Соправитель

Глава 9

Астрахань.

27 января 1752 года.

Иван Лукьянович Талызин был исполнительным человеком, который старался не лезть в какие бы то ни было интриги, но выполнять свои обязанности. Может именно потому он все еще и на Каспийском море, а не зарабатывает себе чины и регалии где-нибудь в Тихом океане. Ходили вполне обоснованные слухи, что все, кто отправляется к далекому океану, сразу же получают повышение в чинах, некоторые и сразу на два чина растут.

Талызин же и понимал, что от того, как пройдет операция, за которую он ответственный, зависит вообще его пребывание на флоте. И всего-то, казалось, нужно высадиться на нейтральной, или даже дружественной, территории Бакинского ханства, и все. Но хорошо говорить о масштабном десанте, но крайне сложно сделать.

Контр-адмиралу приходилось вникать практически во все. Порой доходило, что он лично беседовал с купцами и заверял тех, что их корабли либо уже летом будут возвращены, либо они получат немалую компенсацию. Руководил он и погрузками провианта и порохового припаса, когда те стопорились или из-за нерасторопности командиров, или из-за случавшегося хаоса в порту Астрахани, который просто не был приспособлен к такому количеству грузов и кораблей.

Как же завидовал Иван Лукьянович тем командующим, кто бороздит просторы Средиземного моря. Вот где, если оставить за скобками Тихий океан, можно развернуться. Там у них уже и базы есть, рядом в достаточном количестве нейтральные или даже дружественные государства. Ходи по морю, да чай с шиповником попивай!

Каспий — это иное дело. Тут все ограничено. Путь и кажется, что воды вокруг много, но она конечна, нельзя выйти из Каспийского моря в мировой океан. Был бы канал между Волгой и Доном, вот тогда и просторы были бы куда как шире.

Несмотря на все сложности, подготовка шла рекордными темпами и уже к пятнадцатому числу месяца января, передовая эскадра была готова к выходу к морю. Основной десант должен был последовать следом через пять дней. И погода благоволила. Каспийское море только чуть покрылось тонким льдом, который не замечали даже малые корабли.

Но… Как же много этих «но» было и будет при свершении великих дел! Ударили крещенские морозы. Не те, конечно, что могли быть в Москве или Петербурге. Талызин, если бы мог определять температуру, узнал, что погода принесла морозец до восьми-десяти градусов, который тут ощущался, как все двадцать ниже нуля.

Началась борьба с природой. На быстро образующемся льду в срочном порядке начали палить костры. Матросы и солдаты вышли с топорами ломать лед. Это было ошибкой, что стоила жизни пятью десятку человек. Лед оказался не прочным, да и некоторые корабли — линкор и три фрегата, которые были по ватерлинии обшиты металлом, были способны расчистить путь остальным суднам. Но в нервозной обстановке, командиры хотели перестраховаться и видеть воду, но не лед.

Сомнения и чувство вины дались Талызину нелегко. Он уже был готов приложиться и к штофу с абсентом, который хранился у него в кабинете, но взял себя в руки.

И вот, 27 января 1752 года армада из ста двадцати кораблей и суденышек, отправилась в сторону Бакинского ханства.

Волна была относительно спокойная, ветер боковой, но почти все корабли шли ходко. Через шестьдесят миль даже намека на оледенения не было и погода вроде бы как стала потеплее.

— Паруса! — прокричал впередспотрящий в гнезде.

Иван Лукьянович Талызин развернул свою зрительную трубу и всмотрелся. Это был линкор «Самара», только как полтора года назад пополнивший каспийский флот, чем создал немало проблем, так как его осадка была ниже иных кораблей, и линкор приходилось держать на расстоянии от причалов на якоре.

Прошло еще полчаса, пока флагман Талызина и линейный корабль передовой эскадры сблизились. Это рандеву состоялось в полдне хода до Баку и ранее было предусмотрено. Контр-адмиралу нужна была информация прежде, чем начинать высадку.

Капитан второго ранга Карл Петерсон, командующий линкором «Самара» докладывал, что в Баку не все так однозначно, и он не решился высаживать тот батальон егерей, что был прикомандирован к его эскадре. На подходе к порту в Баку два русских фрегата были обстреляны. Не было ни одного попадания, корабли с Андреевским флагом могли дать существенный ответ и подавить, не более, чем десяток устаревших пушек. Но Петерсон не стал принимать скоропалительных решений, ожидая оных от командующего.

— Я не вижу иного, как проводить десантную операцию. Что произошло и почему Мирза Муххамад-хан не сдержал свое слово, мы не знаем. Но и вот так, бесславно уйти? — говорил Талызин на срочно собранном Совете. — Что предлагаете, господа? Начнем с самого младшего в чине.

Не было ни одного офицера из семи, кто бы хоть как высказал опасения в исходе десантной операции. Армейцы так вообще рвались в бой хоть прямо сейчас, хоть и бегом на артиллерию, лишь бы быстрее закончилось все вот это плавание и промозглый морской ветер.

Было принято решение об двух ударах. Один — отвлекающий по крепости в Баку, другой, под прикрытием двух фрегатов, по Нардарану. Именно в районе этого городка и должен был осуществиться основной десант. Нардаран располагался в двадцати верстах от Баку и должен был стать плацдармом да рассекающегося наступления русских войск.

На утро следующего дня операция началась. «Самара» не переставая бил из восьмидесяти пяти пушек, периодически уступая место другим кораблям, чтобы развернуться иным бортом или совершить другой маневр. Никакого серьезного сопротивления встречено не было.

Ивану Лукьяновичу Талызину сразу после начала операции стало понятно, что они слишком перестраховались, так как организованного сопротивления русским кораблям не было оказано от слова «совсем». Только четырнадцать старых пушек и сделали по одному-два выстрела, как были накрыты огромным количеством ядер. Силы были не равны изначально, и что в этих условиях может противопоставить бакинский хан, было не понятно. Может ему и остается уповать на волю своего Аллаха, потому как смертный предотвратить высадку русского десанта был не в состоянии.

К вечеру, поступила информация, что в Надаране десант высадился не просто спокойно без стрельбы, но и был встречен местными, как друзья.

Тут и получилось уточнить информацию от некоторых сбежавших из Баку и прятавшихся в Надаране.

С неделю назад в бакинское ханство прибыл отряд от персидского Шахрох-шаха. Действовали всадники жестко и быстро. Двести человек без сопротивления, нагло и неожиданно для бакинского хана, въехали на территорию той усадьбы, что Мирза Муххамад-хан называл «дворцом» и они же и арестовали хана.

Потом эти же персы быстро и незатейливо расставили свои посты в центральном квартале Баку, при том, продолжали разоружать всех воинов Мирзы Муххамад-хана. Отсутствие командования при факторе неожиданности, сделали свое дело и столица Бакинского ханства была взята практически без боя уже к вечеру.

Многие жители Баку бежали в соседние селения и сейчас там офицеры ханской армии собирали и разрозненные мелкие отряды воинов и договаривались с людьми об организации ополчения. Были такие «борцы за свободу» и в Надаране.

Ну а стреляли по кораблям как раз таки те, кто и взял власть в Баку.

Баку.

30 января 1752 года.

Ардашир Машхади Ага наслаждался обществом наложницы. Той женщины, которую он заберет из Баку, как собственный трофей и поселит рядом со своим домом в Мешхеде. С золотом, что он уже награбил во дворце бакинского хана, Ардашир станет еще более уважаемым человеком в Персии.

Ардашир Машхади Ага командовал одним из пяти отрядов, которые были отправлены для приведения к покорности бывших подданных шаха, ныне возомнивших себя независимыми. Причем отряд Машхади Ага был самым малочисленным, несмотря на то, что именно ему выпала сложная задача навести порядок в Баку. Но глава своего рода собрал лучших воинов, что были и в его роду и взял людей из формирующейся гвардии Шахрох-шаха. С именем Аллаха, Ардашир уверенно совершил переход до Баку и сходу захватил малочисленными силами весь город. Истовый мусульманин верил, что ему благоволит Аллах, потому отметал любые сомнения и действовал молниеносно.

Уже как три дня Ардашир Машхади Ага занимался тем, что пытался создать новую конфигурацию власти в ханстве. Прежний хан оказался упертым и не хотел просто и незатейливо отдать власть и умереть. Шли переговоры с элитами ханства, с теми, кто не успел сбежать. Ардашир требовал поставить не ханом, а лишь наместником шаха сына Мирзы Муххамада, которого звали Малик Мухаммад.

Вот на этих переговорах и узнал Ардашир, что русские не станут дожидаться весны или лета и уже сейчас, может и завтра начнут оккупировать персидские земли. И Бакинское ханство станет первым на пути завоевателей.

Оставив в покое ханских чиновников, Ардашир Машхади Ага начал поспешно готовится к уходу из Баку. Он хотел дать бой, но при первых же высадившихся солдатах руси, сесть на своего коня и ускакать докладывать Мохаммаду Карим-хан Зенду о том, что, несмотря на смерть русской императрицы, Российская империя, все равно собирается влезть в дела Персии.

Мохаммад Карим-хан Зенд, выполняя волю Шахрох-шаха собирал в районе Мешхеда армию. Это была уже огромная сила, которая способна на многое, так думал Ардашир, воспринимая численность за качество. На самом деле Карим-хан старался не спешить с походом, так как видел, сколь слаба многочисленная армия персов.

— Почему я не вижу ни одного потопленного корабля неверных? — кричал на своих подчиненных Ардашир.

— Господин, но у нас меньше двадцати пушек, они уступают пушкам руси. Один только их большой корабль выпускает в три раза больше ядер, чем можем мы, — оправдывался заместитель командира отряда.

Уже тридцать славных воинов Ардашира, которые один на один были способны победить любого, сложили свои головы, силясь справится с пушками. Среди славных всадников не было артиллеристов, а лишь те, кто знал принцип заряжания и стрельбы. Только удача, или воля Аллаха и могли способствовать хоть одному попаданию ядра в русский корабль. Но Аллах сегодня отвернулся от персов.

— Господин, нужно уходить! — кричали, уже сидящие в седле личные охранники Ардашира.

— Убить Мирзу Мухаммада и всех его детей! — закричал разъяренный собственным бессилием командир карательного отряда.

Если Ардашир Машхади Ага и отдал приказ убить всю семью бакинского хана, то он и не собирался при этом присутствовать. Груженные повозки были отправлены из Баку еще ночью и он их нагонит к вечеру, с тем богатством, что он вывез, Ардашир сможет хорошо жить. Ну а сопротивляться русским, которые начали десантировать своих людей недалеко от бакинского порта, было бесполезным. Важнее донести до Карим-хана вести, что руси уже начали свой поход и следует выдвигать все войско на встречу завоевателям. Ардашир был уверен, что его правитель покажет северным коварным русси, кто именно хозяин этих земель.

Ардашир Машхади Ага не знал, что через час, после начала артиллерийского обстрела прибрежной полосы Баку, верные хану люди смогли освободить своего господина и те два десятка воинов, что персидский командир отправил для казни, были поголовно вырезаны.

А вечером в Баку входили уже стройные колоны русских войск, сопровождаемые ополченцами и просто любопытными зеваками.

Направление через Дарьяльское ущелье на Картли.

30 января 1752 года.

Александр Васильевич Суворов был не в духе. Кавказские горы казались ему непроходимыми. Нет, были дороги, тропы, но все негодное для быстрого передвижения большого войска. Ну не Ганнибал же он, в самом деле, чтобы через Альпы переходить? Где Россия и где те Альпы? Далеко! А горы Кавказа оказались очень близко и даже… чуточку свои, что ли.

Бригадир Суворов, назначенный командиром егерской дивизии и приданных ей уланского и казачьего полка, не мог до конца прочувствовать, что эти места свои, русские. Пусть и по большей степени местное население встречало русское воинство приветливо, но горы то и дело «стреляли». Мелкие отряды часто нападали на колоны русских войск, а выставить охранение, чтобы, к примеру, кто залез на гору и контролировал ее, было сложно. Поэтому зоркий глаз, вооруженный зрительной трубой — вот главное охранение авангарда русских войск. Ну и быстрая реакция, прежде всего казаков.

Александр Васильевич и знать не хотел, что именно делали казаки, когда из-за какого камня прозвучит либо выстрел, либо прилетит стрела, и станичникам удавалось кого изловить. Упертые горцы, долго противились признаваться из какого они селения и почему вообще стреляли. Но у каждого человека есть свой болевой порог, нужен только грамотный собеседник с ножом и другими присособами для конструктивного переговорного процесса. Как правило, стороны приходят к консенсусу и одна сторона сдает всех, кого простит сдать другая.

Тут, в этих горах, где жили сильные духом люди, подобное утверждение давало сбой, но были случаи, когда казаки узнавали много интересного.

Оказалось, что есть некий единый центр сопротивления и это правитель Аварского ханства Мухаммад-нуцал IV.

— Иди к своему хану и скажи, что я, командующий русскими войсками, хочу его слушать. Если он не придет, то я разрушу город его Хунзах. Если еще кто нападет на мои колоны, и это будет по приказу хана, то я все равно разрушу Хунзах, — говорил Суворов командиру одного из отряда, что нападали на русское войско.

Суворов не стал ожидать каких-либо изменений, а решил продвигаться дальше. Это было очень сложно, приходилось высылать вперед крупные отряды дозоров, по горам рыскали казаки-пластуны — хорошие воины, но мало приспособленные к горным условиям. Продвижение замедлилось до десяти верст в день, но оно стало безопасным и потери в русской армии были уже скорее от травматизма, чем от боестолкновений с неприятелем.

На четвертый день, после того, как Суворов выразил желание переговорить с аварским ханом, пришел ответ. Человек появился как-будто ниоткуда и словно вырос перед русским бригадиром. Александр Васильевич был не робкого десятка и ухваткам обучен, потому он лихо перехватил правую руку незваного визитера, и скрутил ее до хруста костей.

— Экий стервец! — восхитился Суворов. — Вот так подобраться ко мне! Выкуси, душегуб!

Ударом коленом в голову, русский командующий «отключил» вечернего гостя.

— Очнулся? — спросил Суворов через минут пятнадцать, пока визитера связывали и приводили в чувства. — Ну? И что ты хотел сделать? Отправить меня с Богом беседовать? Так я еще чинами не вышел, чтобы сметь, хоть бы с архангелом словечком перекинуться, не то, что с Богом.

Визитер пытался что-то говорить, но, закономерно, его никто из собравшихся в командирском шатре, не понимал. Французским языком сумрачный гость не владел, как и иными европейскими. Только еще через десять минут, когда привели переводчика, разговор состоялся.

— Ну, так и пришел бы утром, али днем! — говорил Суворов, который решил лично допросить того, кто смог вот так пробраться в центр лагеря и даже выбрать время, когда Суворов оказался в одиночестве. — А так, братец, выходит, что тать ты и есть!

— Господин, мой хан просил передать тебе послание лично, чтобы никто не слышал. Потому я и пробрался к тебе в шатер! — говорил визитер, представившийся Ахмедом.

— Ловок, ты Ахмедушка, взять бы тебя, да проверить на подлые ухватки, может и сгодился бы в Центре обучения в Ропше. Я то, не последний выученик биться по-пластунски, да и то, не могу сразуметь, как ты все дозоры прошел! — Суворов, как будто проигнорировал ответ Ахмеда, заговаривая того.

Вместе с тем, он обдумывал вероятность того, что аварский хан прислал не убийцу, а именно вестового. Может не все гладко в Аварском ханстве? Мухаммад-нуцал хочет что-то скрыть?

— Выйти всем! — скомандовал Суворов, но солдаты лишь дернулись к двери, с мольбой уставившись на командира. Они не хотели оставлять своего «юного отца» наедине с татем. — Давайте, братцы, выйдите, мне с ним поговорить нужно. Вот только ты, толмач и останься!

— Мой хан спрашивает тебя, господин, чего хочет Россия в этих землях. Среди народов-данников нашего хана зреет уверенность, что русские пришли мстить мусульманам за то, что мы в прошлом году и ранее ходили большими набегами на христиан Картли и Кахетии. Мухаммад-нуцал мудрейший человек и не верит, что русские войны пришлю сюда только для мести. Так ли это? — задал вопрос через переводчика Ахмед.

— Там, где русский стяг раз поставлен, с тех земель Россия не уйдет! Это, братец, раз! Второй раз — это то, что в нашей империи много мусульман и мы чтим традиции, если их и нам не насаждают. Мой император так говорил крымским беям, это же слышали и ваши соседи — ногаи, что уже в империи. Ну и три, да кабы в голове твоей непутевой сие прочно легло — за смерть и поругание русского человека будем кратно брать кровью иных, — Суворов замолчал.

— Тогда вот! — Ахмет сорвал с себя повязку, которая была вымазана в крови, а под бутафорской тряпкой было письмо.

— Ох, и ловок, шельмец! — восхитился Суворов.

Вечернего визитера всего обыскали, не постеснялись заглянуть и в исподнее. А вот перевязанное плечо, которое, казалось, еще саднило кровью, не стали сдергивать. А там и раны не было, да и повязка была вымазана бараньей кровью. Захоти какой не нож, так лезвие от ножа, спрятать, так и не нашли бы.

— На русском языке?! — вновь удивился Суворов, вчитываясь в текст.

В письме Мухаммад-нуцал IV излагал свою просьбу и условия просить русского подданства [в РИ просил о подданстве в 1755 году]. Главными были три пункта.

Первое, что просил аварский хан, так это невмешательства в религиозные дела. Никакого насаждения христианства в его землях не должно быть. Второе требование было не покушаться на право быть ханом представителей древнейшей династии нуцалов, конечно неприкосновенное отношение к самому Мухаммаду. Третье — это сохранение его данников в ведении ханства.

Казалось, не так и много, но и соглашаться на эти условия было нельзя. Нужны переговоры и более детальное обсуждение разных нюансов. Говорил Петр Федорович, что любой высокопоставленный командующий должен быть еще и дипломатом, но Суворов все еще жил в парадигме того, что он не тот самый «высокопоставленный». Воспринимал себя майором, может, подполковником, но не тем, кто будет принимать решения о вхождении в состав России столь немалых территорий, которые контролировал аварский хан. Это были и чеченцы и большая часть дагестанских кланов, кубинское ханство, как и шерванское ханство, дербентское, земли ахалцихского паши.

— Ахмед! — Суворов стал полностью соответствовать своей фамилии, даже забыл о юморе, который всегда его сопровождал. — Нам с ханом Мухаммад-нуцалом IV нужно встретиться!

— Да, господин! Мой мудрейший хан предполагал это. Он будет Вас ждать завтра в ингушском селении Заур, что в полудне пути отсюда. Больше никто не потревожит Вас, господин, пока не состоятся переговоры, — сказал Ахмед.

Суворов еще несколько минут раздумывал отпускать ли вечернего визитера, но посчитал, что это нужно сделать. Если есть шанс сохранить жизни солдатам и ускорить передвижение, то необходимо попробовать договориться. А уже войдет в состав России ханство, или нет, это после решится.

На следующий день к полдню казаки сообщили, что на въезде в небольшое селение стоит три больших шатра, возле которых порядка трех сотен воинов.

— Ну, братцы! Коли что, так обороните меня? — с веселостью в голосе спросил Суворов.

После множества заверений, что «конечно, костьми ляжем, но тебя, отец родной…» вот как оно — мужики уже с проседью в бородах и иные, кто бреется, но имеет немало морщин, обращаются к еще молодому Суворову «отец родной!»

— Приветствую тебя, хан! — первым заговорил Суворов, как только его провели в самый большой шатер и там сидел Мухаммад-нуцал IV. — Здоровья тебе, твоим детям и мира в доме!

Суворов как только мог говорил на манер того, как принято в этих местах. Александр Васильевич хотел, если не сработать на «отлично», то хотя бы не запороть дипломатический контакт с пока еще хозяином этих мест.

— И я приветствую славного русского офицера, кто столь молод годами, но уже уважаемый старик своими свершенными делами! — перевел толмач слова хана. — Садись, поешь, выпей! Ты гость мой!

Суворов присел на большую и очень мягкую подушку. Прием пищи в таком положении был крайне неудобен, но не говорить же об этом хану, требуя стол и стулья. Может еще и приборы попросить?

Минут пять, безмолвствуя, оба мужчины ели. Много чего можно было попробовать с богатого ханского стола, но хан не есть позвал командующего русской усиленной дивизией, а, чтобы договариваться. Поэтому, не дав времени Суворову насытиться, Мухаммад перешел сути переговоров:

— Александр Васильевич, — хан почти без акцента произнес имя-отчество Суворова. — Мне известно, что Вы направляете своих воинов в Картли. А мы с Ираклием, как и с его отцом Теймуразом, прямо скажу, враги. Усиления своих врагов я не могу позволить. И это еще одна причина, почему я бы хотел иметь над собой правителя — императора, который мог рассудить царей и ханов, что ему присягнули.

— Хан! — незамысловато обратился к Мухаммад-нуцалу Суворов. — Действия России в большей степени направлены не на поддержание вражды между державами Кавказа, а для мира и, чтобы не допустить нового кровопролития из-за стремления Персии привести к полной покорности все народы, что ранее проживали в персидской державе, как и иные, что ей не подчинялись.

— И это еще одна причина того, что я прошу принять Аварское ханство в российское подданство. К нам приезжал посланник от Шахрох-хана, или, скорее, от действительно главного человека в возрождающейся Персии Карим-хана. Они требовали покорности, дабы мы чинили всякие неудобства русскому войску, — хан посмотрел на Суворова с хитрым прищуром. — Мы отрубили им головы!

— И теперь у Вас, хан, только два пути: покориться персам и выплатить им за убийство послов, или стать подданным другой державы, что будет способна Вас защитить, — высказался Александр Васильевич, чем вызвал сдержанный смех у хана.

— Мы уже били персидское войско, даже тогда, когда правил Надир-шах и Персия была едина и сильна. Побьем и сейчас! — сказал хан.

— Вы не можете победить Картли! — выпалил Суворов, которому смешки хана не понравились. — Армия персов в десятки раз больше армии Ираклия.

— И все же, что может сказать Россия на мое предложение? — не стал обострять разговор Мухаммад и перешел к сути всей этой встречи.

— На веру мы посягательств устраивать не станем. Но и Вы, когда созреет необходимость поставить христианский храм, не будете правомочны запретить это. Далее. Россия заинтересована в том, чтобы она была хозяйкой на этих землях, но не только на бумаге, или словах. Третье, что касается Вас и ваших потомков. Они войдут в русское общество с титулами «князь» и продолжат, при условии соблюдения клятвы верности, служить России, — пересказал Суворов методичку, которую доводили до всех командующих на Кавказе.

— Если нет, то что? — раздраженно спросил Мухаммад-нуцал IV.

— То русские силы объединятся с силами Картли и Кахетии, а так же с силами Баку, который уже наш, — бригадир сделал паузу. — И наведут порядок на русских землях. У нас достаточно сил, чтобы привести к покорности тех, кто не хочет принимать мягкие условия сожительства с Россией.

Наступила пауза. Хан смог взять себя в руки и сдержался от импульсивных поступков. Он не хотел вот так отдать свои земли, пусть Мухаммад и останется номинальным правителем, но ханом. У Мухаммада-нуцала много данников и именно от их поступлений он кормит и свою армию и отстраивает города. С другой стороны, русские войска уже на территории, которая не подчиняется аварскому ханству, до Картли очень близко, и стоит ждать отряды царя Ираклия, которые могут выдвинуться навстречу русской усиленной дивизии. Те засады, что были организованы людьми хана, показали, что русские быстро учатся и у них есть очень серьезные воины, которые могут распознавать засевших в укрытиях воинов и быстро их убивать. Да, в горах можно устроить войну малыми отрядами. Но сколько она продлится, когда русские начнут просто вырезать селения? Мухаммад-нуцал IV не сомневался, что сильные воины не станут терпеть потери и просто вырежут часть населения ханства. В этих землях мало знали о гуманизме, каких-либо правилах войны, тут кровь за кровь. И это понимание хан проецировал и на русских.

— Вам не станут чинить препятствий при переходе, — через минут десять обдумывания всего сказанного, выдавил из себя хан. — Повремените с нападением на мои земли. Не потому, что я выгадываю время для подготовки, нужно переговорить с некоторыми людьми, чтобы, вдруг, от моих решений, не прервалась древняя династия нуцалов.

Переговоры закончились, и всю дорогу до русского лагеря Суворов чертыхался и ругал и себя и всю ситуацию, связанную с этим общением с ханом. Плохой получился, как самокритично оценивал себя Суворов, из бригадира дипломат. Можно же было и взять в подданство Аварское ханство, гляди и войско бы пополнилось, да провизии подвезли, а то осталось только на несколько дней, а еще неизвестно, как накормит царь Картли.

Потсдам. Дворец Сан-Суси.

2 февраля 1752 года.

— Господа! Мои верные генералы! К Вам обращаюсь я, ваш король! — Фридрих, недавно провозглашенный-таки «Великим», обращался к своим генералам. — В Европе много несправедливости! Одна из таких проблем — это существование Священной Римской империи. Почему Габсбурги должны быть главными в нашем немецком доме? Нет! Бранденбургская фамилия не менее достойна этого! Наши юноши вместо того, чтобы сеять поля, вынуждены идти в армию, чтобы честно и самоотверженно сражаться за своего короля и за то будущее, в которое я Вас веду…

Эту речь, коротенько, как в будущем шутили, минут на сорок, прусский король репетировал и переписывал уже как три дня. Конечно, было жаль, что друг Вольтер не имел возможности стилистически подправить это воззвание, которое должно войти в историю. Но были и иные люди, которые помогли более грамотно составить фразы и слова, чтобы не только оправдать будущую агрессию Фридриха, но и продемонстрировать справедливость предстоящей войны.

Король мог бы вставить в свою речь слова своего последователя кайзера Вильгельма про «место под солнцем для Германии» и они бы гармонически вписались в общий смысл всего сказанного. Германия хотела занять место лидера Центральной Европы, отобрав это лидерство у Австрии.

Еще после окончания войны, которая получила название «за австрийское наследство», было ясно, что страны берут только перерыв для зализывания ран. Австрия не могла простить Пруссии того, что Фридрих отобрал Силезию, очень промышленно развитую область с немалым количеством населения. Фридриху же этой области было мало, он хотел большего, по крайней мере, Саксонию.

— Враги ополчились на нас… — продолжал вещать своим верным слушателям король.

Пруссия была готова начать войну. Может не в той степени, как того хотелось Фридриху. Всегда кажется, что войск недостаточно, даже, если армия вдвое больше, чем была еще три года назад. Мало пушек — их не бывает много. Конницы, лучшей конницы в Европы, было бы лучше иметь вдвое больше. Вместе с тем, Фридрих подходил к новой войне с двумястами тысячами солдат и набор продолжается.

— Зейдлиц, мой друг, готовьте своих славных кавалеристов, выступаем через неделю.

— Мой король, я осмелюсь сказать, что время для атаки выбрано сложное, — сказал подполковник Зейдлиц.

— Мой верный Фридрих Вильгельм! Вы думаете так же, как и наши враги, я же размышляю на один, два хода вперед, — Фридрих Великий похлопал по плечу своего военачальника, командира лучшей конницы Европы. — Вижу, что Вам не понятно, Зейдлиц, что ж… на юге наших земель, что граничат с Саксонией выпал снег. Погоды стоят ныне вполне морозные, так что не стоит ожидать, что снежный покров спадет. Теперь подумайте, как будет утрамбован снег, когда проедут сани, пройдут тысячи лошадей? Или это уже будет грязь, но вполне проходимая. Моим солдатам придется месить грязь! Этот да, но никто, Зейдлиц, никто не станет ждать удара. И мы просто войдем в Дрезден походными колонами.

Зейдлиц промолчал. Фридрих Зейдлиц пока вообще не понимал, зачем он, всего-то подполковник, удостоился чести один на один общаться с самим королем.

Подполковник не хотел, да и не мог, перечить своему королю. Вместе с тем, Зейдлиц прекрасно понимал, сколь много будет санитарных потерь при таком переходе. Фридрих Вильгельм во всем подчинялся своему королю, но он с трудом принимал военные хитрости. Вот шибка лоб в лоб на лихом коне!..

— И еще, мой друг, — Фридрих снисходительно улыбнулся. — Нужно зреть вокруг, что происходит или должно произойти.

— Вы про то, что принц Карл Петер стал императором, и он любит Вас? — обрадовано спросил Зейдлиц.

Этот великолепный, решительный человек терялся рядом со своим королем, часто вел себя, словно растерянный юноша. Вот и сейчас, генерал обрадовался тому, что нашел ответ на вопрос своего короля. Зейдлиц все еще не понимал, почему он, подполковник заинтересовал короля.

— О, нет! Я уже не верю юнцу! — разочаровал Зейдлица прусский король. — Он, конечно, любит меня, это есть, но юнец искренне желает скрестить со мной штыки, словно в рыцарском поединке. Петер верит в правила войны. И мы будем воевать с Россией. Но на войне нет правил, кроме тех, что продиктованы сильнейшим!

— Я верю в звезду бранденбургского дома! — провозгласил Зейдлиц.

— Да, Бог нам благоволит, он подарит моей фамилии чудо. И мы разобьем и русских, причем сразу же после того, как мои солдаты пройдутся по Карлову мосту в Праге, — король, несмотря на то, что отдал много эмоций во время обращения к генералам, вновь заводил себя. — Племянник окончательно обрусел и… обнаглел. Вот как влияет женское воспитание! Это Елизавета во всем виновата, пусть ее черти в аду жарят! Он, сопляк, посмел делать мне предложение, да еще через моего друга детства Вильгельма Финкинштейна. Я был уверен, что Карл Петер просто отдаст приказ русским ордам смести Австрию, но он только дает мне время разобраться с Францией и Австрией, чтобы после сразится один на один.

Зейдлиц слушал своего короля и, хоть и не понимал многое из его умозаключений, но не мог не оценить нелинейное мышление монарха. Фридрих Великий потому и позвал Зейдлица, чтобы поручить тому возглавить быструю атаку на русские дивизии, что базируются в Курляндии. И сделать это предполагалась практически одновременно с атакой на Австрию. Русские еще только вошли в Курляндию, они не могут иметь ни укреплений, ни даже серьезной организации, при том, шпионы Фридриха докладывали, что обозы русских просто необычайно большие и предназначены на куда большее количество солдат, чем две дивизии. И особенно много фуража, что говорило о том, что русские собирались передислоцировать в Курляндию много конницы.

— Уничтожь все это, Зейдлиц. Понимаю, что твои парни для боя, а не для наскоков. Забери всех улан, но сделай это быстро. Вот так мы действительно можем дать пощечину русским, чтобы не лезли в споры европейских держав, — Фридрих выдохнул, вот сейчас он почувствовал себя уставшим.

Прусский король, до недавнего времени считавший себя, да и многие в Европе разделяли мнение Фридриха, самым просвещенным монархом и талантливым музыкантом, вдруг, обнаружил, что все вокруг только и говорят о талантах русского императора. Некоторые утверждают, что Петр написал такой реквием по умершей Елизавете, что слезы сами льются и все сознание проникается трагедией произошедшего. При этом никто еще не знает ни нот, ни вообще не может воспроизвести мелодию. Все только слухи. А еще русский император стихи пишет, великолепный боец, в науках силен. Ели даже половина всего о чем говорят при европейских дворах про русского императора является правдой, то Фридрих становится не таким уж и великим.

Западное побережье Северной Америки (Орегон).

3 февраля 1752 года.

— Емельян Сафронович, там, с берега видны паруса! — выкрикнул Митька Худой.

— Стяг чей? — выкрикнул Басов, выбегая из избы и накидывая бобровую шубу прямо на рубаху.

— А кто его ведает?! — отвечал еще один человек из ближнего круга есаула Басова, это был Иван Найденов. — Не видать то стягов!

Чуть замешкавшись, Басов рванул обратно в избу и взял из сундука свою зрительную трубу.

Уже полтора года Басов обживался на новой территории. Некогда он попал к наследнику-цесаревичу и, по словам самого Басова, которым, несомненно, стоит доверять, лобызал его наследник в уста и водку сам разливал.

Басов рассказывал: «Вот, значит, и говорит мне Петр, что, мол токмо на тебя, Емельян Сафронович и вся надежда, что америки освоишь, да славу России добудешь. Иди, мол собирай людей, да бейте зверя, чтобы торг вести в Китае». Случалась странная ситуация, когда Басов с каждой кружкой выпитого становился из случайного человека на приеме у наследника, до его лучшего друга, который даже отказался от графского титула.

Емельян прибыл в Охотск не просто с деньгами, он прибыл богатым человеком со своими людьми, которых соблазнил посылами и о богатстве и о вольнице, что и казакам не снилась.

В Охотске, несмотря на то, что у Басова была выправлена бумага под подписью самого цесаревича, Емельяна сразу стали задвигать по дальше. Было такое, что он три дня просидел в клетке.

Однако, деньги наличествовали, а люди, что он привел, ждали от своего предводителя решительных действий. И Емельян Сафронович начал действовать. Сперва, он организовал небольшую экспедицию на северо-восток Камчатки, где набил морских коров. Этот навар Басов, не разглашая тайны приобретения и жира и шкур, променял на не шестипушечный пакетбот. Без особого труда купил еще три схожих корабля, благо в Охотске уже были даже фрегаты и такие судна оказывались в свободной продаже. После казак загрузил корабли и отправился сильно южнее Ново-Архангельска.

Земли, что раскинулись южнее Аляски, сразу же понравились Басову, как и его соратникам. Бескрайние леса, немало рек. Вот только и гор было много, но долины вдоль гористой местности были хороши, там не то, что картошка вырастит с репой, но можно пробовать и рожь, или даже пшеницу выращивать. Только по старинке, ляды палить, да пни выкорчёвывать.

Работа никого казака не пугала. Вопреки мнению многих в Охотске, Басов не был ушкуйником, или бесполезным авантюристом. Пусть авантюрная натура Емельяна и выходила часто на первый план характера, но он всегда думал, не бросался в дела, которые были не прогнозируемые.

Вот и эта колония, что организована Басовым, была расчетливым проектом. Река, которую Басов назвал Волгой [река Колумбия], давала просто очень много рыбы. Берега Волги были чаще высокими, но удобные выходы к воде имелись. Этим летом Басов готовился отправить людей посмотреть на места выше по течению, где, как говорят индейцы чимаки, есть еще больше бобров, чем рядом с Емельяновым острогом.

Отношения с местным населением сложились, на удивление, очень хорошо. Басов просто приказал никого не убивать, баб не насильничать [по свидетельствам Дж. Кука, как и позднейших исследователей, индейцы Орегона отличались исключительной добротой. Правда, в следующем веке они стали более агрессивными]. Разговор с индейцами кое-как клеился, Басов даже слушал как в Охотске, в трактире один молодой человек, что прибыл из Петрополя, это в Калифорнии, рассказывал о своем опыте общения с туземцами. Вот Басов и применяет передовые методы налаживания коммуникаций.

Сто четыре человека, все мужики, облизывались на аборигенок и скоро состоялись первые свадьбы. Главным поставщиком невест стало племя чимаки, которые стремились укрепиться против своих соперников из племени сонгиш. Басов вникал в местные политические расклады и даже почти договорился о союзных отношениях и торговле с еще одним племенем — чинуки.

Было и два столкновения, когда индейцы-конкуренты за земли на побережье напали на обоз колонистов. С какой стороны держать фузеи люди Басова знали, да и многие были отменными рубаками. Так что отбились, потеряв при этом семерых своих, четверо из которых скончались в остроге. Было упущением не иметь нормального медикуса. Но откуда же его взять?

— Емельян Сафронович, нужно уйти, нас так увидят! — просил своего старшего Митька.

— А я что тать какой, чтобы прятаться? — недоумевал Емельян. — У меня бумага от цесаревича выправлена! Да и чего уж прятаться! Мы тут крепко сидим, острог наш в трех верстах от моря, корабельные пушки не добьют. Ну а на стену лезть не станут, все ж и ударить можем шибко. Так что маши, пусть входят в устье реки, а то оно, как залив, могут и не додуматься, что река есть.

К вечеру Емельян Сафронович уже угощал трех капитанов кораблей и еще двоих казаков цесаревича, которыми командовал совсем не похожий на станичника человек.

Этим командиром был Иван Кириллович Митволь. Тот самый, который был в Шлиссельбургской крепости во время спровоцированного бунта Белозаровича. Без участия Митволя, убийство могло и не состояться. На весьма быстроходных фрегатах, без лишних остановок, многие участники тех событий плыли основывать новые русские колонии. Именно тут, примерно, и намечалась новая колония Русско-Американского компанейства.

— Пошли, Емельян Сафроночи, поговорим! — Митволь пригласил выйти на воздух Басова.

— Чего же не погутарить? — усмехнулся казак-предприниматель и первым вышел из избы.

— Ты мне скажи, Емельян Сафронович! Ты как, сам по себе, али собирался стать частью большого дела? — спросил Иван Кириллович, как только он остался наедине с казаком.

— Так, с Охотска, считай, погнали, а тута я хозяин! — ответил Басов.

— Есть у меня такие бумаги, что справить могу, коли принимать иных в Русско-Американское компанейство. Пойдешь? — спросил с некоторой надеждой Митволь.

Допустить того, чтобы у него недалеко была вольница из вообще неподконтрольных людей, Иван Кириллович не мог. Тут Басов или согласится на хороших условиях, сулящих немалые возможности, но в рамках системы, или придется всю эту стихийную колонию зачищать и лить русскую кровь. Не было никаких гарантий, что и сам Митволь не потеряет своих людей, но это строительство державы, при таких процессах без крови никуда.

— А у меня есть бумага от самого цесаревича! — усмехаясь, отвечал Басов. — Так я и так уже в компанействе. Только нету возможности отправить товар в Китай, али в Охотск.

— С этим поможем! — искренне улыбнулся Митволь. — Пошлешь, Емельян Сафронович своих людей с нами, чтобы они знали, где наша крепость станет. Оттуда по началу лета должен корабль идти на Охотск. Вот его и загрузим.

— Добро, Иван Кириллович. Принесу тебе бумагу ту, кабы ты не сумневался, — сказал Басов и шмыгнул в избу.

Сразу две русские колонии стали на западном побережье Северной Америки. Еще пару таких поселений и можно заявлять русские претензии и на Калифорнию и на все земли на тихоокеанского побережья на Север, аж до Аляски.

Петербург.

14 февраля 1752 года.

— Как это получилось, господин глава Генерального штаба? Где были Вы, почему кто-то вообще имеет доступ к документам, кроме Вас? Работали же вместе, Вы же учились, как правильно поступать с бумагами! — отчитывал я Апраксина.

Еще три дня назад стало известно, что пропали важнейшие бумаги, где был изложен план вероятной войны с Пруссией. Мне же сообщили об этом только тогда, как я повелел собраться на совещание. Стало известно, что прусские войска начали передвижения по всему королевству Фридриха. Это случилось после того, как и англичане высадили двадцати пяти тысячный корпус в Ганновере, где сейчас сконцентрировано уже почти пятьдесят тысяч английских штыков. Конечно, Англия не станет вести активную войну в Европе, но король Георг максимально прикрывает свою малую родину — Ганновер.

И тут, когда нужно четкое понимание и сроков и средств реализации планов… Пропадают самые важные бумаги.

— Господин Шешковский, задержите бывшего главу Генерального штаба и разберитесь, — приказал я и стал выжидать время.

Уже через две минуты Апраксина не было у меня в кабинете.

Этот, по сути, арест не был связан с моим послезнанием, которое в оценке личности Апраксина отталкивается скорее от фильма «Гардемарины 3», ну и некоторых домыслах, нежели на научную оценку роли Степана Федоровича в событиях Семилетней войны. После того, как Бестужев был посажен под домашний арест и, как говорится, небо не рухнуло, Апраксин, как креатура канцлера, стал вообще неинтересен.

Канцлер все еще работал в Зимнем дворце и мне просто было некем его заменить. Правильное обращение к послам, монархам, четкие и хитрые ответы — это все тот самый Бестужев, который сейчас своей работой хочет заслужить индульгенцию. Наивно это, но и наказание наказанию рознь. Все-таки придется отзывать Панина из Швеции, тот, говорят, такой же хитрож… вообщем, хитрый он и изворотливый в политических вопросах. Если не станет этот Панин двигать свою собственную повестку с союзом северных держав, то может и поработать, пока Трубецкой освоится. Ну а канцлера я жду. Иван Иванович Нелидов должен быть уже уведомлен о необходимости своего прибытия в Петербург.

Что касается исчезновения документов, то я уже знаю, кто именно их украл. Вот так, бесчестно, подло и низко, могут поступать мои родственники! И где тут офицерская честь? В каком она месте у вора? Георг Людвиг Гольштейн-Готорбский сбежал в Пруссию уже как недели полторы назад. Он просто оставил кавказский корпус без командования, который, между прочим уже частью вошел в Ереван. Сбежал с еще тремя своими заместителями. Бежали эти предатели через Петербург, аккурат по дороге заскочив в кабинет начальника Генерального штаба.

Дядя Георг Людвиг, прознав, что в Европе намечаются судьбоносные события, решил, что хватит с него необоснованных повышений в чинах, пора и действительно послужить. Прибыл в Россию полковником пару лет назад, убегал уже генерал-поручиком.

Если бы вся эта подлость с воровством или оставлением службы без приказа стала известна европейскому сообществу, то дядю бы заклевали. Но доказать, что именно Георг Людвиг взял документы, сложно. Сейчас это будет выглядеть, как специальное нагнетание обстановки или неуместные вопли импульсивного русского императора. А с началом войны многое потеряет актуальность, в том числе и обвинения дезертирам.

— Петр Семенович, Вы же понимаете, что это значит? — спросил я у озадаченного Салтыкова.

Было видно, что глава Военной канцелярии озабочен произошедшим только что арестом. Скорее всего, мои действия выглядят несколько жестко. Однако, за расхлябанность, которая может привести к избыточным потерям русского войска, что полагается? Если действовать без оглядки, то у меня был бы только выбор между четвертованием и посадкой на кол. Странное время: не органически соединенные в эпохе и всепрощение, и жестокость.

— Ваше Величество, я понимаю опасность, — сказал Салтыков.

— Тогда в срочном порядке нужно изменить наши планы, иначе противник может создать множество неприятностей, — сказал я, глубоко дыша, чтобы отойти от импульсивности.

— Простите, Ваше Величество! Вы сказали противник? — спросил Салтыков.

— Петр Семенович, да — Пруссия наш противник. Война уже началась, даже, если гренадеры Фридриха еще топчутся на прусской земле и не перешли границ, — ответил я. — Давайте дальше… Что по кавказскому театру военных действий?

Я вводил новые понятия в этот мир, те, что были мне более объясимы, чем пространственное объяснение сути. Театр военных действий — лаконично и емко. Пусть привыкают, как я смирялся с командами, что на русский, а не прусский лад. Вот въелась команда «марш», так нет — не можно ее использовать.

Что же касается Кавказа, то там все пока что было с военной точки зрения неплохо. Постреляли немного в бакинском ханстве, да пошли дальше. Сложности возникли к югу от Еревана. Подошло немалое войско Керим-хана. Произошло ли сражение, или нет, неизвестно. Скорее всего, что еще нет, так как Петру Александровичу Румянцеву нужно было принять тот корпус, что был отставлен моим родственничком-предателем. Вряд ли Румянцев, даже с отсылкой на его стремление к быстроте и натиску, решиться бросать в бой части, командование которыми только принял.

А так, — спасибо нужно будет сказать Петру Александровичу. Он приехал в Моздок, как мой представитель. Туда, как и в Кизляр, стекались полки и отдельные отряды казаков, ногаев и калмыков. Вот Румянцев и должен был отследить систему пополнений, выдачи фуража и провизии. Были у него полномочия и на то, чтобы отстранить любого офицера. По моему личному повелению уже ставший генерал-аншефом, Румянцев, как только прознал про бегство Георга Людвига, принял командование на себя.

— Получается, что сражение неизбежно, и оно произойдет где-то рядом с Ереваном? — я задумался. — Нужно написать в газетах и журнале, что эта битва «за свободу армянского народа».

Салтыков промолчал, он не лез в политику. Тут же была, что ни на есть, политика. У армян должна быть свобода! Этот призыв и лозунг донести до всехармян, которые живут и в Османской империи и в Персии и еще бог весть где. Конечно, не стоит сравнивать армян по географии расселения с евреями, но аналогии вырисовываются. Создать армянское генерал-губернаторство с определенной свободой внутренней жизни и с гарантией безопасности. Это даст приток свежей крови в русский организм.

— Свяжитесь с Фермором, чтобы был наготове в Курляндии к разным событиям, проработайте изменения в плане. Послезавтра жду от Вас доклада. Работайте, Петр Семенович! — сказал я и встал, демонстрируя окончание разговора.

Вообще, сегодня в планах военных вопросов не должно было быть. Конечно, именно неумолимо надвигающаяся война была главной темой, но существовало еще множество иных. Противостояние в Европе может продлиться долго. Так что из-за этого сидеть и ничего не делать?

Еще до вызова Салтыкова и Апраксина я рассматривал букварь. При моем самом деятельном участии, еще больше года назад началась работа по реформе русского языка. До этого я сомневался в ее необходимости, во время составления правил модернизированного, вместе с тем, упрощенного русского языка, сомневался так же, сомневаюсь и сейчас. Однако, не нашел причин, чтобы не продолжить работу в этом направлении.

Михаил Васильевич Ломоносов поначалу противился моим предложениям по реформе. Привычка — она часто тормоз для прогресса. Я же посчитал нужным упростить русский язык, сделать его более доступным к изучению. Вот и букварь… да по такой книге можно и собаку грамоте выучить!

Не стремился я к такой утопии, как всеобщая грамотность. Утопия именно для времени моего правления. Хоть бы я и пятьдесят лет протирал своим седалищем трон, сделать всех грамотными за одно правление — невозможно. Не было подготовленной почвы для того, чтобы определить множество грамотных людей на доходные места. Но грамотный крестьянин лучше безграмотного? Для меня, бесспорно. Как вводить новые формы хозяйствования, если крестьянин не обучен элементарному счету?

Подобные примеры можно приводить и в отношении рабочих. Научный прогресс движется и какие новшества не изобретай, скорее всего столкнется со стеной невозможности исполнить технологию в материале, а не только на бумаге. И главными исполнителями в этом деле будут рабочие. Демидов уже расширяет свои школы, без указки, понял, что это окупится в профессионализме работников.

«Еры», «яти», «i», пусть останутся в прошлом. Сейчас, когда русский язык только развивается, когда еще нету Пушкина, Достоевского, нету сотен тысяч томов различных изданий — это все проще сделать, чем ломать развитую систему через двести лет. Ну и еще маленький, но важный нюанс — сокращение набора. Двадцать, а то и больше процентов, при печати — выгода для издателя и возможности лучшего заработка, расширения своей деятельности, удешевление изданий.

Но пока реформа еще не началась. Еще Сумароков со своим критиком и даже соперником Ломоносовым, готовят учебник по русскому языку и формируют правила, если прежние устарели. Они оба против реформы, но просьбу цесаревича, тем более, волю государя, не обсуждают, но исполняют.

— Ваше Величество! К Вам аудиенцию запрашивает Екатерина Алексеевна, — хитрец-секретарь нашелся, как и угодить мне, «запрашивает аудиенцию» и одновременно не отказать самой Екатерине.

Ну не бегать же от проблем? Тем более, если уже через месяц-полтора я отравлюсь в Курляндию для содействия управлению войсками.

— Давай, зови! — сказал я и изготовился к серьезному разговору.

В кабинет входила, казалось, другая женщина. В моей памяти сохранился последний разговор с Катериной, который состоялся на повышенных тонах. Сейчас же все еще моя жена выглядела кроткой и покорной. Верить в то, что ее путешествие по монастырям сыграло столь значимую роль, что изменился и характер, я не собирался.

— Ваше Императорское Величество! — вошедшая женщина изобразила глубокий книксен с задержкой склоненной головы.

Как же надоели эти спектакли?! Вот сейчас «Императорское», покорность и вверения себя в мою милость.

— Екатерина Алексеевна! — без намека на титулование, обратился я к матери своих детей.

— Я благодарна Вашему Величеству, что посчитали нужным со мной поговорить, — сказала Екатерина и опять чуть поклонилась. — Я постараюсь не занять много Вашего ценного времени.

— Я слушаю Вас, Екатерина Алексеевна. Наверняка, у Вас есть собственное видение своего будущего. Я бы хотел его услышать, — сказал я, стараясь держать максимально нейтральное выражение лица.

Наступила пауза, в ходе которой даже мне, со всем скепсисом показалось натуральным смущение женщины. Новые грани актерского мастерства? Или иное?

— Я не посмею предлагать Вам, Ваше Величество, сохранить нашу семью и забыть все прошлое. Я буду об этом мечтать, где бы я не находилась. Я оценила то, что имела и что, по собственному непониманию и гордыни, потеряла. Но я прошу Вас, некрепостить меня в монастыре. Лучше бы уже смерть. Отпустите меня домой, в Щетин, Ваше Императорское Величество. — сказала Екатерина и по ее щеке стекала одна, одинокая, но, кажущаяся, очень горькой, слеза.

— Сударыня, — после необходимой паузы говорил я. — Я, признаться, не рассматривал такого решения, как отпустить Вас в город, где Вы росли. Однако, уже сейчас вижу некоторые условности, которые вряд ли будут способствовать подобному решению. Вы, так или иначе, но мать наследника престола Российской империи, от чего в политических играх останетесь фигурой, которой, скорее всего, будут играть против меня. Далее, это моя репутация, которая в Европе нынче достаточно высока. Отправившись в Европу, Вы непременно, будете говорить обо мне гадости, чего было бы необходимо избежать. Да и наши дети… Это и есть самый сложный вопрос. Мне бы очень хотелось, чтобы они росли в доброй обстановке, а не при войне отца с матерью. И посему я прошу Вас, государыня, хорошо подумайте, какой именно монастырь Вам по душе. Примите Бога с покорностью. Я не мой дед Петр Великий, но сделать так, как и он некогда, смогу. И тогда выбор монастыря останется за мной.

— Я услышала Вас, Ваше Императорское Величество, — несколько обреченно сказала Екатерина. — Признаться, я все еще не готова к монастырской келье, но, если будет стоять выбор между позорным заточением в Покровский монастырь, или почетный уход в иной, я выберу последнее. Только я все еще уповаю на Ваше милосердие и прошу Вас, не оставить меня милостью своею. Еще хотела бы просить у Вас, Ваше Величество, дозволения видеться с детьми, пока решение о моей участи не будет окончательным.

— Решение по Вам, Екатерина Алексеевна, будет принято сразу после погребения Елизаветы Петровны. В момент церемонии погребения государыни я бы не хотел иметь с Вами ссоры и фраппировать общество. Посему, прошу на церемонии быть подле меня. И не взыщите, Екатерина Алексеевна, но с детьми Вы будете видеться только в присутствии моих надежных людей. Да и с Вас не снимается охранение, — я привстал и сделал вид, что аудиенция закончилась.

— Я простила тебя, Петр, за покушение на мою жизнь, простила за все остальное. Прости и ты меня! — сказала Екатерина и смахнув еще одну скользящую по щеке слезу, быстро покинула мой кабинет.

Пятиминутный разговор высушил меня насухо. Хотелось кричать: «Кто ты такая, если можешь вот так, до слез, лгать?» Как же все у меня запутано. Иные собирают гаремы, как образно, так и натурально, живут без эмоций, скрепя кроватями. У меня так не получается, все какие-то вокруг переживания. И вот сейчас… столько не было Катерины рядом, на те — пробудила что-то опять. Нет! Пусть в монастырь. С глаз долой и с сердца вон! Тем более, что уже скоро у меня родится ребенок от Иоанны.

Саксония.

15 февраля 1752 года.

Саксония представлялась в военном отношении, относительно соседей, убожеством. Начиная с 1741 года практически каждый год упразднялось по одному кавалерийскому полку, после власти пошли иным путем — они стали сокращать количество солдат и офицеров в ротах, сокращая ее до девяносто шести человек и меньше. Противостоять вышколенной армии Фридриха? Нет, не реально!

Это понимали все саксонские военные, но они не были трусами. Ругали своего правителя Фридриха Августа II, которого в Польше знали, как своего короля Августа III, и за сокращение армии и за то, что не успел попросить помощи у Австрии и Саксония остается один на один с Пруссией. Ругали, но оружие не бросали.

12 февраля 1752 года армия прусского короля Фридриха начало полномасштабное вторжение в Саксонию тремя направлениями, главными из которых было на Дрезден и на Пирне. А ночью 13 февраля из Саксонии сбежал курфюрст и король Речи Поспалитой.

Уже когда, сбежавший из Дрездена курфюрст, направлялся в Варшаву, Фридрих одержал первую победу. С ходу были взяты все пограничные поселения и прусские войска направились к Пирне, укрепрайону саксонских войск.

Проблемой для армии Фридриха стал ледяной дождь, который превратил грязь под ногами прусских солдат в лед. Большое число вышколенных воинов просто падали и ломали себе конечности. Были и те, кто заболевал простудными заболеваниями. Но прусские генералы считали, что такие потери не просто сопоставимы с теми, что могли быть при прямых боестолкновениях, но и меньше их.

Организовать достойное сопротивление прусским войскам саксонцы были не в состоянии. Саксонский генерал-фельдмаршал Фридрих Рутовский срочно рассылал вестовых во все уголки, не то, чтобы и маленькой страны. Если сравнивать иные германские княжества, конечно, то Саксония была вполне и немалым государством с приличным количеством подданных. Некогда отец Фридриха Прусского обладал похожими ресурсами и сейчас Пруссия рвется в великие державы, а Саксония только разменная монета на пути прусского величия.

В Пирно формировался саксонский корпус, который пока и не дотягивал до дивизии. При то, что ощущалась острая нехватка офицеров. Зима, какие маневры? Многие по домам разбрелись.

Но бой на укреплениях в Пирне был дан, и саксонцы искренне и самоотверженно сражались, но… силы были не то, что не равны, они были не сопоставимы.

— Господин генерал-фельдмаршал! Сопротивление бесполезно, вы уже достаточно проявили героизма, чтобы не считать ни Вас, ни Ваших людей трусами. Сдавайтесь! — Рутовский принимал предложение о капитуляции.

Два дня саксонцы отражали штурмы своих укрепленных позиций, потеряли много человек, лошадей. Люди уже были измождены, так как склады в Пирно оказались пустыми. Идти на прорыв было бы еще возможным, если знать о помощи от Австрии. Но на границе австрийских войск не было, фельдмаршал Броун должен был привести свои войска только весной.

— Если капитуляция будет почетной и я, вместе со своими людьми выйду из Пирны с флагами и под барабанный бой, то я согласен, — торговался Рутовский.

— Это не возможно! — упиваясь свои положением, когда можно диктовать условия, воскликнул прусский переговорщик. — Ваши солдаты вольются в славные ряды армии моего короля.

Фельдмаршалу Рутовскому действительно оставалось только два варианта развития событий: сдать Пирно и тех оставшихся восемь тысяч защитников, или героически погибнуть. Фридрих Рутовский выбрал первый вариант. Он был готов сложить свою голову, но… правитель сбежал в свою Польшу, австрийцы на помощь не придут.

Уже через четыре часа началось принятие присяги новому королю. Среди всех саксонских воинов только несколько сотен решили сами сменить имя правителя, с которым идти в бой, остальные же не хотели этого делать. Палочная система прусской армии заработала, и капралы начали «мотивировать» новых рекрутов проговаривать разбитыми в кровь губами присягу новому королю. Были и те саксонцы, которых просто забили до смерти, но большинство, после избиений, присягнули Фридриху.

А король Пруссии, направив лишь пятнадцать тысяч солдат на взятие Дрездена, устремил свою армию в сторону Праги. Разведка докладывала, что столица Богемии практически не защищена, потому есть шанс взять город с марша.

Курляндия.

21 февраля 1752 года.

Полковник Фридрих Зейдлиц уже видел себя в сонме прусских генералов, о которых говорят «славные генералы Фридриха». Вот и этот человек хотел считаться «славным». А почему нет? Он почти безукоризненно провел операцию по нейтрализации угрозы для Пруссии со стороны Российской империи.

Стало понятно только после разгрома двух усиленных русских дивизий, что Петр III собирался создать в Курляндии сильный плацдарм для развития наступления на Кенигсберг. Пусть самих войск для масштабной операции у русских в регионе и не имелось. Но то, сколь много они запасли провианта, порохового запаса, ядер, свинца, фуража, говорило о том, что Россия намеривалась ударить по прусским землям не менее, чем восьмидесятитысячной армией.

Склады русских просто ломились от изобилия. Уже второй день приходится подсчитывать количество вяленного мяса, круп, масла, которые нескончаемой вереницей повозок убывали в благословенную Пруссию. Король Фридрих сетовал на то, что казне дорого обходится кормежка солдат? Так Зейдлиц ее дал, эту самую кормежку.

Атака на русские позиции, которые еще только намечались, но никоем образом не укрепились, была стремительной. У полковника в подчинении было пятнадцать тысяч, в основном кавалерии, русские же уже тогда могли выставить двадцать две тысячи, в основном пехоты. Могло бы состояться и сражение, выиграть в котором было бы проблематично. Но Зейдлиц не сомневался, что при любых раскладах сил, он одолел бы варварское племя, как некогда это делали его предки, прогоняя славян с теперь германских земель.

Вместе с тем, полковник посчитал за удачу то, что русские имели мало орудий, из которых успели выстрелить только три. При том, захватить русские пушки Зейдлицу не удалось. Нет, были захвачены десять орудий, но явно не те, на захват которых он рассчитывал.

Это были старые пушки, о которых прекрасно был осведомлен прусский генералитет. Хотелось бы посмотреть и на те орудия, которые русские скрывали. Были сведения от шпионов и перебежчиков, и все они говорили о прекрасной русской артиллерии. Несмотря на угрозу собственной жизни, русские артиллеристы взрывали свои же орудия, или, бессмысленно прикрывали отход других пушек, обрекая себя на смерть.

Как бы не кичился победой, Зейдлиц отчетливо увидел, пусть и не хотел в этом себе признаваться, что русские отважные воины. Только то, что лихая кавалерийская атака прусских кирасиров и улан была полной неожиданностью для русского командования, и сыграло главную роль в поражении Фермора.

Именно генерал-аншеф Фермор и командовал русскими сводными дивизиями. И Зейдлиц в упор не увидел этого командования. А он еще боялся этих русских командиров?! Они же в пух разбили турецкие орды, как тут проглядели атаку прусской кавалерии?

Сразу же, как лихие прусские кавалеристы ворвались в расположение русских войск, там началось очаговое сопротивление. Офицеры от капитана до премьер-майора старались дать отчаянный, но чаще бессмысленный бой. Зейдлицу помогли, идущие на конях в арьергарде, драгуны. Когда прусские стрелки показали свой навык стрельбы, стало очевидным, что никакого сражения не будет, а случится бойня.

Сперва русские не собирались ни бежать, ни сдаваться в плен. Тогда Зейдлиц приказал командиру приданной роты егерей заняться отстрелом наиболее активных русских офицеров. Уже через полчаса начались первые запросы о коллективной сдаче на милость прусских войск. Вот только милости в этих солдатах и офицерах не было ни на грош.

В итоге русские потеряли до трех тысяч человек убитыми и раненными, которые, впрочем, большей частью помрут после. Сдалось в плен восемь тысяч русских солдат с очень малым количеством офицеров, видимо, егеря перестарались.

— Согласны ли Вы, солдаты, стать частью величия Пруссии и сражаться за короля Фридриха, прозванного Великим? — кричал Зейдлиц толпе обреченных людей в «богатырских» мундирах.

Оказалось, что не согласны! На этот счет были инструкции, и регламент предполагал заставить всех побежденных русских дать присягу королю Пруссии [нормальная для Фридриха практика. Небольшое количество русских действительно воевали в Семилетней войне против Австрии и Франции].

Когда слова не имеют воздействия, наступает время капральского шпицрутена. Русских воинов били, окатывали ледяной водой, снова били, не давали ни есть, ни пить. И… ломали часть людей, они то и соглашались служить далее Пруссии. Были и офицеры, которые смотрели на творимые пруссаками бесчинства и не желали себе подобной участи, потому и принимали новое подданство, выторговывая себе обещание, что они никогда не будут воевать против России, но сражаться с французами очень даже не против.

Часть действительных патриотов, верных присяге, которые не искали оправдания своим низменным поступкам, а даже не рассматривали их вероятность… были убиты.

Кто-то в будущем может назвать войну, которая только что началась, как «война в белых кружевах», но, нет, кружева быстро становились красно-алыми.

— Это… господин полковник, но это же просто чудовищно! — посмел высказаться плененный Виллим Виллимович Фермор.

— А что, генерал-аншеф, Вы, немец? — игнорируя возмущение русского генерала Фермора, спрашивал Зейдлиц. — И я нахожу очень странным два факта: первый — это Ваше командование всего двумя дивизиями, что не соответствует чину генерал-аншефа. Второе — это количество припасов, что собраны в курляндских магазинах. По сему, не сложно прийти в выводу, что Вы, генерал, собирались вступить в должность командующего русским корпусом и только проводили рекогносцировку. Поэтому не ищите коварства там, где гениальный ум моего монарха лишь купировал угрозу.

— Господин полковник, я русский. Родился в России, пусть и корни моего отца и немецкие. А на Ваши оправдания я отвечу иной логикой. Как еще должна реагировать Россия, если у нее под боком начинается война, а пусть к Петербургу короче через Курляндию? — сказал Фермор, уже понимая всю бессмысленность этого общения.

— Да, Вы не немец! И произношение желает быть лучшим, — Зейдлиц попытался улыбнуться, но вышел, скорее, звериный оскал. — Впрочем, мой король будет рад встретиться с Вами.

Виллим Виллимович чувствовал себя униженным. Он сейчас, уже по дороге к Праге, где должен был находиться прусский король, понял, сколь много совершил ошибок, насколько был самонадеянным и уверенным, что европейская война должна быть цивилизованной, но не такой… Просто убить множество пленных потому, что они отказались принимать иное подданство? Да и это вероломное нападение — практически грабительский рейд…

Зейдлиц за три дня вычистил все, до чего дотянулись руки, а они оказались весьма загребущими и длинными. Полковнику претил подобный грабеж, который скоро перерос в то, что все окружные села были не только разграблены, но и лишены молодых и здоровых парней, которые должны были пополнить славные ряды прусской армии.

Однако, полковник понимал, насколько нужны ресурсы Пруссии. И он, Фридрих Зейдлиц-Курц дал своему королю возможность прокормить не менее чем полгода целый армейский корпус.

Единственно, что было не совсем понятно, так то, что некие силы дали отпор прусским кавалеристам в порте Либавы, где, по свидетельствам опрошенных русских офицеров были еще магазины, полные оружия и провианта. Зейдлиц чуть позже послал еще три полка уланов и один кирасиров, чтобы разобраться с защитниками порта. Однако, по прибытию, там уже никого не было, а магазины оказались почти пустыми.

Пруссаки оставили Курляндию в полной уверенностью, что уже скоро сюда вернуться. Русским придется потратить не менее двух месяцев на то, чтобы хоть как-то восстановить потерянные магазины. Зейдлиц мерил все именно прусскими реалиями, но он еще плохо знал русских. Это в мирное время можно и два, а в России, часто и за полгода, возмещать все награбленное пруссаками. В военное время русские либо сделают это в кротчайшие сроки, либо не сделают никогда.