Советник королевы - суперагент Кремля

Но реальная опасность очень скоро подстерегла Бланта, и не только его, а всю «кембриджскую пятерку». И подстерегла с той стороны, откуда они меньше всего ожидали.

Еще раз скажу, что эта книга не только о наших разведчиках, служивших Советскому Союзу, но и об их антиподах из числа сотрудников КГБ, как их справедливо называют, «дезертирах», или предателях.

Аллен Даллес, известный руководитель Центрального разведывательного управления США, так характеризует эту категорию лиц: «Я не утверждаю, что все так называемые «дезертиры» перешли на Запад по идеологическим причинам. Некоторые перебежали по более житейским соображениям: одни потому, что их постигла неудача на работе, другие опасались понижения в должности или чего-то еще более худшего из-за реорганизации режима, некоторых притягивали внешние соблазны Запада, человеческие и материальные».

В 30-е годы для советской разведки было особенно важно и необходимо восстановить прежнюю шпионскую сеть, которая фактически была почти полностью ликвидирована после разрыва Англией всех отношений с СССР и высылкой из страны советских граждан. Решение об их восстановлении было принято лишь в конце 1929 года. Понятно, что для создания разведывательной сети потребовались бы большие усилия и время. В годы разрыва отношений разведку в Англии вели наши резидентуры в Париже, Гааге и других западноевропейских городах.

Первое внедрение в Англию советской разведки — а с ним и первая серьезная удача — состоялось в начале 30-х годов и произошло совершенно случайно. Событие это носило в известной степени курьезный характер. Об этом эпизоде я впервые узнал из книги «Новый КГБ. Локомотив советской власти», изданной 20 лет назад в Нью-Йорке. Ее авторы — известные американские разведчики Уильям Корзон, имевший контакты со спецслужбами ряда стран, в том числе Британии, и Роберт

Кроули, долго служивший в американской военной и военно-морской разведке и занимавший видный пост в Управлении стратегических служб США. Оба автора имели в своем распоряжении уникальные документы, включая материалы слушаний в американском конгрессе о советской разведке.

Предыстория этого «случайного успеха» такова: как раз в это время советник посольства в Париже Григорий Беседовский (кстати, сотрудник КГБ), боявшийся разоблачений за какие-то финансовые махинации, был вызван в Москву. Опасаясь наказания, он изменил родине и обратился с просьбой о политическом убежище к французским властям. В то время советским послом во Франции был крупный дипломат В.С. Довгалевский, но его не было в Париже, так как советское правительство именно ему поручило ведение переговоров с Англией о восстановлении дипломатических отношений между двумя странами.

Беседовский оставался временным поверенным в делах и, естественно, только в общих чертах знал о странных событиях, которые произошли в те дни в советском посольстве во Франции. Французы предъявили ему сотни фотографий советских сотрудников в Париже и русских во Франции и просили сообщить, кто из них является сотрудником КГБ или связан с ним. Когда очередь дошла до фотографии Владимира Войновича, сотрудника КГБ в советском посольстве в Париже, Беседовский рассказал, что несколько дней назад в посольство СССР приходил один англичанин со странным предложением. Он беседовал с Войновичем. Этот эпизод заинтересовал не только французские спецслужбы, но и английскую контрразведку.

Звонок в дверь

Ее представитель был настолько шокирован этим случаем, что немедленно встретился с Беседовским и услышал удивительную и на первый взгляд фантастическую историю. Английского контрразведчика она настолько поразила, что он просил советского перебежчика еще и еще раз пересказать все события по порядку с самого начала и до конца. Рано утром следующего дня он вылетел в Лондон.

Английский контрразведчик понимал, что ему предстоял серьезный доклад своему начальству. Он так нервничал, что в пути осушил свою фляжку с виски. По приезде разведчик доложил руководству, что какой-то неизвестный предложил советскому посольству купить у него шифр Министерства иностранных дел Британии, при этом он назвался вымышленным именем и, вероятнее всего, был англичанином.

По-видимому, Беседовскому советская разведка не сообщила всех данных об этом происшествии. А события развивались так.

Осенним днем 1929 года к главному входу советского посольства в Париже на рю де Гринель подошел неизвестный и на французском языке высказал желание немедленно встретиться с советским военным атташе. Его впустили в здание и пригласили в какую-то комнату. Видно было, что его не ждали, и отнеслись к нему без особого внимания. Двое служащих посольства провели его в комнату, которая раньше, видимо, служила библиотекой. А сейчас там царил полнейший беспорядок, она была похожа на склад старой мебели, свернутых ковров и других вещей. Служащие не спускали с него глаз.

Через несколько минут к неизвестному вышел сотрудник посольства, представившись: «майор Владимир». Пришедший назвался «Скоттом» (дальнейшие события показали, что это имя было вымышленным) и сказал, что он работает в Форин оффис — британском Министерстве иностранных дел. Как выяснилось позднее, он действительно служил там, причем довольно долго, начиная с 1913 года, за исключением одного года, когда во время войны находился в армии.

Добавив, что он сотрудник управления связи министерства, пояснил, что нуждается в деньгах, так как его зарплата составляет всего 100 фунтов в год и даже после 17 лет службы остается практически без изменений. «Скотт» заявил, что он располагает секретным шифром министерства и готов продать его за две тысячи долларов³⁴.

Владимир Войнович (такой была настоящая фамилия майора) взял у него шифр и, сказав, что хочет удостовериться в его подлинности, немедленно покинул комнату. «Скотт» пытался остановить майора, но двое служащих преградили ему путь. Через 25 минут Владимир вернулся и, разыграв «сцену возмущения», бросил «Скотту» принесенные им документы, обозвав его провокатором и мошенником, и выпроводил растерявшегося «Скотта» из посольства. Предварительно все материалы «Скотта» были сфотографированы и «на всякий случай» посланы на Лубянку.

Можно было понять беспокойство английской разведки, тем более что информация о визите была самой поверхностной. Описания «Скотта» не было (Беседовский не видел его). Фотография, которую сделали в посольстве, была очень неясной, да к тому же англичане ею не располагали. Имя «Скотт» было, конечно, вымышленным, но даже если оно и было настоящим, то надо учесть, что Скоттов в Англии столько же, сколько Ивановых в России.

Кроме того, прошло уже несколько дней (а может быть, и недель), и установить, кто из сотрудников Форин оффис посещал Париж, было нелегко, тем более что точная дата визита в советское посольство англичанам, по-видимому, была не известна.

Вот как много неясного было в этой истории. Не говоря уже о том, что могло существовать и «третье лицо», не имевшее отношения к Форин оффис, а выполнявшее передаточные функции по просьбе какого-либо сотрудника британского МИД. Возможно, как советские, так и английские разведчики сочли всю эту историю «липой». Во всяком случае, мы не знаем, были ли приняты какие-либо серьезные меры по розыску «Скотта».

В Москве, однако, отнеслись к этому событию по-другому. Дешифровальный отдел КГБ определил, что переданные (или, вернее сказать, украденные) материалы были подлинными. Они явились ключом к британской шифровальной системе. С их помощью удалось дешифровать важные английские дипломатические документы. Благодаря им русская контрразведка начала уже нащупывать следы проникновения английских агентов в нашу страну. МИД СССР, обладая новыми сведениями, мог уже вести переговоры с Англией с более жестких позиций, так как стал известен предел тех уступок, на которые могли пойти англичане (как раз в то время между двумя нашими странами велись переговоры о заключении торгового соглашения, которое и было подписано в апреле 1930 г.).

Лубянка направила в Париж телеграмму Войновичу о необходимости оказать особое внимание «Скотту» как агенту³⁵.

Американские разведчики, о которых я писал, замечают по этому поводу: «Это был очень удачный ход зарубежной разведки ОГПУ, который, несомненно, должен был порадовать Сталина, так как у него по отношению к Британии была навязчивая мысль — он считал каждого англичанина сторонником «черной магии», готовым употребить все средства, чтобы ослабить или уничтожить любую угрозу для британской короны. Сталин был рад еще раз обнаружить убедительные доказательства того, что Британия строит козни против Советского Союза». НапЬмним, что в конце 20-х годов Сталин считал Англию главным врагом СССР, готовившим войну против России.

Москва приказала немедленно удовлетворить просьбу «Скотта» о выдаче денег, еще больше заинтересовать его материально, установив с ним постоянные контакты. Для Войновича это распоряжение было подобно грому среди ясного неба. Он никак не ожидал такого исхода дела. Войнович искренне считал, что переданные документы были дезинформацией, и даже надеялся, что Москва поблагодарит его за обращение со «Скоттом». А что было делать ему сейчас? Как можно найти «Скотта» в Париже? Выполняя строгое указание Москвы, он предпринял попытки найти «Скотта», но можно было заранее предвидеть их полный провал. Было ясно, что «Скотт», если он действительно работал в Форин оффис, вернулся в Лондон. В Англии же, как я писал, наша разведка только приступала к своим операциям. И тогда Москва поручила обнаружить «Скотта» резидентуре КГБ в Гааге, которая тогда располагала несколькими нелегальными точками и опытными кадрами.

Выбор голландского резидента пал на одного из самых способных сотрудников — «Ганса», который формально был бизнесменом, много разъезжал по миру, имел свои дела в ряде стран, в том числе в Англии. Он владел пятью европейскими языками: французским, итальянским, немецким и голландским. Говорил он и по-английски³⁶.

Казалось, что обнаружить «Скотта» было безнадежной затеей. Фотография его была некачественной, описание внешности — поверхностным, одежда — ординарной. «Ганс» только в лондонском Сент-Джеймском парке, расположенном неподалеку от Форин оффис, обнаружил 50 джентльменов, похожих по описанию на «Скотта», — все они были в серых костюмах, в «котелках» на голове и с зонтиками в руках.

Поиски шпиона

Наконец Галлени удалось невозможное. Примерно после годичных поисков он смог обнаружить «Скотта». Причем сделал это, как ни странно, с помощью самого Форин оффис и британской полиции.

Галлени был невероятно находчив и к тому же удачлив. Он придумал интересную и трогательную легенду, что ищет англичанина, который был свидетелем того, как в Париже на его племянника, сына его сестры, наехала машина. Водитель скрылся с места происшествия. Мальчик, к счастью, остался жив, сейчас начал выздоравливать, но на лечение его нужны средства, и он надеется получить их с виновника происшествия. Инцидент произошел 28 июня 1929 г. (а об англичанине было известно только одно — он сам сказал, что работает в Форин оффис). Галлени обратился в полицейский участок с просьбой позвонить в Форин оффис и справиться, кто из их сотрудников в тот день мог быть в Париже. На вопрос, почему он сам не сделает этого, Галлени ответил, что он звонил в Форин оффис. Но, видимо, его не слишком хороший английский не позволил ему достаточно внятно разъяснить ситуацию. Наверное, там его не поняли и потому не дали никакого ответа.

Пожилой добродушный полицейский, посочувствовав, вошел в положение и позвонил в МИД, объяснил ситуацию, назвал полицейский участок, его телефон, и буквально через десять минут Галлени знал имена четырех мужчин, бывших в тот день в Париже, — это были нарочный короля, два старших дипломата и сотрудник управления связи. Последнего звали Эрнест Холлоуэй Олдхам.

Поблагодарив полицейского, Галлени прежде всего принял все меры к тому, чтобы его в случае какого-либо подозрения не смогли обнаружить. Он позвонил в гостиницу, в которой остановился, и попросил сразу переслать его багаж на Ливерпульский вокзал, так как он срочно возвращается домой. В вокзальном туалете он изменил свою внешность — сбрил усы, надел очки, переменил костюм. Вынув из своего кейса другой паспорт, теперь уже французский, получив багаж и сказав, что он отправляется в Гаагу, поселился в другом лондонском отеле, расположенном далеко от предыдущего. На следующий день он отправился в Британский музей, зарегистрировался там как «исследователь», сказав, что его тема — «Дипломатическая история Британии» и что приехал он в Англию на средства своих учеников, которые собрали ему необходимую сумму для поездки в Лондон.

Затем по различным справочникам и телефонным книгам он обнаружил адрес Олдхама, несколько дней понаблюдал за ним, удостоверившись, что это именно тот Олдхам, сотрудник МИД, который ему нужен. Выбрав удобный момент, он последовал за ним, подошел к нему со спины и, назвав его по имени, сказал: «Я сожалею, что мы не встретились в Париже. Я знаю о серьезной ошибке, сделанной «майором Владимиром». Он был уволен с работы с работы и наказан³⁷. Я принес Вам то, что принадлежит Вам по праву». При этом он вынул из кармана конверт и отдал его Олдхаму, добавив: «Внутри вы найдете указание о времени и месте нашего следующего свидания и инструкцию о том, как встречаться со мной. Меня зовут Павел».

Олдхам был растерян, даже испуган. Но «Ганс» настаивал, а затем быстро повернулся и поспешил к станции метро.

Олдхам же, придя на работу, первым делом взглянул на газету «Дейли телеграф», чего обычно раньше не делал, и просмотрел таблицу котировки курсов иностранных валют. Он понял, что переданные ему 200 фунтов равны 400 долларам (курс фунта стерлингов был тогда значительно выше, чем сейчас). Это было больше четырех его годовых зарплат. Он был приятно удивлен. Затем он просмотрел инструкцию, переданную «Павлом». Ему назначили следующую встречу через 45 дней у станции метро в 6 часов 25 минут, то есть после окончания его рабочего дня. Были указаны и все подробности рандеву. На случай, если его будет встречать не «Павел», говорилось об одежде, зонте, книге в руке, указывался и пароль. Если все будет в порядке, то следующий контакт состоится на час раньше, через шесть дней. Таким образом давалось понять, что контакты будут систематическими, так же, как, наверное, и денежные вознаграждения.

Вероятно, именно эта систематичность и испугала Олдхама. Первой его реакцией было явиться на следующую встречу, чтобы объяснить свое первое посещение посольства в Париже как ошибку, как опрометчивый шаг и заявить, что он не желает приносить вред своей стране и больше не будет встречаться с «Павлом».

Неожиданный исход

Впечатление Галлени о встрече с Олдхамом было не совсем определенным. Ему казалось, что тот был настолько растерян, что его действия в будущем трудно предугадать. Галлени не исключал и того, что его «контакт» признался английской контрразведке о своем посещении советского посольства, и тогда и за ним, и за Галлени будет, несомненно, устроена слежка. Во всяком случае «Павел» решил принять все меры предосторожности.

Прежде всего встал вопрос, где организовать беседу. Опять помог случай. На одной из улиц Парижа он увидел странную картину. Около остановки автобуса происходила какая-то необычная встреча мужчин. Одни ждали кого-то, прохаживаясь, другие встречались с подходившими, несколько минут переговаривались и вместо того, чтобы сесть в автобус, удалялись. Он проследил их путь и выяснил, что они заходили в гостиницу, а через час-два покидали ее. Он догадался, что номера в ней сдаются на час-другой и это место встречи гомосексуалистов. Если он встретится там с Олдхамом, никому и в голову не придет подозревать их в «шпионской встрече», и их свидание пройдет незамеченным. Накануне условленной даты «Павел» решил заранее забронировать номер в этой гостинице, чтобы не ждать, если вдруг не окажется свободных номеров, и не привлекать тем самым дополнительного внимания.

Он обратился к портье:

— Я хотел бы заранее заказать у вас номер. Завтра ко мне в Лондон приезжает друг, и я хотел бы встретиться с ним в спокойной обстановке и поговорить в течение часа-двух.

Портье внимательно оглядел «Ганса», решая, не является ли он детективом, но манеры и иностранный акцент посетителя не давали оснований для такого предположения.

— Извините, сэр. Но у нас нет порядка заранее резервировать номера. Мы сдаем их обычно по часам.

— А нельзя ли мне заплатить по часам заранее, чтобы быть уверенным в получении комнаты?

— Но это будет стоить вам 10 шиллингов за час, то есть всего 18 фунтов.

— Я согласен.

Ганс пожелал предварительно осмотреть комнату, и, хотя она была довольно неопрятной, но имела и ряд преимуществ: надежный замок и довольно грязное окно, сквозь которое снаружи едва ли можно было что-нибудь разглядеть. Он сразу заплатил всю сумму и взял ключ от комнаты. На следующий день, встретив Олдхама, он нанял такси и со всеми предосторожностями привез его в эту гостиницу. Перед тем как сесть в такси, «Павел» передал Олдхаму конверт, предупредив, что в такси им не следует разговаривать друг с другом.

В такси «Ганс» молча показал Олдхаму, чтобы тот открыл конверт и убедился, что в нем американские доллары. Англичанин почувствовал, что не может отказаться от нового вознаграждения. Он понял, что окончательно потерял инициативу и отныне будет вынужден подчиняться «Павлу».

В гостинице, закрыв комнату на ключ, «Павел» сразу перешел к делу:

— Содержание конверта — просто свидетельство признания вашей храбрости. «Спонсор» хотел бы тем самым выразить вам глубокую признательность.

Затем последовали новые инструкции. Во-первых, Олдхам должен подготовить список всех сотрудников управления связи Форин оффиса с характеристикой их политических взглядов, семейного положения, отношения к работе, зарплаты, времени службы и других крайне важных подробностей; во-вторых, дать описание деятельности Северного управления, занимавшегося Советским Союзом. «Это не представит для Вас большого труда, сэр, — говорил «Ганс», — так как по роду своей работы Вы имеете дело прежде всего с персоналом и документами этого управления». «Павел» подробно проинструктировал о месте новой встречи. А после этого первым покинул гостиницу.

Сколько встреч еще было впереди? Вероятно, не одна. Всего он получил за свою работу 5 тысяч фунтов стерлингов. Если ему каждый раз платили такую огромную сумму — 400 фунтов, то можно представить, какими частыми они были.

В конце концов Олдхам стал все больше и больше опасаться, что эта двойная жизнь может очень скоро открыться. «Как веревочке ни виться, конец должен быть», — гласит народная мудрость. Может быть, он стал замечать слежку за собой. И тогда он решил прекратить работу в Форин оффис, полагая, что тем самым ослабит интерес к своей персоне со стороны советской разведки и она оставит его в покое.

Как развивались события в дальнейшем, со всей определенностью сказать трудно. То ли британская контрразведка начала подбираться к нему и что-то узнала, то ли советские спецслужбы пытались продолжить контакты с ним. Во всяком случае, он почувствовал опасность. В сентябре 1933 года его нашли в собственной квартире на кухне перед открытой газовой плитой. Он был еще жив, но по дороге в госпиталь скончался.

А Галлени? После смерти Олдхама в конце 1933 года его отозвали в Москву, и, по некоторым сведениям, позднее он был репрессирован.

Однако точку в рассказе об Олдхаме ставить еще рано. В конце второго года своей работы с ним «Гансу» удалось познакомиться с его другом и коллегой по работе Джоном Кингом. Галлени сумел завербовать его. Капитан Джон Кинг работал на советскую разведку довольно долго. Британская «Энциклопедия шпионажа» сообщает, что английская контрразведка раскрыла его шпионскую деятельность только после начала Второй мировой войны. Его выдал один из первых перебежчиков из числа сотрудников КГБ, генерал-майор Кривицкий. (Энциклопедия сообщает, что настоящее имя генерал-майора — Гинзбург.) Сам он был выходцем из Польши. Кривицкий руководил русской службой шпионажа в Западной Европе (со штаб-квартирой в Париже). Он запросил убежище во Франции после того, как был вызван в Москву (а до этого Москва расправилась с его другом и коллегой, резидентом в Швейцарии Игнасом Рейсом). Из Парижа французскими спецслужбами он был переброшен в США, где и дал подробную информацию о советской разведке. Кривицкий опубликовал и книгу под названием «В сталинской секретной службе». После США он посетил Лондон, где выдал имена некоторых работавших в Англии советских разведчиков, в том числе Кинга.

О «кембриджской пятерке» он ничего англичанам не говорил — то ли не знал о них, то ли держал эти сведения «про запас».

Что касается капитана Кинга, то он в октябре 1939 года был судим и приговорен к десяти годам лишения свободы. Дальнейшие следы его теряются³⁸.

Вербовка советской разведкой Олдхама и Кинга была ее первым проникновением в британское Министерство иностранных дел. Она имела огромное значение. Лубянка получила шифры Форин оффис, ознакомилась с его личным составом, что в будущем облегчило работу «кембриджской пятерке». Москва получила столь необходимую ей информацию об английской дипломатии, ее целях и методах.

Однако первый опыт выявил слабость и недостатки такого рода контактов. Некоторые из завербованных англичан были не слишком надежными агентами. Они вынуждены были пойти на службу Лубянке из-за своего относительно неблагополучного материального положения. Сама их вербовка носила в известной степени случайный характер и в любой момент могла быть прервана. Некоторые чекисты в Москве были тоже не всегда надежными и готовы были при первой опасности продать свою страну и своих коллег, как это сделал генерал Кри-вицкий. Его предательство поставило вопрос о необходимости значительно расширить советскую агентуру в Англии, а также очень надежно ее укрыть.

А какова ценность этих перебежчиков для разведки противника и какой вред они наносили своей стране, которой были призваны служить?

Вот ответ Аллена Даллеса: «Одна из богатейших жил для контрразведки (западных стран. — В.П.) — дезертирство штатного работника разведки противника. Этот источник можно приравнять к непосредственному проникновению на некоторое время в разведывательный центр противника. Один такой «доброволец» из разведки может парализовать на целые месяцы деятельность службы, которую он оставил».

Так могло случиться в 1945 году и с «кембриджской пятеркой», когда она была на грани провала.

«Вот вам ключ от моей квартиры»

В один из августовских вечеров того года в британское консульство в Стамбуле обратился мужчина средних лет, назвавшийся Константином Волковым. Он заявил, что является сотрудником советского консульства, старшим офицером КГБ, и попросил политического убежища в Британии. Волков рассказал, что он в течение нескольких лет работал в ГПУ, что у него «на квартире в Москве находятся очень важные для английской разведки документы». Он готов был за 20 тысяч долларов передать их, вручив ключ от своей квартиры и указав ее адрес. Англия за это должна предоставить ему политическое убежище. Волков предупреждал, что если руководство консульства решит запрашивать Лондон, то этого нельзя делать по телеграфу, так как Москва запросто расшифровывает английские шифры. Сделать это надо строго секретным письмом.

Вице-консул, принимавший Волкова, не знал, как поступить, и попросил его изложить свое дело письменно и прийти в консульство в следующий раз. Через день Волков принес письменное заявление с просьбой о политическом убежище. В нем между прочим говорилось, что в Англии в настоящее время работают семь англичан — агентов КГБ, из них пять в разведке и двое в Форин оффис. Один из них даже занимает пост руководителя департамента контрразведки. Фамилии их он не указал, но сообщил их «клички».

Можно представить себе, в какое возбуждение пришел вицеконсул, прочитав это заявление. Не каждый день ему сообщали о семи советских шпионах в самых верхних эшелонах власти Британии.

Делу был дан немедленный ход, и первой же дипломатической почтой в Лондон было отправлено письмо. В сообщении Волкова было много справедливого. В Форин оффис действительно работали Берджес и Маклин, в разведке — Блант, Филби, Кернкросс и Лео Лонг. Может быть, был среди них и пятый член «большой пятерки». Во всяком случае, об одном предположении относительно него я расскажу в этой главе.

Вероятнее всего, и заявление Волкова о том, что в его квартире в Москве находятся секретные документы, могло соответствовать действительности. Не в его интересах было обманывать англичан: они не только могли отказать ему в убежище, не дать ни пенни, но и вообще жестоко отомстить. Но если заявление Волкова не было вымыслом, то англичане, заполучив Волкова с его документами, смогли бы раскрыть всю «кембриджскую пятерку» и завербованных Блантом агентов.

Дальнейшие события разворачивались так. Несколько дней спустя, когда Филби пришел на работу, раздался звонок, и его шеф сэр Стюарт Мензис попросил Филби срочно зайти к нему. Показав ему письмо из Стамбула, шеф сказал, что это дело деликатное и надо срочно разобраться с ним. Филби, только взглянув на бумаги, понял, что произошло нечто экстраординарное, что над группой нависла смертельная опасность. Он сразу узнал в начальнике департамента британской контрразведки, о котором писал Волков, самого себя, ведь именно он контролировал все операции английской контрразведывательной службы в отношении СССР.

Первое, что сделал Филби, — это предупредил своего «контролера» и, наверное, объяснил ему, что если Волкову удастся задуманное и документы попадут в руки англичан, то это может означать конец для всей группы советских разведчиков в Британии. Филби не мог не понимать, что нужно немедленно предпринимать решительные, а может быть, и жесткие меры. Речь шла о том, чья голова полетит — его и его коллег или голова Волкова. В разведке свои безжалостные правила игры, и для Кима Филби решение проблемы было однозначным. На следующее утро, продумав всю ночь, как лучше доложить свои предложения сэру Стюарту, он, явившись к начальнику, сказал ему: «Я полагаю, сэр, что наилучшим образом разобраться в сложившемся положении можно только на месте, выяснив там все обстоятельства дела. Я предлагаю направить срочно в Стамбул одного из сотрудников МИ-5». Филби надеялся, что Стюарт предложит поехать ему. Однако услышал в ответ: «Правильно, мы направим туда бригадира Робертса».

Филби знал, что Робертс, начальник военной контрразведки, боялся перелетов на самолете. Теперь оставалось только надеяться на судьбу. И она не подвела. Час спустя Филби был вновь вызван в кабинет шефа.

«К сожалению, Робертс отказался полететь в Стамбул; придется сделать это Вам, Филби».

Последнему оставалось только сказать «слушаюсь». Через несколько дней он уже был в Стамбуле. На совещании с английским резидентом в Турции было решено прежде всего встретиться с Волковым и побеседовать с ним. Поручили это сделать вице-консулу в Стамбуле. Первые два звонка были неудачными. Первый раз вице-консул услышал: «Волков слушает», но это был не голос Волкова, и вице-консул повесил трубку. На второй звонок ответила телефонистка: «Волкова нет»; в третий раз, на следующий день, английскому дипломату та же девушка ответила: «Он в Москве».

«Добровольно» ли он выехал в Москву, которая его вызвала, или был насильно депортирован в СССР, сказать трудно. Для этого надо знать документы КГБ. Теоретически мы уже не сегодня-завтра можем узнать это, так как установленный в 1993 году 50-летний срок давности, после которого документы КГБ должны быть открыты исследователям, истек. Однако пока в нашей стране дела часто решаются аппаратом, а не указами президента. И продолжение истории с Волковым мы можем узнать очень нескоро, если вообще когда-нибудь узнаем.

Филби понял, что с Волковым и его бумагами покончено, и с облегчением вздохнул. Возвращаясь на самолете в Лондон, он уже обдумывал, как ему лучше доложить об этом деле своему начальству, и, как он сам пишет в книге, решил, что лучше всего обвинить в провале этой затеи самого Волкова, — возможно, он перенервничал, изменил свои планы и сознался своим коллегам. Конечно, это все предположение, заканчивал он свой анализ сэру Стюарту, «возможно, что правду мы никогда не узнаем». Другое предположение о том, что русские узнали о его обращении к англичанам, рассуждал Филби, «не имеет реальных оснований. И не стоит поэтому включать его в мой доклад». Филби прекрасно знал, что именно последнее предположение — «русские узнали» — единственно верное, но это означало бы, что сведения Волкова правильны, и серьезно осложнило бы положение Филби и его друзей, и потому оно было им категорически отброшено.

Сэр Стюарт Мензис был недоволен и расстроен. Он высказал предположение, что, может быть, телефонные звонки английского консульства насторожили русских. Но сделать уже было ничего нельзя. И «дело Волкова» было прекращено. Для Филби и остальных членов «пятерки» оно кончилось как нельзя лучше. Гроза миновала, но события показали, что «пятерка» была на краю провала и что больше всего ее существованию и продолжению работы угрожает не ее собственная деятельность, а предательство внутри самой советской разведки, измена самих сотрудников КГБ.

Не прошло и месяца, как сигнал о проникновении советской разведки в самые близкие к английскому правительству структуры повторился, на этот раз с другого конца планеты — из Америки.

«Дело Гузенко» и «пятерка»

5 сентября 1945 г. шифровальщик советского посольства в Канаде, сотрудник ГРУ (Главное разведывательное управление Советской армии) Игорь Гузенко обратился в оттавскую полицию с полным кейсом секретных документов, свидетельствовавших о разведывательной работе советских спецслужб в США, Англии и Канаде. Ввиду особой важности дела им вынуждены были некоторое время спустя заняться лично премьер-министр Канады Макензи-Кинг, премьер-министр Великобритании Клемент Эттли и президент США Гарри Трумэн. Главное в донесениях Гузенко заключалось в сведениях о шпионской деятельности СССР в области производства атомной бомбы, которые могли помочь Советскому Союзу догнать Соединенные Штаты и Англию в этих исследованиях.

Предательство Гузенко привело к аресту, а потом и суду известного физика, в свое время учившегося в Кембридже, доктора Аллена Нанна Мея, английского коммуниста, который передал нашей стране материалы, связанные с первым испытанием ядерной бомбы. Премьер Макензи-Кинг заметил по этому поводу, что у советской разведки было огромное число контактов среди людей, занимавших важнейшие посты в правительстве и промышленных кругах. Мей был приговорен к десяти годам тюремного заключения. Показания Гузенко привели к разоблачению и немецкого ученого Клауса Фукса, сотрудника Колумбийского университета. Фукс участвовал в работе над «Манхеттенским проектом» (так назывался проект создания атомной бомбы) и передавал сведения о нем нашей стране. Суд приговорил его к четырнадцати годам тюрьмы, но через девять лет он был освобожден и уехал в Дрезден, где был назначен заместителем директора института по ядерной энергии.

Фукс знал очень многих английских ученых, он работал в Бристольском и Эдинбургском университетах, а в США переехал из Бирмингемского университета. Завербован он был советской разведкой в Лондоне — офицером разведки С.Д. Крамером. С советским офицером его свел Юрген Кучински, сын профессора Лондонской школы экономики. Он был знаком со многими учеными Оксфорда и Кембриджа, и не исключено, что догадывался или знал и о «большой пятерке».

Но для нашей темы особенно важным является то, что Гузенко сообщил о двух советских агентах-англичанах, работавших в британских спецслужбах. Он не знал их фамилий, но утверждал, что оба они значились под кодовым именем «Элли». Кто были те, которые скрывались под псевдонимом «Элли»? Первое имя было идентифицировано довольно быстро как Кай Уилшер. Она работала в британском верховном комиссариате в Оттаве. Уилшер призналась в передаче некоторых документов в советское посольство и была приговорена к трем годам тюрьмы. Но кто был вторым «Элли»?

Впрочем, расскажу все по порядку.

История побега Гузенко и его попыток заставить канадские власти серьезно отнестись к нему подобна детективному или фантастическому роману. Видимо, у Гузенко в советском посольстве не все складывалось гладко: он приехал туда в 1943 году, а уже в 1944-м Москва решила отозвать его. Гузенко не без оснований решил, что это результат каких-то его проступков и сомнительных высказываний в адрес советского правительства, которые он нередко допускал. Вместе с женой они решили ни в коем случае не возвращаться обратно. Он просил своего начальника полковника Заботина оставить его в Оттаве, сославшись на то, что здесь, в Канаде, он принесет больше пользы, чем в СССР. Москва, которая сначала настаивала на отзыве, неожиданно согласилась удовлетворить его просьбу.

Но Гузенко продолжал считать, что над ним нависли тучи, и стал готовиться к бегству. Он начал систематически просматривать журналы полковника, пытаясь найти там секретную информацию, чтобы уйти не «с пустыми руками» и было бы что продать. Гузенко стал делать копии с секретных документов, обнаружил список агентов Заботина в Канаде и его «контактов» в США. Именно тогда он нашел и первые телеграммы об атомной программе США и Англии, а затем и доказательства «атомного шпионажа» СССР.

Вечером 5 сентября 1945 г. он обнаружил на столе полковника Заботина запись о вторичном вызове его, Гузенко, в Москву. Через несколько дней он должен был отплыть на советском корабле, отправлявшемся во Владивосток. И вечером того же дня он бросился в редакцию газеты «Оттава джорнэл» в надежде, наверное, во-первых, продать документы и, во-вторых, найти помощь в получении политического убежища. Ночной редактор газеты, однако, обескуражил его кратким, но выразительным ответом: «Это не по нашей части. Обратитесь в Министерство юстиции, может быть, оно заинтересуется Вами».

Почти в полночь Гузенко нашел Министерство юстиции, но охранявший здание полицейский посоветовал ему прийти утром. У Гузенко не было другого выхода, как вернуться домой и на следующий день вновь выйти на работу, положив обратно в папку документы, которые он стащил накануне. Возвратившись домой, он сказал жене: «Завтра я опять пойду в Министерство юстиции, они не могут не предоставить нам политическое убежище». И утром втроем, с маленьким сыном, они поспешили в Министерство юстиции.

Но и эта попытка оказалась не слишком удачной. Прождав два часа, они услышали ответ секретаря: «Министр не может Вас принять». Что было делать? Отправились опять в редакцию газеты. Шли мимо канадского парламента, в котором как раз отмечался день вступления Канады во Вторую мировую войну, день начала борьбы против фашистской Германии, в которой большую роль сыграл Советский Союз.

А в редакции газеты, вновь отказавшись принять его документы, объяснили: «Никто не хочет в этот день говорить ничего, кроме лестных слов в адрес Сталина». Не солоно хлебавши, пришлось к вечеру возвращаться домой.

Наконец, на третий день, когда он опять пошел в Министерство юстиции, ему объяснили, что «лицо, которое занимается натурализацией иностранных граждан, сейчас на ланче». И порекомендовали, как обычно это делается, подать заявление и ждать ответа. Ждать? Но сколько времени? Может быть, несколько дней, может быть, несколько месяцев. Бюрократы — везде бюрократы. Да и время играло не на Гузенко. Авторитет Советского Союза, разгромившего фашистские армии, был настолько велик, что заниматься «беглецом из Советского Союза» никому особенно не хотелось.

Он поплелся домой… Через несколько минут он услышал знакомые голоса полковника и других сотрудников военного атташата: его разыскивали. И тогда через общий с соседями балкон вместе с женой и сыном он ускользнул к ним. Соседи приютили семью. Только тогда на помощь Гузенко пришла канадская полиция, и через нее он узнал Уильяма Стефенсона, который явился к нему в ту же ночь.

Билл (Уильям) Стефенсон, впоследствии известный как сэр Уильям Стефенсон (он получил титул сэра в 1945 г.), работавший в Британском центре координации разведки с США под кодовым названием «Intrepid» («Бесстрашный»), пришел на помощь Гузенко³⁹. Он смог оценить важность украденных материалов. «Это самая большая возможность, имеющаяся у нас, раскрыть операции советской разведки, которые осуществляются против нас», — сказал он на следующий день канадскому премьер-министру.

Премьер Макензи-Кинг сначала не поверил сообщению Стефенсона. Он записал в своем дневнике о деле Гузенко: «Это было ужасно. Это было подобно бомбе, подобно горячему картофелю из костра, слишком горячему, чтобы взять его в руки».

Еще до этого о деле Гузенко доложили министру юстиции Канады Лауренту. Ему сказали, что если Гузенко получит отказ, то может покончить жизнь самоубийством. Министр хладнокровно заметил: «Хорошие отношения с Советским Союзом для нас важнее».

Делом Гузенко пришлось заниматься самому премьеру. Макензи-Кингу было во время описываемых событий семьдесят лет. Более 18 лет (в 1921–1926, 1926–1930 и в 1935–1948 гг.) он был премьер-министром страны и не слишком хотел в конце политической карьеры наживать себе международные осложнения. В эту историю, однако, вмешался Билл Стефенсон. 7 сентября Гузенко наконец был принят начальником полиции Канады. Было решено переправить Гузенко с семьей в «лагерь X» в провинции Онтарио. На следующий день советское посольство потребовало, чтобы канадские власти арестовали Гузенко и передали его советским властям для депортации в СССР на том основании, что «он похитил деньги в советском посольстве».

Читатель может спросить: а какое все это имеет отношение к «кембриджской пятерке»? Дело в том, что, по словам Гузенко, другой «Элли» работал в контрразведке Англии, в МИ-5. Английский журналист Эндрю Бойл, описывая дело Гузенко, констатирует: «Для Филби, а значит, и для всей «кембриджской группы» дело Гузенко было в некотором смысле более опасным, чем дело Волкова».

Что же рассказал Гузенко, что так встревожило и «кембриджскую пятерку», и лондонскую резидентуру КГБ, и Лубянку?

Гузенко сообщил, что однажды его друг Любимов, с которым они вместе учились в Московском архитектурном институте, показал ему только что расшифрованную телеграмму из Лондона. В ней говорилось, что русские имеют своего агента в МИ-5. В другой раз Любимов видел телеграмму на имя За-ботина о командировке представителя МИ-5 в Канаду. Действительно, в то время, а именно в 1944 году, в Оттаву приезжал Лиделл, значит, слова Любимова о наличии советских агентов в английской контрразведке, которые знали даже о приезде Лиделла, были справедливы. Сообщение о втором «Элли» направили из Оттавы в Англию 18–19 сентября 1945 г. Оно, вероятно, стало известно Филби, так как в эти дни бурно возрос обмен телеграммами между Москвой и Лондоном. Разведчики двух столиц встревожились.

Расследование дела Гузенко поручили Роджеру Холлису, которого впоследствии обвинили в том, что он сам был русским шпионом и, вероятно, вторым «Элли». Первоначально сэр Стюарт Мензис, генеральный директор английской Секретной службы, предложил Филби поехать в Оттаву, но последний попросил день на размышление. И, наверное, посоветовавшись с советским «контролером», отказался. Но Москва, по-видимому, исходила из того, что кто-то из советских разведчиков должен информировать ее о ходе расследования, и если Холлис действительно советский разведчик и на самом деле «Элли», то следовало бы подтолкнуть руководство МИ-5 к тому, чтобы послали именно Холлиса и он смог бы в Канаде «замять» это дело. Холлис вылетел в США.

На первый взгляд, вызывает удивление, почему Холлис поехал один, а не взял, как это обычно делается, с собой кого-нибудь в помощь, чтобы записать допрос Гузенко, составить затем отчет и помочь ему в поисках на месте, в ЦРУ, интересующих английскую разведку документов. Вероятнее всего, Холлис хотел иметь свободу рук при расследовании, проводить его без свидетелей, с тем чтобы по окончании следствия доложить о его результатах в том духе, в котором это было выгодно ему, Холлису. В известной степени его поездка в одиночку — это еще одна загадка в деле о «кембриджской пятерке», и не в пользу Холлиса. (Роджер Холлис стал впоследствии генеральным директором МИ-5 и был ответствен в силу своей должности не только за контршпионаж, контрсаботаж и подрывную деятельность против иностранных государств, но и за «физические предварительные меры безопасности», что можно расшифровать как физическое устранение неугодных лиц⁴⁰.)

Все это говорит за то, что или Холлис и был «Элли», или во всяком случае как-то был связан с советской разведкой или зависел от нее. Английские исследователи приводят такие данные в пользу этого предположения: «Холлис одним из первых узнал (а очень немногие англичане были информированы об этом) от одной еврейской женщины по имени Флора Соломон о Филби, и эта информация стала известна тому. Холлис едва ли мог сказать это Филби. Откуда же в таком случае Филби узнал об этом? Скорее всего, от советского «контролера». Но кто сказал об этом «контролеру»? Не Холлис ли?».

В сообщении Гузенко говорилось, что «Элли» имел доступ к досье, находившемуся в Бленхейме. Блант, как мы знаем, к ним доступа не имел. Он работал в Лондоне, а Холлис — в Бленхейме. Правда, там же служил и Лео Лонг, но он не занимал такого высокого поста, какой, по словам Гузенко, занимал «Элли». Блант и Холлис имели обыкновение уходить после работы домой поздно и шли пешком. Для Бланта это было делом обычным, он и на работу часто ездил городским транспортом. У Холлиса же была служебная машина с шофером. В принципе, может быть, в этом и не было ничего необыкновенного — просто захотели отдохнуть, расслабиться, подышать свежим воздухом. Но на пути от Кемпден-хилла через Гайд-парк до дома было много почтовых ящиков, которыми можно воспользоваться, а Гузенко как раз и утверждал, что «Элли», чтобы не рассекречивать себя, не встречался с советскими «контролерами», а использовал только почтовые ящики.

И еще один факт, который наводит на размышление.

Холлис в конце войны распорядился уничтожить дневники Гая Лиделла, одного из руководителей контрразведки. Зачем? Не потому ли, что там могли быть какие-то намеки на деятельность «кембриджской группы» и него, Холлиса, лично.

Наконец, смущает, если не сказать больше, поведение Холлиса во время допроса Гузенко. Существуют разные версии допроса, который проводил Холлис, но все они сходятся в одном: допрос был очень поверхностным и казалось, что Холлис меньше всего заинтересован в том, чтобы раскрыть истину. А может быть, он и не ставил перед собой такой цели?

«Джентльмен из Англии» — так называл Гузенко Холлиса. По его мнению, задача Холлиса заключалась в том, чтобы дискредитировать Гузенко, подвергнуть сомнению его показания. Советский перебежчик утверждал, что он дал Холлису существенную информацию, но микрофон, в который он говорил, как оказалось, не был даже включен. «Джентльмен из Англии» не был заинтересован, чтобы кто-нибудь еще мог ознакомиться с тем, о чем рассказывал Гузенко.

В начале 1946 года Холлис предпринял второй визит в Оттаву и еще раз встретился с советским перебежчиком. По словам последнего, беседа заняла всего несколько минут. Холлис даже не попросил его сесть. Позднее, в 1972 году, Гузенко, которого ознакомили с докладом Холлиса, отозвался о нем резко отрицательно. Он заявил, что его слова были искажены: «Записи представляли собой настоящую чепуху, были искажены настолько, что я был представлен в них идиотом, жадным до денег и славы… Мне приписывали заявления, которых я вообще не мог делать… Неважно, кто был британский следователь, но он сам работал на русских». И в конце своего повествования он делал вывод: «Я подозреваю, что именно Холлис и был “Элли”»⁴¹.

Вокруг миссии Холлиса было столько накручено, что даже в правдивые данные иногда верится с трудом. Так, одно время появилась почти бредовая версия: Холлис не встречался с Гузенко, его отослали обратно, а с Гузенко имели беседу только сотрудники сэра Уильяма Стефенсона. В конце 70-х годов, уже после смерти Холлиса, последовало новое рассмотрение этого дела, и оно установило, что встречи «джентльмена из Англии» с советским перебежчиком были, но все документы, связанные с его поездкой, почему-то уничтожены, а досье Гузенко вообще исчезло. Видимо, кому-то исчезновение этих документов было выгодно.

Каковы были отношения Холлиса с Блантом? Питер Райт, работавший в МИ-5 и специализировавшийся на поимке советских агентов, первым обвинил Холлиса в шпионаже в пользу СССР, назвав его советским супершпионом.

Подтекст его утверждения таков: Холлис прикрывал Бланта. А для пущей убедительности он привел такие факты. За полтора года до отставки Бланта, а именно в 1972 году, контрразведка возобновила его допросы. Они были зафиксированы, были подведены и итоги дополнительного расследования. Холлис дал распоряжение уничтожить все магнитофонные записи допросов Бланта и все документы, составленные на основании расследований. Зачем? Кому они мешали? Ясно, что уничтожение документов было выгодно только Бланту и тем, кто был с ним связан.

Но дело не только в этом. Офицер, которому было поручено расследование дела Бланта, еще в 1963 году сказал Холлису, что в связи с тем, что иммунитет был предоставлен Бланту в обмен на его признание, он намерен немедленно начать его допрос. На что Холлис посоветовал ему «не торопиться» и допрашивать Бланта «очень спокойно». «Допрос» отложили на две недели, и, конечно, эта отсрочка была на руку Бланту. Офицер предложил вызвать Бланта для допроса в контрразведку, Холлис запретил это делать, сказав, что беседы с Блантом надо проводить на его квартире.

В течение двух недель Блант был предоставлен самому себе и за ним не велось наблюдения. Все это вызвало недоумение у офицера разведки. Но Холлис был непреклонен. Чепмен Пинчер, к книге которого я не раз обращусь, замечает по этому поводу: «Никто не знает, консультировался ли Блант с русскими за эти две недели и получал ли от них советы… Нет никакого сомнения, что Блант во время последующих допросов вводил своих следователей в заблуждение, особенно относительно тех своих друзей, кто продолжал занимать высокие посты».

Когда Блант сознательно или по оплошности давал какие-то показания, которые могли привести к необходимости задавать вопросы высокопоставленным лицам, Холлис неохотно давал разрешение на продолжение следствия. Наконец, офицер, расследовавший дело, стал жаловаться и проявлять активность, и тогда Холлис отстранил его от ведения дела. Видимо, излишнее рвение сотрудника в отношении Бланта не входило в его планы. У офицера разведки сложилось определенное мнение: Холлис хотел отделаться от него и не одобрял стремления офицера получить максимум информации о проникновении Бланта в разведывательную службу Британии. Пинчер заключает: поведение Холлиса в деле Бланта… может быть понято только в том контексте, что сам Холлис был советским шпионом… И хотя Блант настаивал на том, что он не знал, был Холлис шпионом или нет, потому что его «контролер» никогда не говорил и не намекал ему на это, некоторая его информация усилила подозрение в отношении генерального директора (то есть Холлиса).

Так, «контролер» Бланта давал ему задания собирать информацию в различных департаментах, кроме того, в котором начальником был Холлис. Блант делал вывод: объяснение нужно искать в том, что такой информацией русские располагали и без него.

Словом, за Холлисом тянется шлейф загадочности. Здесь есть о чем поразмыслить. И к проблемам, связанным с Холлисом, мы вернемся в XIV главе.

Доносы Гузенко обеспокоили английские спецслужбы. Его сообщение об «Элли» насторожило также и ЦРУ и поставило под сомнение целесообразность обмена мнениями и секретами американских и британских спецслужб. Дело Гузенко затруднило деятельность «кембриджской пятерки». Подозрения в просоветской деятельности могли пасть на некоторых ее членов, в том числе и на Бланта. Когда в 1979 году в парламенте обсуждался вопрос об английской разведке и был задан вопрос, а не было ли в МИ-5 сверхсекретного агента КГБ, лорд Тренд от имени правительства вынужден был признать, что «существует серьезное подозрение, что кроме Бланта в МИ-5 проник и другой агент». Ясно, что спецслужбы знали это и раньше и подозревали не одного Бланта.

Когда в английской контрразведке анализировали дело Холлиса и сравнивали стиль работы Холлиса со стилем работы некоторых членов «кембриджской группы», то обнаружили одну общую для всех них особенность — все они засиживались на работе сверх положенного времени. Что, просто не справлялись с работой? Нет, им нужно было время для снятия копий с документов, выписок из них, работы в условиях полной изолированности от других сотрудников, словом, для работы на Лубянку.

И это впоследствии было взято на вооружение другими советскими разведчиками: «укладываться вовремя», не слишком задерживаться после окончания рабочего дня.

И еще одно соображение. А может быть, под псевдонимом «Элли» скрывался А. Блант? Едва ли. Против такого предположения приводится ряд аргументов. Во-первых, никаких подозрений до 1951 года, то есть до бегства Берджеса и Маклина, относительно Бланта ни у кого не возникало. Во-вторых, Блант не работал на ГРУ, а «Элли» работал и на гражданскую, и на военную разведку; в-третьих, как уже отмечалось, Гузенко утверждал, «Элли» мог брать досье на советских разведчиков, а они хранились в Бленхейме, недалеко от Оксфорда, где работал Холлис, а Блант все годы войны, как я уже упоминал, был в Лондоне. Правда, автор книги о Гузенко подозревает, что Блант, если и не был «Элли», знал, кто на самом деле «Элли», но унес эту тайну в могилу. Возможно, последняя версия правдоподобна.

В последние годы появились заявления, что «Элли» — это на самом деле Лео Лонг, завербованный Блантом. Однако конкретных доказательств этой версии не приводится.

Еще одно предательство

В 1954 году изменил родине резидент советской разведки в Австралии, второй секретарь консульского отдела посольства Владимир Петров. Австралийская разведка нашла к нему «ключ», подослав своего агента, — польского эмигранта, будто бы симпатизировавшего коммунистам. У Петрова не сложились отношения с послом, а его жена не смогла «ужиться» с женой посла. Москва была, разумеется, недовольна. Да и информация на Лубянку шла из Канберры скудная, так как Петрову не удавалось установить доверительных связей с австралийцами. И когда Петров узнал, что его предполагают отозвать, он с папкой секретных документов, которые можно было выгодно продать, бежал из посольства, забыв, правда, захватить с собой свою жену, которая тоже работала в системе КГБ. Разумеется, Лубянка не хотела оставлять ее в Австралии и постаралась вывезти из страны.

Осуществлял операцию представитель КГБ. Однако сделал это неуклюже. Сама же Петрова не желала возвращаться в Москву. Пока самолет летел в Дарвин, австралийский порт на севере страны, стюардесса английской авиакомпании, говорившая по-русски, воспользовавшись тем, что Петрова пошла в туалет, заговорила с ней и показала австралийские газеты, в которых было напечатано обращение Владимира Петрова к жене с просьбой присоединиться к нему.

О несогласии Петровой лететь в Москву было доложено капитану корабля и через него — властям Дарвинского аэропорта. По прибытии в Дарвин на борт самолета поднялись австралийские полицейские и обезоружили двух агентов КГБ. Пассажиры, сотрудники аэропорта и журналисты были свидетелями возникшего скандала, самого большого скандала года⁴².

Владимир Петров во время допросов раскрыл многие стороны деятельности КГБ. Есть подозрение, что и в отношении Бланта он, не зная его имени, сделал кое-какие намеки. Более определенными были его данные о Берджесе. При этом он сослался на своего друга Кислицына, который в 1952 году был шифровальщиком в советском посольстве в Канберре. Кислицын говорил Петрову, что Берджес во время войны и после был одним из самых «продуктивных» советских шпионов, что он приносил полный чемодан документов, которые в посольстве изучались, фотографировались и отсылались обратно. Петров раскрыл также, что Берджес и Маклин были завербованы, когда они были еще студентами университета.

Это, может быть, впервые наводило на мысль, что и другие студенты Кембриджа, в особенности прокоммунистически настроенные (например, Блант), были также завербованы советской разведкой, когда они еще были студентами.