Соправитель

Глава 7

Тагил.

21 декабря 1751 года.

Никита Акинфеевич Демидов принимал своих гостей с размахом. Это цесаревич некогда высказывал ему за излишние траты на застолье. Те же, кто сегодня сидели за одним столом с наследником легендарного русского промышленника, не станут критиковать изрядное гостеприимство и радушие хозяина.

Иван Семенович Мясников, Иван Борисович Твердышев и Илларион Иванович Лугинин — вся эта компания отмечала окончание первоначального строительства города в Миассе. Ну, не города пока еще, но пятьдесят домов, десять бараков, административные здания — это тот минимум, что был запланирован для запуска проекта.

Уже было найдено золото рядом с Миассом и именно там, куда и указал цесаревич. Первые артели уже снимали «сливки» в виде лежащих чуть ли не на поверхности небольших золотых самородков.

Еще недавно работа на приисках была бы противозаконной, так как никаких бумаг в установленной форме Берг-коллегии передано не было. Однако осенью пришли все разрешительные документы, и промышленники выдохнули. Ходили-то по краю, надеясь на покровительство наследника, рискнули — и все получилось! Не было бы этого разрешения, так и деньги потеряли бы и могли поехать куда дальше Миасса репу сажать в мерзлую землю. Цесаревич, получив престол пусть и в непонятном для многих статусе, быстро все оформил, и весной проект будет запускаться.

— А пошли, друзи, я Вам махину покажу! — захмелевшим голосом сказал Никита Демидов.

— Что за махина-то? — спросил Твердышев, уже подымаясь со стула.

Встали и остальные. Накинули шубы и поспешили за неугомонным, самым эмоциональным в компании Никитой Акинфеевичем. Дорога не заняла много времени, опытный цех, в котором, бывало, и самолично работал Демидов, находился в полуверсте от дома.

— Это что за черт такой? Господи, прости мя грешного! — высказал всеобщее удивление Иван Семенович Мясников.

— Махина! — Демидов наставительно поднял указательный палец.

Если при выходе на мороз хмель отступил и разум Никиты Акинфеевича просветлился, то это быстро прошло, стоило только зайти в нещадно натопленный цех. Так что Демидов, да и его гости, вдруг оказались пьянее прежнего.

— И как все это движется? Конская тяга? — только многоопытный Твердышев оправдывал свою фамилию, был тверд и казался трезвым.

— Так ето! Сейчас! — сказал Демидов и стал звать мастера. — Ванька!

Из-за угла вышел бородатый мужик в фартуке и замызганной рубахе.

— Вот, господа, это Ванька — рукастый малый, он те махины нынче смотрит, а еще был у меня ахвицер Мартынов, его цесаревич присылал, они эти махины и ладили, — хвастался Демидов.

Твердышев стал деятельно обходить три механизма.

— Вот такая махина еще Нартовым была собрана, — указал Иван Борисович на токарный станок. — Но эта с опорой добротной… Ладная махина!

— А это что? Для пряжи? — указал Илларион Иванович Лугинин на прядильный станок.

Лугинину были близки для понимания прядильные механизмы, он сразу оценил задумку и гениальность того, что видел.

— Вот! Это водяная рама и на ее основе прядильный станок. Сложная махина, кабы работало все, нужно это… сопряжение двух процессов. Так, сначала из комка коротких волокон нужно вытянуть длинный кусок, тут соблюсти скорость, затем перекручивать кусочки, формируя нить, — Демидов победно поднял подбородок.

Никита Акинфеевич ранее не особо разбирался в таких механизмах, но когда цесаревича отправили в Царское Село, то эти машины: токарный, фрезерный и прядильный станки — срочно переправили к нему, в Тагил. Позже Никита Акинфеевич понял, почему наследник так возится с этими механизмами: они золотое дно. И Демидов загорелся идей самому что-нибудь изобрести или найти людей, которые это смогут сделать. При том подходят для России как нельзя лучше. Часто проблема промышленника состоит в том, чтобы найти должное количество людей себе на предприятие. Тут же одна прядильная машина заменяет человек двадцать, а то и больше. И что еще веселее, так при наличии какой речушки или канала машина может сама работать, а ты стой да посматривай, жуя калач.

— Водная рама… — задумчиво произнес Твердышев. — Этак ее и не только водной можно сладить.

— Да тут и штуцера можно нарезать быстрее, коли эту раму приспособить! — подхватывал всеобщую радость Мясников, который в изготовлении оружия практически ничего и не знал, но устройство механизма понял и оценил.

— И сколь нитей прядет? — спросил Лугинин.

— А болей ста! — чуть преувеличил Демидов [водяная рама Акрайта позволяла прясть 96 нитей одновременно].

— Так и людей без работы оставим! — высказался Мясников.

— А главная сложность-то у нас завсегда — это людишек найти вдоволь. А тут воно как! Много и не надо, — высказался Мясников.

— Так это еще не все! — упивался успехом Демидов.

Сейчас он и не думал о том, что все эти изобретения находятся у него лишь по одной причине: так решил наследник, вокруг которого стали происходить разные неприятные ситуации. Хозяин дома чувствовал себя хозяином и всего того, что у него в доме хранится. Но это так, хмельное!

— Чем еще удивишь, Никита Акинфеевич? — спросил Иван Борисович Твердышев.

— Есть чем, за утром и покажу, — заинтриговал своих компаньонов Демидов и повел гостей обратно в дом.

За столом промышленники делали предположения, чем именно может удивить их самый молодой из компании партнер. Вместе с тем, Никита Акинфеевич считался и самым близким к наследнику. Высказывались версии, что покажет какую-то усовершенствованную сеялку. Но нет, уже есть механические сеялки, и тот же Твердышев их изготовляет в преизрядном количестве под заказ наследника. Думали о самоходной коляске, что, говорят, где-то во Франции сладили, там ногами только нажимать нужно. Но нет. Велосипед? Так их уже делали, но дорогие они и непрочные, потому и мало производят, почитай единично.

Так и не выведав у Демидова, чем тот собирается удивлять, гости отправились спать. С трудом, с помощью слуг, вся честная компания отправилась отдыхать. Только Твердышев шел самостоятельно и даже, казалось, не шатался.

А утром все компаньоны пошли кататься на дрезине. Эта конструкция чуть уместила четверых немаленьких промышленников. Было бы неплохо, чтобы слуги покатали господ, но сами дюжие мужики так увлеклись работать на рычаге, что не замечали усталости. Такая скорость! Две лошади не угонятся! Кабы плохо не стало, а то лекари говорят, что такие скорости могут убить человека!

И когда честные гости уже расслабились и посчитали, что чудес механики, показанных за два дня, более чем достаточно, Демидов повел в еще один амбар, который располагался в двух верстах. Там была… паровая махина Ползунова. Ранее секретная, а сейчас наследник написал письмо, что говорить о ней можно. На заводе Демидова в Нижнем Тагиле такие машины начнут собирать уже через полгода. Сейчас же прорабатывается вопрос установки такого двигателя на основе паровой машины на корабль, ну и создание паровоза [И. И. Ползунов в РИ создал паровую машину, причем, примерно, в этот период, может чуть позже. Но главное, эта машина была двухцилиндровым двигателем, не требующим вспомогательного гидравлического привода].

Коллежский асессор Иван Иванович Ползунов, получивший этот чин за изобретение паровой машины, сейчас работает над тем, чтобы по рельсам ездили не лошадиные конки, а машины.

Демидов порой очень плохо спал, не получалось прогнать навязчивые мысли. Промышленник пытался осознать, сколько эти изобретения могут принести ему прибыли. А то, что производство и машин, и паровозов будет на предприятиях Никиты Акинфеевича, уже оговорено заранее. Сейчас Демидов дал распоряжение накапливать уголь, чтобы было чем топить машины при их обкатке.

Иногда Демидов ловил себя на мысли, что готов поставить портрет Петра Федоровича в Красный угол и молиться на своего благодетеля. Но… не создай себе кумира!

Париж.

23 декабря 1751 года.

Мадам де Помпадур отдыхала. Ей бы бежать, что-то делать, добиваться аудиенции короля, но нет, она просто спала и наслаждалась музыкой. Особенно чувствительным дама признавала произведение молодого русского принца Петера, которое тот посвятил своей жене. «К Екатерине» уже играют во всех салонах Франции и не только, русский наследник действительно талантлив.

Помпадур помнила то письмо, что прислал этот весьма и весьма странный русский гольштинец. Все идет именно так, как и писал Петр Русский. И данный факт, слишком уж пугал Жанну. Может поэтому она и не сильно стремится вернуть себе расположение короля, чтобы Людовик не объявил именно ее виновницей предстоящих поражений.

Нет, в Европе, Помпадур была уверена, Франция Фридриха разобьет, если потребуется. Да и Австрия стоять в сторонке не будет. Тут и России не понадобится, пусть русские сидят у себя в лесу и не топчут европейский сад. Но что делать, не если, а когда Англия станет союзницей Пруссии? При деньгах, флоте и оружии этих островных собак [здесь только принятое французами оскорбление, без иных смыслов, которые можно приписать автору] пруссаки могут сделать многое, очень многое. Фридриху не хватает именно серебра, чтобы мобилизовать всех мужчин его королевства.

— Мадам! Вы не одна? — в комнату, где лишь в одной ночной рубашке возлегала на новомодном диване с пледом Жанна, ворвался не человек, но ураган.

— Ваше Величество, Вы? — Помпадур и не понадобилось играть эмоцию, она была искреннее удивлена, даже ошеломлена.

— Что Вы, Жанна, я пан, только польский пан! — усмехнулся король.

Вы здесь точно одна?

— О, ясновельможный пан ревнует? — включилась в игру, как оказалось, все еще фаворитка. — А как же Луиза О Мерфи? Эта малолетняя нимфетка же прискучила пану?

— Что за снобизм, маркиза? — возмутился король, который только что искренне ревновал свою официальную фаворитку. Королю, не без участия Жанны, «напели птички», что Помпадур может встречаться с иным мужчиной. — Луиза не столь умна и интересна для разговоров.

«Зато она оказалась весьма интересной ланью в Оленьем парке», — подумала Жанна, но вслух ничего не сказала, одаривая французского короля улыбкой [Олений парк — особняк, где по сути «выращивались» любовницы короля, так как Людовик XV предпочитал молодых и неискушенных в любви девушек].

— Жанна, я дал отставку министру Брюлару, — сказал король и Жанна-Антуаннета поняла, что король пришел не к любимой женщине, а к советнику.

А может, это и к лучшему, что она для Людовика больше, чем любовница? А разве раньше было по-иному? Нет, не было! Но эта негодяйка Луиза, как и те, кто за ней стоит, сильно пожалеют, что пробуют не только подложить королю смазливую девку, но еще и влиять на монарха.

— Ваше Величество, все же вижу, что ко мне, верной и любящей женщине, пришел не ясновельможный пан, но король, — Жанна чуть крутанулась и нарочно сделала так, что лямка с ночной рубашки спала.

Все же обидно женщине, что она уже не возбуждает страсть у короля.

— Мне нужен совет, маркиза, как и Ваше присутствие при дворе. Вокруг сплошные идиоты, я не понимаю, что нужно делать. У Вас всегда получалось разъяснить мне проблему так, что она становилась понятной, как и разумными были мои решения, — сделал король откровенное признание, от которого Помпадур даже забыла об обиде.

— Вы про то, что Англия заключила союз с Пруссией? — спросила Жанна, накидывая пеньюар.

— И не только, — сказал король и присел на краешек дивана.

— Союз пока только тайный. Все игроки выжидают смерти Елизаветы. Судя по всему, это скоро произойдет. Вот тогда и должна начаться «Большая игра». Но мы, Ваше Величество, к игре готовы плохо, — Жанна также присела на стул, чего бы никогда не позволила, если бы она не была с королем наедине.

— Вы что-то знаете? — король заинтересовался.

— Ваше Величество, мой возлюбленный король, верните Луи Филожен Брюлара на пост министра по иностранным делам. Он знает не меньше моего и вполне умный малый, чтобы ориентироваться в современной политике, — Жанна немного поправила свои волосы, ей было некомфортно представать перед королем в таком растрепанном виде, но не заставлять же монарха ждать, пока она приведет себя в порядок.

— Маркиза, он отлучен от двора за дело! — возмутился король. — В Османской империи я проиграл, в последней войне не выиграл, заключил мир хуже, чем рассчитывал!

— Людовик, давайте подумаем, а кто нам все время противостоял, нанося болезненные уколы! — Жанна подводила короля к нужному выводу, ее выводу.

— Вы говорите о России? Или все же об Австрии? — спросил король.

— России, мой возлюбленный король, Австрия и так уже наша союзница, остаются только формальности, чтобы оформить наш Союз, — ответила Жанна.

— Россия — союзница Австрии, но так же у нее союзные отношения с Англией, с которой мы постоянно воюем… это сложно, скажите уже, что Вы предлагаете, маркиза, — с раздражением сказал король.

— Необходимо отправить посольство в Россию, вызвать и с почетом встретить русского посланника. Добиться союза с Россией и втянуть ее в противостояние с Англией. Русский флот показал себя, он сейчас весьма силен, не такой, как французский, тем более, не английский, но соедини мы все усилия: Австрия, Испания, Дания, Россия — мы покачнем Англию с пьедестала морского величия, — Жанна увлеклась и говорила все более пафосно и увлеченно, но именно такая форма и нравилась королю. — И верните Брюлара, Ваше Величество!

— Верну, раз так сильно он нужен… — Людовик задумался. — Вчера из английских портов вышел огромный флот, больше шестидесяти вымпелов, все груженые.

— Вот, мой король, и ответ на все вопросы. Этот конвой пойдет скорее всего в Индию. Еще два конвоя уже прибывали в английские североамериканские колонии. Мы же отправили, в лучшем случае, двадцать кораблей по всем нашим колониям. Да, было больше, но я говорю про военные с пороховым зарядом, солдатами, пушками. Мы уже проиграли эту войну, простите, Ваше Величество, — Жанна замолчала, фаворитка была уверена, что сейчас разразится буря.

Людовик посмотрел на свою некогда страсть, а сейчас самого близкого друга… К черту эту глупышку Луизу!

— Пан хочет свою паненку! — сообщил король и Жанна молниеносно скинула с себя всю одежду.

Петербург.

24 декабря 1751 года.

В Иране начали происходить важные события, которые подвигали меня сильно ускориться в принятии решений. Внук знаменитого Надир-шаха Шахрох-шах начал действовать. Скорее не он, а его приближение подвигало на действие главного претендента на объединение всей территории Ирана. Вряд ли шестнадцатилетний правитель столь мудр и амбициозен, чтобы правильно выгадать время для действий. И это без скидки на то, что Шахрох-шах был еще и ослеплен.

Для окружения молодого шаха не могло являться большим секретом то, что бакинский правитель Мирза Мухаммад-хан запросил помощи у России. Тут еще и телодвижения царей Картли и Кахетии. И персы понимали, что Россия после победы над Османской империей обязательно воспользуется случаем и поводом и займет земли некогда единой и великой Персии.

Иранцы решили действовать быстро и жестко. Мирзе Мухаммаду, как и иным подобным ему ханам некогда провинций Персии, был выдвинут ультиматум. Суть требований — это признание верховной власти Шахрох-шаха. Если местный правитель согласится пойти под крыло единого полномочного по праву рождения шаха, то ему, хану, давалось обещание оставить у власти. Единственное, что ранее мятежных подданных лишали титула «хан», но назначали наместниками правителя Персии. Альтернативой была смерть.

Я в срочном порядке, как только дошли новости о деятельности Карим-хана и Шахрох-шаха, вызвал для консультаций канцлера и военных.

— Господа, у нас немного времени, нужно принимать решение. В соседнем зале дожидается Теймураз II, который прибыл через десять дней после того, как получил послание от персидского шаха [в РИ Теймураз II также успел добраться до Петербурга всего за десять дней]. Если мы не вмешаемся, уже скоро можем получить сильное государство под боком, которое займется истреблением всех тех, кто общался с нами и проявлял желание отколоться от Ирана. Это и удар по репутации, и скорая война, но уже не на наших условиях, — обрисовал я ситуацию и свое видение проблемы.

— Ваше Высочество, а Георгий Багратиони уже не рассматривается Вами как наследник царей Кахетии и Картли? — спросил Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.

— Нет! — отрезал я.

Дело даже не в том, что Георгий был не слишком образован. Нужно было ориентироваться на реалии и не быть слишком твердолобыми. Теймураз и его сын Ираклий, как оказывается, популярны в своих странах. Нам, чтобы не получить партизанского движения или иных форм сопротивления, они были необходимы. Времени на то, чтобы воевать всерьез и надолго, просто не было. Уже сгущались тучи над Европой, и Россия никуда не денется от необходимости выступить в намечавшейся игре, но как субъект и игрок.

— Бакинский хан пока не отказался от своих просьб о помощи и поддержке, иные ханства: Казахское [ханство на северо-западе современного Азербайджана с центром в г. Газах], Карабахское, Аварское, не станут оказывать сопротивление, если мы большими силами войдем в те земли, — говорил Бестужев.

— Если мы действительно войдем большими силами, то и самой Персии может не быть. А может статься так, что у нас не станет армии. Нужно учесть, что санитарные потери будут большими. Болезни, незнание дорог, местных традиций и правил — все это может сказаться плохо, — я посмотрел на сидящих рядом Степана Федоровича Апраксина и Петра Семеновича Салтыкова. — Господа, как готовы наши войска?

Оба генерала переглянулись, но Салтыков был и главой Военной коллегии и, кроме того, генерал-фельдмаршалом. Он и докладывал:

— Еще ранее к Астрахани были переброшены две дивизии с приданными им шестью десятками пушек. По плану задействованной иррегулярной кавалерии из калмыков, башкир и нагайцев будет до десяти тысяч. По казакам не знаю, к ним отправлены вестовые, иррегуляры и еще одна дивизия — Гольштинская — в ногайских степях севернее Кавказа.

— Флот и десант? — спросил я у генерал-адмирала Михаила Михайловича Голицына.

— Вице-адмирал Иван Лукьянович Талызин на месте, командует Каспийской флотилией, — докладывал Голицын. — Четыре фрегата, сорок семь галер, три военно-транспортных корабля, до ста иных судов.

— Под иными, Михаил Михайлович, Вы полагаете с миру по сосенке? Ладьи да струги? — саркастически спросил я.

— Каждая струга перевезет три, а то и четыре десятка солдат, Ваше Высочество, — парировал Голицын. — Мы можем перевезти почти дивизию.

— Это хорошо, господа, — сказал я и задумался. Нужно принимать решение, но что-то саднило, не давало решиться. — Я ознакомился с планом компании, не с моим малым опытом влезать, но то, что есть недочеты, очевидно. Продовольствия недостаточно, не стоит рассчитывать на то, что войска будут кормиться на землях, где им придется воевать. Также следует укрепить направление к Северу от гор Кавказа. Дагестанцы и авары — добрые воины, но не станут идти в лобовые атаки. Посему дозволяю привлечь моих казаков и два Воронежских полка. Также полк кирасир, но один.

Наступила пауза, я осмотрел всех собравшихся. Особой решимости ни у Апраксина, ни у Салтыкова с Голицыным я не увидел. Так, обыденность, работа. Надеюсь, тут больше профессионализма, чем «пофигизма» и шапкозакидательства.

— Господа, если добавить нечего, прошу оставить меня и дождаться решения за дверью, — сказал я и встал, показывая, что разговор закончен.

Я еще раз сегодня обсужу с военными и флотскими операцию более детально, с упором на логистику и снабжение. Нету никаких серьезных баз с магазинами рядом с предполагаемым театром военных действий, не заключены дополнительные контракты на поставку фуража и провианта, пороха и оружия. Это хорошо, что пеммикана и чуньо уже достаточно накопилось в Люберцах, и нужно там разгружать склады. Да и масла можно подкинуть, послать письмо Неплюеву в Оренбург и Мясникову, чтобы поспособствовали и скупили то, что найдут для снабжения армии. Да, эти продукты придут уже позже, когда, надеюсь, наши войска будут протаптывать тропинки к югу от Картли и Кахетии. В случае же, если армия завязнет в боях, будет тогда откуда пополнять интендантские телеги.

— Ваше Императорское Высочество, — в кабинет зашел уже в годах, но статный мужчина, назвать которого стариком язык не повернется.

Подтянутый, темноволосый, с выдающимся носом, с яркими карими глазами, в которых читалась решимость.

— Царь Кахетии, я приветствую Вас, — я намеренно упустил обращение «Ваше Величество», которое поставило бы меня в более низком статусе, чем мой гость.

Да и кто к кому пришел просить? И сколько подданных у царя Кахетии? Сто тысяч? Чуть больше? Даже без чванства, но это уровень крупного русского помещика.

— Я благодарен Вам, Ваше Высочество, что столь скоро меня приняли, — сказал Теймураз и лишь обозначил поклон [в РИ Теймураз в 1752 году посылал посольство в Петербург, в 1760 году прибыл сам, долго ждал ответов, но после встречи с канцлером М. И. Воронцовым, который утолил любопытство царя, умер в российской столице].

— Ситуация не терпит отлагательств. Вы могли заметить, что из моего кабинета вышли генералы. Несложно догадаться, что мы обсуждали, — я посмотрел на своего собеседника, хотел увидеть настроение, прежде чем делать предложение. — Вы остаетесь царем, но приносите присягу России. С Вашим сыном так же. Потомки станут князьями, и среди них будет избираться генерал-губернатор, так будет именоваться должность наместника российского императора. Может статься, что ваши внуки и правнуки будут не способны к управлению или выберут иные занятия, не связанные с государственным управлением, тогда российский самодержец примет соответственное решение.

Я замолчал. Было видно, как меняется решительность в глазах Теймураза по мере того, как переводчик ему переводил мои слова.

— Если я откажусь? — спросил он через некоторое время.

— Это политика, царь Кахетии, а политика не знает сантиментов. Я и так предложил Вам немало: войти в большое и сильное государство, которое не только защитит Ваш народ, но и создаст условия для бурного экономического роста, — я чуть привстал, чтобы выглядеть еще более серьезно. — Вы только лишь боковая ветвь Багратиони, всего-то и женаты на дочери Вахтанга VI, есть и прямые наследники. И еще… полгода назад афганский мурза Азад-хан осадил Ереван, ваш сын пришел на помощь осажденному городу, собрав практически всех воинов, что у него были. Эти три тысячи героев смогли вырваться из окружения и рассеять восемнадцатитысячное войско неприятеля ценой многих павших. На севере от Вашего царства сильное Аварское ханство, дагестанские отряды уже вовсю ходят в набеги и на Картли, и на Кахетию.

Я замолчал, и так мой спич был слишком длинным, и могло сложиться впечатление, что я уговариваю. На самом деле, да — уговаривал! Не было времени на то, чтобы играть в престолонаследную чехарду. И не нужен России вообще безынициативный исполнитель, а нужна надежная опора и военные базы.

— Я согласен, — через несколько минут молчания сказал Теймураз.

— Это правильное решение, — сказал я и позвонил в колокольчик.

Слуги пригласили в кабинет канцлера, сопровождаемого секретарями. Нужно было незамедлительно подготовить множество документов. Уже сейчас оговорить ряд моментов будущего соглашения, где за основу я хотел бы взять Георгиевский трактат, но чуть его ужесточить. И пусть эта работа развернется в моем кабинете.

Уверен, что Теймураз еще переосмыслит свое согласие. Он быстро и, с его точки зрения, возможно, опрометчиво согласился. Да, внешняя угроза для Картли и Кахетии сейчас выглядит опасной и существует мало вероятности, что эти государства смогут выстоять. Но я знал, что смогут. Знал я и о другом: в конце этого века Россия практически предаст Картли и Кахетию, которые окажутся на грани, когда персы вырежут практически всех жителей Тифлиса и разорят иные города и селения. Поэтому я буду давить на Теймураза, угрожать ему тем, что он не единственный представитель правящего дома и далеко не самый знатный. Я не хочу разорения Закавказья, не хочу втянуться в бесконечную войну с горцами, которая так много вытягивала ресурсов из России в XIX веке, да и позже.

И потому через месяц должны начаться события, которые обязательно войдут в историю.

Япония город Эдо.

22 декабря 1751 года.

Сегун Иэсигэ Токугава увлеченно играл в сеги. Япония — самобытная страна, почти что изолированная от внешнего мира, в ней часто что-либо брали у китайцев за основу и создавали свое. Может, именно так и было с игрой сеги, которая похожа на шахматы, но таковыми уже считаться не могла. Да и были ли шахматы на самом деле китайскими? Сегун сомневался.

Он много сомневался, много думал, был мыслителем, но внутри себя, не имея возможности донести свои философские выводы до приближенных. Все дело в том, что Иэсигэ был болен. Дефекты речи фактического правителя Японии не понимал никто, отчего у Иэсигэ было немало психологических отклонений [в РИ Иэсигэ действительно имел большие проблемы с речью и с поведением, но при этом был очень хорошим игроком в сеги].

Полгода назад отец ныне правившего представителя рода Токугава окончательно отошел от власти по причине своей болезни. Есимунэ почти шесть лет помогал своему старшему сыну справляться с нелегким делом управления страной, в 1745 году отказавшись от бремени власти. Закон, гарантом которого был клан Токугава, гласил, что сегуном может стать только старший сын после своего отца. Если бы не это обстоятельство, Исэмунэ передал бы власть другому своему сыну: и средний, и младший сыновья лучше подходили к роли сегуна.

— П-ммм-а-му-и ци, — силясь хоть как-то произнести звуки, лишь нечленораздельно промычал сегун Иэсигэ.

— Сегун сказал, что с пришлыми нужно договариваться, иначе между нашими островами скоро не будет возможности ни для торговли, ни для управления, — разъяснил слова господина секретарь Ока Тадамицу.

Иэсигэ не противоречил своему секретарю, он уже привык, что Ока трактует любое мычание сегуна так, как этого хочется тому. Ока Тадамицу всем говорит, что только он понимает несвязную речь своего господина. Иногда Иэсигэ, чтобы от него быстрее отстали, просто мычал. Все равно толком сказать не может, так чего уже и напрягаться.

Сегодня же Ока Тадамицу даже не просил своего господина отвлечься от игры сеги, нашел Иэсигэ достойного противника в игре, увлекая господина, а сам проводил собрание правителей наиболее важных дайме.

— Может, господин что-то иное сказал? Это же невозможно, чтобы пустить христиан на наши земли! Нужно ли напоминать, сколько достойных самураев погибло во время христианского восстания? — высказался Мацумаэ Такахиро, представитель клана Мацумаэ.

— Роду Мацумаэ нельзя терять свой дайме, иначе у клана не станет земли вообще, — Ока Тадамицу склонился над сегуном, который что-то промычал. — Мы можем дать еще воинов роду Мацумаэ, но это не решит проблему, так как не сами айны воюют, а те, кто хочет их поработить. Кто пойдет воевать за Мацумаэ?

Все молчали. Сегун мог поднять на войну все кланы по своей воле, но это, наверняка, вызвало бы восстание. Однако реагировать на вызов нужно. Дело было не только в острове Эдзо и клане Мацумаэ, проблема крылась в ином: отдав один остров, завоеватели высадятся на другой. Или же перекроют все сообщение между дайме единой Японии.

— Мы можем предложить христианам один порт, как когда-то португальцам. Будем торговать, но с запретом ставить свои церкви и говорить о христианском учении, — высказал здравую мысль Иэясу Такэноя, один из знатнейших по положению среди присутствующих, имеющий право в некоторых обстоятельствах претендовать на власть сегуна.

— Но Эдзо? Этот остров должен быть у нашего клана! — продолжал противостоять Такахиро Мацумаэ.

— Ваш род некогда претендовал только на эксклюзивную торговлю с айнами, но вы решили взять и их земли. Никто не стал вас осуждать тогда, никто не забирает у вас право торговать с пришлыми и сейчас. Вот вы и займитесь организаций на своей последней фактории порта, чтобы торговать с пришлыми, вам и договариваться, — сказал секретарь, даже не удосужившись сделать вид, что слушает сегуна.

Все понимали, что остров Эдзо для Японии потерян. Пришлые были числом более полутысячи, да и айны все лучше сражались, осваивая огнестрельное оружие. Редко у какого из дайме было более двух сотен самураев, ну и еще три сотни слуг. И это у богатого дайме! Собрать по всей Японии пятнадцать-двадцать тысяч самураев, было возможно, но переправить их на нужный остров было бы крайне сложно. Кораблей у пришлых немного, но каждый способен разбить десятки джонок, которыми пользовались японцы.

Ока Тадамицу считал, что отставание Японии набирает обороты, о чем красноречиво говорит поражение японских отрядов. Больше тысячи самураев из клана Мацумаэ и присланных сегуном сложили свои головы в противостоянии с пришлыми, не посрамив чести родов, но и не приобретя победы.

Нужно, как это было и в шестнадцатом веке, принять от европейцев лучшее, но не потерять свое лицо, культуру, цивилизацию.

Ропша. Петербург.

25 декабря 1751 года.

Хотел я отпраздновать Новый год, так сказать, семьей. А вот и не знаю, как именно сказать, ну не семья же мне Иоанна и ее отец. Вместе с тем, хотел побыть с ними, там, где было уютно и беззаботно.

Однако Рождество является праздником, в некотором смысле, общественным. Нужно отстоять службу, обязательно показаться подданным, дать прием. И все это было, кроме только балов. И отговориться можно было вполне себе логично: «Тетушка болеет, какие тут празднества, лучше помолюсь за ее выздоровление!». Ну, а Новый год в этом времени более спокойный праздник, пусть мой славный дед так усердно его насаждал.

Вечером 25 декабря я приехал в Ропшу, как делал это уже довольно часто. Иоанна была уже на начале восьмого месяца, живот изрядно вырос, но в целом будущая мама чувствовала себя хорошо. Пришлось Ивана Антоновича Кашина подключить к сопровождению будущей мамы и ребенка. Он уже и так секретоноситель, учитывая, что все еще никак не признается, эти самые секреты он хранить умеет.

Я отправлялся в Ропшу всегда под предлогом тренировок. И действительно тренировался. Особенно жестко я стал себя нагружать, когда Иван Антонович намекнул, что Иоанне противопоказана близость. Вот и получалось приехать, поговорить, словить на себе осуждающий взгляд почти что тестя, а после — на пробежку с последующими отработками ухваток, коли подлому бою тренируюсь, или комбинаций, если фехтую.

Отношение ко мне со стороны Ивана Бранковича Шевича было странным. Он не перечил, держал себя почтенно и не забывал величать «высочествами», но его взгляд… он явно осуждал нашу связь, злился, но молчал, лишь иногда позволяя себе то обреченно вздохнуть, то махнуть от бессилья рукой. Иоанна же была счастлива и, наверняка, проводила со своим отцом разъяснительные беседы.

Чего хотелось мне? Душевного спокойствия и не отвлекаться на дела сердечные. Уже закручиваются очень важные для России события, и мне необходима максимальная концентрация. Нельзя упустить нити правления из своих рук, нужно вовремя лупцевать по шаловливым лапкам иных, кто хочет подергать за эти ниточки.

Бестужев… вот кто тот человек, который хотел бы сделать из меня марионетку. Но с ним уже все решено. Компромата хватает. Да и нужен ли этот компромат, если мне и принимать решение? Необходимо только чуть выждать. Елизавета уже вообще не приходит в себя, вот-вот преставится. Ну а после похорон нужно будет проделать тест на лояльность. Пусть все осудят Бестужева за его связи с англичанами. Кто же не станет осуждать… что ж оппозиция будет выявлена.

Иоанна уснула, не дождавшись меня. Может, это было и правильным, я хотел поговорить с уже генерал-поручиком Шевичем. Хотел будущему тестю, а такое развитие дел я не отрицаю, а даже склоняюсь к оному, предложить взять под командование сводный кавалерийский корпус из казаков, калмыков и башкир, которыми ранее командовал бригадир, а ныне уже так же генерал-поручик Василий Петрович Капнист.

Произойдет это не раньше, чем закончится горячая фаза в противостоянии на Кавказе, так как опыт Василия Петровича будет там востребован. Ну а после я бы хотел видеть Капниста в заместителях начальника Генерального штаба. Такие операции, которые он уже разрабатывал и сам же реализовывал в ходе русско-турецкой войны, стоит пускать в практику и совершенствовать.

— Ваше Высочество! — выкрикнул знакомый вестовой еще у крыльца дома в Ропше. — Ваше Высочество!

Я остановился. Видимо, не судьба мне сегодня говорить с Иваном Шевичем, который сейчас должен был быть в конюшне.

Вестовой кричал, я стоял у входа внутри дома. Человек напрягал голосовые связки настолько, что и за плотными дверями мне было громко от криков. Настойчивый вестовой, нервный. Но не бежать же мне к нему навстречу?

— Ваше Высочество! — запыхавшийся поручик чуть дышал.

— Ну? — выкрикнул я, нервозность вестового передавалась и мне.

— Матушка наша… императрица, — поручик заплакал.

— Да что с тобой? По форме доложи! — потребовал я.

— Так точно! — мой тон и требовательность пробудили в поручике служаку. — Государыня императрица почила. Сегодня, четыре часа тому.

Я ничего не почувствовал. Ни сожаления, ни радости. Ровным счетом ни-че-го, кроме растерянности. А что в таком случае должен делать я? Память Карла Петера подсказывала, что нужно создавать какую-то комиссию. Он-то, то есть я, после смерти Елизаветы просто радовался и пил, а потом снова радовался и вновь пил. Подобная схема мне сегодняшнему вряд ли подойдет. Хотя шампанское можно было бы открыть! Но пить в одиночку я никогда не умел, а разделять с кем-то радость… Да и нет радости. Есть понимание, сколько много работы впереди, сколько еще нерешенных проблем нужно подымать.

Через десять минут я одвуконь уже мчался по заснеженной дороге в Петербург. Охранения практически не было, только трое казаков. Мысли путались и метались от одной темы к другой. То я уже направляю плутонг солдат, чтобы те сопроводили Екатерину в Суздальско-Покровский монастырь, то отправляю Бестужева в ссылку, то ввожу бумажный рубль.

Стоп! Совет по введению бумажных денег, и в целом по финансам, и так был запланирован на пятнадцатое января, отменять его не стоит. Но было уж больно интересно, что же зарабатывает Российская империя и сколько тратит. Никто не мог мне назвать цифры, пришлось устраивать целую Комиссию. Нет, не все так плохо, цифры разнятся в разных коллегиях, но незначительно. А вот источники доходов, из которых эти цифры составляются, у всех разные.

Ну о чем же еще думать по дороге в Петербург к почившей тетушке, как не о деньгах.

— Ваше Величество! — встречали меня уже на входе в Зимний дворец.

Как и в той истории, которая уже изменена, Елизавета ни дня не прожила в новом Зимнем дворце. Но я уже планировал туда переселяться в следующем году. А пока — ютиться мне в старом доме.

— Ваше Величество, мы все скорбим! — казалось, искренне сказал канцлер.

Я оказался далеко не первым, кто прибыл во дворец. Все сановники тут, кроме только Алексея Разумовского, но и он может где-нибудь в укромном месте слезу лить. Слетелось воронье посмотреть на мертвую львицу.

Вот как бы я ни относился к Елизавете, она была великой женщиной. Смогла неимоверно долго терпеть и ждать, чтобы одним решительным вечером взять власть в свои руки. Может, мне где-то не хватало такой решительности. Я все хотел вымерить, рассчитать последствия, проанализировать, а она пошла и взяла. А после на системе сдержек и противовесов правила. И правила бы еще, если бы не появился я.

— Алексей Петрович, Вы присутствовали на похоронах Анны Иоанновны! Подскажите, что нужно от меня, как наследника, племянника и нового императора? — спросил я у канцлера и не заметил у того отторжения от слова «императора».

— Скорбеть и молиться! — ответил Бестужев.

— А еще утвердить состав Погребальной комиссии? — спросил я.

— Не извольте беспокоится, Ваше Высо… Величество, положитесь в этом деле на меня! — и такое участливое выражение лица было у канцлера.

— Алексей Петрович, я бы хотел Вам довериться в том, что именно Вы мне скажете по поводу того, что же именно происходит в Европе и когда нам ожидать войны, — осек я Бестужева.

— Ваше Величество, залезть в умы монарших особ мне не под силу, — канцлер улыбнулся, как бы показывая, что он рассказывает мне о прописных истинах.

В эту пикировку можно играть долго, но я не стал упражняться с Бестужевым в словоблудии. Для меня он уже сбитый летчик, или хромая утка, как говорили в том времени, откуда я прибыл. Важнее было узнать конкретику про похороны.

Понятно, что никто не будет хоронить императрицу на третий день после смерти, хотя это было бы, в моем понимании, вполне даже уместным. Но сколько нужно времени? Были и другие вопросы, ответы на которые мне были неизвестны.

— Ваше Величество, позволено ли мне будет к Вам обратиться? — ко мне подошел худощавый высокого роста молодой мужчина.

— Вы уже это делаете! — раздраженно сказал я.

— Простите, Ваше Величество, — подошедший поклонился.

Сколько же церемониала, вместо того, чтобы представиться и сказать кратко и по делу.

— Вы кто? — грубовато спросил я.

— Ох, простите мою оплошность, Ваше Величество, меня зовут Александр Вист, — снова поклон. — Я назначен главой Печальной комиссии.

— Кем назначен? — удивился я.

Молчаливая сцена, и Вист бросает вопросительный взгляд на канцлера.

— Граф, займитесь проработкой обращения к европейским дворам! — я «послал канцлера к послам».

— Рассказывайте, Александр Вист, кто Вы и чем намерены заниматься! — сказал я и присел на стул.

Александра Виста главой Печальной комиссии назначил Бестужев. Он первоначально выбрал на эту должность Якоба Штеллина, но узнал, что Яков Яковлевич уже занят воспитанием императорских детей [в РИ Александр Вист был главным архитектором в Печальной комиссии, в состав которой входил и Я. Штеллин]. Вист молодой, как он себя позиционирует, очень и очень перспективный архитектор. Надеюсь, что не только высокое самомнение будет характеризовать этого человека.

Через десять минут общения у Виста выявились еще характерные черты: занудство и скрупулёзность. Да, Вист на своем месте! У него уже и видение есть по цветам. Я только и запомнил, что предполагается насыщение желтым. Остальное же слушал не вникая.

В принципе, а чего мне во что-то вникать или что-то менять? Пусть делает все по правилам.

— И когда состоится церемония? — спросил я.

— О, Ваше Величество, я Вас уверяю, очень и очень скоро. Через два месяца, — сказал Вист и сделал вид, как будто сейчас прольются реки благодарности.

— Господин Вист, а почему нельзя раньше предать земле почившую государыню? — задал я, может, провокационный для себя вопрос, но он напрашивался.

— Будет ли мне уместно заметить Вашему Величеству, что подготовка такого печального события требует времени. И будет выглядеть неприлично, если кто-нибудь из приглашенных гостей не успеет доехать до Петербурга и попрощаться с нашей государыней, — сказал Вист и заискивающе посмотрел на меня.

Вот почему мне больше нравится общение с казаками: они прямые и, что нужно, говорят без словесных кружевов, а тут пока «будет ли мне уместно…» — уснуть можно. Вот не будет уместно так макать в невежество уже императора, пусть и не коронованного. Лучше бы через два месяца подготовили коронацию, тут я и миллиона не пожалею… шуваловского. Ха!

— Хорошо, господин Вист, я могу повторяться, но спрошу еще раз, что требуется от меня. — сказал я, данная ситуация начинала меня напрягать.

— Сущие пустяки, Ваше Величество, сущие пустяки. Позвольте мне покинуть Вас буквально на мгновение, — сказал архитектор и стал ждать моей реакции.

Я чуть брезгливо взмахнул рукой в направлении двери, и Александр Вист, успев буквально за пару секунд три раза поклониться, умчался прочь.

Не успел я подумать, насколько этот непризнанный гений (ведь так он о себе думает) — странноватый человек, как тот уже вернулся с небольшой стопкой листов в руках.

— Ваше Величество, вот здесь черновик сценария спектакля погребения. Господин асессор Степан Решетов уже набросал основную мизансцену действий, — сказал преисполненный гордостью Александр.

— Господин Вист, я, признаюсь, удивлен. Прошло не более шести часов, как моя тетушка преставилась. Мало того, что уже назначена и собрана Печальная комиссия, так уже и имеется сценарий.

Вист смущенно склонил голову, отчего я понял, что данный сценарий был заранее написан. Ни ругать, ни в чем-то обвинять непризнанного архитектора, который хочет войти в историю, устроив поистине «великолепное празднество» погребения государева, я не собирался. В конце концов, ни для кого смерть Елизаветы Петровны не стала откровением и неожиданностью.

— Я должен это подписать? — спросил я.

— Если на то будет Ваша воля, Государь.

— Что еще? — задал вопрос я, стараясь как можно быстрее отделаться от, как мне казалось, назойливого организатора.

Безусловно, все эти цвета выездов, количество гвардии, стоящей вдоль последнего пути государыни, цвет плюмажей и попон, масти коней, количество атрибутов, корон и все прочее, и прочее, и прочее — должно занимать и волновать человека этой эпохи, тем более, скорбящего родственника. Но я — не он. Меня волнует в данных обстоятельствах больше то, что еще целых два месяца мне необходимо ждать принятия решения по коронации и полному узакониванию своего статуса Императора.

Я подписал сценарий, будучи уверенным, что ничего дурного в спектакле погребения не будет. По крайней мере, того, что могло бы шокировать общество.

— Вот еще, Ваше Величество. Это прошение привлечь художника Александра Кокоринова к убранству печальной залы. Государь, это нужно было бы сделать уже сегодня, но, прошу меня простить, так как обстоятельства, на кои я не мог повлиять, распорядились иначе. Дело в том, что многие атрибуты погребального обряда, которые использовались еще при захоронении Анны Иоанновны, находятся в цейхгаузах Адмиралтейской и Петропавловской крепостей, — сказал устроитель церемонии погребения и потупил взор, демонстрируя чувство вины.

— Господин, Вист, а не подготовить ли Вам бумагу, а я ее непременно подпишу, что Вы сами будете вправе принимать решения по погребению моей тетушки. Единственное, что хотелось бы добавить… если что-то пойдет не так, и погребение не состоится в указанные сроки, то в тот день, когда будет погребена моя тетушка, я обязательно приду и на Вашу могилу, — сказал я и жестко посмотрел на архитектора. — И еще, Вы всем, даже своим родичам, будете говорить, как скорбит и упивается горем новый император по почившей тетушке. Ну а господин Степан Иванович Шешковский присмотрит за тем, чтобы Вы не говорили лишнего. На сим я Вас не задерживаю, жду требуемых бумаг и отдачи в работе.

Александр Вист ушел, а я задумался над тем, как правильно сыграть роль скорбящего племянника. Нужно что-то этакое, чтобы общество не имело даже шанса обвинить меня в бессердечности, а то и недолго до обвинений в доведении Елизаветы до болезни и смерти. Уже и так несколько громких глоток пришлось «увещевать» в застенках Тайной канцелярии. Благо это были офицеры до капитана, иначе аресты могли наделать немало шума.

Думал, думал и надумал… Музыка, только она поможет показать всю скорбь и боль в сердце.

В голове сразу всплыли три произведения, которые, благодаря сознанию Карла Петера, уже представлялись в виде нотного стана.

Первым произведением был плагиат Траурного марша Шопена. Пожалуй, это самая часто исполняемая композиция на всех похоронах людей любого статуса и положения. Для нынешнего времени это творение новаторское, смелое. Впрочем, о чем это я? Все три произведения очень смелые.

Второе творение, от которого точно будут плакать все мало-мальски образованные люди планеты, — это «Аве Мария» Франца Шуберта. Конечно же, это не будет та самая молитва, иначе клеймо паписта на моем образе было бы не смыть ничем. Музыка — да! Это — космос! Текст же я возьму… было исполнение на русском языке, я когда-то слышал! «Образ божественный, ты — бессмертия цветок, в священном пламени навеки…» И так далее. А само творение так и назвать «Образ божественный». Так и слышится рыдание во всех европейских домах. «Ах! Какая любовь должна быть, чтобы написать такой шедевр!» — будут одни говорить. В то же время другие скажут: «В России самый просвещённый монарх!»

Насчет третьего произведения были серьёзные сомнения, связанные с тем, что я просто не найду в России такого хора, чтобы исполнить лакримозу Моцарта. На мой взгляд, там сложнейшие партии. Но музыка будет написана. Остается подобрать хороших музыкантов и дать им задание. И все, я гениален!

Самому немного противно от плагиата, но нужно, очень нужно. Иначе заклеймят, что не чту память тетушки. Нужно же заниматься делами, международная обстановка очень напряженная, нестабильная. Уже думаю, нужно ли было прямо сейчас влезать в персидские дела или обождать?

Однако в оправдание себя можно сказать, что только две недели назад и начали сыпаться новости одна за одной, когда мы уже запустили начало подготовительного этапа к персидско-грузинской кампании. Я делал расчет на медлительность этого времени, что остается еще год, а то и два до полноценного конфликта в Европе. Не верилось, что судьбоносные события начнутся в этом году. А нам и нужно всего полгода, чтобы решить основные проблемы в кавказском регионе. Если на Кавказе все будет затягиваться, то необходимо договариваться, иначе и турки, и шведы, и Фридрих, да многие сочтут момент удачным и… Вот этого «и» нельзя допустить ни в коем случае, по-тоненькому играем.

Петербург.

27 декабря 1751 года.

Никого не удивило в Петербурге, когда две не особо приметные кареты на не самой широкой дороге проехали впритык друг к другу. Не заметили прохожие, что оба экипажа синхронно остановились, буквально на десять секунд, после чего разъехались в разные стороны.

— Господин канцлер, я уже не столь молод, чтобы, словно разбойник, прыгать из кареты в карету, — сказал человек, облаченный в плащ с капюшоном.

Английский посол Мельхиор Гай Диккенс был одет по погоде. Петербург необычно для этой поры года «плакал» ледяным дождем. Некоторые говорили, что это ангелы так рыдают по ушедшей в лучший мир императрице Елизавете Петровне. Однако все указывало, что скоро придут суровые морозы, а пока в Петербурге был сплошной лед, поэтому, если бы увидели мужчину в скрывающем лицо капюшоне, то он бы не вызвал никаких подозрений.

Инициатором данной встречи был Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Канцлер все не решался рассказать наследнику, либо, правильней сказать, Императору, пусть и не коронованному, о том, что три недели назад в Вестминстере был подписан договор между Англией и Пруссией [В реальной истории Уайтхоллский договор или Вестминстерский был заключен 16 января 1756 года и был близок по сути к описываемому в книге]. Бестужев откровенно и сам растерялся, когда прусский посланник герцог Брауншвейгский и государственный секретарь Северного департамента граф Холдернесс сумели договориться и создать англо-прусский альянс. Складывалась настолько парадоксальная ситуация, когда Россия состояла в дружественных отношениях с двумя сторонами потенциальных противников.

До Бестужева уже дошли сведения, что французы, прекрасно осознавая, против кого англичане решили дружить с Пруссией, моментально забыли старые обиды и поспешили послать делегацию в Вену к австрийской императрице Марии-Терезии, дабы срочно вступить в союз против Фридриха. Австрийцы, судя по всему, пойдут на сделку с Францией. Окружение австрийского престола все еще не могло смириться с потерей Силезии с ее многочисленным населением, развитыми городами и сельским хозяйством.

Бестужев настаивал на скорой встрече с английским послом, потому как прекрасно понимал, что уже скоро, может и завтра, австрийский посол Иоганн Франц фон Претлак будет третировать и канцлера, и новоиспеченного императора на предмет выяснения позиции России. И даже смерть императрицы и подготовка к ее погребению не станут причиной отказа австрийской политики от давления на Россию. Именно из-за непонимания и даже абсурдности сложившейся международной обстановки престарелый Бестужев и пошел на риск встречи с английским послом. Алексей Петрович, уже поняв и, как ему казалось, изучив нового императора, видел, что Петр, которого уже в пору звать Третьим, а не по отчеству, весьма импульсивный и эмоциональный молодой человек. Новый правитель обязательно задаст огромное множество вопросов канцлеру, если узнает, что тот встречался с англичанами. И только при благоприятном стечении обстоятельств вопросы будут заданы не в Петропавловской крепости.

Бестужев-Рюмин, будучи опытным политиком, подозревал, что в самое ближайшее время Франция захочет установить более тесные дипломатические отношения с Россией. Канцлер даже предположил, кто именно может стать послом Людовика XV в России. Это, скорее всего, будет Александр Питер Маккензи Шевалье Дуглас, якобит и, по мнению даже русского канцлера Бестужева, предатель. Именно он станет послом Франции в России, так как уже приезжал в Российскую Империю и тайно пытался наладить отношения с правящей элитой.

— Господин канцлер, я прекрасно осознаю Ваши тревоги, именно поэтому я согласился на встречу с Вами и готов даже прыгать из кареты в карету, словно юнец, — сказал Гай Диккенс, удобно усаживаясь в карете.

Проехав уже с минуту, английский посол с удивлением отложил подушку, на которой до этого сидел, и прислушался к своим ощущениям. Карета двигалась по мощеной камнем дороге, при этом тряска ощущалась в разы меньше, нежели при передвижении по утрамбованной грунтом. Объяснить данные обстоятельства английский посол не мог и решил, что интересоваться избыточным комфортом кареты станет излишним. Между тем Бестужев уже как три месяца ездил на купленной в мастерской цесаревича карете с чудным устройством, которое называлось «рессора».

— Мистер Диккенс, признаться, мне в некоторой степени неприятны те обстоятельства, что вы заключаете даже не торговые соглашения, а союз с государством, которое для России представляется врагом, — после некоторой паузы сказал канцлер Российской империи.

— О, мой друг, как бы сказали наши общие неприятели французы: «Селя ви». Англия ищет выгодные для себя варианты в международной политике, при том, что с Россией у нас более, чем достаточно обоюдных обязательств, чтобы оставаться друзьями. Смею заметить, мистер Бестужев, что товарооборот между нашими странами за последние четыре года практически удвоился. Нет ни одной страны, с которой бы у Российской империи были боле выгодные отношения, чем с Англией.

— Господин посол, я все прекрасно понимаю, но Вы меня ставите в неловкую ситуацию, когда мне приходится лгать, скорее, недоговаривать своему Императору об обстоятельствах международной повестки, — сказал канцлер, вглядываясь в окошко своей кареты.

В последнее время Алексей Петрович становился все более подозрительным и прямо чувствовал слежку и то, как сгущаются тучи над головой. Канцлер понимал, что ему нужно сделать нечто, что перевернет отношение Петра Третьего к нему. В том числе для поиска этого «нечто» он и встречался с английским послом. Бестужев хотел понять мысли и желания англичан, чтобы выстроить правильную позицию России. Однако, как уже убедился многоопытный канцлер, все тщетно, и бритты уже сделали выбор, принуждая Россию быть сторонним наблюдателем нарастающего конфликта в Европе.

Но Англия не знает Россию так, как ее чувствует Бестужев. Это кого-то рационализм и большие деньги могут остановить или заставить изменить свое мнение. Русь не такая, она чаще живет чувствами, главные из которых в данной ситуации чувство справедливости и верность обязательствам.

— Господин Диккенс, и все же, как Вы представляете себе положение дел в Европе при столь противоречивой системе альянсов? — спросил канцлер в надежде услышать что-нибудь, что помогло бы ему приукрасить обстановку при докладе императору.

— Да все очень просто, — отвечал английский посол. — Россия не вмешивается в европейские дела, и всем от этого просто и легко. Ну, скажите, мистер Бестужев, ну, разве нужна вам Австрия? Сколь ни кичится и ни пыжится австрийская императрица, но Россия в последней русско-турецкой войне была один на один с Османской империей. Австрия же только делала вид, что чем-то помогает. Так и Вы, господин канцлер, делаете вид, что помогаете, — сказал английский посол менторским тоном, словно наставлял нерадивого ученика.

Канцлеру подобное построение разговора не понравилось. При всей его любви к Англии, он был слишком честолюбивым человеком, чтобы позволять подобное пренебрежительное отношение к себе и к той державе, интересы которой он представлял.

— Господин Диккенс, так партнеры не должны поступать! Вы же ставите Россию в затруднительное положение. Разве может моя империя позволить Фридриху сокрушать мироустройство. Не так давно Россия показала свою силу, разбив французов при Берг-ап-Зоне, — сказал канцлер и чуть выпучил грудь вперед, готовясь противостоять любым доводам англичанина.

— Канцлер, Вы же не считаете, что английская миссия в России столь беззащитна, чтобы Вы, тот, который брал деньги, отчеканенные в Англии, могли вот так отказываться от сотрудничества с нами? Вы просто не имеете возможностей изменить русское отношение к английским деньгам. Ваша империя погрязнет в потрясениях из-за нехватки серебра на государственные нужды. Большего торгового партнера, чем моя страна, у Вас попросту нет.

Бестужев задумался. Все английское ему нравилось: и хитрость, и изворотливость, и, до последнего времени, последовательность политики. Англия была той державой, которая уже в ближайшее время способна была стать мировым гегемоном.

Но и Россия теперь способна стать тем государством, без которого Англия двигаться вперед не сможет. Да, англичане уже давно решили совершить «революцию альянсов», были тому косвенные признаки, которые канцлер не рассмотрел. Дело в том, что Англия в последние полгода скупала лес, пеньку и даже готовые канаты — все, что только было доступно к продаже в России. Теперь у островитян есть запас. Но на долго ли его хватит?

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин также был частично осведомлен о тех технических решениях, что привнес своей деятельностью новый император. Не меняя системы новый русский правитель стремился внедрить новые технологии в России. И Англия станет договороспособной уже для того, чтобы перенять эти новшества.

— Господин Диккенс, меня пугать не следует. Я старый человек, который готов ко многому. Мне претит сам факт дружбы с французами. Признаться, система отношений, которая была во время последней войны, в моем понимании наилучшая для России. И вы, Англия, одним росчерком пера ломаете все и ставите перед выбором мою страну. Сколько бы Вы ни платили мне серебра, я уже изрядно отработал. Мы не можем допустить, чтобы Фридрих сокрушил мироустройство, — сказал канцлер, сжимая кулаки и краснея.

Его сердце забилось чуть быстрее, сейчас канцлер, пренебрегая своими политическими ориентирами и ставя себя под угрозу, указывал послу на то, что он не собирается быть марионеткой в его руках.

Наступила пауза. Гай Диккенс был достаточно опытным дипломатом, он понял, что канцлером именно сейчас двигают эмоции. Посол же выстраивал свой разговор исходя из иных нарративов. Он не учел, что Бестужев прежде всего радеет за Россию. Английский посол поспешил исправиться.

— Полно тье, господьин канцлер, — сказал англичанин на ломаном русском языке. — Ви сдьелатье так, чьебы мойя страна не потьиряла в торговье. Остальньёе решайтье, но большье ми нье общьяемсья, пока не закончитья война, — сказал английский посол, скрестил руки и замолчал.

Диккенс ждал, пока Бестужев что-либо скажет. Бестужев же сокрушался о том, что вовремя не рассказал все обстоятельства политики Англии своему императору. На этой встрече он надеялся услышать более внятные ответы, но Англия не считается с мнением России и просто подставила ее, заставив выбирать. Канцлер опасался, что Петр Третий воспримет его действия как предательство. Как ни старался Бестужев, пока не удавалось приручить волчонка Петра. Посему Бестужев посчитал нужным «вдруг» стать англоненавистником и выставить своих бывших друзей в неприглядном виде.