Совершенно секретно: Альянс Москва — Берлин, 1920-1933 гг.

Глава 14 Новый подход Москвы

Громкий скандал в Германии в связи с разоблачениями» основательно напугал партийно-политическое и военное руководство Советского Союза.

Уншлихт в записке в Политбюро ЦК ВКП(б) и Сталину 31 декабря 1926 г. подвел итоги военного, а в некотором смысле и военно-политического сотрудничества СССР с Германией и в связи с изменением внешней политики Германии поставил вопрос о необходимости пересмотра взаимоотношений РККА с райхсвером:

Однако сотрудничество в этой области, по свидетельству Уншлихта, не полностью оправдало ожидания Москвы. Она получила, мол, лишь «частично пригодное оборудование», которое можно было использовать только после большой доработки; немцы израсходовали все средства, оскандалились, но сумели использовать свои предприятия в СССР в политических целях, подняв тем самым свой «удельный вес» в глазах Антанты. Укрепление международных позиций Германии и постепенное ослабление ее политической зависимости от держав Антанты делало для германских политиков все менее привлекательным нелегальное вооружение райхсвера с помощью СССР.

Весьма симптоматичным в этой связи была отставка Зекта и предстоявший уход Гесслера (его отставка состоялась в январе 1928 г.), а также кампания по «республиканизированию» райхсвера. Все это свидетельствовало об ослаблении групп восточной ориентации. В полпредстве (Крестинский, Лунев) опасались, что эти группировки, подвергавшиеся тогда «концентрической атаке со всех сторон», под давлением извне и изнутри, переменят ориентацию. «Главную скрипку» в политике Германии все более стал играть Штреземан.

Вместе с тем, Германия не отказывалась от нелегальных возможностей повышения своей обороноспособности. И несмотря на связанное с увеличением своего «удельного веса» намерение достигать своих целей путем прямых переговоров с западными державами германские политики и «несомненно тот же Штреземан» не отказывались «иметь на черный день, на случай неудач и, быть может, и в качестве большого козыря — некоторые нелегальные возможности». Причем последнее — с учетом двух условий: что в это дело будет втянуто минимальное количество людей и оно не будет стоить правительству больших денег. Основная же задача, стоявшая перед советской стороной с самого начала — «усиление материальной части РККА (по организации военной промышленности) не привела к желанному результату». Налицо было и ослабление позиций райхсвера, который не только не располагал необходимыми средствами, но и все более лишался своей самостоятельности в силу стремления германского правительства «подчинить его интересы своей внешней политике».

Уншлихт дал практическую оценку имевшимся к концу 1926 г. совместным предприятиям — авиашколе в Липецке, «Томке», танковой школе, «Берсоли», «Юнкерсу», производству пулеметов Дрейзе, — негативно охарактеризовав три последних. Зампред РВС СССР предложил отказаться от посреднических услуг военного министерства Германии в связях с фирмами и от совместных с военным министерством военно-промышленных предприятий и в дальнейшем переориентироваться на получение тактического и оперативного опыта райхсвера и его дальнейших разработок (посылкой краскомов на военные игры, маневры райхсвера и т. д.); «важнейших технических новшеств» в области связи, артиллерии, танковом деле. Он рекомендовал «продолжать совместную работу в танковой и авиационной школах, а также по авиахимическим испытаниям». «При этом необходимо оговорить, что внешне наша линия никаких изменений претерпевать не должна и они должны оставаться в уверенности, что мы по-прежнему заинтересованы в их материальной поддержке»[298].

С учетом начавшихся в германской прессе разоблачений, комиссия Политбюро по спецзаказам 12 января 1927 г. решила «вопрос о пересмотре наших отношений с Рейхсвером поставить перед директивной инстанцией» (Политбюро ЦК ВКП(б). — С. Г.), на его ближайшем заседании 13 января.

В тот же день Уншлихт со ссылкой на агентурные данные о причастности Штреземана к этим разоблачениям предложил в письме Сталину

Постановлением от 13 января 1927 г. Политбюро ЦК ВКП(б) санкционировало ликвидацию совместных с военным министерством Германии предприятий при сохранении с райхсвером «добрососедских отношений». Очевидно, на принятии такого решения сказывалось и опасение перед возможно резкой реакцией на разоблачения «Манчестер Гардиан» со стороны Великобритании и Франции, а также неверие в возможности руководителей райхсвера оказывать влияние на политику Германии. Предприняв инициативу прекращения военного сотрудничества, Москва, казалось, пыталась лишить Лондон и Париж повода «наказать» СССР и удержать Берлин в русле легальной рапалльской политики.

Изменение позиций политического и военного руководства СССР стало известно Крестинскому от Литвинова, который участвовал на заседании Комиссии Политбюро по спецзаказам 12 января 1927 г. вместо Чичерина, и из сообщений, поступавших «по линии тов. Лунева». Полпред рассматривал военное сотрудничество с Германией в широком политическом контексте и пытался предотвратить этот шаг Москвы. В письме Литвинову (копия Уншлихту) от 18 января 1927 г. Крестинский настоятельно рекомендовал «бороться против разрыва всякого контакта с немецкими военными»[301].

Однако, как информировал Уншлихт Крестинского 1 февраля 1927 г., инстанция (Политбюро ЦК ВКП(б). — С. Г.),

26 января 1927 г. Литвинов также сообщил Крестинскому о том, что «решение о постепенной ликвидации сотрудничества с германским военным ведомством действительно принято». При этом, по словам Литвинова, если считать ликвидацию неизбежной, то более удобный момент для нее трудно было выбрать. Литвинов напомнил Крестинскому о мнительности руководителей РВС, считавших, что в случае с «Берсолью» «немцами проводился сознательный саботаж для ослабления нашей обороноспособности и, что это делалось чуть ли не по заданиям Англии»[304].

Руководители райхсвера, которым в Берлине постоянно приходилось защищать военное сотрудничество от нападок со стороны германской дипломатии, сразу почувствовали смену отношения советской стороны[305]. Однако после того, как разоблачительная кампания в германской прессе стихла, а канцлер Маркс удержался у власти и 29 января 1927 г. сформировал новое правительство, в котором Гесслер сохранил за собой пост военного министра, в Москве, видимо, поняли, что опасения были напрасны и что они «переборщили» с решением, которое вскоре было существенно откорректировано: Политбюро ЦК ВКП(б) решением от 24 февраля 1927 г. теперь уже ограничивало продолжение военного сотрудничества с немцами «только легальными формами». Окончательным итогом борьбы различных ведомств обеих стран (военное министерство Германии и НКИД СССР были скорее «за», РВС СССР и МИД Германии скорее «против»), после всех неудач и скандалов Явилась согласованная позиция в пользу продолжения военного сотрудничества на «легальной базе»[306].

Буквально через два дня после решения Политбюро, 26 февраля 1927 г. начальник Разведупра РККА Берзин заявил представителю райхсвера в Москве полковнику Лит-Томзену и его помощнику Нидермайеру, Что «все прежнее экономическое сотрудничество ликвидируется», сославшись на признание Гесслером в бюджетной комиссии райхсвера фактов сотрудничества райхсвера и Красной Армии (заседание состоялось 16 февраля, а 17 февраля об этом сообщил «Форвертс»). Впредь, заявил Берзин, вся работа будет строиться «таким образом, чтобы придать всем нашим взаимоотношениям легальную форму». 4 марта 1927 г. Уншлихт доложил об этом Политбюро и Сталину. Германский посол о данной беседе Лит-Томзена и Нидермайера с Берзиным тут же проинформировал статс-секретаря МИД фон Шуберта с просьбой доложить райхсканцлеру.

8 марта 1927 г. Нидермайер передал Берзину письменное предложение немцев о «легализации» военных отношений. Оно состояло в том, чтобы «превратить существующие и находящиеся в стадии организации предприятия в «концессионные», т. е. признанные государством и поддерживаемые государством частные предприятия». Речь шла о «предприятиях» в Липецке, Казани и о «Томке». Берзин, по сообщениям Нидермайера, «вновь говорил о необходимости сохранения существовавших взаимоотношений, но только на абсолютно легальной основе. Об этом же говорил Литвинов в беседе с германским послом в Москве Брокдорфом-Ранцау 6 мая 1927 г.

На межминистерском совещании немецких военных и дипломатов 18 мая 1927 г. (Штреземан, Шуберт, Кепке от МИД, Гесслер, Хайе, Бломберг от военного министерства) было обсуждено предложение Литвинова.

Кроме требования сделать официальное заявление со стороны германского МИДа о согласии на создание танковой школы в Казани, он предложил:

а) «придать ей внешне легальную форму», например, общества с ограниченной ответственностью и

б) официально сообщить Москве об отсутствии «всяких политических возражений против намечавшегося создания» данной школы.

Штреземан согласился с этим, а также с пожеланием Москвы держать ее в курсе обсуждавшихся в Женеве вопросов разоружения, и предложением о том, чтобы отныне при взаимных посещениях маневров советские и германские офицеры были в военной форме.

Сомнения возникли относительно поднятого ранее Берлином вопроса о проведении под Оренбургом (Тоцкое) опытов по защите от газовых атак, поскольку советские военные выставили требование не только участвовать в полном объеме в этих опытах, но и предоставить им все результаты соответствующих опытов и материалы. Пожалуй, тогда впервые сам военный министр Гесслер засомневался в целесообразности проекта, заявив, что без эквивалентного обмена советской стороне, которая когда-нибудь могла бы оказаться и противником Германии, нельзя предоставлять «слишком ценный материал». Было решено от проведения опытов под Оренбургом отказаться, отказ обусловить ссылкой на отсутствие финансовых средств и сообщить об этом решении советской стороне через посла Германии в Москве Брокдорфа-Ранцау. Однако усилиями Брокдорфа-Ранцау и майора Фишера эти сомнения были сняты. Оба указали на опасность ухудшения политических отношений Германии с Советским Союзом в случае подобного отказа. Их позиция была учтена[307]. По свидетельству Хильгера, немецкие специалисты были посланы в Оренбург для участия в экспериментах с химическим оружием. Наконец, уже летом 1927 г., несмотря на принятое в связи с разоблачительной кампанией конца 1926 — начала 1927 гг. решение о «временном снижении интенсивности» военных отношений с СССР, были возобновлены командировки германских офицеров в СССР (Ленинград, Харьков, Одесса) в «отпуск» для изучения русского языка. Причем это решение было принято 18 мая и подтверждено 4 июня 1927 г. На фоне разрыва 27 мая 1927 г. советско-английских отношений[308] это решение, а также строгий нейтралитет Берлина в советско-английском конфликте принимали характер политической поддержки Советского Союза Германией. А в таких вопросах Москва была чрезвычайно щепетильна.

24 июля 1927 г. на переговорах в Берлине с генералом В. Хайе, ставшим главнокомандующим райхсвером, Уншлихт передал пожелание Москвы о том, чтобы германским МИД было сделано официальное заявление о продолжении Германией военного сотрудничества впредь на легальной основе. Пытаясь заангажировать немцев политически, он «выбивал» у них дополнительные средства «на опыты и производство» в СССР. Уншлихт неоднократно ссылался на военную угрозу со стороны Польши и Англии и заявлял, что «война неизбежно находится в перспективе ближайших если не месяцев, то лет». Хайе с такой оценкой однако не согласился, указав на отсутствие опасности войны[309]. Как оказывается, британский генштаб действительно имел планы нападения на СССР с юга — с территорий Индии и Афганистана[310]. 15 августа 1927 г. Брокдорф-Ранцау согласно инструкции Штреземана в беседе с Чичериным официально уведомил советское правительство о том, что Берлин не имеет ничего против дальнейшего функционирования танковой школы райхсвера в Казани.

Практически весь 1927 г. немцы не предпринимали никакой активности в Липецке и Подосинках, строительные работы в Казани тоже шли ни шатко, ни валко. Поэтому Бломберг несколько раз обращался к Штреземану за помощью. Если не считать направления немецких отпускников летом 1927 г. в СССР и трех советских комкоров (Уборевич, Эйдеман, Аппога) на обучение в германскую военную академию, то 1927 г. оказался наименее результативным в этом отношении. Лишь 6 февраля 1928 г. Штреземан и новый военный министр В. Гренер дали «добро» на возобновление «активного» сотрудничества.

Очевидно, некоторые сомнения у военно-политического руководства СССР все же сохранялись. Поэтому, — судя по письму информированного Крестинского Сталину от 28 декабря 1928 г., — Политбюро ЦК ВКП(б) образовало в конце 1928 г. комиссию по вопросу о сотрудничестве Красной Армии с райхсвером.

От результатов работы комиссии зависело, будет ли оно продолжаться. Пытаясь развеять сомнения, в первую очередь Сталина, Крестинский настойчиво убеждал генсека ЦК ВКП(б) продолжать военное сотрудничество с немцами, кратко, но емко изложив его суть (ежегодное взаимное участие на маневрах офицеров армий обеих стран; обучение «ответственнейших командиров» РККА в германской военной академии; обучение германских военных кадров в военно-технических школах райхсвера в СССР; совместное производство вооружений в СССР). Благодаря этому сотрудничеству руководящий комсостав РККА имел возможность познакомиться с одной из лучших по качеству и по снабжению иностранных армий, набраться опыта и, получая в лице германской армии «масштаб для сравнения», вносить в советское военное строительство соответствующие коррективы. С другой стороны, военные школы райхсвера в СССР представляли собой базу для подготовки технически грамотных офицеров, а руководство райхсвера было также заинтересовано в ее сохранении. Непосредственное общение офицеров обеих армий носило довольно устойчивый характер, что, по мнению Крестинского, способствовало их сближению и росту симпатий в райхсвере к Красной Армии, основывавшихся «на соображениях совместной вражды к Польше и отчасти к Антанте». Прекращение же военного сотрудничества означало бы, во-первых, потерю связи «с единственной европейской, вполне современной армией», а, тем самым, «необходимость <…> до всего в военном деле доходить своим умом», и, во-вторых, лишение советской стороны в лице райхсвера «одного из дружественных нам внешнеполитических факторов в Германии»[311].

Это письмо осталось без ответа. Но поскольку сотрудничество продолжалось и, более того, теперь уже и руководством ВМС СССР «был поставлен вопрос об установлении связи с германским военным флотом», Крестинский, как он писал в письме Ворошилову 21 июля 1929 г., «заключил, что вопрос был разрешен в смысле сохранения традиционных (sic!) отношений с немецким рейхсвером». Пытаясь развеять опасения Ворошилова, он еще раз дал анализ военных взаимоотношений[312]. В обоих письмах Крестинский помимо прикладного значения военного сотрудничества обращал внимание Сталина и Ворошилова на его политическое значение для всего комплекса советско-германских взаимоотношений.

Здесь можно было бы поставить точку, отметив, что Крестинскому, такому же рьяному поборнику «рапалльской политики», каким был и «красный граф» Брокдорф-Ранцау, в очередной раз удалось уберечь ее от потрясений. Тем не менее возникает закономерный вопрос, а была ли такая комиссия вообще? Разумеется, бывший член Политбюро первого состава, секретарь ЦК по орг. вопросам, министр финансов правительства Ленина Крестинский имел свободный доступ к высшему руководству страны и в полной мере пользовался правом доклада и Ленину, и Сталину, и Рыкову, и Чичерину, и Троцкому, и Ворошилову. Но кроме этих двух его писем каких-либо еще упоминаний о комиссии Политбюро в других источниках нет. Поэтому напрашивается вопрос: либо Крестинский был неверно информирован относительно существования такой комиссии и ее не было вовсе, а он спутал ее с комиссией Политбюро по спецзаказам (военным заказам. — С. Г.), либо дальше намерения о создании подобной комиссии дело не пошло, либо она существовала непродолжительное время, или же, наконец, она была тщательно засекречена.