Соправитель

Глава 5

Петергоф.

12 июня 1751 года. 6.10.

Ночка выдалась бессонной. Может и зря я так стремился стать во главе государства. Бремя правления, а не управления, уже казалось не таким притягательным.

Нужно было общаться с людьми, объясняя состояние государыни. Причем практически каждые пять минут то один, то другая норовили высказать свои «самые искренние пожелания». Как должное, каждый, кто был во дворце и кто начал приезжать в Петергоф чуть позже, спешили засвидетельствовать свои верноподданнические чувства.

Нелегко приходилось и Трубецкому. Это он взял на себя функции, своего рода, пресс-секретаря, министра двора, даже завхоза. Оказалось, что Петергоф не был в состоянии прокормить большое количество людей. Елизавета Петровна собиралась через неделю ехать в Москву, праздновать годовщину своей коронации. Поэтому и продуктов было не так, чтобы много. Были отправлены люди в Петербург за продуктами для знати. Пришлось, использовать и вяленое мясо, и запасы круп. Вокруг скопилось немалое количество разномастных вооруженных людей, которых нужно было также кормить и желательно плотно и вкусно. Ситуация все еще казалась напряженной, а сытый солдат более психологически устойчив и благодарен.

У Петергофа и в его окрестностях сейчас были такие воинские подразделения, как гвардия, казаки Разумовского числом не менее пяти десятков, первый батальон Первого Воронежского егерского полка, командование над которым взял Суворов, не так давно, месяца три назад, прибывший в Петербург за своей порцией наград. Было и полторы сотни казаков, что подчинялись Кондратию Пилову, скоро уже должны подойти и гайдамаки полковника Шевича, которые управились в Петербурге, и Иван Бранкович прислал гонца с хорошими новостями. Так что вооруженным путем скинуть меня не получится.

Я сидел в комнате, где мирно и спокойно спал Павел Петрович — мой наследник. Ему еще было только два года и девять месяцев, а уже стишки декламирует, как профессиональный актер и смешно пошатывается, показывая косолапого мишку, который «и ногою топ!».

Это я вчера еще успел убедиться в том, что моим сыном занимаются и даже используют стихи, которые я привнес в это время.

Естественно была необходимость взять под надежную охрану детей, перечеркнуть даже возможность использовать Павла в неких играх. Получалось, что только я и он имеем право на престол. И все… теперь уже все! Нету Иоанна Антоновича!

К Павлу я решил зайти после разговора с пробудившейся тетушкой. Понимая, что вряд ли она уже может быть хотя бы похожей на себя прежнюю, я все же захватил флакончик с отравой. И во время бессвязного общения, то и дело думал подмешать. Мы были одни, и я имел такую возможность. И я не сделал это.

Не стану говорить о гуманности, эти пересуды лишние. Я подумал, что сделать это смогу еще не раз, но не сейчас, когда смерть государыни произойдет сразу после моего ухода. В тоже время живая, но неспособная Елизавета представлялась чем-то вроде того же молниеотвода. Еще жива императрица, и сердца подданных полны надежд. А в это время я постепенно, но неумолимо перехватываю все рычаги власти, как те, что были у Елизаветы, так и те, что она делегировала иным.

Тетушка была плоха! Хочется сказать, что она пришла в себя! Но нет! В себя она уже не придет! Это был больной человек, который не мог вразумительно разговаривать, с отсутствием какой-либо логики мышления. Елизавета то меня звала принцем Готторбским, то Ивана Шувалова, что уже почти не выходил из спальни государыни, назвала Александром Борисовичем Бутурлиным. Это я далеко не сразу понял, что упоминаемый Саша — это уже сильно давнишний любовник Елизаветы Петровны Бутурлин.

Теперь мне стало ясным, что Елизавета становится инвалидом и править не сможет. Кто иной может сколь угодно питать надежды на выздоровление императрицы, она уже никогда не станет прежней и не сможет ни в какой мере править. Но то, что она жива, делает невозможным мою коронацию. Или все же можно возложить корону? Нужно поинтересоваться этим вопросом. Можно же и ускорить… не хотелось бы, больше крови, что уже пролито вчера. А можно и отречение Елизаветы организовать. Но тут действительные союзники нужны.

Вот насчет тех самых союзников. С Михаилом Воронцовым нам не по пути. И даже не из-за того, что он из партии Шуваловых, уже бывшей партии, а потому считаю его приспособленцем. Да и нужно мне место вице-канцлера для вхождения в элиту своего человека, коим, смею надеяться, станет Трубецкой. Он резко пойдет на взлет, усиливая свое влияние и должен осознавать, что только я сделал его действительно влиятельным человеком в империи. Еще в качестве союзника вижу Миниха. К нему в Причерноморье уже отправились вестовые. Христофора Антоновича я планировал официально назначить генерал-губернатором южных земель, которые, скорее всего, назову Новороссией. Но сейчас он мне нужен в Совете, чтобы там было достаточно голосов именно моих людей.

Сложными и непонятными представлялись перспективы сделать моим союзником Алексея Григорьевича Разумовского. Вроде как увалень и тихий алкоголик, но нет: и своих казачков подтянул, и надолго не уехал, и быстро вернулся в Петергоф. Ходит по дворцу теперь только со своим братцем Кириллом, может, и для того, чтобы протолкнуть родственника куда повыше, к примеру, на место Петра Ивановича Шувалова.

Бестужев временным попутчиком стать может, он уже это подтвердил, и сейчас что-то хочет мне сказать, дал запрос на аудиенцию. Но я не хочу вокруг себя очередных интриганов. Работать нужно, а не интриги выстраивать. Но дипломатический корпус держится сейчас на нем, мне же нужны стабильные отношения с соседями и всеми остальными игроками на мировой арене. Как правильно составить ту или иную ноту, правила и этикет общения с послами, принципы дипломатической переписки — всему этому еще предстоит научиться. А пока пусть работает канцлер.

— Слушаю Вас Алексей Петрович, — начал я разговор, как только вошедший в комнату закончил кланяться.

Я выдрал ближайшую к спальне Елизаветы комнату и скоро оборудовал там рабочий кабинет.

— Ваше Высочество, нас не услышат? — спросил Бестужев.

— Нельзя быть уверенным во всем, но в этой комнате тайных мест нет, потому и говорить можно смело, — ответил я, приглашая канцлера присесть возле моего рабочего стола.

— Ваше Высочество, я пришел поговорить, если будет позволено, в открытую, — я изобразил приглашающий жест и канцлер продолжил. — Ваше назначение Шешковского главой следствия по случившемуся в Петербурге и окрестностях выглядит, уж простите, не совсем правильным.

— Вы говорили про открытый разговор, граф, — сказал я и стал лихорадочно думать.

Хитрый лис знает или догадывается о том, что за всеми событиями маячит моя фигура? Если даже есть подозрения, не подтвержденные фактами, то это уже опасно. Сила, я считаю, на моей стороне, как и сама система престолонаследия. Так что Бестужев просто решил поторговаться, набить себе цену. Что ж поторгуемся!

— Итак, канцлер, что Вы предлагаете? — спросил я.

— Я бы осмелился предложить, Ваше Высочество, чтобы мой человек участвовал в расследовании смертей Шуваловых, как и Иоанна Антоновича, — сказал канцлер, на его лице не дрогнул ни один мускул.

— Я считаю, что господин Шешковский справится с расследованием, — и я проявлял внешнюю невозмутимость.

— Без сомнений. Моему человеку не надо будет и вникать в суть расследования, только быть рядом, чтобы общество видело, сколь серьезно проходит сыск виновных. Для меня же понятно, кто те бунтовщики, что злоумышляли поставить на трон Иоанна Антоновича. Это люди, что посещали тайные общества, — сказал канцлер и стал выжидать моей реакции.

— Я так же думаю о причастности тайных обществ к убийствам… Хорошо. Пусть Ваш человек прибудет в Петергоф. Сюда же в полдень приедет и господин Шешковский с докладом, — понимая, что теперь нужно договориться о цене лояльности, я продолжил. — У Вас есть собственное видение того, кто будет во главе коллегий? Вы канцлер, Ваши предложения могут быть ценными.

— Если будет на то Ваша воля, Ваше Высочество, я бы просил за Апраксина Степана Федоровича! — сказал Бестужев, который не смог полностью задавить эмоции и улыбнулся.

— Конечно, — с улыбкой сказал я. — Апраксин получит чин генерал-фельдмаршала и станет главой Генерального штаба, коий я намереваюсь учредить. Он станет в подчинение главе Военной коллегии, вторым по чину в ведомстве. Это то большее, что я могу сделать для Степана Федоровича.

Наступила пауза. Видимо, не того ожидал канцлер. Наверняка решает: стоит ли надавить на меня или же отступить. Я не отказал Бестужеву, но предложил свой вариант. Если канцлер думал, что я вот сейчас начну плясать под его дудку только потому, что он что-то там знает, то нет. Уже должны быть готовы заметки в газету, начаться первые аресты тех, на кого и будет свалена вся вина за учиненные преступления.

Тайные организации, которые мы же и создавали, первоначально и планировалось назначить виновными во всем. Тот же Белозарович, который и был «лицом» заговора по воцарению Иоанна Антоновича, состоял в одной из таких тайных организаций. Пусть там только и делали, что трепали языком да пили дармовые хмельные напитки. Не важно, в Сибири и таким найдется применение. А вот вариант с Америкой я даже и не рассматривал. Не хватало еще там вольтерианской заразы, чтобы уже лет через сорок-пятьдесят получить войну за независимость каких-нибудь соединенных американских волостей.

— Будет ли мне позволено узнать, кого Ваше Высочество поставит во главе Военного ведомства? — принял мои условия Бестужев, не стал обострять.

Я был готов на то, чтобы отстранить Бестужева-Рюмина и пойти дальше — арестовать и сослать. Состряпать обвинение проще простого. Бирону было выдвинуто главное обвинение в том, что он не уследил за ухудшением здоровья Анны Иоанновны. А Бестужев уследил? А Иван Шувалов? Разумовский? Так что, если ситуация пойдет на обострение, то за мной не станет. Вот только с кем остаться?

Вместе с тем, Шешковскому нужно время, чтобы обстоятельно проработать окружение и команду Бестужева. Понять, что эти люди из себя представляют, на что способны, как могут себя повести при потере своего патрона.

Не хотелось бы уж совсем рубить с плеча и по другой причине. Не следует разрушать систему до основания. Опыт Бестужева нужен, пригодилась бы мне и лояльность Разумовского. Тогда и все проблемы решены. Останется только что-то решить со своим статусом.

— Алексей Петрович, я не должен обсуждать с Вами свою волю, но скажу: новым Президентом Военной коллегии станет Петр Семенович Салтыков. И укажите господину Апраксину, что для строительства дома есть строительные артели, а солдаты для того, чтобы постигать воинскую науку и воевать, — я улыбнулся, переводя требование несколько в шутейную плоскость.

Однако шутка канцлеру, что называется, «не зашла». Прозвучало практическое обвинение Апраксина, а не каламбур.

— Граф, я бы хотел, чтобы не возникало путаницы и не было сложностей в понимании источника державной власти. Думаю, следует пойти по проторённой дороге моего славного предка Петра Великого, когда он был соправителем со своим братом Иоанном.

— Но назвать Вас «Величеством» при жизни Елизаветы Петровны будет сложной задачей, — ответил канцлер, немного подумал и продолжил: — Впрочем, уверен это возможно, до полного выздоровления государыни.

«Вот-вот, а полного этого выздоровления и не будет», — подумал я.

После обсуждения менее значимых тем канцлер ушел. Уверен, что Бестужев еще продолжит свою игру. Расслабляться нельзя.

Я становился все большим реалистом и понимал, что свято место пусто не бывает. На смену одному интригану придет иной, но не сразу, и будет время для нормальной работы. Тот же Трубецкой может освоиться при дворе и пробовать пропихивать свою повестку. Вместе с тем, я помню про роль старика в деле с Екатериной и буду ждать только момента, чтобы убрать с политической доски и Бестужева.

Утро только начинается, а я измотан до невозможного. В дороге на Петербург не удалось нормально выспаться, сейчас же до полноценного сна далеко. И есть дела, откладывать которые просто невозможно. Разумовский… вот еще фигура, которую необходимо сыграть. Он тайный муж Елизаветы. На крайний, самый крайний, случай можно выдвигать Алексея Григорьевича в регенты при больной Елизавете. Обнародовать свидетельства венчания и оставить только один шаг до императорской короны. Может это и звучит в большей степени фантастически, однако если моя персона станет слишком неудобной для элиты и у них появится возможность, то почему бы и нет. История стерпела и более нелепые сюжеты. Меня можно банально убрать, а после смерти Елизаветы Разумовский продолжил бы свое регентство до совершеннолетия Павла. Так что Алексей Григорьевич мне представлялся бы еще более сложной проблемой, чем всезнайка Бестужев, если бы не характер самого Лешки Разума.

— Я готов принять Алексея Григорьевича Разумовского! — сказал я слуге.

— Ваше Высочество! — Разумовский обозначил поклон.

Подобострастия я не заметил, но без проявления определенной степени покорности не обошлось. Разумовский вел себя уважительно и не пытался фрондировать.

— Присаживайтесь, граф, — пригласил я жестом Разумовского.

— Спасибо, Ваше Высочество, — сказал Алексей Григорьевич и сел на стул, который еще не успел остыть от тепла тела Бестужева.

— Алексей Григорьевич, вот я о чем подумал, — я закатил глаза, как будто вот именно сейчас и придумываю нечто, должное стать афоризмом. — А все ли нужно знать потомкам о наших делах, помыслах, чувствах? Может некоторые вещи проще предать забвению, чем жить с грузом? Огонь многое стерпит, — завуалированно я намекнул на то, чтобы Лешка Разум спалил свидетельство о своем венчании, дабы проблем не возникло.

— Согласен с Вами, Ваше Высочество, когда человек уходит в лучший мир, с ним могут уйти и некоторые тайны, но не прежде, чем он предстанет перед Богом, — в той же манере ответил мне Разумовский.

Тайный муж Елизаветы согласился уничтожить свидетельства венчания, но лишь тогда, как преставится его жена [Разумовский спалил некие бумаги в присутствии сподвижников Екатерины после ее переворота, возможно и свидетельство о венчании].

— Хорошо, Алексей Григорьевич, — я постарался проявить дружелюбие и улыбнулся. — Очень рассчитываю на Вашу помощь и поддержку. Я думаю учредить постоянный Государственный Совет, в котором вижу и Вас.

— Ваше Высочество, для меня будет честью состоять в Совете, но мог бы я просить Вас о своем брате? — сказал Разумовский.

Вот же! Мало ему членства в Совете! Теперь понятно, почему Кирилл Григорьевич Разумовский в Петергофе. Получается, чтобы приобрести лояльность Разумовского, нужно придумать, куда деть его брата.

Историю про пастушка, что прятался от солдат на дереве, страшась записи в рекруты, я знал и в будущем. Тогда Елизавета прислала за братом своего возлюбленного, чтобы забрать Кирилла в Петербург. И Кирилл более своего брата оправдал прозвище «Разум», впитывая науки неимоверными скоростями, становясь одним из самых образованных людей Российской империи.

И можно было назначить Кирилла Григорьевича, к примеру, президентом Академии наук, но он и так им является! А еще он гетман Запорожского войска, что отнюдь не мало. Получалось, что Алексей Григорьевич видит своего брата сидящим рядом на стуле во время Государственного Совета?

Так, что имеем? Миних, Шешковский, пока и Трубецкой — мои креатуры. Бестужев скорее себе на уме, но посчитаем его условно нейтральным. Разумовские могут организоваться в партию и стать силой не слабее, чем почившие Шуваловы, так как Алексей Григорьевич весьма богатый человек. Нужно еще вводить в Совет Ивана Шувалова, чтобы сильно не ломать систему и не отрекаться от елизаветинских решений. И за кого будет Иван Шувалов? Нужно как-то сыграть на его чувствах и страхах, но позже, пусть пару литров слез выплачет, а то от него сейчас никакого толку.

— Хорошо! Ваш брат войдет в Государственный Совет, но видеть новых Шуваловых у трона я бы не хотел, — принял я решение.

— Позволено ли мне будет, Ваше Высочество, направить многоопытных людей в помощь господину Шешковскому, дабы ускорить расследование всех обстоятельств случившегося? — спросил Разумовский.

Это было бы уже слишком!

— Нет, там и так уже не протолкнуться, сыскари и дознатчики мешают друг другу. Канцлер Бестужев своих людей уже послал, чтобы произвести досмотр и кабы ничего не упустили в следствии, — сказал я и показал всем своим видом, что более не задерживаю Разумовского.

Это уже невозможно! Нужно хотя бы пару часов поспать, иначе переговоры, подобные беседам с Бестужевым или Разумовским, более не выдюжу.

Москва.

17 июля 1751 года.

Иоанна Шевич плакала. Она уже забыла, что такое слезы, а тут вот рыдает и остановиться не может. Девушка, или, правильнее, молодая женщина, уже начала свыкаться с мыслью, что она не пара Петру. Ее женское счастье было мимолетным, пришло, обожгло, оставляя болезненные следы, и так же быстро исчезло.

Петр Федорович написал ей, что пока нет никакой возможности приехать в Петербург, но он не только помнит ее, а еще и скучает. Письмо только больше растревожило рану в женском сердце, которая никак не желала рубцеваться, а все кровоточила. Кто она? Попутчица! Он ее спас, она влюбилась в своего избавителя, как в сказке о принце. Но на этом сказка и заканчивается, а начинается проза жизни, где политические расклады важнее личных переживаний.

Способен ли Петр Федорович, как его славный дед, вопреки всему, взять в жены неровню себе? Если бы власть все еще наследника была так же неограниченна, то — да. Однако Иоанна понимала, что сейчас в столице идет становление новой конфигурации власти, где Петр ограничен в своих поступках, по крайней мере, пока не приобретёт полную силу самодержавия. Жива Елизавета Петровна, которая подписала манифест о том, что разделяет бремя власти со своим наследником. Даже до Иоанны, живущей в уединении, доходили шепотки, что это сам Петр Федорович и написал этот манифест от имени своей тетушки, которая прикована к постели и потеряла рассудок.

Иоанна была готова смириться, выйти замуж за кого укажут, благо, сейчас ее отец поднялся в табели о рангах очень высоко и уже генерал-майор, перешагнув в своем повышении сразу следующий чин. Но она… не праздна! И это ребенок Петра Федоровича. Отец Иоанны уже знает о беременности, но пока не говорит никому, что естественно. Даже не рассказал Петру, а это чревато последствиями. Иван Шевич небезосновательно боится за дочь. Как поведет себя наследник-соправитель после такой новости? Может Иоанну и в монастырь запереть, потребовав избавится от ребенка. Есть медикусы, которые помогут убить дитя в чреве. Это не только убийство Богом данного ребенка, но и очень опасная для Иоанны операция.

Золотая клетка — вот где живет сейчас ранее жизнерадостная Иоанна. У нее нет ни в чем нужды, кроме как в общении, любви и свободе действий. Все поставляют в дом, расторопные слуги обхаживают женщину настолько, что ей можно просто лежать днями и ничего не делать: все принесут, подадут, книгу почитают.

Иногда Иоанна думает, что лучше бы она тогда, в степи, погибла, не видела бы убитых братьев и мать, не наблюдала бы непроходящую горечь в глазах отца, не испытала бы такую беспомощность и тоску.

— Бежать! — вдруг безрассудная мысль пронзила голову женщины. — К нему! И пусть казнит, милует, но рядом, видеть его, не чувствовать себя отверженной!

Как именно убежать от надзора трех гайдамаков отца? Иоанна уже давно все продумала. Есть и конь, и серебро. Да, путешествие даже от Москвы до Петербурга может быть опасным. Это показали и события чуть более месячной давности, но дочь генерал-майора Шевича ничто не страшило, ей больше было противно забвение и одиночество, когда тот, кого она любит, живет и борется в столице.

Петербург.

18 июля 1751 года.

— Господа! Мы сегодня в первый раз встречаемся таким составом на Государственном Совете. Рассчитываю на вашу мудрость и рассудительность, — сказал я, начиная работу Совета.

— Сегодня нужно обсудить три вопроса, — начал говорить секретарь Государственного Совета Никита Юрьевич Трубецкой. — Первый — итоги расследования беспорядков в Петербурге, о чем доложит господин Степан Иванович Шешковский. Еще один вопрос — это обращение Теймураза, названного царем Кахетии, как и многочисленные обращения генерал-майора Георгия Багратиони, что также претендует на престол Кахетии. Третий вопрос — подсчет доходов и расходов Российской империи.

— А еще, господа, я хотел бы услышать Ваши предложения по моей коронации, — встрял я в повестку Совета.

Вопрос был провокационным, своего рода проверка на лояльность.

— Ваше Высочество! При живой императрице? — деланно возмутился канцлер.

Бестужев уже больше месяца, с момента проведенной Шешковским операции, все прощупывает меня на прочность: то провоцирует, то не соглашается по мелочным вопросам, пытается продвигать свою повестку во всем.

Было такое, что во время вынужденных встреч с послами разных стран первыми ко мне подвел англичан, хотя было сказано начинать с прусского посла. Были уже импульсивные мысли обвинить в чем-нибудь старика да сослать куда подальше. Но он действительно закрывал много дыр в нелегком деле внешней политики и решал вопросы, не доводя до меня мелочи. Вся текучка с иностранцами была за ним, споры дворян, он так же разбирал, ставя меня в известность о сути проблем. Нелегко было выслушивать столько подробностей разных тяжб, обвинений и челобитных, тем более вникнуть в суть и решить их. Не хватает России налаженной судебной системы и выстроенного законодательства.

— А кто я, господа? Почему до сих пор не произошло освидетельствование о способностях императрицы править? Медикусы засвидетельствуют в бумаге, Сенат утвердит. В чем сложности? — задал я вопрос, который все никак не решался.

— Ваше Высочество! Подобные действия зело подходят мещанам, купцам, редко дворянам, но императрице? Особливо, когда матушка порою приходит в разум? — высказался Разумовский.

Алексей Григорьевич любые действия, направленные в сторону Елизаветы, принимал в штыки и был столь категоричен, получая поддержку и у Ивана Шувалова, и у канцлера, не говоря уже о своем брате, что готов был и на плаху идти, лишь бы не касались Елизаветы Петровны. Где тут любовь, признательность государыне за возвышение, а где расчет и политика, я так и не понял.

— Ваше Высочество, есть манифест о том, что Вы соправитель, мы все покоряемся воле Вашей, — канцлер развел руками, мол, «что тебе еще надо?».

— Господа! Будем честны перед государыней, собой и перед Отечеством. Елизавета Петровна выздороветь не сможет, ей становится все хуже, а медикусы уже и так, с Божьей помощью, делают все, на что способен смертный человек. Державе же потребен монарх, наделенный полнотой власти, — высказался в мою защиту Миних.

Звучали слова Христофора Антоновича, как должное сказать, как проявление максимальной лояльности. Подобного от него ждали все, и ожидания оправдывались.

Придется откатываться назад и делать выводы. На первом же Совете я получаю некоторое сопротивление. Готовы они исполнять мою волю? Так и исполнили бы! Со времен Петра Великого существует процедура признания человека недееспособным. Тогда мой дед ввел освидетельствование дворян медикусами, потому как многие из них не желали ехать учиться за границу или служить в России. Да, пример так себе, и не очень-то и может подходить к императрице, но можно же обставить все как-то иначе, было бы принципиальное решение это сделать. Нужно будет еще поразмыслить, зачем это нужно тому же канцлеру.

Сильно подобная ситуация меня не ограничивает, так, вынуждает иногда оглядываться, но не менять решения. Настаивать же на освидетельствовании не могу, это вопросы уже гуманизма и всеобщей жалости к императрице от всего двора и остального общества.

— К этому вопросу еще вернемся! — сказал я и ожег своим взглядом канцлера.

Если Разумовский, как мне все же кажется, человек, живущий эмоциями, то у Бестужева поклонялся рационализму. Вот же Кашин! Удружил! Вытянул Елизавету с того света и до сих пор не дает ей спокойно уйти на вечный покой, все диетами да травами отпаивает тетушку. Признает, что осталось ей недолго, все-таки перенесла тяжелую форму левостороннего инсульта, но тянет государыню, чем зарабатывает себе имя в медицине. Заработает еще больше авторитета, как только у меня образуется хоть небольшое окно в делах.

Доклад Шешковского не привнес ничего нового. Во всех злоключениях были обвинены тайные общества, кроме образовавшейся Великой Русской ложи масонов. Это они напали на Александра Ивановича Шувалова, которого называли «сатрапом и палачом». Представитель этого общества, Белазерский, хотел освободить Иоанна Антоновича, а само выступление началось из-за того, что вся гвардия направилась бить взбунтовавшихся татей.

Многие события описывались, как массовые, даже если по факту в них участвовали десятки человек. Кто уже вспомнит, где и сколько людей шастало по вечернему и ночному Петербургу? Арестованы также хозяева трактиров, которые выкатывали бочки хмельного. Часть предпринимателей общепита будет отпущена, но некоторые, кто был замешан в явном криминале, пойдут по политическим статьям. Порядка полутора сотни человек будут отправлены в Сибирь. Никого казнить не будут. Я пока решил придерживаться в этом позиции тетушки: назначить смертную казнь, но заменить ее ссылкой.

Все единодушно приняли доклад. Пусть тот же Алексей Григорьевич Разумовский да Иван Шувалов и бросали косые взгляды на меня, но молчали. Ничего, от их взглядов я умереть не должен. Вместе с тем, они признали честность расследования, не смутились просто феноменальной для этого времени скорости следствия — значит уже причастны и сами.

Кстати, нигде и никто не говорил, как умер Петр Иванович Шувалов. Официальная версия гласила, что Шувалов умер от апоплексического удара. Уже на следующий день после того, как произошел мой государственный переворот, Марфа Егорьевна Шувалова запропастилась. Говорили, что она стала чернее тучи и после при дворе не появлялась.

— Алексей Петрович, — обратился я к канцлеру, — как человек более иных искушенный в политических делах, скажите, что нам делать с кахетинскими царями? Один, Георгий, сын Вахтанга, которого признавал царем еще мой славный дед. Иной, Теймураз, сейчас в силе и также царь, признанный в Кахетии многими в обществе. Георгий еще служит Российской империи в чине генерал-майора, уж не знаю, насколько славно он это делает. Можно ему и чин повысить, если и далее признавать наследником кахетинского царя.

— Ваше Высочество, — сконфужено начал говорить канцлер. — Признаться, я неважно разумею расклады в Кахетии. Могу сказать, что Персия нынче не едина, после убийства Надир-шаха там все воюют со всеми.

— Почему тогда Россия не использует это? Отчего я узнаю не от Вас, Алексей Петрович, что было прошение о помощи и защите от бакинского хана [исторический факт]. Еще и христиане под угрозой: грузины, армяне! — спросил я Бестужева, отыгрываясь на растерянности канцлера в вопросе о моей легитимации.

— Гянджинский договор, Ваше Высочество, нас сковывает и не дает права действовать. Россия не нарушает своих обязательств, данных иным державам, — провозгласил канцлер.

— Христофор Антонович, — обратился я к Миниху, — а Надир-шах в свое время не нарушил Гянджинский договор?

— Нарушил, Ваше Высочество! — в тон моих слов сказал непосредственный участник тех событий, из-за которых и был подписан Гянджинский договор. — Надир-шах заключил тогда мир с Османской империей, что противоречило договору.

— Вот, господа! — победно провозгласил я, потом вновь посмотрел на канцлера. — Проработайте это направление, и через две недели жду доклада с предложениями с учетом того, что Багратиони христианин и живет в России, имеет тут имущество и некоторое влияние в грузинской среде. Ну, а Теймураз благоволит мусульманам в православной стране, но при этом пользуется уважением подданных и сам христианин. Нужно прознать и стремления Георгия Багратиони, может, он и не желает вовсе быть генерал-губернатором Кахетии. Да, господа, именно так! Не царей нужно плодить с нашей подачи с неограниченной властью, а российских генерал-губернаторов. Иначе уже в следующем поколении Россия получит проблемы в регионе, вложив туда много сил и средств.

— Все исполню, Ваше Высочество! — церемонно ответил Алексей Петрович Бестужев — Рюмин и поклонился.

— И последнее на сегодня — это обсуждение бюджета, — я осмотрел присутствующих, ища в их глазах непонимание проблемы. — Я использовал это слово, так как оно, как мне кажется, более отвечает смыслу того, над чем нам предстоит работать. Необходимо высчитать все доходы государства, определить расходы, заложить резервы. Жить в незнании, сколь много доходов у России, и не иметь намерений, куда вкладывать деньги на долгое время, — так нельзя. Жду от канцлера предложений, повелеваю Вам, Алексей Петрович, решать, кому довериться в этой работе. Нам нужен бюджет уже на следующий год. Его согласуют со мной и с Сенатом, после моей подписи отходить от чисел, что будут прописаны, нельзя. Если и не получится в этом году свести доходы и расходы, то через год это сделать нужно обязательно.

Я закончил. На первом заседании Государственного Совета я не стремился долго и нудно разговаривать на отрешенные темы. Для таких разговоров есть всякого рода обеды, ужины, просто рабочие встречи. По сути, я лишь хотел задать вектор работы и посмотреть на реакцию моих советников. Все было прогнозируемо и я осознал некоторую оппозицию и уверился в необходимости вводить в Совет еще двух человек, с которыми у меня сложились вполне неплохие отношения, — генерал-адмирала Голицына и генерал-фельдмаршала Салтыкова.

Нужно добиться того, чтобы моими словами говорили, а моими мыслями думали большее количество членов Государственного Совета. И желательно, чтобы эти мысли и слова шли осознанно, а не под копирку, в угоду мне. Нужны соратники и исполнители. Но где столько много взять таких?

Холмогоры.

22 июля 1751 года.

— Как Вы, Ваше Высочество? — вопрошал испуганный медикус, прибывший из Архангельска.

— Спаси Христос, божьей милостью, — отвечала Екатерина Алексеевна.

— Мы все перепугались, рад, что обошлось! — облегченно сказал Игнат Пантелеймонович Колчев, работающий медикусом при Архангельском порту.

— Что с тем бедолагой? — спросила Екатерина и, уловив недоумение на лице врачевателя, попросила того: — Позовите, пожалуйста, коменданта крепости, мне нужно с ним переговорить.

Пока еще Великая княгиня хотела проявить христианское всепрощение тому человеку, что организовал потопление лодки, на которой плыла Екатерина. Это было бы ужаснейшее преступление, которое привело бы к смерти двух десятков человек, но Екатерина прощала, причем поражаясь изменениям внутри себя. Она прощала и боялась. Страшась повторения покушения на нее, ничего, кроме показательного смирения, Екатерина не могла использовать. Только смягчить сердце Петра.

Да и насколько это смирение было показательным? Екатерина Алексеевна действительно чувствовала внутри себя нечто убаюкивающее, смиряющее. Она еще не была готова к жизни в монастыре, но эта жизнь ей уже не казалась концом всего, а лишь нежелательным неудобством. Столько молитв, что были произнесены Екатериной за время поездок по святым местам, она и за всю свою прежнюю жизнь не читала.

Коменданта крепости на месте не нашлось. Этот, с позволения сказать, деятель заслуживал покаяния еще более Екатерины. Сразу после того, как в Холмогорах состоялась встреча с Великой Княгиней Екатериной Алексеевной, комендант, преисполненный чувством выполненного и перевыполненного долга, отправился на отдых в отдаленную от Холмогор деревушку, в коей стал чуть ли не самодержцем. Всю работу в крепости выполнял заместитель коменданта ротмистр Никита Миронович Гурьев.

Ротмистр отвечал за снабжение и благоустройство жизни брауншвейского семейства.

Пользуясь своим служебным положением или все-таки ведомый чувствами, а скорее и то и другое, заместитель коменданта крепости ротмистр Гурьев обкрадывал некогда венценосное семейство до такой степени, что, вместо хорошего качества еды и добротной одежды, Антон Ульрих с дочерями и сыновьями получал лишь крестьянскую похлебку. Притом Гурьев не осознавал даже того, что его поступки преступны. Ну как же? У Никиты Мироновича есть жена, четверо детей, любовница. И все они ждут от своего добытчика и кормильца средств для существования. И не такого, как Антон Ульрих с детьми, а хорошего, как у барей. Да и коменданту, который и вовсе мог на службе неделями не показываться, нужно было отстегнуть долю. Потому и голодали те, кто должен был возлегать в палатах петербуржских дворцов.

С неделю назад гарнизон крепости, с вычищенными мундирами, белоснежными буклями, ибо новая форма до этих мест не дошла, стоял смирно перед женой наследника Престола Российского. Тянулись офицеры с ленцой, так, на всякий случай, ибо все вокруг судачили, что Екатерина Алексеевна просто выбирает себе монастырь. А уплыла Великая княгиня в Соловецкий мужской монастырь, так и службы не стало. Зато появились скабрёзные шуточки. Некоторые зубоскальщики сразу же стали сыпать анекдотами про пребывание Великой княгини у суровых островных монахов.

— Ваше Высочество! — услышала обращение к себе Екатерина.

Какой-то служивый, явно не офицер, уже с минуту стоял недалеко от Екатерины Алексеевны, не решаясь обратиться. Солдату понадобилась долгая пауза, чтобы проговорить про себя титулование, он боялся ошибиться и назвать женщину, к примеру, «Сиятельством» или «Величеством». Кто их знает, этих «светлостей да величеств»? То ли дело «Ваше благородие».

— А что, солдат, офицера не нашлось? Тебя прислали? — удивилась Екатерина, можно было подобное счесть как урон чести, если бы не накачанная всепрощением и любовью к ближнему психика Екатерины Алексеевны.

— Так енто, ахвицеры на ентих… экзерсициях, — закатив глаза, словно малый ребенок вспоминает стихотворение, ответил солдат.

— Своею волею приказываю тебе, служивый, привести ко мне того человека, что был доставлен вчера в крепость, — Екатерина говорила с нотками повелительности, от которых солдат постройнел и преисполнился желанием служить.

Пока вели того, кто подрубил днище небольшой лодки со всего двумя парусами, на которой Екатерина плыла в монастырь, женщина вновь думала о себе и о том, что с ней произошло.

Много она пролила слез по Замойскому. Как много? Ровно столько, сколько длилась по времени дорога из Москвы к Суздалю, туда, в Покровский женский монастырь, что своими порядками был еще более жесток, чем крепость в Холмогорах.

Слезы сами сошли на нет, когда Великую княгиню сразу по прибытию повели к келье, где была заточена первая жена Петра Великого. Екатерина вдруг осознала, насколько же ее игры могли или еще могут сказаться на ней самой. Женщину ужаснули условия, дисциплина и расписание каждого шага, что были приняты в монастыре и обязательны к исполнению всеми монахинями.

После душещипательной истории про Евдокию Лопухину, ту самую, которую Петр Великий насильно посадил в монастырь, по лицу Екатерины Алексеевны прокатилась слеза. Эту слезинку женщина помнила и воспринимала ее, как последнее проявление слабости и страха. Теперь она не боится монастыря, не хочет, но и не боится. Принимает свою судьбу как должное. Многие разговоры с представителями церкви не остались без следа в сознании Екатерины.

Из рассказа, который наперебой, смакуя любые подробности, рассказывали два монаха, приставленные к Екатерине, она услышала страшные вещи, что можно было счесть за вероятное ее будущее.

Евдокия Лопухина не хотела в монастырь, куда Петр Алексеевич ее трижды просил удалиться. Влюбленность русского царя, но тогда еще не императора, к Анне Монс окончательно охладила отношения с законной супругой.

Екатерина понимала подоплеку разрыва все еще молодого Петра I и его жены. Евдокия не приняла своего мужа таким, каким он стал. Она не была Петру верной подругой во время новых для Руси увеселений. Так и не смогла надеть новое платье, обязательное к ношению для всех дворян, которые смели предстать перед Петром Великим. А еще она обратилась за помощью к патриарху, когда у Петра были напряженные отношения с последним из высших иерархов Русской Православной церкви. Лопухина пыталась строить козни против своего мужа, это же делала и Екатерина.

В итоге Евдокию Илларионовну насильственно отправили в Покровский монастырь. Тут у нее через немало лет случился роман с офицером, который был порученцем Петра Великого. Хотя романом их отношения было сложно назвать, так как наезды майора Степана Богдановича Глебова случались раз в полгода, а то и реже.

Петр узнал об этой связи и пришел в бешенство. Уже скоро, сидя на телеге, дрожа от мороза, Евдокия взирала, как умирает ее Степан. Мужчину, что согревал одинокую бывшую царевну, раздели и посадили на кол. Текли слезы, слезинки замерзали на лице женщины, но она не могла отвернуть свой взор от ужасающего действа, так как стоящие рядом солдаты штыками разворачивали голову монахини в направлении умирающего любимого человека. Этот кошмар длился четырнадцать часов! А потом Степан испустил дух [сюжет из РИ].

Екатерина Алексеевна прожила в Суздальско-Покровском монастыре месяц, ломая свое восприятие и мировоззрение. Она не становилась вдруг смиренной, но неустанное моление Богу делало свое дело.

Катерина не желала себе такой участи, какую пережила Евдокия Лопухина. Притом понимала, что, как только Петр Федорович станет императором, нечто подобное для Екатерины будет гарантировано. Женщина представляла на месте посаженного на кол Степана Глебова Анджея Замойского, но поймала себя на мысли, что испытывает сострадание лишь чуть. Предатель и трус! Вот главные характеристики человека, в которого она была влюблена еще совсем недавно.

Потом были другие монастыри и обители, пока монахи, две ранее незнакомые служанки и полусотня уланов не сопроводили Екатерину Алексеевну в Холмогоры. Елизавета Петровна часто именно сюда приезжала отмаливать свои грехи. Императрица просила прощения у Антона Ульриха Брауншвейского, который в это время валялся в ногах государыни и вымаливал разрешение отбыть в Данию. А потом императрица уезжала, оставляя ситуацию, как она есть.

Екатерине предстояло встретиться с Варсонофием, архиепископом Архангелогородским и Холмогорским. Именно этот священнослужитель имел большое, если не наибольшее, влияние на Елизавету Петровну, к нему на беседы она ездила и с ним рядом, на паперти, истово молилась. Представители Синода посчитали, что такое общение будет как нельзя лучше для погрязшей в грехах невестки государыни. Елизавета также отписалась Варсонофию и просила того составить собственное мнение о Екатерине Алексеевне и возможности примирить невестку и племянника.

Но приезд Екатерины задерживался и архиепископ, не дождавшись, отправился молиться в Соловецкий монастырь. Туда же направили и Екатерину.

Когда их небольшой корабль, скорее рыболовецкий, но не воняющий рыбой, а вычищенный до блеска, уже был на середине пути, случилась сильная течь и судно начало небыстро, но неуклонно погружаться в воду. Рассчитывать на то, что Екатерина сможет доплыть до берега не приходилось: она и плавать не умела и ее одежды, намокнув, быстро потащили бы Великую княгиню на дно.

Офицер, который был вместе с Екатериной, сориентировался быстро, не приказав, но настоятельно попросив женщину снять большинство платьев. Это не были богатые одеяния, в которых блистала на приемах Екатерина, но и они были тяжелы и состояли из двух юбок, каркаса и фижм. Поняв замешательство женщины, присутствующий при разговоре монах достал из своей котомки рясу, которая была по-летнему легкой, и передал ее женщине. По крайней мере, через черную ткань рясы не должны были просвечиваться телеса все еще привлекательной и молодой женщины.

Еще до затопления корабля был изловлен тот, кто и устроил, как сразу стало понятно, покушение. Его привязали к одной выломанной доске, для себя также ломали бревна и доски, готовясь оказаться в воде. В это время четыре матроса боролись за живучесть корабля и даже офицеры помогали им, но все было тщетно. Это возня лишь оттягивала неминуемое.

Можно было допустить спасение, в этом месте достаточно часто ходили и рыбацкие суденышки и военные. Однако усиливающийся ветер и увеличивающиеся волны, казалось, не оставляют шансов. Но и просто сгинуть, не стараясь спастись, было нельзя.

Утонул один из монахов, обе служанки, как и офицер с двумя солдатами в итоге получились серьезные обморожения. Иные практически не пострадали: опытные моряки-поморы держаться на воде умели и все выжили без серьезных потрясений для себя. Выжила и Екатерина.

Тех, кого уже изрядно разбросало по, казалось, бескрайнему морю, подобрал фрегат «Учебный», на котором отрабатывали свои навыки гардемарины из Архангельска. Маршрут до Соловецких островов и обратно — штатный выход, еженедельный для пяти таких учебных кораблей. Навигатская школа в Архангельске увеличила набор в два раза, корабли строились практически без остановки, так что под списание или для учебных целей, к примеру, плавания в прибрежных водах, кораблей хватало.

И сейчас, когда Екатерина Алексеевна уже отходила от горячки, вызванной болезнью, спровоцированной долгим нахождением в воде, она хотела простить и отпустить того человека, действия которого стали причиной гибели людей. Екатерина просила… Нет, она поставила условие человеку, который чуть ее не убил, при том, что погибли иные люди. Убийца должен был передать послание тем, кто покушался на ее.

Екатерина Алексеевна, испугавшись за собственную жизнь, просила заказчиков преступления оставить ее в покое. Она готова со смирением принять свою участь, не нужно более пытаться ее убить. Еще больше хотела женщина если не стать вновь «Катэ», то быть рядом с мужем. Ну, коли не примет, то… нет, не в монастырь. Катерина рассчитывала выпросить у мужа разрешение уехать на Родину в Готторп или в Шлезвиг. Не хотела она говорить о том, что готова стать невестой Бога и самолично выбрать монастырь, но и этот вариант ею рассматривался.

Поступок со всепрощением, как думала Екатерина, должен удивить заказчика убийства, Петра Федоровича. Женщина не верила, она была убеждена, что ее муж может быть милостивым и умеет прощать. И то, что она простила, побудит простить и его.

Екатерина Алексеевна вспоминала те годы, когда между ней и Петром Федоровичем были теплые отношения. Она тогда не понимала, что это и есть настоящая, человеческая, дарованная Богом любовь. Но не страсть плоти, это иное, может и от Лукавого. Так ей говорили монахи, об этом были молитвы в монастырях и церквях, так начинала думать и сама Екатерина.

Петербург.

28 июля 1751 года.

— Степан Иванович, почему без моего ведома Вы принимаете подобные решения? — разъярялся я.

— Ваше Высочество, государь, но куда же ее? Прибежала бы девка в Петергоф, проблем было бы больше! — оправдывался Шешковский.

— И что это у нас за караулы, что пропустили бы девку? — спросил я с иронией.

Шешковский промолчал.

Может он и правильно сделал, что от моего имени поместил Иоанну, сбежавшую из отцовского дома, в Ораниенбауме. Пусть и были еще иные дома, где без боязни огласки можно было поселить любовницу наследника престола, соправителя Российской империи, но и тогда я так же мог рассвирепеть. Как мою голубу в какие-то квартиры? Мог такой реакции ждать глава Тайной канцелярии Степан Иванович Шешковский? Мог!

А я злился больше от непонимания ситуации. Не мог придумать удобоваримое решение касательно Иоанны. Она нравилась, пусть страсть несколько отошла на второй план, но красивее женщины я еще не встречал ни в той, ни в этой жизни. Я, мужчина, хотел быть с ней! Я, наследник и уже скоро император, создающий образ поборника морали и нравственности, не мог себе этого позволить!

Сдерживала и комбинация с Катериной, сдерживали условности моего статуса, когда уже не просто наследник, но еще не император. Сдерживало и то, что я не видел Иоанну императрицей и даже не рассматривал варианты, при которых она могла бы стать таковой. Да, смерть Екатерины могла бы приблизить решение проблемы. Но для этого эта скоропостижная смерть должна состоятся.

— Обеспечить тайность сможете? — спросил я у Шешковского.

— Уже смогу, Ваше Высочество, но недолго, — ответил Степан Иванович.

— Тогда вечером я хотел бы посетить Иоанну, — сказал-отрезал я и, сделав вдох-выдох, перешел на иные темы.

— Что есть по генерал-майору Георгию Багратиони? У меня встреча с ним и еще с посланником из Картли и Кахетии, — сказал я и придвинул к себе свою книгу для записей.

Не то, чтобы я стал что-то забывать, но иногда записанные чернилами данные при повторном прочтении могли наталкивать на мысли, что ранее не приходили в голову. Да и планирование. Я все больше входил в ритм работы и доверялся не только Трубецкому, который решал о назначении времени аудиенций, но и себе. Не хватало хорошего секретаря. Как там поживает Савелий? Я уже отправил ему повеление прибыть с очередным кораблем в Петербург.

Что касается Трубецкого, то его вес в Государственном Совете, как и в целом, был не слишком велик, если не сказать ничтожно мал. Да, представитель знатнейшего рода, олицетворяет некоторым образом московское дворянство и старую аристократию. Но он был моим ставленником и более как марионеткой не воспринимался. Нужно было еще что-то, что немного возвысит Никиту Юрьевича, проявляющего полную солидарность с моим мнением всегда и везде. Вот он и получил привилегию назначать время аудиенции. Это был тот самый фактор, из-за которого к Трубецкому все чаще обращаются на «Вы и шепотом». Иногда я позволял прорваться к своей тушке даже тех, кто не слишком-то и был интересен для решения глобальных задач. Брал ли за эти услуги Трубецкой мзду? Может и брал, свидетельств пока об этом нет, но он и так был богатым человеком, имел много и земли, и крестьян. Зачем так подставляться?

— Георгий — гордый человек, скорее горделивый, кичится своим происхождением, при этом не удосужился выучить русский язык, не владеет иными языками, кроме как своим родным. Притом умом не отличается, — докладывал Шешковский [Описание взято с характеристики Георгия Вахтанговича Багратиони, данной ему Екатериной Великой].

— И как он управляется с войсками? Он же заместитель командира дивизии? Или еще управляет галерами? — удивился я и мысленно покорил себя же за допущение такого казуса еще во время своего начальствования в Военной коллегии.

— Как управлял галерной эскадрой, мне не ведомо, ныне он поставлен на дивизии. И управляет солдатами скорее не он, но, судя по всему, знания русского языка хватает для отдания команд. В светской беседе Багратиони не силен, теряется при общении, — ответил Шешковский, чуть подумал и добавил: — Скорее всего его назначение — это должное статусу наследника трона Кахетии, чем реальная заслуга.

— Плохо, очень плохо! — выдохнул я. — Я собирался подумать, как именно разыграть его карту на Кавказе. Все-таки, после смерти брата Бакара Вахтанговича, Георгий — первый претендент от России на престол Картли и Кахетии. Придется тогда брать в разработку Теймураза, который по факту сейчас и правит Картли.

— Брат Георгия был бы добрым правителем. Генерал-лейтенант на российской службе, знает и русский язык и французский… — Шешковский начал характеризовать уже умершего Бакара Багратиони.

— Он почил год как тому, чего вспоминать? — одернул я главу Тайной канцелярии. — Что по Теймуразу?

— Деятельно правит, можно сказать, в согласии со своим сыном Ираклием. Так же фамилии Багратиони, но иной ветви. Пришли сведения, что недавно Ираклий всего с тремя тысячами своих воинов разбил армию афганского правителя Азад-хана, в которой было восемнадцать тысяч [исторический факт, события произошли в 1751 году]. Отбился Ираклий Теймуразович и от дагестанского набега, — Степан Иванович посмотрел на меня, ожидая вопросов.

— Судя по всему, славные мужи, но нужны ли они нам со своей славой? Может пусть их, оставить пока? — я задумался.

Лоскутное одеяло, которое представляет собой Кавказ и Закавказье, было легко разорвать. По частям, лоскутам оно завсегда сподручнее, чем дергать цельную материю. Но что дальше? Нужна внятная местная система управления, чтобы все народности региона поняли, чего ждать и принимали решение в пользу России. Тут либо провоцировать всех игроков на войну, либо подчинять увещеваниями и показательной силой против соседей. Причем подчинять так, чтобы все эти царства, ханства, княжества, кланы перестали существовать как субъекты политики.

В 1747 году был убит Надир-шах, действительно очень удачливый и в первый период своего правления мудрый правитель. Он централизовал Персию, собрал немалые силы, удачно воевал и с турками, и с афганцами, да и моголов индийских разбил, прихватив большие сокровища города Дели. А после… Тут хоть верь в мистику, хоть в нее не верь, но как только Надир-шах захватил алмаз с именем Кохинур, он начал сходить с ума и его в итоге убили, начав тем самым смуту в ранее сильной Персии [алмаз Кохинур связывают также с камнем «Орлов». Григорий Орлов тоже повредил рассудок].

Найдется еще собиратель земель персидских, это я знаю по послезнанию. Кто именно объединит персидские земли, не могу сказать. Да и когда это случится, тоже не отвечу.

России придется, если я ничего не предприму, столкнуться с персами. Тот же знаменитый писатель Грибоедов героически погибнет на своем посту в русском посольстве всего в тридцатичетырехлетнем возрасте. Может сохранить жизнь великому русскому писателю, и он еще порадует потомков творчеством? А сохранить жизнь Грибоедову, значит деятельно влезть в персидские дела.

Так что, по моему мнению, нужно воспользоваться слабостью персов и взять регион под свою опеку. Даже не так, не стоит плодить сущности. Эти земли должны войти в состав Российской империи!

Я отнюдь не против государственности Азербайджана или Армении. Нет. Если Россия окажется слабой и отпустит свои территории в будущем, закономерно, что на руинах страны появятся новые государства, но сейчас, когда еще и нету возможности для создания Армении, когда армянский народ, как, впрочем, и азербайджанский, — это лишь часть неких аморфных недогосударств, Россия имеет все возможности стать в регионе крепко и надолго.

Если продолжить фантазировать, то можно замахнуться и на сухопутный путь в Индию. Тот же Надир-шах воевал моголов, из Афганистана постоянно приходят пощипать разобщенные государства, некогда входившие в состав Персии. Логистика определенная уже наработана, и создать некую угрозу могуществу Англии можно. Именно Индия стала тем катализатором расцвета Британской империи, вернее ее разграбление англичанами. Но это только фантазии.

— Нужно выслушать посланника Теймураза, что он скажет, и принимать решения. Думаю год, может, два — и в Персии могут начаться процессы, направленные на единение. Ну, и война в Европе не за горами, полтора-два года и дядюшка Фридрих решится. Так что, либо сейчас, либо отложить проблему на лет семь-восемь, — я взял листы с докладом и положил их в папку, что лежала на столе по правую руку. — Что по Османской империи?

— Пока не много, Ваше Высочество. Недовольство правлением Махмуда, вызванное крупными поражениями, растет. К чему это приведет, не понятно. Волнения в Константинополе были и ранее, и султан справлялся, — Шешковский замолчал, видимо, это было все, что он мог доложить.

— Степан Иванович, мало, зело мало! Мы уже говорили с Вами, что России нужна своя служба по иноземным странам. Денег на Тайную канцелярию я отписал неделю назад более, чем ранее было. Работайте! Мы не можем получить удары и от турок, и от шведов, да и от Пруссии. А они могут воспользоваться нашей уязвимостью, пока Россия будет решать свои задачи в персидских землях. Даже сильная Российская империя тогда может и не сдюжить, — говорил я во время частых кивков понимания от Шешковского. — И еще, передайте Никите Юрьевичу Трубецкому, что я отменяю на сегодня все аудиенции и отправляюсь на тренировку к казакам в Ораниенбаум.

Ну, а обед с Минихом и Трубецким я сам отменю.

Потренироваться, конечно, надо, но после новости, что в Ораниенбауме пребывает Иоанна, я ни о чем не мог уже думать, все мысли отсылали только к ней. Завести может любовницу попроще? Служанку какую? Тело еще молодое требует. А чего требует сердце?.. Как писали некоторые люди в будущем в своих социальных сетях: «Все сложно».