Совершенно секретно: Альянс Москва — Берлин, 1920-1933 гг.

Глава 7 Военно-промышленное сотрудничество

Из многих предложений, которые были сделаны советской стороне как на ее самостоятельные обращения к германским фирмам, производившим вооружение и военное снаряжение, так и при посредничестве «Зондергруппы Р» («Вогру») и канцлера Вирта, в конечном итоге осталось лишь несколько проектов. Причин тому было несколько. Во-первых, отсутствие материальной базы и средств у советской стороны. Отчет делегации «Зондергруппы Р» о поездке в Россию летом 1921 г. (Нидермайер, Чунке, Шуберт) показал катастрофическое состояние дел на оборонных заводах и верфях Петрограда, доставшихся в наследство новой власти. Так что о моментальном, скором налаживании технологического процесса не могло быть и речи. Во-вторых, отсутствие значительных; финансовых средств у советского партнера — военного министерства Германии, бюджетной организации, для финансирования дорогостоящих проектов. Утверждение госбюджета, а таким образом и военного бюджета, проходило через обсуждение парламента республики, и поэтому щедрое выделение государственных средств на нужды военного министерства, да еще с учетом ограничительных статей Версальского договора, было просто невозможно. ГЕФУ же, созданное «Зондергруппой Р» на деньги военного министерства Германии для посредничества, координации и финансовой поддержки военно-промышленных объектов, в первую очередь в России, со своей задачей не справилось. Более того, его руководители использовали средства общества в финансовых операциях в личных целях. Наконец, державы Антанты, зорко следившие за строгим соблюдением военных постановлений Версальского договора, просто не позволили бы Германии (да еще где, в Советской России!) заниматься налаживанием военной промышленности. Но зато те немногие проекты, которые в результате переговоров получили реальные очертания в виде оформленных договоров, являли собой ключевые, наиболее перспективные направления в развитии военной техники — производство самолетов, отравляющих веществ, боеприпасов для артиллерии.

Итак, 26 ноября 1922 г. в Москве между правительством РСФСР и фирмой «Юнкерс» (Дессау) были заключены три концессионных договора: о производстве металлических самолетов и моторов; об организации транзитного воздушного сообщения Швеция — Персия; об аэросъемке в РСФСР[163]. Все три договора были подписаны от советской стороны Председателем ВСНХ П. А. Богдановым и заместителем наркома иностранных дел М. М. Литвиновым, а от «Юнкерса» — директором фирмы «Юнкерс» в Деесау Г. Заксенбергом. Согласно [96] договорам фирма «Юнкерс» учредила соответственно три акционерных общества. В соответствии с основным Концессионным договором № 1, заключенным сроком на 30 лет, «Юнкерс» получил право учредить Общество для производства самолетов и моторов. Для этих целей ему в арендное пользование полностью передавались «Русско-Балтийский завод в Филях, вблизи Москвы», и «Русско-Балтийский авиационный завод в Петрограде или другой, расположенный у воды, подходящий завод в Петрограде или на Волге». Производственная программа устанавливалась в размере 300 самолетов в год, советская сторона обязалась закупать ежегодно по 60 самолетов. Серийный выпуск самолетов должен был начаться не позднее 1 октября 1923 г., а серийный выпуск моторов — через год после подтверждения договора[164]. К 29 января 1924 г. концессионер обязался выпустить 75 самолетов и 112 моторов, а к 29 января 1925 г. уже выйти на проектную мощность (производство 300 самолетов и 450 моторов в год). Договором предусматривалось, что «первоначально концессионер принимает и оборудует завод в Москве» (Фили)[165]. О втором заводе говорилось, что он предназначался «для производства только гидросамолетов».

Весь переговорный процесс «Юнкерса», «Зондергруппы Р» и РВС друг с другом вплоть до заключения договора 26 ноября 1922 г свидетельствует о том, что стороны видели в нем в первую очередь политическую сделку[166]. Сначала на первом плане стояли советско-польские противоречия, и «Зондергруппа» подталкивала «Юнкерс» к сотрудничеству с РСФСР в расчете на советско-польский конфликт. «Юнкерс» даже дал согласие в конце 1921 г. помочь интенсифицировать имевшееся в РСФСР производство деревянных самолетов. К началу лета 1922 г. однако напряжение в советско-польских отношениях спало и стороны отказались от этого намерения, поставив целью сотрудничества производство цельнометаллических самолетов. ОГПУ в июле 1925 г так квалифицировало цель концессии для немецкой стороны:

При заключении договора «Вогру» и РВС добились того, чтобы (?) всего производственного процесса «Юнкерса» было переведено в Россию, причем фирма указывала на наличие у нее всего лишь одной модели не очень сильного мотора. Первоначальной задачей «Юнкерса» стало обучение персонала Филевского завода и постановка производства цельнометаллических самолетов. С этим фирма справилась.

Однако почти сразу же стали возникать осложнения. Так, советская сторона, настаивая на том, чтобы завод как можно скорее вышел на полную проектную мощность, обязалась покупать лишь 20 % годового выпуска самолетов (т. е. 60 штук). Остальные 80 % самолетов «Вогру», по сведениям фирмы, закупать не могла. Поэтому в целях обеспечения сбыта производившихся самолетов «Юнкерс» настоял на подписании двух других концессионных договоров.

После франко-бельгийской оккупации Рурской области в Германии для поддержания «пассивного сопротивления» был создан так называемый «Рурский фонд», и с этой же целью «Вогру» на средства фонда закупила у голландской фирмы «Фоккер» 100 самолетов, что явилось неприятной неожиданностью для «Юнкерса». В Москве это вызвало сомнения в качестве производимых «Юнкерсом» самолетов и привело к тому, что советская сторона стала затягивать оформление заказов на производившиеся в Филях самолеты, а 20 декабря 1923 г заключила с фирмой «Фоккер» договор на поставку 200 самолетов (125 самолетов «D XI» и 75 «СГУ»)[167]. В ответ «Юнкерс» не стал выводить завод в Филях на запланированную мощность.

Параллельно осложнились и отношения «Юнкерса» с «Зондергруппой Р». 5 ноября 1923 г. военное министерство Германии заказало у фирмы 100 самолетов, но весной 1924 г. этот заказ был наполовину сокращен. «Юнкерс», терпя убытки, в апреле 1924 г. обратился в МИД Германии. Разбирательство с участием Штреземана, Хассе и владельца фирмы, профессора X. Юнкерса привело в конечном итоге к заключению 5 мая 1924 г. еще одного договора между «Юнкерсом» и «Зондергруппой Р», по которому фирма получила 8 млн. марок. Однако они не решали ни финансовых проблем фирмы, требовавшей 20 млн. марок золотом, ни тем более вопроса о сбыте готовых самолетов.

16 ноября 1924 г. на приеме у Брокдорфа-Ранцау директор «Юнкерса» Пфайфер в пространной беседе с наркомами иностранных дел Чичериным и внешней торговли Красиным изложил все затруднения, с которыми столкнулась фирма и которые, записал Красин, «уже в январе месяце приведут к развалу всего дела и отказу «Юнкерса» от работы в СССР». По просьбе Красина Пфайфер составил записку, которую нарком переслал затем Сталину, Фрунзе, Розенгольцу, Пятакову, Сокольникову, Дзержинскому, Рыкову, Каменеву, Зиновьеву и Троцкому.

Сам Пфайфер свое экспозе направил также и Троцкому, вежливо, но однозначно указав, что «кризис, в котором завод находится в настоящее время, является серьезной угрозой его существованию». Пфайфер объективно, без приукрашивания изложил всю ситуацию. Так, в момент предоставления «Юнкерсу» концессии, продукция его завода в СССР была конкурентоспособной на мировом рынке, поскольку производственные расходы, и особенно заработная плата, были «почти вдвое ниже, чем в западных странах (часовая заработная плата составляла примерно 18 коп. золотом, против 50 коп. в настоящее время»). Заказ на поставку 100 самолетов был заключен по твердым ценам, исходя из почасовой зарплаты в 18 коп. золотом, однако введение НЭПа в СССР и инфляция в обеих странах свели на нет всю калькуляцию, и расходы более чем вдвое превысили установленные цены.

«Юнкерсу» в довольно короткий срок удалось перенести в Россию по существу современный по тем меркам авиазавод с персоналом более чем в 1300 человек. Завод, хотя и с некоторыми задержками, был «более чем на 95 % готов оборудованием для выполнения производственной программы — 25 самолетов в месяцу. Моторостроительный завод «из-за неимения заказов» был еще недооборудован, но в течение нескольких месяцев, по уверению Пфайфера, «мог бы приступить к производству».

Обе стороны были разочарованы ходом сотрудничества. Советская сторона настаивала на выполнении буквы договора, ссылаясь на его соответствующие статьи («Вы продали по твердой цене и тем самым взяли на себя коммерческий риск; договор остается договором»). Характеристики самолетов также несколько уступали тем, что были записаны в договоре, и, тем самым, самолеты, по утверждению Управления ВВС (УВВС) РККА, не являлись «боевыми единицами». Наконец, у «Юнкерса» были проблемы с изготовлением подходящих моторов, поэтому «с согласия воздушного флота» были закуплены моторы фирмы «БМВ», хорошо зарекомендовавшие себя во время империалистической войны. Мотор был маломощным (185 л. с.), в то время как на находившихся на вооружении ВВС деревянно-матерчатых самолетах были установлены моторы в 350–400 л. с. Кроме того, авария одного из сданных уже в эксплуатацию самолетов и иные различные повреждения привели к тому, что моторный вопрос подорвал доверие летчиков к самолетам «Юнкерса». Все это, по мнению Пфайфера, и создало атмосферу неприязни и недоверия со стороны советского партнера (УВВС).

«Юнкерс» признавал, что он недооценил «трудности пересаждения завода и организации русского производства», назначив слишком короткие сроки поставки, согласился с упреками в отношении технических данных производившихся в Филях самолетов. Однако он отметал обвинения в том, что им вложено недостаточно капитала. («Мы, с точки зрения частного промышленника, вложили колоссальные суммы».) Металлические самолеты «Юнкерса» были вполне надежными и могли использоваться и в военных, а главное — в мирных целях. Что касается гидросамолетов, то машины «Ю-21» являлись наилучшими из имевшихся на вооружении ВВС. Затруднения с моторами «Юнкерс» готов был устранять, уже оборудовав для их ремонта собственный моторостроительный отдел в Филях.

«Самым большим заводом в мире, строящим металлические самолеты, является завод «Юнкерс» в Дессау и недавно открытое ответвление этого завода в Филях, по своим размерам почти уже не уступающее основному заводу», — гордо констатировал директор фирмы. Рисуя перспективы будущего, связанные с преимуществом существования большого современного завода в СССР для производства металлических самолетов, «Юнкерс» настаивал на обязательном доверии к себе и осознании того, что «будущее аэропланостроения принадлежит металлической конструкции». Великие державы (Англия, Франция и др.) к этому выводу уже подошли, однако каких-либо знаменательных результатов в этой области они тогда еще не достигли.

Завод, где работало свыше 1300 человек квалифицированного персонала и в который были вложены миллионные суммы, должен был быть обеспечен заказами, поскольку иначе росли бы накладные расходы. Однако в течение всего 1924 г. даже обязательный заказ на 60 самолетов «Юнкерсу» не давался, поскольку советская сторона настаивала на таких ценах на эти самолеты, которые можно было бы признать обоснованными лишь при полной загрузке завода. Ввиду такого положения и отсутствия у концессионера по договору права обращаться в третейский суд, «Юнкерсу» оставалось либо «ходатайствовать» перед советской стороной об изменении концессионного договора в связи с изменением «основных условий» (экономических. — С. Г.), уповая на ее милость, либо рвать договор со всеми вытекающими из этого последствиями. К тому времени в Филях уже началось свертывание деятельности завода и увольнение советского персонала, насчитывавшего 1150 человек. Пфайфер пытался воздействовать на правительство СССР, указав на возможности самолетов «Юнкерса» («это в первую очередь большие самолеты, самолеты-гиганты») в военной сфере: воздействие на глубокий тыл противника, в т. ч. проведением газовой атаки, полеты на больших высотах. Для этой цели необходим был нефтемотор (мотор на тяжелом топливе, а не бензомотор), над которым «Юнкерс» работал уже в течение 20 лет.

Красин в сопроводительном письме руководителям ЦК ВКП(б) и СНК СССР рекомендовал пересмотреть концессионный договор, поскольку иначе вряд ли было возможно «удержать Юнкерса на этой важной работе <…>. Нечего и говорить, что с уходом Юнкерса работа завода в Филях будет, если и не приостановлена, но во всяком случае дезорганизована»[168].

В январе 1925 г. председателем РВС и наркомвоенмором СССР вместо Троцкого был назначен М. В. Фрунзе. Он был сторонником продолжения сотрудничества с «Юнкерсом», понимая, что немцам здесь верно удалось распознать перспективу. На заседании президиума РВС СССР 8 мая 1925 г. (участвовали Фрунзе, Уншлихт, Бубнов, Ворошилов, Каменев, Зоф, Буденный, Егоров) было решено «принять все возможные меры к сохранению и продолжению работы концессии Общ. «Юнкерс» <в> СССР», поставив перед «Юнкерсом» ряд своих, в общем-то обычных, условий: удешевление производства, обеспечение запасами сырья (дюралюминия), возможность продолжения работы завода в случае разрыва концессии. Было решено также «практически приступить к постановке этого дела собственными средствами Союза»[169].

К тому времени «Юнкерсу» стало ясно, что «Вогру» не предоставит ему обещанные ранее многомиллионные кредиты (1 млрд. марок в банкнотах). Как представляется, основная причина такого поведения «Вогру» заключалась в том, что самолеты «Фоккера» по своим летным характеристикам были лучше соответствующих Моделей «Юнкерса» («Ю-20», «Ю-21»). Поэтому «Вогру», имевшая чрезвычайно ограниченные средства, стала уходить от выполнения своих финансовых обязательств. Фирме ничего не оставалось, как увольнять персонал на заводе в Филях, и к марту 1925 г. она почти полностью свернула производство — из примерно 1500 занятых на заводе осталось лишь 30 человек[170].

Следует отметить, что на 1923 г. УВВС РККА заказало у «Юнкерса» 100 самолетов, т. е. больше гарантированного договором заказа (60 штук): 20 гидросамолетов («Ю-20») и 80 самолетов-разведчиков («Ю-21») «с окончательным сроком поставки через год, т. е. к 26 ноября 1923 г.». С полугодовым запозданием в мае — июле 1924 были сданы 96 самолетов: 20 гидросамолетов и 76 самолетов «Ю-21».

Что касается вывода завода на производственную мощность, то, как отмечало УВВС, этот пункт концессионер не выполнил. Так, по договору «Юнкерс» обещал выпустить к 29 января 1924 г. 75 самолетов и 112 моторов, а фактически выпустил только 12 самолетов и ни одного мотора. К 29 января 1925 г. «Юнкерс» должен был выпустить 300 самолетов и 450 моторов, а изготовил лишь 75 самолетов и ни одного мотора. Самолеты оказались дороже: гидросамолет «Ю-20» стоил 38 тыс. руб. вместо 32 тыс. и разведчик «Ю-21» — 34–36,5 тыс. руб. вместо 29–30 тыс., т. е. в 2 раза дороже разведчика «Фоккер» и в 1,5 раза — разведчика «ДН-9», изготавливавшегося в то время в СССР. Оценивая летные характеристики «Ю-21» в сравнении с «ДН-9», УВВС выявило многочисленные конструктивные недостатки (меньшие скорость, грузоподъемность, запас прочности и, наоборот, большие посадочная скорость, пробеги при взлете и посадке и т. д.), сделав окончательный вывод о том, что «ДН-9» представляет собой вполне современную боевую машину, в то время как «Ю-21» боевой машиной считаться не может». Как невыполнение концессионером своих обязательств рассматривалось то, что, обязавшись, фирма не смогла «сосредоточить в Филях запасы алюминия и дюралюминия в количестве, достаточном для производства 750 самолетов и 1125 моторов», т. е. «основная наша задача иметь значительную материальную базу для металлического самолетостроения внутри Союза не достигнута»[171]. Учитывая это, УВВС решило нового заказа «Юнкерсу» не давать, концессионный договор расторгнуть, «металлическое самолетостроение свести к масштабу опытного» и его организацию внутри страны «возложить на авиатрест», обязав его предварительно еще раз (!) произвести «точнейшую проверку» летных характеристик самолета и «постановку внутри страны добывания алюминия»[172].

2 июня 1925 г. РВС под председательством Фрунзе (присутствовали также Уншлихт, Каменев, Лашевич, Баранов, Зоф, Еремеев) постановил «произвести пересмотр концессионного договора с Акционерным Обществом «Юнкерс» в сторону предоставления льгот Концессионеру» на условиях организации (помимо самолетостроения) моторостроения и постановки конструкторской работы по самолето- и моторостроению, а также предоставления возможности советским инженерам знакомиться с конструкторскими работами «Юнкерса» как в СССР, так и в Германии. В случае несогласия «Юнкерса» РВС постановил «поднять вопрос о расторжении договора с Концессионером». Осенью «Юнкерсу» был сделан заказ на 15 самолетов типа «К-30», дальнейшие заказы Москва обусловила возобновлением работы в Филях.

Попытки X. Юнкерса договориться с Зектом и «Зондергруппой Р» об участии государства в капитале фирмы не удались, равно как не удались и переговоры «Юнкерса» с Москвой об обновлении базы сотрудничества. К этому времени внешнеполитический курс Германии стал претерпевать изменения[173], и советская сторона стала затягивать переговоры. Официальная германская сторона (МИД) также тянула с завершением переговоров с расчетом переложить их на плечи предпринимателей, а самой остаться в стороне и постараться либо прекратить их, либо направить сотрудничество в чисто экономическое русло, поскольку в Женеве начинались переговоры о разоружении и запрещении использования химического оружия.

Чтобы избежать полного банкротства, «Юнкерс» в октябре 1925 г. обратился к правительству, которое, чтобы не навредить своей новой внешней политике, пошло на санацию фирмы. «Санационные меры» привели к тому, что уже к лету 1926 г. профессор Юнкерс был вынужден распродать 80 % акций фирмы, причем 60 % завода в Филях перешли к «Зондергруппе Р», которая в общей сложности вложила в этот завод 9,4 млн. марок золотом.

Созидательная деятельность «Юнкерса» в Филях на этом закончилась. Всего при его участии в Филях к концу 1925 г. было изготовлено 170 самолетов, 120 из них приобрела советская сторона. Если учесть, что в 1924/1925 хозяйственном году в СССР было изготовлено всего 264 самолета[174], то следует признать, что появлявшиеся в советской прессе того периода упоминания о том, что авиационный завод в Филях являлся флагманом советского самолетостроения — недалеки от истины.

Во время визита германской военной делегации во главе с подполковником Менцелем в Москве 14 мая 1923 г. был выработан договор о строительстве химзавода по производству отравляющих веществ. На его создание немецкая сторона выделила 35 млн. марок. В поисках партнера для советской стороны «Вогру» обратилась к специалисту с мировым именем в области химической индустрии профессору Ф. Хаберу (Габеру), директору института физической химии и электрохимии им. Кайзера Вильгельма с просьбой рекомендовать технического руководителя. Он порекомендовал X. Штольценберга, своего наиболее способного и подготовленного ученика. Штольценберг к тому времени уже пустил химзавод в Гамбурге и считался одним из известнейших в Германии химиков-специалистов по ОВ.

В июле 1923 г. в Берлине Розенгольц и Хассе подписали предварительный договор. С германской стороны это повлекло создание 9 августа 1923 г. ГЕФУ (Общество содействия промышленным предприятиям), с советской стороны — общества «Метахим» (Акционерное общество металлических и химических изделий, председатель правления — Л. Г. Гинзбург, члены правления — С. И. Мрочковский, Д. С. Гальперин, В. Н. Ипатьев). 30 сентября 1923 г. ГЕФУ и «Метахим» заключили между собой договор по организации смешанного акционерного общества «Берсоль» для реализации договора.

По договору сроком на 20 лет советская сторона в лице «Метахима» обязалась предоставить «химический завод бывш. Ушакова» в Иващенкове под Самарой (ст. Иващенково Самаро-Златоустовской ж. д.)[175], немецкая сторона (ГЕФУ и фирма «Штольценберг») — «поставить производство» с тем, чтобы к 15 мая 1924 г. было полностью запущено производство серной кислоты, каустической соды, хлорной извести, суперфосфата и жидкого хлора, а «иприта и фосгена (ОВ) не позднее шести месяцев после окончания в сыром виде необходимых для этих производств зданий» и бертолетовой соли — к 1 июля 1924 г.

Общий взнос «Метахима» равнялся сумме в 5,88 млн. золотых руб., ГЕФУ — 4,46 млн. золотых руб. Годовая производительность «Берсоли» по договору должна была быть следующей: бертолетовой соли — 26 тыс. пудов, хлорной извести — 75, каустической соды — 165, олеума (концентр, серн. кислота) — 250, суперфосфата — 400, фосгена — 60 и иприта (иперита) — 75 тыс. пудов. Наливные станции «Берсоли» должны были ежегодно «снаряжать» по 500 тыс. (!) снарядов иприта и фосгена. Причем производство химических снарядов было основной целью, а производство мирной химической продукции — «попутно, главным образом, в целях конспирации».

Правление «Берсоли» состояло из четырех человек, по два с каждой стороны (С. И. Мрочковский, Д. С. Гальперин, Е. А. Тиле, ф. Чунке), председатель правления — от «Метахима» (Мрочковский), голос председателя при решении спорных вопросов давал перевес. Обе стороны обязались в течение первых трех лет давать обществу гарантированные заказы на 2 тыс. пудов жидкого хлора, 3 — фосгена и 5,5 тыс. пудов иприта по себестоимости. Транспортировка немцами оборудования и готовой продукции освобождалась от пошлины.

До заключения договора Штольценберг неоднократно осматривал завод. В октябре 1923 г. соответствующий договор между собой подписали «Штольценберг» и ГЕФУ. Военное министерство, наняв Щтольценберга, вложило в создававшиеся им два завода (Грэфенхайникен и Иващенково) в общей сложности 24 млн. золотых марок, причем больше половины было инвестировано в химзавод в Иващенкове. У Штольценберга тогда был лишь завод в Гамбурге по производству химикалиев, только-только становившийся на ноги, и небольшой, но прибыльный филиал в испанском Марокко.

Штольценберг энергично взялся за дело в Иващенкове, тем более что успех этого предприятия сулил ему немалую прибыль. В течение 1923–1926 гг. он инвестировал в строительство завода в виде оборудования и зарплаты 3,5 млн. марок.

После первоначальных трудностей организационного периода в Иващенкове к октябрю 1924 г. были развернуты широкомасштабные строительные (по восстановлению завода) работы. Было пущено для пробы суперфосфатное производство, и суперфосфат, по мнению советских экспертов, был «по качеству не ниже заграничного и гораздо выше имеющегося на рынке в России». В ноябре ожидался пуск «контактного завода». Монтажные работы из-за задержек в поставках оборудования из Германии (в октябре 1924 г. прибыло 75 % всего оборудования) запаздывали на 9 месяцев. Это значительно ухудшило финансовое положение общества, на котором было занято 1400 человек. Появились опасения, что к началу пуска всех производств завод останется без оборотного капитала.

Затем, однако, монтировавшиеся немецкими специалистами установки были взяты под сомнение представителями «Метахима» как в отношении их производительности, так и безопасности. Когда к сентябрю 1925 г. монтаж был уже почти завершен, советская приемочная комиссия нашла, что установки непригодны к эксплуатации и должны быть полностью переделаны.

К концу 1925 г. было налажено лишь производство серной кислоты. Представители «Метахима» неоднократно (письменно и устно) указывали руководству райхсвера и «Зовдергруппы Р» на слабую подготовку немецких специалистов и на то, что «Штольценбергом» не выдерживаются сроки. В январе 1925 г. с этой же целью в Берлине был Розенгольц, который вручил Зекту и Хассе соответствующее письмо «Метахима». Дважды в Берлин для этого выезжали советские специалисты: академик В. Н. Ипатьев и профессор Д. С. Гальперин. В мае 1925 г. в Берлине комиссия РВС СССР во главе с Туровым (вкл. Ипатьева, Гальперина, Гинзбурга) в жесткой форме поставила перед ГЕФУ вопрос о сроках окончания работ и устранения всех сомнений «путем осмотра аналогичной установки в Гамбурге». Но в Гамбург комиссия, несмотря на обещания фирмы, так и не попала. Из внутренней переписки представителей немецкой фирмы между собой «Метахим» «неофициально» «добыл» сведения, убедившие его «в банкротстве их специалистов (Штольценберг)»[176].

В конце ноября — начале декабря 1925 г. делегация «Метахима» (директора «Метахима» Л. Г. Гинзбург и «Воствага» С. И. Мрочковский) в Берлин для переговоров приехала уже по настоянию Нидермайера. Нидермайер обещал, что «гефисты» будут отозваны, так как и «само германское ведомство убедилось в их неделовитости и нечестности». Это было условием приезда представителей «Метахима» в Берлин[177]. Разговоры велись о достройке и пуске химзавода. «Метахим» считал, что завод построен плохо (недостаточная производительность и низкая безопасность производства). Удалось договориться, что если к вновь установленному сроку завод не будет пущен, или его пробный пуск даст отрицательные результаты, то «завод, как он есть, сдается «Берсоли» и переоборудование его производится русской стороной за счет ГЕФУ». Однако по вопросу об ответственности за возможные убытки единства не достигли и переговоры зашли в тупик. Крестинский для улаживания спора 7 декабря 1925 г. встречался с начальником германского генштаба Хассе. Тот указал, что перед ним вопрос об отзыве представителей «ГЕФУ» в качестве их наказания не стоял. Чунке поэтому остается в Москве, а его коллега (директор «ГЕФУ» Т. Эккарт) отзывается «по деловым соображениям для более широкой работы в Германии». Отметив, что это предприятие может оказаться и не очень удачным, он подчеркнул, что райхсвер хочет «продолжать дальнейшую совместную работу в разных областях». Коль советская сторона не верит в «химическое дело», то лучше «поставить на нем крест» и «взяться за новые дела». Тем не менее Хассе предложил продолжить переговоры и обещал впредь наблюдать за ними и привносить недостающую немецким переговорщикам «политическую точку зрения». Крестинский в письме Литвинову и Уншлихту[178] отмечал, что «мелкие сравнительно и по существу, и по сумме вопросы в одном из начатых совместных дел могут иметь крупные, непредвиденные политические последствия» в случае их срыва.

Параллельно шел поиск подходящих фирм для налаживания производства средств защиты от ОВ. Так, 2 апреля 1925 г. советский военный агент Я. М. Фишман посетил фирму «Ауэр» в Берлине, производившую противогазы. «Ауэр» снабжал райхсвер противогазами образца 1918 г. Ожидалось, что несмотря на военные положения Версальского договора, запрещавшие в том числе военную работу с ОВ и защите от них, «Ауэр» в конце 1925 г. приступит к снабжению райхсвера противогазами новой модели.

При участии представителя райхсвера майора Ауэра (не родственника владельца фирмы) Фишман встретился с представителем дирекции «Ауэра» профессором Квазебадом и техническим директором д-ром Энгельгардтом. Договорились, что в Москву с полномочиями для подписания договора о массовом производстве противогазов (промышленных, пожарных, боевых) поедет Энгельгардт и захватит с собой образцы противогаза для испытаний.

8 мая 1925 г. в Берлин приехала упоминавшаяся комиссия РВС во главе с Туровым; в ее составе были представители «Метахима» (гендиректор Л. Г. Гинзбург, директор Д. С. Гальперин, член правления проф. В. Н. Ипатьев). Ипатьев занимался в основном противогазами «Ауэра» и урегулированием со Штольценбергом. Гинзбург и Гальперин были уполномочены провести испытания малого и среднего пулеметов Дрейзе на полигоне в Куммерсдорфе, а затем переговоры о налаживании их производства в СССР. Была достигнута предварительная договоренность о немецкой помощи в организации в СССР производства противогазов (с «Ауэром»), пулеметов Дрейзе, военной оптики (артиллерийские и авиационные приборы с помощью «Цайсса»). С «Ауэром» был заключен предварительный договор на производство боевых противогазов. «Ауэр» подготовил соответствующий проект. Однако затем что-то не заладилось. 1 февраля 1926 г. Крестинский в письме Уншлихту указывал «на волокиту в делах с масками». В меморандуме по итогам переговоров Уншлихта с руководителями райхсвера 23–30 марта 1926 г. отмечалось, что относительно налаживания производства противогазов «Ауэра» германская сторона принимает на себя все обязательства ГЕФУ[179].

Однако полтора месяца спустя 12 мая 1926 г. Комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) по спецзаказам (Уншлихт, Чичерин, Ягода, Аванесов, Шкловский, Мрочковский, Гальперин, Гайлис) постановила проект «Ауэра» по производству боевых противогазов отвергнуть, как не отвечающий условиям предварительного договора, 75 тыс. марок Ауэру за составление проекта не уплачивать.

После парафирования в июле 1923 г. договора о реконструкции военных заводов и поставках артиллерийских снарядов райхсверу фирма «Крупп» помогла советской стороне наладить производство боеприпасов (гранаты — снаряды). Причем схема договоренностей была той же (фирма — «Зондергруппа Р»; «Зондергруппа Р» — РВС СССР и, возможно, фирма — советские заводы).

В справке о работе «Метахима», направленной Розенгольцом 19 июня 1924 г. Дзержинскому (ВСНХ), Рыкову (СНК) и Троцкому (РВС СССР), сообщалось, что «Метахим» заключил с «ГЕФУ» два договора: один — о создании «Берсоли» и второй — о выполнении для «ГЕФУ» «заказа в 400 тыс. снарядов (для полевых трехдюймовых орудий) по себестоимости на общую сумму около 18 млн. золотых рублей». Заказ выполнялся Главвоенпромом на заводах: «а) Тульском патронном (гильзы), б) Златоустовском сталелитейном (стаканы), в) Казанском пороховом (порох), г) Ленинградском трубочном имени т. Калинина (трубки), д) Богородском взрывном заводе (снаряжение стаканов), е) Охтенском пороховом (сборка трубки и ее снаряжение)». По договору ГЕФУ передало 600 тыс. американских долларов на налаживание производства и 2 млн. долларов — аванс под заказ.

Главным инструктором по заказу являлся бывший полковник артиллерии райхсвера Арнольд, инструкторами на других заводах Вернер и Митман — в Туле, Крюгер и Старк — в Ленинграде, Генрих и Билецкий — в Охте, Кдиппе и Гейдельбергер — в Златоусте[180]. В беседе с германским послом в Москве Брокдорфом-Ранцау 9 июня 1924 г. Председатель РВС СССР Троцкий положительно отозвался о работе германских директоров, руководивших тульскими оружейными заводами.

К декабрю 1925 г. выполнение «снарядного» заказа завершалось. Поскольку речь при этом шла о единичном, хотя и весьма выгодном для СССР с точки зрения цены заказе[181], то перед Москвой встал вопрос о том, как быть дальше. Дело в том, что один из заводов был пущен в ход «специально для изготовления немецкого заказа». Хассе в беседе с первым секретарем советского полпредства в Берлине И. С. Якубовичем 8 декабря 1925 г. говорил, что на повторный заказ денег нет и что «формально обязательство дать новый заказ на его ведомстве не лежит», так как на переговорах в 1923 г. заказ размещался как единичный, «без обязательства повторения». Именно поэтому немцы тогда, мол, смогли «пойти на ту цену, которую они платят и которая связана с чрезвычайными переплатами по сравнению с себестоимостью аналогичного производства в Германии».

В беседе с Крестинским и Стомоняковым 30 января 1926 г. Зект, правда, не исключал возможности дать советской стороне «новый снарядный заказ», но при непременном условии «понизить цены на снаряды по сравнению с ценой первоначального заказа». Речь об этом зашла в связи с разговорами о «постановке пулеметного дела» в СССР. Зект и хотел устроить этот «новый снарядный заказ», чтобы не брать денег «за оборудование и патент». Британский исследователь Фр. Карстен полагает, что из различных сделок, которыми занималось в России ГЕФУ, пожалуй, успешно был выполнен лишь «снарядный заказ». Другой британский исследователь Дж. Эриксон указывает, что «Крупп» с помощью ГЕФУ построил в Советском Союзе завод по производству 30-миллиметровых орудий для сухопутных войск, именовавшийся завод № 8 (в Мытищах).

ГЕФУ вело переговоры, как видно, и о «постановке в СССР пулеметного дела». Однако продолжительные переговоры об этом, начатые в ноябре 1923 г. в ходе третьего визита Менцеля в Москву[182], из-за неприемлемых условий, выставленных германской стороной, ни к чему ни привели. Тем не менее, учитывая «новизну конструкции и хорошие свойства пулеметов», «Метахим» в декабре 1925 г., сделал ГЕФУ заказ на 10 кавалерийских пулеметов, изготовленных под русский патрон, и на 10 пистолетов-пулеметов. Их испытания в Германии дали хорошие результаты. В январе 1927 г. их образцы уже должны были быть доставлены в Москву. При посредничестве ГЕФУ в СССР должно было быть налажено производство «противогазов Ауэра»[183]. Шла речь и о приобретении у райхсвера танков и продаже ему советской стороной 112 пушек, поставленных «Круппом» еще царской России в ходе русско-японской войны 1904–1905 гг.[184]

Параллельно со становлением военного сотрудничества с Германией советское руководство активно использовало возможности, представляемые свободной коммерческой деятельностью за рубежом. С этой целью еще в 1922 г. РВС Республики при непосредственном участии шефа ВЧК Дзержинского создал специальное акционерное общество «Востваг», которое занималось ведением научно-технической и экономической разведки в странах Запада, закупкой военных материалов, оружия и стратегического сырья. По существу, с его созданием зародился экономический шпионаж в промышленно развитых странах Запада. «Востваг» возглавлял С. И. Мрочковский. Общее «политическое» руководство обществом и целевое распределение средств находилось в руках наркома по военным и морским делам и члена Политбюро ЦК ВКП(б) К. Е. Ворошилова. Ясно, однако, что директивы для «Воствага» разрабатывались Политбюро ЦК ВКП(б).

Главная зарубежная контора общества находилась в Париже и действовала под прикрытием фирмы «Спакомер». Филиалы «Воствага» имелись в Берлине, Нью-Йорке, Улан-Баторе, Кантоне, Тянцзине. Берлинским филиалом руководили Немцов и Девингталь. Кроме того, представители «Воствага» постоянно работали в крупнейших германских фирмах: «К. Цайсс», «Борзиг», «АЭГ» и др. Начиная с 1927 г., к работе «Воствага» был подключен наркомторг СССР. Общество просуществовало весь межвоенный период вплоть до начала второй мировой войны. У «Воствага» в распоряжении имелись солидные средства: на 1 января 1934 г. его капитал составлял свыше 3 млн. долларов, в том числе вложения в Германии составили около полумиллиона долларов.

В целом опыт первых лет сотрудничества в области военной промышленности на первый взгляд показал, что оно было недостаточно эффективным. Обе стороны занимали здесь единую позицию, и уже в конце 1925 г. Крестинский, информируя Литвинова и Уншлихта о проблемах с ГЕФУ в деле с «Берсолью» и отсутствии новых германских заказов на снаряды, писал, что тем не менее «почва для совместной работы не утрачена» и советская сторона может рассчитывать на «активное содействие» германских военных — в советском военном строительстве при постановке «всех тех дел, по которым от немцев не требуется затраты денег, а лишь техническая помощь». В письме Крестинский лишь слегка коснулся данной темы, он писал также о «двух новых делах» (речь, очевидно, о создании летной школы под Липецком и аэрохимической станции близ Саратова). Их благополучное, успешное разрешение создало бы «новую атмосферу» в переговорах и сгладило спорные вопросы по «химическому делу» (имелась в виду «Берсоль». — С. Г.)[185].

Действительно, к концу 1925 г. военно-промышленное сотрудничество при посредничестве ГЕФУ переживало довольно критический момент. Москва была недовольна. И 30 января 1926 г. Крестинский прямо сказал Зекту и Хассе, что в Москве не подвергали сомнению доброе желание обоих генералов и военного министра Гесслера, но, подводя деловые итоги совместной трехлетней работы, вынуждены были признать, что работа эта почти ничего не дала». Крестинский указал на «неудачный опыт с «Юнкерсом», на незаконченный еще, но тоже признаваемый нами неудачным опыт с газами, на то, что мы не можем получить нового заказа на снаряды и вынуждены будем сворачивать заводы, развернутые специально для выполнения этого заказа, а также на волокиту в делах с масками и пулеметом». Поэтому в Москве было принято решение о встрече ответственных руководителей военных ведомств.

Указав на «непригодность» руководителей ГЕФУ и отсутствие доверия к ним «со стороны наших руководящих товарищей», Крестинский заявил:

Договоренность была достигнута, и в марте 1926 г. зам. председателя РВС СССР Уншлихт приезжал в Берлин для переговоров с руководством райхсвера. На переговорах относительно «Берсоли» было решено перенести срок пуска завода на 1 мая 1926 г., хотя было ясно, что «Штольценбергу» едва ли удастся управиться.

Это видно и из текста протокола переговоров:

В конце концов пустить завод на проектную мощность в срок Штольценберг не смог. Причин этому было много. Это и непредвиденные задержки в поставках из Германии в Россию, и уже упоминавшиеся претензии Москвы, и различные проблемы технического характера (доводка оборудования проводилась в процессе его монтажа, и, наконец, большие разрушения, вызванные весенним половодьем Волги в 1926 г. Главная причина однако крылась в изменении политического подхода к инвестиционному климату и дальнейшей политике индустриализации внутри самого СССР. В условиях начинавшегося отхода от НЭПа и укрепления линии на окончательную ликвидацию частной собственности на средства производства, началось вытеснение иностранных партнеров-концессионеров и иных инвесторов из СССР. Это происходило как путем искусственного создания им различных сложностей, включая открытые провокации ОГПУ, судебное преследование иностранных специалистов — в ходе поиска внутреннего и внешнего врага, так и путем организации забастовок советского персонала с требованиями к дирекциям концессий о резком двух-, трехкратном и более повышении заработной платы. В итоге концессионные договоры, заключавшиеся, как правило, на длительный — 20 — 30-летний и более срок, расторгались, оборудование, ввезенное концессионерами «выкупалось» по бросовым ценам советской стороной; концессионеры, а это зачастую были средние, только становившиеся на ноги фирмы, терпели убытки, многие, связав свой «бизнес» и «гешефт» с СССР, в итоге разорялись[187].

Весьма симптоматична в этой связи служебная переписка ОГПУ.

Его Председатель Дзержинский, учитывая ход судебного «дела студентов», 6 июля 1925 г. писал своему заместителю Г. Г. Ягоде и начальнику ИНО ОГПУ[188] М. А. Трилиссеру:

Неделю спустя, 14 июля 1925 г. начальник КРО ОГПУ[189] А. X. Артузов представил Дзержинскому пять справок о деятельности немцев в СССР. По ним получалось, что все практически занятые в концессиях немецкие руководители концессий — шпионы и матерые разведчики. Досталось и Хильгеру, также объявленному шпионом. Общий вывод сделанный Артузовым:

Данные документы — яркое свидетельство того, что деятельность немецких концессионеров была, по сути, обречена. ОГПУ тогда было всесильной организацией. Не случайно, в московском дипкорпусе тех лет ходила тогда такая мрачная шутка: «Было бы лучше для дипкорпуса, если бы он был аккредитован при ГПУ», в том смысле, что «ГПУ все может».

Еще более красноречивым свидетельством истинных намерений советской стороны является постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 12 ноября 1925 г.:

Однако затем немцы неожиданно пошли на уступки и согласились на ухудшенные для «Юнкерса» условия.

В этой связи члены Главконцесскома Иоффе и Минкин в служебной записке для Политбюро от 8 февраля 1926 г. так ставили вопрос:

Все это, вместе взятое, было использовано советской стороной при «вытеснении» «несолидных» концессионеров «Штольценберга» и «Юнкерса» и сохранении их оборудования за собой.

12 мая 1926 г. Комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) по спецзаказам в составе Уншлихта (председатель), Чичерина, Ягоды (члены), Аванесова, Шкловского, Мрочковского, Гальперина и Гайлиса (приглашенные) постановила (протокол № 38) ввиду невыполнения немецкой стороной своих договорных обязательств по учредительному договору, а также несмотря на предоставленную ей отсрочку до 1 мая 1926 г. «провести в жизнь» принятое этой же Комиссией решение от 9 января 1926 г. о расторжении договора со Штольценбергом. Было также решено, не дожидаясь пуска «Берсоли», самостоятельно, без помощи немцев начать строить другой завод. 30 июня 1926 г. эта же комиссия постановила (протокол № 39) «считать необходимым взять окончательную линию на разрыв с ними (немцами. — С. Г.) по делу «Берсоли», тем более что немцы сами предложили передать все работы на заводе «Берсоль» до их окончания «в руки советской стороны за счет немецкой». «Метахиму» было предложено «немедленно приступить к пере- и дооборудованию завода».

В письмах в Политбюро ЦК ВКП(б) от 12 и 22 ноября 1926 г. (копии Рыкову и Ворошилову) Уншлихт относительно «Берсоли» настаивал на «принятии ряда мер, толкающих немцев на разрыв с нами». Подчеркивая, что данная позиция является единственно правильной, он жаловался на то, что Крестинский предлагал «не торопиться с разрывом». Это противоречило принятым постановлениям Политбюро и проводившейся им линии «на разрыв с немцами». Вопрос о «Берсоли» Уншлихт 22 ноября 1926 г. просил «разрешить» на ближайшем заседании Политбюро.

12 января 1927 г. Комиссия Политбюро по спецзаказам постановила (протокол № 40) «на основании письма немцев от 11/1 — 27 г. считать договор по «Берсоли» расторгнутым», завод, перешедший «в исключительное владение» советской стороны передать ВСНХ СССР, а «компенсацию за ущерб» в деле обороны невыполнением этого договора «не ограничивать лишь заводом «Берсоли», а перенести во все наши дела с ними по военной линии». На другой день, 13 января 1927 г. Политбюро ЦК (присутствовали Н. И. Бухарин, К. Е. Ворошилов, М. И. Калинин, В. М. Молотов, Я. Е. Рудзутак, Н. И. Рыков, И. В. Сталин, М. П. Томский) своим постановлением санкционировало не только расторжение учредительного договора о создании «Берсоли», но и всех остальных «совместных предприятий с РВМ[190]».

Однако было бы заблуждением считать, что Уншлихт не понимал ни ценности «Берсоли», ни той сложности материальной и финансовой ситуации, в которой находился Штольценберг.

В письме от 21 января 1927 г. начальнику Главного Военно-промышленного управления ВСНХ СССР А. Ф. Толоконцеву (копии Ворошилову, Дыбенко, Фишману) Уншлихт писал:

«В заводе «Берсоль» мы получаем первую и пока единственную базу производства ОВ в крупном масштабе. На нем исключительно придется пока базироваться в ближайшем будущем».

В связи с этим он требовал, чтобы темпы достройки завода не задерживались и вопрос приема его ВСНХ был разрешен в кратчайший срок. «Учитывая колоссальное значение ОВ в будущей войне», Уншлихт предложил объединить все заводы-производители ОВ и противогазов в самостоятельный «военно-химический трест» с выделением их из ВОХИМ-треста. Тем самым все те немногие специалисты по ОВ были бы сосредоточены в одном месте.

4 февраля 1927 г. Уншлихт доложил Сталину, что немцы (Штольценберг) решили оставить советской стороне всю матчасть и финансовые взносы без всякого встречного счета и отказываются от всех прав по учредительному договору как совладельцы «Берсоли». В свою очередь Уншлихт предложил Сталину принять решение Политбюро не выдвигать встречных контрпретензий[191].

Усилия ГЕФУ в данной ситуации придать деятельности «Штольценберга» и «Юнкерса» чисто предпринимательский характер, свалить всю вину за неувязки и промахи на них и по-тихому отойти от обоих проектов не удались. Фирмы все же обратились в арбитраж. Однако германскому правительству и руководителям райхсвера удалось со ссылкой на секретность так организовать судебное разбирательство, что основная тяжесть финансовых расходов легла на фирмы. В августе — сентябре 1926 г. дело было решено не в пользу Штольценберга, он был признан банкротом и лишился не только заказов военного министерства, но и своих заводов в Гамбурге и Испании. 2 апреля 1927 г. со Штольценбергом было подписано соглашение о ликвидации «Берсоли». Окончательно соглашение со «Штольценбергом» и ГЕФУ было расторгнуто 6 октября 1928 г.

«Юнкерс», оказавшись на грани финансового краха, также решил обратиться в арбитраж. Тогда по предложению Зекта президент имперского суда Зимонс в январе 1926 г. включился в посредничество по улаживанию спора. И уже 30 января 1926 г. Зект заверил Крестинского, Стомонякова и Лунева в том, что переговоры СССР с «Юнкерсом» «будут вестись на новой основе»[192]. Для предотвращения полного банкротства фирмы и избежания огласки за рубежом правительство Германии после «санации» предоставило фирме кредит в 17 млн. марок. Однако крупных заказов на самолеты «Юнкерса» (поначалу ожидались заказы от СССР и Турции) не было, фирме же для нормального функционирования требовалось еще 13 млн. марок. Денег германское правительство дать не смогло. Но в качестве признания заслуг профессора X. Юнкерса в германском самолетостроении оно решило сохранить его фирму, существенно сократив ее размеры (лишив ее, т. о., возможности заниматься серийным производством самолетов), оставить за ней лишь разработку новых типов самолетов, а самому избавиться от участия в капитале концессии «Юнкерса». И действительно, в итоговом документе по визиту Уншлихта 23–30 марта 1926 г. отмечалось, что германской стороне «невозможно вмешиваться» в переговоры, которые, мол, ведет частная фирма.

Для себя советская сторона сделала соответствующие выводы еще до визита Уншлихта в Берлин. Политбюро ЦК ВКП(б) (Ворошилов, Калинин, Молотов, Рыков, Сталин, Томский, Троцкий и кандидаты в члены Политбюро Дзержинский, Каменев, Рудзутак, Угланов) своим решением от 25 февраля 1926 г. обязало Ворошилова и Дзержинского к очередному заседанию Политбюро «представить свои заключения по вопросу о собственном производстве и о переговорах с Юнкерсом». В записке в Политбюро ЦК ВКП(б) от 1 марта 1926 г. Председатель ВСНХ и ОГПУ Дзержинский и наркомвоенмор Ворошилов уже настаивали на необходимости немедленного расторжения концессии. Оба политика информировали:

4 марта 1926 г. Политбюро ЦК ВКП(б) (Бухарин, Ворошилов, Зиновьев, Молотов, Рыков, Троцкий, Калинин, Дзержинский, Каменев, Угланов) постановило концессионный «договор с «Юнкерсом» расторгнуть» и приступить к «развитию авиапромышленности средствами Союза». Фирма была крайне заинтересована в том, чтобы ликвидация концессии не сопровождалась разоблачением компрометирующих ее «обстоятельств политического и финансового характера». Политбюро предложило в постановлении условия, которые Главконцесском (ГКК) затем передал представителю фирмы Хайнеману. Это — приемка 12 бомбовозов при соответствующих финансовых и технических условиях, а также снятие фирмой всех своих материальных претензий. На таких условиях Политбюро, «чтобы ликвидация старого договора не имела характера полного разрыва», считало возможным вступить с «Юнкерсом» в переговоры о заключении концессионного договора о технической помощи. ГКК было предложено начать переговоры о ликвидации концессионного договора, а концессионный комиссии РВС и ВСНХ — о технической помощи и приемке бомбовозов.

После принятия такого решения Политбюро спецкомиссия под председательством зам. начальника ВВС РККА Р. А. Муклевича разрешила «вопрос о том, по какой причине договор расторгается», поскольку немцам правительство СССР неоднократно заявляло о своем желании продолжать сотрудничество с Юнкерсом и пересмотреть условия концессии. Одна часть комиссии полагала, что договор не выполнялся обеими сторонами (Ландау, Шретер, Перетерский), другая часть (Муклевич, Меженинов, Вейцер, Флаксман) «главным виновником» в нарушении концессии считала фирму (необорудование «Юнкерсом» завода и КБ для моторостроения, невыполнение производственной программы, дефекты продукции, невыполнение обязательства по созданию в Филях запасов алюминия и дюралюминия). Предъявленные фирмой финансовые претензии составляли почти 11 млн. руб. Советская сторона исчисляла их значительно скромнее — на сумму в 1 млн. руб., включив еще и расходы на консервацию завода (240 тыс. руб.). Отказ платить за «вложенные духовные ценности» советская сторона обосновала тем, что плата за патенты входит в стоимость заказа, и кроме того тем, что фирма, в свою очередь, почерпнула в СССР некоторый военно-технический опыт (по конструкции лыж, при статическом испытании Ю-21 в ЦАГИ, испытании мотора Л-11 в НАМИ).

Выставив, таким образом, встречные претензии, Муклевич «обосновывал», что «предпосылка, положенная в основание концессии «Юнкерса» — создание мощного, современного, удовлетворяющего потребностям УВВС авиазавода — не оправдалась. Поэтому Правительство было вынуждено принять экстренные меры к расширению отечественной авиапромышленности». Авиатресту для этих целей на 1924/1925 хозяйственный год были выданы дотации в размере 3 063 000 руб. и на 1925/ 1926 гг. — 6 508 014 руб. Тут же, на той же странице, где говорилось о крахе надежды на концессию с «Юнкерсом», читаем: «значительная часть этой дотации обуславливается непосредственно неполучением от Юнкерса ожидавшейся продукции и тем обстоятельством, что мощный завод в Филях (sic!), входящий в общий план развития военных воздушных сил, стоит консервированным, и вложенные в этот завод ценности не могут быть используемы». «Мощный завод в Филях», вот ведь как. Именно в этом и крылась истинная причина изменения советской позиции. Привлечь, заманить иностранный капитал и поставить сложнейшее производство так нужных армии самолетов — эта задача была выполнена. Дальше в дело шла уже так называемая «большая политика», а, по существу, обыкновенное жульничество. Фрунзе, который, очевидно, искренне был заинтересован в сотрудничестве с «Юнкерсом», уже не было в живых. А остальная «руководящая головка» ВКП(б) и СНК в этом вопросе мыслила до удивления одинаково.

Но это было еще не все. Как только до Политбюро дошла информация о переходе большинства акций «Юнкерса» в руки немецкого правительства, оно тут же решением от 24 июня 1926 г. постановило спецкомиссии (Троцкий, Чичерин, Ворошилов, Дзержинский) «рассмотреть вопрос о целесообразности изменения данных ранее директив Политбюро» о расторжении концессии. Берлин, однако, не стал проявлять «диалектическую гибкость» подобно Москве. В течение лета 1926 г. в беседах в Москве с Чичериным, Уншлихтом, представителями ВВС и Главконцесскома фирма вела переговоры о передаче 12 самолетов и дальнейшей судьбе концессионного договора, причем речь шла о расторжении концессии.

Уншлихт письмом от 4 декабря 1926 г. информировал Крестинского, что в результате последней стадии переговоров представитель «Юнкерса» в Москве Хайнеман снизил финансовые требования до 3,5 млн. руб., согласившись получить их в виде 1,6 млн. долларов и 388 тыс. червоных руб. Советская сторона готова была дать лишь 2,5 млн. руб., указав, что сумма передаваемых «Юнкерсом» ценностей не превышает 1,7 млн. руб.

Хайнеман пригрозил третейским судом. В ответ ему было указано, что в соответствии с п. 56 концессионного договора следует руководствоваться «Соглашением о третейских судах» Договора между СССР и Германией от 12 октября 1925 г., «т. е. иметь в виду, что Суд должен заседать в Москве и супер-арбитр будет назначаться Председателем Верховного Суда СССР». Но получить по суду больше, чем на переговорах, было невозможно. К тому же фирма подверглась бы сильнейшей компрометации (подкуп — «дело Шолля-Линно»),

Единственное же неудобство при передаче споров в третейский суд виделось Москве в «значительной потере времени в использовании завода в Филях для нужд собственного самолетостроения».

В конце 1926 г. после того, как вопрос с «Юнкерсом» стал широко известен в прессе, германское правительство пошло на компромисс с «Юнкерсом» с тем, чтобы побыстрей «закрыть дело». «Юнкерсу» были возвращены приобретенные правительством акции фирмы на 7 млн. марок; правительство отказалось от своих ссуд фирме в общей сложности на 26 млн. марок, «Юнкерс» обязался уплатить 1 млн. марок наличными, передать оборудование на сумму в 2,7 млн. марок и освободить правительство от платежных обязательств по всем своим сделкам. «Юнкерс» эти условия принял и в декабре 1926 г. вновь обрел свою самостоятельность. Что касается завода в Филях, то переговоры в Москве успеха не имели, и в марте 1927 г. концессионный договор был расторгнут. Завод в Филях под № 22 перешел в собственность СССР.

ГЕФУ тоже не удалось выйти сухим из воды. Уже к концу 1925 г. о деятельности этой фирмы стало известно англичанам и французам. Это вызывало постоянную обеспокоенность германского МИД. Возникшие трения ГЕФУ не только с советскими контрагентами, но и с германскими фирмами «Юнкерсом» и «Штольценбергом», попытки директоров ГЕФУ получить от германских фирм комиссионные вознаграждения с целью вложения их в расширение военных предприятий, а также различные финансовые спекуляции с использованием казенных средств, в т. ч. в личных целях, привели в конечном счете к тому, что ГЕФУ было решено закрыть. Начиная с 1 апреля 1926 г. ГЕФУ прекратило свое существование. 1 мая 1926 г. была организована новая фирма — ВИКО (ВИКО — транслитерация с немецкого: WIKO — Wirtschaftskontor/«Хозяйственная контора»), которая и взяла на себя функции ГЕФУ. В распоряжение ВИКО были переданы все остававшиеся на счетах ГЕФУ деньги, а также поступавшие в Москву грузы. Ликвидация ГЕФУ (и смерть Вурцбахера) означала конец соперничества между генштабом и управлением вооружений райхсвера относительно деятельности ГЕФУ в СССР. ВИКО была подчинена «Центру Москва» (Лит-Томзен) и соответственно генштабу и регулярно получала от него денежные суммы. После этой рокировки структура ВИКО была приведена в соответствие с новыми задачами. Кассовый отдел взял на себя функции обеспечения деятельности школ райхсвера в СССР (компетенция генштаба), торговый отдел — функции торгово-экономического характера (компетенция управления вооружений, который после смерти Вурцбахера возглавил генерал М. Людвиг). Однако и ВИКО просуществовала недолго, — в результате «разоблачений» в прессе («гранатный скандал») торговый отдел ВИКО 31 декабря 1926 г. был ликвидирован. А после подписания 26 февраля 1927 г. МИД и военным министерством Германии протокола о ликвидации ГЕФУ/ВИКО, «Хозяйственная контора» официально вступила в полосу ликвидации.

Таким образом, попав в трудное положение, руководители райхсвера уже в 1925–1926 гг. в силу различных причин — и внешнеполитических, и финансовых, стали вносить коррективы в характер двустороннего военного сотрудничества.

Это же позднее (в письменном докладе Ворошилову 24 декабря 1928 г.) отмечал и Берзин:

Речь, как видно, шла о влиянии на организацию и тактическую подготовку Красной Армии.

Обоснованными представляются также выводы германского исследователя Р. Д. Мюллера о том, что причины неудач тайного вооружения Германии за счет военного производства в СССР крылись не только в трудностях, создававшихся советской стороной (при разумном инвестировании их можно было бы все же преодолеть), сколько в изменении курса внешней политики Германии (отказ от «пассивного сопротивления» в Руре) и переходе от конфронтации с Антантой к использованию извечного англо-французского соперничества за лидерство на континенте и ставке на массированную экономическую помощь США. В итоге руководителям райхсвера пришлось соответственно вносить коррективы в свою стратегию возрождения военного потенциала в Германии с опорой на Советский Союз.

Относительно «Юнкерса» и «Штольценберга» создается впечатление, что основную долю вины за их неудачу несут на себе генштаб и «Зондегруппа Р». Втянув предпринимателей в свои планы, обещав им необходимую поддержку, насулив им «золотые горы» (вспомним: «освободительная война» через три — пять лет, что означало бы постоянные заказы и, стало быть, немалые прибыли), райхсвер после спада внешнеполитической напряженности и возникновения осложнений у фирм в СССР пожертвовал ими, по существу, бросив их на произвол судьбы, да к тому же обязал их еще и не разглашать о своем участии в «русском предприятии»). После этого основной акцент с производства вооружений и боеприпасов был перенесен на проведение испытаний различных видов оружия (авиация, ОВ, танки), подготовку кадров в наиболее перспективных родах войск — танковых и авиации, взаимное участие на маневрах армий обеих стран, а также обмен разведданными. При этом сохранялись и наименее затратные совместные работы в военной промышленности (передача патентов, опытное производство, а позднее и создание совместных конструкторских бюро). Было бы однако неверным считать, что военная мощь Германии возрождалась исключительно и главным образом с помощью СССР. Начиная со второй половины 20-х гг., Германия поддерживала военные отношения с США, Италией, Испанией, Японией, Англией.