармана батистовый носовой платок и прижал его к лицу. Тот был пропитан одеколоном, и насыщенный аромат хотя бы ненадолго приглушил отвратительную вонь, исходившую от Дзаго.

— Хорошо, — ответил он. — Я так понимаю, у меня нет другого выхода.

— Это правда, — кивнул помощник инквизитора с тем же злобным огоньком в глазах. — И если позволите, синьор Скьявон, хочу добавить, что вы настоящий трус по сравнению с женщиной, с которой мне недавно довелось общаться. Вы не представляете, с каким удовольствием я доставлю вас государственному инквизитору, — на этих словах Дзаго щелкнул пальцами. — Ну же, пора отправляться в дорогу.

Скьявон огляделся по сторонам, думая о том, что уже больше никогда не увидит собственную гостиную. Он долго ждал, надеясь спасти если не свое состояние, то хотя бы жизнь. Но с того дня, как он оказался свидетелем злополучной дуэли, его судьба была предрешена. Гастоне бросил последний взгляд на стол, на огонь в камине, на изящные кресла и печально вздохнул. Затем он медленно двинулся в сторону выхода.

Глава 47 План

Джакомо надеялся, что все получится. Конечно, план рискованный, но за свою жизнь он привык рисковать. Да и другого выхода просто не было.

В намеченный день Джакомо попросил Лоренцо — надзирателя, что следил за ним, — отнести Марино Бальби Библию, которую тот одолжил ему некоторое время назад. Казанова подчеркнул, что чтение этой книги очень поддержало его, а великолепные иллюстрации, которые в ней содержатся, скрасили серые дни заточения.

Тюремщик, вполне удовлетворенный подобным объяснением, пообещал передать книгу. На всякий случай Джакомо попросил, чтобы вместе с Библией Бальби отнесли еще и большую тарелку макарон с тертым сыром и сливочным маслом: мол, ему очень хочется поблагодарить доброго монаха за то, что тот был столь любезен, когда одолжил ему чудесную книгу. На это надзирателю тоже было нечего возразить.

На первый взгляд странная идея с тарелкой макарон имела свой скрытый смысл. Джакомо знал, что Лоренцо очень любит поесть, и вид горячих макарон с маслом и сыром под самым носом должен был непременно отвлечь его от книги, которую он, скорее всего, подставит под тарелку вместо подноса. А если он не станет приглядываться к корешку Библии, то и не заметит заточенный прут, который там спрятан.

Джакомо скрестил пальцы и уповал на удачу. Если Лоренцо и в самом деле передаст книгу, то Бальби получит инструмент, необходимый для осуществления плана побега, который они согласовали в переписке за последние дни: пробить дыру в потолке, вылезти в проход между потолком и крышей, доползти до камеры Джакомо и пробить потолок сверху. Затем вдвоем они отогнут свинцовую панель, вылезут наружу и заберутся на конек пирамидальной крыши Дворца дожей. А оттуда уже можно будет сбежать под покровом ночи.

Однако жизнь научила Джакомо, что ни в чем нельзя быть уверенным. Бальби выбрал подходящую ночь для побега — накануне Дня Всех Святых, когда здание опустеет после заката. Полагаться на случай никак нельзя, так что план был продуман во всех деталях. Теперь оставалось лишь надеяться, что Бальби будет придерживаться договоренностей и выполнит обещание освободить его. В глубине души Джакомо шевелился червячок сомнения. С другой стороны, до этого Марино Бальби всегда держал свое слово, это был жизнерадостный и веселый монах, слабости которого не слишком сильно отличались от привычек Казановы, если учесть, что причиной его попадания в Пьомби стало то, что от него забеременели сразу три женщины. Данный факт в глазах Джакомо выглядел скорее заслугой, чем преступлением, но поскольку Венецией управляла кучка властолюбивых лицемеров, всегда готовых вводить запреты, вместо того чтобы защищать свободу граждан, удивляться было нечему.

Погруженный в свои мысли, Казанова считал часы, оставшиеся до вечера, как вдруг надзиратель объявил, что к нему пришел посетитель. Это стало для узника полнейшей неожиданностью: за долгие месяцы заключения никто не выразил желания увидеться с ним. Кто бы это мог быть?

Вскоре замок на двери камеры щелкнул, и перед Джакомо возникла статная фигура Альвизе IV Джованни Мочениго. Казанова уставился на него с удивлением и восхищением, поскольку тот был одним из самых могущественных и одновременно самых элегантных политических деятелей Венеции. Казалось, изысканность костюма придает Мочениго еще больший авторитет и надежность.

Безупречный белоснежный парик удивительным образом оттенял его глубокие черные глаза. На члене Совета десяти был мягкий элегантный камзол с аккуратными отворотами манжет, под которым виднелся великолепный шелковый жилет с золотыми пуговицами, украшенными драгоценными камнями. Чулки, также из шелка, и изящные туфли дополняли безукоризненный наряд.

Глядя на него, Джакомо невольно почувствовал зависть. Сам он сейчас больше походил на дикаря — лишенный всего, кроме ума и ловкости, при помощи которых он от всей души надеялся сегодня вечером сбежать из этого проклятого места. Альвизе IV Джованни Мочениго, похоже, не собирался терять время.

Коротко кивнув узнику, он, явно понимая, насколько велико любопытство его собеседника, сразу перешел к делу.

— Синьор Казанова, наверняка вы недоумеваете по поводу причин моего визита, и я вас понимаю. Прежде всего, вы должны знать, что я всегда был против вашего заключения, однако, к сожалению, не в моей власти было этому помешать.

Джакомо искренне удивился, услышав эти слова.

— В самом деле? Не так-то просто в это поверить, ваше сиятельство. Ваш род — самый могущественный во всей Венеции, и если даже вы не смогли помешать подобной несправедливости, значит, наша дорогая республика совсем в плачевном состоянии, — с горькой усмешкой отметил он.

— И вы еще можете шутить! Признаю, синьор Казанова, в смелости вам не откажешь. Но не о ваших ценных качествах я хотел бы поговорить сегодня. Я намерен поделиться с вами сведениями по одному вопросу, который сильно волнует меня и, возможно, касается вас больше, чем вы думаете.

Нежданный визит становился все более таинственным. Джакомо не терпелось разобраться, в чем дело.

— Выражайтесь яснее, пожалуйста.

— Я считаю, что Пьетро Гардзони вступил в сговор с Австрией с целью превратить Венецию в одну из провинций королевства Марии Терезии. Он намерен получить кресло дожа, о котором давно мечтает, и одновременно обеспечить правление, которое, по сути, позволит Австрии прибрать к рукам нашу республику без единого выстрела.

Казанова удивленно вытаращил глаза, но Мочениго продолжал:

— Что привело меня к подобным заключениям? Различные детали. В первую очередь, приезд в Венецию графини Маргарет фон Штайнберг некоторое время тому назад. Вы с ней знакомы, не так ли? Во-вторых, ваш арест. Таким образом Гардзони отвел от себя подозрения: обвинив вас в преступлении, которого вы никогда не совершали, он возглавил борьбу за нравственность и благопристойность — чем ваше поведение, дорогой мой Казанова, никогда не отличалось, — получив тем самым новых союзников и в то же время возможность продолжать обделывать свои дела без малейших помех. В-третьих, благодаря деньгам, которые получат наши купцы за продажу оружия и экипировки для австрийской армии — в этой связи должен сообщить вам, что в Европе разгорелась война, — Гардзони сможет дополнительно расширить свою сферу влияния. Вы отлично знаете, сколько голосов ему нужно, чтобы попытаться выиграть на следующих выборах дожа…

Казанова не удержался и перебил рассуждения своего собеседника:

— Хорошо, в Европе война. А что Венеция?

— Венеция благоразумно соблюдает нейтралитет. Однако, как я вам уже сказал, это не мешает ей вести торговлю с одной из воюющих сторон.

— Вот как! Я поражен тем, что вы сообщили. Очень жаль, что я не понял, как обстоят дела, с самого начала, особенно потому, что в таком случае смог бы избежать тюрьмы, — с горькой усмешкой заметил Джакомо. Затем он добавил: — Однако, учитывая, что я не знаю ничего о том, что вы рассказываете, не могу не задаваться вопросом: к чему вы ведете?

— Сейчас я до этого дойду, — и как ни в чем не бывало продолжил свои рассуждения: — Вы отлично знаете, насколько сложен процесс выборов дожа. Специально назначенный мальчик тянет жребий, определяя тридцать членов Большого совета, между которыми еще раз проводится жеребьевка, и их остается девять, после чего они голосуют, выбирая сорок кандидатов. Из этих сорока выбирается двенадцать, которые, в свою очередь, выбирают еще двадцать пять. Наконец, выбранные двадцать пять уменьшаются до девяти, чтобы проголосовать снова, на этот раз определяя сорок пять человек. Сокращенные до девяти, те наконец-то назначают сорок одного выборщика, которые уже голосуют за кандидатуры дожей. Зачем я говорю вам об этом? Потому что, если Гардзони хочет победить, ему нужно будет подкупить немалое количество членов Совета… И это подводит меня к последнему соображению.

— К какому же? — спросил Джакомо.

— Учитывая, что здоровье дожа Франческо Лоре-дана ухудшается день ото дня, Гардзони необходимо ускорить свои приготовления к решающей схватке. Если наш дорогой дож скончается, а все предполагают, что это случится уже скоро, государственный инквизитор должен быть готов попытаться занять его место. И это четвертый пункт данного вопроса. Вот почему, синьор Казанова, я пришел предложить вам соглашение.

Джакомо в очередной раз удивленно уставился на него. Теперь он понял. Подозрение о том, что он является лишь пешкой в чужой игре, превратилось в уверенность. Графиня Маргарет фон Штайнберг отлично разыграла свои карты, а он попался в ловушку, будто муха в паучьи сети: из-за вечного желания поражать и восхищать он недооценил свою соперницу. Какой же он глупец! Хотя, с другой стороны, только благодаря графине он познал настоящую любовь, а Франческа стоила всего, через что ему пришлось пройти.

Джакомо осторожно ответил:

— Не понимаю, почему я должен заключить с вами соглашение, если я уже больше года пребываю в этом кошмарном месте.

В глазах Мочениго сверкнул огонек:

— Почему вы должны заключить со мной соглашение? Да потому что я могу дать вам возможность вновь стать тем, кем вы были.

— И кем я был, по-вашему?

— Вольнодумцем, бунтарем, свободной душой! Мой дорогой Казанова, я сразу сказал, что я вам не враг. Более того, мне близок ваш подход к жизни, хоть я и не могу поддержать некоторые безумства, которые вы совершаете. Однако кого как не вас сегодня можно назвать истинным воплощением духа Венеции? Наша республика никогда не покоряется до конца, сохраняет независимость, верит только в себя и в то, что мир можно изменить при помощи предприимчивости и силы духа. Так почему бы мне не помочь такому человеку, как вы?

Джакомо по-прежнему смотрел на гостя с недоверием. Он только что узнал, что был всего лишь пешкой в чужих дьявольских кознях. Так с чего бы ему теперь доверять Мочениго?

— Не понимаю, почему после всего того, что со мной приключилось, вы считаете, что я смогу довериться вам? — сказал узник не без сожаления.

— Я понимаю, — вздохнул высокопоставленный венецианец. — У вас есть все основания проявлять подозрительность. Однако думаю, что вам стоит выслушать то, что я собираюсь сказать. Я не прошу вас соглашаться не глядя, но, пожалуйста, подумайте о том, что я готов вам предложить.

— Слушаю вас, — неуверенно отозвался Джакомо.

— Замечательно. Итак, мы не сомневаемся в том, что вы намерены сбежать в самое ближайшее время…

— Почему вы говорите о себе во множественном числе?

— Я и Марко Дандоло. Не все забыли о вас, поверьте.

— Это известие — отрада моему сердцу. Значит, дружба еще что-то значит в Венеции! Но объясните мне, каковы ваши намерения? — поторопил собеседника Джакомо, никак не комментируя соображения Мочениго о том, что он собирается совершить побег из тюрьмы. Беспокойство охватило узника: если его желание выбраться отсюда настолько очевидно, то каковы реальные шансы того, что план увенчается успехом?

— Мы не можем помочь вам сбежать, однако позаботимся о том, чтобы в ближайшие часы дворец был пуст, пользуясь тем, что сегодня канун Дня Всех Святых. Если вам удастся воспользоваться этим обстоятельством, то мы с Дандоло оставим для вас свежих лошадей в Местре, а также еще одних — в любом другом месте, где вы скажете. Кроме того, мы передадим вашему доверенному лицу сумму в двести цехинов. Таким образом, вам будет проще осуществить побег. Конечно, не могу обещать, что Гардзони не попытается помешать вам со своей стороны, скажу больше, меня не покидает ощущение, что он пытается найти способ приговорить вас к смертной казни.

— Еще одна причина выбраться отсюда, — заметил Казанова.

— Безусловно. В общем, нельзя исключать того, что Гардзони приказал своим шпионам и гвардейцам разделаться с вами при первой возможности. На это я никак не могу повлиять. Однако я сделаю все, что в моих силах, чтобы ваш побег удался, чтобы о нем узнали все вокруг и чтобы однажды вы смогли вернуться в Венецию, это я вам обещаю.

— Вы сможете оставить первых лошадей в таверне «У колокольни» в Местре?

— Конечно.

— А вторых, вместе с кошельком с деньгами, на почтовой станции в Тревизо? Той, что у самых городских стен, на дороге Дель-Терральо?

— Хорошо.

— А что вы хотите взамен? Нет ничего на свете, чего я хотел бы больше, чем однажды вернуться в Венецию, но я хорошо понимаю, что не в порыве щедрости вы решили мне помочь. Слишком много раз я дорого платил за то, что верил в чью-нибудь бескорыстную дружбу.

Мочениго улыбнулся.

— То, что я намерен попросить у вас взамен, не должно показаться вам особенно неприятным.

— Вы так считаете? — Джакомо был склонен подозревать обратное.

— Вы должны будете найти графиню Маргарет фон Штайнберг. Насколько мне известно, она собирается уехать обратно в Тироль. Точнее говоря, в Больцано. Когда вы узнаете, где она, то отправитесь к ней и добьетесь, чтобы она призналась в плане, который они разработали вместе с Гардзони. Вот и все, что мне от вас нужно.

На лице Джакомо появилась горькая усмешка.

— Да, если послушать вас, то это совсем легко.

— Казанова, говорю вам прямо. Меня не интересует, каким образом вы получите ее признание. Можете пользоваться любыми своими талантами, хотя, откровенно говоря, это графиня с самого начала использовала вас самым бесчестным образом… — усмехнулся он. — В любом случае, согласитесь, сейчас за вас никто и гроша ломаного не даст. А с моей поддержкой вы снова станете героем Венеции. И со временем, если все пройдет как надо, сможете вернуться в родной город. Хочу, чтобы вы поняли одно: с этого момента вы поступаете на службу Светлейшей республики в качестве секретного агента. Ваше первое задание — сбежать из этой тюрьмы.

Джакомо задумался. В общем и целом это, конечно, было лучшее предложение, что он получал за последние пятнадцать месяцев. При этом, правда, полное неопределенности, начиная с самого побега. Мочениго не мог дать никаких гарантий успешного осуществления плана, однако он обещал значительно улучшить условия, в которых Джакомо окажется, если сумеет выбраться из тюрьмы. В конце концов, где еще ему взять лошадей и деньги? Кроме того, политик предлагает возможность вернуть себе доброе имя в глазах венецианцев, а также — что еще более ценно — однажды вернуться в родной городи, следовательно, попытаться разыскать Франческу. Если, конечно, она все еще здесь…

Казанова решился задать мучивший его вопрос.

— Ваше сиятельство, я хочу спросить… Вам известно, что стало с Франческой Эриццо?

— Простите, не понимаю…

— Девушка, которая была со мной в ночь моего ареста.

— Нет, честно говоря, Казанова, я ничего не знаю о ее судьбе. Но я могу постараться выяснить это, соблюдая необходимые меры предосторожности. Если вы согласитесь стать секретным агентом Венецианской республики, на что я искренне надеюсь, то мы с вами будем не только поддерживать переписку, но и встречаться — безусловно, за пределами нашего государства. Однажды, как я вам уже говорил, вы сможете вернуться в городи, возможно, найдете свою возлюбленную.

Это решило дело. Джакомо кивнул.

— Что ж, я согласен, — уверенно заявил он. — Я сделаю все, о чем вы просите. Но мне нужен какой-то документ, листок бумаги, подтверждающий мои полномочия.

— Вот письмо, оно уже готово. Всегда носите его с собой, и у вас не будет никаких проблем. Любые двери откроются перед вами.

Мочениго извлек из кармана конверт с печатью дожа и передал его Казанове. Джакомо взял его, сломал сургуч и открыл. Внутри оказался лист бумаги, содержавший всего пару строк, написанных красивым почерком:


То, что сделал предъявитель сего письма, сделано по моему поручению и во благо Светлейшей республики Венеции.

Франческо Лоредан, CXVI дож Венеции


Ниже стояла подпись дожа. Такой документ воистину бесценен! Джакомо аккуратно вернул листок в конверт и спрятал его в карман камзола, висевшего на кресле.

— Вы все продумали, не так ли? Ну, хорошо, — кивнул он. — Я согласен.

— Замечательно. Пожмем друг другу руки, чтобы скрепить договор?

Вместо ответа Джакомо протянул руку, и Мочениго энергично ее пожал, тем самым слегка укрепляя надежды Казановы.

— В таком случае, — подытожил член Совета десяти, — я покидаю вас и от всей души желаю удачи в деле, которое вас ждет.

Джакомо кивнул. Через мгновение Мочениго уже стучал в дверь камеры. Тюремщик открыл ее, и политик, бросив последний взгляд через плечо на узника, удалился.

Казанова продолжил ждать наступления вечера и появления Марино Бальби.

Глава 48 Побег

Едва солнце скрылось за горизонтом, над головой Джакомо оглушительно загрохотало. Он от всей души надеялся, что тюрьма и весь дворец действительно пусты, потому что звук ударов по потолочному перекрытию услышал бы и глухой. Но вскоре шум прекратился, и в белом облаке осыпавшейся известки показалась веселая румяная физиономия Марино Бальби.

Джакомо издал радостный вопль. Он взял веревку, которую связал заранее: для этого он разорвал на ленты белье, простыни, тюфяк, служивший постелью, и полотенца, а потом соединил лоскуты воедино. Веревка получилась довольно длинной, и теперь он свернул ее кольцом и повесил себе на правое плечо. На левом плече он закрепил тюк с рубашками, штанами, камзолом и шляпой.

Затем Джакомо придвинул под проделанное отверстие кресло и залез на него. Бальби протянул руки, помогая товарищу подняться. Оттолкнувшись от кресла, Казанова ловко забрался в пространство между потолком камеры и крышей. Там он встал на четвереньки, чтобы иметь возможность передвигаться, и пополз следом за Бальби. Простукивая крышу железным прутом, двое вскоре нашли место, где доски уже заметно подгнили, а значит, проломить их было легче. Беглецы принялись наносить удары.

Потребовалось некоторое время, но наконец дерево поддалось. Тогда Бальби и Казанова воткнули самодельную пику в стык между свинцовыми пластинами и вдвоем, используя верный инструмент как рычаг и упираясь в него изо всех сил, смогли согнуть одну из них. Между пластинами образовался проход, достаточно широкий, чтобы в него мог пролезть человек.

Джакомо еще раз поправил веревку на одном плече и тюк с одеждой — на другом и влез на крышу. Монах последовал за ним.

Казанова выпрямился во весь рост, и перед ним открылась великолепная панорама Венеции в лунном свете, но отвлекаться на волшебное зрелище было некогда. У него имелось два варианта действий, и выбор требовалось сделать срочно. Первый состоял в том, чтобы спуститься по той стороне крыши, что выходила на канал. В этом случае он и Бальби могли быдобрать-ся вплавь до противоположного берега, но затем им, насквозь промокшим, пришлось бы искать укрытие хотя бы до утра, при этом рискуя, что их узнают и отправят обратно в тюрьму. Второй вариант заключался в том, чтобы спуститься во внутренний двор, но ночью там дежурили гвардейцы Арсеналотти[12].

Словно подслушав его мысли, Марино Бальби поспешил высказать очевидные и отнюдь не добавляющие оптимизма соображения:

— Мы не можем спуститься во двор, там стража. А что до канала, то мы рискуем шею себе свернуть, скатываясь по свинцовым пластинам. Отличный план вы придумали, нечего сказать! — саркастически отметил он, вымещая на Джакомо свою обеспокоенность.

Казанова едва удержался от того, чтобы вместо ответа не скинуть Бальби с крыши.

— Друг мой, — ответил он, призывая на помощь все свое терпение, — так вы мне точно не поможете. Вместо того чтобы перечислять возможные причины нашего провала, давайте попытаемся найти решение. Для начала, чтобы лучше оценить обстановку, нам надо залезть наверх.

Не тратя больше времени на разговоры, Джакомо воткнул свою пику в стык между свинцовыми пластинами, подтянулся и начал взбираться по скату крыши.

— Ая? Вы бросите меня здесь? — в ужасе спросил монах.

Казанова обернулся через плечо и вздохнул. Не придумав ничего лучше, он сказал:

— Хватайте меня за пояс.

Путь до гребня крыши потребовал почти нечеловеческих усилий. Джакомо пришлось попотеть, учитывая, что помимо собственного веса он тащил на себе Марино Бальби. Но потихоньку, преодолев пятнадцать или шестнадцать свинцовых пластин, он все-таки добрался до цели. Когда Бальби наконец ухватился за гребень и отпустил его, Казанова, избавившись от груза, легко перекинул ногу на другую сторону, усевшись на коньке крыши верхом.

Капли пота катились у него по лицу и капали на свинец. Он тяжело переводил дыхание, в груди словно полыхало пламя.

Бальби у него за спиной, похоже, просил помощи у Господа, но Джакомо знал, что полагаться нужно не на молитвы, а на собственные силы. С его губ сорвалось только короткое проклятье, когда он увидел, что шляпа Бальби покатилась по правому скату крыши, слетела вниз и плюхнулась прямо в канал.

— Вам повезло, что она не упала на левую сторону, а то приземлилась бы прямо посреди двора! — процедил сквозь зубы Джакомо. — Вы что, хотите отправить нас на виселицу? Будьте осторожнее!

Бальби осознал свою оплошность, но и это не заставило его замолчать.

— Это все злой рок, явный знак того, что нас преследуют несчастья, — жалобно промямлил он.

Вместо ответа Джакомо начал медленно, со всей возможной осторожностью перемещаться по коньку. Он хотел осмотреть оба ската крыши, чтобы понять, как можно продолжить столь неудачно начатый побег.

— Подождите меня здесь, — сказал он Бальби. — Я постараюсь найти выход.

Казалось, путь до края крыши никогда не кончится, но наконец Казанова добрался и смог оглядеться. Легкий туман окутывал все вокруг, словно невесомая волшебная накидка, и это, конечно, скрывало его от глаз стражников, но не помогало в осуществлении плана. Положение казалось абсолютно безвыходным, пока, в очередной раз осматривая сторону, что вела к каналу, он не заметил слуховое окно на высоте двух третей ската крыши.

Это не могло быть окошком тюремной камеры, потому что оно располагалось значительно ниже, чем Пьомби, а значит, вело в какую-то из комнат Дворца дожей.

Джакомо решился и начал ползти по наклонной поверхности к обнаруженному отверстию. Спуск оказался на удивление легким: в тумане свинцовые пластины стали влажными и скользкими. От вида темной воды канала внизу холодок пробежал у него по спине.

Добравшись до слухового окошка, Джакомо остановился возле козырька, расположенного над ним. Держась за край выступа, он нагнулся и заглянул внутрь. Там он увидел железную решетку шириной чуть больше двух футов, установленную для защиты стекла. Пока он размышлял, что делать, раздался гулкий звон колокола церкви Святого Марка, и Джакомо вспомнил, что сегодня День Всех Святых. Под удары колокола он начал почти что неосознанно поддевать железным прутом деревянную раму, к которой крепилась железная решетка. Он ударил с такой силой и злостью, что смог выбить конструкцию из креплений. Теперь разбить стекло было сущей ерундой, хоть осколки и оставили у него на руках несколько царапин.

Джакомо подумал и решил, что, если повезет, связанной им веревки должно хватить, чтобы спуститься через окошко до пола чердака. Не теряя времени, он снова полез на гребень крыши и, продвигаясь со всей возможной осторожностью, сумел вернуться туда, где оставил Бальби. Добрый монах явно не привык к приключениям. Едва завидев Джакомо, он принялся обиженно вопрошать, куда тот запропастился и какого черта бросил товарища одного.

Но Казанова лишь коротко сообщил:

— Кажется, я нашел выход. Следуйте за мной, постараемся выбраться отсюда.

Подхватив тюк с одеждой, Джакомо в мгновение ока вернулся к слуховому окошку, еще раз соскользнув по влажному скату крыши. Сказать того же о Бальби было нельзя, но все же наконец и он с горем пополам добрался до места.

— Вот как мы теперь поступим, — сказал Казанова. — Вы спуститесь по веревке в окошко. Я останусь снаружи и буду служить вам противовесом, потому что иначе я не представляю, где здесь закрепить веревку. Буду держаться за свинцовые пластины. А вы спуститесь, ухватившись за другой конец. Я буду потихоньку отпускать веревку, и вы сможете добраться до пола на чердаке.

Бальби выпучил глаза:

— Вы же не думаете…

— Если хотите, чтобы я лез первым, пожалуйста… Но я не представляю, что вы потом будете делать здесь один.

— А вы? обеспокоенно спросил монах, в котором на миг проснулась совесть.

Я пока не знаю, но что-нибудь придумаю. Ну же, давайте, лезьте в окошко, — подтолкнул его Джакомо, от всей души желая как можно скорее избавиться от бесполезного и надоедливого товарища. Не говоря больше ни слова, он обернул веревку вокруг груди Бальби, под мышками, и прочно связал ее.

— А… Если вдруг не получится? — проблеял испуганный монах.

— Я вам говорю, все получится, — отрезал Казанова. — Давайте, ухватитесь за крышу над окошком и просуньте ноги внутрь.

Дрожа от страха, но не решаясь больше спорить, монах соскользнул с козырька, пока Джакомо удерживал его вес, обернув веревку вокруг руки и цепляясь за свинцовые пластины крыши.

Бальби залез в отверстие до плеч, и Казанова, крепко держась за оконный козырек, подождал, пока он развернется.

— Теперь отпускайте руки, — сказал Джакомо. — Я вас держу.

Постепенно разматывая веревку, чтобы не делать спуск слишком резким, Казанова помог монаху добраться до пола.

Встав на ноги, Бальби долго возился с узлами веревки, но наконец освободился и подкинул ее конец вверх, в окошко, где его подобрал Казанова. Тут Джакомо пришлось присесть: он был совершенно без сил. Ноги дрожали от напряжения, все мышцы тела словно горели огнем.

Оставалась еще одна проблема: он понятия не имел, как теперь сам сможет спуститься в окно. К чему привязать веревку? Казанова огляделся, но не увидел ничего подходящего. Тогда он осторожно двинулся, чтобы изучить ту часть крыши, которую не обследовал ранее. Через некоторое время он заметил чуть ниже слухового окна балкон, на котором кто-то оставил длинную лестницу. Джакомо пришла в голову смелая мысль.

Спустившись к балкону, он привязал к лестнице конец веревки, которую до этого снова свернул и повесил на плечо, и стал тянуть ее за собой, поднимаясь к слуховому окошку.

Добравшись до козырька, Казанова снова уселся на него верхом и принялся подтягивать к себе лестницу, которая постепенно двигалась в нужном направлении. Через некоторое время он смог ухватиться за первую перекладину и попытался просунуть лестницу в слуховое окно. К величайшему разочарованию, Джакомо увидел, что она вошла только до шестой перекладины и застряла. Он тихонько выругался. Не меньше часа он провел на этой чертовой крыше и все еще не нашел способа сбежать. Расстроенный и измученный, Казанова все-таки предпринял новую попытку. Он осторожно слез с оконного козырька и принялся толкать лестницу, никак не желавшую пролезать через узкую деревянную раму.

Джакомо собрал все оставшиеся силы: мышцы горели под кожей, покрытой потом, он едва не валился с ног. А когда лестница наконец-то поддалась, войдя в окно до последней перекладины, он потерял равновесие: нога соскользнула с опоры, и он полетел вниз.

Лестница провалилась в слуховое окошко, а Джакомо неудержимо заскользил по крыше, отчаянно, но безрезультатно пытаясь ухватиться ногтями за свинцовые пластины. Когда казалось, что все пропало, он внезапно вспомнил о своем самодельном инструменте, сунул руку в карман, выхватил железный прут и что есть силы воткнул его в стык между двумя плитами.

И наконец… остановился.

Казанова повис, ноги болтались в воздухе, а внизу виднелась темная, дурно пахнущая вода канала.

Тут уже и он не удержался и взмолился о Божьей милости.

Глава 49 Меры предосторожности

Государственный инквизитор смотрел на алые язычки пламени свечей. Комната была именно такой, как он просил: большая удобная кровать, пахнущее чистотой белье. На ужин подали великолепный пирог с овощами, а теперь его ожидала более чем привлекательная ночная программа.

Все развивалось наилучшим образом. Графиня отбыла в свой любимый Тироль, Дзаго доставил ему Гастоне Скьявона, который не замедлил дать чистосердечное признание касательно дуэли. Пока он еще не подтвердил, что именно Казанова убил Дзагури, но пара дней в камере тюрьмы Поцци обязательное развяжут ему язык. Тогда инквизитор наконец получит доказательства, позволяющие припереть к стенке заклятого врага, останется лишь официально запросить изменение меры пресечения с пожизненного заключения на смертную казнь. И прощай Казанова.

Гардзони сообщили о том, что дерзкий нахал надумал сбежать из Пьомби, но, слава богу, его план вовремя раскрыли. Инквизитор был уверен в том, что предпринять новую попытку Казанова никак не сможет, но все же предпочитал соблюдать меры предосторожности, чтобы не дать ему застигнуть себя врасплох. Именно по этой причине Гардзони поручил своим людям наблюдать за всеми портами и почтовыми станциями на материке. Особенное внимание он решил уделить станции Местре, отправив Дзаго и несколько стражников дежурить в трактире «У колокольни». Если вдруг — хотя вероятность этого и ничтожно мала — Казанова явится туда, они встретят его как подобает.

Пьетро Гардзони был спокоен: он не сомневался, что все предусмотрел, а потому решил не изменять традиции и отправился вместе с двумя другими государственными инквизиторами на материк, как они делали каждый год в канун Дня Всех Святых. Сам он остановился в Доло, в таверне, которую любил за хорошую кухню, а еще за то, что хозяин без лишних разговоров разрешал ему уединиться в комнате с одной из деревенских девиц с пышными формами, из тех, что рады стараться изо всех сил, лишь бы понравиться солидному господину, а потому согласны исполнять любые желания, не гнушаясь абсолютно ничем.

Собственно, этому приятному занятию Пьетро Гардзони сейчас и собирался предаться. В конце концов, semel in anno licet insanire[13], как говорится. Следуя этому принципу, раз в году государственный инквизитор, обычно столь сдержанный и благонравный, позволял себе насладиться радостями плоти.

* * *

Дзаго только что вышел из конюшни, где он и его люди оставили лошадей. Он распорядился, чтобы гнедому дали двойную порцию зерна, и, убедившись, что конь принялся за еду, отправился на улицу.

Дзаго не особенно нравилось торчать в богом забытом трактире «У колокольни», который, прямо скажем, не отличался особенным шиком. Точнее говоря, это была самая низкопробная харчевня, где подавали худшую рыбу и вино во всей округе, а все из-за невероятной скупости хозяина. Даже фамилия у него была говорящая: Кайя — «скряга» на венецианском наречии. Дзаго казалось, что трактирщик испытывает тайное удовольствие, подавая посетителям низкопробные помои. Однако таверна располагалась на первой почтовой станции после причала Местре, вследствие чего вечно была забита до отказа.

В отчаянной попытке убить время Дзаго зашел внутрь и сел за стол вместе с двумя гвардейцами, которых выделили ему в помощь.

Первый из стражников был высоким и худым как жердь, а короткие рыжие волосы торчали у него на голове, словно метелка. Коварный и мстительный, он обладал крайне вздорным характером, за что его прозвали Дезио[14]: все знали, что, как только что-то пойдет не так, а точнее говоря, как только ему захочется к чему-нибудь придраться, он не раздумывая начинает потасовку.

У второго гвардейца были пухлые щеки и объемное пузо, длинные каштановые волосы и глаза темные, как чернила. Он был крепким, широкоплечим, и сразу было ясно, что он силен как упряжная лошадь. Его-то Дзаго и решил отправить на улицу: раз уж им поручено следить, кто входит и выходит со станции, то нечего распивать вино и щупать служанок.

— Маскьо, иди отсюда, — раздраженно бросил он стражнику. — Надо следить за причалом: что за лодки туда приплывают и какие бездельники идут прямиком в конюшню. Вы что думали, я вас сюда развлекаться привел?

Широкоплечий детина без возражений вскочил на ноги, кивнул и поспешил к выходу.

— Там холод собачий! — заметил Дезио.

— Ага, — кивнул Дзаго. — Пойду погрею руки у очага. Ты выяснил, что здесь дают поесть?

— Фасолевый суп.

— И больше ничего?

— Еще есть тушеная ослятина с полентой[15].

— Годится. Закажи мне и того и другого. И бутылку рабозо.

Глава 50 Дворец дожей

Он просто обязан справиться.

Повиснув над пропастью, Джакомо понял, что должен собрать последние силы и каким-то образом залезть наверх, к слуховому окну. Чертова лестница, которую он втолкнул туда с огромным трудом, теперь представляла собой единственный путь к спасению. Однако каждое движение стоило Казанове неимоверных усилий. Внезапно поднявшийся ледяной ветер бил в лицо. Руки, все в ссадинах и царапинах, от холода почти перестали слушаться.

Джакомо ненадолго закрыл глаза, а потом резким рывком, из последних сил, сумел подтянуться и забраться на крышу. Распластавшись всем телом на холодной и скользкой, словно лед, свинцовой пластине, он дрожал, пытаясь перевести дыхание. Пользуясь уже проверенным способом, он воткнул заточенный прут между двумя плитами и, ухватившись второй рукой за край одной из них, начал медленно лезть наверх.

Казанова поднимался еле-еле, казалось, что на два фута вверх приходятся три вниз. И все же, приложив нечеловеческие усилия, он наконец очутился рядом с заветным окошком. Последним рывком он затащил себя на козырек, лег на спину и замер на несколько секунд. Грудь тяжело вздымалась. Кажется, никогда в жизни он так не уставал.

Слабым от изнеможения голосом Джакомо позвал Бальби, от всей души надеясь, что монах дождался его и никуда не ушел.

К его невероятному облегчению, раздался ответ:

— Казанова! Где вас черти носили?

Джакомо в очередной раз подумал, до чего ему хочется задушить нерадивого помощника.

— Вы закрепили лестницу? Я могу спускаться?

— Да эта лестница чуть не убила меня, когда свалилась! Но теперь все в порядке. Жду вас!

— Хорошо, я уже иду!

Джакомо подождал еще немного, переводя дух, а затем, как и до этого Бальби, соскользнул вниз, крепко держась руками за свинцовую кровлю, и просунул ноги в слуховое окошко. Наконец, он встал на первую и вторую ступеньки лестницы, которую монах прислонил к стене чердака, и ухватился руками за раму, стараясь не порезаться об осколки. Полностью избежать появления новых царапин не удалось, но Джакомо все же ухватился за проем и удержался на лестнице. Немного спустившись, он перенес одну руку на ступеньку, а за ней и вторую. Теперь оставалось лишь развернуться и без проблем сойти вниз.

В тот момент, когда его ноги коснулись пола, Казанова почувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Яуже думал, что не справлюсь.

На радостях он крепко обнял монаха, разделившего с ним безумный план. Затем без сил опустился на пол и тут же заснул.

Казанова не знал, сколько времени проспал, но когда он открыл глаза, слабый свет из слухового окошка указывал на то, что небо как раз окрасилось первыми лучами зари. Большая часть чердачного помещения по-прежнему терялась в темноте, но более-менее разглядеть обстановку получалось.

Дальше медлить было нельзя. Раз уж им удалось пробраться внутрь дворца и немного восстановить силы, нужно уходить как можно скорее.

Казанова и Бальби двинулись на ощупь и через некоторое время обнаружили дверь. Джакомо нажал на ручку, но дверь не поддалась: по всей видимости, она была заперта снаружи. Тогда на помощь снова пришел железный прут: пара точных ударов, и замок был взломан.

Беглецы оказались в галерее, в нишах по бокам виднелись стопки тетрадей и документов. Джакомо догадался, что они попали в архив. Он кинулся бежать: слишком велико было желание как можно скорее покинуть проклятый дворец, больше походивший на лабиринт, чем на резиденцию главы республики.

Казанова увидел новую дверь, и на этот раз, к счастью, она открылась сразу. За ней оказался другой зал. Слыша топот Бальби за спиной, Джакомо заметил лестницу и быстро спустился на один пролет. Пройдя через небольшую ванную комнату, он увидел перед собой стеклянную дверь, ведущую в канцелярию дожа, Она тоже оказалась не заперта. Из-за неплотно задернутых муслиновых занавесок пробивались слабые лучи утреннего солнца. Джакомо разглядел резные письменные столы, один из которых был заставлен печатями. Рядом лежал железный инструмент с круглым наконечником и деревянной ручкой, какие используют, чтобы делать отверстия в пергаменте, — его Казанова забрал себе.

Добравшись до очередной двери, Джакомо попытался открыть ее, но в этот раз ему не повезло. Он воткнул верный заточенный прут в замок, однако тот все равно не поддавался. Тогда Казанова начал колотить по двери железным инструментом, который нашел в канцелярии. Его уже не волновало то, сколько шуму он производит, хотелось лишь поскорее убраться отсюда.

— Нас услышат! — взволнованно закричал Бальби.

— Мне все равно, — отозвался Джакомо. — Единственное, что мне нужно, это выйти отсюда. Если кто-то услышит и отправит нас обратно в камеру, ну что же. Тогда я хотя бы смогу сказать, что попытался.

Воодушевленный этими словами, Бальби выхватил у Джакомо заточенный прут и тоже принялся бить по деревянной двери. Вскоре им удалось проделать дыру, достаточно большую, чтобы монах смог пролезть через нее. Казанова подтолкнул товарища, и тот оказался на другой стороне. Затем Бальби помог пролезть Джакомо, потянув его за руки. Оба рухнули на пол, но по крайней мере смогли преодолеть препятствие.

В мгновение ока беглецы вскочили и поспешили дальше. Длинный коридор, очередной лестничный пролет, и вот они оказались перед Большими лестничными вратами — огромной дверью, обитой железом, какая могла бы стоять на крепостной стене. Здесь оба их инструмента были совершенно бесполезны.

— Всё, — сказал Джакомо. — Мы не сможем ее открыть. Единственный наш шанс — это дождаться, пока придут дворцовые подметальщики, и незаметно выскочить, когда они откроют ворота.

— Но это безумие!

— Хватит! — в изнеможении повторил Казанова. — Вы худший спутник, какой только мог мне попасться. Никто не заставлял вас идти со мной. Если хотите, можете спокойно сдаться и вернуться в камеру. Прошу вас только подождать, пока я выберусь отсюда. Вы этого хотите?

— Нет, но…

— Тогда давайте наденем нашу лучшую одежду, так мы будем меньше бросаться в глаза. А там посмотрим.

Развязав принесенный из камеры узел, Джакомо стянул с себя перепачканные кровью лохмотья и надел белоснежную рубашку, отделанную кружевом, шелковые чулки, штаны и добротный камзол. На голову он водрузил шляпу с золотой испанской пряжкой и белым пером. Затем он подхватил рваную грязную одежду, вернулся в канцелярию и спрятал ее там в темном углу.

Когда Казанова вернулся назад, его вдруг осенила воистину гениальная идея. В своем безупречном наряде он подошел к окну и открыл его. Во дворе слонялось несколько бездельников, которые вопросительно уставились на Джакомо, выглянувшего из окна дворца, явно гадая, кто это.

Самый бойкий поинтересовался:

— Вашество, а что вы там делаете, а? Неужели сторож Андреоли по ошибке запер вас внутри?

В глазах Казановы сверкнул огонек: план сработал.

— Именно так, друг мой, я хотел бы попросить… Не могли бы вы послать за ним, чтобы он нас выпустил?

— Уже бегу, вашество! — воскликнул тот и испарился.

Казанова вернулся в комнату и закрыл окно. Он едва успел привести в порядок шляпу и прикрыть пару царапин импровизированной повязкой из разорванного платка, как сторож уже поворачивал ключ в замке тяжелой двери.

Перед Казановой и Бальби возник худой мужчина с любопытным взглядом, но Джакомо не стал тратить время на приветствия и объяснения. Он мгновенно выскользнул в дверь, прошел между гигантскими белоснежными статуями Марса и Нептуна и оказался на Лестнице гигантов. Спустившись по ступенькам, он преодолел Бумажные ворота и пересек площадь Святого Марка. Не оборачиваясь, Казанова остановил первую же гондолу, что проплывала вдоль берега, и запрыгнул на борт.

Бальби следовал за ним, и как только монах тоже оказался в лодке, Джакомо обратился к гондольеру.

— В Местре, — распорядился он, позвякивая несколькими цехинами, припрятанными в кармане камзола.

Лодочник кивнул и принялся грести так быстро, как только мог.

Глава 51 Санта-Мария-дель-Розарио

Гондола резво плыла по направлению к Местре, а Джакомо задумчиво смотрел на богатые дома по берегам канала. Впервые он осознал, что собирается покинуть Венецию. Возможно, навсегда. Когда ему удастся вновь увидеть родной город? А Франческу?

От одной мысли о ней сердце словно сжали невидимые тиски. Несмотря на то что Мочениго назначил его секретным агентом Венецианской республики, сейчас, покидая родной городи возлюбленную, Джакомо чувствовал себя изгнанником.

Побег не принесет ему никакого триумфа. Да, конечно, ненадолго все заговорят о нем, но что стоят эти жалкие крупицы славы по сравнению со всем тем, что он потерял?

Однако Казанове не хотелось надолго погружаться в мрачные мысли: после стольких неудач судьба наконец улыбнулась ему, и он снова свободен. И хотя будущее по-прежнему было туманно, с другой стороны, план добраться до Больцано не казался таким уж неосуществимым. В конце концов, его ждут свежие лошади и две сотни цехинов.

Если бы Джакомо мог измерить свои чувства, то все остальные эмоции перевесило бы страстное желание мести, которое беспрестанно терзало его душу. И это пугало: Казанова осознавал, что недавние события что-то изменили в нем, и, возможно, безвозвратно. Маргарет фон Штайнберг! Она отобрала у него все, разлучив с любимой и друзьями. Джакомо чувствовал себя уязвимым, слабым, загнанным в угол, и это ощущение мучило его. Вот почему теперь он мечтал о том, что, как только залижет раны, уничтожит эту женщину.

Как последний болван, он принял пари и слепо выполнил волю графини. Он недооценил ее, не понял, что Маргарет никогда не была им увлечена — напротив, она его ненавидела и, глазом не моргнув, пожертвовала Франческой и Дзагури для достижения своих целей.

А Гретхен? Что же стало с красавицей Гретхен? Жестокость Маргарет фон Штайнберг не знает границ. При необходимости она способна без малейших угрызений совести избавиться от собственной камеристки.

Если графиня смогла так легко обвести его вокруг пальца, значит, она точно знала об их встречах, и о любви, что Гретхен испытывала к нему, и о том, какой безудержной и порочной была их страсть. Наверняка Маргарет решила сполна отплатить Гретхен за ее неверность. Графиня разрушила жизнь как минимум троих людей: похоже, все, чего она касалась, умирало или превращалось в слабую тень.

Пожалуй, то, что Мочениго надумал превратить его в шпиона, — это лучшее, что могло произойти. Это позволит Джакомо сравнять счет. Боже, как он мечтает об этом!

Тем временем гондола преодолела таможенный пост и поплыла по каналу Джудекка. Джакомо невольно залюбовался фасадом церкви Санта-Мария — дель-Розарио, отражавшимся в холодной глади лагуны. Он завороженно смотрел на четыре статуи, воплощавшие в себе основные добродетели: благоразумие, справедливость, силу, умеренность.

Казанова отлично знал, что сам он не обладает ни одной из них, и именно поэтому считал истинным благословением любовь, что подарила ему Франческа. Потому что, конечно же, он ее не заслуживает.

* * *

Он увидел Гретхен: грудь стянута платьем цвета морской волны, кожа бледная, волосы развеваются на ветру, словно осенняя листва… И пылающий взор. Глаза, похожие на горящие угли, проникали в самую душу, обвиняя его. Дзаго почувствовал, как тонет в бездне вины и греха. Он хотел коснуться ее, но что-то помешало ему приблизиться. От острой боли в животе он согнулся пополам. Его трясло, как в лихорадке, а внутри все сжималось в мучительных судорогах.

Слезы брызнули у него из глаз, с губ слетели мольбы о прощении. Он повторял их раз, другой, третий, сотый, но Гретхен лишь смотрела на него, не отводя пламенеющих глаз. Несмотря на его извинения, слова, просьбы, ему не было пощады.

Дзаго хотел бы просто быть с ней, но теперь уже слишком поздно! Он увидел, как черная веревка оборачивается вокруг шеи Гретхен, и услышал стук деревянных бусин по полу. Этот звук все не умолкал, делался совершенно невыносимым.

Дзаго закричал, но это ничего не изменило.

Он рухнул на колени, молясь ей, словно языческому идолу, словно богине любви. Но бусины все катились по полу, прямо к нему. Они подпрыгивали и били его по коленям. Дзаго поднял одну из бусин и ужаснулся: на него смотрел человеческий глаз.

Он снова закричал, выронил кошмарную находку и перевел взгляд на Гретхен. Та по-прежнему смотрела на него, только теперь на месте глаз у нее были бездонные черные дыры. Кровавые подтеки обрамляли пустые глазницы.

***

Дзаго резко проснулся, весь в поту. Одежда промокла насквозь, словно он попал под проливной дождь. Рука невольно потянулась к поясу, нащупывая пистолет. Пальцы стиснули деревянную рукоятку, почувствовали знакомые узоры из серебра и перламутра. Но даже любимое оружие в руках не принесло Дзаго ни малейшего облегчения.

С того дня, как он убил Гретхен, ночь за ночью повторялся один и тот же кошмар. Он почти не спал из-за ужасных видений, которые преследовали его словно темное заклинание, как проклятье, призванное вечно напоминать о совершенном злодействе.

Дзаго смирился бы с этим наказанием, если бы мучительные сны не лишали его отдыха и сил. Он постоянно чувствовал напряжение, беспокойство, неуверенность, а позволить себе пребывать в подобном состоянии он никак не мог. С арестом Скьяво-на все прошло гладко: один вид Дзаго внушил ужас этому несчастному трусу, и тот не оказал никакого сопротивления. Но что произойдет, встреть он достойного соперника?

Верный помощник Черного инквизитора достиг своего положения по очень простой причине: там, где другие медлили в нерешительности, он действовал не раздумывая. Он просто делал то, что нужно: без сомнений, без вопросов. И постепенно взрастил в своей душе демона, который научил его восхищаться собственной чистой работой. Но теперь все изменилось, и каждое новое утро было еще хуже, чем предыдущее.

Дзаго поднялся на ноги. Он спал не раздеваясь в комнате, которую ему выделил хозяин трактира. Подойдя к окну, тайный агент распахнул ставни и увидел, как небо светлеет от первых лучей зари. Он вышел из комнаты, спустился по лестнице и оказался в основном зале, где несколько посетителей быстро поглощали скудный завтрак. У Дзаго не было времени последовать их примеру — нужно сменить Маскьо, который дежурил на улице, наблюдая за дорогой и причалом, пока он спал.

Тайный агент инквизитора от души надеялся, что Казанова не заявится сюда. В первый раз в жизни он не был уверен, что выйдет победителем, если дело дойдет до схватки.

Глава 52 «У колокольни»

Джакомо выпрыгнул из гондолы с удальством человека, наслаждающегося своей свободой. Он уже заплатил гондольеру по пути, так что теперь, не теряя времени, быстрым шагом направился в трактир «У колокольни». Казанова давно знал старика Кайю и, хоть и не считал его особенно приятным человеком, был уверен, что тот держит свое слово. Так что если Мочениго не соврал, в конюшне трактира дожидаются лошади, ведь именно здесь располагается первая почтовая станция на пути из Венеции в Тревизо. Как раз в Тревизо Джакомо и собирался держать путь: отъехав подальше от Пьомби, там можно будет перевести дух, а заодно и получить кошелек с двумя сотнями цехинов.

Казанове надо было спешить и одновременно следить, чтобы никто его не узнал. В этом плане он возлагал большие надежды на окладистую бороду, отросшую за время заключения: в таком виде он больше походил на пирата, чем на благородного господина.

Если вдруг доведется столкнуться с кем-нибудь из подручных государственного инквизитора, по крайней мере, на его стороне большое преимущество — с первого взгляда его точно не узнаешь. В довершение импровизированного образа Джакомо снял шляпу, зашвырнул ее на голую ветку дерева и развязал бархатную ленту, которая держала волосы, распустив их по плечам, как сделал бы пират или бандит. Теперь он выглядит настолько странно, что, возможно, это и станет его спасением.

Следом за Казановой ковылял Марино Бальби. Джакомо подумал, что монах еще может ему пригодиться: наверняка стражники и шпионы высматривают одного человека, а не двоих.

— Теперь, что бы ни произошло, говорить буду я, — предупредил спутника Казанова.

— X-хорошо, — пробормотал монах, запинаясь то ли от страха, то ли от усталости.

Быстрым шагом Джакомо шел по улице: трактир уже виднелся впереди.

* * *

Боже, ну и холод! Морозный ветер завывал на пустой улице, вокруг не было ни души. Если кто и появится, то только со стороны причала, другого пути здесь нет.

Пожалуй, можно зайти внутрь и выпить чашку горячего шоколада. С сахаром. Быстро-быстро проглотить ее и вернуться обратно, но так он хотя бы немного согреется. Похоже, ночь принесла с собой заморозки: поля вокруг покрылись инеем. Голые деревья тянули ветки к свинцовому небу.

Да, подумал Дзаго, так он и сделает. Ведь сладости — это единственная слабость, которую он себе позволяет. Одна чашка шоколада — и он вернется на улицу. Хотя, если хорошо подумать, можно заказать еще и кусок «Пирога дожа». Это было любимое лакомство Дзаго — местная выпечка, которую готовили в Вилладозе, в окрестностях Полезине, с тех пор как там в свое время поселился дож Венеции Силь-вестро Вальер, известный гурман. Оно представляло собой сдобный пирог на сливочном масле и яйцах с сушеным инжиром, медом и орехами — немногочисленными деликатесами, которые росли на местной суровой земле. Дзаго очень нравились окрестные пустынные равнины: когда получалось, он с удовольствием отправлялся во Фратту или в Аркуа, чтобы хоть ненадолго насладиться размеренным темпом жизни здешних обитателей, о котором сам он мог только мечтать.

Наконец он решился и отправился завтракать.

* * *

Казанова вошел в конюшню. Внутри стоял запах мочи и сена, двое местных завсегдатаев играли в кости, бормоча витиеватые ругательства.

Джакомо отправился на поиски свободного конюха. Вскоре он появился — совсем мальчишка, кожа да кости, но взгляд хитрый и любопытный. Пожалуй, даже чересчур.

— Парень, мне надо забрать двух лошадей. Вот документ, подтверждающий мои полномочия, — заявил Казанова, показывая юнцу письмо с подписью Лоредана и печатью дожа.

При виде государственного герба конюх чуть не лишился дара речи.

— Вашество, конечно, это наверняка те, которых мне приказали оседлать к сегодняшнему утру, вот они, — он показал на крупного гнедого жеребца с блестящей, идеально вычищенной шкурой и второго — серого в яблоках, пониже, но на вид крепкого и быстрого.

— Замечательно. Я возьму гнедого, дружище, — сказал Казанова Бальби, радуясь, что ему достался такой замечательный конь, а еще больше — что хотя бы здесь они не встретили никаких препятствий.

Однако дальше все пошло совсем не так гладко, как он надеялся. Ровно в тот момент, когда Джакомо поставил ногу в стремя, в конюшню вошел блондин с пепельными волосами и гнилыми зубами. Он шел ленивой, разболтанной походкой, как будто все вокруг его ужасно утомляло, но если присмотреться, взгляд был цепким и внимательным, словно у ворона, нацелившегося на добычу.

Казанова понял, что надо действовать быстро. Если удача на его стороне, то агент еще его не узнал. Джакомо запрыгнул в седло и знаком указал Бальби сделать то же самое.

— Пошевеливайтесь, — процедил он сквозь зубы. — И готовьтесь послать свою лошадь в галоп.

Монах благоразумно послушался и неуклюже забрался на серого жеребца. Как раз вовремя, потому что острый взгляд Дзаго добрался до Казановы. Пару мгновений они смотрели друг на друга, потом Джакомо отвернулся, сделав вид, что проверяет подпругу. К своему огромному облегчению, он убедился, что Мочениго или тот, кому он дал поручение, позаботился обо всем: к седлу крепились два деревянных футляра, в которых обнаружилась пара пистолетов с нарезными стволами и рукоятками из дерева и перламутра.

— Синьор… — заговорил тем временем агент инквизитора, приближаясь к Казанове и ухмыляясь своими черными зубами.

Возможно, он узнал его. Джакомо не стал терять времени: он выхватил пистолет и что есть силы пришпорил коня. Гнедой жеребец рванул с места в галоп.

Дзаго закричал во все горло:

— Дезио, Маскьо, ко мне! Казанова здесь! — и кинулся в сторону, чтобы не попасть под копыта несущегося животного.

Джакомо схватил пистолет за ствол и, поравнявшись с подручным инквизитора, с силой ударил его рукояткой, целясь в голову.

В последний момент Дзаго удалось избежать столкновения с лошадью, но удар пистолетом пришелся ему в плечо, и, потеряв равновесие, тайный агент рухнул на землю, посреди мешков с зерном.

Конь Казановы, подняв фонтаны навоза и сена, выскочил из конюшни, за ним, не отставая, следовал жеребец в яблоках. Бальби на спине у последнего, казалось, вот-вот мог лишиться чувств, настолько он был бледен.

По всей видимости, кто-то услышал крики Дзаго. Направляя гнедого на дорогу в сторону Тревизо, Джакомо увидел, как худой рыжеволосый гвардеец целится в него из пистолета. Раздался выстрел. Казанова инстинктивно пригнулся, продолжая подгонять своего коня. Пуля пролетела мимо — Джакомо услышал, как она просвистела у него над головой. Стражник выругался. Повезло! Тем временем еще один мужчина — здоровый и широкоплечий, как дуб, — выбежал из трактира, но Казанова был уже слишком далеко. Здоровяк оценил обстановку и кинулся в конюшню.

— Вперед, вперед! — кричал Джакомо.

Гнедой несся стрелой, Бальби следовал за ним. По обеим сторонам дороги тянулись сжатые поля, покрытые белым налетом изморози.

Глава 53 Дорога Дель-Терральо

Казанова несся так, словно за ним гналась тысяча чертей. Он и Бальби сумели немного оторваться от преследователей, а значит, могли добраться до почтовой станции в Тревизо и подготовить тем подобающий прием.

Джакомо убрал пистолеты в футляры и убедился, что они надежно укрыты: начинался дождь. Длинные волосы Казановы намокли, но он не обращал внимания на мелкие капли, любуясь живописными равнинами и полями Венето. Великолепные виллы, стоявшие по обеим сторонам широкой дороги под названием Дель-Терральо, заставляли на мгновение забыть обо всех тревогах: их элегантная, одержанная архитектура так гармонично сочеталась с сельским пейзажем, пересеченным множеством каналов с чистейшей водой, что остаться равнодушным к этому зрелищу было решительно невозможно.

Джакомо на гнедом жеребце легко обогнал несколько крестьянских повозок, но тут на пути показался целый караван телег, запряженных волами. Они были нагружены дубовыми бревнами, предназначенными для Арсенала, и медленно двигались в сторону Тревизо. Там дерево должны были передать грузчикам в порту на реке Силе, откуда затем, на баржах, бревна отправлялись в Венецию.

Казанове пришлось замедлиться, чтобы обогнать караван. Он сорвал себе голос, прося дать дорогу, но добиться этого было не так-то просто. Драгоценные минуты пропадали зря.

Когда наконец телеги с бревнами остались позади, путникам повстречалась богатая карета. Несмотря на дождь, из окошка высунулась голова хорошенькой девушки, которая весьма откровенно залюбовалась Казановой.

Джакомо в очередной раз обернулся, но никого не увидел. Хотелось верить, что им удалось оторваться от Дзаго и его приспешников. Может, они не станут его преследовать? Нет, это вряд ли. Пожалуй, лучше всего остановиться и подкараулить их. Сколько еще он и Бальби смогут скакать в подобном темпе? Монах и так уже начал отставать, несмотря на то что в седле он держался гораздо лучше, чем можно было ожидать. На подъезде к Мольяно-Венето Джакомо увидел виллу Морозини. Здесь дорога шла параллельно реке Дезе. И как раз в этот момент Казанова разглядел Дзаго и его людей у себя за спиной. Более того, преследователи тоже их заметили и, похоже, утроили усилия, надеясь догнать беглецов.

Казанова оценил положение: пока на их стороне по-прежнему есть определенное преимущество. Справа от основной дороги Дель-Терральо отделялась тропинка, ведущая в липовую рошу. Не раздумывая, Джакомо направил своего гнедого именно туда. Через несколько мгновений он уже был среди по-осеннему желтых деревьев. Тропинка едва угадывалась под золотистым ковром опавших листьев.

Спешившись, Казанова взялся за поводья и привязал коня к толстому стволу дерева. В этот момент к нему подъехал Бальби.

— Что вы собираетесь делать? — спросил тот дрожащим голосом.

— Избавиться от этих надоедливых болванов.

— Вы с ума сошли?

— Делайте что хотите, прячьтесь… Дайте только

я сперва кое-что проверю.

Джакомо подошел к коню Бальби.

— Придержите его, — сказал он.

Вскоре Казанова убедился, что на второй лошади тоже были закреплены два кремневых пистолета. Такие же, как у него. Заряженные.

Про себя Джакомо благословил имя Альвизе IV Джованни Мочениго. Он вынул пистолеты из футляров и засунул себе за пояс. Потом сильно хлопнул серого в яблоках коня по боку, и тот резво помчался, в мгновение ока скрывшись в лесу вместе с Бальби, который громко закричал от неожиданности и испуга. Его голос еще долго был слышен в тишине рощи.

Оставшись один, Джакомо вернулся к своему гнедому и извлек еще два пистолета. Зажав оружие в обеих руках, он спрятался среди лип, поджидая Дзаго и его двоих товарищей. Ветки деревьев с желто-оранжевыми листьями надежно скрывали его от взгляда любого, кто появится на тропинке.

Казанова ждал. Время тянулось невыносимо медленно. На лбу у Джакомо выступили холодные капли пота, мокрые волосы прилипли к вискам. Он нацелил пистолеты на тропинку: стволы незаметно выглядывали из-под золотистой листвы.

* * *

Наконец преследователи появились: Казанова услышал, как стучат по земле копыта, постепенно замедляясь, а потом увидел блондина с гнилыми зубами. За Дзаго следовал здоровенный детина верхом на таком же огромном вороном жеребце. Именно в него прицелился Казанова, выстрелив из пистолета, который держал в правой руке. Он нажал на курок, кремень ударил по кресалу, порох воспламенился, и пуля вылетела с громоподобным хлопком. Голубоватое облачко дыма поднялось в воздух.

Раненный в бок, всадник издал душераздирающий вопль. Рухнув с лошади, он остался лежать на земле, дергая ногами от боли, но не в силах подняться, слишком серьезным было ранение. Его пронзительные крики заглушили грохот второго выстрела. Через мгновение рыжеволосый гвардеец прижал руку к плечу, из-под пальцев по камзолу текла кровь.

Чтобы не тратить зря время, Казанова отбросил использованные пистолеты и тут же выхватил из-за пояса новые. Держа под прицелом двоих противников, которые еще могли оказать сопротивление, он вышел из-за лип на дорогу.

О здоровяке можно было не беспокоиться: тот корчился в предсмертных судорогах. Рыжеволосому тоже было не до схватки — он спешился и теперь сидел на земле, прислонившись спиной к стволу липы.

Джакомо направил один ствол на него, а второй на Дзаго, который как раз резко натянул поводья.

От неожиданности его конь громко заржал и встал на дыбы, но потом снова опустил передние копыта на землю. Дзаго развернул коня и теперь неторопливо приближался к Казанове со злобной ухмылкой на лице.

— Какая встреча! — начал он. — Что же это, не умрем, так свидимся?

— Именно! Вы ведь помните мое обещание?

* * *

Чертов Казанова, подумал Дзаго. Беглец поймал его в самую простейшую ловушку и теперь оказался в гораздо более выигрышном положении. Устроил засаду в лесу! Да кто бы мог подумать, что у него оружия, как у целого отряда?

Конечно, можно было бы попытаться выхватить пистолет и выстрелить, но Казанова целился ему в лицо сразу из двух стволов, и исход подобной схватки был слишком очевиден. Тут нужно действовать осторожно.

Дзаго понял, что проиграл. Единственный шанс переломить ход столкновения, который у него остался, — это воззвать к благородству Казановы. Если попросить этого фанфарона о честной дуэли, он наверняка согласится. В любом случае стоит попробовать.

Наконец Дзаго произнес:

— Хорошо, синьор Казанова, вы меня впечатлили.

— Очень этому рад. Но если вы надеетесь выкрутиться, то значит, даже не представляете, как я вас ненавижу!

— Нет, что вы, в самом деле… Учитывая непростую ситуацию, думаю, мы можем раз и навсегда решить этот вопрос при помощи дуэли… — рискнул тайный агент.

— С какой стати?

— Потому что так поступают благородные господа.

Казанова покачал головой.

— Я не соглашусь на дуэль с вами, если вы на это намекаете.

— А! — только и произнес Дзаго, ожидавший большего великодушия от своего противника.

— Не вижу никаких причин лишаться преимущества, которое я заработал, правильно разыграв свои карты. В конце концов, преследовали вы нас втроем. А уж про то, каким образом вы отправили меня в Пьомби, и говорить нечего: сами подложили те документы в мой книжный шкаф. При помощи обмана и предательства вы лишили меня всего! А теперь я должен согласиться на честную дуэль?

Джакомо нажал на спуск. Пистолет с грохотом выстрелил. Свинцовая пуля попала Дзаго чуть ниже плеча, пронзив плоть навылет, и кровь алым фонтаном брызнула во все стороны. Из ствола пистолета поднимался голубоватый дымок.

Дзаго удивленно вытаращил глаза: он не ожидал от своего противника подобного хладнокровия. Тайный агент инквизитора попытался удержаться в седле, но боль была слишком сильной. Он согнулся и медленно соскользнул с коня на землю. Да, сложно было представить себе подобный исход. Казанова изменился. Он выстрелил в него без малейших колебаний, в его взгляде не мелькнуло и тени сомнения. Дзаго слишком хорошо знал этот взгляд: у него самого был такой же, пока он не встретил Гретхен.

Извиваясь как червяк, он заскользил по ковру из опавших листьев, перепачканному его собственной кровью. Дзаго удалось опереться на одну ногу, он попытался встать, но именно в этот момент Джакомо выстрелил из второго пистолета. Тайный агент потерял равновесие: пуля пробила ему ногу, по всей видимости, сломав кость.

От невыносимой боли Дзаго закричал громче, чем когда-либо в жизни.

— Благородные господа действительно сражаются на дуэли, — сказал Казанова. — Но вы никогда таким не были, а я — перестал быть с того момента, как вы сломали жизнь мне и Франческе. Теперь вот что, синьор Дзаго. Я обещал, что убью вас, — продолжил Джакомо, наступив сапогом на руку помощника государственного инквизитора и заставив его снова заорать что есть мочи. — Однако я настолько великодушен, что пощажу вас. Дам вам возможность умереть от потери крови, но не стану вас убивать. Может, если повезет, вы еще и уговорите этих двоих остолопов помочь вам. И кто знает, может, даже вернетесь в Венецию. Только вот там вы станете никому не нужным калекой. Зато уж точно никогда не забудете то, что сделали со мной. Каждый день вашей жизни станет напоминанием обо мне.

— Вы за это поплатитесь, Казанова! — пробормотал Дзаго, сплевывая кровь, но больше ничего не смог из себя выдавить. Вот незадача, подумалось ему. Как раз когда у него есть наготове пара рассказов, которые причинили бы немыслимые страдания этому человеку, он не может говорить.

Дзаго уставился на Казанову ненавидящим взглядом. Черные зубы окрасились алым. Кровавый пузырь надулся на разбитых губах.

— Поберегите силы, друг мой, — усмехнулся Джакомо. Он подошел ближе и ударил противника по раненой ноге.

— Агрррррххх!!! — из горла Дзаго вырвался новый крик боли.

— Прощайте, — сказал беглец.

Ни один из двоих приспешников Дзаго не решился вмешаться. Казанова подобрал пистолеты, два убрал в футляры на упряжи, два других сунул за пояс, под камзол. Отвязав коня, он залез в седло и с силой ударил шпорами.

Дзаго молча смотрел, как его противник удаляется. Копыта гнедого жеребца поднимали в воздух фонтаны опавшей листвы. Постепенно топот затих в отдалении.

Тайный агент инквизитора перевернулся на спину. Он лежал на тропинке, и ветви лип покачивались над ним. Дождь прекратился, на небе появилось солнце — удивительно яркое, несмотря на холодный день.

Дзаго подумал, что осенний пейзаж — это все-таки невероятно красивое зрелище. В обрамлении красножелтых листьев голубое небо походило на великолепный холст. Внезапно на нем появилось лицо Гретхен. Она улыбалась так же, как в тот раз, когда пыталась его соблазнить. Дзаго не думал о том, что на самом деле она наверняка его ненавидела, — ему хотелось помнить только о том, как она ему улыбнулась.

Он раскинул в стороны руки, лежа на ковре из осенних листьев. В конце концов, сегодня отличный день, чтобы умереть.

Загрузка...