Соправитель

Глава 10

Петербург.

22 февраля 1752 года.

Сегодня целый день должен был посвящаться пошаговому рассмотрению церемонии погребения. Александр Вист был в Зимнем дворце с семи утра и уже как два часа нетерпеливо перебирал ногами, прохаживаясь взад-вперед. Нужно было его принять, хотя очень не хотелось вникать в миллион тонкостей предстоящего мероприятия. Какой цвет будет траурных украшений, какая расцветка платьев рекомендоваться, во сколько будет «последний выход императрицы» и к тому пошаговая инструкция. Казалось, что регламентируется все, вплоть до того, когда именно должна стекать горькая слеза и по какой щеке вначале. Но это нужно, иначе просто не поймут.

— Александр, Вы молодец, я не ожидал, что ритуал будет таким сложным, — сказал я, рассматривая рисунки, но которых были изображены все этапы церемонии погребения.

— Спасибо, Ваше Императорское Величество, это работа многих, — в несвойственной ранее манере, Вист поскромничал.

— Помните, я говорил, что время для меня — самое важное. Правление требует участия монарха во многих начинаниях, — не дожидаясь, пока архитектор что-либо вспомнит, я продолжал. — По сему, я прошу Вас занять соседнюю комнату и там еще раз самостоятельно проиграть спектакль погребения императрицы.

Я хотел, чтобы Александр Вист для всех при дворе все еще, якобы, решал со мной проблемы погребального обряда. Поэтому он и был отправлен в спальню, что была соединена с рабочим кабинетом. Все будут уверены, что архитектор со мной, в то время, как я поработаю над иными проблемами.

Вист покорно, поклонившись, отправился в другую комнату. Архитектор не мог забыть моего требования о том, чтобы он распространял и в своем окружении и при дворе такой посыл, как трепетное внимание меня, Петра III, к вопросу предстоящего погребального обряда. Похороны должны были состояться через неделю, с отсрочкой не более двух дней. И пусть все будут говорить, а историки из будущего уверятся, что я трепетно относился к своей родственнице.

Конечно, найдется тот историк, который станет рассказывать о моем участии в заговоре против Елизаветы, предварительно усмотрев сговор, но, уверен, что маститые ученые станут придерживаться классической версии спонтанности произошедшего. Некоторые будущие исторические источники уже готовы, что-то будет писаться и после. Мои мемуары, если дадут дожить, так же издадутся.

Сейчас же я, пока Александр Вист скучает в соседней комнате, просматриваю бумаги по компании вариоляции.

Испытуемые разбойники, которые прошли процедуру прививания, уже показали хороший результат. Да, из двухсот человек, двое умерло. Но, если смерть одного заключенного и можно связать с оспой, то второй, скорее всего, умер от чего-то простудного. Но тут Кашин предположил, что эта смерть была связана с тем, что организм привитого человека был ослаблен прививкой и тем самым не смог противостоять болезни. Но и этот результат, в целом, был потрясающим. Никто не заразился оспой после прививки, хотя имели контакт с зараженным.

Специфика приготовления вакцины состояла в том, что материал брался из только что образованных оспин у телят. Даже не коровы, и не в момент, когда болезнь уже прогрессирует. Я некогда вспомнил именно про коров, что они болеют оспой в легкой форме и о том, что прививки до данного научного открытия были опасны. Случалось и такое, что после массовых прививок, вспыхивали целые эпидемии. Потому то и боялись вообще связываться с оспой.

Теперь же, буквально послезавтра, я поеду в Ропшу, где уже началась компания по вариоляции. Первые пятьсот солдат и, что было важным, офицеров, пройдут процедуру.

Сложно, очень сложно, будет провести прививание для, хотя бы армии. И дело даже не в том, что будут протесты или какой саботаж. Проблема крылась в ином: отсутствие грамотного подготовленного персонала, необходимость большого количества скота, помещений для изоляции, обеспечение питания и еще много чего. Это гигантские суммы и вместе с тем отвлечение медицинского персонала, дефицит которого и так актуален.

Антон Иванович Кашин предоставил пространственный план по наращиванию масштабов прививочной компании. Первое, что бросалось в глаза — цифра в рублях. Только в ближайшее время потребуется порядка трехсот тысяч рублей и дальше нужно закладывать в бюджете на каждый год еще примерно по сто пятьдесят тысяч рублей.

Все бы ничего, для меня лично данный проект по карману. Но… имеются много иных программ и проектов, да и война на носу. Помнится из иной реальности, что Семилетняя война сильно потрепала российскую финансовую систему. Сколько бы ни длилась война в этом времени, останавливаться в развитии было преступным. Поэтому нужно где-то и ужаться, где-то и придержать серебро. Хорошо бы победить Фридриха за год, но, боюсь, что это окажется не таким уж и легким делом.

Вместе с тем, уже через два года до пятисот тысяч человек должны получить прививку. Первыми это сделают медикусы, чиновники, военные. С последними, в условиях войны будет сложно, но русская армия войдет на территорию Османской империи, вот эти части, в первую очередь. Нужно привить. Турки более иных страдают от эпидемий оспы, у них были годы, когда и пара миллионов подданных умирали от этой болезни.

Я позвонил в колокольчик и сразу же показался Илья — мой слуга, который уже больше секретарь.

— Скажи господину Висту, что он свободен! — повелел я секретарю.

Нужно кого-нибудь принять на должность секретаря. Желательно из не влиятельных, но знатных, да образованных. Еще бы и коммуникативным и исполительным. Мне без грамотного камердинера, которого я предпочитаю называть словом «секретарь», худо. Взял бы женщину, в прошлой жизни у меня были толковые помощницы, но тут… Нужно хотя бы Смольный институт благородных девиц основать.

Вообще, пора бы заниматься Просвещением более плотно. Я хотел это направление поручить Ивану Ивановичу Шувалову, тем более, что тот отдает почти миллион рублей в казну [так же и в РИ произошло]. Пусть эти деньги и составят бюджет ведомства на ближайший год. Гимназии, технический университет, артиллерийскую академию, Петербургский университет и еще ряд учебных заведений на ближайшие семь лет. Ну и от меня такое законодательство, чтобы оно регулировало обучение в этих учебных заведениях.

Особое внимание я хотел бы обратить на образование на новых российских территориях. Те же валахи, молдаване, крымцы, переселенцы в Новороссию — все они должны иметь возможность получить образование. И я не поскуплюсь, когда стану требовать с Ивана Ивановича Шувалова и с Христофора Антоновича Миниха организовать Таврический университет. Это важно и для развития региона и для имиджа империи. «Мы пришли не убивать, мы пришли учить и развиваться!» — вот такой примерно может быть лозунг. И в этом университете постараться отойти от религиозности, а собрать и ученых и Востока, с того же Китая, европейских. Пусть это не будут именитые люди. Главное, чтобы грамотные и готовые отринуть европейское чванство и учить всех и татар и армян и русских.

В Крыму не произошло того переселения нетатарского населения полуострова, как это случилось в иной истории по приказу Потемкина. Потому много тут и армян, и германцы есть, и кого только нет. Университет может стать той «мягкой силой», которая начнет скреплять людей.

— Спасибо, господин Вист, Вы свободны! — сказал я уходящему распорядителю похорон.

— Илья, кто еще есть в приемной? — спросил я слугу.

— Господин австрийский посол Франц фон Претлак, — ответил Илья.

И что нужно этому товарищу? Все послы выразили свое «почтение», а те, кого следовало бы считать союзником, фраппировали общение к новым монархом. Австрийское посольство выразило соболезнования, и все.

— Ваше Величество! — в кабинет вошел полноватый невысокий человек.

— Что ж, господин посол, — начал я упражняться в немецком языке. — Вы, наконец, решили прибыть. При том, не испрашивали аудиенции. Объясните причину Вашего визита, который мог и не состояться, знаете ли много работы по организации церемонии погребения императрицы.

— Прошу меня извинить за несоблюдение протокола, но дело не терпит отлагательств, — вроде бы и повинился посол, но с таким осадком, как будто я разговариваю с монархом.

— Я подумаю на тем, чтобы попросить императрицу Марию Терезию заменить своего нетактичного посла, — ответил я, жестко посмотрев на австрийца.

В этом кабинете Я не то, что главный, а единственный!

— Еще раз прошу меня простить, Ваше Императорское Величество, но дело действительно не терпит отлагательств! — фон Претлак изобразил поклон.

— Пока Россия в трауре, я не знаю такие причины, которые могут побудить австрийского посла тревожить русского императора, — я постарался посмотреть на Претлака несколько пренебрежительно. — Но я выслушаю Вас только лишь из-за уважения к Вашей императрице и потому, что Австрия, несмотря на заключение ею союза с Францией, все еще не перестала быть союзницей и мне. Может, назовете причину, почему Россия должна смолчать, когда ее союзник заключает соглашения со страной, что чинила нам неудобства?

— Позвольте, Ваше Величество, я начну с причины, которая вынудила меня нарушить правила этикета? — я повелительно махнул рукой. — Пруссия напала на Саксонию. Мне стало об этом известно только сегодня ночью, и я сразу же прибыл в Зимний дворец.

— Прискорбно! — мне было сложно сохранить спокойствие от полученной новости.

Насколько же у нас еще не выработалась система получения информации, что русский монарх получает важнейшие, судьбоносные сведения от посла иностранного государства!

— Да, Ваше Величество, это просто ужасное попрание всех мыслимых правил ведения войны, да и вообще дипломатии, — искренне возмущался Франц фон Претлак.

— И в этой связи?.. — я не собирался плести кружева в разговоре, нужно срочно вызывать весь силовой блок и созывать Государственный Совет.

— Моя Всемилостивейшая императрица просила уточнить позицию России в связи с развязыванием войны Фридрихом Прусским, — произнес посол и задрал подбородок.

Это он что демонстрирует? Что Австрия не просит, а требует?

— Почему эти вопросы Вы не задали канцлеру? — спросил я, было действительно интересно «почему?»

— Простите, Ваше Величество, может я чего-то не понимаю в сложившейся обстановке в России, но посмел предположить, что решения принимаются в этой комнате, — ответил посол.

Еще один камешек на весы, где и так перевешивает решение о ликвидации Бестужева. На следующий день после похорон, канцлер будет арестован. Я-то думал, что Бестужев на себя возьмет общение с послами. Свое видение проблемы я до канцлера донес и его работа разгребать все Авгиевы конюшни дипломатии.

— Вот моя позиция, — я изобразил максимально величественный вид. — Россия требует от Австрии прояснить ситуацию с заключением союзных отношений с Францией. Или Австрия поспособствует урегулированию российско-французских отношений с исполнением Францией тех обязательств, о которых ранее заявила Россия. Далее, я и мое государство сейчас в трауре и войска, как и все командующие, имеют право, дарованное Богом, как истинные христиане, проститься с государыней.

— Но как тогда те войска, что сейчас воюют с Персией? Там так же есть командующие, и они не смогут прибыть на церемонию! — перебил меня посол.

— Вы дослушаете позицию России, и более я не желаю видеть Вас, Франц фон Претлак. Австрии нужен более сдержанный посол в России, — австрийский посол поник. — Российская империя осуждает агрессию Пруссии в отношении Саксонии, как и осудит иные противоправные шаги короля Фридриха. По вопросу вступления в войну, моя держава не готова к этому, так как еще не решены задачи на Кавказе. Вместе с тем, Россия отслеживает развитие событий и готова работать с Австрией в вопросе урегулирования конфликта.

Пусть некоторые формулировки и были взяты мной из различного рода отписок из будущего, смысл сказанного был понятен. Да, Россия не собирается в срочном порядке и вдруг прикрывать телами своих солдат ни Австрию, ни, тем более Саксонию. Это была и отсылка к тому, как ответила Мария Терезия во время русско-турецкой войны.

Да и мы еще только начинаем действовать и вчера-сегодня две дивизии под общим командованием Фермора, должны были закончить свое развертывание на территории Курляндии. И то передислокация корпуса Фермора была где-то и для видимости действий. Пусть австрийцы изменят тон, а французы поскорее исполнят все наши требования: выплатят компенсацию за участие Франции в русско-турецком конфликте, дадут согласие на передачу всех технологий строительства новейших линкоров и фрегатов.

Но понятно одно, что в Персии нужно все быстро решать. Была уверенность, что зимой в походы ходить могли только монголы, но не современные армии. Нет, и зимой война продолжается, но она не начинается в холода и снега. Уж не знаю, насколько Фридрих всех переиграл, но в его армии должны быть колоссальные санитарные потери. Вместе с тем, прусский король в лишний раз подтвердил склонность к нелинейным решениям. Сложный противник, если его не получается просчитать.

Южнее города Ереван.

23 февраля 1752 года.

— Что скажешь, Александр Васильевич? — спросил Румянцев у своего товарища, а сейчас заместителя.

— А что сказать? Бить супостата нужно, быстро бить! — отвечал Суворов.

— Ты, вот уже и бригадир, а стратегически не мыслишь! — пенял за поспешность выводов своего друга и ученика Петр Александрович. — То, что побить это воинство мы сможем, то, да. А коли разбегутся? Сколь их по горам, да лесам ловить? Тут крепко думать нужно, но не медля.

— Потому и говорю, что по быстрее нужно! Войска Картли и Кахетии с нами, с нами же и воевода аварского хана Мухаммада-нуцала. Пусть они, союзники наши, и бегают по горам и лесам, им сие привычно, — стоял на своем Суворов.

— А коли сладить ловушку с отступлением? — вслух размышлял командующий русским экспедиционным корпусом генерал-поручик Петр Александрович Румянцев, особый представитель Его Императорского Величества Петра III при русских войсках на Кавказе.

— Применить сию тактику против тех, кто эту ловушку издревле использует? — бригадир Александр Васильевич Суворов позволил себе ухмылку.

Такое панибратство было редкостью для этих двух, безусловно, гениальных русских человека. Только наедине и только, когда нет опасности, что их подслушают. Подобное общение являлось чем-то похожим на то, что в будущем могут называть «мозговой штурм». Только не получалось полноценно рассматривать проблему, если использовать все эти «Вы», «Сударь», «Господин» и подобное. Вот так, за чашкой крепкого чая спорить, в меру и, с пониманием, подначивать друг друга, это да.

— А чего огороды городить, если у нас достаточно войск с новоприбывшими? Такими силами мы способны окружить Карим-хана! — размышлял Румянцев.

— Что-то нужно делать уже сегодня! Вот чую я, что в Европе что-то начнется! — сказал Суворов.

— Ты, Александр Васильевич, своими «чую» сердце мое не береди! Нам императором даны шесть месяцев, вот в них и уложимся. Спешка ни к чему, но и промедление смерти подобно, — говорил Петр Александрович.

— Знамо то, но не гоже стоять и измышлять многое, когда неприятель слаб и разобщен. Там даже луки со стрелами есть, да конница доспешная, аки в старину. Нужно бить и крепко! Апосля еще время нужно, чтобы порядок навести, — говорил бригадир Суворов.

Карим-хан два дня назад привел свое войско. Это было не такое воинство, что мог выставить Иран еще шесть лет назад при Надир-шахе. Пятьдесят три тысячи набранных отовсюду отрядо, лишь некоторые из которых могли тянуть на гордое наименование «армия». Для местных реалий этого должно было хватить, чтобы катком пройтись по всем ханствам, которые провозгласили себя независимыми после убийства последнего действительно сильного шаха.

Все объединенное войско Картли и Кахетии было меньше шести тысяч, в основном конных воинов, аварцы привели еще пять тысяч разномастных бойцов. Отдельные ханства, такие, как нахичеванское, ганджинское или шекинское, просто выжидали исхода противостояния.

И вот с последними нужно будет крепко думать. Необходимо выделить тех, кто выбрал светлую русскую сторону ранее. Если получится, что все ханства войдут в состав Российской империи разом и по одному лекалу, то это будет не правильным. И Петр Александрович Румянцев уже отправил всем князькам уведомление о намерениях России и о том, что после неминуемой победы русского оружия, все те, кто не выставил свое войско против персов, будут нещадно аннексированы, а ханские династии станут русскими князьями, но управленческих функций лишаться.

Полномочия Румянцева были достаточны, чтобы, к примеру, укрупнить Грузию, которая должна возникнуть через объединения Картли и Кахетии. Но император еще настаивал на создании нового государства — Армении. Тут уже и у Картли территории некоторые придется отторгнуть и османов потеснить. Предполагалось, что армяне станут столь благодарны, что российские интересы на Закавказье будут иметь даже не союзника, а в лицах армян, сильно большее.

Армения не должна стать полноценным государством, но иметь все возможности для собственного развития, в том числе и национального. Ну и российский император обязательно найдет генерал-губернатора или наместника из числа армян, который будет лично предан Петру Федоровичу.

Еще многое предстоит создать или разрушить на Кавказе, но даже сейчас понятно, что русские пришли навсегда. Бросались в глаза столь разительные отличия войск империи и всякого рода ханских отрядов, что встань сейчас Румянцев против всего объединенного Кавказа и выстоял бы.

Румянцев назначил время атаки на послезавтра, приказав начать подготовку и тренировки личного состава. Мнение командующего изменилось тогда, как прибыл вестовой с письмом, где уведомлялось о подходе большого русского войска иррегуляров. Конные казаки, калмыки, башкиры, ногайцы и отряд крымцев — та сила, подождать которую следовало. Пятнадцать тысяч кавалерии — это серьезно и очень важно для создание образа и, как сказали бы в будущем имиджа, даже бренда, России. Пусть все союзники узрят, что русские походя могут собирать воинство соразмерное числом всей персидской армии, или даже больше.

После очередной встречи вечером за ужином, Румянцев и Суворов, оба товарища, пришли к единому мнению, что нужно все же выждать. Александр Васильевич, даже больше ратовал за то, что нужно обождать подхода иррегуляров. Импульсивность русского бригадира была обусловлена не тем, что он не хотел быстро и решительно разбить Карим-хана, нет, Суворов думал иными категориями. Александр Васильевич сокрушался, что когда он своими егерями разгонит персидское воинство, просто будет мало сил преследовать и добивать неприятеля. У персов было много конных и догнать их егерями или гренадерами не представлялось возможным, а на союзников Суворов сильно не надеялся. Иное дело, когда в русской армии будет большое количество легкой конницы, которая неоспоримую победу русского оружия превратит в полный разгром персов.

Петербург.

25 февраля 1752 года.

Я был бледен, сидел за столом и держал в руках пустую, не набитую трубку… [по свидетельствам Г. К. Жукова такая была реакция И. В. Сталина на начало Великой Отечественной войны].

Нет! Я испытывал злость, решимость, был готов сам сесть на коня и мчаться до Берлина, чтобы лично отхлестать по мордасам мужеложца Фридриха.

Ну как же так? Я же давал ему время разобраться и с французами и с Австрией. Фридрих должен был оценить мой ценный подарок — время. Наивно я посчитал, что получится столкнуть лбами европейские державы, а после, на вороненом коне, после одного-двух сражений, я бы въезжал в наш, русский, Берлин. И что себе думал Фермор, когда не обеспечил охрану русских магазинов? Столько добра потеряли! На полгода войны!

Сегодня утром из Либавы прибыл русский корабль с новостями. Это судно ранее привезло немыслимое количество серебра для курлядской знати. Эти «постельные клопы» курляндцы не разрешали России размещать свои гарнизоны на территории герцогства. Потому пришлось очень сильно раскошелиться. Можно было и силой принудить курляндцев, но лучше заплатить там, где дорогу откроет серебро, чем лить кровь и делать эту дорогу опасной.

Я уже почти принял решение о восстановлении Эрнста Бирона герцогом. Нужно только с ним встретится и поговорить, наделить обязательствами перед россйиским престолом. Может и не вся та грязь, что потомки лили на Эрнста Бирона, черна, а есть среди поступков, некогда всесильного курляндца, и белая благородная глина? Не так уж и в упадке пребывала Российская империя при Анне Иоанновне, лепила же она вместе с «гончаром» Бироном свою Россию. И экспедиции были и польшу русский сапог топтал и Бахчисарай познал разорение.

Может быть нужно и обратиться за разрешением к польскому королю Августу III? Но все более ранние контакты с этим человеком говорили о его слабости внутри исконных польских земель, не то, что в Курляндии. Такой себе правитель, который на словах сам просил об усилении русского присутствия в регионе, но на деле не мог повлиять на замшелую курлядскую знать. Без герцога курлядцы возомнили, что могут удачно управлять своим герцогством и без правителя. Еще аукнится им эта «семибоярщина».

Но злило и обескураживало не потерянное зазря серебро и даже не огромное количество провианта и фуража, разграбленное пруссаками. Я был вне себя от так называемых «просвещенных методов войны» дядюшки Фридриха. Если бы Россия избивала и замучила до смерти тысячи прусских подданных, принуждала тех воевать за другого монарха? Я даже не представляю, чем нужно было заткнуть уши от многоголосого воя во всех пресвященных дворах Европы. Вот, чего я не собирался спускать с рук мужеложцу — пытки и убийства истинных верноподданных Российской империи, которые умирали с именем Елизаветы Петровны на устах. Вестовой говорил, что и мое имя звучало со стороны замученных русских солдат и офицеров.

Вот она — моя Великая Отечественная война! Ученые говорят, что история циклична, по-моему Гегель впервые какую-то концепцию по этому поводу придумает. Так вот! Цикл начинается, пример для потомков будет такой, что бить немца войдет в привычку!

«Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой! С тевтонской силой темною. С проклятою ордой!» — крутилось в голове и не отпускало. Как отнесутся люди к такой песне? Для меня это не вопрос пиара, или хитрой манипуляции сознанием русского человека… Хотя, почему, нет? Да и манипуляция так же. Чтобы русский солдат грыз зубами прусского капрала, чтобы без сомнений резал прусского кирасира и улана, которые творили такое бесчинство с моими подданными. Столько верных солдат забили до смерти!

— Фермора посажу на кол за такую сдачу двух дивизий. Почти без боя! Позор! — вслух проговорил я.

— Простите, Ваше Величество, не понял, что именно нужно сделать! — прикинулся «лихим и придурковатым» Бестужев-Рюмин.

— Смотрю, Алексей Петрович, что Вы окончательно потеряли хватку и уже не понимаете не то, чтобы настроение своего монарха, но и даже мою прямую речь! — взбеленился я, на все еще официально, канцлера.

— Потому и прошу у Вас, Ваше Императорское Величество, отставку. Стар стал, пора и молодым дорогу уступить. А мне и в поместье можно дожить свой век, — Бестужев прикинулся болезненным, не забывая кряхтеть, словно и вправду столетний старик.

— Алексей Петрович, я не дам Вам отставку! — сказал я и позвонил в колокольчик.

— Ваше Величество! — моментально материализовался Илья.

— Кто из казаков сегодня дежурит? — спросил я секретаря.

Да, уже секретаря. Справляется Илья Степанович Шкудрин, да еще и дворянин. Так чего мне князей да графов искать на эту должность?

— Никита Лукич Рябой, — ответил Илья.

Вот оно как! Он, оказывается уже до «Лукич» дорос. Быстро они рядом со мной отчества свои вспоминают, чтобы не зазнались и не стали считать себя новой элитой. Мне казачки нужны, как исполнители, мои опричники, а не гвардия. Хотя… гвардейский казачий полк? Почему и нет?!

— Зови Никитку и пошли за всеми вестовыми, нужны все, что во дворце! — дал я распоряжение и ухмыльнулся Бестужеву.

Не могу я просто так взять и отправить Бестужева-Рюмина на покой, если только на вечный. С этого станется уехать куда, да в ту же Англию и оттуда всякие глупости говорить. Или чернуху какую написать в тихую, чтобы потомки почитали и сказали: «Экий гад был этот Петр III!». Такого секретоносителя нужно изолировать.

Он же давно сопоставил все события и явно уверился, что я главный злодей. Хотел подмазаться к трону, но… оказалось, что особой силы за Бестужевым и не водится. Даже Шуваловы имели намного возможностей меня боднуть и без Елизаветы. Этот же, нет. Людей канцлера всех вычислили, кого отправили подальше с очень, ну очень ответственными поручениеми, к примеру, привезти запечатанное письмо в Иркутск, где написано, что «предъявителя сего письма следует арестовать». Так что пустой он, особенно в свете явного разлада с Англией.

— Никита Лукич, арестуйте канцлера и отправьте под конвоем в Ораниенбаум. Нет… — я вспомнил, что в бывшем ранее нашем семейном гнездышке, сейчас проживает Екатерина и заниматься излишним иезуитством, организовывать встречу двум опальным людям, не стоит. — Сразу в Люберцы на базу. Там он дождется свою семью и отправится в село Березовое, к могиле Светлейшего князя Александра Даниловича Меньшикова.

Это всем в назидание — не дразните власть! Петруша был, да весь кончился. Теперь только самодержец российский.

— Ваше Величество! Как же так? Я же верой и правдой! Я же еще могу служить, могу просто жить, за что? — Бестужев, и так имевший солидный возраст, вдруг превратился в старика.

Может, в какой-то мере мне и было бы его жаль, но, эта «мера» была столь скудна, что и на кол посадил бы мог, сложись такая ситуация на сто лет назад.

Могли быть проблемы с арестом Бестужева, если бы два с лишним года назад не умерла племянница Алексея Разумовского Авдотья Даниловна Разумовская, которая была замужем за сыном-идиотом Андреем Бестужевым-Рюминым. Еще, будучи Президентом Военной коллегии, я не знал, куда пристроить Бестужева-сына. Он абсолютно взбалмошная, тупая бездарность. Образования толкового нет, амбиций больше нужного, рост в чинах благодаря папе. С огромным удовольствием отправлю и этого Бестужева в ссылку [в РИ Андрей Бестужев умудрился так куролесить в ссылке, что это дошло до Елизаветы, а Екатерина II распорядилась даже приставить к Андрею солдат, чтобы те следили за хулиганством, между прочим генерал-поручика].

Проблема Бестужева немного отвлекла от мыслей о начале войны, но, как только, молящего о пощаде, бывшего канцлера буквально унесли из моего кабинета, вновь накатила злость.

— Шешковского, Салтыкова, обер-прокурора Шаховского, Штеллина. Отправить письмо Демидову Никите Акинфеевичу, письмо Мясникову, Голицына Михаила Михайловича, Миниха, Разумовского. Всех их доставить в самое ближайшее время. Прусского посла приволочь ко мне. Не попросить приехать, а приволочь! И я не обращу внимания, а, может, и награжу, если под глазом Финкенштейна будет виднеться алая синева! — давал я распоряжения.

Никита Рябой был обескуражен. В Зимнем просто не было столько вестовых, знающих где искать всех тех людей, которых я только что пересислил.

— Обратись, Никита к Илье, он должен знать, где кого искать и быстро! — последнее слово я прокричал.

Я редко бываю столь несдержанным, поэтому прониклись все, и я уверен, что именно что приволокут посла этого… как там его? Франкенштейна? Финкенштейна! Если еще и по наглой физиономии дадут, так, ничего, Фридрих, дядюшка, преступил многим больше. Чтоб его черти жарили на сковороде с ядовитым покрытием!

— Ваше Величество! — в кабинет вошел Яков Штеллин.

— Яков Яковлевич, хорошо, что Вы во дворце, — я встал за еще одной стопкой бумаги, которая лежала на комоде.

— У нас с Великой княгиней Анной Петровной был урок, — объяснил свой быстрый приход Штеллин.

— Я понимаю, что отвлекаю Вас, но дело столь серьезное, что можно дать детям два-три дня отдыху. Ну, или занять их иными учителями, — я показал рукой на стул. — Присаживайтесь и изготовьтесь писать. Много писать, быстро. У нас полтора часа, за которые Вы обязаны проникнуться теми чувствами, что нынче во мне застилают разум.

— Позволено ли мне будет, Ваше Величество, узнать, что так встревожило Вас? — опасливо спросил Штеллин.

Я рассказал. Красочно, как будто сам в Курляндии наблюдал за жесточайшими событиями. Нужно было постараться передать картину и образы, которые всплывали у меня в голове. Штеллин талантлив, а при правильных посылах, он способен выдать действительно душещипательную статью в газету и журнал.

— Ваше Величество! Это бесчеловечно! — у Штеллина увлажнились глаза.

— Об этом должны знать все русские подданные, у них должны не только увлажниться глаза, они должны рыдать! Это должно стать лучшим делом Вашей жизни, коли не считать, конечно, воспитание моих детей.

— Я сделаю все возможное, Ваше Величество! — Штеллин резко встал со стула, проявляя рвение и верноподданнические чувства.

— Пишите мое обращение к верноподданным! — сказал я и задумался с чего начать. С сакрального. — Мои верноподданные, братья и сестры во Христе, люди, кому дорога Россия!

Так начиналось мое обращение. Так начиналась информационная война против Пруссии.

— К Вам обращаюсь я, православный Российский император, Внук Петра Великого, Петр Третий! Враг вероломно напал… потеряв человеческий лик, забыв заветы Иисуса Христа…нам навязали эту войну, убив, искалечив и замучив страшными пытками православных воинов… отрекитесь от благодушия, от беспечности, встаньте на защиту российского трона и всего нашего великого Отечества. Враг жесток и неумолим…орды Фридриха будут разгромлены, победа будет за нами! — я выдохнул.

Плагиат? Лишь от части. Речь Сталина была и больше и с немного иными нарративами. Но, да — я хотел, чтобы мои слова гремели в вихре эпох, воодушевляли не только нынешнее поколение, но и становились примером для потомков. Чтобы историки изучали слова, говорили о патриотизме православного императора Петра Третьего, а не о тайном поклоннике протестантизма и фанатике гения Фридриха Прусского. Пусть, если темные времена настанут, люди обратятся к опыту предков и будь то Гитлер, или иная мразь, но мы, это поколение дадим урок, как нужно побеждать.

— Это очень сильно, Ваше Величество! — удивленно произнес Яков Штеллин после того, как написал последние строчки.

— Это должно быть завтра в «Петербуржских ведомостях» через три дня, в московской газете. Я дам распоряжение, чтобы организовали быструю доставку в древнюю столицу и моих слов и ваших статей. Работайте здесь и сейчас! Используйте службу вестовых по своему усмотрению. Обязательно дождитесь окончания моего разговора с обер-прокурором Святейшего Синода Яковом Петровичем Шаховским. Я хочу добиться у церкви объявления Фридриха Прусского воплощением Антихриста, — сказал я, наблюдая, как выпучиваются глаза у издателя и учителя.

Яков Яковлевич хотел что-то сказать, возразить. Это было видно по тому, как он хватал ртом воздух, подбирая слова, но так и не решился ничего произнести вслух. Я думал, что объявление Фридриха пособником дьявола могло стать схожим с тем сюжетом, как отнеслась Русская Православная церковь к Наполеону в той истории, которая может сложиться иначе. Уже складывается. Было важным предать предстоящей нелегкой войне сакральный смысл, наделить его нарративами экзистенционального противостояния по принципу «или мы их уничтожим, или будем уничтожены сами». Еще остается память и у дворян и у остальных сословий, как готовилась Москва к приходу шведов Карла XII. Нельзя допустить отношения к войне, как к нечто далекому, «меня» не касающемуся. «Хатаскрайники» должны быть лишены возможности ничего не сделать для общей победы и отсидеться.

Ничего, Фридриха есть чем удивить. Ой как есть! Но этих сюрпризов крайне мало. Я искренне рассчитывал, что война начнется не ранее, чем через два года. Тогда мы бы уже завершали военную реформу, и наши воинские формирования были бы совсем иными и, смею рассчитывать, более профессиональными. Планировались и учения, ревизия всех интендантских служб, покупка новых телег с рессорами, подготовка коней и заготовка провианта. Был бизнес-план, выверенный, красивый. Но…

Как же так? Рассчитал же, уже понимая, что война будет вот-вот, я стремился оттянуть максимально время, дать возможности повоевать европейцам, чтобы после, в одном решительном сражении, на которое новинок могло к тому времени и накопиться, разбить Фридриха. Показательно, жестко.

Нужно то было всего, чтобы Россия вступила в войну не ранее, чем в октябре. Можно было до этого вести пограничные операции, потом совершить быстрый марш к Кенигсбергу, обязательно победить в сражении за этот город. Жители «города королей» в единодушном порыве станут мне присягать, а я возьму их в подданство. А после «туристический визит» Берлин, с его разграблением. Пусть что хотят, то и кричат, но грабить крупные города я буду. Не ради наживы, а во благо страны. Нельзя допустить того, чтобы война опустошила все резервы России. Нужно выйти не только победителями, но и страной, которая резко увеличит свою экономику. Как это в прошлом-будущем сделали американцы.

И тогда, как русские казаки или русские калмыки будут соскребать позолоту со статуй в парке дворца в Сан-Суси, начнется наземная операция по взятию Константинополя. Хотя город — это не самоцель, или цель, но только для идеологии и обоснования десанта. Нужны Дарданеллы и контроль над Мраморным морем.

Контроль проливов и мощный флот если не сразу, то со временем, поставит крест, или полумесяц, над могилой Османской империи. Турецким гарнизонам в Греции, Сербии, Болгарии придется сдаться.

Вряд ли можно было придумать более лучших раскладов для того, чтобы Стамбул стал Царьградом. Все увязнут в войне, будут ждать от России помощи, готовые закрывать глаза на любые иные действия моей империи, кроме как в Центральной Европе.

Но нужно работать с тем, что имеем.

— Яков Яковлевич, Вы прониклись смыслами? — спросил я Штеллина.

— Более чем, Ваше Императорское Величество! — все еще растеряно отвечал издатель и педагог.

— Тогда работайте! — сказал я и встал, показывая, что разговор закончен.

— Кого-то еще позвать, Ваше Величество! — как только за Штеллином закрылась дверь, в нее протиснулся Илья.

Эта дверь сегодня еще не один десяток раз откроется и не один десяток человек переступит порог моего кабинета.

— Музыкантов ко мне! Из тех, кто во дворце. Желательно Франческо Арайю, — повелел я Илье [Арайя был придворным музыкантом, сочинителем опер и при Анне Иоанновне и при Елизавете Петровне, да и при Екатерине II трудился].

Но пришел Луиджи Мадонис. Пришел быстро, как будто ждал аудиенции в приемной. Кроме того, он принес уже расчерченные нотным станом листы бумаги. Да, чаще всего именно этот скрипач, руководитель придворного оркестра, первым оценивал мои произведения.

Следовало бы отметить, что то, что русский наследник, а нынче уже и император, пишет гениальные музыкальные произведения, привлек в Россию немало хороших музыкантов. Среди приехавших хватало и таких, которые могли бы составить конкуренцию Мадонису и в игре на скрипке и в умении руководить музыкальным коллективом. Однако тетушка не меняла Луиджи, не стану и я. Для моих нужд, умений и навыков этого весьма, при прочих, хорошего музыканта, хватит.

— Луиджи, рад, что Вы подготовились, — констатировал я факт.

— Ваше Императорское Величество! Если дело стоит за тем, чтобы ходить за Вами, как апостолы за Иисусом Христом и записывать Ваши гениальные произведения, я готов, — высказался музыкант и уставился с некоторым раздражением на своего переводчика.

Мадонис говорил сейчас на итальянском языке, между тем, он уже сносно изъяснялся и на русском. Однако, в моменты волнения всегда переходил на родной язык, в его неаполитанском звучании.

— Да, сеньор Мадонис, сейчас мы с Вами запишем музыку одного произведения. Оно сильно отличается от тех печальных творений, что я написал по случаю скоропостижной смерти любимой тетушки. Я бы сказал, что это призыв, клич. Не к кому-то одному, а ко всему русскому народу, к его глубинному чувству справедливости, — немного увлекся я патетикой.

Речь шла о «Вставай страна огромная». Я хотел, чтобы эту песню, наряду с «Прощанием славянки» играли повсюду. Чтобы обозы с солдатами отбывали под гром оркестра, исполняющего эти произведения, чтобы в ресторации «Элит» даже заядлые игроманы вставали под звуки песни, чтобы слезы проступали даже у прожженного купца, что ранее был готов продать товар хоть бы и врагу России, главное прибыльно.

— Это невозможно, Ваше Величество! — выпалил Луиджи, осекся, но переводчик уже успел донести до меня слова. — Простите, я имел ввиду, что Вы пишете музыку в столь ее многообразии: песни для казаков, полонез, просто гениальные реквиемы по почившей императрице, теперь и это произведение — оно совершенно иное, чем все остальные до того.

— Что на душе, Луиджи, то и пишу, — ответил я.

Далее разговор пошел об ином. Я хотел, чтобы Луиджи Мадонис, как и Франческо Арайя, как и еще один их коллега Доменико Далолио, потрудились и создали пять-шесть коллективов для исполнения патриотических песен. Сильных музыкантов для того, чтобы исполнить и «страну огромную» и «славянку» не потребуется. Однако тут нужен упор на духовые инструменты. Вот и путь думают, кого привлекать. Я бы хотел, чтобы уже через два месяца наши войска, отправляющиеся на фронт, слышали песни, воодушевлялись ими, преисполнялись решимостью и верой в справедливость всего происходящего. Для современного солдата подобная вера станет в новинку, он и так будет исполнять свой долг, но станет это делать с еще большим усердием, если поймет, для чего он льет свою кровь.

Первым из всего сонма чиновников прибыл Яков Петрович Шаховский. Обер-прокурор Священного Синода был взволнован, немного рассеян, но первым, о чем он завел разговор, стало прошение за Алексея Петровича Бестужева-Рюмина.

— Ваше Величество, позволено ли мне будет просить Вас смягчить свое сердце в отношении Алексея Петровича? — задал вопрос Шаховский.

— Вы уже начали делать это, обер-прокурор! И я считаю, что задачи перед Вами стоят иные, чем побуждать меня, императора, изменить своему слову, — жестко ответил я.

— Ваше Величество, я только лишь прошу позволить бывшему канцлеру Бестужеву-Рюмину присутствовать на погребении почившей…царствие ей небесного, — мы оба перекрестились. — Елизаветы Петровны. А, после я никоем разом не стану просить Вас, Ваше Величество, смилостивиться над Алексеем Петровичем. С иной стороны, подобный Ваш жест, как истинного христианина, позволит мне склонить Священный Синод к любым Вашим требованиям, если они не скажутся на церковных землях. Тут все сложно.

Иными словами мне предлагали сделку. Слову своему изменять нельзя — это так, но и быть костным в своих решениях и упускать выгоду от договоренностей, не стоит. Тем более, когда вопрос с Бестужевым решен и неделей раньше, неделей позже, но он будет отправлен в ссылку с конфискацией своего имущества, не малого такого имущества.

— Взамен, — начал я говорить после непродолжительной паузы. — Синод объявит Фридриха Прусского пособником Нечестивого, воплощением Антихриста, который посягает на нашу веру. Далее, церковь обязуется организовать снабжение не менее чем трех дивизий. Вот тут те земли, что все еще церковные, пригодятся. Наша святая церковь объявит набор священников для отправки их в полки для служения служб, отпевания и иных обязанностей, главной из которых станет воодушевление солдат, и прежде офицеров, на ратные подвиги.

Шаховский замялся. Мои требования были немалыми в понимании обер-прокурора, пусть и минимальны, в моем. Церковь — мощнейший институт влияния на умы. Если она будет рядом со мной в этой войне… нет, они все равно лишатся своих земель, но после войны.

— Если такова цена присутствия Бестужева на погребении… — начал было говорить Шаховский, но был мной перебит.

— Бестужев тут не причем. Эти требования прозвучали бы, так или иначе. Я лишь готов немного уступить и Вам. Но сударь… коли Вы не можете исполнить волю мою, то, вероятно, Вы устали быть обер-прокурором Святейшего Синода! — сказал я и по выражению лица Якова Петровича понял, что все будет исполнено.

При Елизавете Шаховский не довел только одно дело до логического завершения — секуляризацию церковных земель. Но тут, я полагаю, немалую роль в нерешительности обер-прокурора играла и позиция Елизаветы Петровны. Это почившая государыня только и делала, что спекулировала обещаниями отобрать у церквей и монастырей земли, не совершая для этого ни одного официального действия. Два миллиона крестьян и огромные земли! Они нужны мне! На этой базе можно построить новую систему хозяйствования. Если к тому прибавить еще и моих крестьян и земли наиболее лояльных помещиков, то можно и переломить существующее положение дел.

— Я понял Вас, Ваше Величество. В Петербурге нынче мало членов Святейшего Синода, но я переговорю с каждым, а кому и отпишусь, — ответил Шаховский и замялся.

— Говорите же, господин обер-прокурор, не следует томить своего монарха! — сказал я.

— Какие решения нужны относительно Екатерины Алексеевны? — спросил Шаховский, потупив, в нетипичной для него манере, взгляд.

— Монастырь! — безапелляционно ответил я и добавил. — Только от нее зависят условия, в коих пребывать. Согласится сама, так пусть и выбирает обитель. Нет… я выберу сам.

Шаховский ушел, а я повелел принести мне чаю с хлебом и сыром. С утра ничего не ел, а денек предстоит быть еще тем испытанием, когда для разносолов времени не будет.

Я бы мог без особого урона для себя прямо сейчас закатить пиршество. И никто ничего возразить не посмел бы. Но работаю не только и не столько для авторитета, а потому что так нужно для России, для меня.

— Миниха! — выкрикнул я Илье, который ранее интересовался очередностью получения аудиенции.

Большинство тех людей, за которыми я отправлял, уже прибыли в Зимний дворец. Оставалось выбирать того, с кем мне нужно, прежде всего, поговорить.

— Ваше Императорское Величество! — генерал-фельдмаршал поклонился.

— Христофор Антонович! — я жестом указал на стул напротив стола, где я неизменно восседал. — Сразу скажу, что мне нужен Константинополь! Вернее и он тоже, но проливы важнее.

Наступила тягучая тишина. Шокировать мне нравилось, но не время развлекать себя, поэтому я поспешил продолжить:

— В Константинополе государственный переворот, там новый султан. Этот правитель глупее предыдущего, по сему, событие нам на руку. Нужно иметь нелинейные политические и военные ходы, чтобы удивлять и подавлять противников. Никто от России не будет ждать удара на Царьград, но этот удар должен быть, — я всмотрелся в Миниха, было важно понять его реакцию на мои слова.

Христофор Антонович слушал внимательно, я не увидел ни осуждения, ни сомнения.

— Османы должны начать военные действия, как только Россия увязнет в войне с Пруссией. Они жаждут отомстить и вернуть свое величие, — высказался и генерал-фельдмаршал.

— Я доволен, что Вы, мой друг, поняли меня и ухватили главную мысль. Да, туркам ничего не остается, как наступать. Дворцовый переворот в османской державе сопровождался народными волнениями, даже бунтами. Мусульмане выходили на улицы крупных городов только с одним знаменем — войны с нами. Они громили кварталы греков, армян и иных инородцев. На том так же можно сыграть. И я уверен, ежели новая власть не предпримет ничего существенно в деле отвоевания некогда своих земель, то сметут и этого султана. По сему, мы должны быть не только готовы к обороне, но и иметь план резкого, быстрого, смелого удара, — говорил я под одобрительные кивки Миниха. — Вы мне очень нужны здесь, уверен, что это видно, как я нуждаюсь в союзниках. Власть моя еще только проходит становление. Но при смене монарха не может пострадать ни одно дело. Потому, скрепя сердцем, но я уже отпускаю Вас, Христофор Антонович в Новороссию. Прошу отбыть немедля, так как война с Пруссией уже началась, и турки скоро могут натворить немало пакостей.

— Правильно ли я понимаю, Ваше Величество, что тот план, что разрабатывался ранее по захвату Константинополя, нужно привести в силу? — спросил генерал-фельдмаршал.

— Да! Вы будете назначены командующим всеми войсками в Молдавии, Валахии, Крыму. Русский флот все еще не просто сильнейший в Эгейском море, как и в Черном, но единственный. Я вижу такой план: дождаться нападения турки, они обязательно атакуют, после сдерживать их у Аккермана с опорой на Хаджибей и у Ясс. При том нужно обрезать им пути снабжения и иные коммуникации. Когда османы завязнут в осаде и штурме наших полевых укреплений, нужно высадиться у проливов и решительно ударить по Стамбулу, быстро превращая его в Константинополь, или даже в Царьград. Может так статься, что именно сейчас есть тот шанс захватить проливы, когда Европа будет занята войной, и с нами будут искать союза любым путем, признавая все, что мы сможем взять себе, лишь бы русский солдат оттянул прусские силы.

Я выдохнул. Скорее всего, так объяснять необходимость операции по захвату проливов и османской столицы, не стоило. Миних сам должен все понимать и проникнуться моментом. Но еще раз проговорить свои выводы и окончательно принять нелегкое решение — это нужно больше для меня.

Десант в Константинополь неминуемо требовал больших сил которые должны были бить Фридриха. Но история показывает, что с усилением той же Англии, британцы ни за что не пойдут на то, чтобы русские заняли проливы. Тем более если речь может идти и о полном вытеснении турок из Европы. Тогда Османская империя перестанет существовать. Европейскому сообществу нужен этот «больной человек», который оттягивал бы на себя русские силы. Сейчас всем будет не до того, чтобы спасать Османскую империю.

Если… Отставить сомнения! Когда! Так вот, при захвате Константинополя, я сделаю такой подарок потомкам, что перекроет и все успехи, не очень-то и однозначные, Петра Великого. Хочется похулиганить и призвать к креативу своих сановников или предков. Вот как меня нужно звать, если я покрою себя славой не менее, чем это сделал дед? Отец Отечества? Было! Великий? Не был бы я Петром, так и нормально, но я Петр и есть. Так что проблемка! Но не моя.

— Сразу после погребения Елизаветы Петровны отправляйтесь на юг и начинайте действовать. Проверьте сформированные две дивизии арнаутов [валахи, молдоване и иные народности, которые шли служить Российской империи]. И без русских дивизий там уже немало войск, под шесть десятков тысяч. Между тем, я уже дал распоряжение по усилению волнений в Сербии и иных славянских территориях. Там так же сформированы уже практически воинские дивизии, даже немного пушек есть, — я встал, замлели ноги от сидения. — Вы, только Вы, Христофор Антонович, будете решать, как воевать турку, наши взоры будут направлены на европейский театр военных действий. Покройте себя Славой!

Следующим я пригласил Шешковского.

Первое, что я поручил Степану Ивановичу, это присмотреть за Бестужевым. Сейчас, когда бывший канцлер должен осознать неминуемость своей опалы, хитрый лис может что-то предпринять. Необходимо настолько изолировать Бестужева, чтобы тот не мог никому даже малую весточку послать. Пусть и проработаны все связи бывшего канцлера, часть его людей тот же Ляпунов перевербован, но единожды обжегшись на интриге с Шуваловыми, готов «дуть на воду», но не допустить каверз против себя.

Еще одной задачей для главы Тайной канцелярии было то, чтобы он начал операцию по арестам тех трех шпионов Фридриха, что были выявлены ранее в гвардии и еще одного в Смоленском пехотном полку. Вероятнее всего, что таких шпионов может быть и больше, потому следует начать контрразведывательную борьбу. Пруссаки не только не должны знать о наших планах, но и забыть дорогу к секретоносителям.

— Все исполню, Ваше Величество! — четко, по-армейски, ответил Шешковский.

— Еще, Степан Иванович, пошлите своего человека к Неплюеву Ивану Ивановичу. Я не хотел бы, чтобы кто-то знал по поры имя нового канцлера. Человек Ваш должен быть толковым и в его задачу входит понять настроение Ивана Ивановича Неплюева, который уже должен направляться в Петербург. Мне нужен деятельный, но, исключительно, верный канцлер, — сказал я и хотел уже отпускать Шешковского.

— Ваше Величество, простите, но не будет ли Вам угодно, сейчас встретится с прусским послом. Сильно лается немчура, не стоит при дворе давать тему для пересудов! — Степан Иванович поклонился.

Кому-кому, но Шешковскому я даже позволял поправлять себя и указывать на ошибки. Он был со мной и в горе и в радости и сделал более всех остальных полезного.

— Давай, Степан Иванович, немчуру сюда! — сказал я и усмехнулся.

У самого-то сколько русской крови?

Карл Вильгельм Граф Финк фон Финкенштейн возмущался. Был момент, когда я уже собирался встать и так… с оттяжечкой, по наглой морде. Но не то, чтобы сдержался, а увлекся спектаклем разъярённого немца.

— Карл, Вы уже наговорили на домик в Сибири. Если продолжите, то договоритесь и до землянки, которую делить станете с похотливой медведицей, — попробовал я прервать словоблудие пруссака, но не вышло. — Молчать! Вы, сударь, забылись, где находитесь и кто перед Вами стоит? Мой народ только позлорадствует, когда увидит Вас голым, сидящем на колу без ушей, глаз и носа, но все еще живого.

— Меня схватили Ваши опричники и силой привели сюда! Они ударили меня!!! — уже нормальным тоном сказал Финкенштейн.

— Я не жалаю слышать о какой-либо несправедливости в отношении Вас. Король Фридрих уже сделал все, чтобы перечеркнуть напрочь вопросы справедливости, как и гуманизма, этики. Он поступил так, как ни один христианин не может себе позволить. Вот, читайте, Вы же русский язык знаете? — я придвинул прусскому послу докладную записку о событиях в Курляндии.

— Но Россия готовилась напасть на Пруссию. Вероломно, со спины! — Карл Вильгельм явно считал действия своего короля правильными.

— Я объясню Вам, посол, что это значит. Моя страна не напала на Пруссию, а лишь закреплялась в Курляндии, чтобы не допустить прусскую армию к границам моей империи. И это вопросы Российской империи, Речи Посполитой и Курляндии. Мой дядя решил, что имеет право нарушать все нормы дипломатии и здравого смысла в политике? Без объявления войны! Напал на русские дивизии, которые были еще на марше и никак не ожидали вероломства. Если я стану еще раз себе напоминать про зверства подонка Зейдлица, то могу не сдержаться и заколоть Вас в своем кабинете, — я демонстративно взялся за эфес своей шпаги, которая была почти всегда со мной.

— Что Вы, Ваше Величество, ожидаете от меня? — недоуменно спросил посол.

— А ничего… Вы арестованы! Будет на то желание дядюшки, пусть черти его жарят, я обменяю Вас и не только, а прусских подданных и шпионов, которых сейчас отлавливают по всей стране. Мне нужно вернуть своих офицеров и солдат на Родину и я не поскуплюсь, — сказал я под злобное шипение Финкенштейна.

— Как это по-азиатски! — сказал посол.

Я расхохотался. Бесполезно объяснять, что то, как поступает Фридрих не менее кощунственно, чем те поступки, которые приписывают некоторым азиатским правителям. Держать голыми на морозе солдат, которые не хотят изменять присяге, обливать их водой, предавая мучительной смерти — вот она европейскость! Куда нам, лапотникам, до понимания европейского гуманизма?!

— Я же говорил Вам, что Россия собиралась фраппировать свое вступление в войну. У Фридриха было время, чтобы ударить и по Австрии и по Франции, — сказал я и решил закончить этот разговор.

Посла нужно сломать, сбить спесь, уже потом предметно поговорить. С таким пруссаком можно лаяться до бесконечности.

Забрать посла в кабинет зашел лично Шешковский.

— Степан Иванович, сделайте так, чтобы пруссаки знали, да и мои подданные, что я плачу по два рубля серебром за каждого возвращенного русского солдата, от десяти до ста рублей за каждого офицера. Ну а за голову Зейдлица я даю пятьдесят тысяч рублей, — сказал я уже уходящему главе Тайной канцелярии.

Я не рассчитывал, что мне вернут русских солдат и офицеров, был уверен, что и Зейдлица не осмелятся убить ради денег. Однако пусть все знают, что я своих солдат и офицеров не бросаю. Это нужно будет хорошо обработать в прессе. Но какую же охоту на этого Зейдлица устроят казаки, когда начнутся боевые действия?!

Рига.

25 февраля 1752 года.

Савелий Данилович Померанцев чувствовал себя измотанным. Долгое путешествие в Петербург стало сущим испытанием. По всем прогнозам и заверениям капитана фрегата, на котором находился уже бывший глава русских колоний в Калифорнии, прибытие в город Петра должно было состоятся еще в октябре, до того времени, как столичный порт покроется льдами.

Двадцать первого февраля 1752 года три фрегата, один линейный корабль и два военно-торговых судна прибыли в порт курляндского герцогства Либаву.

Первый день стоянки мало чем отличался от уже множества иных, когда русские корабли пребывали в английские, испанские, датские порты. Команда частично сошла на берег «размять ноги», офицеры так же расслабились. Это в море капитан первого ранга Григорий Андреевич Спиридов объявил «сухой» закон, а на берегу, если нет вахты, так и можно.

На второй день, когда настало время решать проблему с переходом в Петербург, в Либаве начались волнения. Это не было бунтом, а именно что люди волновались. И причиной стало то, что прусская конница вторглась в Курляндию.

На кораблях были и солдаты и немного казаков, над которыми командование принял свояк Померанцева Иван Кольцо.

— Идут до тысячи! — кричал казак, которого с еще тремя станичниками отправили дежурить на выезд из города.

— К бою! — прокричал Кольцо, опередив на мгновения секунд-майора Дмитрия Ивановича Печкурова, который командовал объединенными абордажными командами.

Русских солдат, офицеров, моряков и казаков, было больше тысячи человек. Заранее были сняты с кораблей пять пушек. Так что бой случился скоротечный.

Когда прусские всадники приблизились к порту, по ним почти одномоментно ударили больше пятисот фузей, пушки, два десятка штуцеров. Этого залпа хватило, чтобы и опрокинуть неприятеля и для того, чтобы прусские кавалеристы поддались панике и стали разбегаться.

— Вскрыть русские магазины в Либаве! — приказал тогда Спиридов.

Командующий расценил обстановку так, что нужно сохранить имеющиеся припасы в Либаве, что принадлежали русским. Странным оказалось то, что кроме команд прибывших кораблей Русско-Американской компании, в городе не оказалось защитников.

Ответ на вопрос, куда же подевались русские люди, если наличествуют армейские магазины, был получен после того, как в одном из складов обнаружили группу интендантов и целую роту солдат с ними. Они прятались, надеясь, что участь погибнуть их минет. Оказалось так же, что премьер-май ор интендантской службы Журавлевич Николай Янович знал о приближении неприятеля. Еще утром в город прискакал вестовой с новостью о том, что прусская кавалерия громит русские неполные две дивизии, которые только начали разворачиваться на новом месте.

— Вы почему мне не доложили? — строго спросил Спиридов премьер-майора.

— А Вы, сударь не мой командир, и вовсе не наделены властью, чтобы задавать вопросы, — отвечал Журавлевич, бывший назначенным ответственным за хранение и распределение провианта и воинского имущества.

Хлесткий удар Спиридова свалил интенданта. Григорий Андреевич не гнушался периодически заниматься казацкими ухватками с Иваном Фомичом Кольцо. Капитан и вовсе возвел наследника, а сейчас уже императора, в кумиры, наслушался рассказов Померанцева, сам осознал размах дел Петра Федоровича, потому и подражал вот всем своему кумиру. Петр Федорович изучает казацкие ухватки, и капитан решил это не сделать, особенно после того, как почти три недели отболел. Никто из казаков даже не кашлял во время перехода из Калифорнии. Станичники убеждали, что их крепкое здоровье стало таковым, когда они стали всерьез заниматься своими упражнениями.

— Забрать два торговых корабля, что стоят в порту, владельцам дать серебра, — скомандовал Спиридов.

Капитан принял решение перегрузить все, что можно на корабли, чтобы ничего не осталось врагу. Уже прибыл казачий дозор, который принес неутешительные новости. Русские разбиты, большая часть захвачена пруссаками.

Началась нелегкая работа, к которой были привлечены все, кроме небольшой команды караульных. Силком заставляли работать грузчиками и местное население, всех, кто попадался в поле видимости.

— Иван Фомич, бери всех своих казаков и спешно веди обоз к Риге, — приказывал Григорий Андреевич Спиридов казаку Кольцо.

Даже реквизированные, после краткосрочного боя, два небольших судна не могли уместить то многое, что было на армейских складах. Потому спешили изыскать повозки и отправить поезд по земле. Это было опасным мероприятием, так как никто толком не осознал масштаб прусского вторжения, но лучше с риском, но попробовать, чем оставлять все врагу. Да, именно врагу, так как такие нападения на русские войска друзья не могут совершать.

Вдали от метрополии у многих колонистов обострялось чувство патриотизма. Люди видели, сколь развита их цивилизация, осознавали, в насколько мощной и могущественной стране они проживают. Да и человеческая жизнь в небольшом коллективе ценилась сильнее, чем в многотысячных городах. Когда все колонисты на виду, потеря даже одного человека — трагическое события. Потому и ценность человеческой жизни, особенно, своего соотечественника была поднята на ранее небывалую высоту. Тут же тысячи соплеменников убиты. Враг, только враг!

И вот теперь, двадцать пятого февраля эскадра выдвинулась в сторону Риги в надежде, что рижский порт не будет замерзшим. Погоды стояли не то, чтобы сильно морозные и шансы попасть в Ригу были.

— Паруса! — прокричал впередсмотрящий на флагмане.

Спиридов достал свою зрительную трубу и всмотрелся. Это были прусские корабли, как бы это не смешно звучало. И еще более удивительным было то, что прусская эскадра состояла аж из восьми боевых вымпелов [перед Семилетней войной Пруссия имела всего 11 кораблей].

— Боевая тревога! — скомандовал капитан первого ранга.

Шансы победить в сражении были. По количеству орудий, русские корабли превосходили пруссака. Проблема состояла в том, что все судна были максимально загружены и своими товарами, что везли из русских колоний, и оружием, что загрузили из армейских магазинов в Либаве.

В какой-то момент прусские фрегаты стали приближаться к эскадре Спиридова и капитан уже отдал приказ к перестроению в боевую формацию, стремясь сделать пруссакам «кроссинг Т». Но подданные Фридриха не решились вступать в бой. Это на земле слава прусского оружия гремит, в море Пруссия слаба. Русский же флот уже покрыл себя славой еще в сражении при Лепанто.

— Вот, так лучше! — тихо, лишь для себя, произнес Спиридов. — Только бы еще Рига не замерзла!

Рижский залив замерз, но корка льда была столь незначительная, что два наиболее массивных русских корабля, которые были уже обшиты по ватерлинии листами меди, спокойно проложили путь к порту Риги для всей эскадры.

Теперь оставалось только подождать весны и совершить небольшой переход в Петербург. Но это для Спиридова и его офицеров, другие же, как и Савелий Данилович Померанцев, собирались нанимать санный поезд и отправляться в столицу по земле.