Советы по домоводству для наемного убийцы

Глава 25. У Бабули

Вероятно, это Балатов на меня так хорошо влияет, но после недели жизни в отеле «Ударный труд» я не способен думать ни о чем другом, кроме секса. Паузы между чтением Библии заполнены эротическими воспоминаниями и фантазиями. Иногда они сливаются в один образ Сенки, моей девушки из Сплита. Моей дивной девушки из Сплита. То и дело ее голова выскакивает из грязного потока моего подсознания. Три ночи подряд она заполоняет мои сны. Это даже странно, если учесть, что я мог о ней не вспоминать годами. Хотя время от времени набираю ее имя в Гугле.

Сенка всегда была заводная, немного сумасшедшая, ее треугольные грудки торчали в разные стороны, на Запад и на Восток, как и ее коротко стриженные смоляные волосы. Большая черная родинка на левой щеке делала ее немного похожей на Брук Шилдс. Губы у нее были пухлые и мягкие, зато щеки жесткие. Почему-то хотелось нажать на них пальцем. И, даже несмотря на ямочки, вид у нее был скорее мальчишечий.

Ее сестра была намного старше ее, а ее усатая мамаша казалась ее бабушкой. Ее отчим был поэтом, по-настоящему серьезным, по-настоящему неизвестным поэтом. Сенка знала наизусть много стихов и иногда читала их мне по памяти. Уж не знаю почему, но я навсегда запомнил вот это, написанное кем-то из друзей ее отчима:

Сейчас эти две строчки действуют исключительно на моего змея, который высовывается из своего укрытия, чтобы расслышать получше. (У этого обитателя буша очень чуткое ухо на поэзию.) Дни напролет я провожу меж ее мускулистых, почти мужских ляжек, вспоминая ее неуклюжие движения в танце или наши занятия любовью поутру на озере Брач. Застывшая голубая вода, хрустящая белая галька, ее ухмылочка…

Ей-богу, не понимаю. Я оказался в заложниках у Сенки. У старого добротного довоенного секса югославского розлива.

У Сенки была самая волосатая промежность на всей Адриатике. (Я истинный бушмен. Для меня бритая киска — все равно что стейк без соуса.) Сама она комплексовала по этому поводу, но я убеждал ее, как мог, что лучше с мехом, чем смехом, а эпиляция для жеребца — что французская кухня для гурмана. Никакой остроты.

Я просыпаюсь с ощущением, что она сидит на мне верхом, и засыпаю, зарывшись лицом в ее густые заросли и напевая старые песни Арсена Дедича. Наверно, я просто тоскую по родному краю.

Гуд-Ни, добрая душа, видимо почуяв мою тоску по перепиху в отеческих пенатах, придумывает достойное гранд финале для моих грез: честный плантатор решает повести своих рабов в стрип-клуб «У Бабули», притаившийся в промзоне по соседству.

Мы проходим мимо ржавых автомобильных остовов, мимо синего контейнера, который, подозреваю, набит под завязку плюшевыми мишками, нашпигованными героином. Не зря же этот городок называется Коп-Вор. Миновав стандартного амбала-вышибалу, мы оказываемся в другом мире. Вообще-то мое новое «я» хотело остаться дома, но после недели под бдительным присмотром Балатова трудно было отказаться от такой экскурсии. Меня уже начали посещать мысли, что черноморец — не просто выброшенный на сушу кит, каким кажется. Во всяком случае, допросы, которые он мне учиняет, попахивают фэбээровщиной.

— Мне черную. О’кей? — договаривается он с двумя литовцами, пока мы поднимаемся по лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой.

Я делаю глубокий вдох и перед тем, как войти в громогласную пещеру, напускаю на лицо выражение, продиктованное книгой, которую я постоянно штудирую.

Так говорит со мной дьявол, а может, и Бог, кто знает. Великому грешнику позволяют согрешить в малом, как позволяют наркоману выкурить сигаретку, после то-то как он слез с героина.

Хотя еще рано (поляки, как вы помните, способны продержаться только до полуночи), клуб заполнен почти под завязку. Интерьер оформлен в духе расхожих мусульманских представлений о рае. Много выпивки, полуобнаженные гурии (боюсь, не все из них девственницы) и громкая обволакивающая музыка. Танга-танго гремит из всех динамиков, а блондиночка в трусиках «танга» полирует шест мягкими частями тела. Вокруг нее сидят иностранные рабочие, перебирая пальцами наполовину осушенные пивные стаканы, поставленные на край сцены. В отдалении местная публика с галечными носами и пивными животиками, откинувшись в глубоких креслах, наслаждается обществом шестовичек, дожидающихся своего выхода на сцену, при этом мужики, как водится, всячески стараются под маской невозмутимости спрятать внутреннее возбуждение.

Типичный стрип-клуб. Как в Майами. Или в Мюнхене.

Гуд-Ни знакомит нас с владельцем, своим хорошим другом, круглолицым Августом, больше известным как Бабуля Густи. Он и вправду мог бы сойти за счастливую бабушку: разгуливает туда-сюда с колыхающимся брюхом и дрожащим от радостного смеха двойным подбородком — ни дать ни взять желе на летающей тарелке. При весьма густой темной шевелюре щеки у него лишены каких-либо признаков растительности. Ну и вместо носа розоватый камушек.

Из Бабули получился бы отличный исполнитель танца живота, кто бы сомневался.

Пока он/она уходит за меню, наш предводитель объясняет происхождение клички: на исландском Goosty Granny значит Тощий Густи. Я недоумеваю по поводу существования такого заведения в Стране Свободной От Проституции, и некоторые поляки со мной соглашаются. Тут возвращается владелец с винной картой, и Гуд-Ни ему говорит: мы, мол, даже не подозревали, что в Исландии существуют подобные места.

— Так их и нет! — рокочет-хохочет Густи, тряся своим аппетитным хозяйством. — Их нет!

В меню указаны только мясные блюда. Сырые телеса, слегка зажаренные телеса, по-прибалтийски, по-чешски, по-русски. Цены высоки, как шест в центре сцены, но наш толстый друг делает для людей Гуд-Ни 50-процентную скидку.

— Вы ее заслужили! Вы строите новую Исландию! — восклицает он. Щеки красные, глаза сияют.

— Есть черная? — интересуется Балатов.

— Черная русская? — хохочет Густи и вдруг, осекшись, щелкает в воздухе пальцами.

Стройненькая карибская принцесса, жемчужноглазая девушка пятого дня, выходит из угла, темного, как ее кожа, и наш черноморец тут же заказывает бутылку шампанского. Я же беру большую кружку пива у стойки бара и наблюдаю оттуда за разбредшимися товарищами, каждый из которых по-своему пестует свое сексуальное одиночество.

Зазвучала новая песня. «Здесь стало как-то жарко, / Не хочешь ли раздеться?» Старый хит Келли. Или Нелли. Может, даже Белли. Залезая языком в дырку, оставшуюся после выбитого зуба, я поглядываю на танцовщицу. Та срывает свои стринги, и миру является… жалкий кактус. Поколение «Жилетта» превратило секс в какую-то хирургическую операцию. Я мысленно говорю «Скал!» всем своим волосатым королевам и вспоминаю чернющие влажные джунгли моей Муниты. «Кто-то должен думать об озонном слое!» — любила она шутить.

Похожая на нее девица подходит ко мне и на плохом английском спрашивает, нельзя ли «меня выпить». Звать ее Ангелкой, это при ее-то цыганистой внешности. Ангелка, толстогубая смуглая мать двух здоровых сисек, свой маленький росточек поправила с помощью высоченных каблуков. Она, конечно, являет собой жалкую копию Муниты — девушка шестого дня, мысленно определяет ее старина Токсич, — но, по крайней мере, голова у нее не отделена от туловища. Чтобы потянуть время, я поддерживаю ее щебетанье на тему ее свежих впечатлений о Коп-Воре, а сам не свожу глаз с девушки третьего дня, красавицы-латышки по ту сторону барной стойки. Ее удивительная схожесть с Ган заставляет меня поежиться.

Вечная история.

Вспомнив про Густи и его щедрое предложение, я спрашиваю у смуглой Ангелки, могу ли я удвоить порцию. Можешь, отвечает она и подмигивает латышской Ган. Та подходит в своем синем сатиновом платье, с чувственной улыбкой, обнажающей мощные скобки на зубах, сработанные на славу балтийскими мастерами. За это мне могли бы дать дополнительный дисконт, но я уже и так получил 50 % скидки. Я выкладываю на барную стойку свою новенькую кредитную карточку, подаренную Торчером (и обеспеченную за счет церковных пожертвований кассирш, работающих в разных супермаркетах в поте лица своего), и наблюдаю за тем, как официантка, совсем недавно завязавшая со стриптизом, судя по вываливающейся из выреза груди, облегчает мой баланс на сумму, равную двухмесячной ренте в отеле «Ударный труд», в обмен на бутылку, сулящую двадцать минут двойного удовольствия. Не удивлюсь, если это самое дорогое вино в истории человечества.

Я иду за четырьмя высокими шпильками вдоль занавешенных кабинок. В одной из них Балатов изо всех сил торгуется за последнюю каплю черного шампанского, готовый за нее отдать свой последний «крем для битья». Чем глубже пещера, тем темнее, однако музыка тише не становится. Пришло время Бейонс. Она поет вместе с Джей-Зи. «От любви без ума».

В конце коридора Ангелка открывает шторку, и мы оказываемся в довольно откровенном интимном пространстве: уютненьная кушетка и здоровая коробка «клинекса». Блондинка, назвавшаяся Инной, бесшумно открывает бутылку и разливает вино по бокалам: три струи, равные трехмесячному заработку моей матери за проведенные на ногах шесть дней в неделю, по десять часов в день, в скобяной лавке города Сплита, где она делает для клиентов дубликаты ключей, а еще по-тихому выносит им заветные патроны 765-го калибра, надежно ею припрятанные.

Пожалуй, надо бы ей сказать о моем духовном перерождении.

Я падаю в кресло. Ангелка начинает совершать телодвижения, пока Инна, присев рядом, массирует мое колено. Не иначе как выполняет приказ Гуд-Ни. Чувствуется, стриптизерша тоскует по своему шесту, как прыгунья по своему. Но кто ж станет возражать против танца без шеста, ежели с раздеванием? Уж точно не я, хотя на моего парня в штанах это не производит впечатления. Где стоячая овация? Есть повод для беспокойства. Я покупаю ему самую дорогую девушку из всех, с кем ему доводилось иметь дело, и первый для него «сэндвич» за несколько лет, так что, будь любезен, соответствуй. Мое сердце кровью обливается при мысли о трудолюбивых кассиршах, щедрых прихожанках церкви преподобного Торчера. Их пожертвования не должны пропасть даром, слышишь?

На парня в штанах эти аргументы не производят должного впечатления.

Не понимаю. Прежде мой стяг взлетал на флагшток при одном только приближении женского батальона, а сейчас это превращается в изнурительную работу. Вот к чему приводит чтение Библии. Я вызываю эскадрон поддержки, элитные клетки головного мозга, и с помощью фантазии, а также еще одного шипучего бокала мне удается трансформировать этих девиц в Ган и Муниту, вполне сносные пиратские копии.

Но вот, после того как смуглянка выпускает наружу своих близняшек, а блондинка стягивает с себя платье, под которым обнаруживается ладная фигурка а-ля Ган в бесподобном нижнем белье, я вдруг чувствую, что флаг наконец пополз вверх. Я встаю с кресла и проделываю медленные па с моими партнершами. Вид возродившегося в вере киллера, танцующего под Бейонс, вызывает у них ободряющую улыбку, а Ган даже начинает поощрительно поглаживать моего молодца через штаны. Неожиданная подмога со стороны Латвии срабатывает безотказно, и только одно вызывает у меня тревогу: эти скобки на зубах. Выглядят они устрашающе. Тут и до физического увечья недалёко. То ли желая проверить их остроту, то ли «поплыв» от этой ловкой ручки и внешнего сходства с моей снежной королевой, а может, игристое вино на меня так подействовало, но я вдруг предпринимаю попытку поцеловать в губы блондиночку.

Тоже мне, блин, святой отец в борделе.

Она мгновенно уворачивается и убирает руку с моей поганой ширинки. Это как пощечина. По старой привычке я хватаюсь за свою полуавтоматическую игрушку, решающую все проблемы, но, разумеется, ничего не нахожу, и мне остается лишь покинуть помещение.

Я стремительно шагаю по коридору, занавески справа и слева колыхаются, и в просветы я вижу мужиков в откидных креслах, над которыми трудятся полуголые девицы. Последние стоят перед ними на коленях, как вдовы перед супругами на смертном одре. Я оставляю эти печальные картины и направляюсь прямиком в бар. Там я подзываю официантку и прошу сделать мне «пакетик для собаки».

— Что сделать?

— «Пакетик для собаки»!

Черт. Ну и зол же я.

— Зачем?

— Затем, что я не съел еду, за которую заплатил!

— Еду? Какую… еду?

— Я ЗАПЛАТИЛ ЗА ДВЕ ГОЛОВЫ! ВОТ И ДАЙТЕ ИХ МНЕ С СОБОЙ В ПАКЕТЕ!

Судя по тому, что я неожиданно оказываюсь в центре всеобщего внимания, я сумел перекрыть любовные стоны Бейонс и Джей-Зи. Даже стриптизерша на сцене прерывает свой танец. Тут же нарисовывается Гуд-Ни, а за ним маячит Тощий Густи. Подойдя ближе, Гуд-Ни энергично машет рукой, как капитан футбольной команды, пытающийся не допустить, чтобы его игрок получил красную карточку. Он собирается что-то сказать, но я не слушаю. Я уже ушел.